Ай-ай… Сюда! Сюда! Скорее все, кто может: Повесилась Тесеева царица. Увы! Увы! Все кончено. Висит Она в ужасной петле. Федры нет. Скорей же… О, скорей… И нож острей, Разрезать эту петлю… Помогите… Что делать нам, подруги? Во дворец Пойдем ли вынимать ее из петли? Зачем? Иль нет там молодых рабынь? Кто без толку хлопочет, не поможет. Снимите ж хоть ее… не дышит больше… О, горькая палат охрана мужних. Сомненья нет… Скончалась… Тело там Уж на одре печальном полагают…

Гей, женщины… Тут был какой-то крик… Неясный плач рабынь из зал дворцовых Издалека до слуха долетел. А здесь царя, узревшего святыню, И у дверей покинутых палат Ничей привет не встретил… Иль с Питфеем Что новое случилось? На закате Хот жизнь его, но все ж с печалью в сердце Его в могилу проводил бы я. Удар судьбы, Тесей. Но не старик, А яркий, царь, погас здесь жизни светоч. Увы! Увы! Не из детей же кто? Они живут – но матери не видят. Что говоришь? Жена… Но как? Но как? От собственной руки, в ужасной петле. В тоске, скажи, иль жребий оковал? Что знаю то сказала; лишь недавно Мы здесь, узнав о горести твоей. О, горе мне… На что ж и лавры эти На волосах? Не праздники справлять Придется здесь Тесею… Гей, живее, Рабы, отбить запоры у ворот И настежь их!.. Пускай достойной плача Картиной я насыщу взор, – жены Я видеть труп хочу, себе на горе… Двери дворца отворяются. Видно тело Федры. Увы! Увы! Несчастная… О жребий, О злодеяние и ты, О мука, вы сгубили целый дом… О дерзость, о натиск безумный На жизнь, на собственную жизнь. Кто смел, скажите, кто смел На голову эту Покров погребального мрака накинуть? Кто смел? О, муки!.. О, город!.. Но нет, Нет горше, подъятых Тесеем, О, тяжко, так тяжко на плечи Обрушился жребий, увы мне! То демона скрытая метка? Иль тайная точит нас язва? Не море ли бедствий темнеет? Кружат меня волны – не выплыть, И хлещут, наверх не пускают. Твоя ж, о жена, в каких же словах Предсмертная мука, скажи мне, сокрылась? Ты легче, чем птица [27] из плена В эфире, в Аиде исчезла. О, жребий, о, жребий плачевный! Мне предок оставил пятно [28] , — Слезами его замываю. Не первый ты подругу, царь, оплакал, И не один ты дивную терял… Туда я… в подземную ночь Хочу, и в могиле хочу я Без солнца лежать, потому что Ты больше меня не обнимешь, Мертва ты… Я ж тени бледнее… О, как эти страшные мысли, Жена, в твою душу проникли? О нет, не таитесь, рабыни: Иль чужды душою вы дому?.. О, горе, и ты, о зрелище мук! Умом не охватишь, не вынесешь сердцем. Без матери дети – и в доме Хозяйки не стало. Меня же, Меня ж на кого покидаешь, О лучшая в ярких лучах, О лучшая в лунном мерцанье? Несчастный, несчастнейший муж! Ты, бедами дом осажденный! Над горем твоим, властелин, Слезами склонились мои орошенные веки, Но ужас холодных предчувствий В груди и давней и больней. Ба… Погляди… Ведь белая рука ее застыла, Письмо сжимая [29] … Или новых мук Оно несет нам бремя, или в нем Вдовцу или сиротам свой завет Она перед разлукой написала? Нет, бедная, в оставленный тобой Уж не войдет чертог жена другая. Покойно спи… О да, я узнаю Кольца печать усопшей золотую… Мгновение и, складень растворив, Последних строк ее узнаю тайну.

О, горе, о, горе… То новый удар Нам демон готовит… Увы… Жизнь цену для меня теряет… Это будет, Я чувствую, удар смертельный. Пусть же И на меня он падает: В обломках на земле Моих царей лежит былое счастье… О боже! Если есть еще возможность, Услышать мою молитву: не губи нас. Недобрая душа мне ворожит. О, ужас!.. Омерзение и ужас!.. Не вынести, не высказать! О, горький! Но что? Скажи… Коль смею знать и я! О, к небу вопиют, О, к небу те немые вопиют Об ужасе неслыханном слова. Куда уйти? Нет… Это слишком… Эти В какой-то адский хор смешались строки. Увы! Увы! О, новых бед ужасное начало! О нет, мои уста Таить не смеют этой язвы страшной, Уродства этого, что и назвать Мерзит. Узнай, узнай, земля отцов: Сын, Ипполит, на ложе посягнул Отцовское, не устыдился Зевса Очей. Отец мой, Посейдон, ты мне Пообещал исполнить три желанья. Желанье одно – пускай мой сын Не доживет до этой ночи, если Твоим должны мы верить обещаньям. Ради богов! Возьми назад слова… Раскаешься ты, царь, в своем желанье. Нет, никогда. И из страны его Я изгоню. Готовы оба кубка С отравою. Пусть жалобу мою Пучины царь услышит и сегодня ж Его сошлет в Аид, иль, осужден, До вечера, как нищий, он скитанья Свои начнет велением моим… Смотри: твой сын; он вовремя, владыка. Безумный гнев покинь и осени Свой дом иным и набожным желаньем.

На голос твой отчаянный, отец, Я прихожу… Из-за чего он, знать Хотел бы… А!.. Что вижу?.. Тело Твоей жены?.. Как это непонятно, Ведь я ж сейчас расстался с ней, – была Она совсем здорова. Этот мертвый Покой ее так странен… Как же смерть Ты объяснить бы мог, отец?.. И что же Ты все молчишь? Иль думаешь беду Томительной развеять немотою? Коль тайна жжет желанием сердца, В несчастии огонь ее живее, И ты не прав, скрывая от друзей… Нет, больше, чем друзей… свои печали. О, суета! О, жалкий род слепцов! Нет хитростей, каких бы допытаться Ты не сумел, упорный человек. Десятками ты их считаешь тысяч. Недостижимым для тебя одно ишь Умение осталось: научить Безумца здраво действовать и мыслить. Такой учитель стал бы знаменит, Свой ум в чужие головы влагая. Но, может быть, мы бросим шутки, царь: Несчастие, боюсь, мутит твой разум. О, если бы хотя малейший знак Имели мы, но верный, чтобы друга От недруга и лживые слова От истинных мы сразу отличали… Два голоса пускай бы человек Имел – один, особенный, для правды, Другой – какой угодно. Ведь тогда Разоблачить всегда бы ложь могли мы, Игралищем людей не становясь. Иль кто-нибудь из близких пред тобой Оклеветал меня? Иль и невинность От низости не ограждает нас?.. Я с толку сбит. И странные намеки Твои, отец, измучили меня. О, до чего ж дойдешь ты, род людской? Иль грани нет у дерзости?.. Препоны У наглости?.. Рожденьем человек Приподнимай на палец только гребень У дерзости, чтобы отца возрос Хитрее сын, а внук хитрее сына, И на земле не хватит места скоро Преступникам. Тогда богам придется Вторую землю к нынешней прибавить, Чтоб место дать преступности людской. Смотрите все… Вот сын мой, опозорил Он ложе мне, – и мертвая его, Как низкого злодея, уличает. Нет, покажи родителю твой лик! Уж раз себя ты осквернить мог делом. Будь храбр и здесь. Так вот он, этот муж, Отмеченный богами, их избранник, Невинности и скромности фиал… Когда б твоим рассказам шарлатанским Поверил я, – я не богов бы чтил, А лишь невежд в божественных одеждах. Ты чванишься, что в пищу не идет Тебе ничто дышавшее, и плутни Орфеевым снабдил ты ярлыком [30] . О, ты теперь свободен – к посвященным На праздники иди и пылью книг Пророческих любовно упивайся: Ты больше не загадка. Но таких, Пожалуйста, остерегайтесь, люди, Позорное таят под благочестьем Они искусство. Это только труп… Но от того тебе теперь не легче, Из низких самый низкий. Уличен Ты мертвою. Ты уничтожен ею. Перед ее судом что значат клятвы, Свидетели и вся шумиха слов? Иль скажешь ты, что был ей ненавистен, Что незаконный сын, при сыновьях Законных, им всегда помехой будет? Но не безумно ль было б отдавать Дыхание свое и счастье ближних Взамен твоих страданий?.. Это ложь… Иль чувственность царит не та же, скажешь, Над нами, что над женскою душой? Мне юноши известны, что не могут Наплыва страсти выдержать, – любой Слабей они девчонки. Только пол Спасает их от осужденья. Впрочем, Не лишнее ль все это? Здесь лежит Свидетель неподвижный, но надежный: Ты осужден. Немедленно покинешь Трезен. Священная земля Афин И все моей державы страны будут Отныне для тебя закрыты. Если б Тебя теперь простил я, Ипполит, И Синис бы, грабитель придорожный, Пожалуй бы, явился и сказал, Что я его убийством только хвастал, И скалы бы Скиронские [31] тогда Грозы моей не стали больше славить. О, счастье, ты непрочно на земле: Твои колонны гордые во прахе. Твоей души, отец, слепая страсть И гнев ее тяжелый оставляют Глубокий след в уме – не оттого, Чтоб был ты прав, однако. К сожаленью, Я склонности не чувствую в толпе Оправдывать себя и, вероятно, В своем кругу сумел бы доказать Ясней твою ошибку. И не так ли Нередко наш страдает тонкий слух От музыки, которой рукоплещет Толпа? Увы… Пред горшею бедой О меньшей мы позабываем. Вижу, — Завесу с уст приходится поднять. Начну с того же я, с чего искусно Ты начал речь. Оставь без возраженья Я первые слова – и я погиб. Взгляни вокруг на землю, где ступает Твоя нога, на солнце, что ее Живит, и не найдешь души единой Безгрешнее моей, хотя бы ты И спорил, царь. Богов я чтить умею, Живу среди друзей, и преступлений Бегут друзья мои. И стыдно им Других людей на злое наводить Или самим прислуживать пороку; Высмеивать друзей, пусть налицо Они иль нет, я не умею. Тот же Для них я друг. Ты упрекал меня В страстях, отец, – нет, в этом я не грешен: Я брака не познал и телом чист. О нем я знаю то лишь, что услышал Да на картинах [32] видел. Да и тех Я не люблю разглядывать. Душа Стыдливая мешает. Если скромность В невинности тебя не убедит, Так объясни ж, отец, каким же мог Я развратиться способом. Иль Федра Такой уже неслыханной красы? Иль у меня была надежда с ложем На твой престол, ты скажешь? Но ведь это Безумие бы было, коль не глупость. Иль быть царем так сладостно для тех, Кто истинно разумен? Ой, смотри, Здоров ли ум, коли корона манит. Я первым быть меж эллинов горел На играх лишь, а в государстве, право ж, И на втором нам месте хорошо… Средь избранных, конечно. Там досуг, Да и в глаза опасность там не смотрит, А это слаще, царь, чем твой престол. Теперь ты все уж знаешь. За себя Такого же другого, к сожаленью, Я не могу подставить, чтоб порукой Тебе служил. Пред Федрою живой Мне также спор заказан. Ты легко бы Нашел тогда виновных. А теперь Хранителем клянусь тебе я клятвы И матерью-землей, что никогда Жены твоей не трогал, что ее Я не желал и что о ней не думал. И пусть умру, бесславно и покрытый Позорным именем, ни в море я, Ни на земле пускай успокоенья И мертвый не найду… коль это ложно… Замучена ли страхом, умерла От собственной руки она, не знаю И больше говорить не смею. Но Неправая из дела вышла чистой, А чистого и правда не спасла. Ты опроверг отлично обвиненье, И клятвою ты истину венчал. Ну чем не волхв и не кудесник? Раньше Срамил отца, а после гнев его Смирением уступчивым и лживым Пытается, как маг, заворожить. Я одному, отец, теперь дивлюсь — Изгнанию. Зачем не смерти ищешь? Будь на твоем я месте, так обидчик Казнен бы был за честь моей жены. О, это слишком мягко, сын мой. Казни Немедленной от нас себе не жди. Преступнику конец поспешный – милость. Нет, ты, вдали от родины скитаясь, Вымаливая хлеб, но будешь жить. Вот должное преступнику возмездье. О, небо! Или срока оправдаться, Или угла покуда мне не дашь? За Понтом бы – когда бы мог, за гранью Атлантовой. Ты мерзок мне, пойми. Как? Без суда? Без клятвы? Без допроса? И даже без гаданий – приговор? Письмо – твоя улика, и не нужно Тут жребия. А птицы в небесах На этот раз меня не занимают. О боги! Уст ужели и теперь Не разрешите мне? Ведь эта клятва Мне стоит жизни… Нет… я не хочу… Ведь этот грех мне не вернул бы веры. О лицемер! Ты изведешь меня… Вон из дому без всяких промедлений! Куда ж? О, горе! Кто ж откроет дверь Изгнаннику с таким ярмом позорным? А как узнать? И соблазнитель жен Иным мужьям бывает милым гостем. Да кто же я?.. Сжимают горло слезы. Так низко пасть пред миром, пред тобой… Не поздно ль ты разнежился? Пока Преступником ты не был – было плакать. Вы, стены, камни, вы заговорите! Скажите же ему, что я невинен. Ссылаешься ты тонко на немых вот и еще один. Когда бы сам я встретился с собой, Над этою бы я заплакал мукой. Да, сам себе ты был всегда кумир; Родителей бы лучше почитал ты. О мать моя… О, горькое рожденье, Внебрачное! Не дай бог никому. Гей! Взять его. Вы не слыхали разве, Что приговор над ним произнесен? Беда тому, кто до меня коснется. Душа горит, так сам и изгоняй. И сделаю с ослушником. Нимало Его при том, поверь, не сожалея.

Да, решено, и крепко. Есть ли мука Сильнее той, когда ты знаешь все И ничего открыть другим не можешь? Тебя зову, Латоны дочь, милей Для сердца нет тебя, о дева, ты Моих охот и спутница и радость! Закрытый нам и славный город отчий И земли Эрехтея, говорю И вам прости последнее. И ты Прости, моя Трезенская равнина, Для юных сил твоя отрадна гладь — Ее глаза в последний раз ласкают… Вы, юности товарищи, привет Скажите мне и проводите друга… Что бы отец ни говорил, а вам Уж не найти другого, чище сердцем.