Вера Сергеевна была женщина слабая и глупая, отчего мужу своему подчинялась беспрекословно. Даже в самых что ни на есть мелочах она старалась быть покорницей. И может, как раз это не столь положительное качество легло в основу их крепкой супружеской жизни, которая длилась уже довольно долго – без малого десять лет. Вера Сергеевна жила, как мышка-норушка: только что суетилась здесь, хлопотала – и вот уже ее нет. Так и сегодня, январским воскресным утром, закутав двух своих пятилетних сыновей-близнецов, бросив на ходу «до вечера», она растворилась в гуле уходящего лифта.

Удар захлопнувшейся входной двери совпал с мыслью Павла Леонидовича об отменной выучке жены. Добрых пять лет он потратил на это, и вот, наконец, машина заработала, пошла, как по маслу. Вера Сергеевна исчезла с утра пораньше, должно быть, хорошо понимая, что всей семьей им в очередное серо-голодное воскресенье делать нечего.

Нет, конечно, можно было поесть овсяной каши с маргарином и запить это все кофейным напитком «Балтика» без сахара, после чего дружно усесться перед «ящиком» и созерцать какую-нибудь шоколадно-жевательную рекламу. Простите, но в такие дни Павел Леонидович предпочитал оставаться один. И Вера Сергеевна это хорошо знала.

Голый и гордый он входил на кухню, со знанием дела варил ту самую овсяную кашу, с отвращением ел ее, затем доставал свой потайной сундучок, где в двух коробочках из-под монпансье хранились им же самим недоеденные карамельки и недокуренные папироски. Попивая «кофеек», он медленно прикуривал от электроплитки и начинал думать о том, как ему, такому красивому и умному, жить дальше.

Вот уже прошло почти полгода, как попал он под сокращение, а новой работы так и не нашел. Не было и дня, чтобы бывший ветеринар Павел Леонидович Погорелов не поддавался пессимизму по этому поводу. Жить на крохотную зарплату жены, по его мнению, было стыдно и не вполне нормально.

Молча, не выпуская изо рта папироску, он глядел в окно на гуляющие семейные пары и удивлялся их наглой беззаботности. На ум приходили какие-то странные фразы: «Кончил дело – гуляй смело», «Кто не работает, тот не ест», «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда» и тому подобные. Потом меланхолия сменялась полемическим задором. Возбужденный кофейным напитком, Павел Леонидович начинал строить планы на будущее, которые с каждой секундой становились все более грандиозными. Правда, секунд этих было до обидного мало, и вслед за ними опять появлялась апатия и, как следствие ее, вторая чашка кофейного напитка и второй, значительно меньший, чем первый, бычок. Усилия Павла Леонидовича даром не пропадали. Его захлестывала волна эйфории, иногда поднимаясь до опасной высоты. Но, собственно, этого Павел Леонидович и добивался. После эйфории можно было ожидать стабильно-ровного, почти хорошего настроения на весь день.

Яркое январское солнце заставило бывшего ветеринара отойти от окна и вместе со своими сумбурными мыслями переместиться на диван. Усевшись поудобнее, он вялой рукой стянул со стола только что принесенную почтальоном рекламно-медицинскую газету «Помоги себе сам», которую непонятно для чего выписала когда-то жена: он и Вера Сергеевна, несмотря на все трудности жизни, были, слава Богу, здоровы. Перелистывая страницы и равнодушным взглядом скользя по череде рекламных объявлений, Павел Леонидович невольно начал думать о том, как много нынче развелось людей, шагающих в ногу со временем, вертящихся и суетящихся.

«Конечно, все хотят вкусно есть и сладко спать, – язвительно рассуждал Павел Леонидович, – я вот тоже хочу, но не могу, или не умею, хотя, скорее, не умею, чем не могу. Не дал мне, значит, Бог предпринимательской жилки, незаслуженно, можно сказать, обделил. Но неужели мое благосостояние обязательно должно зависеть от Бога, который, еще неизвестно, существует или не существует? Неужто я в самом деле такой законченный дурак, что не в состоянии придумать чего-нибудь толкового, дельного, приносящего деньги?! А они, значит, могут? У них мозги, видите ли, лучше соображают, предприниматели хреновы! Нет, так больше жить нельзя, невозможно, надо срочно что-то придумать… Но что я могу делать, кроме как усыплять подыхающих и без меня престарелых псов и всякую прочую живность? Впрочем, я и этого, наверное, толком делать не умею, раз меня первого вышвырнули из ветеринарного пункта, дали пинка под мой тогда еще мясистый зад».

Раздраженно бросив газету, Павел Леонидович опять подошел к окну и взглянул на пробегающую стаю дворовых собак.

– Вот они, недобитые твари, – глубокомысленно произнес он. – Плодитесь, плодитесь, скоро сделают из вас добротное хозяйственное мыло.

Павел Леонидович заново развернул газету и, увидев там во всю страницу рекламное объявление, распалился еще больше:

– Куриные окорочка из Америки, мать вашу за ногу! Будто у нас своих кур мало! Нет, так больше жить нельзя! Нужно… Впрочем, так нам и надо, заслужили, значит, такую жизнь. Как псы бездомные, чего подбросят, тому и рады! Окорочкам их вонючим, «сникерсам»! Перед каждым, кто кинет чего, хвостом виляем! Собаки мы беспризорные, и жизнь наша собачья!

И тут в разгоряченную голову Павла Леонидовича закралась одна очень странная мысль. Вначале он, правда, надеялся, что она вместе с остальными как-нибудь переварится и уйдет, но не тут-то было – зацепилась, стерва, своим шероховатым краешком за мозговую извилину и уходить не хочет.

А дело было вот в чем. Когда-то, очень давно, служил Павел Леонидович в армии, и не где-нибудь, а на самом что ни на есть Крайнем Севере. Служба досталась, не дай бог никому. Мороз за шестьдесят, харчи не ахти, а молодому, растущему организму без хорошей еды ну никак нельзя. Вот и приходилось проявлять, как говорится, армейскую смекалку… Однажды приходит к ним в казарму местный якут-оленевод Петров Семен Иванович, смешной такой дядька… Свалил он с плеч холщовый мешок, закурил якутскую свою трубку и говорит:

– Ну что, ребяты-солдаты? Кушать нет. Совсем отощал. Скоро будешь худой, как палка. А Семен – хороший человек, собак принес. Вкусный собак.

Оторопели вначале солдаты, и уже прогнать его хотели. А Семен все попыхивает своей трубкой, будто ничего не замечает, и дальше говорит:

– Вы народ молодой, а я старый. Много знаю. Собака очень вкусный, как олень почти, попробуй. Голодать долго плохо. Болеть можно. А собак есть будешь – ни цинга, ни чахотка, ничего худого не будет. Понимай меня, понимай…

Время было вечернее, начальство уже разъехалось по домам, и решили солдаты по поводу прихода Семена втихую выпить. Раздобыли литровую банку спирта, развели ее один к трем и, запершись в каптерке, стали выпивать-закусывать. Но закуски как раз никакой, считай, и не было, кроме кислой капусты да черствого хлеба. Тогда-то они впервые и попробовали шашлык из зажаренного Семеном собачьего мяса. И ничего – пошло за милую душу…

С тех пор взвод, в котором служил Павел Леонидович, и стал при случае баловаться собачатиной. Всех собак переловили. Дошло до того, что остался на всю часть один лишь любимец офицеров пес Полкан. Долго берегли его, но как вышел приказ о демобилизации, не выдержали…

Павел Леонидович вспомнил, как накормил тогда собачьим шашлыком будущую свою жену Веру. Она в те времена часто тайком пробиралась к нему в казарму и становилась невольным свидетелем и участником солдатских вечеринок. После одной из таких дембельских трапез она и спросила у Павла Леонидовича: «Паш, а Паш, а где Полканчик-то? Что-то я его аж с позавчерашнего дня не видела». Павел усмехнулся тогда про себя и ответил с напускной слезою в голосе, мол, поредели наши стройные ряды, и нет с нами Полкана, но светлая память о нем будет вечно жить в наших сердцах и в других человеческих органах.

«Какие славные были времена, и как давно канули в Лету», – с грустью подумал Павел Леонидович.

Пришел он потом из армии и забыл о собачьем мясе, и даже стал ветеринаром. А сегодня вдруг ни с того ни с сего вспомнил и прикинул своими непредприимчивыми мозгами:

«А не пустить ли всех этих дворовых собак на мясо и не накормить ли им весь наш обездоленный народ? И заразы будет меньше, и заик, потому как заики, по достоверным наблюдениям, получаются как раз у голодных, отощавших родителей».

Правда, сам есть собачатину и кормить им Веру Сергеевну Павел Леонидович больше не собирался. Тогда попробовали – и хватит. Теперь пусть попробуют другие.

В общем, решил Павел Леонидович торговать свежей отборной собачатиной, выдавая ее за говяжье или баранье мясо.

«Ведь кто его разберет, – рассуждал он, – из какого зверя? Я вот до сих пор не в состоянии отличить курицу от кролика, хотя и бывший ветеринар. А все потому, что не ел ни того, ни другого уже черт знает сколько времени. И таких, как я, неразборчивых, сейчас миллионы».

Одно лишь смущало Павла Леонидовича: как сказать об этом жене? Ведь рано или поздно Вера Сергеевна все равно обо всем узнает.

Он долго ходил по комнате в глубоком раздумье. Иногда ему казалось, что жена как человек, не первый год его знающий, поймет и примет затею сразу, а иногда, наоборот, думалось, что будет она кричать, топать своими миниатюрными ножками и целыми днями не разговаривать. Вера – человек непредсказуемый. Но, в конце концов, Павел Леонидович решил пустить это дело на самотек – узнает, так узнает, а нет, так нет.

Будильник разбудил Павла Леонидовича ровно в половине пятого. За окном еще стояла непроглядная тьма, которая неожиданно вселила в него какой-то странный дьявольский оптимизм. Вера Сергеевна, вымотавшись за прошедший день, крепко спала и лишь иногда что-то бормотала во сне.

«И слава Богу – объяснений не потребуется, – осторожно поднимаясь с кровати, подумал Павел Леонидович. – Нужно только поскорее собраться и уйти».

Полностью проигнорировав утренние гигиенические процедуры, он, крадучись, прошел на кухню и наспех организовал себе подобие завтрака. Проглотил по-быстрому хлеб с салом, выпил чашку вчерашнего чая, а потом осторожно открыл холодильник и отрезал от купленной к Рождеству говядины два больших куска для приманки. Одевшись, Павел Леонидович на цыпочках прошел на балкон и отвязал несколько бельевых веревок, которые на предстоящей охоте должны были заменить ошейник и поводок.

Выйдя из дому на улицу, Павел Леонидович всем своим замерзающим телом почувствовал, как все-таки искусно описаны классиками прелести русской зимы. Но долго наслаждаться этими прелестями он не смог. Жуткий мороз и сильный ветер до предела сковали его тело и охладили в душе воинственный пыл охотника. Еще немного, и Павел Леонидович безоговорочно поддался бы приступу меланхолии, но вдруг что-то словно щелкнуло в его начинающем индеветь сознании, и он, бодро распрямив спину, стал размышлять о начальных трудностях всякого нового дела.

«В каждой работе, – убеждал он себя, направляясь на свалку, – какой бы она ни казалась легкой, должен быть свой ветер и мороз. Но, главное, начать, остальное приложится».

На свалке, по мнению Павла Леонидовича, должны были шляться беспризорные собаки. Неожиданно бывший ветеринар ощутил себя наемным убийцей, киллером, выполняющим очередной заказ. На ум ему пришла фраза одного из героев фильма «Место встречи изменить нельзя»: «Ну что, окропим снежок красненьким?»

– Окропим, окропим, – угрожающе сказал Павел Леонидович.

Свалка встретила его недружелюбно. Сильная вонь дохнула прямо в лицо. Вокруг не было ни единой души. Под ногами в несметном количестве валялись нераскрытые банки с красной икрой.

– Ну, где вы, чертовы псы? Просыпайтесь! – шутя, крикнул Павел Леонидович.

Как ни странно, но в ответ раздался хриплый старушечий голос:

– Чего орешь? Какие тут могут быть псы в три часа ночи?! Людям спать не даешь!

Павел Леонидович сначала страшно удивился такому повороту дела – уж чего-чего, а человеческого голоса в такую рань, да еще в такой холод он никак не ожидал услышать. Но потом пересилил себя, и отступать не пожелал:

– Какие же это такие люди здесь живут, да еще спят в такой дикий мороз? Замерзнуть не боитесь?

В ответ послышалось кряхтение и сморкание, а через несколько мгновений из-за самой вершины свалки выросла костлявая старуха, завернутая в драную солдатскую шинель.

«Вылитая Баба-Яга!» – подумал с содроганием Павел Леонидович, а вслух произнес:

– Во-первых, уже почти пять часов, а, во-вторых, какое тебе дело, кто здесь ходит?! Ты что, купила эту свалку или в карты выиграла?

– Это моя свалка! – завопила старуха. – Моя и Сыча, и всяким тут новеньким мы ее не уступим! Ишь ты, разорался! Щас Сыча позову, он тебе живо башку намылит! Сы-ы-ыч!

– А Сыч – кто такой? – поинтересовался Павел Леонидович. – Муж твой или любовник? Ты ведь, я смотрю, еще ничего…

Но старуха как будто не слышала его, все кричала, звала Сыча. И докричалась, костлявая. Минут через пять из-за той же вершины вылез долговязый, с растрепанными седыми волосами старик. Он-то, по-видимому, и был Сыч.

– Не нужна мне ваша свалка, подавитесь вы ею! Мне собаки бродячие нужны! – почуяв неладное, неистово заорал Павел Леонидович.

Сыч злобно посмотрел на старуху:

– Зачем, дура, разбудила?! Говорил же, надо будет, сам проснусь, а не проснусь – так еще лучше!

Старуха, кажется, не на шутку перепугалась и закрыла лицо руками.

– Не бей, Сыч, только не бей! – почти заплакала она.

– Зачем тебе собаки? – не обращая внимания на старуху, спросил у Павла Леонидовича Сыч.

– Как это – зачем?! Жрать нечего, – усмехнулся в ответ тот.

– Жрать нечего? Иди, я тебя накормлю… Тут недавно красную икру выкинули, попадаются вполне съедобные банки.

– Да нет, мне бы собак, – огорчил Сыча Павел Леонидович, поворачивая назад.

– Постой ты! Пошутил я, – принялся останавливать его Сыч. – Есть тут собаки, только, наверное, спят пока. Но жрать их я бы тебе не советовал, ведь хрен их знает, чем они сами тут кормятся. Да еще и бешеных, поди, немало.

– Это к делу не относится, – оживился Павел Леонидович.

– Ну, гляди, чтоб они тебя сами не съели, – пробурчал Сыч. – Бабку мою недавно покусали.

– Ладно, всего не съедят, – отмахнулся от начавшего уже надоедать ему Сыча Павел Леонидович и вдруг услышал приближающийся многоголосый лай.

– Да вот же они, бегут, – предупредил напоследок Павла Леонидовича Сыч и, подталкивая впереди себя старуху, скрылся за вершиной свалки.

Собаки остановились на довольно почтительном расстоянии от Павла Леонидовича. Он зачем-то пересчитал их. Собак было шесть. Все разных пород и разного роста. Мысленно отделив мелкоту, Павел Леонидович в первую очередь обратил внимание на двух огромных, поросших ржавой шерстью «волкодавов». Светло-бурые, величиной с овцу, они своим видом прямо-таки изумили бывшего ветеринара.

«Каждый, наверное, килограммов по тридцать пять», – довольно прикинул он.

Собаки же, должно быть, почуяв что-то неладное, опять принялись лаять, и сильнее всех самый крупный из них, похожий на «волкодава».

– Ну что вы, мои маленькие, волнуетесь, – добродушно начал Павел Леонидович, протягивая ладошку, – идите скорей ко мне, у-тю-тю-тю…

Но собаки стояли на месте, и лаяли все более угрожающе. Павел Леонидович не стал дожидаться дальнейшего логического развития событий, вынул из кармана кусок говядины и бросил под ноги «волкодаву». Тот прибавил еще громкости, но потом, хорошенько принюхавшись, успокоился и приманку съел.

– Ну, иди ко мне, Шарик, иди же… – надеясь на легкую добычу, приговаривал начинающий мясник. – Я тебе еще дам…

Но «Шарик» оказался собакой не глупой. Он выжидающе посматривал на Павла Леонидовича и стоял, как вкопанный. Тяжело и грустно было расставаться Павлу Леонидовичу со вторым куском мяса, ведь он так надеялся сохранить его, чтобы потом, придя домой, изготовить, к примеру, отменную отбивную. Но больно уж вожделенно смотрел на бывшего ветеринара пес, и Павел Леонидович, еще раз представив, какая славная могла бы получиться из этого кусочка отбивная, крепко выругался и бросил его псу. Тот кровожадно облизнулся и с еще большим аппетитом принялся за свой неожиданный завтрак. Когда же так и не состоявшаяся отбивная была съедена, Павел Леонидович преодолел страх и осторожно двинулся к собачьей своре. Но на первое же его движение псы опять ожесточенно залаяли, давая, видимо, понять, что не один только «Шарик» нуждается в качественном питании по утрам. Павел Леонидович растерялся и едва было не повернул назад, но тут вдруг заметил, что «Шарик» неистовых своих собратьев не поддерживает, стоит молча и даже повиливает хвостом. Павел Леонидович осмелел, уверенным шагом подошел к беспечному «Шарику» и одним движением завязал у него на шее веревку. «Шарик» без малейшего сопротивления дал себя заарканить.

«Наверное, каждая бездомная собака мечтает о хозяине!» – философски подумал Павел Леонидович и даже почувствовал неведомую до этого жалость к наивному «Шарику».

– А вот возьму сейчас и отпущу тебя, – неожиданно для самого себя сказал бывший ветеринар. – Что я, не человек что ли? И будешь ты, как прежде, бегать по своей вонючей свалке, а я, как прежде, есть свою противную овсяную кашу.

Но жалостливый этот порыв был минутным, и вскоре Павел Леонидович рассуждал уже совсем по-иному:

– Кому это нужно?! Дети скоро вырастут, вспомнят свое голодное детство и скажут мне: «Что ж ты нас, папа, „сникерсами“ да „марсами“ не кормил, что ж ты нас окорочками из Америки не потчевал?!» И что я отвечу им, как оправдываться буду?! Скажу, что какого-то паршивого «Шарика» пожалел, так они меня в ответ овсяной кашей и накормят. Нет уж, не бывать этому! Не разжалобишь ты меня, пес бездомный, пес голодный! Быть тебе съеденным, как пить дать. Так что пошли, дармоед.

Павел Леонидович покрепче затянул веревку на шее «Шарика» и повел его за собой подальше от свалки. Напоследок пес оглянулся на притихшую стаю, что-то прощальное прогавкал и послушно засеменил за Павлом Леонидовичем.

Дома, слава Богу, никого не было. Вера Сергеевна на работе, дети в детском саду. Все складывалось как нельзя лучше. «Шарик», судя по всему, в своем недалеком прошлом был собакой домашней, и, только они вошли в квартиру, по старой, не забытой еще привычке сел у самой двери.

– Нет, мой дорогой, сторожить здесь абсолютно нечего, – потирая руки, сказал Павел Леонидович, – да и незачем, разве что самого себя. Так что ты это брось…

Управиться с собакой предстояло до полудня, пока Вера Сергеевна не пришла на перерыв. Профессиональная мысль о том, чтобы умертвить «Шарика» путем ввода большой дозы снотворного, была очень заманчива. Но все-таки Павел Леонидович решил от нее отказаться, ведь всякого рода медикаменты могли плохо сказаться на качестве мяса. А о качестве ему надо было заботиться. Правда, в бытность свою ветеринаром он не раз усыплял свиней, коз и даже коров – и ничего, обходилось. Хозяева благополучно продавали их на базаре, а то и съедали сами, ничуть не страшась последствий. Но то были хозяева, они знали, чем кормили свою живность. А здесь совсем иное дело. Псы и так шляются черт знает где, и поедают черт знает какую гадость. А если им еще и снотворное впрыснуть, так это уж совсем рискованно. Поэтому Павел Леонидович решил действовать просто и хладнокровно, не поддаваясь никакой сентиментальщине. Выпив для смелости рюмку водки и перекрестившись, он твердой ветеринарской рукой раскрыл приготовленный кривой садовый нож и нарочито уверенной походкой зашагал в прихожую.

«Шарик» как ни в чем не бывало сидел у двери, высунув малиново-красный длинный язык. При появлении Павла Леонидовича он начал вдруг радостно взвизгивать, признавая в нем нового своего хозяина, становиться на задние лапы и лизать его чуть ли не в самые губы. Но Павел Леонидович в своем намерении был тверд. Ни одна, даже самая беспомощная тварь не разжалобила бы его в этот момент. А чтобы еще больше усилить в себе твердость, он стал вспоминать все обиды и унижения, которые ему пришлось испытать в последние полгода голодной, нищенской жизни. В одно мгновение перед его мысленным взором пронеслись самые печальные и ужасные дни его существования. Вспомнился, например, грязный оборванный бомж, подошедший к Павлу Леонидовичу на одной из станций метро. Он попросил денег, а их у Павла Леонидовича, разумеется, не было, но даже если бы и были, он все равно не дал бы ни копейки. Бомжей много, а он, Павел Леонидович, один, и есть тоже хочет каждый день. Бомж понял его, достал пятитысячную бумажку и протянул Павлу Леонидовичу. Конечно, Павел Леонидович ее не взял, хотя, наверное, надо было и взять, известное дело: дают – бери. Но случай этот крепко задел его, и вот теперь очень даже кстати вспомнился. Униженный и оскорбленный Павел Леонидович вдруг неистово взревел и бросился с ножом на пса. Одной рукой он мертвой хваткой вцепился в шерсть на голове собаки, оттянул ее далеко назад, а другой что было силы полоснул садовым ножом по собачьему горлу. К нечеловеческому реву Павла Леонидовича добавился почти человеческий рев собаки. Павел Леонидович тащил на кухню трепыхавшееся, истекавшее кровью животное. Пес судорожно хрипел, ноги его дергались, как в эпилептическом припадке, по всему коридору блестела кровавая дорожка…

Хотя пес и умирал, но агония оказалась слишком долгой и нестерпимой. Чтобы приблизить конец, Павел Леонидович достал из кладовки топор, которым обычно разрубал мясо, и, сильно размахнувшись, ударил собаку обухом по голове. «Шарик» еще раз громко взвизгнул и затих.

– А ты думал, я тебя сюда привел, чтобы отборным мясом кормить? – проговорил Павел Леонидович, вытирая кровавую лужу. – Нет, мой дорогой, теперь ты сам будешь мясом.

Но все это было лишь полдела. Самое ужасное, по мнению Павла Леонидовича, еще предстояло, ведь надо было содрать шкуру и разделить животное на части. А опыта в этом у него не было никакого…

– Это тебе не селедку потрошить, – рассуждал сам с собой бывший ветеринар, подступаясь то с одной, то с другой стороны к собачьей туше.

Шкура не поддавалась. Нож упорно цеплял мясо, жилы, отчего Павел Леонидович начинал сильно нервничать. Вдобавок ко всему, во время свежевания один глаз у «Шарика» открылся и, слегка прищурившись, стал как бы подмигивать и подсмеиваться над своим убийцей. И без того неустойчивому душевному равновесию Павла Леонидовича был нанесен сокрушительный удар. Со всей силы он вдруг начал тыкать псу в открывшийся глаз ножом и как-то странно приговаривать:

– Так тебе, так тебе, прямо в глазик, прямо в глазик, чтоб не подмигивал, я тебе дам подмигивать, я тебе дам…

Это тыканье длилось до тех пор, пока глаз «Шарика» не стал походить на раздавленную черешню. После чего Павлу Леонидовичу стало значительно легче на душе, и он даже позволил себе закурить папиросу. С удовольствием втягивая в легкие успокоительный дымок, Павел Леонидович решил, что ничего особо страшного нет ни в этой «черешне», ни вообще во всем содеянном, и нужно без лишней нервотрепки довести начатое дело до конца.

После такого обстоятельного самовнушения процесс свежевания пошел значительно лучше, и примерно через час перед окровавленно-потным Павлом Леонидовичем лежала огромная, похожая на овечью, шкура собаки. Но это все-таки было ничто в сравнении с тем, как выглядел теперь сам «Шарик».

«Экспонат для кабинета зоологии», – подумал бывший ветеринар.

И в самом деле – каждая мышца, каждое сухожилие просматривалось, как на картинке. Не хватало только парт с учебниками и учителя с указкой.

– Ну что ж, теперь осталось придать продукту товарный вид, и вперед, – потирая руки, произнес начинающий бизнесмен. – Что из тебя сотворить, Шарик? Гуляш, отбивные? Впрочем, нет, мой дорогой, для такой живописной туши гуляш – это как-то несолидно. А что, если превратить тебя в фарш? По-моему, ты этого заслуживаешь! Учитывая твой прежний образ жизни, это тебя возвысит и облагородит. Нет, ты не переживай особенно, все будет по высшему классу: добавим хлебушка, чесночка, приправки – пальчики оближешь. Ну как, согласен? Чувствую, что согласен.

Павел Леонидович достал из кухонного шкафа запылившуюся мясорубку и огромный эмалированный таз. Осталось найти несколько луковиц, а чеснок и хлеб, несмотря на беспросветную бедность, у них были всегда. Вера Сергеевна на этот счет слыла женщиной запасливой.

Еще раз оглядев тушку, Павел Леонидович с сожалением вынужден был отметить, что чистого мяса получится, пожалуй, не тридцать пять килограммов, как он с энтузиазмом прикидывал ранее, а значительно меньше. Но для первого раза и десяти хватило бы вполне, тем более, для такого неопытного, начинающего мясника, как Погорелов. Хотя нет, в отрочестве он уже рубил мясо. Бывало, отец на работе задержится, а мать уж тут как тут, начинает всех, кто праздно шатается, мобилизовать на хозяйственные дела. Кому полы мыть, кому стирать, кому ковры выбивать, а Павлику всегда самое ответственное поручение – мясо рубить. Выдаст ему стальной топорик, похожий на индейский томагавк, предупредит, чтоб осторожен был, руки берег, и выложит увесистый кусок говядины или свинины.

Помянув добрым словом далекие те, славные деньки, Павел Леонидович принялся за работу. И хотя и имел он уже опыт в этом деле, но разрубать сразу целую тушу ему еще не приходилось, тем более, что туша была не совсем обычная. Он даже не знал, с чего ему начать: то ли сперва пополам разрубить, то ли конечности отсечь, то ли, может, вычленить стегна и лопатки. В конце концов, Павел Леонидович решил, что начинать необходимо, наверное, с тех частей, которые меньше всего пригодны в пищу, то есть с хвоста и головы. Дело сразу заспорилось. И вот «Шарик» уже не «Шарик», а собачатина высшей категории, да и запах на кухне будь здоров, как на лучшем мясокомбинате Москвы.

Когда же с рубкой было покончено, Павел Леонидович решил не зацикливаться на недостающем луке и прикрепил мясорубку к столу. Последний раз он крутил мясо лет пять тому назад, а потом приходилось перерабатывать лишь рыбу да всякую околомясную дребедень. Он даже отвык от прокрученного мяса и не на шутку разволновался. Но вот, наконец, мясорубка затрещала, затарахтела всем своим стальным организмом, и из него полез ломающимися макаронами убиенный «Шарик». Мясо было нежно-розовым, парным и ничем не отличалось от говяжьего или свиного фарша…

Было около шести часов вечера, когда Погорелов вышел из дому. Погода оказалась намного хуже, чем он ожидал. Мороз настолько потряс его хилую плоть и истощенную последними событиями душу, что Павлу Леонидовичу вдруг нестерпимо захотелось все бросить, бегом вернуться домой, налить в ванну горячей воды и уснуть в ней до утра. По правде говоря, он бы, наверное, так и сделал, если бы не сильный ветер, как-то уж слишком настойчиво подтолкнувший его к автобусной остановке. Толчок этот был настолько мощным, что Павел Леонидович вдруг резко поскользнулся и упал прямо на копчик. Адская боль пронизала все его тело, но хуже всякой боли было то, что двадцатикилограммовая сумка, выпавшая из рук во время приземления, заскользила по ледовой дорожке, ведущей прямо на проезжую часть. Увидев, как она неостановимо катится под колеса несущегося КамАЗа, Павел Леонидович с ужасом закрыл глаза. Но машина, пронзительно взвизгнув тормозами, вильнула в сторону и умчалась дальше. Павел Леонидович быстро поднялся и рванул со всей мочи к месту происшествия. Картина там была удручающая. Вместе с КамАЗом исчезла куда-то и сумка. Минут пять стоял бывший ветеринар, всем своим видом напоминая дауна, которому попался в руки порнографический журнал. Потом повернулся и медленно побрел вперед по ходу движения транспорта, надеясь немного отдышаться и прийти в себя после такой невосполнимой потери. И вдруг на обочине чуть не споткнулся о свою сумку, набитую до отказа собачьим фаршем.

Слезы радости потекли из глаз бывшего ветеринара, и он на мгновение ощутил себя маленьким мальчиком, хнычущем по пустяку. Не обращая внимания на сигналящие автомобили, Павел Леонидович плюхнулся рядом со своей недавней пропажей и курил до тех пор, пока проезжавшая мимо милицейская патрульная машина чуть было не захватила его с собой.

Павел Леонидович торопливо поднялся и пошел к автобусной остановке, но ему после таких счастливых слез вдруг сделалось нехорошо, по всему его измученному телу разлилась какая-то болезненная слабость.

«Ой, что же это я делаю? – с унынием подумал он. – Куда же это

я иду, боже ж ты мой?! Меня же непременно поймают и разоблачат, ведь я такой невезучий, черт возьми… Убил бедного пса, разрубил на части, прокрутил на мясорубке, и это я – бывший ветеринар, призванный спасать братьев наших меньших. Ой, мама, что же я делаю?!»

Павел Леонидович уже совсем было собрался повернуть обратно, как вдруг увидел бегущую к нему навстречу жену.

– Паша, Пашенька, ты куда это на ночь глядя, да еще с такой огромной сумкой? А ну, признавайся! – с ходу, слегка посмеиваясь, начала Вера Сергеевна.

– А, Вера, – робко сказал Павел Леонидович. – Да это я… бутылки решил сдать, стоят уж черт знает сколько, все никак руки не доходят…

– Ой ты, мой маленький, какой молодец! – растрогалась Вера Сергеевна. – Сегодня мог бы и не мучить себя, я аванс получила…

– Ну, теперь уж делать нечего… Пойду, сдам. Когда еще соберусь, – не зная, что еще придумать, раздраженно произнес Павел Леонидович.

– Ладно, ладно, не нервничай, – начала успокаивать его Вера Сергеевна. – Вот тебе пять тысяч, купи пачку маргарина на обратном пути, испеку сегодня твои любимые коржики. А если бутылки сдашь, денег больше не трать…

– Конечно, ведь я не зарабатываю, – строя из себя обиженного, сказал Павел Леонидович.

– Ну, в общем, ты меня понял, – сменив тон, процедила Вера Сергеевна. – Кроме маргарина, от тебя ничего не требуется. Все, я побежала, мне еще за детьми зайти надо.

Павел Леонидович уныло посмотрел ей вслед, а потом вдруг мысленно обратился к «Шарику»:

«Ну что, убиенный, накормим россиян досыта экологически чистым собачьим фаршем из самого сердца России?»

После всей этой нервотрепки ноша показалась Павлу Леонидовичу еще тяжелее, и ему захотелось как можно быстрее избавиться от нее. Нужно было сесть на автобус и поехать к ближайшему метро, чтобы встать там в подземном переходе со своим товаром. Так нынче поступали многие, вся столица была переполнена нелегальными торговцами всякой всячиной.

Странное дело, но после чудовищного утреннего мероприятия Павла Леонидовича упорно стали интересовать собаки. Пока автобус несся к месту назначения, он то и дело оглядывался на пробегающих мимо дворовых собак, и невольно прикидывал, сколько из них может получиться чистого фарша. Решил он, благодаря этим наблюдениям, еще одну очень важную для себя задачу: в следующий раз он уже не станет использовать для приманки говяжье мясо (больно жирно!), сгодится и собачье. Все больше и больше углубляясь в подобные «собачьи» мысли, Павел Леонидович опять с безумным сожалением вспоминал последние полгода, прожитые в голоде и озлоблении. А ведь как много кругом собак, только успевай забивать да прокручивать на фарш. И если к этому подключить еще Веру Сергеевну, тещу и детей, так и вообще озолотиться можно. Павел Леонидович тут же представил, как два его малолетних сына помогают разделывать Вере Сергеевне очередную псину, и лица у них при этом такие довольные и счастливые. А он сам в это время по-хозяйски следит за всем и дает своим домочадцам ценные указания. Какая славная могла бы быть жизнь, все заняты делом, все вместе!..

Выйдя из автобуса, Погорелов почувствовал от этих размышлений небывалый прилив сил и решительно направился в ближайший переход. Торгующих там, как он и предполагал, было довольно много. В основном, пенсионеры, но попадались и молодые люди. С правого края топтались бабки, продающие сигареты и прочую мелочь, с левого толпилась публика помоложе, промышляющая животными и шмотками. Павел Леонидович безоговорочно решил пристроиться поближе к последним. Парой пинков пододвинув к себе валявшуюся невдалеке полуразорванную картонную коробку из-под сигарет «LM», он трясущейся рукой достал несколько пакетиков фарша. Затем извлек из внутреннего кармана куртки подготовленную табличку, на которой большими буквами было написано:

«Фарш говяже-бараний, 7 тысяч рублей за 1 кг».

Стоявшая рядом бабка с хиреющим пуделем сразу же среагировала:

– Ты чего, из деревни, что ль?

– Почти, – отозвался Погорелов, решив со всем соглашаться.

– Как это «почти»? – удивилась бабка.

– Из пригорода, не понятно разве?

– А-а, – многозначительно кивнула та и, поцеловав пуделя в нос, заорала: – Карликовый пудель с отличной родословной, потомок из коллекции князей Голицыных…

– Так уж и из Голицыных? – спросил бывший ветеринар.

– Ну, а то кого же? – неуверенно пробурчала бабка.

По всему было видно, что Голицына она приплела от фонаря, и поэтому Павел Леонидович решить развить тему несколько в ином направлении:

– Что ж ты, старая, народ дуришь, какого на фиг Голицына? Бери выше – Разумовского! Такие классные пудели, насколько я знаю, водились только у него да у императрицы Елизаветы. Кстати, держать их на морозе нельзя, воспаление легких минутою подхватят, а то и вообще останутся вечно молодыми. Это я тебе говорю – бывший ветеринар!

Врать Павел Леонидович умел и любил с детства. Любую, самую неправдоподобную историю он был в состоянии так преподнести, что самый неверующий слушатель, в конце концов, начинал верить в нее всей душой. Бабка, по крайней мере, похоже, поверила, закутала пуделька в какую-то тряпицу и к Павлу Леонидовичу заметно подобрела.

Но она оказалась не единственной, кто хотел познакомиться с новоявленным торговцем. Мужик, стоявший с другой стороны, очень обрадовался Павлу Леонидовичу. Сам он торговал козьим молоком, разлитым в двухлитровые бутылки из-под «пепси-колы». Как только бывший ветеринар вынул и разложил на картонной коробке фарш, мужик тут же веселым бойким голосом спросил у него:

– Свое продаешь?

– В смысле? – прикинулся дураком Павел Леонидович.

– Ну, сам выращиваешь скотину, сам и продаешь, значит. Правильно я понимаю?

– Да нет, неправильно! – язвительно отвечал Павел Леонидович. – Скотина сама растет, только коли вовремя.

Уж очень не понравился этот мужичишка ему. Глазенки маленькие, хитрые, так и бегают туда-сюда, туда-сюда…

– А чего у тебя глаза так бегают? – не сдержался, спросил у него Погорелов. – Боишься кого, что ли?

– А у тебя будто не бегают! – с раздражением ответил мужик. – Или менты ни разу не забирали?

– А что, забирают? – удивился Павел Леонидович.

– А то как же! Таких вот, как мы с тобой, и берут чаще всего.

– Что значит, таких, как мы?

– Ты, правда, такой дурак, – не выдержал мужичок, – или прикидываешься? Неужели непонятно?! Товар у нас с тобой, считай, одинаковый. Я козу держу, молоком козьим промышляю, ты тоже, наверное, скотину какую-нибудь держишь и, стало быть, мясом, фаршем торгуешь. Остальные же здесь, в основном, перепродажей занимаются, спекулируют, если по-старому говорить. Это, во-первых. А, во-вторых, мужики мы с тобой. Мужиков же всегда первыми и берут.

– Это еще почему? А баб?

– А что бабы? Расплачутся, разрыдаются, как им положено. Ментам возиться с ними неохота, посмотрят на все эти слезы и сопли, пригрозят пальцем и отпустят. К тому же все бабы тут пенсионерки, что с них взять…

– А мужики, значит, разрыдаться не могут? – предчувствуя страшные последствия своей новой работы, тоже с раздражением спросил Павел Леонидович.

– Могут, конечно, но что толку? Менты им за эти слезы такой штраф влепят, что только держись.

– А если денег нет? – продолжал допытываться Павел Леонидович.

– А если денег нет, будем разговаривать по-другому, – неожиданно донесся откуда-то сверху мужской незнакомый голос. – Документы?!

«Ну, вот и приехали! – с ужасом подумал Павел Леонидович. – Вот это загадочное чувство, когда душа уходит в пятки. Состояние не из приятных».

– Ну, что застыл, как цуцик? Документы, говорю! – прозвучал тот же голос еще более настойчиво.

Погорелов медленно поднял голову. Перед ним, или даже скорее над ним, возвышался огромный, в полной экипировке милиционер. Закованный в бронежилет и с автоматом на толстой шее, он произвел на Павла Леонидовича неизгладимое впечатление. Душа его не только ушла в пятки, а, кажется, была готова покинуть тело.

– Ну, что обомлел? – уже протянул к Павлу Леонидовичу руку милиционер.

– Да я не… – с трудом шевельнул языком бывший ветеринар.

– Понятно, что не продавал, а Машку за ляжку да Лариску за сиску тискал. Ладно, в отделении разберемся. Бери свой товар и вперед, за мной.

Такого расклада Павел Леонидович никак не ожидал. Все, что угодно, но не в первый же день попасться. Следуя за милиционером, он в какой раз уж подумал о постоянно преследующих его неудачах. И за что ему такое божье наказание?! Никого вроде бы не убил, не ограбил, да что там ограбил – слова лишнего никому не сказал, а вот, на тебе, с работы уволили именно его, а не кого-нибудь другого, дети постоянно болеют именно у него, а не у соседа, жена – дура набитая, тоже у него. И сейчас не мужика этого козьего мент в отделение ведет, а его, совершенно безвинного Павла Леонидовича Погорелова. Как тут не возропщешь, как не посчитаешь себя законченным неудачником!

А ведь свою «работу» в метро безработный Погорелов представлял несколько иначе. Ему, например, до ужаса было интересно, как поведет себя покупатель, как среагирует на цену и так далее. А тут, здрасьте вам, милиционер, да еще с автоматом! Для такого нежнейшего существа, как Павел Леонидович, это было настоящим потрясением. Еще в далеком детстве его постоянно пугали милицией, и вот наконец свершилось: задержание с поличным, да еще с каким, врагу такого поличного не пожелаешь.

Милицейский пост находился в том же злополучном переходе, где Павел Леонидович был так позорно пойман. Миновав длинный полутемный коридор, они с милиционером очутились в небольшой плохо освещенной комнате. Первое, что бросилось Павлу Леонидовичу в глаза, был огромный обшарпанный стол и сидящий за ним по пояс голый толстенный милиционер, евший яичницу. Что это милиционер, а не кто-либо другой, Павел Леонидович понял по огромной надписи, выколотой на левой стороне груди толстяка. Она клятвенно гласила: «МВД – НАВСЕГДА». В остальном же обстановка в комнате была более, чем обычная для подобных учреждений.

– Вот, товарищ капитан, привел торговца! – с усмешкой сказал мент в бронежилете, подталкивая Павла Леонидовича поближе к столу.

– И чем же мы нынче торгуем? – не отрываясь от яичницы, вполне доброжелательно спросил толстяк.

Павел Леонидович решил, что этот вопрос не к нему и промолчал.

– Ну, чего молчишь?! Отвечай, раз тебя спрашивают! – присоединился к допросу недавний конвоир Павла Леонидовича.

– Да я ф-ф-аршем… говяж-жье-б-бараньим, товарищ н-на… – еле-еле вымолвил задержанный.

– Что же это, значит, у тебя и бараны, и коровы в хозяйстве имеются? – оживился толстяк.

– Да, но…

– Понятно, понятно. В общем, так, Коля, выпиши-ка ты ему штрафец на полтинничек и адью.

– Тут особый случай, товарищ капитан, – щуря хитрые глазки, сказал Коля. – Денег у него нет. Так что, я думаю, придется с ним поближе познакомиться. А, начальник?

После таких слов, и особенно после «поближе познакомиться», у Павла Леонидовича стало как-то нехорошо на душе. Он уже совсем было решился признаться во всем, но потом вдруг вспомнил жену свою Веру, детей, представил, как они будут навещать его в тюрьме, и осекся. Нет, не мог он себе такого позволить! Уж если начал врать, то лучше врать до конца.

– Вы поймите меня правильно, – каким-то не своим голосом приступил к объяснению Павел Леонидович, – я только что пришел и потому еще ничего не продал. У меня лишь пять тысяч, жена на маргарин выдала.

– Понятно, понятно, – зевнул толстяк. – А что продаешь-то? Ах да, фарш, значит. И что же мне с тобой делать? Ладно, будем действовать следующим образом, – сам задавал и сам же отвечал на собственные вопросы капитан.

Он вдруг резко встал из-за стола, очень хитрым взглядом посмотрел в глаза Павлу Леонидовичу и не очень хитро в глаза милиционеру Коле и, выдержав довольно-таки длинную паузу, продолжил:

– А знаешь что? Давай-ка мы с тобой так договоримся: ты нам с Колей будешь ежедневно отдавать по три килограмма фарша, а мы сделаем тебя продавцом-невидимкой.

– Как это – «невидимкой»? – удивился Павел Леонидович.

– Ну как, как, замечать тебя не будем, понимаешь? Ребятам своим накажем, чтоб тебя не трогали. Согласен?! – толстяк из-за письменного стола наклонился так близко к задержанному, что его волосатое упитанное пузо окунулось в недоеденную яичницу.

«Кошмар! – мысленно ужаснулся Павел Леонидович. – Они хотят есть этот собачий фарш, они же меня потом за это и посадят!»

– Я не знаю… – выплевывая откусанный от волнения ноготь, промямлил бывший ветеринар. – Если уж вам так надо, то…

– Что значит – «надо»? – обрадованно выпалил мент в бронежилете, Коля. – Есть каждый хочет! В том числе и доблестная столичная милиция. Ты своих баранов разводишь, мы своих… Правильно я мыслю, товарищ капитан?

– Ладно, кончай заливать, – выходя из-за стола, пробурчал толстяк. – Слетал бы лучше за пузырем, чем ахинею молоть.

– Ты читаешь мои мысли, начальник, – торжественно объявил Коля. – Только не за пузырем, а за пузырями!

– А не будя нам на сегодня, а? Может, и одного хватит? – сдвинув к носу брови, засомневался капитан.

– Не, начальник, не будя. Под котлетки в самый раз пойдет.

– А знаешь, Коля, – почесал в затылке толстяк, – пожалуй, ты прав: все яичница да яичница, давно уже хочется чего-либо посущественней. Так что, давай, беги за пузырем, а мы тут с… э, как там тебя?

– Вы мне? – оторопел, не успевая переваривать море новой информации, Погорелов. – Паша я. Павел Леонидович.

– В общем, мы тут ща с Пашком котлетки зафигачим, а ты давай, чтоб как на крыльях ветра. Да, и хлеба возьми беленького, от черного у меня изжога.

– Есть, начальник! Я ща быстро, – козырнул Коля и, как ужаленный, выскочил из комнаты.

«Э, нет, я этого подзаборного пса жрать не буду! – подумал Павел Леонидович. – Он там где-то по помойкам шлялся, а я его жрать?! Да ни за что в жизни! Надо как-либо смываться отсюда!»

– Ну, что, Пашок-корешок, доставай свою кошачью начинку, у ме-

ня тут яйца остались, четыре штуки, ща мы их туда зачкнем, как говорится, для полного консенсуса, – почесал шерстяное пузо начальник.

Делать было нечего, Павел Леонидович дрожащими руками достал один из пакетов и передал его капитану. Тот вывалил собачье месиво в здоровенную миску и ловко вколотил туда четыре яйца.

– Вот так их, родимых, вот так, – приговаривал представитель столичной милиции, перемешивая фарш.

Пока задержанный Погорелов застегивал сумку, капитан, не выпуская миску из руки, открыл письменный стол и вынул оттуда огромных размеров чугунную сковородку, а к ней неожиданно и маленькую электроплитку.

«Вот работка, вашу мать, – с завистью подумал Павел Леонидович, – жри, да штрафы выписывай. Может, и себе в менты податься?»

Тем временем по комнате разнесся настораживающий какой-то запах. Он явно отличался от запаха говяжьих или бараньих котлет, но все-таки не был противным и даже возбудил у Павла Леонидовича аппетит.

– Чуешь? – широко улыбнулся толстяк, переворачивая собачьи котлеты.

– Да-а… – протянул погруженный в скорбные мысли задержанный Погорелов.

– Сейчас мы их, сладеньких, да под водочку… Знаешь как?! Это тебе не яичница!

Тут, как угорелый, в бронежилете и с автоматом на бычьей шее ворвался Коля. В руках у него легко и привычно умещались три бутылки водки и два батона.

– Ну что, добыл, мерзавец?! – хитро прищурившись, расправил закрученный ус толстяк.

– Как видишь, начальник!

– Давай раздевайся, снимай свои чертовы доспехи. Чуешь, запах какой?

– Чую, чую, я тоже не с пустыми руками…

– Не многовато ли для одного дня? – еще раз засомневался толстяк.

– В самый раз, капитан, – Коля отбросил автомат. – Я же сказал…

На все эти дьявольские приготовления Павел Леонидович смотрел с каким-то всепроникающим ужасом. Ему вспомнился убиенный пес, его добродушный, ничего не подозревавший взгляд, затем леденящий душу визг, хрип, стон, кровавая масса на полу кухни.

«Убейте, а есть не буду!» – дал себе клятву Павел Леонидович.

Но заветное блюдо уже поспевало, котлеты скворчали и даже, как казалось Павлу Леонидовичу, подпрыгивали на сковородке. Нужно было срочно что-то предпринимать.

– Мужики! – с несвойственной для себя твердостью произнес Павел Леонидович.

– Ну? – насторожился толстяк.

– Не знаю даже, как начать, – еще больше засомневался Павел Леонидович.

– Да начинай, начинай, здесь все свои, а кончить мы поможем, – спошлил Коля.

– Понимаете, – постарался не заметить Колиной реплики бывший ветеринар, – денег у меня нет, в долю с вами не входил. Так что давайте я рюмку выпью и исчезну, а когда продам что-либо, забегу еще. Сами понимаете – с женой шутки плохи, сгрызет.

– Нехорошо, Пашок-горшок, получается, – выкладывая котлеты на тарелку, сказал толстяк. – Еще и не разлили, а ты уже самым нахальным образом заявляешь, что тебе пора. У нас так не бывает, и одной рюмкой не отделаешься.

– Стаканяка, не меньше! – уточнил Коля.

Ради того, чтобы только не есть эти чертовы котлеты, Павел Леонидович был готов на все.

– Стакан, так стакан, – с облегчением выдохнул по бедности малопьющий ветеринар. – Отчего ж не выпить с друзьями.

– Вот это по-нашему! – с чрезмерным восторгом воскликнул Коля. – Садись, начальник, настало время врезать по суженным сосудам столичной милиции.

В ответ на это заявление капитан достал откуда-то из-под крышки стола три граненых стакана, торжественно выгрузил их на стол и не менее торжественно объявил:

– Прошу к столу, господа жаждущие!

Не дожидаясь, пока все усядутся, Коля начинающими желтеть зубами ловко открыл бутылку и поровну разлил в стаканы.

– Ну?! За что пить будем? – осмелел Павел Леонидович.

– За Родину! За Россию, мать нашу! – произнес толстяк вдруг каким-то натужно серьезным тоном.

– Правильно, начальник, за Россию! – поддержал его Коля.

– За нее, родимую, – подстраиваясь под капитана и Колю, и предвкушая скорый уход, тихо добавил Павел Леонидович.

Стаканами бывший ветеринар, увы, пить не умел, и после третьего глотка поперхнулся. Толстяк, уже успевший справиться со своей порцией, тут же подбодрил его:

– Держись, Паша, держись! Все-таки за Россию-мать пьем!

Пришлось Павлу Леонидовичу держаться, хотя лицо его мгновенно стало похожим на сушеную грушу. Милиционеры быстро сориентировались и, наколов на вилки по котлете, с видом глубочайшего сочувствия протянули их Погорелову. Но, слава Богу, на столе был еще хлеб. Бывший ветеринар, сделав вид, что котлет не замечает, отломил себе кусочек батона.

– Герой! – похвалил его толстяк, похоже, удивляясь, что задержанный закусывает после такой дозы только хлебом.

– А что еще надо простому русскому человеку? – чувствуя, как уже тонет во хмелю, сказал начинающий бизнесмен. – Стакан водки да ломоть хлеба.

Ментам, судя по всему, такой ответ пришелся по душе, и они довольно мирно отпустили Павла Леонидовича. Поплотнее закрыв за собою дверь дежурки, он быстрым, хотя и нетвердым шагом заторопился назад, к торговцам. Там все оставалось без особых изменений: надоедливый мужичок с козьим молоком и туповатая бабка с хиреющим пуделем бойко зазывали покупателей. Мужичок, едва увидев Погорелова, спросил:

– Ну что, штрафанули?

– А то нет! – попробовал отвязаться от него Павел Леонидович.

Но мужичок от него не отставал:

– Поди и фарша еще взяли килограмма два?

– А ты почем знаешь? – совсем рассердился на мужичка Павел Леонидович.

– Да уж знаю! Я этих шакалов уже третий месяц козьим молоком пою. Они со всех что-нибудь да берут. Чистые монголы!

Павел Леонидович на всякий случай смолчал. Ведь не успеешь слова произнести, как тебя мент с автоматом опять за шкирку схватит. Но потом он немного осмелел и, раскладывая на коробке из-под «LM» пакетики с фаршем, поинтересовался у мужичка:

– Много продал?

– Пару литров пока, – вполне по-свойски ответил тот. – Не время еще. Надо подождать, когда народ с работы пойдет. Мигом все раскупят…

И действительно, почти целый час простоял Павел Леонидович, считай, впустую. Кое-какие покупатели, конечно, появлялись, но ни до чего конкретного в торговле дело не доходило. Для одних слишком дорого, для других, наоборот, слишком дешево. Но вот час минул, подземный переход прямо-таки закишел хлынувшим из метро народом, и первая же покупательница взяла у Павла Леонидовича целых три пакета фарша и даже не спросила – что да откуда. Можно подумать, она этот фарш каждый день у него покупает. А вслед за ней начался просто ажиотаж какой-то. Покупатели лишь интересовались, много ли осталось товара и всем ли хватит. Одна бабулька, купившая, кстати, последний пакетик, даже поблагодарила Павла Леонидовича:

– Молодец, сынок! Цена-то у тебя какая божеская и товар свежий, не то что в магазине. Завтра приду.

– Приходи, приходи, старая калоша, – тихонько бормотал про себя начинающий бизнесмен, – будет тебе и свеженький, и дешевый.

Немного поостыв от бойкой торговли, Павел Леонидович аккуратно пересчитал выручку. Оказалось целых сто тридцать три тысячи, ровно половина Веркиной зарплаты.

«Если так дело пойдет, – прикинул он, – то это же в месяц больше трех миллионов. Но ведь можно не одного пса в день заловить, а хоть целых десять штук, их там на свалке видимо-невидимо. Глядишь, через тройку месяцев подержанную «шестерку» куплю, а Вере, если будет себя хорошо вести, козью шубу. Она страсть как любит козьи шубы. А через пару месяцев не то что миллионером, «новым русским» стану!

Все это за страдания мои былые, – продолжал утешаться Павел Леонидович, – за бедность мою беспросветную. Ведь должна же быть какая-нибудь справедливость, какая-нибудь награда за пережитые мною тяготы и лишения! Вот она и пришла, хотя, понятно, еще и не в полной мере! Но, главное, трудиться, не покладая рук, не останавливаясь на достигнутом, надо брать, как говорится, все новые и новые высоты. Собак нерезаных у нас не счесть! На каждом шагу какое-нибудь «муму» бегает, только бери его да в мясорубку!»

Возвращаться после столь возвышенных размышлений назад в дежурку к капитану и Коле Павлу Леонидовичу, ох, как не хотелось. Но и брезговать знакомством с такими героическими ментами тоже было нельзя. Мало ли что может еще случиться с ним в будущем?! «Новые русские», говорят, с ментами в тесной дружбе и контакте.

Собравшись с духом, Павел Леонидович направился в дежурку и робко постучал в дверь. Но на стук никто не отозвался. В голове у Павла Леонидовича промелькнула страшная мысль – капитан и Коля давным-давно мертвые. Но сердце ему тихо подсказывало: «Открой дверь, не бойся, может, не так все плохо…» Павел Леонидович поверил своему измученному сердцу и принялся стучать посильнее, а потом и вовсе изо всей силы грохнул ногой в дверь. К его удивлению, она оказалась не запертой, и он после недолгих колебаний вполне беспрепятственно вошел в знакомую уже комнату.

Ужасней картины представить было нельзя. Толстяк и Коля лежали в разных углах, и причем в таких позах, что у бедного ветеринара не возникло никаких сомнений в их смерти. Теперь уж точно ему нужно бежать, но страх, нарастающий с каждой секундой, приковал ноги к полу, а сердце колотилось, как сломанный метроном, то ускоряя, то замедляя ход.

«Значит, все-таки отравил», – не в силах унять этот метроном, наклонился над толстяком Павел Леонидович.

Бледное, покрытое испариной лицо капитана было перекошено и на нем, казалось, навсегда застыла злорадная, предназначенная специально для убийцы усмешка. Погорелов отшатнулся в испуге, но потом все-таки пересилил себя и решил пощупать у убиенного пульс.

– Слава тебе, Господи! – выдохнул он с облегчением, услышав, хотя и слабые, но все же прослушивавшиеся удары.

И в это мгновение из другого конца комнаты неожиданно донесся невнятный голос Колюни:

– Нааачаааальник! А, начальник? Не пора ли нам за четвертым пузырем идти? Теперь твоя очередь!

К величайшему удивлению Павла Леонидовича, толстяк на призыв незамедлительно отозвался, еще более невнятным голосом ответив:

– С-с-сер-ржа-ант К-кол-люня, в-в-выпол-лняйте приказ…

– Э, н-нет, начальник, так дело не пойдет, я уже бегал…

– Уволю на фиг, – еле-еле выдавил из себя толстяк и снова отрубился.

– А кто ж тогда с преступностью бороться будет? – в никуда промямлил Коля и, следуя примеру капитана, тоже отключился.

Павел Леонидович благоразумно начал пятиться к двери, еще несколько раз, как заклинание, повторив про себя: «Слава Богу, слава Богу!» Под руку ему вдруг попалась совершенно пустая миска из-под котлет. Он бесшумно поставил ее на край стола и совсем уж возликовал:

«Ничего, оклемаются, сборщики податей! Перепились и только. Завтра надо будет проведать».

На улице Павел Леонидович вдохнул побольше морозного январского воздуха и заторопился к автобусной остановке. Идти было легко и весело. Задубевшая на морозе сумка почти не тяготила руку, но зато приятно тяготили внутренний карман честно заработанные сто тридцать три тысячи рублей. Хотелось петь, и еще хотелось как можно скорее попасть домой, чтоб поделиться радостью с Верой Сергеевной…

Вспомнив жену, Павел Леонидович вспомнил наконец и о ее поручении, и едва ли не в полный голос рассмеялся:

«Нет, дорогая моя голодающая жена, не будет тебе сегодня маргарина, как пить дать – не будет! Масло сливочное есть заставлю тебя и детей твоих худосочных, голландское первосортное масло!»

* * *

Прошло всего полгода, и Павел Леонидович купил себе малиновый пиджак и золотую печатку с выгравированными на ней инициалами «ПЛП».

«Шестерку» теперь он решил не брать, задумав немного подкопить и приобрести сразу новенькую «десятку» или иномарку-трехлетку. Негоже было ему, в малиновом пиджаке, садиться в отжившую свой век рухлядь.

Собак на свалке и в ее окрестностях оказалось значительно больше, чем Павел Леонидович вначале представлял. Можно было отлавливать их на выбор, приманивая упитанных, и отгоняя подальше, чтоб не путались под ногами, тощих. Старуха и Сыч, которых он встретил в первый день промысла, куда-то бесследно исчезли, оставив после себя небольшой деревянный сарайчик, так что теперь Павлу Леонидовичу уже не приходилось водить собак к себе домой и привлекать излишнее внимание соседей. Вере же Сергеевне, чтоб она случайно чего-либо не заподозрила, он время от времени рассказывал вполне правдоподобную историю о новой работе в иностранной фирме, куда ему якобы удалось устроиться. Она поверила с первого раза, да и как было не поверить, когда дом теперь полная чаша. Но больше всего радовались новой жизни, конечно, дети. Чего только у них нынче не было: и заграничная одежда, и компьютерные игры, и плавательный бассейн два раза в неделю, не говоря уже о «сникерсах», «марсах» и «киндер-сюрпризах». Павел Леонидович даже нанял им воспитательницу, учившую, как и полагалось, подрастающих бизнесменов английскому языку и хорошим манерам. Не обидел он и Веру Сергеевну: подарил ей на день свадьбы любимую ее шубу из густошерстного козла и сапоги фирмы «Салита». Вообще, не жизнь у них пошла, а сказка!

Но чтоб уж совсем все было на уровне, как у всех, Павел Леонидович завел себе любовницу.

«Ведь если сам хорошо живешь, – рассуждал он, – надо и с другими делиться радостью жизни, то есть, отдавая от себя часть, получать взамен еще больше».

Любовницей его была двадцатипятилетняя учительница зоологии Ксюша. Познакомился с ней Павел Леонидович случайно, как обычно это и бывает.

Как-то после очередного рабочего дня решил он побаловать себя пивком. Купил пару бутылок «Посадского», воблу пожирней, и пристроился в тенечке понаслаждаться жизнью. Поначалу вроде бы ничего особенного не замечал, а потом вдруг, глядь, прячется невдалеке за кустом девушка, и довольно-таки симпатичная. Прячется и следит за Павлом Леонидовичем, чуть ли не в рот ему заглядывает. Признаться, Погорелов даже испугался малость, вспоминать принялся, не обидел ли кого, не обсчитал ли, не дай бог, а может, и того хуже, отравил кого-либо ненароком. Подбегает к нему эта самая девчушка и умоляющим голосом просит, чтобы он бутылки из-под пива не выкидывал, а ей отдал. Расчувствовался Павел Леонидович, отдал ей посуду, а потом для форсу купил девчушке в коммерческом ларьке два «сникерса» и бутылку «Амаретто». Та прямо-таки обомлела от таких щедрот. После этого разговор у них завязался как-то сам собою, телефончиками обменялись, ну и так далее.

Спустя несколько дней Ксюша телефончиком воспользовалась и пригласила Павла Леонидовича к себе в гости.

Так и начались их дела амурные. Полюбил Павел Леонидович Ксюшу всей душой и телом, и даже рассказал ей о том, что жена у него есть и двое детей, и что в прошлом он не кто-нибудь, а высококлассный ветеринар. Лишь об одном умолчал – о фарше собачьем, боялся, что не так поймет его Ксюша.

Но случилось, что чуть было не выдал Ксюше свою коммерческую тайну Павел Леонидович. Приходит он к ней как-то раз, и еще с порога чувствует до боли знакомый запашок. Не сдержался Павел Леонидович, вбежал взбешенный к Ксюше на кухню и все котлеты и остатки фарша в помойное ведро выбросил. Запах этот он из тысячи любых других запахов узнал бы, родной как-никак, привычный. Но чтобы Ксюша подала собачьи эти котлеты на стол… Ксюша расплакалась горькими слезами, и как ни успокаивал ее Павел Леонидович, все впустую. Скажи да скажи, зачем выбросил такие поджаристые, так вкусно пахнущие и, главное, так дешево купленные котлеты. Пришлось Павлу Леонидовичу проявить невиданную стойкость и мужество.

– Хоть застрели меня, не скажу, – строгим, прямо-таки железным голосом ответил он Ксюше.

Ксюша заплакала еще сильней, но Павел Леонидович выдержал и этот приступ плача. Он быстро оделся и пошел в гастроном, где купил безутешной Ксюше целых два килограмма отборной парной говядины.

Раньше, будучи бедным и несчастным, Павел Леонидович упорно считал, что счастье человеческое вовсе не в деньгах, а в чем-то ином, более нематериальном и возвышенном.

«Все это бред собачий! – восклицал он ныне. – Сытость, обеспеченность – вот главные составные, из которых складывается счастье. Рождается человек на свет, что ему первым делом предлагают? Правильно, грудь материнскую, молоко, а потом уже все остальное. Или, к примеру, не покормите денька три Пушкина Александра Сергеевича, и посмотрите после, чего он вам насочиняет. А дайте ему спустя три дня котлеток говяжьих, бараньих или каких там еще, глядишь, муза тут как тут. Голодный человек сытому и в подметки не годится. Даже Верунчик, мать моих детей, уж какая глупая женщина, а и та духом от сытости воспрянула. Театр посещать стала, музеи, лекции всевозможные. А недавно новое увлечение себе выискала – вступила в клуб вкусной и здоровой пищи „Гурман“. После первого же посещения пришла домой такая взволнованная, румяная…»

Вот с такими жизнеутверждающими мыслями возвратился Павел Леонидович с «работы» домой. На пороге, как у них теперь завелось, его встретила улыбающаяся Вера Сергеевна и, поцеловав уставшего кормильца в располневшие щечки, весело пролепетала:

– Ну, наконец-то! Заждалась я тебя. Раздевайся, Пашенька, мой руки и садись ужинать.

– А что у нас сегодня на ужин? – по-хозяйски поинтересовался Павел Леонидович.

– Твое любимое блюдо – тушеная картошка с мясом и грибами.

«Как же хорошо, черт возьми, когда у тебя есть любимое блюдо, и ты в любой момент можешь его попробовать», – поглаживая недавно появившийся животик, порадовался Павел Леонидович, а вслух произнес:

– Молодец, жена. А дети-то накормлены?

– Накормлены, а как же, сидят, вон, у компьютера, за уши не оттащишь!

– Ничего, пусть развиваются. Говорят, это полезно. Вся Америка в компьютерные игры играет. Нам отставать негоже.

– Ой, Паш, не скажи, я такое про эти компьютеры слышала! Говорят, есть в них какие-то вирусы, так прямо и называются – компьютерные вирусы!

– Ну и что? – усаживаясь за стол, отвлеченно спросил Павел Леонидович.

– Как – «что»?! А детям они передаться не могут?

– О боже! – воскликнул Павел Леонидович. – Какой ты была дурой…

Вполне «научный» их разговор о компьютерах, возможно, еще и продолжился бы, но тут зазвонил телефон.

– Кто это там еще? – пережевывая с особым старанием кусок говядины, поинтересовался Павел Леонидович.

– Не знаю, – защебетала Вера Сергеевна. – Разве что Полиглотов Поликарп Лаврентьевич.

– Что еще за Поликарп?

– Ну я же тебе говорила, Паш, директор клуба «Гурман», классный мужик такой… Алло! Да, да, это я, Поликарп Лаврентьевич. Спасибо, хорошо себя чувствую. Нет, не забыла. Значит, завтра к семи… Поняла, да-да, обязательно буду. Спасибо, что позвонили, до встречи.

– Ну и чего он говорит, этот, как его, полиглот Лаврентьевич?

– В общем, так, Пашенька, – воодушевленно затараторила Вера Сергеевна, – завтра в семь сбор…

– Сбор чего? – решил подколоть жену Павел Леонидович.

– Я же серьезно, – сделала вид, что обижается, та. – Будем новое блюдо изучать. Говорят, рецепт его хранится уже две с половиной тысячи лет в строжайшей тайне. А передается из поколения в поколение старейшинами племени лабинак, обитающего на одном из островов близ Австралии. Представь, как это далеко, Пашечка!

– Ну-ну, – только и успел вставить Павел Леонидович, принимаясь за вишневый компот.

– И вот, Поликарп Лаврентьевич специально оттуда на деньги клуба пригласил одного из старейшин, чтоб тот собственноручно приготовил его для нас. Мне даже не верится, что я его попробую.

Павел Леонидович, справившись со своим говяже-вишневым ужином, закурил толстую пахучую сигару и, поддерживая интерес жены, великодушно заметил:

– Отчего ж не попробовать? Дело хорошее, доброе, только смотри у меня, не переедай, а то, я вижу, ты уже полнеть начала, того и гляди, совсем растолстеешь.

– Не беспокойся, Пашенька, – прильнула к нему Вера Сергеевна, – я только маленький кусочек…

* * *

Будильник, как всегда, разбудил Павла Леонидовича в половине пятого утра. За окном уже галдели вороны, словно поторапливая его: пора, пора. И хотя такой ранний подъем давно вошел у Погорелова в привычку, но вылезать из теплой постели все равно не хотелось.

«Все-таки устал я за эти полгода, как собака, – ежась под одеялом, пожалел сам себя Павел Леонидович. – Надо бы отпуск взять, да махнуть на Багамы, что ли, поплавать, позагорать, отдохнуть от псов этих вонючих».

Но жалей, не жалей, а вставать надо, работа есть работа.

Июньская утренняя прохлада приятно взбодрила Павла Леонидовича. Ему вдруг вспомнились далекие годы юности, когда он, молодой ветеринар, еще не успевший хлебнуть лиха, точно таким же утром отправлялся, как на праздник, в свой ветеринарный пункт лечить больных животных. Здорово было, черт возьми!

«Впрочем, и сейчас не хуже, – прервал непрошеные свои воспоминания Павел Леонидович. – Собачки, слава Богу, еще не перевелись, а здоровые они или не очень – это уже не наша забота».

На свалку сегодня Павлу Леонидовичу идти не довелось. Еще на полпути встретился ему довольно-таки упитанный пес, и Погорелов удачно его заарканил.

– Ну что, бездомный, бродишь все, – укорил его Павел Леонидович, доставая из сумки большой кусок сырого собачьего мяса. – Ешь, ешь, больше уже не придется.

Пес, обнюхав дармовой завтрак, каким-то странным, почти не собачьим взглядом окинул своего будущего убийцу, но мясо, в конце концов, все-таки съел.

– То-то же! – одобрил его поведение Погорелов и, опьяненный свежим, чистым утром, присел на стоявшую неподалеку скамейку.

Мельком взглянув на часы, он решил, что на таком свежем и озонном воздухе не грех, пожалуй, и вздремнуть. Павел Леонидович покрепче привязал к лавке пса, надвинул на нос кепку и блаженно развалился на скамейке.

Но долго блаженствовать ему не пришлось. Вдруг совсем рядом раздался низкий мужской голос:

– Все спим?! Вставайте, принц, вас ждут большие дела!

Павел Леонидович поочередно открыл глаза и увидел перед собой высокого, довольно стройного мужчину лет пятидесяти. Незнакомец был во всем черном, и только поседевшие волосы, собранные в конский хвост, привносили что-то светлое в его облик. В руке мужчина сжимал длинную деревянную трость, а в левом ухе у него болталась стальная серьга размером с обручальное кольцо.

– В чем дело, черт возьми?! – раздраженно произнес Павел Леонидович, поправляя кепку.

– Во-первых, дорогой мой, никогда не чертыхайтесь всуе, – улыбнулся, присев рядом, незнакомец. – А во-вторых, знаете ли вы, кто я такой?

– Да какое мне дело, кто вы! – еще больше рассердился Павел Леонидович.

– Ну, зачем же так грубо? Я совсем не хотел вас обидеть, а даже напротив… Согласитесь, странно видеть в пять часов утра человека, полулежащего с едва прикрытыми глазами на лавке, которого сторожит бездомная собака. Вдруг вам плохо или что-то в этом роде. А народ сейчас, сами знаете, какой – черств и глух к чужому горю.

– Спасибо, конечно, – смягчился немного Павел Леонидович, – но со мной все в порядке, просто я решил немного вздремнуть на свежем воздухе.

– Вот и славненько, а я уж бог весть что подумал. Простите за назойливость, а как вас зовут?

– Павел Леонидович. А что?

– Ага… – как-то загадочно протянул незнакомец. – А меня… впрочем, это не столь важно…

– Как это – неважно?! – возмутился Павел Леонидович. – Я вам тут весь, как на тарелочке, а вы мне – «не важно». Давайте, выкладывайте, кто вы такой, а не то…

– Успокойтесь, дорогой вы мой, – ласково перебил его человек в черном. – Ну, зовите меня, к примеру, Ксенофонтием Прохоровичем для начала, а потом видно будет.

– Странное имя-то у вас какое, пока выговоришь, с ума сойдешь. У моей жены тоже знакомый завелся – Поликарп Лаврентьевич, так я его имя едва выговариваю.

– Вот видите, – засмущался незнакомец, – а еще спрашиваете, почему я не назвался. Засмеете, думал… Правда, имя мое хоть и странное немного по нынешним временам, но вполне благородного происхождения.

– Это еще надо проверить! – опять вспылил Павел Леонидович.

– Да не бойтесь вы, дорогой мой, не проходимец я какой-нибудь, не убийца с большой дороги. Я, знаете ли, тоже люблю подышать с утра свежим воздухом. Это так успокаивает нервы, очищает душу от накопленной злости. Вы не находите?

– Мне как-то все равно, – позевывая, ответил Павел Леонидович, – хотя, может, вы и правы. Есть в этом что-то…

– Конечно, есть, – задумчиво произнес незнакомец, откручивая верхнюю часть трости. – Человек и природа – единое целое. Кстати, а вы пьете по утрам коньяк?

– Слава Богу, до этого еще не дошел, – с удвоенным подозрением посмотрел на Ксенофонтия Прохоровича бывший ветеринар.

– А зря! В этом тоже кое-что есть. Очень даже бодрит с утречка. Может, выпьете за компанию? – предложил Ксенофонтий, наливая из большей части трости в меньшую.

Павел Леонидович из праздного любопытства проследил за подозрительными манипуляциями приставучего своего собеседника, а потом вдруг неожиданно для самого себя произнес:

– А что, и выпью!

– Вот и правильно, – широко улыбнулся Ксенофонтий и протянул Павлу Леонидовичу верхушку трости.

Коньяк пришелся бывшему ветеринару по вкусу: аромат у него был прямо-таки какой-то необыкновенный, заграничный, должно быть. Павел Леонидович подумал, подумал и попросил еще.

– С удовольствием, – тут же откликнулся Ксенофонтий, но потом, сокрушаясь, добавил: – Вообще, в эту трость только двести граммов входит. Может, зашли бы ко мне в гости? У меня там целая бутылка стоит, да и такой закуски, уверяю вас, вы нигде не отведаете. Так что, милости прошу, тем более, что сегодня такой праздник!

– Что еще за праздник? – удивился Погорелов, что-то не припоминая, чтоб на календаре нынешний день был помечен красным.

– День моего рождения, – уведомил его Ксенофонтий. – Вот уже целый час, как мне семьдесят лет стукнуло. Я с утра пораньше родился.

– Ни за чтобы не дал! Полтинник, не больше. Поздравляю!

– Спасибо за комплимент. Вы первый, кто меня сегодня поздравил. Ну, так как – идем? Я тут недалеко живу.

– Вообще, конечно, все это немного странно, – еще раз засомневался Павел Леонидович, – но ради такого случая, пожалуй, и выпить не грех. Пойдемте.

Квартира Ксенофонтия Прохоровича несколько разочаровала Павла Леонидовича. Однокомнатная, в обычном панельном доме, к тому же и убого обставленная, она не произвела на него ровно никакого впечатления.

– Не обращайте внимания, мой дорогой, на серость и простоту этого жилища, – заметил его недоумение Ксенофонтий. – Я специально снимаю подобные «клетки» для некоторых своих мероприятий. Располагайтесь, сейчас подадут отменный армянский коньяк и закуски.

– Честно говоря, съел бы чего-нибудь, – усаживаясь в кресло, сказал Павел Леонидович.

– Вот и прекрасно, – тихо, словно самому себе, проговорил хозяин квартиры и, подойдя к телефону, набрал номер из трех цифр. – Том, у меня гость, приготовьте поскорее что-нибудь закусить, желательно из заливных блюд. И не забудьте захватить с собой Джерри. Я жду.

– Что же это, у вас и слуги есть?! – занервничал Павел Леонидович.

– Да какие там к черту слуги! Шестерки несчастные. Подобрал, считай, на дороге. Одного Томом назвал, другого – Джерри, как в мультфильме. Болваны оба отпетые, да вы сами сейчас увидите. Не беспокойтесь, давайте лучше виски выпьем. У меня есть прекрасное шотландское виски, – торжественно провозгласил Ксенофонтий, извлекая из серванта замысловатую фигурную бутылку.

– Виски так виски, – согласился и с этим Павел Леонидович. – Долгих вам лет жизни…

– Простите, это вы о чем? – почему-то смутился хозяин.

– Ну, вы же сами говорили, что у вас сегодня день рождения, семьдесят лет, – опешил Павел Леонидович.

– Ах, да! – опомнился Ксенофонтий. – Совсем запамятовал, склероз, знаете ли. Действительно, мне семьдесят лет, так что пейте на здоровье.

– А вы? – растерялся Павел Леонидович.

– И я, мой друг, и я, конечно же, выпью…

Пока хозяин и гость поглощали виски, кто-то пронзительно позвонил в дверь.

– Так звонить может только Джерри, коротконогий плебей, – немного нервничая, произнес Ксенофонтий и пошел открывать.

А Павел Леонидович тем временем пустился в рассуждения:

«Что-то здесь не так… Ксенофонтий этот, кажется, с закидонами. То с утра пораньше коньяком поит, виски, домой тащит, то вдруг, нате вам, забыл, что у него сегодня день рождения. Может, псих какой?»

– Знакомьтесь, – прервал опасные догадки Павла Леонидовича гостеприимный хозяин. – Этот, что пониже, Джерри, а верзила с тупой мордой – Том.

– Очень приятно, – в один голос проговорили Павел Леонидович, Том и Джерри.

– Ну, вот и чудненько, – подвел итог их знакомству Ксенофонтий. – Прошу к столу, Павел Леонидович. Уверяю, таких закусок вы не ели еще никогда…

Бывший ветеринар с особым вниманием посмотрел на застывших возле двери Тома и Джерри, но за стол все-таки сел, теперь уже отказываться было неудобно. Ксенофонтий уселся рядом и торжественно приподнял огромный серебряный купол с принесенного слугами блюда. Острая, пронизывающая все тело боль заставила Павла Леонидовича издать пронзительный стон. Потом он, изо всей силы зажав ладонью рот, попытался выйти из-за стола. Так и было отчего! На позолоченном блюде, облитые бледно-желтым соусом, располагались две наголо обритые головы. Поверх соуса они были обрамлены всевозможной зеленью, изо рта у них торчало по ярко-красному яблоку, а из ушей – трубочки для коктейля. Глаза у них были открыты и смотрели в никуда. Павел Леонидович пришел в неописуемый ужас.

– Кто вы, черт возьми?! – еле сдерживая рвоту, прокричал он. – И зачем меня сюда привели?!

Первую часть вопроса Ксенофонтий оставил без внимания, а на вторую ответил:

– Так вы же сами напросились выпить-закусить. Вон и слюнки уже бегут. Кстати, а знаете, как это блюдо называется?

– Мне срочно нужно домой! – неистовствовал, не слушая его, Павел Леонидович. – Где моя собака?

– Собака? Какая еще собака? – деланно усмехнулся Ксенофонтий. – Ах, да… Так вы же ее оставили привязанной к лавке. Правда, она не ваша, тут вы, мягко скажем, заблуждаетесь. Я за вами наблюдал из окна и точно знаю, где и как вы ее подобрали…

– Так вы еще и шпионили за мной, мерзавец?! Да я вас!.. – ревмя ревел Павел Леонидович, собираясь уже бросится на Ксенофонтия.

Но вдруг его взгляд снова скользнул по запеченным головам, и страшная догадка осенила бывшего ветеринара:

– Это же…

– Ну? Ну кто – «это же»? Вы их знали? – с неподдельным интересом спросил Ксенофонтий.

– Людоед хренов, бомжатинкой кормишься! – нарочито громко закричал Павел Леонидович и направился к двери.

– Э нет, мой ненаглядный, – остановил его Ксенофонтий. – Отсюда только один выход – через канализационную трубу. Так что пейте коньяк и будьте паинькой. Том, Джерри, проследите, чтоб дорогой наш гость не наделал глупостей, а я немного подремлю, у меня впереди трудный день.

После этих слов Ксенофонтий прикрыл глаза и, кажется, мгновенно уснул, а у Павла Леонидовича подкосились ноги, и он обессиленно упал в кресло. Почти в то же мгновение Том и Джерри, стоявшие прежде в прихожей, вошли в комнату и уставились тупыми взглядами на бывшего ветеринара.

– Отпустите меня, – пролепетал тот, – у меня жена, двое детей…

Том и Джерри никак не откликнулись на его мольбу, а Ксенофонтий открыл один глаз и, взглянув на трясущиеся руки Павла Леонидовича, тихим, вкрадчивым голосом произнес:

– У вас очень красивая печатка с инициалами. Вам она все равно больше не понадобится, подарите старику…

– Да ради бога, – стал стаскивать с пальца печатку Павел Леонидович, – только отпустите. Ведь мы должны понимать друг друга, как-никак, коллеги…

– Коллеги?! – громогласно расхохотался Ксенофонтий. – Это каким же еще образом, мой сладенький?

– Самым обыкновенным, – обретая кое-какую надежду на спасение, заюлил бывший ветеринар. – Я ведь тоже в определенном роде кулинар, только исходный материал у меня несколько иной…

– Собачий, что ли? – помог ему сделать страшное признание Ксенофонтий. – А я-то думал, чего он пса подзаборного подобрал. Но помочь вам, дорогой мой, ничем не могу. Стало быть, судьба у вас такая – тоже быть съеденным…

– Но я же не собака! – уже едва не плакал Павел Леонидович. – У меня жена, дети, им всего по пять лет…

– У всех дети и жены, – усмехнулся Ксенофонтий и опять закрыл глаза.

– Но я так не хочу! – закричал и действительно заплакал Павел Леонидович.

– А кто хочет? – совсем уже сквозь дрему проговорил Ксенофонтий. – Впрочем, это не так уж и страшно, сами увидите. Том, Джерри…

* * *

Клуб вкусной и здоровой пищи «Гурман» был переполнен. Разношерстная публика, объединенная одним увлечением, громко смеясь, выплясывала какой-то разухабистый, дьявольский танец. Пьяные официанты, пошатываясь, пытались разносить запеченных в тесте поросят отдыхающим от неистовой пляски членам клуба. Поликарп Лаврентьевич, облаченный в темно-синий фрак, с большим букетом темно-красных роз ждал Веру Сергеевну у входа. На его стареющем, но ухоженном лице читалась переполняющая сердце радость грядущей встречи. Он гордо прохаживался по пустующему вестибюлю, поочередно посматривая то на часы, то на свой роскошный букет… И вот, наконец, увешанный седыми бакенбардами швейцар отворил дверь, и она, благоухающая и цветущая, вошла…

– Верунчик, я так ждал вас, – залепетал Поликарп Лаврентьевич. – Вы так прекрасно выглядите, что я едва сдерживаю желание поцеловать вас. Эти розы – вам.

– Я так спешила, так боялась не успеть, – ответно заволновалась Вера Сергеевна.

– Да что вы, милая моя, я готов был ждать хоть до завтрашнего утра, – исполнился нежности Поликарп Лаврентьевич. – Для нас с вами приготовлена в ресторане отдельная кабинка, пойдемте скорей…

По правде говоря, Вера Сергеевна посещала клуб не только из-за вкусной и здоровой пищи. Ей безумно нравился Поликарп Лаврентьевич. Он был для нее – как она сама себе украдкой признавалась – эталоном настоящего мужчины. Несмотря на свой довольно почтенный возраст, выглядел Поликарп очень молодо и вселял в измотанное прежней жизнью сердце Веры Сергеевны спокойствие и уверенность. К тому же он был человек не бедный и мог выполнить любые ее желания, а то и прихоти, что Вера Сергеевна тоже высоко ценила.

– Садитесь моя дорогая, – трепетал Поликарп Лаврентьевич, – мне хочется раствориться в вашем женском обаянии, ощутить ваше дыхание, навсегда запомнить каждое движение ваших рук, губ, ресниц…

– Как вы прекрасно говорите, Поликарп Лаврентьевич, – смущалась Вера Сергеевна. – Со мной никто еще так не говорил…

– Простите за высокопарность, но вы льете бальзам на мое истерзанное сердце. Давайте выпьем шампанского за нашу грядущую любовь.

– Так уж и любовь, – закокетничала Вера Сергеевна.

– Конечно, любовь! Я как только увидел вас, сразу понял: вот женщина, которую ты искал всю жизнь! Она наполнит твои оставшиеся годы особым смыслом. И поверьте, я говорю искренне. Вы божественно красивы, умны, в вас есть нечто загадочное, нетронутое перипетиями современной жизни, чего не отыщешь в других женщинах.

– Поликарп Лаврентьевич, вы льстите мне. Слышать подобные слова от такого мужчины, как вы, очень приятно. Я теряюсь, тем более, что и мои душа и сердце тянутся к вам с самой первой минуты нашего знакомства, – еле-еле подвела к концу свое объяснение Вера Сергеевна.

Так, обменявшись признаниями, они оба, немного смущенные, подняли бокалы и выпили шипучее, волнующее кровь вино. Потом Поликарп Лаврентьевич подозвал к себе официанта и что-то шепнул ему на ухо. Тот, незаметно улыбнувшись, согласно кивнул и чуть ли не бегом отправился на кухню.

– А теперь сюрприз, моя дорогая! – торжественно объявил хозяин клуба.

– Неужели то самое блюдо? – восхищенно спросила Вера Сергеевна.

– То самое… Такого вы еще не пробовали, любовь моя!

Когда официант внес большой серебряный поднос, накрытый золоченым куполом, Вера Сергеевна, едва сдерживая радость, воскликнула:

– Поликарп Лаврентьевич, милый, открывайте же скорей! Я просто умираю от нетерпения.

Поцеловав мизинчик Веры Сергеевны, Поликарп Лаврентьевич широко, но таинственно улыбнулся и торжественно снял золоченый купол.

– О боже, как вкусно пахнет, – закрыла в истоме на мгновение глаза Вера Сергеевна. – А какая румяная корочка! Ну, давайте, давайте же скорей!

– Не спешите, дорогая моя, – с трудом удержал ее Поликарп Лаврентьевич. – По правилам племени лабинак, перед этим блюдом полагается выпить рюмочку хорошего коньяка. Так что – ваше здоровье!

Вера Сергеевна уговаривать себя не заставила и вслед за Поликарпом Лаврентьевичем выпила рюмку какого-то заграничного, действительно, наверное, хорошего коньяка (она в этом не разбиралась). После этого хозяин клуба умелыми движениями ножа разделил мясо и положил на тарелку Веры Сергеевны.

– Ну, как вам? – с доброй, удовлетворенной улыбкой провожал он каждый проглоченный Верой Сергеевной кусочек.

– Бесподобно! – тайком облизывая губы, ответила Вера Сергеевна. – Я такого действительно еще не пробовала. Не томите меня, Поликарп Лаврентьевич, откройте секрет: что за зверь?!

– Если бы я знал, Верочка, то готовил бы его каждый божий день и на завтрак, и на обед, и на ужин. Увы, все держится в строжайшем секрете. Так что давайте еще коньячку! Ваше здоровье!

– С удовольствием, мой милый Поликарп, – Вера Сергеевна опять пригубила рюмку.

Коньяк так поднял ее настроение, что она уже не могла устоять перед музыкой и шепнула Поликарпу Лаврентьевичу:

– Пойдемте танцевать.

– Вы просто угадали мои мысли! – с готовностью вскочил из-за стола Поликарп Лаврентьевич и подал Вере Сергеевне руку.

Какое непередаваемое счастье испытывала Вера Сергеевна, танцуя с хозяином клуба «Гурман»! Как отрадно ей было осознавать, что его большая теплая ладонь бережно обнимает ее за талию, а вторая страстно и трепетно сжимает руку…

– Если бы вы знали, дорогой Поликарп Лаврентьевич, – совсем опьянев от счастья, шептала она, – как мне хорошо и легко сейчас. Мне даже не верится, что я чья-то жена и мать двоих детей. Я так давно не танцевала…

В ответ Поликарп Лаврентьевич нежно поцеловал ей запястье. И тут Вера Сергеевна заметила у него на безымянном пальце точь-в-точь такую же, как у Павла Леонидовича, золотую печатку. Более того, на ней и инициалы были выгравированы точно такие, как у ее мужа: два «П» и одно «Л», причудливо переплетенные друг с другом. Конечно, это было всего лишь случайное совпадение (Погорелов Павел Леонидович и Полиглотов Поликарп Лаврентьевич), но Вера Сергеевна все равно спросила:

– Откуда у вас эта печатка?

– Нравится? – игриво улыбнулся хозяин клуба «Гурман».

– Да… Но…

– Вы, кажется, остались довольны сегодняшним ужином?

– Довольна, – честно призналась Вера Сергеевна.

– Ну, так о чем же тогда жалеть, моя дорогая?.. Бывшему своему владельцу печатка все равно больше не потребуется…

* * *

Первое воскресенье июля близилось к концу. Кладбищенский сторож Петр был одним из немногих теперь сторожей, считавших своей прямой обязанностью ежевечерний обход могил. По его глубочайшему убеждению, каждый человек, ушедший в мир иной, достоин если уж не доброй памяти, то хотя бы ухоженной могилы. Вот и сегодня, не изменяя однажды заведенному правилу, он огромной березовой метлой выметал скопившийся за день мусор. Петру почему-то всегда казалось, что недавно умершие люди нуждаются в особом внимании и заботе.

Одна из могил занимала его больше всего. С самого первого дня на ней поселилась огромная беспризорная собака. Как ни гнал ее Петр метлой, как ни кричал на нее, а все бестолку. Волей-неволей пришлось смириться. Да, в общем-то, она ничем ему и не мешала, разве что выла иногда тихонько, как будто в могиле лежал ее хозяин. Такое иногда бывает: хозяин умер, и собака поселяется на кладбище, день и ночь скулит и воет на его могиле. Но здесь случай был особый. Петр об этом хозяине все разузнал. Собак он сроду не держал, хотя и работал когда-то ветеринаром. Так что пес был определенно бездомным, бродячим, а зачем выл на чужой могиле, никто Петру объяснить не мог. Поэтому он, подметая каждый вечер территорию, останавливался возле него и начинал допрашивать и увещевать:

– Что же ты, бедный, сидишь здесь, чего добиваешься? Неужто не уразумеешь собачьими своими мозгами – кладбище тут, похоронное место, а на кладбище, кроме чужой и своей смерти, ждать больше нечего. Покойный ветеринар быть твоим хозяином никак не мог, потому как собак сроду не держал и не любил. Да и кто такую беспородную псину, как ты, в дом возьмет?! Ветеринар был человеком интеллигентным, чувствительным, к тому же, говорят, сердцем страдал, ему и собачки нужны интеллигентные, чтоб не беспокоили. А ты вона какая громадина, от тебя одни болезни и расстройства сил. Ветеринара, конечно, жалко, молодым помер, мне в сыновья годится. О смерти, поди, и не помышлял, думал, рано еще. А оно нет, раз – и покойник уже, похоронный оркестр и все прочее. Но ты не переживай особо, говорят, легко помер, не мучаясь… Сел на лавочке утром, да так и остался на ней сидеть навечно… В общем, приступ сердечный, инфаркт называется, то есть моментом помер. А ты, должно быть, обознался в нем, так что ступай отсюда с богом, может, где настоящего себе хозяина найдешь…

Пес слушал его внимательно, похоже, даже что-то понимал, с чем-то соглашался, но никуда не уходил, а как только наступал вечер, поднимался над могилой и начинал тихо и протяжно выть…