Замесила тётя Глаша
Тесто сдобное не зря,
В чугунке доходит каша
Да уха из пескаря.
Потому как будут гости,
Не просты и не чисты —
На тульях крест-накрест кости,
И на кителях кресты.
«Верный, храбрый и послушный»
Наказал принять чертей!
Чтобы харч на стол был вкусный
Да приличная постель!»
Мол, придут, пожрут и лягут,
С зорькой утренней уйдут…
Вот и трудится бедняга,
Поспевая там и тут.
Кто-то стукнул по окошку!
(так соседи не стучат),
Может Дуська дура-кошка
Кличет маленьких котят?!
Нет, не то, и тётя Глаша
глянь в окно: «О Боже ж мой!» —
Во весь рост солдаты наши
Тихо просят на постой.
Все худющие, как тени,
Братья, деды, сыновья…
Пять недель из окружения
Шли без хлеба и питья!
За калиткой сорок первый,
Окаянный сучий год,
Треплют нервы немцы-стервы,
У Московских у ворот!
И вздохнула тётя Глаша:
«В печке каша, калачи…»
Навалитесь братцы наши
На Глафирины харчи!
Только пища с голодухи
Оказалася не впрок.
Смотрит Глаша, терпит муки
Отощавший мужичок.
Так и сяк его корёжит,
Наизнанку в клочья рвёт…
Кто ж ему теперь поможет?!
Чуют мужики: «Помрёт!»
Так и вышло, кони двинул…
(Смерть любая не легка:
И от пули, и от мины,
И от хлебного куска!)
Схоронили за погостом,
Помолчали и ушли,
А у Глаши снова гости,
Есть ли время слезы лить?!
Лился шнапс в стакан гранёный,
Лился вражий через край,
Доедал фашист холёный
Подостывший каравай.
И смотрела тётя Глаша
Сквозь сердечную тоску
На не съеденную кашу,
На треклятую уху…
Ну а там, под сеном мокрым,
Наспех в яме был зарыт
Наш солдат. Будь трижды проклят
Дней военных скорбный быт.