Замесила тётя Глаша Тесто сдобное не зря, В чугунке доходит каша Да уха из пескаря. Потому как будут гости, Не просты и не чисты — На тульях крест-накрест кости, И на кителях кресты. «Верный, храбрый и послушный» Наказал принять чертей! Чтобы харч на стол был вкусный Да приличная постель!» Мол, придут, пожрут и лягут, С зорькой утренней уйдут… Вот и трудится бедняга, Поспевая там и тут. Кто-то стукнул по окошку! (так соседи не стучат), Может Дуська дура-кошка Кличет маленьких котят?! Нет, не то, и тётя Глаша глянь в окно: «О Боже ж мой!» — Во весь рост солдаты наши Тихо просят на постой. Все худющие, как тени, Братья, деды, сыновья… Пять недель из окружения Шли без хлеба и питья! За калиткой сорок первый, Окаянный сучий год, Треплют нервы немцы-стервы, У Московских у ворот! И вздохнула тётя Глаша: «В печке каша, калачи…» Навалитесь братцы наши На Глафирины харчи! Только пища с голодухи Оказалася не впрок. Смотрит Глаша, терпит муки Отощавший мужичок. Так и сяк его корёжит, Наизнанку в клочья рвёт… Кто ж ему теперь поможет?! Чуют мужики: «Помрёт!» Так и вышло, кони двинул… (Смерть любая не легка: И от пули, и от мины, И от хлебного куска!) Схоронили за погостом, Помолчали и ушли, А у Глаши снова гости, Есть ли время слезы лить?! Лился шнапс в стакан гранёный, Лился вражий через край, Доедал фашист холёный Подостывший каравай. И смотрела тётя Глаша Сквозь сердечную тоску На не съеденную кашу, На треклятую уху… Ну а там, под сеном мокрым, Наспех в яме был зарыт Наш солдат. Будь трижды проклят Дней военных скорбный быт.