Спустя еще один, менее мощный, неопределенный промежуток времени где-то в Петербурге Сатурн посчитал разумным ненадолго отвлечься. Ему нравилось просыпаться резко, оставляя переживания при себе. Он ими питался и единственно кого ценил. В этот раз выхваченное чувство было мало знакомым, но все же определенные отголоски и знакомое послевкусие он ощутил в полной мере.

Полноправно назвать происходившее с ним далее также послевкусием не представлялось никакой возможности. С тем же успехом послевкусием можно было бы назвать действие псилоцибина на организм вкусившего волшебный плод. От подобных аналогий Сатурна чуть было не вывернуло наизнанку за кухонным утренним чаем.

На подоконнике напротив стола сидел серый голубь. За всю научно-исчерпывающую историю наблюдений за подоконником Сатурн ни разу не наблюдал на нем живых существ. Аномалия привлекла внимание, вызвав небольшие флуктуации по поводу причины. Если голуби носят вести, то с чем прилетел этот. Сатурн посмотрел птице в глаза и прочитал — Урал. Что Урал? Птица закатила глаза и повернулась другим боком, — Лару, — прочитал Сатурн. Что-то уж больно знакомое.

Голубь ударил клювом по стеклу и вновь посмотрел Сатурну в глаза, слегка наклонив голову к правому боку. Сатурн почувствовал его цепкие когти снаружи правого глаза. Ему показалось будто голубь выхватил глазное яблоко, будто всего его, прикованного нерушимыми цепями к глазу, рвут с полотна знакомого пространства-времени.

К тому времени как он очнулся от оцепенения, зрачок стал уже совершенно самостоятельным элементом, нисколько не нуждающимся в остальных частях. Сатурн слабо передвинул стакан на столе чуть вправо, потом обратно и снова вправо.

— Каждый кусочек очередной никандровской выдумки, — вяло шевелил он сонными губами, лежа за столом, — Так и хлещет на других, ну как на других, на себя же килограммами ответов на всевозможные вопросы, — он перевел взгляд на окно кухни — голубь на подоконнике игрался с листиком, — Ну и что ты хочешь этим сказать, тяжело выбраться из ловушки, но неужели ты думаешь будто мне невдомек как. Знаю, не думаешь, но к чему тогда игры, дай спокойно посидеть, Ника, не мешай.

Сатурн знал, что Никандр таким ничего не делал и потому обидится на некоторые слова. Но уж лучше пусть погрустит, чем снова включит любимую пластинку и заставит выслушивать свои бредни еще и во сне.

Сатурн уснул за столом, а когда проснулся, уже было абсолютно все равно кто именно его будит и для чего. Голубь вновь постукивал по стеклу, но уже как-то ритмичнее, Сатурн отсчитал восемь четвертей и подхватил мотив, и бил что есть мочи руками и ногами обо все вокруг, пока ни стало совсем страшно, и испуганный голубь то ли ни улетел, то ли ни свалился куда-то из поля зрения.

Посидев еще немного, Сатурн позвонил Михаилу Валерьевичу Корневому в поисках встречи. Спустя пятнадцать минут и совершенно не взирая на легкий вечерний дождь, Сатурн улыбался Михаилу душераздирающей улыбкой олигофрена. В любой непонятной ситуации Миша всегда появлялся вовремя и наверняка был приставлен Никой, но зато хотя бы программа у него была интересная и познавательная как радиопередача.

— Ты как думаешь, Михаил, каковы перспективы Марсианских исследований с последующей успешной колонизацией? — Сатурн высоко задрав подбородок смотрел на плакат Роскосмоса «Подними голову — 55 лет».

Миша улыбался не менее олигофренически, перемещая взгляд постепенно с лица Сатурна на огромный, размеров неба, плакат, — Ух, Сатурныч, заживе-е-е-е-м! — мечтательные лица страждущих нисколько не выдавали. Разве что Сатурн прослезился.

— Как там Ника, от скуки совсем загибается? — косясь на безвкусные картинки американских городов из графических романов конца прошлого века, непринужденно вопрошал Сатурн Михаила за столиком в небольшом баре на Дюкло, — Каждый день мультики крутит, и в свою очередь я с них не по-детски плачу, просыпаясь как последний протуберанец, цепляющийся изо всех сил за остатки воспоминаний.

— Последние дни особо сосредоточенный, а сейчас так и совсем закрылся и не выходит, работает над новым проектом. Кажется, дело до конца доводит, основной этап, думаю, пройден.

— Это ты как определил? А, не отвечай, знаю. Но с кем и почесать-то, кроме как с тобой. Совсем кончились богатыри, один ты остался, Михаил Корневой. Страшное имя.

— Так тебя беспокоят последствия последнего сна — вскользь ты упоминаешь только самое главное. Понимаешь, в игрушки Никандра я не могу влезать, поэтому конкретно ничего не говори, не забывай, я работаю лишь с переживаниями и эмоциональными потрясениями. Честно говоря, он предупредил о твоем желании что-то обсудить.

Сатурн смотрел на разорванные липкие от соуса бумажки, скреплявшие до этого местного пошиба шаверму. Однако сквозь слова Миши и столь знакомый запах употребленного блюда он различил две вещи, которые не удостоил вниманием раньше. Он не понимал свое переживание, а значит Никандр в данный теме делал выводы по-своему, не основываясь на догадках Сатурна, которые пока что попросту не родились в его голове. Значит, здесь и есть первый слабый намек на точку Никиной слабости.

Сатурн с самого детства приучил себя в подобных ситуациях действовать, а не придаваться размышлениям. Будучи чистым листом в ладони Никандра, он начинал бормотать бессвязные слова, перетекающие в настолько же бессвязные предложения и целые поэтические этюды, в следствие которых на мгновение вспомнить то, что он скрывал, удавалось вообще-то не всегда.

Можно было различить Мишино сочувствие, поддаваться же его чарам не стоило. Потому Сатурн внезапно встал и молча покинул заведение. По пути домой ночными дворами, вперемешку с шумовыми помехами искусственных бессвязностей, он, забываясь, вспоминал где мог читать про лунные иглу и предполагаемые основы марсианского устройства.

В темноте, проплывая взглядом сквозь колеблющиеся улицы обыкновенных полуразвалившихся зданий эпохи русской смерти, Сатурн рисовал картинки диких и не совсем животных, разгуливавших свободными особями по оставшимся от человека пустыням, казалось, силящихся понять однобокость строений и уразуметь причины столь упорной работы их несмышленых соседей по планете.

Волки небольшой стаей обнюхивали разбросанные повсюду кирпичи, в это время суток кристально серые подобно им самим. Перебежками, исчезая и появляясь — порционно делясь информацией о передвижении, группа синеватых белок молча летела из квартиры в квартиру сквозь пустые окна старого пятиэтажного дома. Могучие обезьяны фундаментально свешивались с деревьев, оставляя в качестве поддержки одну лишь правую переднюю лапу. Львы чинно, торжественно прогуливались по мягкой изысканно убранной летней траве небольшого футбольного поля, острова чистоты, отгороженного от общего, но не большого беспорядка внутри двора.

Сатурн засмотрелся на величественную львицу, лежавшую на спине внутри штрафной прямо на одиннадцатиметровой отметке. Казалось не ясным, что именно притягивает взгляд, но сделать попытку оторваться с каждой секундой представлялось все более и более трудоемкой задачей. Волшебство осанки и выдержки манили внутрь сознания, Сатурну показалось будто испытывает странное забытое детское чувство, которому присущи необходимость и желание развиться. Чуть подавшись вперед, он ощутил неестественный контроль снизу правого глаза. Понимание и осмысление происходящего отступили под давлением животных инстинктов.

В какой-то момент перед Сатурном вновь промелькнула возможность догадки, сменившись яростными потоками мыслей, требующих своего представителя за круглым столом происходящего. Однако правый глаз Сатурна оставался все также на месте под влиянием цепкой хватки, очевидно, львицы.

Не находя лучших альтернатив, он подался слегка вперед и, преодолев барьер с чем-то мягким по типу «чпок», свободно понесся в сторону ожидавшего животного, протекая сквозь ее левый глаз в характерном направлении.

— Ты не дослушал, — Миша улыбнулся, — Извини, последнее время настолько оголтелых приходится вытаскивать через детские фантазии. Не откажешься от небольшого внушения?

— Мне казалось, свобода воображения частично соблюдается.

— Темный ты человек, Сатурныч, методов не знаешь. Обижаться на шутки подобные моей — лишать себя бесплатных аттракционов.

— Будто тебе неведомы мои стремления.

— Я бы сказал, — он посмотрел на Сатурна с заговорщицкой улыбкой, — Заведомы.

Они рассмеялись бесшумно.

Миша Корневой был скорее куратором Сатурна, нежели обычным другом. Но в общем случае на кого и можно было надеяться и с кем приятно было скоротать немного времени, так это с Мишей. Он не всегда был таким, как вечером того дня, Сатурн помнил его ещё до откровенной работы на Никандра. Миша, подобно своему планетарного масштаба другу, ничем до конца не увлекался. И все вокруг для него несло не больше пользы, чем для кота информация на экране ноутбука, клавиатуру которого он использует как теплую лежалку. Миша Корневой не беспокоился о разговорах и молчал практически постоянно, да и вопросов ему никто не задавал. Когда-то Сатурн, увидев его, воскликнул, стоя лицом к приближающемся Корневому, — Вот, по истине идёт мертвец, и истина под ним прогибается!

Корневой в тот момент ничего не слышал, потому как грел уши в наушниках. Увидев же впереди Сатурна, Михаил промолчал и прислушался к наушникам, там ничего не было, батарейка уже давно села, а он и не заметил. Тогда Миша остановился и посмотрел на Сатурна, тот протянул руку и поздоровался, — Сатурн.

Миша, ничего не подозревая, ответил с важным видом, — Земля.

Они поклонились друг другу и интерпретировали межпланетные отношения как дружественные. Сатурн последовал за Мишей и всю следующую неделю прослушал сотни интересных историй о Земле и землянах, и в частности центром межпланетных коммуникаций Корневой заслуженно определил свою квартиру, так как ни в одной из прочитанных прежде книг Хокинга и Тайсона, он не нашёл информации о предыдущих контактах людей с внеземной жизнью.

Тогда Сатурн, чрезвычайно вдохновленный Мишиной силой духа при встрече с чуждым разумом, его упорством, да и вообще всем, чем только было можно, остался с Михаилом Корневым и каждый день наблюдал.

После подобных событий Никандр не мог не завербовать Мишу к себе в штат и с тех пор его представителем Миша-то в основном и являлся. Сатурн, конечно, отношений не порвал и не обиделся, но и не обрадовался, просто понемногу отошёл от вечерних посиделок и вернулся на постоянное пребывание к себе в квартиру. Но дружеские отношения сохранил и очень любил дорогого куратора. Тем более в качестве гида Корневой вначале перед Сатурном и предстал.

И даже тогда, сидя в кафе, когда Сатурн после вчерашнего ощущал себя не вполне комфортно, спокойный и добродушный Мишин взгляд отвлекал от размышлений, то есть тем самым как раз-таки избавлял от Никандра, что было довольно странно, потому как Никандром скорее всего и планировалось, а значит и… И тогда Сатурн вновь переводил взгляд на молчаливого Мишу, заканчивающего небольшую постную трапезу, и забывался.

Именно тогда сквозь молчание друга, Сатурн во второй раз ощутил внутри тоску и досаду, но проникнув глубже, синтезировал эти чувства скорее как радостный плач по потерянному, извратив в итоге первоначальное понимание до неузнаваемости, определил окончательно радость, ломающую старые принципы, поддержанную и продленную радостью действа. Сам процесс не был похож на обыкновенный поток одной мысли, сменяющейся ветками других, часто интуитивно связанных. Сатурн скорее посетил тихий безлюдный аквапарк, пронёсся сквозь несколько связанных горок, пересекающихся, но непреклонно движимых в одном направлении. Под плеск воды, набирая скорость, в конце концов горка все-таки закончилась, а Сатурн влетел в толщу воды финального бассейна и в общем-то остался плавать под, оказавшись чуть позже в омуте непонятного происхождения.

Миша аккуратно поблагодарил официанта взглядом и встал с намерением прощаться, но Сатурна рядом не было. Тогда Михаил Корневой улыбнулся маленькой красивой барменше и выдвинулся из кафе в сторону аквапарка.

Сатурн плыл быстро, насколько хватало энтузиазма. А заинтересованность впервые наполняла его всего, не пуская порочащие мысли слиться с ней суть в одну.

В определённый момент он достиг земли. Оглянувшись, Сатурн понял, что сидит на берегу искрящейся предрассветным солнцем реки.