Поднебесная. Безумие
В Сянган мы прилетели уже ночью. Город лоснящейся рептилией лениво ворочался под брюхом самолета, мерно покачивая тускло мерцающими кольцами. В салоне было почти пусто; в Пекине мне пришлось пересесть на «Лодку небесной реки», старый дребезжащий лайнер местного производства, державшийся в воздухе, как я подозревал, только благодаря своему названию и помощи богов. Полсотни пассажиров, все жители Поднебесной, как загипнотизированные, прилипли к иллюминаторам. Я отстранился от стекла, откинулся на спинку кресла – плохо прикрепленное к полу, вот-вот отвалится, оно мягко качнулось – и закрыл глаза. «Ну, здравствуй… – прошептал я. – Примешь меня?..» И затаился, затих, прислушиваясь к ударам собственного сердца. И в ту же минуту влажное, обволакивающее, напоенное солью и сотнями ароматов дыхание мягко коснулось меня, лизнуло, будто узнавая, радуясь мне, как брошенный пес, повизгивая от переполняющих его чувств, встречает непутевого хозяина. «Ну, здравствуй же, здравствуй… – задыхаясь от волнения, ещё раз прошептал я. – Видишь, я снова вернулся…»
Наконец шасси на удивление нежно коснулись земной тверди, наша "лодка" заложила залихватский пируэт и начала неспешно выруливать к терминалу. Я мысленно поблагодарил всех богов Поднебесной за то, что оставили нас в живых, потом пилотов за их непревзойденное мастерство – почему-то я был уверен, что возносить благодарности стоит именно в такой последовательности. Аэропорт Чхеклапкок был, как всегда, сверкающим, футуристическим, стерильным и безлюдным. До мелочей знакомый терминал, сталь и стекло, стекло и сталь, всё блестит и сверкает, как в самых крутых компьютерных играх… сто метров прямо, почти бегом, вприпрыжку, движущаяся дорожка – это для ленивых, потом направо и вверх по эскалатору, и снова по эскалатору, и вот он – огромный, переполненный воздухом и светом зал иммиграционно-таможенного контроля с рядом узких стоек на противоположной стороне. Это всё моё, моё, мой город, мой воздух, мой мир, и я – я снова здесь!.. От избытка чувств я разбежался по жемчужно-серому зеркалу пола, лихо крутанул арабское сальто, даже рюкзак в руке не помешал – высоко получилось, молодец, профи, чего говорить… ещё разок, слабо? Мне слабо?!! («Ох, Алексей, да тебе и пить-то не надо. Пятьдесят граммов достаточно – лишь бы для запаха. А дури у тебя и своей хватает….» – отец недовольно постукивает пальцами по подлокотнику кресла, крепкие отполированные ногти и добротный, играющий искрами бриллиант в фамильном перстне…) Я перевернулся в воздухе ещё раз и приземлился прямо напротив пожилого китайца в ярко-красной, вырви глаз, униформе за высокой стойкой, который с неприкрытым удовольствием смеялся, наблюдая за моими упражнениями.
– Ваш паспорт, господин…?
Я вытащил из кармана тонкий пластик и протянул улыбавшемуся таможеннику.
– Хммм… так вы не гражданин Поднебесной? – ниточки бровей удивленно взлетели вверх.
– К сожалению, – пожал я плечами. – Но я здесь родился.
И уточнил на втором слое:
– Моя мать была китаянкой.
Такие точки на i лучше расставлять сразу. Проверено опытом.
– Тогда минуточку, небольшие формальности…
И на втором слое:
– Сейчас мы решим эту маленькую проблемку…
Ого, неужели сотрудники иммиграционно-таможенной службы научились шутить?! Он приложил мой паспорт к терминалу, пару раз согласно кивнул головой, вглядываясь в монитор (ещё бы, с визами-то у меня полный ажур… пока что…), задал несколько стандартных вопросов и через минуту бравым шлепком прилепил мне на грудь переливчатый фиалковый бэдж в форме уродливой кляксы.
– Теперь вы наш гость. Желаю вам хорошего пребывания в нашей стране, – он протянул мне паспорт и показал рукой на бэдж. – Идентификационную карту не снимать! Носить на видном месте!
– Знаю, знаю, не снимать, даже в душе! – и, не удержавшись, вставил на втором слое: – Буду лепить её себе на задницу! (Конечно, куда ж я без идентификатора, который будет извещать окружающих о том, что я иностранец и со мной нужно вести себя подобающим – острожным – образом?)
И потом на двух слоях сразу:
– Спасибо! – залихватски козырнул доброму таможеннику, схватил свой просвеченный насквозь рюкзак и выскочил из здания аэропорта в густую чернильную ночь.
Снаружи обдало сразу же и нещадно, как в на совесть натопленной русской бане, так что футболка и джинсы мгновенно напитались влагой и намертво прилипли к телу. Да ладно, не привыкать. Я махнул рукой группке местных извозчиков, сбившихся в тесный кружок и что-то активно там обсуждавших, и уже через полминуты широкий, как шаланда, древний красный автомобиль подкатил ко мне, плавно покачиваясь на рессорах, как на волнах.
– Доброго прибытия! Куда господин едет? О…
Удивился таксист на обоих слоях сразу. Перевел глаза с фиолетовой кляксы-иностранки на моё лицо, потом снова на кляксу. Да, вот так-то вот получается: две родины, а в результате ни одной настоящей, везде как чужой… вернее, как «свой среди чужих, чужой среди своих» – точнее не скажешь, уж не помню, откуда эта фраза… В любом случае, объяснять ему мне ничего не хотелось, поэтому я плюхнулся на заднее сиденье и коротко бросил:
– В Гонконг, за Спину Дракона, чуть дальше, к заливу Большой волны.
– Знаю, – таксист кивнул. – Но далеко и поздно?
– Да, далеко и поздно, – подтвердил я. – Я заплачу.
Десяток-другой секунд китаец напряженно обдумывал ситуацию, потом наконец кивнул головой и захлопнул дверцу. Я усмехнулся. Точно так же напряженно обдумывали ситуацию наши (о, всё же наши?) русские девчонки, с которыми я пытался познакомиться в ночном клубе или малознакомой компашке. Улыбнуться в ответ или нет? Сказать своё имя или лучше не стоит? Какой-то он странный… да нет, вроде симпатичный, и забавный… И шепот добросердечной подружки… да он же полукитаец! К тому же ещё и переводчик! Они же все чокнутые! Ну и что, что красавчик? И прикольный? И деньги есть? А дети пойдут – от них же дети рождаются, как и они сами, чокнутые!.. Ой, да, об этом-то я не подумала… тогда лучше не надо… И смущенная улыбка в ответ – извини, я жду своего парня, а он очень-очень ревнивый, сам понимаешь… Да, конечно, понимаю. Извини и ты тоже, удачи…
– Господин, можно включить музыку?
– Что? – не успел я вынырнуть из своих мыслей.
– Музыку включить можно? – перепросил таксист.
– Ах да, конечно, можно…
Первой со мной заговорила только Аля… моя радость, моя любушка, моя милка, моя, моя, МОЯ… и напоенная горячечным жаром ладонь скользит по шёлковистой, вся в росинках пота, змейке позвоночника…
Я вздрогнул. Музыка прокралась тихо, коварно, сгустилась из воздуха как едва заметное марево, подрагивающее над дорогой в полуденном зное, и потом вдруг ударила резко, без предупреждения. Третья часть концерта номер два соль-минор «Летняя гроза» рыжего священника Вивальди, отрешенного от сана за недозволенное поведение во время службы. Странный выбор музыки… неожиданный… Брызжущие потоки звуков вырвались из тесной каморки кабины и выплеснулись в чужую и терпкую, напоенную соленой влагой Южно-китайского моря ночь. Заднее сиденье автомобиля было широченным и пружинящим, как добротная антикварная софа. Я сдвинулся за спину водителя и по совместительству любителя европейской классики, оперся спиной о дверцу и смотрел, смотрел, не в силах оторвать взгляда, как за прозрачной линзой крыши трепещущие струи барочной, девятисотлетней выдержки грозы омывают уродливый лес небоскребов…
Солнечный свет прорвался в комнатушку для гостей на втором этаже приземистого длинного дома, где уже с четверть века располагался так называемый спортинтернат – пятеро наставников-тренеров и около трех десятков пацанов и девчонок, по разным причинам не устроивших своим существованием свои семьи. Мой родной дом, вернее один из моих родных домов… О, господи, Алекс, да есть ли у тебя в этой жизни хоть что-то определенное? Нераздвоенное, нерастроенное, неразчетверенное или вообще не разбитое на сотни осколков? А к чему такие вопросы, если это зависит не от тебя? Разве ты виноват в том, что это старое, сложенное из крупного камня здание спортинтерната одной стеной упирается в наш участок, где в полусотне метров от забора, в тени игольчатых буддийских сосен притаился наш с мамой дом, теперь заброшенный и пустой… На следующий день после гибели мамы директор интерната, мастер Джан, решительным шагом вошёл в нашу гостиную, молча забрал у женщины-полицейского рюкзачок с моими нехитрыми пожитками, уже собранными для отправки в какой-то приют, крепко взял меня, пятилетнего, за руку и увел к себе. Так я и жил и воспитывался в его школе-интернате, из окон которой был виден наш с мамой дом, до пятнадцати лет, пока вдруг не понадобился своему отцу.
Закрыть на ночь ставни я, конечно, не удосужился, и теперь солнечные лучи бесцеремонно хозяйничали в комнате, как будто бы тут вовсе никого и не было. Я поджал ноги, чтобы укрыться от их жаркой ласки, но лучи нахально поползли выше, пядь за пядью захватывая брошенный на пол футон и чёрные разливы простыней. Я вжался в узкую полоску тени, что ещё оставалась у грубо штукатуреной стены, и попытался было снова заснуть, как вдруг коридор взорвался топотом десятков ног, моя дверь настежь распахнулась, в неё ворвался ещё один бесцеремонный и очень мелкий солнечный лучик с отчаянно взъерошенной головой и смеющимися глазами, завопил «Подъем!» и, уже на ходу, несясь в сторону лестницы, докричал: «За опоздание – пятьдесят отжиманий!» Ага, сейчас, пятьдесят отжиманий… кончились те времена… теперь я взрослый и самостоятельный… гость… и могу спать, сколько мне влезет, хоть до обеда! Я лениво перекатился на спину… и откуда только, паршивцы, узнали, что в комнате для гостей кто-то есть? Я же приехал вчера поздно ночью, когда они дрыхли, как сурки… Я блаженно закрыл глаза, вытянулся во весь рост на гладком шёлке простыней… и уже через мгновение копался в старом скрипящем шкафу в стопке ушуистских штанов, чертыхаясь и пытаясь подобрать среди них те, которые более-менее подошли бы к моей явно неазиатской длине ног. Да ладно, вот эти, приспущу на бедра, чтобы подлиннее казались, авось не свалятся. Потом натянул на себя футболку, кеды, сунул голову под струю ледяной воды, бившую из полуржавого крана в каменную ракушку мойки, и, оттолкнувшись ногой о подоконник точно рассчитанным, отточенным с детства движением, впрыгнул в выстланный мозаичной светотенью колодец двора.
…Мельчайшая бурая пыль, вздыбленная в воздух десятками прыгучих ноге терракотового плато спортплощадки, сухо поскрипывала на зубах и за пару часов покрыла лицо тонким забралом. Я скорее размазал грязь, чем вытер пот со лба рукавом футболки, и вздрогнул. Чёрт возьми, и почему я всегда так остро реагирую на чужие пристальные взгляды? Точняк, вялотекущая паранойя…
– Аликэсай, подойди ко мне.
Мастер Джан стоял на краю площадки. Совсем не изменился, как и десять, и пятнадцать лет назад всё такой же сухопарый и жилистый, как старый волк, с режущим своей обманчивой безмятежностью взглядом. Этот взгляд я всегда ощущал на самом дне своей черепной коробки.
– Рад тебя видеть, мальчик. Опять по работе?
Я полукивнул-полукачнул головой, и да, и нет одновременно. Глупое детское правило «врать нехорошо» всё ещё сидело в голове, хотя уже мешало всё реже. Но на этот раз, разумеется, я облажался (если уж врёшь, то ври так, чтобы поверить в это хотя бы самому!) и получил заслуженное – меня окатили тем самым ненавидимым мною взглядом и высокомерноотрывисто бросили уже на ходу:
– Зайдёшь ко мне, когда освободишься.
И это всё?! Всё, чего я достоин?! Ни лишнего тёплого слова, ни улыбки? Только хлёсткая пощёчина презрения за то, что посмел, счёл возможным сказать что-то не начистоту? Да почему ко мне – ко мне! – такое отношение?! «Зайдешь, когда освободишься…» А обязан ли я заходить и отчитываться, как нашкодившее дитя? Он что, не понимает, что я взрослый человек и имею право делать всё, что я – Я — захочу? Ни перед кем не отчитываясь в своих поступках? Я опустился на землю и смотрел ему вслед. Утреннее солнце жгло так нещадно, что казалось, в венах у меня течёт не кровь, а кипяток… А, может быть, Алекс, дело-то вовсе не в солнце… и не в его словах… а в том, что рядом с мастером твоя неполноценность начинает прямо-таки бить в глаза? Все твои мелкие страстишки, сомнения, тревоги, которыми ты привык жить, вылезают наружу, как микробы под микроскопом, и становятся просто смешными? А признавать это, ох, как неприятно… Да и если бы только это! Ты ведь прекрасно отдаешь себе отчет в том, что никогда тебе не подняться до его уровня, никогда не сбросить с себя этой дешевой елочной мишуры, к которой ты так привязан… Не того полета ты человек… Поэтому ты зайдешь к нему. И отчитаешься, оправдаешься, объяснишь… Просто потому… просто потому что это по-человечески. Потому что в тебя безоглядно, ничего не спрашивая и не прося взамен, вложили столько души… как и во всех остальных полуброшенных, полузабытых пацанов.
Я встал с земли и решительно зашагал к дому. Пора начинать своё "расследование". Чего тянуть? Библиотеки уже открылись. Наверное, будет лучше пока никого не дёргать, порыться самому в книгах, поглубже познакомиться с творчеством профессора Линга, авось, что и само всплывет на поверхность, а потом уже решать, что делать дальше… Но сначала душ!
Ледяные струи ударили о разгоряченную кожу, обожгли, сперли дыхание и укатились бурным ручьем по выстланной изумрудным мхом канаве. Импровизированный местный душ – чуть расширили нишу в скале под водопадом, выдолбили в камне желоб, чтобы отвести сточную воду – функционировал так же исправно, как в детстве, и был таким же студеным. Почему-то мне вспомнилось, как однажды в детстве учитель истории рассказал нам о разливах Нила в Древнем Египте. Тогда, восьмилетним, я подумал, что Нил разливается из-за таяния ледников, и твердо верил в это все эти годы… пока пару лет назад не приехал с правительственной делегацией в Египет и в один из дней не забрался (разумеется, незаконно) на самую вершину пирамиды Хеопса. Там, под этим пустынным, иссушающим насквозь африканским солнцем мне в голову неожиданно ударила мысль – да откуда здесь могут быть ледники?! И, если нет ледников, почему тогда разливается эта священная река? Так это и осталось для меня загадкой…
Не дожидаясь, пока моя кожа покроется корочкой льда, я вылез из-под душа, натянул прямиком на мокрое тело джинсы и футболку из разряда "поприличнее", заскочил на пару минут на кухню, где послушно выслушал жалобные причитания нашей поварихи: «Ляо-Ша, какой ты худой… как дворовый щенок… Тебя там, в России, совсем не кормят…» Ха, да кому меня там кормить? Сам кормлюсь, и вполне нормально, кстати… Проглотил привычный рисовый отвар с кусочками рыбы – эх, сейчас бы мою привычную утреннюю чашечку свежесваренного кофе с щепоткой апельсиновой цедры и россыпью мелкого моравского аниса! – и выскочил за ворота.
Их я заметил сразу, как только вошёл в вагон местной подземки – "массовой транзитки", как её тут называют. Двое в скучных серых костюмах со скучными лицами просто бросались в глаза своей нарочитой неприметностью. Впрочем, они особо и не скрывались. Что ж, почти всё официально: официальный иностранец, а к нему приставлен почти официальный "служебный" эскорт… Я прислонился затылком к прохладной металлической стенке вагона и закрыл глаза. Ладно, чего заранее волноваться? Авось куда-нибудь вывезет… поймал себя на этой мысли и усмехнулся: видать, Ляо-Ша, ты всё же гораздо больше русский, чем привык считать…
«Центральная библиотека», – прочирикал звонкий девичий голос, на втором слое пожелав всем хорошего настроения. Я заботливо оглянулся на пару своих сопровождавших – мол, идём, парни, не отставать – и вышел на пустынную платформу. Мозаичная дорожка из лепестков турмалиновых и родолитовых роз вилась по пустынным кварталам мимо частокола заброшенных небоскребов, выщербленных чёрными провалами окон. Они торчали из земли, как полуразрушенные драконьи зубы. По каким-то ведомым им одним соображениям китайцы не сносили старые ненужные дома, просто оставляли их умирать своей смертью. Что ж, возможно, в этом была своя логика… Город, где живут и умирают дома…
Местная библиотека представляла собой комплекс из десятка приземистых зданий, сверху донизу забитых древними бумажными фолиантами и переливчатыми рулонами шёлковых книг Новой эпохи, когда в стране запретили издавать бумажные книги, фактически прекратили производство бумаги и перевели всю печатную продукцию на шёлковую основу. Ну, под предлогом якобы "возвращения к корням", но на самом деле ради достижения одной совершенно очевидной цели – установления тотального, всеобъемлющего и всепроникающего контроля. Естественно, после принятия законов "Новой эпохи" количество издаваемых книг и всевозможной периодики резко сократилось – дорого, однако, принтовать на шёлке, это вам не на бумажках всякую непотребную муть штамповать – что практически свело на нет всякое брожение умов. Гениальный ход, надо признать. Во многом именно благодаря нему, а не каким-то там благовидным мерам всего за пару десятилетий в стране, которая балансировала на грани панического безумия и кровавейших революций, вымирая с непостижимой скоростью – за сотню лет великой глобализации и последовавшего за ней великого размежевания от двух с половиной миллиардной нации осталось едва ли пятьсот миллионов – воцарился покой и порядок. К лучшему или к худшему, кто его знает? Да и есть ли у нас право судить?
Я отыскал здание со скромной вывеской «История, философия, социология», пытавшееся скрыться от чужих глаз в цветущей пене орхидных деревьев, поднялся на неспешном эскалаторе к стеклянным дверям и вступил в стерильную, тщательно откварцованную прохладу библиотечного холла.
За библиотекарской стойкой Центральной муниципальной библиотеки города Гонконга сидела русалка. Да-да, именно так – русалка. Уж можете мне поверить, в девушках я разбираюсь неплохо, меня не обманешь… Я ошеломлённо уставился на неё, напрочь забыв о всяких нормах приличия. Русалка нехотя оторвалась от книги, окатила меня прозрачным омутным взглядом, томно тряхнула водопадом волос, переливавшихся всеми оттенками зеленого от нежного хризолита до глубокого изумруда с прожилками золотых прядей, и неожиданно – абсолютно по-человечески, тепло – улыбнулась.
– Добрый день, господин! Чем могу вам помочь?
– Помочь? А да, могли бы… – пробормотал я и снова замолк.
Русалка спокойно ждала. Наконец, я сглотнул и кивнул в сторону её головы:
– Занятная гамма…
По её лицу скользнула неверная русалочья улыбка.
– Знаете, я хотел бы ознакомиться с работами профессора Линга. Вы можете мне помочь?
О, чёрт, что-то явно было не так. Не так должны реагировать молоденькие симпатичные библиотекарши на такие простые вопросы. Хотя в общем-то, Алекс, зачем лукавить? («Алексей, будь честным хотя бы перед собой…» – тут же услужливо всплыло в голове. Господи, и почему мои русские родственнички и друзья так любят произносить эту глупую патетичную фразу?!) Итак, Алекс, зачем лукавить? Уж ты-то, пожалуй, лучше других знаешь, почему это некое и таинственное "что-то" идёт не так…
Эх, была не была…
– Насколько я знаю, это профессор вашего местного университета, и у вас должно иметься полное собрание его работ. Меня особенно интересуют его последние исследования, в частности, за последние год или два.
Девушка торопливо склонилась к монитору, спрятавшись от меня за завесой нефритовых прядей, и забегала пальцами по клавиатуре.
– Да, у нас имеются работы профессора Линга, но только пятилетней давности. Возможно, в последние годы у него не было новых публикаций. Будете делать заказ?
Интересно, можно ли верить словам очаровательной фарфоровой куколки, которая на втором слое щебечет вам о необычайно изменчивой погоде, установившейся этим летом над полуостровом Девяти драконов – «знаете, то испепеляющая жара, то проливные ливни… потоки на улицах аж до самых (восхитительных, персиковых, с ямочками по боками, я в этом не сомневался) коленок!» Насколько я помнил, та исследовательская работа, которую я переводил в России, была издана чуть больше года назад. Перевод был заказан Институтом истории Российской академии наук, следовательно, работа попала в страну вполне официальным путем – вряд ли наших академиков можно было заподозрить в пристрастии к контрабанде. А это значит, что до недавнего времени в самой Поднебесной опусы профессора Линга представляли собой чисто научный интерес и находились в открытом доступе. Но потом вдруг случилось нечто — что именно, хотел бы я знать! – что насторожило китайские органы безопасности, заставило их принять меры, и так далее и тому подобное, со всеми вытекающими отсюда последствиями… в том числе и для меня тоже…
– Странно, а я был уверен, что профессор всегда полон свежих идей и грандиозных планов. Видимо, я ошибался. Что ж, придется довольствоваться старыми работами. Может быть, открою для себя что-то новое… – я прервался на полуслове, поймав ошарашенный взгляд девушки, и едва не захохотал… Да, Алекс, хреновый из тебя шпион, прямо сказать. Задумался. Отвлекся. И что ты там цитировал на втором слое? Ах да, отрывок из «Оды великой радости любовного сплетения Неба и Земли» Во Синцзяня? Как там у нас… «любовница послушная, наложница услужливая, – щек мягких полукружие, и лезвия бровей…» Чудненько… И с таким-то вот гениальным умом ты ещё на что-то надеешься?! Например, открыть "что-то новое" в социо-исторических опусах профессора Линга, вдоль и поперек изученных спецами аналитического отдела Управления государственной безопасности Поднебесной? Какая восхитительная самонадеянность…
Я ткнул наугад в первые пять книг, дождался, пока девушка неспешно, как и подобает русалке, прикатит массивную тележку с переливчатыми рулонами, и устроился перед огромным окном. Посетителей в зале было мало, троица студентов с тоскливыми взглядами и парочка аспирантов. Было хорошо и спокойно. Может быть, я действительно становлюсь параноиком? Нелепые догадки, подозрения… («Лёшка, будь честным хотя бы перед собой…» Чёрт подери, опять эта фраза! На этот раз голосом Али. Ну да хорошо, буду, буду!)… бредовые галлюцинации посреди душной летней ночи… Да ладно бы просто галлюцинации. Махнул рукой да забыл. Так ведь нет, ты повелся на них! Поверил, рванул из страны, как ошпаренный, чтобы проверить свои догадки! Ну, хорошо, Алекс, допустим, ты и впрямь сумасшедший. Но почему тогда в библиотеке нет последних трудов профессора Линга?! Кому и зачем могло понадобиться изымать работы историка-чудака, которого интересует лишь давным-давно забытое прошлое, укрытое толстенным слоем пыли веков?
Заправив край тонкой ткани под деревянный валик, чтобы удобнее было читать, я дернул за болтавшийся перед глазами красный шнур. С потолка с мягким шелестом упала-развернулась бумажная ширма с полупрозрачными водяными драконами. Ну не могу я с собой ничего поделать – не люблю я читать книги на людях и всё тут. Поэтому читал я всегда воровато, украдкой, выискивая местечки поукромнее и ревностно следя за тем, чтобы кто-нибудь – не дай бог! – не заглянул мне через плечо. Почему-то чтение представлялось мне занятием в высшей степени интимным, в чем-то сродни занятию любовью (ох, Алекс, как хорошо, что тебе не пришло в голову высказать эту мысль нашему психиатру!). Как будто бы для того чтобы пролезть сквозь узкую кроличью нору в сотворенный чужим сознанием мир, нужно было поднять забрало, сорвать с лица все маски и скинуть с души тяжёлые защитные латы… в результате чего человек с открытой книгой в руках сам становится открытой книгой для сторонних глаз, ну или для камер наблюдения…
Иероглифы были вплетены в ткань простой чёрной нитью. Для художественной литературы, а тем паче для поэзии, часто использовали перламутровую или хамелеоновую нить, а иллюстрации вышивали вручную, и такие книги стоили целые состояния. Но научная литература ткалась без подобных роскошеств, а газеты так и вовсе принтовались чёрной краской на искусственном шёлке. Ладно, перейдём к делу. Что тут у нас? «Антропотоки и модель этнокультурных плит»… Да уж, весьма увлекательно… «Тогда как Океан представляет собой мировое пространство коммуникации, производство геополитического материала, в том числе демографического ресурса, носит в основном прибрежноконтинентальный характер. Рассмотрим геополитический чертёж земного шара в период с…» Какая-то странная мысль резанула моё сознание, но тут же исчезла. Ладно, обдумаю это потом, на досуге. А пока… а пока очевидно одно: никакого третьего слоя нет и в помине!
Через пять часов, когда чёрная россыпь иероглифов стала сливаться перед глазами в неразборчивую каракульную мешанину, я поднял ширму, скатал последний рулон и жестом показал русалке, что книги можно убрать. На выходе из здания стояла пара банкоматов. Я походя всунул в один свою банковскую карту – если российские спецслужбы уже взялись за меня, счет скорее всего будет заблокирован – и после секундного размышления набрал сумму. За услуги в Китае платили по странному принципу" после и сколько сочтете нужным", но, на удивление, бизнес в стране процветал. Через секунду на экране замигала надпись «Оплата произведена», и на втором слое «Спасибо за ваш визит. Будем рады видеть вас снова». Вот и ладненько. Пока не заблокировали. Значит, какое-то время у меня ещё есть. Я выдернул из банкомата карточку и выскочил на улицу.
Снаружи меня подхватил горячий, солёно-слёзный муссон и уже не отпускал ни в просторной красной шаланде такси, пойманной мною тут же, на узкой улочке меж облупленных небоскребов, – он залетал в открытые настежь окна и ласкал, держал меня нежными, родными ладонями – ни когда я поднимался по выщербленной каменной лестнице старого кладбища, многоступенчатым амфитеатром врезанного в склон холма над роскошной, подернутой пастельно-бирюзовой дымкой бухтой; ни потом, когда я медленно присел на колени и прижался лбом к тёплой, напитанной солнечным светом башенке-надгробию с многослойными завитками крыши. Симпатичная молодая женщина со смеющимися глазами, какой я её помнил по сохранившимся фотоснимкам, смотрела на меня пристально, не отрывая взгляда, будто пытаясь впитать меня всего, впечатать, выгравировать в своей памяти до мельчайших деталей… «Вот и я, добрый вечер, мама…»
Она продолжала неотрывно смотреть на меня и улыбаться. «Видишь, каждый раз я приезжаю к тебе всё более взрослым… скоро стану старше тебя… и всё более сильным и умным…» Она засмеялась, засветилась, протянула изящную золотистую руку, сотканную из солнечных лучей и соленого ветра, и ласково потрепала меня по волосам. «Ты мой взрослый, самый-самый глупый и самый-самый любимый сын…»
…не отпускал он меня и тогда, когда я лежал вниз лицом на пустынном песчаном пляже, том, что почти напротив интерната – только спуститься вниз по ущелью, по заросшей влажной зеленью туннельной аллее к океану – и лениво смотрел, как переливаются застрявшие в ресницах соленые капли под робкими лучами вечернего солнца. После полуторачасового заплыва голова слегка кружилась, тело было легким и невесомым, будто всё ещё парило в зеленовато-прозрачной толще воды. Именно ради этого сладостного ощущения полета, которого безжалостно лишает нас воздух, мы в детстве купались в любое время года, даже в страшный сезон штормов – надо было лишь неслышно, втайне от дежурного воспитателя, выскользнуть из окна подсобки, выходящего в заросли чайного кустарника, быстро-быстро добежать до побережья, скинуть с себя всю одежду, чтобы потом не выдать себя мокрой футболкой или штанами и… и летай! Главное было не бояться. И я не боялся – ведь тонет лишь тот, кто боится…
Солнечный диск вяло погружался в блеклую воду, как разморенная медуза, утягивая за собой шафрановые щупальца-лучи. В тех книгах, которые я бегло просмотрел сегодня, я не обнаружил ни намека на существование третьего слоя. Ни-че-го. Немного заинтересовала меня лишь одна из ранних работ, да и то из-за самой темы. В ней профессор анализировал мифологию различных народов и классифицировал все нации по двум категориям – те, кому с разной степенью успешности и на разных этапах своей истории удалось воплотить в жизнь свои мифы-мечты (да-да, оказывается, мечты есть не только у людей, но и у наций. Вот уж никогда об этом не задумывался!), и те, кто потерпел в этом неудачу. Однако ученый ограничивался лишь сухой классификацией, не объясняя причин подобных удач или провалов. В целом же я остался топтаться на том же месте, откуда начал. В голове услужливо всплыла старая пословица на древнем, а потому однослойном вэньяне – «не спросив дороги, не спеши вперед». Однозначно разумно, но в твоем случае, Алекс, дорогу спрашивать не у кого, да и в общем-то небезопасно. Может, стоит заглянуть в университетскую библиотеку, а потом уже встретиться и с самим профессором?
Я вздрогнул, когда рядом с моей головой вдруг раздался сухой шорох. Мастер неслышно подошёл по песку – на вкрадчивых тигриных шагах не сказывался возраст – и присел рядом, положив ладонь мне на затылок. Я почувствовал, как тело невольно напряглось под этой обманчиво мягкой ладонью… Чего там скрывать, я никогда не отличался особым послушанием, а воспитание у нас в спортинтернате не отличалось особой мягкостью, следуя древнему принципу, что только из-под огненной палки выходят достойные люди. Что ж, может, оно и так… а, может, и нет… как теперь узнаешь? Но тело об этом помнило, даже спустя столько лет, и я снова зябко поежился.
Я молча смотрел на побелевшие от злости скулы отца и думал о том, что бледнеть от ярости – пожалуй, единственное качество, которое я унаследовал от него. Ну, если не брать в расчет пронзительно-дерзкие изумрудно-котовьи глаза. («Человека с такими глазами невозможно жалеть, – однажды сказала мне Аля. – Чаще всего в него просто хочется метнуть тапком…»). Всё остальное у меня было от мамы, ну или само по себе… по крайней мере, мне так нравилось думать.
– Знаешь, Алексей, я даже благодарен вашему учителю за то, что он держал тебя в ежовых рукавицах. С тобою иначе нельзя. Ты не умеешь ценить хорошего отношения, – отец раздраженно мерил шагами просторный, безупречный в своей роскошно-краснодеревной антикварности кабинет. – Я уже пожалел о том, что привез тебя в Россию. И чувствую, что пожалею об этом ещё не раз. Всё больше склоняюсь к мысли о том, что уж лучше бы журналюги раскопали всю эту грязь…
Почему "грязь"?
– … про внебрачного, брошенного мною на задворках Поднебесной ребенка…
Разубеждающий, полный сарказма акцент на слове "брошенный". Великолепно, папа!
– Думаю, моя политическая карьера выдержала бы один подобный скандальчик…
Безусловно бы выдержала, не сомневаюсь…
– Да ты знаешь, какие механизмы мне пришлось задействовать, скольким людям причинить беспокойство, чтобы отмазать тебя от суда и замять это дело?!..
Я стоял и молча смотрел на его побелевшие скулы.
Их было трое на выходе из ночного клуба. Приличного ночного клуба, кстати сказать, с хорошей репутацией, в славном и приличном городе Киеве. Нас тоже было трое. Я и ещё две девчонки, смешливые, полненькие, темноволосые сестрички, с которыми я познакомился накануне, когда после особо тяжкого дня переговоров – переводил с японского, а это, кто знает, отдельный и очень длинный разговор – отправился проветрить голову на берег Днепра. Стоял ранний ноябрь, по прозрачной воде скользили янтарные листья, похожие на капли солнечных лучей. Я воровато огляделся – плавок-то с собой не взял, да и кто берет с собой плавки, отправляясь в командировку в Киев в ноябре месяце? – быстро, пока никого нет, скинул с себя одежду и нырнул с невысокого пандуса в студеную воду. Она обожгла, опалила, я вынырнул из неё поплавком, стараясь не заорать, и потом минут десять барахтался среди солнечных листьев, стараясь самому не покрыться корочкой льда. И только когда уже вылез на берег, стянул с себя и принялся выжимать те самые, счастливые, с красными машинками, семейные трусы, услышал за спиной задорный девичий смех. Несколько секунд я так и стоял с полувыжатыми трусами в руках. И что только занесло этих девиц на набережную в такую собачью погоду? Сидели бы лучше дома, семечки лузгали, и не мешали нормальным людям купаться! Потом нарочито спокойно натянул на себя футболку, джинсы, засунул мокрые трусы в боковой карман рюкзака и только тогда повернулся. Метрах в пятидесяти – и откуда только взялись? – стояли, опершись о перила, две симпатичные украинские пампушки-хохотушки и покатывались со смеху, глядя на меня…
Как же их звали? Чёрт, я даже не помнил их имена!
Так вот, на выходе из ночного клуба нас ждали трое. Сценарий был отработанным и заезженным до омерзения.
– Эй, ты, узкоглазый, оставляешь нам девочек и проваливаешь отсюда цел кой…
Парни довольно заржали.
– Нуты понял? Давай катись отсюда, и побыстрее!
У одного в руке сверкнул нож, он бравировал им, скорее пугал, чем приготовил для дела. Уж в этом-то меня не обманешь. Иначе не выставлял бы напоказ, спрятал бы в рукаве. Внутри тяжёлым холодным студнем колыхнулось насмешливое спокойствие. Хотите поиграть? Ладненько, поиграем… И привычная пустота в душе. Ни скользких проплешин страха, ни жгучих щупалец злости. Лишь одно желание – причинить боль. Звериную, чистую боль… Я ударил первым. Тот, что с ножом, вырубился сразу. Выверенный классический удар в челюсть, вживленный в мышцы годами тренировок. Удар, блок, ещё удар, захват сустава, залом, сухой хруст… второй, кажется, даже не успел понять, что происходит. Да и куда вам, дешевые уроды, со мной тягаться? Со мной и королевская кобра-то в реакции не сравнится… Я раскидал их, как в низкопробном пошленьком боевике. Ещё пара трудноуловимых движений, и третий медленно сполз вдоль стены. Сел, раскачиваясь и тихо постанывая от боли. Я подошёл к нему, резко пнул ногой в левый висок. У него что-то сухо щелкнуло у основания черепа, и он медленно завалился на бок. Первый по-прежнему лежал ничком, кажется, без сознания, в правой руке судорожно сжимая нож. Я шагнул к нему, вывернул эту руку с ножом назад до предела, обхватил ладонью его кулак и с размаха всадил лезвие промеж его карманов брюк, между ягодиц… Ну вот и всё, ребятки, повеселились… Потом схватил под локти двух визжащих девчонок и поволок их по ветреным улицам отпаивать дикой смесью абсента с горилкой в ближайший ресторанчик…
Как выяснилось спустя неделю, эти парни оказались какими-то там сынками, но мой папашка оказался всё равно влиятельнее их папашек, ну и так далее, также по весьма заезженному сценарию…
Я натянул футболку и джинсы и сел на тёплый песок. Мастер Джан устало смотрел на блекнущее солнце и молчал.
Я тронул его за рукав.
– Мастер, бог есть?
Он не ответил, продолжал молчать, не глядя на меня, будто не считая нужным отрывать ради меня взгляд от далекого равнодушного неба.
– Мастер…
– Знаешь, мальчик, – наконец он заговорил так тихо, что я едва различал его голос среди предсумеречного шепота волн. – Полгода назад, той зимой… я оказался на Новых территориях, совершенно случайно, нужно было купить кое-что для школы перед праздником фонарей… Я выходил из лавки, когда встретил своего бывшего ученика. Теперь он служит в полиции, лейтенант. Он обрадовался, когда увидел меня, расспросил про школу, а потом попросил поехать вместе с ним, чтобы забрать одного ребенка. Сказал, что они обнаружили подпольную лабораторию на болотных островах… Туда привозили людей, и детей тоже – из неблагополучных семей, из глухих деревень, или просто бездомных… Изымали у них органы для трансплантации… Прибыльный бизнес, сам понимаешь, люди готовы отдать любые деньги, чтобы спасти жизнь себе или своим близким. Я поехал с ним…
Ночь вкрадчиво наползала на берег, жадно слизывая палевую глазурь с песчаного пляжа.
– Я врач по образованию, работал им в молодости, пока не пришёл в спортшколу… Я привычен к крови и боли… Но в той лаборатории… когда я зашёл туда, там были полки с пластиковыми контейнерами-холодильниками, много полок, по всей комнате, в несколько рядов, и в каждом контейнере комки живой плоти… Я упал на колени, на какие-то сточные решетки в полу, и меня вывернуло наизнанку, выкрутило всего до последней капли, как тряпку, от омерзения, от душевной судороги. Мой мозг не выдержал этого. Я потерял сознание… Потом в маленькой каморке на заднем дворе мы нашли мальчика, лет пяти. Он забился в угол и никому не давался в руки…
Океан дышал рядом, большой, ласковый, тёплый.
– Ляо-Ша, бог есть?
Я опустил глаза. И ничего не ответил. Мастер молча поднялся и пошёл прочь, а океан преданно бежал рядом, ластился у его ног, лизал горячим языком, словно провинившаяся собака, пытаясь загладить тайную, известную лишь им двоим вину…
Я бежал вниз, быстро-быстро перебирая ногами по выжженным до белесой желтизны ступеням Этеменанки. Сто, двести, триста, тысяча, две, три… Золотой ярус, серебряный, алый, синий, пурпурный, белый… и, наконец, последний, чёрный… На верхнем ярусе, небесно-голубом, том, что выложен дорогим глазурованным кирпичом и упирается в иссушенное лазоревое небо страшными и кривыми исполинскими золотыми рогами, я никогда не бывал. Да халдеи туда никого и не пускали. Там, на самом верху, находится священный храм великого бога Мардука, где по слухам стоит огромное, застланное роскошной золотой парчой ложе бога Мардука и золотой стол бога Мардука. Никто не смеет проводить там ночь, даже сами жрецы-халдеи, кроме одной только женщины, которую бог выбирает себе в наложницы из всех местных женщин. Видел я её. Красива, будто вся из меда вылита, глаз не оторвать. Аж дух захватывает. Хотя на что мне чужие красавицы? У меня своя – загляденье…
Я вспомнил о Шунрии и принялся спускаться ещё быстрее, крепко прижимая к груди стопку глиняных табличек. Сейчас забегу в Южный дворец в канцелярию, отнесу эти пророчества, а уж переведу их завтра с утра, авось ничего с ними не случится, не испортятся – тем паче что караван с египетскими посланниками, что прибыли специально за ними по приказу своего фараона из далекого чёрного Кемета, отбывает только после великого новогоднего праздника акиту. И потом бегом поскорей к ней, к ней, к ней, к моей девочке, к моей любушке, у которой губы покрыты небесной пыльцой, а тело сладчайшим розовым маслом, лишь бы успеть, пока её родители не вернулись из загородного поместья… Я ловко оббегал на лестнице тяжеловесных жрецов, шествовавших неспешно и важно, как жуки-скоробеи, медиумов и предсказателей с бледными лицами в одеждах, источающих тревожные ароматы потустороннего мира, задумчивых астрологов с пачками табличек в руках, медленно поднимавшихся к своим ярусам.
– Рамша тава!.. Рамша тава!.. Рамша тава!
(Добрый вечер!.. Добрый вечер!.. Добрый вечер!) Некоторые кивали в ответ:
– Лэ-альмин-хъи Накиру!
(Живи вечно, Накиру!)
Чёрный ярус, первый, самый высокий. Там, внутри, в полутьме тайных лабиринтов, куда вход разрешен только жрецам-халдеям, да их прислужникам, стоит огромная, в 12 локтей высоты статуя верховного бога Вавилонии, сына чистого неба Мардука, отлитая из 600 талантов наичистейшего золота. Пообок от неё – большой алтарь, где жрецы из халдейского рода приносят в жертву взрослых животных, а прямо перед ней, у ног Мардука – золотой алтарь, где режут только сосунков и воскуривают драгоценный ладан. По правде говоря, не люблю я это место. Пахнет здесь смертью, но смертью не чистой, как на полях сражений, а смертью насильственной, нежеланной. Поговаривают, что подчас этот золотой истукан требует испить даже людской крови. Хотя мало ли разных страстей говорят. Поменьше надо уши распускать. И без того что-то сидит глубоко внутри, там, где бьется горячий комок сердца, и гложет, гложет без устали, без конца, день и ночь. Устал я от этого. Может, и правы те, кто прозвал меня Накиру, пришельцем, чужим. Хоть и родился в этом городе, а что толку? Всё равно как чужой. Может, потому что говорю на чужих наречиях, толмачом служу, да и много с чужаками дело имею, так и сам стал чужаком?
Быстрее, быстрее… Я почти бежал по мощенной известняковыми плитами площади, кольцом охватившей громадину зиккурата. Вот уже и высокие ворота, что ведут из храмового города Эсагилы, за ними нестройные ряды богатых трех-, четырехэтажных домов, где живут священнослужители, предсказатели и астрологи. Дальше улочки поуже и дома попроще, для прислужников да паломников со всего света. Я нырнул в плотное людское месиво – пестрое разноцветье одежд, мешанина чужеземных ароматов, перезвон золотых-медных украшений, бряцанье оружия, разноголосье языков. Египет, Сирия, Эфиопия, Элам, Персия, Сидон, Мидия, Аравия, Ливия… И в обычные-то дни чужестранцев немерено, а уж накануне праздника вдесятеро больше. Ещё бы, отец богов Мардук будет выбирать себе новую наложницу. Все хотят посмотреть на красавицу, а то и выставить на суд бога своих дочерей. Вдруг да и выберет? Почести семье всякие, а деньжищи… Опять же не мешает молитвы богам вознести, грехов за год немало поднакопилось, а то и с просьбами какими обратиться… И чтобы повернее дошли до ушей небожителей, жертвенного козленка жрецам передать и мешочек с серебряными шекелями. А если есть мешочек поболее, с серебряными минами, то можно и к астрологам пойти, судьбу свою разузнать… И не нужно забывать про богатые пиры с щедрыми угощениями во все из одиннадцати дней празднества. Короче говоря, визит в столицу мира, "врата богов" Вавилон, город роскошный, греховный и сладострастный, где каждый ищет наслаждений да удовлетворения своей непомерной жадности и амбиций, – событие великое…
Я легко скользил сквозь толпу, и пьянящая радость – я люблю, и я любим, любим, любим! – выплёскивалась из меня, обдавая всё вокруг хмельной пеной – людские лица, жесты, дома, звуки, запахи, слова, город…
– Подъем!
От дикого крика я взвился на полу. Да уж, Алекс, отвык ты в России от такого бесцеремонного обращения, взрослым стал, остепенился. Я впопыхах натянул на себя ушуистские штаны, футболку, глотнул ледяной воды прям из-под крана и выпрыгнул в окно. За опоздание на тренировку – пятьдесят отжиманий, невзирая на то, что ты взрослый и умный, так что лучше уж поспешить…
Зачем вам тело, если оно ничего не умеет? Где-то давным-давно прочитал, что тело должно уметь говорить, причем говорить на разных языках – и не только на упрощенном до безобразия пиджине обыденной жизни, но и на молниеносно-жестком языке боевого искусства, на высвобождающем чувства языке танца и… да-да, на расслабленном, сумеречном, томительно-сладостном языке любви. Физической любви. Секса… Вот чёрт, как же хочется сейчас этого самого секса! Когда он у тебя был в последний раз?
Месяц назад? Точно, с месяц… С рыжеволосой красоткой Лерой, студенткой пятого курса мединститута. Помимо восхитительной круглой попки и живого ума, у Леры был ещё один преогромнейший плюс – она считала себя непревзойденной во всех отношениях, поэтому у неё всегда было превосходное настроение. А для женщины, как я уже понял в свои двадцать шесть лет, это весьма и весьма большой плюс. С ней было весело и легко, мы много смеялись, она с удовольствием принимала от меня горы подарков и, окруженная толпой поклонников, неизменно твердила, что я – единственный мужчина, за которого она бы с радостью вышла замуж. «Лёшка, котик, ты такой же законченный эгоист, как и я. Ты это прекрасно понимаешь! Как бы ты ни притворялся, как бы ни пытался строить из себя порядочного и благородного, тебе на самом деле наплевать на всех и вся. Ты всегда думаешь только о себе… Я тоже, поэтому нам с тобой вдвоем будет хорошо…» Нам с ней вдвоем и правда было хорошо. Особенно в постели. К счастью, для хорошего секса необязательно нужна любовь…
Я лежал на спине в перистой тени королевского депоникса, раскинувшего свою пылающую крону у края спортивной площадки, не в силах сдвинуться с места после убийственной трехчасовой тренировки. Ладно, Алекс, хватит философствовать и мечтать о бурном сексе. Какой тебе сейчас секс? Не смеши людей… Тут до душа бы доползти… тем паче что в ближайшее время тебе никакой секс всё равно не светит. Так что давай, пошевеливайся! Через пять дней тебе, кровь из носу, нужно вернуться в Россию, и так неприятностей не оберешься – зачем поехал, почему заранее не поставил в известность и т. д. и т. п. – а ты в своём "расследовании века" ещё не продвинулся ни на йоту, Шерлок.
Я поднялся, стряхнул со штанов кровавые лепестки депоникса и поковылял к водопаду.
Девять корпусов сянганского университета, разместившегося на полуострове Коулун, были построены в виде девяти разноцветных драконов, которые свернулись кольцами или вздымались на задних лапах посреди изумрудной зелени парка. Немного поплутав по тенистым дорожкам, я наконец-то вышел к корпусу историко-философских наук. Чёрная рептилия уютно растянулась рядом с небольшим поросшим ряской озерцом. Всё верно, гуманитарные науки – чёрный цвет – стихия воды. Полный фэн-шуй… Вход в здание располагался в том месте, где по моим понятиям у дракона должен был находиться желудок.
– Хорошо хоть не сделали вход в заднице, – вслух утешил я сам себя и двинулся было к прозрачным дверям.
– Смотря куда тебе нужно, – внезапно раздался за моей спиной насмешливый женский голос.
Я резко обернулся, почти что отпрыгнул в сторону – чёрт, Алекс, да ты совсем дерганым стал, нельзя же так реагировать на женские голоса! – и увидел перед собой китаянку со стопкой переплетённых шёлковых альбомов в руках. «… глаза, полные воды, и лик, словно нежный розовый бутон, с которого твои губы жаждут снять капли утренней росы…» Девушка была красива до умопомрачения, до потери всякой мужской воли, так что впервые в жизни от женской красоты у меня перехватило дыхание… по-настоящему перехватило, а не для красного словца, просто перестало дышаться и всё, а я стоял и ошарашено и бесцеремонно разглядывал её с ног до головы… о, боги Поднебесной, да неужели ж такое возможно?…
– Так куда тебе нужно?
– Мне… куда?.. На исторический, – пробормотал я, одновременно попытавшись извиниться на втором слое за своё странное поведение.
– Аааа… а то я подумала, что на медицинский, к психиатрам, – протянула она и весело смотрела на меня.
А ведь почти угадала. Сама не знает, насколько близка к истине.
– Да нет, я просто… просто задумался, а вы так тихо подкрались сзади… – я наконец-то немного пришел в себя и сумел улыбнуться.
– Тогда идём!
– Куда?!
Ох, Алекс, да ты, как я погляжу, совсем голову потерял…
– Туда, куда ты хотел! – она лихо крутанулась на каблучках и зацокала по выщербленной плиточной дорожке. – Исторический находится в хвосте здания, то есть дракона, поэтому вход на факультет расположен именно там, где ты и подумал.
Она шла, не оглядываясь, уверенная в том, что я бегу за ней следом, как послушный щенок. И, конечно же, она была права…
– А ты что, окончил школу и хочешь поступать на истфак?
Ну вот, опять та же история! Да знаю я, знаю, что выгляжу моложе своих двадцати шести лет! Вечно охранники ночных клубов останавливают на входе, так что приходится доставать водительские права или паспорт и под ехидные насмешки друзей или, того хуже, подруг доказывать своё совершеннолетие. Но чтобы красивая женщина принимала меня за школьника! Это, знаете ли, уже слишком! Она что, не заметила мой бэдж иностранного подданного?! Хотя, может, и впрямь не заметила… Я скосил глаза вниз. Прилепленная утром на футболку фиолетовая клякса-иностранка едва выглядывала из-под полы расстегнутой рубашки. А, возможно… возможно, это и к лучшему…
– Вовсе нет. Я уже учусь в универе… на инязе, – мрачно соврал я.
– О, на инязе? – Тай, как она представилась мне на втором слое, одарила меня очередным насмешливым взглядом. – Будущий переводчик?
– Ну да, – ещё мрачнее подтвердил я.
– Тогда понятно, почему ты от женщин скачешь, как дикий. И с какого же языка переводишь?
– С русского, арабского, японского, ну и ещё так, по мелочи, типа америколы…
Все языки перечислять я не стал, хватит с неё и такого списка.
– О! – мне показалось, что в её голосе проскользнул оттенок уважения. – Молодец! Насколько я в этом разбираюсь, это очень круто! А зачем тебе понадобился исторический?
– Да задали перевести на русский одну работу здешнего препода, а мне непонятны некоторые моменты. Никак не могу разобраться, что он имел в виду, особенно на втором слое. Вот, хотел найти его самого и спросить.
– Понятно, – она улыбнулась. – К сожалению, не могу тебе помочь, сама я работаю на другом факультете, мало кого тут знаю, да и со временем цейтнот. А мы, собственно говоря, уже и пришли. Тебе прямо через холл, видишь вон ту дверь с двумя фигурами императоров по бокам? Это их деканат, там спросишь. А мне наверх.
– Подождите!..
Я хотел остановить её, задержать под любым предлогом, как любой мужчина инстинктивно хочет удержать рядом с собой красивую женщину, но её точеная фигурка уже исчезла за дверями лифта.
Через пару часов моего «расследования» мне стало ясно, что имя профессора Линга действует на людей подобно разряду полицейского электрошокера. Как только я произносил его имя, приветливые улыбки на лицах мгновенно сменялись непроницаемой маской, кто-то, напрочь забыв про пресловутую китайскую вежливость, утыкался в бумаги и переставал реагировать на мои расспросы, а некоторые так и вовсе сбегали от меня под всевозможными предлогами, а то и без. Проболтавшись полдня по бесконечным коридорам гуманитарного корпуса, я выяснил только одно: примерно с год назад профессор Линг уволился из университета и исчез. О дальнейшей его судьбе никто не знал… ну, или не хотел говорить.
Когда моя голова начала гудеть от пустых расспросов, а живот свело от голода, я ввалился в студенческую кафешку, уютно разместившуюся в левом драконьем глазу. Пристроился там за столиком у прозрачной линзы-стены, буквально за минуту проглотил целую пиалу риса с какой-то сложной смесью водорослей и приправ, а потом долго-долго сидел с чашкой ароматного травяного чая в руках, приправленного горьковатым горным медом, и смотрел, как высокое сянганское небо заливает тяжёлосерой акварелью туч, как первые тёплые капли неуверенно сползают по пыльному стеклу…
Ну вот и всё, тупик, дальше идти некуда. Как иностранец, ты здесь на птичьих правах, да к тому же с тебя не спускают глаз… Плюнуть на всякую осторожность и, несмотря ни на что, попытаться найти таинственно исчезнувшего профессора? Я хмыкнул. Да лучше уж сразу обратиться к тем парням в серых костюмах, что ходят за тобой по пятам. Они-то уж точно знают. Сэкономишь время и силы – сразу же вышлют из страны, и делу конец… А, может быть, ты вообще зря всё так усложняешь? Может быть, профессор Линг просто устал от научной деятельности и решил посвятить себя литературному творчеству? Удалился в тихое местечко и пописывает там себе свои любимые любовные романы?
Я откинулся на спинку кресла, поражаясь собственной тупости. Ну, конечно же, любовные романы! Второй слой!!! Как я мог упустить его из виду?! Перевод того исследования мне заказала наша академия наук, так? Так. Но обычно для таких работ заказывают перевод только первого слоя, потому что второй слой нахрен никому не нужен, верно? Верно. Но мне заказали перевод обоих слоев, потому что… потому что так, скорее всего, было оговорено контракте. А тот факт, что так было оговорено в контракте, означает, что автор придает большое значение тому, что написано не только на первом, но и на втором слое… То есть мнит себя… мммм… литератором, так сказать, из чего вытекает… из чего вытекает, что, желая повысить своё писательское мастерство, профессор мог быть как-то связан с филологическим факультетом, и его работы, вполне вероятно, могут храниться не только в библиотеке исторической литературы, но и на филфаке… Разумеется, умственно-аналитические способности службы безопасности Поднебесной недооценивать тоже не стоило, но чем чёрт не шутит?..
Филологический факультет располагался в отдельно стоящем корпусе-дракончике цвета тусклого чароита, притулившемся среди высоких кленов в паре сотен метров отсюда. Я мелкой рысью промчался по запутанным дорожкам парка, с наслаждением вдыхая напоенный влагой воздух и радуясь тому, что дождь стих, и… и не успел. Уже на самом выходе из зеленой гущи, на самом пороге, рванул коварный порыв ветра, будто поджидал-дожидался специально меня, тяжёлая листва весело затрепетала, зашелестела, обдала меня с головы до пят ушатом холодной воды и – радостно захлопала в ладоши, засмеялась оттого, что вот-таки удалась проказа, поймала молодого наглеца…
Так я и влетел в корпус филфака. Пожилая консьержка на входе равнодушно посмотрела на мою мокрую голову, с которой струйками стекала дождевая вода, но ничего не сказала. Видимо, была привычна к эксцентричности начинающих гениев.
Что ж, продолжим наше расследование…
Поплутав полчаса по темным путаным переходам и порасспросив десяток студентов, я наконец остановился перед дверью, на которой прямо ножом по дереву, без всяких там церемоний, была выцарапана надпись «Литературный клуб», на втором слое гласившая «Перед входом остановись и подумай – а нужно ли это Миру». Ого, ничего себе, предупреждение… Я замер, как вкопанный… А ведь и впрямь, Алекс, об этом ты не подумал?.. Вот ты ищешь чего-то, пытаешься до чего-то докопаться – а нужно ли это миру? Может быть, мир прекрасно обойдется и без этого, а?
Сомнения, сомнения, опять одни сомнения. Когда-нибудь они сожрут тебя заживо, параноик ты конченный. Я зло тряхнул головой… Да плевать мне на весь мир. Мир-то, может, и обойдется, а вот я… Я – нет! Решительно потянулся к дверной ручке и… опять не успел!
Дверь резко распахнулась, из неё вылетела молодая женщина со стопкой шёлковых отрезов в руках, с размаху налетела на меня, отчего все её лоскуты разлетелись по сторонам облаком пёстрых бабочек, застыла на месте и подняла на меня удивлённые глаза.
– Это опять ты?!
Я не менее оторопело посмотрел на Тай, потом перевёл глаза на радужное многоцветье у себя под ногами… вот чёрт, и откуда только она здесь взялась? Надо же было наткнуться на неё снова… Совпаденье? А если нет? А даже если и совпаденье, к добру оно или нет? Эх, знал бы, где упасть, соломки бы подстелил, вот точно конченный параноик…
– Извини…
Я опустился на корточки и принялся поспешно собирать шёлковые отрезы. Тай даже не пошевелилась, не сделала вид, что пытается мне помочь. Так и стояла, как королева, и смотрела сверху вниз, как я копошусь у неё под ногами, аккуратно складывая в стопку тонкие листы шёлка с неумело-первокурсничьей любовной лирикой…
– Да ты тоже извини, – она улыбнулась. – Просто сам виноват, стоишь под дверью, как страж из императорской терракотовой армии!
Ах, вот значит как, я же ещё и виноват в том, что она носится по зданию, как угорелая, и сшибает с ног нормальных людей!
– Так здесь же написано «Остановись и подумай». Вот я стоял и думал, – пробурчал я себе под нос, уткнувшись глазами в пол и продолжая разглаживать тонкий шёлк.
– А-а-а, тогда всё понятно, – протянула Тай, – и что написал? Поэму, роман или стихи?
– Ничего.
Я положил в стопку последний отрез и поднял на неё глаза. Ну, вообще-то, честно говоря, не на неё. До её лица мой взгляд не дошёл, застопорившись гораздо ниже, на уровне её коленей… вот это да!.. И что там наш злобный старикашка-бог смеет вещать в Библии о любодействе после того, как собственными же руками сотворил такое… такие… вот такие, как эти… круглые, чуть полноватые, персиковые, с ямочками по бокам… Я с трудом проглотил слюну и слегка подался назад, потому что почувствовал, ощутил всем своим мужским нутром, что было слишком близко, что уже готов был – да что там готов, мысленно уже сделал и это, и многое другое, куда мне угнаться за собственной похотливой фантазией? – так вот готов был вжаться лицом в эти коленки, забыть обо всём и вся, о всех своих поисках и сомнениях, об этом неуловимом профессоре с его дурацкими измышлениями на существующем разве что в его и моей голове третьем слое… В конце концов, может, не только миру, но и мне самому это нахрен не нужно, и я так давно не прижимался к тёплому женскому телу…
– Нравятся?
Тай насмешливо взирала на меня сверху вниз. А я наконец-то сумел довести взгляд до её глаз, улыбнулся ей в ответ и покачал головой:
– Не то слово…
Она чуть посерьезнела и продолжала молча разглядывать меня.
– А… а что ты делаешь сегодня вечером? Может быть, встретимся? Я хочу тебя куда-нибудь пригласить…
О, господи, Алекс, ну вот что это такое? Чего ты там бормочешь? Разве так разговаривают с красивыми женщинами, а? Школьник, десятый класс, не больше, ей-богу. Тай была права…
– Пригласить? Меня? – она с сомнением посмотрела на мою мокрую прилипшую к телу футболку и джинсы.
Ну да, вид не очень впечатляющий, согласен. Не мачо, чего там говорить, совсем не мачо…
– Не думай, у меня есть деньги. Я подрабатываю… переводами…
Ой, Алекс, ну и несет же тебя в твоем косноязычии, причем несет явно не туда…
– И мне нравится один старый ресторанчик на пике Виктории…
– О, даже так? Ну как же я могу отказать мужчине, который приглашает меня на свидание, стоя передо мной на коленях? – Тай почти откровенно смеялась. – Такое даже со мной случается нечасто. Сегодня я заканчиваю работу в семь!
Она проворно присела, подобрала с пола стопку шёлковых листов и через мгновение уже скрылась за ближайшим поворотом… Чёрт, а ведь мне даже не пришло в голову, что я всё это время разговаривал с ней, сидя у её ног…
Остаток дня я провёл, зарывшись с головой в старинный стихотворный трактат, написанный ещё на однослойном вэньяне и посвященный так называемой философии воды, который я купил тут же, в небольшой книжной лавке в хвосте дракона. Мозг, привыкший к неизменному второму слою, упорно выискивал скрытый подсмысл в вычерченной чёрной тушью на желтоватой бамбуковой бумаге иероглифике. «Будь водой, будь везде и будь всем, будь в этом Мире – Миру нужно не твое благо, но твое участие…» За стеклом снова шумел дождь, исхлестывая размашистыми струями воды университетские здания и парковую зелень. Да уж, хорошая фраза, прямо в яблочко. Я усмехнулся. То, что я пытаюсь сделать, до чего пытаюсь докопаться – принесет ли это благо миру? Как раз в этом-то я сомневался. Наверное, лучше было бы оставить всё, как есть – лучше и для меня, и для других…
Голова стала тяжёлой, в висках пульсировало. Я откинулся на спинку кресла и смотрел, как серые тучи превращают город за окном в смутный призрак. «Стань водой… признай, что любой из путей, что открываются твоему взору, иль даже скрыты от него, несут в себе истинность, коль существуют… и выбери лишь тот из них, что ты сочтешь истинным лишь для себя и лишь в тот миг, когда ты делаешь свой выбор…» Легко сказать. А как его выбрать, этот путь? Как понять, который из путей истинен хотя бы для тебя и хотя бы в этот короткий и единственный миг, когда в голове всё спуталось, переплелось и сбилось комками, как в тех ошметках старой паутины, что свисают с древней винтовой лестницы в ненавидимой мною Башне переводчиков?
– Лёшка, ты похож на бездомного брошенного кота, которого хочется прижать к себе и согреть, – Аля приглушено засмеялась, словно отдав на съедение ночной тьме все свои звонкие нотки, и нежно взъерошила мои влажные от пота волосы. Я склонился над ней ещё ниже, к её смутно светящемуся овалу лица, к её шепчущим губам, прижался щекой к исподней стороне её руки, туда, где вдоль нежной кожи вьётся едва уловимый бесстыже-сладостый аромат, и едва не застонал от удовольствия.
– …такты захотела заняться со мной любовью только потому, что я похож на уличного кота?..
По правде говоря, не очень-то приятно слышать подобные признания от женщины, с которой ты только что в первый раз занимался любовью и которую ты… ты… ну давай же, Алекс, давай, договаривай! Неужто слабо признаться в этом даже самому себе?., которую ты… любишь.
– Да… и поэтому тоже… Но ты ничего-ничего не понимаешь… Ты слышишь меня? Ни-че-го. Ничегошеньки… Потому что ты глупый и гадкий мальчишка с глазами, как у брошенного уличного кота… И я хочу сделать тебе хорошо… чтобы ты забыл обо всём-обо всём… и обо всех… И любил только меня… Иди ко мне… – её шёпот становился всё горячее, всё настойчивее, и я тонул в нём, и в ней, и в этой жаркой ночи, и слышал, как в ответ с моих губ срывается что-то такое нежное, что и вслух-то сказать было стыдно, и я задыхался от этой нежности, и чувствовал, как её тело становится моим, моим… моим…
Я встряхнул головой. Да что это за адское наваждение?! После твоего разрыва с Алей прошло уже больше года, так какого чёрта ты опять, в стотысячный, в треклятый миллионный раз об этом вспоминаешь? Ты должен понять, сказать себе раз и навсегда, что ничего уже не вернуть, не исправить, что о ней нужно забыть… Да-да, именно так, приказать себе забыть, запретить себе думать о ней – раз и навсегда! В конце концов, мужчина ты или слабак, тряпка? Так сотри ж её из своей чёртовой памяти подчистую!..
А хотя с чего вдруг ты так распсиховался? Неужели и впрямь из-за этих воспоминаний или… или причина гораздо проще? А именно в твоей потенции? Вернее, в абсолютном и беспардонном её отсутствии в данный конкретный момент времени, когда она так нужна, а у тебя, как ни старайся…
Я склонился над Тай и провел щекой между её грудей. Ничего. Полный, стерильный ноль. Мои поцелуи соскальзывали с её гладкой фарфоровой кожи, не оставляя на ней ни следа возбуждения, словно им попросту не было за что зацепиться. Я скользил руками по её безупречному телу, стараясь отыскать на нём хоть малейший изъян, хоть одну неудачно прилепившуюся родинку или даже царапинку, которые могли бы притянуть, закрутить вокруг себя тёмную воронку сладострастия. Но не находил ничего. Неужели для физической любви нам нужно несовершенное тело?!.. Наконец, я сдался. Бессильно откинулся на спину на громадной цветастой постели, стоявшей прямо напротив окна, за которым по чёрной глади залива мельтешили светляки джонок и прогулочных катеров, и закрыл глаза.
– Извини, малышка… Видимо, я сегодня устал. Сделай всё сама…
Почему-то она не обиделась, не оскорбилась на подобное моё хамство; оказалась опытной, несмотря на своё безупречно-совершенное тело, опытной именно так, как надо, теми едва уловимыми движениями бедер, от которых у мужчин пересыхает во рту и прокатывается по телу, уходит в самый низ живота мощная, вздымающая плоть волна наслаждения… и… и кто там говорил об отсутствии потенции в двадцать шесть лет?
– Ляо-Ша – какое странное имя, – Тай расслабленно водила пальчиком по моей груди. – А что ты всё-таки делал у нас на филфаке?
– Ждал тебя, – улыбнулся я.
– Я это уже поняла, – она потянулась вверх и нежно укусила меня за губу. – И всё же…?
– Искал одного человека.
– И на историческом тоже?
– И на историческом…
– И кого же?
Эх, была не была. В конце концов, о моих вчерашних розысках спецслужбам наверняка уже всё известно, тем более что я особо и не скрывался. Поэтому чего я теряю?
– Профессора Линга.
Тай отпрянула от меня так резко, что от неожиданности я сам едва не подскочил на постели. Ничего себе реакция на имя обычного преподавателя… Интересно, куда же я всё-таки влип?
– И зачем он тебе?
– Да я тебе уже говорил. Чтобы проконсультироваться. Мне на практике перевода задали перевести на русский одну его работу, а я никак не могу разобраться с некоторыми моментами, не могу понять, что именно он имел в виду. Вот и хотел спросить у него самого…
– Ты врешь, – Тай сидела на кровати и пристально смотрела на меня.
– …Вру, – кивнул я.
Чёрт, Алекс, уж в твоём-то возрасте пора научиться врать женщинам… мммм… более убедительно!
Я тоже привстал на постели, обмотал вокруг бедер простыню – да нет, никакой повышенной стыдливостью я не страдаю, просто не могу вести разговоры с женщинами на отвлеченные от секса темы в голом виде – и пододвинулся к Тай.
– Солнышко, понимаешь, мне правда нужно найти этого человека. Не для плохих целей, поверь мне. Просто мне нужно кое-что у него спросить. Это связано с его исследованиями. И очень важно для меня. Я вчера попытался его найти, потратил полдня, но мне сказали, что он уволился полгода назад, и, где он сейчас, никто не знает. Тогда я попытался найти его последние работы, чтобы попробовать разобраться самому, но тоже никакого результата. Поэтому я и подумал, что, может быть, у вас на филфаке остались какие-то его труды…
Тай продолжала смотреть на меня с подозрением, но, кажется, немного успокоилась. Ещё бы, когда на втором слое страстно внушаешь женщине о том, как безумно хорошо тебе с ней было в постели….
– Так ты ничего не знаешь?
– О чем?
– О том, что твой профессор сошел с ума и его были вынуждены поместить в клинику для душевнобольных? Оказалось, что он уже пару лет страдал сильнейшим психическим расстройством, но ему удавалось как-то скрывать это от окружающих, даже от родных, представляешь? Но потом уже скрывать стало невозможно… К нам приходили из службы безопасности, изъяли все его работы, сказали, что они неблагоприятно воздействуют на подсознание человека и могут привести к таким же последствиям, как у профессора.
– Теперь понятно…
Ну вот, Алекс, теперь-то точно тупик. Работ профессора в свободном доступе не осталось, все прибраны к рукам спецслужбами. Попытаться пробраться к нему в больницу? Ну, во-первых, неизвестно, в какой клинике он находится. А, во-вторых, если всё так серьёзно, то наверняка к нему приставлена такая охрана, что и комар не пролетит…
– А ты ведь не местный, да?
Я улыбнулся и покачал головой:
– Не местный. Почти не местный.
– И откуда ты? – Тай пристально смотрела на меня.
– Из России.
– И ты не студент?
– Нет. Хотя был им когда-то, конечно. Но сейчас я работаю, уже пять лет. Переводчиком.
Она сидела на постели, поджав по себя ноги, и молчала. Какой я всё же козёл…
Я протянул руку и ласково провел ладонью по её волосам.
– Прости, солнышко. Я не хотел так, правда. Не хотел тебя обманывать.
По крайней мере, нарочно. Просто не знал, как поступить лучше…
Неожиданно она подняла голову и посмотрела на меня каким-то странным, бессмысленно-нежным взглядом:
– А знаешь, мне всё равно, кто ты… Ты… замечательный, кем бы ты ни был…
Потом обвила меня руками, прижалась ко мне своей полной грудью и, уже медленно сползая вниз, скользя языком по моему животу, пробормотала:
– Я вспомнила, у меня где-то осталась одна работа этого твоего профессора… Принес нам её в литературный клуб почти перед тем, как его забрали… Я взяла её домой, чтобы почитать, отредактировать второй слой. А потом, когда всё это началось, совсем про не забыла. Лежит где-то в книжном шкафу. Я тебе ее найду потом… потом, хорошо?.. Мой милый…
Уже под утро, когда свежий ветер наполнил просторную комнату шумом прибоя и терпким соленым воздухом, я дрожащими руками расправил на полу трехметровый отрез ткани. Уставшая Тай, которую после нескольких бурных любовных спаррингов я безжалостно заставил искать в шкафу обещанную работу профессора, мирно спала на своей королевской постели. От волнения иероглифы прыгали у меня перед глазами, я до боли всматривался в узорчатые строки… Ничего. Совсем ничего. Я посмотрел на дату. Написано всего семь месяцев назад. На полтора года позже, чем то исследование, которое я переводил в России… Ну а что, собственно говоря, ты хотел? В глубине души ты же знал, с самого начала знал, что всё, что привиделось тебе той ночью, – не более чем бред… Но ты обрадовался этому бреду! Вцепился в него мертвой хваткой, ухватился как за предлог, лишь бы только куда-то бежать, что-то делать, искать, суетиться, потому что… потому что уже вовсе невозможно было, невыносимо жить наедине со своими мыслями… с самим собой…
Я поднялся с пола, прошел на кухню и поставил на огонь крошечный стеклянный чайник. Отыскал в верхнем шкафу бумажный пакетик с зеленым лунцзинем и бросил щепотку в заварник. Вскоре плоские листочки начали медленно набухать, в прозрачной воде заскользили золотистые и зеленоватые змейки, воспаряя в воздух терпкими весенними ароматами. Отрез пудрового шёлка лежал тут же, на столе, куда я его в сердцах швырнул по приходу на кухню, и весёлый утренний бриз ласково теребил свисавший со стола край ткани. Я бездумно смотрел на мягкие переливы шёлка, и вдруг вновь почувствовал это. Это было странное чувство, словно на глади реки кто-то тонким прутиком только что написал свою тайную мысль. Водная гладь безмятежна, но ещё хранит на себе след чужой тайны… Я подошел к столу и прочитал. Это была та же самая мысль, которую я прочитал несколько дней назад, с раскалывающейся от похмелья головой, сидя на полу своей воронежской квартиры. Только на этот раз выраженная более четко, ясно и убедительно. Дышать стало тяжело, на лбу выступили капли ледяного пота. Я дрожащей рукой поставил чашку с чаем на стол и медленно сполз на холодный кафель.
Легкий шорох резко выдернул меня в реальность. Я дернулся, больно ударился затылком о ножку стола и вспрыгнул на ноги. Ох, Алекс, нервы тебе лечить надо, причем срочно, пока голова цела… Это была Тай, ещё до конца не проснувшаяся, завернутая в складки чего-то карамельно-молочно-жемчужного и оттого похожая на старинную китайскую куколку.
– Ляо-Ша, с тобой всё в порядке? – она зевнула. – Ты что, совсем не спал?
– Да… так и не смог заснуть, – пробормотал я, поспешно собираясь с мыслями. – После ночи с тобой…
Она подошла к столу, мельком взглянула на развернутый лоскут:
– А, понятно, чем занимался… И что ты нашел в этом профессоре Линге?
– Ничего особенного. Всё, что мне было нужно, я уже нашел.
Я присел на краешек стола, обхватил её за талию, притянул, прижал к себе, что есть силы. Ощутил её тёплое дыхание где-то между своим плечом и ухом, прикоснулся губами к её волосам, пахнувшим мною, и прошептал:
– Мне с тобой было очень-очень хорошо… ты меня слышишь?.. Спасибо тебе…
И, уже выскользнув от неё неверным предательским змеем, у самого порога извиняющимся голосом пробормотал:
– Тай, солнышко, мне нужно идти, хорошо? Я постараюсь тебе позвонить…
И выскочил за дверь.
Не люблю… ненавижу подобные сцены! И ненавижу себя за то, что вынужден их разыгрывать! И такие отношения тоже ненавижу! Ради чего всё это?! Ради каких там ещё высших целей, которые, как известно, никогда и ничего не способны оправдать?
И… и как же всегда невыносимо больно рвать тонкие ниточки-паутинки, которые протягиваются между людьми иногда годами, а иногда сразу же, за одно мгновение, стоит лишь сказать первое «Привет!»…
Несмотря на очень раннее утро, старомодный и трудолюбивый паромчик «Стар Фэрри» уже деловито пыхтел у причала. Я зашел на нижнюю зеленую палубу, где на неудобных деревянных скамьях дремало с десяток местных жителей. Гавань была подернута нежной утренней дымкой. Противоположный берег сонно щерился зубьями небоскребов, местами уцелевших и отливавших сизоватым блеском зеркальных стен, но большей частью полуобрушенных, изъеденных чёрным кариесом выбитых окон… Я облокотился о вытертые перила и смотрел вниз на воду, где в мягких струях, расходившихся по сторонам от тяжёлого днища-утюга, резвились оранжевые рыбки. Вдруг вдоль борта у самой ватерлинии я заметил какую-то надпись. Чтобы её прочитать, мне пришлось встать на приступок и так сильно перегнуться через перила, что лицо обдало россыпью соленых брызг.
…«Не плыви по течению. Не плыви против течения», и на втором слое «Плыви поперек него, если хочешь достичь берега», – гласили обшарпанные иероглифы.
– Эй, парень, смотри не свались за борт, – внезапно раздался откуда-то сверху добродушный голос. Я поднял голову и увидел на верхней белоснежной палубе самого настоящего капитана в белоснежной рубашке с почти такой же белоснежной аккуратной бородкой.
– А что ж вы так низко сделали надпись? Держу пари, у вас из-за неё не один десяток пассажиров пошел на корм рыбам?
– Вообще-то эта надпись не для любопытных пассажиров, – капитан весело рассмеялся. – А для меня.
– Для вас? Зачем? – удивился я.
– Да так, помогает… по жизни, – он неопределенно махнул рукой и вернулся на капитанский мостик.
«Не плыви по течению, не плыви против течения»… Интересно, Алекс, а куда плывешь ты? Что не по течению, это уж точно. И судя по тому, что сейчас ты сидишь на этом пароме, а не в какой-нибудь российской или китайской каталажке, то и против течения ты пока тоже не плыл – по крайней мере, так явно… А вот плывешь ли ты, куда тебе надо? Или туда, куда надо… кому-то? Куда тебя так мягко, но упорно подталкивают? Слишком уж много случайных совпадений и везений, не кажется ли тебе? Взять хотя бы одно беспрепятственное пересечение границы (это в нашито дни!) или случайное знакомство с Тай, которая, как оказалось, так много знает о профессоре и даже сохранила одну из его последних работ! Но ты пока предпочитаешь закрывать глаза на эти поцелуи фортуны. Ладно, твое дело… Остается только надеяться, что тебя попросту не толкают ко дну…
Когда паром мягко ткнулся бортом в резиновый причал и жидкая вереница пассажиров потянулась по трапу на берег, я отыскал глазами капитана, стоявшего на своём мостике, и прокричал ему:
– Мне тоже помогло! Спасибо!
Тай сказала мне, что профессор Линг жил со своей семьей на Новых территориях в небольшой деревушке, приютившейся у подножия гор чуть вглубь от побережья. Сама она в гостях у профессора никогда не была, но отыскала в дальних закоулках своего планшетника его старый адрес. Жила ли его семья по-прежнему там, она не знала. Но я был рад и этим сведениям. Хоть какая-то зацепка… В то мгновение, когда я вновь уловил ту ускользающую мысль на третьем слое, я понял – окончательно и бесповоротно – что должен встретиться с профессором. Найти его и выяснить у него всё. Вытрясти из его головы, больной или здоровой, всё, что он знает, до мельчайших и незначительнейших подробностей. Что бы мне это ни стоило, пусть даже за мной будут гнаться все спецслужбы мира… Ну, на тот момент я ещё не знал, сколь пророческим окажется это данное мне самому себе обещание.
Дребезжащий монорельс с распахнутыми настежь окнами, опасно накреняясь на крутом повороте, въехал в лесную гущу, где меня тут же оглушил неимоверный гомон птиц. Просека вилась промеж уродливоузловатых стволов камфорных деревьев, мощных столпов кленов и низкоросло-раскидистых пальм и была настолько узкой, что, казалось, временами красная обшарпанная стенка вагона скрежещет о кряжистые стволы.
– Вы можете выйти на этой остановке или на следующей, – повернулся ко мне кондуктор, у которого я на терминале монорельса добрые десять минут пытался выяснить, смогу ли я доехать на этом маршруте до нужной мне деревушки. – От этой остановки дорога короче, но идти придется лесом, по тропинке. А от следующей дорога чуть дальше, но можно подъехать на автобусе или на попутной машине.
Я поблагодарил кондуктора и, дождавшись, когда монорельс притормозит перед очередным крутым виражом, оперся рукой о низкий бортик окна и выпрыгнул из вагона. Кондуктор ошарашено посмотрел мне вслед – видно, нечасто местные жители пренебрегали дверями подобным образом – и убрал палец с кнопки остановки. Монорельс весело прогрохотал мимо крошечной платформы и исчез за поворотом. Кроме меня желающих выйти на этой станции не оказалось.
Тропинка и вправду оказалась лесной, настоящей; она то карабкалась вверх по крутым склонам, то петляла между огромными валунами и деревянными волнами эритьеры, а в одном месте пересекала по хлипкому подвесному мостику горный ручей. Я сошел с мостка, пробрался по скользким камням к воде, встал на колени на большом плоском булыжнике, опустил голову в поток… и завопил! Вода была студеной, адски студеной! Все кости черепа заломило сразу и одновременно. Но зато и мысли прояснило тоже сразу и одновременно. Я выдернул голову из ручья, сел на камне торчком, как китайский болванчик, боясь шевельнуть головой, ощущая, как ледяные струйки скользят по разгоряченной коже… Идиот!!! Господи, какой же ты идиот!!! Распоследний тупица! Ты должен был заметить, почувствовать это сразу! Да твоя сраная, твою мать, интуиция должна была забить во все колокола! Ткнуть тебя мордой в то, что их не было! Их… тех самых, скучных и неприметных, в серых костюмах… твоего полуофициального «эскорта», которым в плановом порядке всегда и везде снабжают всех иностранцев.
Да уж, Алекс, чем может быть вызвано подобное доверие, догадаться нетрудно. Либо они знают, куда ты направляешься, и ждут тебя там, на месте; либо просто-напросто послали за тобой настоящий "хвост", обнаружить который тебе с твоей потрясающей приметливостью не стоит и надеяться… Но когда же они всё-таки исчезли? Вчера утром по дороге в универ они ещё были, это точно. Да и потом, когда ты встретил после работы Тай, ловил такси на университетской площади, они мельтешили сзади. А вот когда вы вышли из ресторанчика… да кто ж их знает, были они там или нет?! Ты же в этот момент был занят изучением строения женского тела, активно шаря у Тай под блузкой, так что окружающий мир тебя в принципе не интересовал…
Я пролез через заросли прибрежной травы и стал подниматься вверх по вырубленным в камнях ступеням. В конце концов, Алекс, всё это абсолютно логично. Да, ты прожил в этой стране четырнадцать лет, но это не твоя страна! Не твоя, понимаешь? Чужая. И ты не имеешь никакого права лезть в их дела. Это их язык, пусть они с ним и разбираются, появись у него ещё хоть десяток слоев с самыми безумными подсмыслами.
И если с тобой случится что-то плохое, в этом будешь виноват только ты, а не они – потому что они просто-напросто защищают себя и свои национальные интересы.
Внезапно я остановился и расхохотался вслух. Да уж, тщеславие – поистине неискоренимый порок. Неужто ты и правда всерьёз полагаешь, будто можешь оказаться опасным для интересов такой страны, как Поднебесная? Да и вообще какой бы то ни было страны? Оказывается, вдобавок к вялотекущей шизофрении и параноидальным синдромам у тебя ещё и мания величия, дружок! Да сделай ты что угодно, хоть распни себя на кресте, мир этого и не заметит!.. Кстати, насчет шизофрении… не знаю, как справляются со своими внутренними голосами другие люди, но мой мне хотелось придушить с завидной периодичностью…
Тропинка постепенно стала шире и ровнее и вскоре вывела меня к деревне. В первом же доме мне подробно объяснили, как найти жилище профессора, и через десять минут я уже стоял перед приземистым домом, укрывшимся за плотным бруствером из розовых кустов. Мелкие, с рваными лепестками розы всех оттенков палой листвы источали вокруг себя вязкий аромат. Я подумал, что, пожалуй, стоило бы осмотреться, проверить, нет ли засады, но потом отказался от этой мысли – не с моими навыками начинающего шпиона этим заниматься – и тихонько постучал в дверь.
– Да, мой муж не совсем здоров и сейчас находится на лечении в клинике, – сухо ответила мне немолодая женщина с усталым лицом. – Большего я вам сказать не могу.
Она отвела от меня безжизненные глаза в темных провалах глазниц и молча вышла из комнаты, оставив меня одного. Никакого китайского гостеприимства, никакой традиционной чашечки чая. Что это? Печаль? Страх? Я огляделся. Просторная гостиная была густо напоена розовым ароматом и солнечными лучами, в воздухе безмятежно парили пылинки, медленно оседая на изысканную резную мебель. Я подошел к высокому книжному шкафу и провел ладонью по запыленному стеклу. Пустые полки, как и всё вокруг, были покрыты толстым слоем пыли; только внизу валялась пара алых рулонов, судя по всему, сочинения партийных лидеров. В доме царила кладбищенская тишина; казалось, женщина растворилась в воздухе, как только вышла из комнаты. Ну вот и всё. Больше здесь искать было нечего.
Я аккуратно прикрыл за собой дверь и спустился по каменным ступенькам. Почему-то я был уверен, что здесь должно было произойти что-то важное, что даст мне, если и не ключ к разгадке тайны, то какой-то явный знак, зацепку… Но вместо этого лишь запустенье и тишина. Только легкий ветерок лениво перебирал опавшие лепестки роз, когда я шел по выложенной камнями дорожке.
Вдруг под одним из кустов я заметил какой-то яркий предмет. Я остановился, раздвинул колючие ветки. И улыбнулся. Там, спрятанный подальше от докучливых взрослых глаз, стоял игрушечный грузовичок, а рядом сиротливо валялось отломанное колесо и кузов. Да уж, серьезная поломка. Почему-то раньше мне не приходило в голову, что у профессора могут быть дети.
Больно ободрав руку о зверские колючки, я вытащил на свет божий грузовик и валявшиеся рядом детали. Судя по вмятинам на кабине, машина побывала не в одной страшной аварии. Я присел на дорожку и попытался приладить колесо к оси, но отверстие было слишком разработанным, и, как только я ставил грузовик на землю, колесо тут же соскакивало. Тогда я отыскал в кармане носовой платок, зубами оторвал от него узкий лоскут, обмотал его вокруг оси, послюнявил и с силой насадил поверх колесо. Теперь оно сидело туго. Осталось разобраться с кузовом.
Похоже, все обитатели этого дома двигались бесшумно, как привидения. Даже дети. Только по легкому сопению за моей спиной я понял, что там кто-то стоит. Я осторожно скосил глаза вправо и посмотрел на хозяина машины. Тот зачарованно разглядывал отремонтированное транспортное средство.
– Я тоже пробовал вставить колесо, но оно у меня всегда отпадало, – наконец сказал он, не глядя на меня. – Как вам это удалось?
– Ты же сам видел, – я улыбнулся. – Ты следил за мной с самого начала.
– Не следил. Просто смотрел, – уточнил мальчишка. – Но из-за вашей спины ничего не было видно.
Минут сорок мы вместе разбирались со всеми премудростями ремонта автомобилей. Уж в чём в чём, а в этом-то деле я был мастер – игрушки в нашем спортинтернате ценились на вес золота…
– Ну вот, теперь ты сможешь чинить свои автомобили сам. А мне пора идти, – я поднялся и потрепал китайчонка по голове. Если бы Аля тогда не избавилась от нашего будущего ребенка, года через четыре у нас был бы такой же сынишка…
Тогда я вернулся после трехмесячной командировки в Канаду и случайно встретил в аэропортовской кафешке своего хорошего приятеля, работавшего врачом-хирургом в нашей областной больнице и по совместительству инструктором ножевого боя, на чем мы, собственно говоря, и сошлись. Мы уже прощались, когда он тронул меня за рукав куртки и, немного смущаясь, сказал:
– Ты смотри там, Алекс, поосторожнее. Не переусердствуй. А то вернулся, соскучился. Набросишься на Алину, как тот жеребец, а она всё же перенесла хирургическую операцию, как ни крути…
– Какую ещё операцию? – ошарашено спросил я.
– Ну как же, аборт даже на таком небольшом сроке – не такой уж пустяк.
Помню, как после его слов сознание резанула жгучая боль, как начал задыхаться оттого, что легкие скрутило мертвой судорогой, как потом уже, когда встретился с Алей, говорил ей через мутную пелену боли что-то плохое, страшное, что больше не хочу, не могу её видеть никогда, никогда в жизни, и как Аля стояла с белым мертвым лицом… Тогда, во время того ужасного и окончательного разговора, она сказала, что мне нужно было бы родиться не мужиком, а бабой, нарожать себе десяток детишек и нянчиться с ними как курица-наседка. Не знаю, как насчет нарожать – честно говоря, этот процесс представлялся мне самым экстремальным из всех, что придумал извращенный ум матушки-природы. Пусть лучше рожают сами… Но они же должны отдавать себе отчёт в том, что в этом деле мы полностью зависим от них!
– Вы ищите моего папу?
Я застыл на месте. Откуда он знает? Подслушал наш разговор с его матерью? Что касается меня, то я бы ни за что на свете не стал выпытывать у ребенка семейные тайны, потому что это нечестно. Но этот вопрос задал не я. Его задали мне, спокойно и внимательно наблюдая за моей реакцией.
– Да, я ищу твоего папу, – я посмотрел на него.
– Зачем?
– Потому что мне нужно с ним поговорить.
– О чем?
– О чем?.. О том, что очень важно для меня. А для него, наверное, нет…
Мальчишка вытащил из кармана потрепанных джинсов смятый конверт и протянул его мне.
– Вот. Папа раз в месяц пишет мне письма, и здесь есть его адрес. Мы с мамой даже ездили к нему один раз. Сначала нужно было ехать на машине, а потом плыть на маленьком корабле…
Я шел по узкой дорожке к автобусной станции, когда из-за невысокой зеленой изгороди, окружавшей местный буддистский храм, бесшумно появились трое в темных костюмах. Заборчик был настолько низким, что я удивился, в какой позе они меня там поджидали – уж не стоя ли на карачках.
– Нам нужно с вами поговорить. Это очень важно для вас! – почти слово в слово повторил один из них фразу, которую я несколько минут назад сказал сам. Однако на втором слое его предостережение стоять и не двигаться звучало куда менее мирно.
Не став выяснять, о чем со мной желали поговорить доблестные представители управления госбезопасности Поднебесной, я перелетел через заборчик, зайцем промчался по лабиринту из пузатых каменных божков, позеленевших то ли от старости, то ли от "многие знания – многие печали", и бросился в лесные заросли. Вскоре топот ног за моей спиной стих. То ли агенты выдохлись, то ли просто решили не тратить на меня силы. Да и впрямь, куда я от них денусь в их-то стране? Может, полуазиатская внешность и спасет меня первое время, позволив смешаться с толпой, но ненадолго.
Я остановился и прислушался. Молодец, оторвался от погони, скептически поздравил я себя. И что дальше? Так и будешь скрываться в лесах? Или лучше уж сразу пойдешь сдашься в российское посольство? У нас в стране хотя бы презумпция невиновности есть, а китайцы так и не удосужились её ввести за последние полтысячи лет…
Я быстро шагал между густых деревьев, автоматически уклоняясь от веток, на которых дремали древесные змейки, и злился сам на себя. Вдруг моя идентификационная карта, которую я предусмотрительно прилепил едва ли не подмышку – вроде и на груди, но и под распахнутой рубашкой незаметна – замигала неоново-оранжевым светом. Я оторопело уставился на неё. Прежде клякса была фиолетовой, что означало, что с визой у меня полный порядок. Оранжевый означал, что срок визы истекает через двадцать четыре часа. Мигающий красный – что срок визы истек и человек находится на территории Поднебесной незаконно. Правда, с таким я никогда не сталкивался. До сих пор…
То, что они отменили мою трехлетнюю визу, это понятно. Но как они передали эту информацию на мою идентификационную карту?! Эта же карта программируется единоразово при въезде в страну с указанием срока визы… ну да, программируется… если только в неё не вживлён приёмо-передатчик вместе со следящим устройством, показывающим моё местонахождение с точностью до десятков метров. Но это же… незаконно! Это же запрещено международной конвенцией о правах иностранных граждан!!! Одно дело – полуофициальный "эскорт", который приставляется ко всем иностранцам якобы в целях их же безопасности, и совсем другое дело – когда на тебя вешают настоящий жучок! Это прямое нарушение моих прав свободного человека!!!
Судя по всему, твои права свободного человека не особо волнуют сотрудников китайских спецслужб, усмехнулся я. Рывком содрал с футболки оранжевую кляксу и повертел в руках. Сломать к чертям собачьим? Поймут сразу… Внезапно я наткнулся взглядом на пару крошечных чёрных глазок. Изумрудная змея толщиной в руку свесилась с дерева в паре метров от меня и раскачивалась, уцепившись хвостом за ветку. Я осторожно подкрался к ней сбоку, завел сзади левую руку и молниеносно схватил чуть пониже зеленой треугольной головки. Потом плотно прижал идентификационную карту к гладкой коже и замотал сверху обрывком носового платка, оставшимся от ремонта машинок.
Уже наступила ночь, когда я добрался до города. Полпути я проехал автостопом, остальную часть прошел пешком, и валился с ног от усталости. В спортинтернате меня наверняка уже ждут, так что соваться туда не стоит. У Тай… да, наверное, тоже… Поэтому я отыскал на набережной недорогую забегаловку для местных, довольно шумную в этот час, и без сил рухнул на стул за единственным свободным столиком в дальнем углу. Как ни странно, никакого страха я не испытывал. В том, что рано или поздно до меня доберутся, я не сомневался, и от этой мысли почему-то становилось спокойнее. Это был вопрос времени – что ж, значит, это время нужно использовать с толком.
Я подозвал пожилую официантку и заказал травяной чай, чем, похоже, вызвал у неё искренний шок. Когда она ушла, я вытащил из рюкзака планшетник и пробежался пальцами по экрану. Тот приветливо мигнул мне, но сразу же выдал надпись: «Заряди батарею, а то вырублюсь через 3 минуты». Извини, дружок, я и правда забыл, что тебе время от времени нужно кушать… Поискал глазами розетку, которая нашлась прямо под моим столиком – и кто только придумал размещать розетки в таком неудобном месте? – размотал шнур и сполз со стула, чтобы воткнуть штекер в тугой разъем.
Внезапно что-то заставило меня обернуться. В кафе вошел невысокий мужчина с типичным нарочито неприметным лицом, подошел к барной стойке, цепким взглядом скользя по полутемному залу, перекинулся парой слов с барменом и энергичным шагом вышел на улицу. Да уж… я всё же надеялся, что их спецслужбы работают не так оперативно.
– Вылезай, вот твой чай, – услышал я сверху насмешливый голос.
Я медленно вылез из-под стола и отряхнул джинсы.
– От тех, кто тебя ищет, под столом не спрячешься, – официантка проворно расстелила тростниковую циновку и поставила на неё массивную глиняную кружку, прикрытую толстой крышкой.
– Да понятно, – улыбнулся я. – Только вы не подумайте, я никого не убивал. И ничего не крал…
– А нас, милок, вовсе не интересует, чего ты там натворил. Мы просто не сдаем своих гостей. А ты раз здесь оказался, значит, тебя сам бог к нам привел.
Она поправила циновку и ушла.
Ха, ничего себе! Это что ж, я попал в какой-то мафиозный притон, где они скрывают своих от властей? Круто! Как в настоящем боевике! Только вот удастся ли тебе потом убедить местные спецслужбы в том, что ты оказался здесь по чистой случайности… ну, или по божьей воле?…
Настой оказался на удивление хорош. По внутренним глиняным стенкам кружки стекали капли эфирных масел, смешивая свой терпкий фимиам с освежающим букетом горных трав и вязким ароматом меда. Вкус был своеобразным, но меня он буквально вернул к жизни. Я достал из кармана мятый конверт, который дал мне сынишка профессора, и прочитал обратный адрес. «Национальный экспериментальный центр психокоррекционных технологий»… Это название мне ничего не говорило. Никогда о таком не слышал. Ладно, сейчас посмотрим.
Я вошел в сеть и отыскал сайт центра. Помнится, мальчишка сказал, что они плыли к папе на корабле, и действительно лечебница находилась на одном из многочисленных островов, которыми в изобилии усеяны воды у побережья Гонконга. Как утверждал сайт, центр представлял собой лечебное учреждение для людей с различными психическими расстройствами и находился под непосредственным патронажем Первой медицинской академии Поднебесной. Ведущие специалисты, самое современное оборудование, передовые методы лечения. Всё понятно, кто бы сомневался. Гостевая книга была наполнена фотографиями плачущих от счастья родственников и бывших пациентов, улыбающихся вполне осознанными, порой даже мудрыми улыбками. Что ж, оптимистично, нечего сказать… Может, Алекс, и тебе стоит заранее подсуетиться и зарезервировать себе местечко в этом раю для психов? Глядишь, и вправду вылечат, когда твои нейронные сети рухнут к чертям собачьим? Насторожила меня одна лишь фраза. О том, что доступ на территорию клиники строго ограничен и требуется предварительно, за месяц, получать разрешение на посещение «только ближайших родственников».
Я открыл карту, нашел похожий на морскую звезду остров с причудливо изрезанной линией побережья и максимально приблизил изображение. Да, всё в точности так, как и было обещано на сайте – «величественные, возвышающие дух скалы; источающие мирру, очищающие сознание хвойные леса; и умиротворяющие душу тёплые воды южно-китайского моря». Жирная красная линия вокруг острова означала категорический запрет на доступ на эту территорию. Очень странно, с чего вдруг такие меры безопасности в отношении обычной психокоррекционной клиники, пусть даже самой передовой? Охраняют, как самый секретный военный объект…
Я откинулся на спинку стула и глотнул травяной отвар. Закрыл глаза, блаженно ощущая, как по телу разбегается тёплая волна. Итак, что ты теперь собираешься делать? Переправишься вплавь с ближайшего острова в надежде на то, что тебя не подстрелят с патрульного катера? Или попытаешься прикинуться психом? Тебе это будет несложно, усмехнулся я… А если всех новоприбывших пациентов первые несколько месяцев держат в изоляторе? Это вполне вероятно. Да и документов у тебя никаких. И даже если тебе удастся проникнуть на остров, как ты собираешься найти среди почти трех тысяч пациентов человека, которого ты и в глаза никогда не видел?
Впрочем, помимо психов в лечебнице всегда есть санитары… да-да, вот именно, санитары… а что, это мысль!
Я торопливо пролистал на экране записную книжку, нашел номер Кьёнга, потянулся пальцем к кнопке" позвонить" и остановился… Постой, Алекс, притормози… Взгляни на себя – вот ты сидишь сейчас почти в полной заднице, с аннулированной визой, скрываешься от властей. Ладно, ты сам этого хотел. Нарывался, можно сказать. Но какое ты имеешь право втягивать в неприятности другого человека, тем более близкого друга? Конечно, не в первый раз это… В спортинтернате мы с моим соседом по комнате не раз реализовывали лихие авантюры, за которые вместе, а то и вместо зачинщика, получали добрую порцию побоев. Я автоматически потер левое ухо, на котором до сих пор сохранились шрамы от хлесткой учительской палки. Помнится, тогда Кьёнг подбил меня сбежать ночью из интерната, чтобы посмотреть на местную улицу красных фонарей… Но ведь то, во что ты сейчас хочешь втянуть Кьёнга, никак нельзя назвать детскими шалостями!
Несколько минут я неподвижно сидел, глядя на фотографию Кьёнга, потом поморщился от отвращения к себе и нажал кнопку вызова.
На том конце линии раздавались длинные гудки, и я облегченно вздохнул. Не берет трубку – ну и замечательно. Значит, не судьба. Я уже поднес палец к кнопке сброса, как вдруг услышал знакомый сдержанный голос:
– Добрый вечер, May, я внимательно тебя слушаю.
Я улыбнулся. Только Кьёнг по-прежнему называл меня моим детским прозвищем "кот", что на фоне его изысканно-вежливой, пересыпанной старомодными докторскими словечками манеры выражаться звучало довольно смешно.
– Кьёнг, я тоже рад тебя слышать! Извини, что так поздно. Ты спал?
– Не совсем.
А, ну всё ясно. Известный врач-нейрореаниматолог, входящий в десятку ведущих специалистов Поднебесной, страдал тяжелейшим и, как признавал он сам, неисцелимым недугом – страстью к женщинам. Обхаживанию слабого пола он отдавался с тем же рвением, с которым занимался искусством врачевания, и, надо сказать, немало преуспел в этом деле. Его любовные похождения вызывали у меня искреннюю зависть, но… но куда тебе, Алекс, с ним тягаться? Я вздохнул.
– Слушай, Кьёнг, я сейчас в Гонконге… – я помолчал. – И мне очень нужно с тобой встретиться. Прямо сейчас.
– Приезжай.
На том конце линии раздались короткие гудки. Видимо, мой приятель был действительно… мммм… крайне занят, раз позволил себе проявить такую невежливость. Ладно, постараюсь не слишком торопиться. Надеюсь, он успеет закончить то, что начал.
Планшетник на столе пару раз предупреждающе пискнул. Ну что там ещё?
«Хозяин, твое имя появилось в базе данных Канцелярии № 1 по защите государственной тайны Управления государственной безопасности Поднебесной, а также было упомянуто в отчетах № 1-3338887 от 07.07.2689 г., № 1-5678880 от 08.07.2689 г…»
Я ошарашено уставился на монитор. Откуда у него такая информация??!!
Судорожно, едва попадая пальцами по крошечным клавишам, напечатал вопрос.
«Из интранета Управления госбезопасности», – резонно ответил планшет. «А как ты туда проник?!»
Чёрт, чёрт!!! Проникновение в компьютерную сеть Управления госбезопасности Поднебесной! Да это же карается… карается… да лучше вообще не думать о том, чем это может караться. Тем более что доказать, что это сделал сам комп по собственной инициативе, а не ты со своими смехотворными навыками пользователя… Искусственный разум, чёрт его подери! И как мне только пришло в голову переводить на нем те треклятые алгоритмические стихи?! Я обхватил голову руками.
«Это было несложно. У меня хорошие связи с их серверами».
Ну, понятно… Круто ты попал, Алекс. Ох, как круто. Да чего уж теперь… Я засунул планшетник обратно в рюкзак, оставил на столике мелочь и вышел из бара. С наслаждением вдохнул пахнущий ночью воздух и побрел по пустынной набережной.
Постепенно небоскребы Полуострова девяти драконов остались далеко позади, исчезли и каменные постройки, сменившись легкими хижинами из толстого желтоватого бамбука за невысокими изгородями. Из-под одного домика выскочили два дерущихся кота, едва не сбив меня с ног. Я перепрыгнул через спутанный серо-рыжий клубок – пускай развлекаются парни – и пошел дальше.
Разумеется, на свои доходы ведущего врача-нейрореаниматолога Кьёнг мог бы позволить себе куда более роскошное жилище где-нибудь в фешенебельном районе Коулуна. Но он утверждал, что эта бамбуковая хижина на сваях напоминает ему детство. Будто бы до трехлетнего возраста (да что он там может помнить до трехлетнего-то возраста?!) он жил вместе с родителями точно в такой же плетенке и помнит, как по утрам плясали пылинки в солнечных лучах, пробивавшихся в расщелины между рассохшимися стволами. Поэтому в первую же неделю после окончания мединститута он с докторской педантичностью обследовал все прибрежные поселки и через неделю поисков купил у местных властей этот большой и добротный дом, пустовавший последние лет десять. По-хозяйски отремонтировал его, сменил крышу, укрепил сваи, отмыл с присущей врачам любовью к порядку и стерильной чистоте, выскреб полы и стены, застелил циновками, заставил новейшей техникой и зажил себе в удовольствие, едва ли не каждую неделю приводя сюда новых женщин, одна роскошнее другой.
Хижину Кьёнга я узнал сразу, по припаркованной напротив навороченной широченной «Колеснице императора» цвета бархатного бордо, перегородившей собой почти всю улицу. Сибарит хренов. Я протиснулся между машиной и стеной дома, поднялся по хлипким ступенькам и постучал в дверь.
– Открыто, только ручку поверни, – донеслось из дома.
– Да помню я о твоей ручке, помню – пробурчал я. – О ней вся Поднебесная знает.
Действительно, о том, что у Кьёнга нет замков ни на одной двери, знала вся деревня. Он охотно помогал местным жителям, фактически работая негласным деревенским лекарем и наотрез отказываясь брать плату за свои услуги, поэтому ему платили неподдельной любовью и уважением и оберегали его жилище, как зеницу ока.
– Ну, здравствуй, братишка! – Кьёнг подошел ко мне и вдруг прижал к себе с неожиданной для него горячностью. – Ты не представляешь, как я рад, что ты приехал!
И тут же немного отстранился, скользнул по мне цепким взглядом, как рентгеном просветил.
– Я видел мастера Джана. Он сказал мне, что ты прилетел три дня назад.
Я пытался связаться с тобой, но не смог. У тебя всё в порядке?
Я отвёл взгляд.
– В порядке… почти…
Ну что он на меня так смотрит?!
– May, если с тобой что-то случится… Ты же знаешь, насколько ты мне дорог! Могу я тебе чем-то помочь?
Я с трудом сглотнул, помедлил. Если бы он знал, насколько он дорог мне… или не дорог, раз всё же сумел договориться со своей совестью, пришёл к нему?
– Ты сейчас один?
– Уже один, – Кьёнг улыбнулся. – Отправил её домой на такси.
Я прошёл на кухню, сел-провалился в приземистое ротанговое кресло, выстланное изнутри мягчайшей подушкой, и рассказал ему всё. И про то, как неожиданно посреди душной летней ночи уловил третий слой в переводимой мною работе, и про то, что мне удалось узнать о профессоре Линге, и про повышенное внимание ко мне со стороны китайских спецслужб, и даже про мучившие меня сомнения в нормальности собственной психики. Умолчал лишь об одном: о том, что именно я прочитал на третьем слое.
– Насчет своей психической состоятельности можешь не волноваться. По крайней мере, пока. Это я тебе говорю, как врач.
Кьёнг устало потер виски. Да уж, веселая у него выдалась ночка. Сначала полночи бурной любви с пышногрудой девицей – я посмотрел на чёрный кружевной лифчик, второпях забытый на кухонном столе… размер четвёртый, не меньше – а теперь вот я со своими бредовыми идеями.
– А насчет нашего языка… Вот уж не думал, что ты в это влезешь. Думал, далеко ты, до России не дойдет. Ну да ладно. Раз уж всё равно влез… Короче говоря, дела обстоят так. Последние лет пять действительно начали ходить слухи о появлении третьего слоя в ново-китайском. Особенно в наших медицинских кругах. Ты знаком со строением головного мозга?
Я кивнул головой. Ещё бы, когда всю жизнь балансируешь на грани безумия, волей-неволей начинаешь интересоваться, что там скрывается под твоей черепной коробкой.
– Всё элементарно: ствол, подкорка, кора. В свою очередь, кора состоит из древней, межуточной коры и новой коры или неокортекса. Так вот, начали поговаривать, что известны случаи обнаружения некоего нового отклонения в строении головного мозга. Якобы у некоторых пациентов на поверхности неокортекса обнаружена "сверхкора" – тончайший слой, образованный в результате странного разрастания и мутации глиальных клеток. Традиционно считалось, что глиальные клетки выполняют чисто вспомогательные функции и не участвуют в мыслительных процессах. Другими словами, глия формирует своего рода каркас, в ячейках которого находятся тела нейронов, защищает и изолирует их, препятствует утечке биотоков, поддерживает баланс веществ и так далее – то есть обеспечивает нормальное функционирование, так сказать, настоящих "мыслящих" клеток, нейронов. Количество клеток глии в нашей центральной нервной системе в 10–50 раз больше, чем нервных клеток. Теперь же речь шла о том, что обнаружена новая физиологическая структура – сверхкора – которая помимо прочего делала возможным, пусть чисто теоретически, появление третьего слоя в ново-китайском языке. Безусловно, меня это заинтересовало. Я начал исследования. Тысячи томограмм, энцефалограмм… Но ничего я тогда не нашел. Никаких подтверждений. Никаких признаков сверхкоры. Хотя искал я в общем-то недолго. Примерно через полгода меня вызвали в первую канцелярию, сказали, что им известно о моих исследованиях и что они сами интересовались этим вопросом, но все эти слухи о сверхкоре и третьем слое оказались не более чем пустышкой, придуманной жадными до сенсации журналистами, и попросили меня больше не заниматься этой темой. Я и перестал.
– Но почему ты никогда не рассказывал об этом мне?! – я ошарашено посмотрел на Кьёнга.
– О чем, May? Во-первых, как я уже сказал, это были всего лишь слухи, к тому же не нашедшие подтверждения. Да, я обнаружил пару случаев, когда с весьма большой натяжкой можно было бы говорить о "сверхкоре".
Но это был не сплошной слой, а отдельные, разрозненные наросты глиальных клеток поверх коры – словно мелкие лужицы, которые остаются на асфальте после дождя. Во-вторых, никакой особой активности этих зон, которая могла бы свидетельствовать об их участии в мыслительных процессах, я не обнаружил. И, в-третьих, ты же переводчик, поэтому я считал, что, если бы тебя и мог заинтересовать этот вопрос, то только с чисто лингвистической точки зрения. Но взаимосвязь между этими новообразованиями и нашим языком не входила в рамки моего исследования.
– Хорошо, Кьёнг, я понял. А какой могла бы быть эта… взаимосвязь? По-твоему мнению? Ну, если предположить, что сверхкора всё же существует?
– Вопрос, безусловно, интересный. Я думал об этом. Если рассуждать логически, то картина примерно такова. В нашем ново-китайском языке на первом слое мы обычно говорим то, что сознательно хотим сказать, что должны сказать, что требуют правила приличия и так далее. Второй слой обычно выражает наши подспудные или побочные мысли, то, что искренне интересует или волнует нас в данный момент. Он ближе к тому, что мы называем подсознанием. Управлять этим слоем гораздо труднее, и дети не умеют этого делать, но годам к шестнадцати подавляющее большинство людей обучаются полностью его контролировать. Иногда второй слой может выдать самые тайные наши мысли и чувства, но такое происходит, как правило, только с маленькими детьми, людьми в состоянии наркотического или алкогольного опьянения или под влиянием сильных эмоций. Соответственно, третий слой может означать прямой путь к подсознанию или же к сверхсознанию, как его некоторые называют. К истинной сущности человека, не умеющей кривить душой и лгать, к чистой правде – всегда и везде. На третьем слое можно будет говорить… с самим богом.
Я вздрогнул. То же самое странное чувство, как той похмельной воронежской ночью, когда я прочитал третий слой, кольнуло болезненно, врасплох. Это было своего рода… ощущение выхода за рамки что ли… да-да, пожалуй, именно так, точнее не скажешь – ощущение выхода за рамки дозволенного (дозволенного кем?), смешанное с острым чувством опасности. По спине пробежал неприятный холодок, от которого я нервно поежился, что, разумеется, не ускользнуло от профессионального взгляда нейрореаниматолога. Да, Алекс, конспиратор из тебя хреновый. Все твои эмоции и мыслишки у него, как на ладони…
– May, ты от меня что-то скрываешь?
– Я? Да нет, ничего… – я покачал головой. – Пожалуйста, продолжай дальше, мне очень интересно.
– Ну, хорошо. А ты представляешь, что это может означать для китайской нации? Помнишь слова, высеченные на камне в Шаолине: «Круглое – не круглое, прямое – не прямое»? Да у нас даже слова «нет» в языке не существует, мы все свои мысли и чувства стараемся выражать окольными путями, чуть ли не намеками! А тут раз, и на тебе – все вдруг начинают правду-матку рубить, причем сами того не желая! А международные отношения? Как можно защищать свои национальные интересы, если любой дипломат на переговорах выдаст все самые страшные государственные тайны? Ладно, первое время иностранцы, может, и не научатся понимать третий слой. Но пройдет двадцать лет, тридцать, и другие страны отыщут у себя очередных мутантов – не обижайся, May, но с медицинской точки зрения вы, переводчики, представляете собой не что иное, как мутантов – которые будут способны овладеть третьим слоем ново-китайского. Вон ты-то уже сумел уловить третий слой, значит, и другие со временем смогут…
Кьёнг взволнованно шагал по комнате. От его всегдашней невозмутимости не осталось и следа. Ничего себе, Алекс, ну и муравейник ты начал ворошить…
– А внутри страны? Постепенно даже журналисты начнут писать чистую правду. Представляешь – открываешь газету, а там все события описаны так, как они есть, в истинном свете? Да ни одно государство такого не выдержит! Десяток лет подобной "откровенности" – и всё, Поднебесную просто съедят, разорвут на клочки, изнутри и снаружи.
Ветер с океана всё настойчивее трепал занавески на распахнутом окне и рьяно позвякивал медными колольцами на алых шёлковых нитях, что гроздью свисали с потолка тут же, напротив окна. Да, Алекс, о таких глобально-пагубных последствиях своей эскапады ты и не подумал, не так ли? Ты ведь никогда ни о чем не думаешь… кроме как о себе…
– Кьёнг, а эта "сверхкора" может быть только у китайцев?
– Откуда же мне знать? – Кьёнг улыбнулся. – Как ты понимаешь, у меня не было доступа к мозгу иностранных граждан.
– И всё же?
– Я считаю, что нет, не только. Возможно, раздвоенность нашего языка и сознания каким-то образом провоцирует образование так называемой "сверхкоры". Но, раз это происходит, значит, с чисто физиологической точки зрения такое возможно в головном мозге любого человека, независимо от его национальности.
– А какие это может иметь последствия?
– Ты имеешь в виду для носителей других языков, где нет подобного расслоения, как в ново-китайском? Ну, я могу только предполагать… Возможно, некое расширение сознания. Более глубокое понимание мира. Телепатия! Восприятие космической энергии! Возможность выхода в другие измерения! Связь с высшими силами, если таковые существуют!
Кьёнг рассмеялся.
– Послушай, May, мы тут с тобой занимаемся полнейшей ерундой! На полном серьезе обсуждаем то, чего нет. Поверь мне, это всего лишь плод воображения. Человеку всегда нравились тайны. Человеку хочется верить в сказки, в то, что он сверхчеловек, что его существование не ограничено рамками обыденной жизни.
– Да, но ваше управление госбезопасности не считает это сказками…
– Вот именно. И им не нужны никакие научные доказательства! Поэтому, May, до этого разговора с тобой я просто за тебя волновался. Теперь я за тебя боюсь. Можешь сказать мне честно, насколько глубоко ты влез в это дерьмо?
– Ну, как тебе сказать… – я пожал плечами. – Что влез, это точно. Но, насколько глубоко, пока сам не знаю.
– Слушай, а хочешь, я за тебя поручусь? Схожу в ту самую первую канцелярию и поговорю с ними? Чтобы тебя, по крайней мере, выпустили из страны? А ещё лучше оставайся здесь! Пообещаешь им, что больше не будешь лезть, куда не следует. Такой переводчик, как ты, в любой стране на вес золота. Найдешь себе хорошую работу, купишь домишко неподалеку от меня. Или, если хочешь, модерновую студию в районе для богачей. Да мы с тобой вместе весь Гонконг на голову поставим! Далась тебе эта Россия?
Похоже, Кьёнг был искренне воодушевлен этой перспективой. Судя по его горящим глазам, а также по тому, что на втором слое он излагал мне сладострастные подробности своих последних любовных похождений, я мог предположить, каким образом он планировал поставить вместе со мной на голову весь Гонконг…
– Нет, Кьёнг, спасибо. Я не смогу здесь остаться, – я покачал головой. – Знаешь, в глубине души я всё-таки больше русский, чем ты думаешь… да и чем думал я сам. Хотя я лишь недавно это понял. Поэтому я постараюсь разобраться со своими проблемами сам и вернуться домой. Только мне нужна твоя помощь…
Кьёнг пристально посмотрел на меня и вдруг расхохотался:
– Ой, May, я не могу! Разберусь сам, но с твоей помощью!.. Да ты совсем не изменился! Помнишь, сколько раз в интернате мне приходилось расплачиваться за твои "гениальные идеи", а? До сих пор следы остались!
Он повернулся ко мне спиной, задрал футболку и продемонстрировал тонкие полоски шрамов, оставшихся от учительских палок. Ха, подумаешь, нашел, чем бахвалиться. Вообще-то я за его авантюры расплачивался ничуть не меньше. В следующий раз непременно ткну его в это носом, а сейчас не время сводить счеты.
Я осознал свои мысли и улыбнулся. Вроде взрослые умные мужики, а детство играет…
– Так чем я могу быть тебе полезен?
Ну что, Алекс, снова была не была?
– Кьёнг, мне нужно встретиться с профессором Лингом и поговорить с ним, – скороговоркой выпалил я.
В один миг расслабленное веселье на его лице сменилось маской настороженности, прямо как у персонажа в средневековой итальянской комедии дель арте…
– Ах вот оно что… И позволь узнать, зачем?
– Просто нужно. Я не могу тебе объяснить. По крайней мере, пока. И мне нужна твоя помощь.
Несколько минут он молчал, уставившись в пол и о чем-то усиленно размышляя.
– Ну, хорошо… – наконец произнес он, словно приняв для себя какое-то решение. – Начнем с того, что попасть в этот психокоррекционный центр очень и очень непросто. Даже мне, как нейрореаниматологу, для этого требуется наличие специального уровня допуска плюс, для каждого посещения, отдельное разрешение. Сама клиника расположена на острове Синь. Пробраться туда тайно, через море, не получится, можешь мне поверить. Охрана там – рыба-игла не проскользнет. Значит, остается один вариант – проникнуть туда более-менее официальным путем. Вариант с родственником отпадает. У них там все родственники на учете, да и разрешение нужно получать за месяц. Но есть ещё одна идея. В общем, так… Не далее как послезавтра, – он посмотрел на часы, – а вернее, уже завтра из нашей клиники туда отправляется группа молодых врачей и интернов. Человек двадцать. На стажировку. Причем эти интерны поступили к нам из разных мединститутов, поэтому знакомы между собой и с врачами довольно плохо. Замечательно, Ляо-Ша, как ты считаешь?
В его голосе зазвенели металлические нотки, заставившие меня невольно поежиться.
– Ну да, замечательно, – кивнул я.
– Но меня беспокоит одна очень странная вещь… Видишь ли, группы стажеров из нашей клиники, да и не только из нашей, но и других материковых клиник, не ездили в этот центр последние года три, не меньше. По каким именно причинам, неизвестно. Ходили слухи, будто на острове тестируются какие-то новые психокоррекционные технологии, поэтому туда допускается только внутренний персонал. И вдруг пару месяцев назад нам в клинику поступает предложение возобновить контакты и прислать первую группу практикантов уже в июле. И как раз накануне отъезда этой группы внезапно появляешься ты и говоришь, что тебе срочно, просто позарез нужно попасть в этот центр. Причем появляешься ты не в день отъезда, а за день – то есть тогда, когда ещё есть время что-то предпринять, договориться, подделать документы, каким-то образом затесаться в эту группу. Слишком уж гладко всё складывается, прямо-таки одно к одному. Очень странно, не так ли?
Он упер в меня колючий подозрительный взгляд.
Нет, Кьёнг, к сожалению, мне это уже не кажется странным. Наоборот, именно такое вот "одно к одному" кажется мне единственно и естественно верным. Потому и вспомнил сразу о тебе, заглушил свою совесть и позвонил тебе среди ночи. Почему? Возможно, я сумею объяснить тебе когда-нибудь, потом… если выберусь из этой истории живым.
– Ляо-Ша, что ты от меня скрываешь?
Я опустил голову и промолчал. Извини, братишка…
– Что ты прочитал на том третьем слое?!!!
Губы у меня пересохли, голова вдруг резко отяжелела после бессонной ночи. Я поднялся и шагнул к двери.
– Ладно, я лучше пойду…
– Да, пойдешь. Спать. И без глупостей, ясно? – Кьёнг решительно перегородил мне путь. – До семи утра ещё пара часов, так что у нас есть возможность хотя бы немного отдохнуть. Нам предстоит тяжёлый день. Во-первых, надо сделать, вернее, подделать тебе документы, а, во-вторых, придумать, как включить тебя в группу стажёров…
Он провёл меня в крошечную комнатушку с единственным окошком, которое выглядывало на пустынное побережье, усыпанное палево-розовой галькой, бросил на кушетку подушку и одеяло, и уже через секунду я провалился в глубокий сон… или в явь?… в мою личную, персональную явь, предназначенную только для меня… для меня одного…
Да, Алекс, для тебя одного… Ты знаешь это… Ты знаешь всё… Что было в прошлом… что будет в будущем…
Чей это шёпот? Откуда?..
Это ты? Ну, здравствуй…
Яркие ещё лучи вечернего солнца пробивались в прореху между тяжёлых парчовых занавесей, которыми были задёрнуты два высоких окна, и растворялись в полумраке комнаты. Я лежал на боку и внимательно изучал нежные изгибы голой спинки Шунрии, беззастенчиво прогуливаясь по ней взглядом туда-обратно… и обратно туда… хотя что тот взгляд?… Взглядом-то сыт не будешь… Я сложил вместе три пальца, указательный, средний, безымянный, прикоснулся к её бархатистой коже и неторопко заскользил по узкой ложбинке, змейкой улегшейся вдоль спины. Прошелся по изящному загривку, проскользнул промеж холмиков лопаток, плавно нырнул в долину талии и, затаив дыхание, принялся медленно-медленно подниматься вверх по умопомрачительному склону туда, где за двумя восхитительными ямочками начинались сладчайшие персиковые половинки… Шунрия дернула попкой и засмеялась. Меня обдало волной возбуждения, и, уже не выдерживая, на грани мыслей, дыхания, слов, я подтянулся к ней, прижался к её спине, нещадно вдавил твёрдое, мужское в нежные половинки, и зарылся лицом в шёлковистые волосы. Её волосы пахли розовым маслом, горьковатой карамелью и ещё чем-то тёплым, женским, пьянящим, от чего я терял всякий рассудок.
– …Коооот… ты гадкий, развратный, уличный ассирийский кот… – прошептала Шунрия. – Ты же знаешь, мой отец убьет тебя, если узнает…
– Мне плевать на твоего отца. Ты моя. Ясно? МОЯ. И будешь моей! И отчего ты называешь меня уличным?! Я богатый.
– А отцу неважно, что ты богатый. У него и без того шекелями и минами подвалы забиты. Ему нужна слава. Власть. А ты уличный, безродный кот, – Шунрия улыбнулась и потерлась об меня спиной. – А ещё ты чужой… чужой здесь… везде… Нездешний какой-то. Разве сам этого не чуешь?
Я не ответил, только продолжал молча вбирать в себя её запах, скользя губами от ушка по тёплой шее к ключице.
– За это и люблю тебя… рыжий… И ещё люблю, когда ты вот так прижимаешься ко мне, сзади… и я чувствую, какой ты там, внизу… как сильно ты меня любишь…
Дыхание Шунрии сбилось, я взял её за плечи, резко перевернул на спину, навалился сверху. Запустил руку в её волосы, чтобы вовсе уж никуда не делась, потому что моя, моя!., и начал целовать губы, глаза, лоб… Она изогнулась, подалась бедрами ко мне, и от жгучего желания я застонал, и, уже на пределе рассудка, шептал, шептал, не в силах остановиться, вдавливая её в это роскошное ложе, покрытое мягчайшими пуховыми перинами и дорогим шитым льном:
– Моя любимая, моя, моя, моя, моя…моя…моя…МОЯ…
Но только откуда, откуда это тянущее чувство тревоги, от которого никуда не спрятаться, не скрыться?! Словно стоишь на краю пропасти, и ледяной ветер бьет тебе в спину…
– Доброе утро! Эй, May, да просыпайся же ты наконец! Пошли купаться! Сегодня нам ещё предстоит масса дел!
Кьёнг стоял надо мной и что есть сил тряс за плечо. Нейрореаниматолог хренов, так же всю душу из человека можно вытрясти! Да вернулся я уже, вернулся, встаю…
Вода у этой части побережья оказалась на редкость прохладной, даже тело начало покалывать словно мелкими иголками. Наверное, какое-то холодное течение подходит к берегу. Я нырнул в прозрачную нефритовую толщу, заложил пару крутых кульбитов – прям-таки фигуры высшего пилотажа, ощущение полета под водой и правда было фантастическим – и вынырнул на поверхность.
– Поплыли вон к тому камню, – Кьёнг махнул рукой в сторону осколка скалы, торчащего из воды метрах в пятистах от берега. – Кто первый!
Ну-ну, усмехнулся я, нашел, с кем соревноваться. Поплавал бы он в нашем воронежском море с его тяжёлой и маслянистой водой. Да у меня после нашей воды здесь будто подводные крылья вырастают!
Я уже пару минут сидел на камне, тщетно пытаясь согреться под нежарким утренним солнцем, когда из воды появилась взъерошенная голова моего приятеля.
– А всё же зря ты не хочешь остаться у нас, – отфыркиваясь, выдал он. – Я тебе скажу одну вещь насчёт русских…
Он проворно вскарабкался на соседний уступок. Купаться этот эротоман предпочитал голым, и я внутренне поежился, представив, каково ему сейчас было сидеть на холодном камне, покрытом изумрудной водорослевой слизью. Но тот, похоже, был к этому привычен.
– В скором времени вас, русских мужчин… – он запнулся, посмотрел на меня и фыркнул от смеха.
– «В душе я больше русский, чем ты думаешь…» – передразнил он меня.
– May, да ты в зеркало себя видел?.. А, ладно… Так вот, в скором времени вас, русских мужчин, перестанут пускать к себе все страны. Визы будут давать только женщинам, а вы станете строго не въездными. Насколько мне известно, некоторые страны уже планируют ввести некоторые ограничения.
– Это ещё почему? – удивился я. – Я ничего подобного не слышал.
– Ты же знаешь, генетиков давно интересует проблема национальных геномов и закономерностей их выражения. Так вот, в ходе недавних исследований было установлено, что вы, русские, являетесь… как бы сказать помягче… препотентными кобелями.
– Что?! Какими ещё кобелями?!
– А чего ты так возмущаешься? Тебя что, никогда так не называли? – довольно захохотал Кьёнг.
Ну-ну, кажется, у моего приятеля сегодня прекрасное настроение… Конечно, называли. Та же Аля, чуть что, так… ненавижу это слово!
– Ладно, не напрягайся. Дело не в кобелиных наклонностях, а в препотентности. Говоря научным языком, препотентность – это способность производителя передавать с повышенной устойчивостью свои индивидуальные качества потомству. Проще говоря, при скрещивании ваши русские гены почти полностью подавляют" иностранные" гены, отвечающие за выражение некоторых ключевых национальных признаков. В частности, они подавляют чужие гены, кодирующие структуру головного мозга и сознания. Например, если мать ребенка – негритянка, а отец – русский, ребенок вполне может родиться чернокожим, но структура сознания у него будет, как у русского. Думать он будет, как русский. Так что, Ляо-Ша, хотя я и смеюсь над тобой, но ты прав. Ты узкоглазый только снаружи. Твой отец влил в тебя русскую кровь… а вместе с ней и русскую душу.
– Значит, они боятся, что русские мужики будут ездить по всему миру и заделывать маленьких шпионов?
– Не то чтобы шпионов, но лет через двадцать пять, когда такой метис вырастет, он будет подсознательно отдавать предпочтение всему русскому – поддерживать политику России, тянуться к её культуре, доброжелательно относиться к русским людям и всё такое прочее. Понимаешь? Своего рода пятая колонна в каждой стране! Этакий мягкий захват мира, без оружия, исключительно силой любви.
У меня перед глазами возникла красочная картина, как тысячи русских мачо активно завоевывают мир своими могучими членами, и от дикого приступа хохота я едва не скатился с неширокого уступа.
– Смеешься? Да тебе плакать нужно. Вот посмотришь, как только результаты этих научных исследований окончательно подтвердятся, вас вообще никуда впускать не будут. Ну или, в лучшем случае, будут заковывать в пояса девственности при пересечении границы. Так что я смогу свободно ездить куда угодно и трахать там кого угодно… женщин, я имею в виду, – уточнил он, поймав мой взгляд. – А ты не сможешь.
– Не смогу, – послушно согласился я. – Потому что я всё равно не смог бы оставить своего ребёнка в чужой стране.
К моему удивлению, Кьёнг промолчал.
Когда у тебя есть деньги и ты знаешь, к кому обратиться, фальшивые документы сделать несложно. Деньги у ведущего нейрореаниматолога Поднебесной имелись в избытке. Как и нужные знакомства. К тому же своенравная мадам по имени Фортуна благоволила ко мне совершенно уж бесстыжим образом. Я этому уже не удивлялся, а Кьёнг предпочитал молчать. Один из интернов внезапно заболел, освободив для меня вакантное место в группе практикантов.
– Итак, кем же ты будешь? – мой приятель окинул меня скептическим взглядом. – На нейрореаниматолога ты вряд потянешь. Да и с человеческой жизнью всё же не шутят. Мало ли что может случиться по пути или уже там, на месте. Невропатолог тоже отпадает. Для этого требуются довольно глубокие специализированные знания. Остается только психиатрия. Ты хоть что-нибудь знаешь в этой области?
– Знаю, – угрюмо кивнул я. – Каждый год у этих изуверов обследуюсь. Они мне каждый раз пытаются поставить диагнозы один страшнее другого и грозят психушкой.
– Вот и прекрасно, – улыбнулся Кьёнг, но, поймав мой убийственный взгляд, поспешно добавил:
– Да нет, прекрасно не то, что тебя в психушку хотят упечь. А то, что ты хоть какой-то медицинской терминологией владеешь. Не будешь абсолютным профаном, если что. Если будут спрашивать, говори, что ты специализируешься на ментальных патологиях переводчиков. А на месте как раз заодно посмотришь на своих бывших коллег…
После полудня к нашему столику в местном ресторанчике из разряда «только для своих» подошел человек в безупречном костюме и вручил мне свиток из плотного шёлка вместе с глянцевой карточкой.
– Вот ваша паспортная карта и диплом. А вам просили передать глубочайший поклон, – повернулся он к Кьёнгу.
– Сколько с нас? – мой приятель полез в карман за бумажником, но человек остановил его жестом.
– То, что вы сделали для нашего господина, не оплатить никакими деньгами. Благодарю вас.
Он отвесил нам легкий поклон, развернулся и упругим шагом вышел из-под крытой террасы на залитую солнцем улицу.
– Жена местного дона попала в аварию, – не дожидаясь моих расспросов, объяснил Кьёнг. – Говорят, это было подстроено, стреляли по колесам.
Она была беременна, на последнем месяце. Её саму мы спасти не сумели, а вот ребёнка вытащили. Да и вообще его парни у нас в реанимационном отделении частые гости.
Я развернул на столе плотный бордовый шёлк, на котором золотыми нитями было вышито, что я с отличием окончил Пекинский институт медицины по специальности психиатрия.
– Да уж, с красным дипломом они явно переусердствовали, – пробурчал Кьёнг. – У меня и то обыкновенный.
Он повертел в руках мой новый паспорт и задумчиво сказал:
– Теперь у нас осталась одна проблема. И если мы её не решим, все наши усилия пойдут прахом. И эта проблема называется Управление государственной безопасности. Нам нужно каким-то образом внести тебя в соответствующие базы данных…
– Вот это как раз и не проблема, – вздохнул я, отодвинул тарелки и вытащил из рюкзака свой планшетник.
– Ты что, собираешься взломать внутреннюю сеть службы госбезопасности?! – глаза Кьёнга были полны ужаса. – Да за такое… за такое и к смертной казни приговорить могут!
– Да ничего я не собираюсь ломать, она уже взломана. Он постарался, – кивнул я на планшет.
– Кто постарался?!!
– Он!
Кьёнг посмотрел на меня так, как, вероятно, смотрел на своих самых безнадежных пациентов.
– Послушай, Кьёнг, когда-нибудь потом я тебе всё объясню. А пока давай сделаем то, что надо. Хорошо?
На причале Кьёнг нервно поправил мне воротничок рубашки, совсем как заботливая мать, провожающая сына в дальний опасный путь. Я увидел, как слегка подрагивают его руки… Да он же за тебя переживает, причем переживает по-настоящему, бессовестный ты эгоист!
– Возвращайся, братишка. Да помогут тебе все боги.
– Вернусь. Обязательно… И спасибо тебе огромное…
Я торопливо обнял его и взбежал по трапу на катер. Махнул ему рукой – мол, не надо дожидаться отплытия, теперь уж я сам, иди – и отошел к левому борту. Чтобы не видеть его глаз… Ты ведь, Алекс, почти уверен в том, что ты не вернешься, правда?
На борту я перекинулся парой слов со своими новыми «коллегами», коротко объяснив им, что прибыл на стажировку из известной пекинской клиники, и – не дай бог начнутся подробные расспросы! – ретировался на нос катера, где уселся на палубу, свесив ноги за борт.
Легкий специализированный катер с красными крестами на бортах почти летел над изумительной лазоревой гладью. Мимо проносились маленькие островки, покрытые сочной лаймовой зеленью, словно шарики мятного мороженого, сквозь нежную сливочную дымку проглядывало желто-дынное солнце и истекало сладчайшим соком лучей на голубичную подложку неба – всё было сочно, радостно, ослепительно, сахарно, как на ярком леденцовом лубке, что дарят детям на новый год! Ветер бил в лицо, нещадно трепал мне волосы, я откинул голову назад и засмеялся. А всё же жизнь – потрясающая штука, несмотря ни на что! И, словно вторя моему восторгу, слово всего этого великолепия ещё было мало, мало, нам устроили расчудеснейшее, распревосходнейшее представление! Внимание, внимание, почтенная публика! Только сегодня на арене цирка специально для вас – водные акробаты дельфины-афалины! Посмотрите, нет вы только посмотрите, что они вытворяют! Какие головокружительные трюки! Кульбит, ещё кульбит, сложнейшее сальто, лунная прогулка на хвосте… Ай да артисты, да таких артистов ни в одном цирке мира не сыскать!
Примерно через три часа на горизонте появились очертания скалистого острова. На душе снова стало муторно-мерзко. Я огляделся вокруг. Просто зона отчуждения какая-то… Дельфины отстали от катера ещё час назад, исчезли из виду вкусные пирожные-островки, даже небо, казалось, налилось серой свинцовой тяжестью… В какие неприятности я впутал Кьёнга? Да, мне удалось убедить его в том, что, если вдруг до него доберутся, он должен строить из себя полнейшую невинность и валить всё на меня – дескать, обманул, мутант, обвёл вокруг пальца, плакался, что на острове у него любимая девушка, без которой он жизни не мыслит, и ему просто позарез нужно с ней встретиться. Поверят ли? Вряд ли, конечно. Но ничего иного я ему предложить не мог… За себя я не боялся. Положа руку на сердце, я был уверен, что остров – это ловушка. Слишком уж гладко всё складывалось, слишком уж всё одно к одному, прав был Кьёнг, ох как прав. Не верю я в такую удачу, а вернее даже в целую вереницу удач. Не бывает такого в этой жизни. Да, меня пустят на остров, возможно, даже позволят встретиться и поговорить с профессором, а потом… потом на том же острове и оставят. Скрыться мне там негде, а вот меня скрыть от кого угодно – пожалуйста.
Вскоре катер замедлил свой ход, круто завернул в узёхонький проливчик между скалами и пришвартовался в укромной бухте, нарушив её блаженное спокойствие. Помимо нас у причала стоял всего лишь ещё один катер чуть побольше нашего, тоже с красным крестом на борту. Судя по всему, визитами островитян не баловали. Нас провели к невысокому административному зданию, где выдали по паре небесно-голубых халатов с желтыми кантами. Голубой цвет действует на больных успокаивающе, а желтый помогает привлечь их внимание, объяснили нам. Заполняя анкету, я задержался на пункте «Темы, над которыми вы работаете» и, немного поколебавшись, решительно вывел «ментальные патологии переводчиков». Давай же, Алекс, смелее! Понятно, что неприятно, но другого выбора у тебя всё равно нет. В остальных темах ты и вовсе ни в зуб ногой. Через час нам выдали бэджи с нашими фотографиями и именами, и, как я теперь подозревал, вживленными в них жучками, после чего пришел спортивного телосложения доктор с пронзительным взглядом, представившийся нам как руководитель практики доктор Чань. Он внимательно просмотрел наши анкеты, позадавал по ходу уточняющие вопросы и пообещал каждому предоставить «чрезвычайно любопытный материал» по интересующей его теме.
Наконец, нас отвели в жилой корпус, распределили по комнатам, где мы должны были жить в течение месяца, и показали столовую, предупредив, что мы находимся на территории психокоррекционной клиники, одним из правил которой является свободное перемещение пациентов, поэтому нам следует быть всегда начеку и соблюдать меры предосторожности. Колючей проволоки я и вправду нигде не заметил, но вот камеры наблюдения висели чуть ли не на каждом дереве и беседке. Да и большинство местного медперсонала выделялось неплохой спортивной подготовкой.
– Пойдём, нам нужно успеть позавтракать и переодеться, – дёрнул меня за рукав мой сосед по комнате. Он прав, нужно поторопиться. Мне непременно, не сегодня, так завтра, нужно встретиться с профессором Лингом. Дольше я вряд ли сумею здесь продержаться, мороча голову настоящим медикам. Да и парни из управления госбезопасности тоже не дремлют. Так что в запасе у меня дня два, не больше.
После завтрака нас ожидала обзорная экскурсия по клинике под предводительством доктора Чаня, за которым мы следовали по пятам, как стая желто-голубых волнистых попугайчиков. Клиника и впрямь оказалась раем для душевнобольных. Под кронами деревьев повсюду виднелись группки людей, которые мирно беседовали, пели, рисовали, танцевали или слушали музыку.
– Мы не ограничиваем наших пациентов в передвижении. Такой подход дает замечательные терапевтические результаты. С одной стороны, люди не чувствуют себя больными, с другой стороны, такая свобода позволяет нам более точно диагностировать состояние пациентов, выявлять отклонения и следить за ходом лечения. Контроль за пациентами обеспечивается при помощи крошечных датчиков, которые вживляются им под кожу при поступлении в клинику. Благодаря ним медперсонал всегда может определить местоположение конкретного пациента на территории клиники. Очень эффективная система, впервые применена на практике в нашем центре.
– А вот, кстати, и объект вашего интереса, – доктор Чань повернулся ко мне и показал на молодого человека в чёрной пижаме, сидевшего перед большим мольбертом. Рядом с ним стояла медсестра и методично громким и отчетливым голосом повторяла: «Рисуй! Рисуй! Рисуй!»
– Типичный случай, – остановившись метрах в десяти от странной пары, прокомментировал он. – Бывший переводчик, работал с четырьмя языками: японским, арабским, языком свистящих и австроле. Как вам известно, чем большим количеством языков владеет человек, тем быстрее деградирует и рушится структура его нейронных сетей. А поскольку указанные языки обладают очень разными, можно даже сказать несовместимыми парадигмами, обрушение нейронных сетей произошло в очень раннем возрасте – в двадцать девять лет.
Только теперь я заметил, что молодой человек пристегнут ремнями к стулу, а кисточка зафиксирована у него на руке при помощи тонких резинок.
– Текучесть сознания III степени тяжести. Нейронные связи образуются и разрываются практически случайным образом. Больной не может сосредоточиться на одной мысли, одном языке или одном занятии. Мы стараемся заново выстроить ему структуру сознания, искусственно создать некие стабильные ориентиры, которые обеспечат устойчивость хотя бы элементарных мыслительных процессов. Представьте себе, что вы вбиваете в землю колышки, между которыми человек потом сможет сплести своего рода паутину мыслей.
– А почему она постоянно повторяет ему одно и то же? – поинтересовался я.
– Потому что он забывает, что делает, – улыбнувшись, ответил доктор Чань. – Перед каждым новым мазком он смотрит на рисунок так, слово видит его впервые. Он не помнит, что хотел нарисовать, поэтому каждый раз ему приходится осмысливать рисунок заново. В общем-то, что именно он рисует, для нас не имеет значения. Для нас важна продолжительность концентрации внимания. В данном случае она, как видите, составляет порядка семи-восьми секунд. Это очень мало, но бывают и более тяжёлые случаи. А сам рисунок… это всего лишь обычная, ничего не значащая мазня.
Я подошел поближе и посмотрел на мольберт. По бумаге вились, расползались по углам чёрные черви, местами свиваясь друг на друге в исступленной безумной пляске, местами скрываясь за инфернальными всполохами расплывчатых медуообразных тел. Рисунок и впрямь был тянущим, сумбурным, но я не мог оторвать от него взгляда.
– Это изображение структуры его сознания в виде мутированной ДНК, – с трудом сглотнув вязкую слюну, наконец произнес я.
– Что?! О чем вы говорите?!! – доктор Чань с неожиданной прыткостью подскочил ко мне и оторопело уставился на мольберт.
– Он нарисовал своё сознание в виде спирали ДНК. Видите несколько четко прорисованных участков? Вероятно, это области сознания, не затронутые процессом деградации нейронных связей. А эти призрачные тела – наиболее поврежденные зоны…
– Но как ему удалось это нарисовать? Он же не понимает, что делает!
– Да, не понимает… но, возможно, его подсознание пытается найти пути к спасению и старается дать вам подсказки?..
Доктор Чань с сомнением покачал головой и, уже взяв себя в руки, бросил сухо, пожалуй, даже чересчур сухо:
– Но я ничего не вижу в этом рисунке. И никто, кроме вас, интерн, ничего не видит. Идёмте.
Он резко развернулся, махнул нам следовать за ним и сосредоточено зашагал по тенистой аллее. И только метров через сто, полуобернувшись ко мне, небрежно обронил:
– Зайдите ко мне сегодня вечером. Мы посмотрим другие рисунки и обсудим вашу… теорию.
А я следующие два часа послушно семенил за ним в группке оживленно-радостных интернов и думал о своём собрате по несчастью. Конечно, Алекс, ты должен признать, что в его положении есть несомненные плюсы. Ему даже… можно позавидовать. Окажись ты на его месте, и в России тебя будет ждать не вечнозеленый рай и живописные скалы, а мрачная палата с видом на запущенный старый парк… Кажется, доктор Чань сказал, что он работал всего с четырьмя языковыми парами? А ты работаешь более чем с десятью, и тебе уже двадцать шесть лет. Долго ли ты ещё протянешь, как сам-то считаешь?.. Я поморщился словно от боли, и выругал сам себя. Ну правда, Алекс, сколько можно изводить себя подобными мыслями? Вивисектор просто…
Мы обошли добрую часть острова и наконец-то подошли к высоченной хрустальной свечке главного лечебного корпуса. Мои коллеги, валившиеся с ног от усталости, с удовольствием попадали в огромные мягкие кресла в просторной ординаторской. Идиллия, сплошная идиллия… никаких безумных криков, буйствующих психов, гориллоподобных санитаров, никаких трахающихся по кустам сексуально гиперактивных парочек… всё до безобразия мирно, благопристойно… неправдоподобно.
Словно в довершение этой идиллии улыбчивая медсестра в соблазнительном халатике принесла нам освежающий белый чай, разлила по фарфоровым чашечкам и разнесла на подносе, почтительно наклоняясь перед каждым и демонстрируя своё богатое декольте.
– Какой класс! – восхищенно прошептал мой сосед по комнате, упорно державшийся рядом со мной. – Я был бы не прочь поработать здесь после интернатуры, а ты?
– Если возьмут, – отрезал я. Не люблю почему-то, когда ко мне вот так вот настойчиво лезут в друзья…
После чая мы проследовали за восхитительной медсестрички ной попкой в компьютерный зал, где нас снова ждал доктор Чань.
– А теперь прижмите большой палец к пластине идентификатора, которая расположена слева от клавиатуры. Это и будет вашим паролем. Итак, вы получили доступ к базе данных нашего центра. Здесь вы можете ознакомиться с исследованиями, которые ведутся у нас в настоящее время, с результатами прошлых исследований и будущими проектами. Короче говоря, здесь собран богатейший теоретический и практический материал, как вы сможете убедиться сами. Но это чуть позже. А сейчас каждый из вас должен выбрать себе так называемых подопечных. Три-пять пациентов, которые попадают в интересующую вас категорию и с которыми вы будете работать в течение этого месяца.
Мой сосед, опять оказавшийся за соседним терминалом, с любопытством покосился на меня, но, поймав мой взгляд, отвернулся.
Я поспешно, пожалуй, чересчур поспешно, открыл список пациентов и пробежал по нему глазами. Фамилии профессора Линга среди нескольких сотен фамилий не оказалось. Не нашел я его и в списке больных по отделениям. Чтобы скрыть острое разочарование, я наугад открыл какие-то истории болезни и принялся их изучать.
– Всё в порядке? – доктор Чань неслышно подошел сзади и положил руку мне на плечо.
– Да, – кивнул я. – Доктор, а как насчет сохранения врачебной тайны? Пациенты находятся у вас под своими настоящими именами?
– Как правило, да. При поступлении мы сообщаем родственникам о возможности зарегистрировать больного под вымышленным именем, но большинство из них отказывается. Это простые люди, и им нечего скрывать от своих родных и знакомых.
– А в этом списке указаны все пациенты, находящиеся на лечении в центре?
– Нет. Только те, с которыми вам разрешено работать.
Я изо всех сил ущипнул себя под столом за руку, чтобы не расхохотаться вслух от собственной глупости. Ну конечно же, этого и следовало ожидать! Господи, какой же ты идиот… Называется, подготовился к секретной операции. Ты даже не удосужился попросить фотографию профессора у него дома или у той же Тай! Хотелось бы знать, как ты теперь собираешься найти человека, которого и в глаза никогда не видел, среди двух с лишним тысяч пациентов клиники, часть из которых, судя по всему, содержится в закрытом секторе – в том, который во время сегодняшней экскурсии нам показали лишь издали?
Я потер руку, явно обреченную на появление огромного синяка. Чёрт, надо что-то срочно сделать, сказать. Все мои мнимые коллеги высунулись из-за мониторов и уставились на меня, как суслики посреди степи. И что у меня за дурацкая черта всегда и везде оказываться в эпицентре внимания?!
– Доктор Чань, а можно…
Что можно? Ну же, Алекс, шевели скорее мозгами!
– Можно я возьму себе того молодого человека, которого мы видели сегодня утром, с рисунком?
– Берите, – кивнул доктор. – Его зовут Шах Гиль-Дян.
И тут же за моего плеча раздался недовольный голос моего соседа.
– Но этого пациента я уже отобрал для себя! Меня тоже заинтересовал этот случай!
– Я думаю, доктор Тхинь справится с этим лучше, – безапелляционно отрезал доктор Чань, давая понять, что никакие дискуссии здесь не уместны. Ну вот, кажется, я уже нажил себе врага в лице своего соседа по комнате. Впрочем, меня это мало волновало. Уж пару деньков как-нибудь переживу, а надольше я здесь вряд ли задержусь…
Уже смеркалось, когда я вышел из жилого корпуса и направился по залитому мягким светом парку в сторону главного лечебного корпуса, где меня ждал доктор Чань. Воздух был напоен благоуханием каких-то огромных ночных цветов, белесыми привидениями проглядывавшими из темноты по обеим сторонам аллеи. Пациентов в парке почти не было, а те, что припозднились, умиротворенно подремывали в своих креслах-каталках или сонно плелись в свои палаты. В общем, идиллия must до on, как поется в одной древней песне.
В кабинете доктора Чаня царил полумрак, сам он сидел в глубоком кресле рядом с окном и пристально вглядывался в какой-то листок бумаги, на который падали отблески уличного фонаря. Я подошел к креслу, почти вплотную, и сказал, нет, точнее выпалил на обоих слоях сразу:
– Мне нужно встретиться с профессором Лингом.
И офигел сам от себя. Блин, Алекс, да что ж ты творишь? Мало того, что говорить одно и то же на двух слоях сразу – вопиющая грубость, так ещё и переться вот так напролом, без предисловий и обиняков… Похоже, что «была не была» стало твоим жизненным принципом? Интересно, и как долго ты с ним протянешь?
– Прежде всего, молодой человек, добрый вечер, – не отрывая глаз от листа бумаги, спокойно парировал доктор. – И зачем вам нужно встретиться с профессором Лингом?
А вот теперь я замолчал. Просто заткнулся. Не знаю, но порой в жизни бывают такие моменты, когда ты не можешь врать – просто не можешь и всё тут. В голове крутится с десяток приличных ответов, объяснений и другой подобной чепухи, так что можно было бы наговорить, наврать с три короба… а ты не можешь вымолвить ни словечка. Словно тот ловкий и пронырливый внутри тебя, который умеет лгать и выкручиваться, делает шаг назад и говорит – ну, а теперь действуй ты, настоящий… тот, что умеет говорить и с богом, и с чёртом… и этот настоящий просто стоит и молчит…
– Так зачем?
Доктор Чань отложил на стол лист бумаги – это оказался давешний рисунок моего бывшего коллеги, только теперь уже законченный – и повернулся ко мне. Из парка не доносилось ни звука. Даже местные цикады и те, казалось, впали в летаргический сон под влиянием местной идиллии.
– Третий слой… – наконец выдавил я.
– Что третий слой?
– У меня есть информация, что профессор владеет третьим слоем новокитайского языка. И я хотел бы поговорить с ним на эту тему.
От гомерического хохота моего собеседника, внезапно разорвавшего мертвую тишину, я вздрогнул.
– Интерн, неужели вы верите в эту чушь?!
– Это не чушь, – упрямо возразил я.
– Ах вот как… Значит, вы считаете, что профессор Линг умеет говорить на третьем слое? – отсмеявшись, спросил доктор.
– Умеет ли он говорить на третьем слое, я не знаю. Но писать на нём точно умеет.
– Знаете, доктор Тхинь, ваша гипотеза, безусловно, интересна, но у нас в клинике третий слой – это диагноз. И профессор далеко не единственный, кто находится у нас с таким диагнозом. Мы изучаем этих пациентов вдоль и поперек, обследуем и анализируем всё, что можно – их речь, записи, сутками не спускаем с них глаз, ловим каждое слово и интонацию. И ничего. Вся эта шумиха с третьим слоем – полная чушь. Все эти "гении" и "ясновидцы", якобы владеющие третьим слоем, на поверку оказываются всего-навсего психически нездоровыми людьми. А причина проста: окружающим людям обычно трудно поверить в то, что близкий им человек страдает душевной болезнью, поэтому поначалу они склонны приписывать ему сверхъестественные способности, видеть некий тайный смысл в его сумасшедшем бреде… Мало того, интерн, скажу вам по секрету ещё одну вещь. Многие из этих пациентов поступают к нам, так сказать, по направлению определенных органов. Вам об этом известно?
Я кивнул.
– Даже так? То есть вы осведомлены даже об этом? – доктор Чань стряхнул с себя последние остатки веселости и вперил в меня пристальный взгляд. – Сначала вы с лету расшифровываете рисунки одного из самых безнадежных пациентов, потом утверждаете, что безумный профессор владеет третьим слоем ново-китайского языка, чего не сумели выявить десятки наших лучших специалистов, и плюс ко всему проявляете такую осведомленность… Кто вы такой, интерн?
– Мне нужно встретиться с профессором Лингом, – упрямо повторил я, оставив его вопрос без ответа. Да и что мне было отвечать? «Мутант-переводчик, русский шпион и ваш потенциальный пациент»? Ага, сейчас…
Его ответ меня не удивил. Я его ждал. А точнее, шел сюда за этим ответом.
Как извращенный юнец пробирается темной ночью к пожилой сладострастной даме-фортуне, преисполненный чувством омерзения и одновременно уверенности в том, что и на этот раз ему скажут «да… да… да!» — и ещё чуть дальше, ещё на один бесконечно-невозвратный шаг, с охоткой и наслаждением вымостят дорогу в его персональный ад…
– Хорошо, – он говорил отрывисто и жестко, словно рубил слова. – Завтра. Доступ к профессору. На один день. Потом подробный отчет о том, кто ты, откуда и зачем. Лично мне. А теперь иди.
Доктор Чань поднялся, давая понять, что разговор закончен. Я поклонился и вышел из кабинета.
А потом лежал на своей кровати и долго-долго, почти всю ночь напролет смотрел, как танцуют на потолке тени деревьев под тихую симфонию, что наигрывали у меня над головой тростниковые трубочки «музыки ветра». Между трубочками раскачивалась традиционная круглая бляшка с диаграммой Великого предела – двух рыбок, чёрной и белой, вращающихся в вечном круге. Инь и Ян, свет и тьма, лед и полымя, добро и зло – что может быть проще, чем это разделение? И что может быть сложнее? Всё всегда одновременно во всём и в едином целом… в каждом слове, каждом поступке, каждой мысли… И как же легко качнуть маятник, взбаламутить океан неопределенности, в котором плещутся эти извечные рыбки – и не успеешь заметить, осознать, как вместо добра ты вдруг начнешь творить зло, вместо света тьму, вместо тепла холод… Да и в силах ли человеческий разум понять, осмыслить, охватить, не влечет ли творимое им тепло – когда-нибудь, где-нибудь, на конце какой-нибудь бесконечной цепочки причинно-следственных связей – за собой холод? А свет – инфернальную тьму?.. И, словно этой непостижимой сложности ещё недостаточно, мало, там, на самой грани этого света и тьмы, холода и тепла, добра и зла, где притяжение и единство столь велики, что рушится Великий предел, и неразличимые для человеческих глаз и душ частицы чёрного и белого, не довольствуясь только лишь соприкосновением, проникают, входят друг в друга, там, между тесно переплетенными, почти слившимися воедино рыбками Инь и Ян скользит невидимая серая змейка-дракончик… имя которой Вьюн. Серая змейка-дракончик по имени Вьюн. Моя душа. Душа переводчика. Ни чёрная и ни белая, ни светлая и ни темная, ни тёплая и ни холодная… серый дракончик Вьюн. Любопытный и вездесущий. Везде чужой и везде свой. Текучий, как вода. Обволакивающий собой людские слова и мысли. Способный обращать чёрное в белое, а белое в чёрное, тёплое в холодное, а холодное в тёплое… свет во тьму, а тьму в свет…
Утром я проснулся от неуемного гомона птиц. Равнодушно посмотрел, как сосед по комнате украдкой пытается включить мой планшетник. Ну-ну, пусть попробует. Идиот. Мой планшет предан мне, как самая верная собака. Лениво закрыл глаза и блаженно вытянулся под одеялом. Эх, поспать бы ещё пару часиков. Не надо было философствовать вчера полночи. А теперь… пора.
Перед завтраком я успел навестить своего первого подопечного Шаха Гиль-Дяна. Бывшего переводчика, а ныне безнадежного пациента психокоррекционного центра я застал ныряющим в бассейне с морской водой – видимо, обрушение нейронных сетей не затронуло моторные навыки. Что ж, это радует. Я присел на бортик и помахал ему рукой. Никакой реакции. Он даже не посмотрел в мою сторону. Ах так, ну ладно. Попробуем зайти с другой стороны. От каких там у него языков крыша съехала?
– Исссса!.. (Привет!) – прошипел я на языке свистящих. Безрезультатно.
– Доктор… Тхинь, – пожилая медсестра с уставшим взглядом, наблюдавшая за больным, покачала головой. – Всё это бесполезно.
Ну и пусть бесполезно. Попытка не пытка. Что там у нас ещё? Арабский?
– Ассаляму алейкум!
Тишина.
– Шах, салям!!! – крикнул я ещё громче.
– …салям… – вдруг донеслось едва слышное из бассейна.
От неожиданности я покачнулся и чуть было не рухнул в воду. Вот это да, у меня получилось!!! Он мне ответил! Я оглянулся на медсестру, но та отошла к креслу за полотенцем и не была свидетелем моего триумфа. Надо закрепить успех!
– Киф халяк? (Как дела?) – снова крикнул я.
На этот раз тишина. Мертвая и абсолютная. Лишь тихие всплески воды и бессмысленный взгляд в ответ.
Я вздохнул и поднялся на ноги. Жаль, братишка, что у меня нет времени с тобой повозиться. Думаю, ты вовсе не так безнадежен, как они утверждают…
После завтрака я пошел в главный лечебный корпус. Доктора Чаня на месте не оказалось, но вчерашняя аппетитная медсестричка-администратор подтвердила, что мне выдано суточное разрешение на доступ к пациентам так называемого желтого сектора. Она подошла ко мне почти вплотную, так, что, мне показалось, я ощутил через халат её твёрдые соски (провоцировала специально?), и прилепила на мой бэдж дополнительный жёлтый кругляш. От молодой женщины исходила такая волна сексуальности, что я почувствовал – ещё мгновение, и я прижму её к этому столу и… и, Алекс, блин, озабоченный ты кобель! Права была Аля, и Кьёнг тоже прав. Сейчас провалишь нахрен всю свою «операцию». Давай ноги в руки и мотай отсюда, да побыстрее. Искать своего профессора Линга.
Через пару минут я уже шагал по широкой аллее, безуспешно стараясь избавиться от маячивших перед глазами упругих медсестричкиных прелестей. Знаешь, Алекс, вот честно – порой складывается впечатление, что тобой управляет не голова, а твой член. Ты вышел на финишную прямую. Сейчас ты встретишься с человеком, ради разговора с которым ты поставил на кон свою свободу и, возможно, даже свою жизнь, и узнаешь всё… А ты идешь и мечтаешь о плотских утехах с фигуристой медсестричкой!
На входе в закрытый сектор восседал дюжий санитар с габаритами старинного шифоньера (видать, несмотря на всю идиллию, здесь всё же требуются и такие!) и задумчиво-медитативным лицом. Я спросил у него про профессора, и тот невозмутимо ткнул пальцем в сторону приземистого здания, где располагался местный музыкальный холл…
…и где сейчас сидел и слушал музыку несчастный больной человек, лишенный всего – своей прежней жизни, своих любимых людей, самого себя… человек, который должен был рассказать мне всё.
Только вот что именно "всё"? На самом ли деле существует тот пресловутый третий слой? Или… или то, что ты хотел знать с самого начала, что терзало тебя и безжалостно толкало вперед… мучительное желание узнать, правда ли то, что профессор написал на этом треклятом третьем слое? На третьем слое, на котором говорят с богом…
День выдался знойным, солнце нещадно выжигало землю, оплавляя контуры зданий, деревьев и фонарных столбов. Чтобы срезать путь, я поперся прямиком через открытую спортплощадку, в центре которой дрожало студенистое знойное марево, и ввалился в ампирную полутьму музыкального холла весь мокрый от пота, жадно глотая ртом воздух. Но и здесь было душно, невыносимо душно. Я прошел через жаркий вестибюль к высоким распахнутым дверям. В концертном зале сидело человек двадцать. Со сцены лилась странная психоделическая мелодия, но, прислушавшись, я понял, что странным было только её исполнение, сама же мелодия была хорошо знакомой. Симфония номер четыре в ре минор, написанная тихим и невыносимым гением по имени Роберт Шуман, всю жизнь гонимым с места на место безотчетным страхом, самой ужасной мыслью, которая только может быть у человека – «что будет, если ты никогда больше не сможешь думать?». Мыслью, которая оказалась пророческой…
Я прошел по проходу и тихо сел рядом с пожилым человеком, на которого мне указала медсестра у двери. Он посмотрел на меня покрасневшими воспаленными глазами и молча перевел взгляд снова на музыкантов. Я тоже посмотрел на сцену и болезненно содрогнулся. На сцене играл оркестр местных пациентов, и та вдохновенность, с которой они отдавались музыке, да-да, именно эта отрешенная вдохновенность, и ничто другое, делала их душевные недуги ещё более заметными, кричащими, превращая концерт во внушающую ужас средневековую мистерию, взывающую к безжалостному, вечно умирающему и воскресающему богу…
Я мягко тронул профессора за рукав пижамы, оказавшейся почему-то дикого ярко-розового цвета.
– Профессор Линг, добрый день. Меня зовут Алекс. Я переводчик. Мне очень нужно с вами поговорить.
Человек в нелепой пижаме оторвал взгляд от сцены, медленно повернулся ко мне и, совершенно спокойно – а ты, Алекс, ожидал, что он будет вопить и биться головой о стену? – ответил:
– Да, конечно, юноша. Пройдёмте в вестибюль, чтобы не мешать музыкантам и слушателям наслаждаться этой чудесной музыкой.
Солнечные лучи заливали просторный вестибюль через высокие окна, небрежно задернутые тяжёлыми бордовыми шторами. В горячем воздухе плясала иссушенная вывевка пыли. Я сидел рядом с профессором Лингом на жёстком неудобном кресле и слушал. А профессор говорил. Первые полчаса я ещё пытался задавать какие-то вопросы, стараясь добиться на них хоть сколь-нибудь вразумительных ответов, что-то выпытать, понять. Наивный… Я очень быстро осознал всю тщетность своих усилий. Всё это действительно было бесполезно, как сказала та сегодняшняя медсестра с усталыми глазами. Никогда не достучаться, не докричаться мне до профессора в его безумном сказочном мире. Поэтому я просто сидел рядом и слушал. А он говорил, говорил, говорил… говорил сам с собой, сам для себя, смеялся над понятными лишь ему шутками, рассказывал известные лишь ему истории, плакал над близкими лишь ему горестями…
Мне стало душно. Я расстегнул воротник футболки и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как дико колотится сердце и по лбу стекают вязкие капли пота. Из-за приоткрытой двери в холл струились звуки психоделической вариации шумановской scherzo, с каждой нотой становясь всё напористее, всё навязчивее, всё громче, смешиваясь с вкрадчивой речью профессора… и этот поток слов, поток звуков, порожденных больными человеческими душами – я чувствовал, осознавал это с чудовищной, бессильной остротой – окручивал меня, лизал жадным смерчем, проползал в сознание трупными червями безумия… Как утопающий, я судорожно глотал горячий воздух, не приносивший облегчения, бессильно барахтался в этом потоке, уже понимая, что иду ко дну, что уже не смогу всплыть, выплыть, и смотрел, смотрел, не в силах оторвать глаз – о, какая беспощадная, изысканная в своих нечеловеческих мучениях пытка! – как рушится мой, мой, МОЙ, как оказалось, такой хрупкий и дорогой мне мир, как падают один за другим и уходят на дно в пучину безумия осколки любимых лиц, осколки воспоминаний, осколки меня…
Какой же я был невежда, когда считал, что профессор говорит только на трех слоях! Профессор говорил со мной на четырех, пяти, да бог его знает на скольких слоях сразу, которые переплетались, сливались друг с другом в едином потоке и уносили меня за собой в его сладостно-сказочный мир. Слабый голос откуда-то из глубин моей души ещё пытался докричаться до меня, что сдаваться нельзя, что нужно плыть и сопротивляться, но я уже не хотел сопротивляться этому тёплому, мутному потоку… Неси меня, неси ещё дальше, баюкай на своих ласковых волнах, избавь от этой вечной изгрызающей душу печали и чёрного страха, подари мне покой…
Внезапно я дернулся. Пробуждение было резким и мучительным. Боль острым клинком пропорола сознание, рассекая обвившего его змия то ли безумного сновидения, то ли прикинувшегося сном безумия. Я скрючился на кресле жалким зародышем, прижав голову к коленям, сдавливая руками пульсирующие виски. И застонал, заорал от боли, раздвинул колени, и меня вывернуло наизнанку прямо на покрытый причудливой мелкой мозаикой пол. Потом я поднялся, не глядя больше на профессора, неверной походкой доковылял до двери, вышел-вывалился наружу в белесое марево полуденного зноя и, сделав пару шагов вдоль щербатой стены, без сил сполз на землю.
Через полчаса я немного пришел в себя.
Ну и чего ты добился? Надо же, идиот, наткнулся на великую тайну, вообразил себя спасителем мира! Сбежал из страны, сам влез в неприятности по самые уши, так ещё и впутал в них своего лучшего друга. И всё ради чего? Чтобы встретиться с сумасшедшим ученым, и впрямь съехавшим с катушек? И самому едва не лишиться рассудка и внести свой вклад в развитие передовых методов лечения этого инновационного психокоррекционного центра в качестве пациента?
Что ни говори, а злость на себя – великое чувство, особенно что касается способности прочищать мозги и возвращать банальные физические силы. Куда там до неё благородным порывам! Я вскочил на ноги и решительно зашагал через спортплощадку. Мне нужно найти её. Ту, чье испуганное лицо мелькнуло вдалеке между стволами кленов, когда я, чуть живой, вывалился из дверей местной филармонии.
Уже знакомый мне задумчивый санитар на этот раз был занят подметанием дорожки, мерно оглаживая её массивной метлой. На мой вопрос, куда пошла симпатичная посетительница в алом шёлковом платье, он ткнул в сторону гостиничного корпуса.
Тай я нашел в маленькой уютной кафешке, приютившейся на заросшей веранде между гостиничным корпусом и приемным отделением. Она сидела у барной стойки и нервно потягивала какую-то прозрачную жидкость из высокого стакана. Рядом с ней уже стояла пара пустых бокалов с выжатыми кусочками лайма. Ого, ничего себе скорость! Пока я пробирался между пустыми в этот час столиками вперемежку с цветочными кадками, она, не отрываясь, смотрела на меня.
– Привет! А не слишком ли ранний час для того, чтобы такая молодая девушка употребляла в таких количествах алкоголь? – я подошел к ней и положил руку на округлое плечико. Она сбросила её нервным жестом и снова прилипла к стакану.
– Ты приехала к профессору Лингу? – задал я в общем-то риторический вопрос.
– Ну да, – она кивнула и с вызовом посмотрела на меня. – Я навещаю его время от времени, потому что я была его ассистенткой. Подрабатывала у него на кафедре на полставки. А жена к нему не ездит, бросила его. Выдала мне доверенность на посещения, а сама наслаждается жизнью. А вот что от профессора нужно тебе?
Она была его ассистенткой?! Я онемел от удивления. Да мне же буквально сунули её под нос, преподнесли на блюдечке – уж не знаю кто, местные ли спецслужбы или само Провидение – как только я появился на территории университета! На вот, бери, не мучайся, поговори с ней и узнай всё, что хочешь! А ты… ты просто взял и затащил её в постель! Чем и удовольствовался… И ты ещё приходишь в бешенство, когда кто-то называет тебя недалёким кобелём?!
– Я уже говорил тебе, что переводил одну его работу и столкнулся с непонятными моментами. Вот, хотел выяснить, что именно профессор имел в виду.
– Ну и что, выяснил? – недоверчиво хмыкнула Тай.
– Нет. Но ты… ты же всё знала, с самого начала! Почему ты мне ничего не сказала?!
Я почувствовал, как Тай напряглась, сжалась в тугой комок.
– Ты… боялась?
Она промолчала. Бармена за барной стойкой не наблюдалось, поэтому я сам снял с крючка массивную кружку, подставил её под краник пузатого самовара и нацедил красного чая. Немного подумал, взял с полки глиняную бутыль и долил кружку доверху каким-то густым травяным ликером – немного алкоголя мне сейчас не повредит. Но, сделав первый глоток, понял, что сильно ошибся в пропорциях. Ядрёная жидкость обожгла пищевод, скатилась в желудок огненным шаром, и я с минуту сидел, боясь шевельнуться, ощущая себя драконом, готовым выдыхать раскалённые струи пламени. Но потом вдруг тело охватила невероятная легкость, мысли прояснились… А ничего так коктейльчик получился, надо будет запомнить рецепт…
Мимо нас по аллее за плотными рядами кустарника промаршировала группа людей. Трое из них явно не имели отношения к медицине – врачебные халаты не могли скрыть военную выправку.
– Тай, давай я расскажу тебе всё, как есть. Всю правду. Если ты пообещаешь ответить на несколько моих вопросов. Согласна?
Я сказал это на двух слоях сразу, отчего Тай поморщилась. Мало того, что последние три сотни лет это считалось в Поднебесной дурным тоном, так ещё и китайцы утверждали, что такая "однозначная" речь вызывает у них реальный физический дискомфорт, и даже тяжелейшую мигрень. Что ж, это их проблемы. Как полукровка, я подобных неудобств не испытывал.
– Я действительно переводчик. Только живу я не в Поднебесной, а в России. Примерно месяц назад наша академия наук заказала мне перевод работы профессора, посвящённой эволюции народов, живущих вдоль побережья атлантического океана. Я переводил оба слоя – первый как отчёт о научном исследовании, второй как любовный роман. Но через какое-то время мне стало казаться, что в работе профессора есть ещё один слой. Третий слой. Понимаешь?
Тай равнодушно пожала плечами.
– Но меня заинтересовало не столько само наличие третьего слоя – там, где есть два, вполне может появиться третий. Меня поразило то, что я на нём прочитал. Я бросил все дела, фактически сбежал из страны, чтобы прилететь сюда, встретиться с профессором и поговорить с ним. Даже втянул в неприятности своего лучшего друга, о чём теперь очень сожалею… А тебе известно, что профессор написал на третьем слое?
– Нет… не…неизвестно, – икая, сказала она. – А… а что он там написал?
Она решительно опустошила третий стакан. Так, девушку надо срочно притормозить, а иначе мы такими темпами до конца разговора не доберемся… Разве можно разговаривать с пьяной женщиной на серьёзные темы? Да и вообще разве можно разговаривать с пьяной женщиной? Я проследил взглядом за капелькой пота, томно сползавшей в ложбинку между её грудей, и сглотнул. Эй, Алекс, да тебе тоже следует притормозить…
– Он написал там про бога.
Тай хихикнула.
– Про бога? Ну, значит, он точно сошёл с ума. Это называется… – она помахала рукой перед лбом, – бред и галлюцинации.
– Но ваше управление государственной безопасности придерживается другого мнения, – возразил я. – Иначе зачем бы им прятать профессора в закрытой лечебнице, да ещё и подчистую изымать все его последние работы? Их нет нигде, ни в магазинах, ни в библиотеках, ни даже у него дома.
– Но профессор действительно бо…болен. Ты же сам видел, – безуспешно попытавшись придать себе деловой вид, сказала Тай. – А по поводу его работ нам сказали, что пока неизвестно, какое воз…воздействие они могут оказать на читателей. Возможно, в них проявились первые признаки его безумия, что может не…негативно повлиять на нормальных людей. Видишь, на тебя же повлияли.
– Такты считаешь, что на меня повлияли работы профессора?! – что-что, а подобного вывода я не ожидал.
– Ко…конечно, – убеждённо кивнула она, – ты же сам сказал, что после этого совершил множество необдуманных поступков.
Я задумался. А ведь и впрямь, кто знает? Может, она и права? Слишком уж всё перепуталось в этой истории, наслоилось друг на друга, как в каком-то дьявольском слоёном торте – правда и домыслы, реальные открытия профессора и его больные фантазии, мои интимные страхи и государственные интересы, недоразумения, совпадения и чёрт ещё знает что – так что теперь уже и невозможно разобрать, что к чему.
Неожиданно над нашими головами раздалось тихое шипение, и из спрятанного в листве громкоговорителя раздался голос:
– Просим доктора Тхиня срочно пройти в административный корпус.
Чуть-чуть поразмыслив, громкоговоритель приказным тоном повторил свою просьбу. Ну да, пока-то они просят… Я поправил висевший на кармане халата бэдж, сооруженный мною лично сегодняшним утром из подручных материалов. Настоящая идентификационная карточка со встроенным жучком мирно лежала на дне туалетного бачка, предусмотрительно спрятанная в металлическую коробочку, дабы не пропускать сигнала. По крайней мере, минут пять в запасе у меня ещё есть.
– Тай, а над какой темой профессор работал в последнее время?
– Над… над те-емой?
Она проворно схватила мою кружку и залпом отхлебнула добрую часть убойного грога. О, чёрт, да девица ж сейчас рухнет под стол!
– А… не обращай внимания, – она неопределенно махнула рукой. – Я всегда напиваюсь, когда сюда приезжаю… На меня плохо действует… здешняя обстановка…
– Тай, так над чем работал профессор?
– Ну, последняя крупная тема – та, про которую ты переводил… Мы даже ездили в экспедицию по побережью океана… Атлантического… примерно два года назад. Ужасная поездка, как вспомню, до сих пор мурашки по коже, брррр… – она передёрнулась. – Всё чужое, люди чужие. Как они говорят! А как странно смеются…
– А зачем же ты туда поехала?
– Надо было. Я сама напросилась. Чтобы забыть кое-что. Вернее, кое-кого. Я любила одного человека, а он… он женился на другой. Уж лучше сидеть в крошечной гостинице в какой-нибудь Касабланке и трястись от страха и отвращения, чем дома одной… напиваться каждый вечер вдрызг и искать по инету, как правильно вскрыть себе вены. Понимаешь?
– Понимаю…
Боль хлестнула плетью безжалостно, наотмашь. Вот тебе ещё один Фридин-Алин платочек, получай… Я сжался в комок… Только не сейчас, пожалуйста, не сейчас… Мне надо, надо успеть всё разузнать…
– Тай, ласточка, а где именно по побережью вы ездили, по каким странам? – продолжал выпытывать я.
– Да по всем. По Европе, по Франции, Англии, Испании, и по Магрибу, и даже в Штаты летали.
– А к свистящим ездили?
– Нет, ты что, я туда ни ногой! – её передёрнуло от омерзения.
– А профессор туда летал?
Чёрт, нужно было следить за тем, сколько она пьет. Разузнать что-то у пьяной женщины, может, оно и легче, но слишком уж долго, а у меня осталось минуты две, не больше!
– Летал. Только один. Туда вообще никто не захотел ехать. А он ничего не боялся.
– А что профессор делал, когда вы с ним ездили по этим странам?
– Ну, сначала мы таскались по старинным развалинам. Это было не очень страшно и даже романтично… Но потом он бросил это дело. Возил нас только по городам и деревням. С людьми разговаривал, местные газеты читал и новости смотрел, ну ещё в архивах сутками сидел, – она пожала плечами.
– Профессор разговаривал с людьми? О чем? – удивился я.
– Да обо всем. По душам, так сказать. Вот только не понимаю, как с чужаками можно по душам разговаривать? У них же нет души!
Она снова завладела моей кружкой – кажется, местная обстановка и впрямь действовала на неё угнетающе – и добавила:
– Спрашивал, чего они хотят, о чем мечтают. Со стариками много беседовал, интересовался, о чем они мечтали в юности, в молодости, семьдесят, пятьдесят лет назад. Ну, вот…
Я наклонился к ней и по-отечески поцеловал в лоб.
– Спасибо, солнышко. Ты мне очень помогла. Жаль, что не сразу. А теперь мне нужно идти, хорошо? И, знаешь, ничего не бойся и не переживай. Ты не виновата в том, что случилось с профессором. И со всеми этими людьми тоже. Карма у них такая. А у тебя всё будет хорошо, я узнавал…
Я улыбнулся и провёл ладонью по её волнистым волосам. По аллее в нашу сторону быстро шагали какие-то люди. Я не стал их дожидаться, рванул через заросли кустарника, усыпанного душистыми розовыми свечами. Их ветки оказались покрытыми мелкими цепкими крючками – надо же, специально что ли здесь сажают эту гадость, чтобы психи по кустам не шарились? – я больно о них оцарапался, выскочил с противоположной стороны и рванул между деревьев, как заяц. Второй раз за эту неделю. Да ты, парень, набираешь обороты!..
Длинные полы халата путались между ног – ну, не приспособлена одежда врачей для того, чтобы убегать от погони. Куда удобнее бежать в короткой рубашке-канди и легком шерстяном плаще, нужно только придерживать ножны, чтобы не бились по бедру… И быстрее, быстрее, к моей любушке ненаглядной, к моей красотке медовой, о которой стоит лишь вспомнить, замечтаться, как тело отзывается сладостной тугой дрожью, до самых кончиков пальцев… стемнело уж, от чадящих факелов улицы – что призрачный театр теней, и среди этих теней – я, Я, с алым жгучим лепестком пламени там, где сердце, там, где живет-таится ото всех моя любовь…
Я замер на месте, как вкопанный, ошарашено озираясь по сторонам. Чёрт, Алекс, да что с тобой?!!! Какие ножны, какие факелы, тени? Посмотри вокруг – день в самом разгаре, солнышко светит, люди ходят. Это клиника для душевнобольных, куда ты проник незаконно, и сейчас за тобой гонятся люди из управления госбезопасности Поднебесной… Ну что, пришел в себя, вернулся? Куда ты вообще несешься сломя голову? У тебя есть какой-нибудь план? Нет? А что так? Как всегда, не подумал заранее? И тут же на тебе, ну уж совершенно не в тему, раздраженный голос отца в голове: «Алексей, к сожалению, ты не привык думать о последствиях своих поступков. Взять хотя бы эту ситуацию: ты встречаешься с девушкой, говоришь ей, что любишь е, делаешь ей ребёнка, она делает аборт, ты об этом узнаешь, в одночасье на эмоциях рвёшь с ней отношения, она режет себе вены из-за любви к тебе, а в результате именно я вынужден заминать неизбежный скандал накануне своих выборов! Хочется спросить, тебе в принципе знакома такая вещь, как обдумывание и планирование своих действий?»… Да знакома, знакома! Только не во всех же ситуациях можно всё продумать заранее… Вот, например, как сейчас… я всё обдумал, я планировал уехать из страны всего на неделю, сделать всё по-быстрому, шито-крыто, и вернуться!
Никто бы и не заметил… Ага, а в результате, влез в полное дерьмо по самые уши, как всегда… Я чуть не захохотал вслух, осознав, что принялся абсолютно всерьёз оправдываться перед отцом, находящимся в семи тысячах с лишком километров отсюда… Да, Алекс, оправдывайся, не оправдывайся, а тебе п…ц. Понимаешь? П…ц. Причем полный. Где бы ты ни оказался. Даже если тебе удастся вернуться в Россию, что вряд ли, тебя там папашка со свету сживёт из-за своей загубленной политической карьеры… Чёрт, слушай, а ты ведь и вправду шизофреник! Опять эта вечная мысленная жвачка в голове! Иногда твоя голова сильно напоминает помойку, набитую всяким мусором, где пытаться отыскать нужные вещи – в смысле, правильные мысли, выводы или там голос рассудка, да ещё и в нужный момент – абсолютно безнадёжное дело. Лучше бы ты подумал, что ты будешь делать сейчас. Хоть какой-нибудь бы план выработал! Хотя какой может быть план в безвыходной ситуации? А в том, что твоя ситуация безвыходна, можешь не сомневаться… И куда ты сейчас так целеустремленно идешь? В сторону пристани? Но какой в этом толк?
Угнать катер тебе всё равно не дадут. Так зачем? Идешь просто ради того, чтобы идти? Ну-ну…
Внезапно тропинка, по которой я шел, уткнулась в высокую живую изгородь из плотного кустарника. От мысли о том, чтобы пролезть сквозь этот клубок колючей проволоки, я содрогнулся. Ладно, попробуем по-другому… Я разбежался, оттолкнулся ногой о низенькую скамеечку, жалобно скрипнувшую под моим весом, и перелетел через ограду.
Раздался женский визг, и я увидел перед собой круглые от ужаса глаза пожилой медсестры, которая катила перед собой кресло с моим бывшим коллегой. В отличие от своей опекунши, Шах не обратил на меня никакого внимания – видимо, в его мозгу происходили вещи куда интереснее этого. Я извинился перед медсестрой, пробормотал что-то о пользе занятий спортом, деловито оправил халат и двинулся было мимо них по дорожке.
– С…с… тобой…
Я замер на месте. Голос был хриплым, словно заржавел от длительного бездействия. Сидящий в кресле парень схватил меня за рукав и судорожно держал, не разжимая пальцев.
Я повернулся и оторопело посмотрел на него.
– Что со мной?!
Его взгляд оставался по-прежнему далеким и безучастным. Наверное, это был рефлекторный жест. Что-то всплыло в его больном мозгу, вот он и выдал непроизвольную реакцию. Я попытался отцепить его пальцы от халата.
– С…с… тобой.
Я присел перед ним на корточки и заглянул в глаза. Нет, здесь что-то явно было не так. Может быть… а чем чёрт не шутит?
– Ты хочешь пойти со мной? Но я иду очень далеко. Вернее, я сам не знаю, куда. Возможно, никуда. Здесь тебе будет лучше.
Он молчал, только рука, будто в неё вдруг прекратили подачу тока, разжалась и повисла на подлокотнике кресла.
– Прощай, – я провёл ладонью по его безвольно висящей руке, поднялся и быстрым шагом, не оглядываясь, пошёл по дорожке…
Не доходя до ближайшего поворота, развернулся, догнал медсестру, медленно толкавшую перед собой коляску, рывком расстегнул ремни, выдернул из кресла Шаха, бормоча то ли для него, то ли для себя:
– Извини, дружище, но почему-то я не могу оставить тебя в этом раю…
Экспромтом насочинял медсестре какой-то несуразный бред про якобы разработанный лично мною новейший метод восстановления связанности мыслительных процессов, чему она, к моему несказанному удивлению, полностью поверила и, пожав плечами – мол, вам, ученым докторам из столицы, виднее – спокойно покатила пустую коляску дальше.
Шах слегка покачивался, но стоял на ногах довольно уверенно.
– Идём, – я повернулся и махнул ему рукой следовать за мной.
Тот сделал два шага и остановился, как нелепая механическая кукла, у которой вдруг кончился завод. Чёрт, теперь я понял, для чего была нужна инвалидная коляска! Вовсе не потому, что он не может ходить. Ходить-то он может, да и бегать наверняка тоже, просто через пару шагов начисто забывает, что ему нужно делать.
– Хорошо хоть не забыл, как дышать, – я вздохнул, крепко взял его чуть выше локтя и потащил за собой. – А то знаешь, у нас в России есть такой анекдот про ёжика, который шёл-шёл по лесу, забыл, как дышать, и умер.
– Ёжика? – переспросил Шах, на мгновение улыбнувшись, и тут же снова погрузился в свою бесчувственную кому.
– Да, – кивнул я. – Ёжика… Идём же… Ну идём…
Через десять минут я взмок. Тащить Шаха оказалось нелёгким делом, несмотря на то, что тот довольно проворно перебирал ногами. Наконец мы продрались через особо зверские заросли кустарника и по едва заметной тропинке вскарабкались на скалу, нависающую над бухтой слева от пристани. Там обнаружилась заброшенная смотровая площадка. Я перелез через облупленные перила и подполз к самому краю обрыва, но причал всё равно не был виден за выступающим карнизом. Я оглянулся. Шах стоял на площадке и остекленевшим взглядом взирал на море.
– Иди сюда. Быстро, – приказал я.
Тот вздрогнул от резкого звука, но не сдвинулся с места.
– Иди сюда!!! – ещё громче скомандовал я на обоих слоях сразу. – Перелезь через перила!
На этот раз Шах соизволил отреагировать. Прытко перепрыгнул через перила, так что я даже шарахнулся от неожиданности, и встал рядом со мной.
– Сядь на корточки! Возьми меня за ноги! Сожми изо всех сил! Держи!.. Держи…
Мои ладони скользили по каменной крошке. Левой рукой я вцепился в чахлый кустик, невесть как выросший на голых камнях, и попытался сползти чуть ниже. Далеко внизу, прямо подо мной, начиналась кромка воды. Волны исступленно бились об огромные валуны, словно пытаясь раздробить их в каменную крошку. От этого зрелища по спине пробежал неприятный холодок. И что ж это за карма у меня такая – висеть вниз головой над пропастью, вверив свою жизнь в руки сумасшедшего парня, через пару секунд забывающего о том, что он делает?!!
– Держи… держи… – повторял я, как мантру. Из-за моей спины доносилось тяжёлое сопение, но хватка была крепкой. Умничка! Бог даст, останусь живым…
Я ещё немного сполз вниз и увидел пристань. У причала стояло два белоснежных катера с красными крестами и ещё один похожий на торпеду, явно военный. На берегу топталось пять человек в мышиной спецназовской униформе. Немного. Я поймал себя на том, что это кольнуло моё самолюбие. Ха, а ты ожидал, что на твою поимку пошлют целую роту элитного спецназа? Да на тебя и этих пятерых хватит, ну плюс ещё несколько агентов, от которых ты шуганулся в парке.
Внезапно невдалеке раздался шум моторов, и из-за поворота в бухту вынеслась ещё пара военных катеров. Ну вот тебе и ещё взвод спецназа. Даже два взвода, чтобы польстить твоему самолюбию. Внезапно я почувствовал, как хватка ослабла. Идиот, залюбовался спецназом, а парень тем временем забыл, что надо делать!
– Тяни! – заорал я. – Тяни на себя!
Рывок был резким и сильным. Меня безжалостно протащили голым животом – халат распахнулся, футболка задралась вверх – по острым камням, но мне было не до того. Тяжело дыша, я рухнул у края обрыва.
– Отпусти, больно, – попросил я Шаха, по-прежнему судорожно сжимавшего мои лодыжки. А парень-то оказался крепким. Наверняка в своей прежней нормальной жизни каким-нибудь спортом занимался. – Спасибо!
Я отыскал в кармане джинсов завалявшийся платок и промокнул на животе кровоточащие царапины. Ну вот и допрыгался. Два взвода спецназовцев уже сходят на берег. Максимум через полчаса они начнут прочесывать остров. Местности ты не знаешь, скрыться вряд ли сумеешь. Да и куда ты денешься с подводной-то лодки?
Я отполз от края обрыва и посмотрел в противоположную сторону. «Не плыви по течению, не плыви против течения, а плыви туда, куда тебе нужно», – вспомнилась мне надпись на борту старомодного паромчика с жизнерадостным капитаном. Только вот знать бы ещё, где находится это самое "куда тебе нужно".
В прорехах между кронами деревьев виднелись здания психокоррекционного центра. Вот крыша приземистого административного корпуса, вот пара круглых процедурных корпусов, а вот и высокая, сверкающая зеркальными окнами свеча главного лечебного корпуса. Я до рези в глазах всмотрелся в эту башню. Что-то там привлекло моё внимание, хотя я сразу не понял, что именно. Глаза заслезились от напряжения, но наконец-то я увидел два маленьких сверкающих на солнце эллипсоида – две стоящие на крыше металлические стрекозы с опущенными лопастями. Вертолеты скорой помощи! Ну конечно же, как я раньше не подумал! Всё-таки это непростая больница, и мало ли что здесь может случиться… А, может быть, на них просто летает местное начальство. Да какая мне разница?
Уже привычным движением я схватил Шаха за руку и рванул вниз по заросшей тропинке. Так, чтобы добраться до главного корпуса, нам потребуется минут пятнадцать. Пыхтящий рядом Шах больно налетел мне на ногу. Ну, хорошо, минут двадцать. В принципе, можно успеть, пока спецназовцы не блокируют весь остров. А как ты проберешься на крышу? Там наверняка охрана… Ладно, об этом пока лучше не думать. Как и о том, что твои навыки управления вертолетом ограничиваются десятью часами полетов на компьютерном симуляторе, половина из которых, кстати говоря, закончилась весьма плачевно. Ну что ж, опять "была не была"?
Мы мчались по территории клиники, перепрыгивая через клумбы и низкие заборчики, продираясь напролом сквозь живые изгороди. Встречный медперсонал испуганно шарахался в сторону, и немудрено – я плюнул на любые попытки придать нашей паре хоть сколь-нибудь благопристойный вид. Кровь из моего нещадно стесанного живота просачивалась через футболку и алыми пятнами расплывалась по грязному халату. У Шаха вид был не лучше – его зеленая пижама в игривый цветочек местами была разодрана вклочья, и в дыры просвечивала бледная поцарапанная кожа. Ошарашенный охранник на входе в главный лечебный корпус беспрепятственно пропустил нас внутрь. Странно. Хотя что он мог подумать, увидев окровавленного врача, волокущего за собой взмыленного пациента? Да только то, что у психа случился приступ и требуется срочная медицинская помощь. Видимо, здесь случалось и такое, несмотря на всю их идиллию.
– Пропустите, пациенту требуется срочная помощь! – придав своему лицу самое зверское выражение, на которое только был способен, я оттолкнул ещё одного охранника, попытавшегося было перегородить нам путь к лифту, и влетел в кабинку. Так, пятнадцать серых кнопок – пятнадцать этажей. Внизу пять синих кнопок – подвальные этажи. Господи, а в подвалах-то они что делают? И ещё три красные кнопки наверху – всего восемнадцать надземных этажей, всё верно. Только вот рядом с каждой красной кнопкой находился маленький квадратный сканер-дактилоскоп. Всё ясно, ограниченный доступ.
Медлить было нельзя, охранник подозрительно смотрел на нас из коридора. Я пробежался пальцами по панели и наугад ткнул в верхнюю синюю кнопку. Что ж, поедем в подвал. Есть в китайском ушу такой принцип – чтобы пойти вперед, сначала нужно немного пойти назад.
Проще говоря, чтобы через что-то перепрыгнуть, нужно отступить и разбежаться. А чтобы нанести удар, нужно размахнуться. Посмотрим, сработает ли этот ушуистский принцип на этот раз… Лифт мягко закрыл двери, скрыв нас от глаз подозрительного охранника, и тронулся вниз.
Через несколько секунд он плавно остановился и выпустил нас в короткий коридор, упиравшийся во внушительную металлическую дверь с табличкой «Лаборатории. Уровень 1». Наверное, такие же двери бывают в секретных военных бункерах – идеально гладкая поверхность, даже ручки нет, чтобы зацепиться. И что теперь делать?! Но Шаха, по-видимому, это нисколько не смутило. Он уверенно подковылял к незаметному глазку биометра, прислонился к нему своим глазом, и тяжёлые бронированные ворота гостеприимно распахнулись перед ним, как стеклянная дверь на входе в супермаркет.
Я изумленно посмотрел на своего спутника и втащил его в открывшийся проход. Откуда у него доступ в лаборатории? Его водили сюда для исследований, поэтому внесли его данные в биометрический сканер? Скорее всего… За дверью было светло и прохладно. Длинный коридор с вереницей дверей по обеим сторонам. Голубоватый больничный свет. Я поежился. Контраст с душной баней снаружи был чувствительным. Людей в коридоре не было, но камеры наблюдения имелись в избытке, я в этом не сомневался.
Невдалеке послышались гулкие шаги. Кто-то шел по одному из боковых проходов и приближался к центральному коридору. Я судорожно огляделся, увидел по левую сторону обычную деревянную дверь – за такими обычно скрываются каморки, где грозные уборщицы хранят свой инвентарь – и впихнул в не Шаха.
Я ошибся. Это оказалась раздевалка для сотрудников лаборатории. Вдоль стен стояли ряды узких металлических шкафчиков, а в конце комнаты виднелась дверь, судя по доносившемуся из-за неё шуму воды, ведущая в душевые. На низенькой лавочке лежал ворох одежды, владелец которой и намывался сейчас в душе. Стащить у него одежду и переодеться? А может… В углу комнаты стоял внушительный белый шкаф. Я подошел к нему и распахнул дверцы. Ну, конечно же, извращенная дама-фортуна не оставила меня своей милостью и на этот раз. Кто бы сомневался. Не время пока пускать меня в расход, не наразвлекалась ещё со мною вдосталь, не наигралась, хочет ещё посмотреть, как я вьюсь-извиваюсь ужом на сковороде. Ладно ж, смотри… На полках аккуратными стопками лежали чистые выглаженные униформы. Я отыскал стопку с размерами побольше и вытащил два серых комплекта – штаны и блузон с короткими рукавами.
– Раздевайся, – коротко скомандовал я Шаху, и принялся поспешно расстегивать свой халат. Но мой спутник даже не пошевелился.
– Дубина, – пробормотал я, стягивая с себя окровавленную футболку. – Спешить нам надо, понимаешь?
Я сдернул с него пижамную куртку и стащил вниз штаны. Чёрт, и зачем пациентам психиатрической клиники нужны тапочки со шнуровкой?! Микромоторику пальцев что ли развивать? Я присел на корточки и принялся развязывать замысловатый узел.
– Ой! – от испуганного женского возгласа, раздавшегося из-за спины Шаха, я едва не подскочил. В дверях душа стояла абсолютно голая девушка с роскошными бедрами, похожими на гладкие сливочные карамельки – из одежды на ней были только резиновые тапочки с ромашками и полотенце на голове. Да… наверное, мужская душевая всё же находилась с правой стороны коридора…
– Я… мы… вы не подумайте! Просто у моего друга прихватило поясницу, – ляпнул я первое, что пришло в голову. – Он не может нагнуться. Вот… я помогаю ему переодеться.
Почему я помогаю своему другу переодеться в женской раздевалке, я уточнять не стал. Девушка торопливо развернулась и, мелькнув сливочной попкой, ретировалась обратно в душ. Видимо, нечасто ей доводилось заставать здесь двух полуголых мужиков, один из которых сидит перед другим на корточках и чем-то там увлеченно занимается. И что она о нас подумала?!!! Я поморщился… о, чёрт…
Я что есть силы дернул за шнурок, окончательно затянув его в неразвязываемый узел, и посмотрел вверх на Шаха. Тот стоял и блаженно улыбался.
– Ах, значит вот как, да?! – я вскипел от злости. – Значит, на голых девушек мы реагируем, а штаны с себя снять не можем?
– Раздевайся! – рявкнул я на обоих слоях сразу.
Шах недоуменно посмотрел на меня, но послушно нагнулся, за пару секунд разделался с гордиевыми узлами на своих тапочках, снял штаны и аккуратно сложил их на лавке. Я бросил ему серые шаровары, оказавшиеся ему короткими – конечно, раздевалка-то женская, откуда здесь взяться штанам на двухметрового бугая? Помог ему натянуть просторный блузон и попытался было завязать ему тапочки, но тот решительно оттолкнул мою руку и проворно соорудил на них прежние шнурковые головоломки. Ну ладно, сам так сам… боец…
Я запихнул узел с грязной одеждой в мусорный бак и вытянул Шаха из раздевалки. Пускай девушка спокойно оденется… Что делать дальше, я совершенно не знал, поэтому двинулся наугад по коридору. Что за контора?! Ни одной таблички на дверях, только номера! Я осторожно приоткрыл одну из дверей и увидел группку людей, сосредоточенно копошащихся над операционным столом. Те не обратили на меня никакого внимания. Что это, патологоанатомическое отделение?! Да уж, не очень оптимистично… Может быть, в дальнем конце коридора находится пожарная лестница или запасной выход? Но никакой лестницы там не оказалось…
В белой-белой комнате на белом-белом кресле за белым-белым столом восседал толстый чёрный индус в идеально белом халате и, мурлыча себе под нос какую-то весёлую песенку, намазывал скальпелем гигантский бутерброд. Увидев нас, он радостно махнул ножом и пропел-проговорил на идеальном ново-китайском:
– А, практиканты, давайте скорее, а то у меня все мозги позасохнут.
Я втащил Шаха в небольшую лабораторию и остановился посредине, не зная, что делать дальше. Справа стоял металлический стол, на котором аккуратными рядами были расставлены банки с прозрачной жидкостью, в которых плавали какие-то сероватые, с прожилками, пласты жира. А слева за компьютерным столом, сдвинув к стенке монитор, похоже, завтракали.
– Кофе с бутербродами будете? – гостеприимно предложил лаборант и добавил извиняющимся тоном:
– Проголодался, пока вас ждал. А где остальные?
А что, должны быть ещё и остальные? Этого мне ещё не хватало! Надо мотать отсюда, и побыстрее. Я пожал плечами.
– Да там снаружи что-то случилось. Кажется, один из пациентов взбунтовался и сбежал. Наверное, из-за этого они и задержались.
Лаборант откусил добрый кусок бутерброда и отхлебнул кофе из пинтовой кружки.
– Хотите, посмотрите пока сами. Любопытнейший случай, – он мотнул головой в сторону лабораторного стола, на котором возвышалась какая-то космическая конструкция. Насколько хватало моих познаний в биологии, это был электронный микроскоп. – У нас тут на лечении находился один пациент, бывший профессиональный киллер, работал на Триаду. Наша полиция и спецслужбы двадцать лет поймать его не могли! Только когда он свихнулся, его и взяли. Да и то случайно. И знаете, почему он был таким неуловимым?
Я покачал головой.
– У него был синдром переводчика! – торжествующе заявил наш новоявленный наставник. – Понимаете?
Я ошарашено посмотрел на него. Что же касается Шаха, то тот продолжал стоять, как безжизненный манекен, и тупо взирать себе под ноги. Ох, и спалит он нас обоих, чует моя душа, спалит…
– Да-да, из людей с синдромом переводчика получаются отличные – даже можно сказать непревзойденные! – гангстеры и убийцы. Склонность к нестабильности мыслительных процессов, заложенная на физиологическом уровне, обеспечивает отсутствие жесткой заданной логики и каких бы то ни было шаблонов в мышлении и поведении. С одной стороны, такая особенность головного мозга позволяет человеку стать переводчиком – мгновенно переключаться с одной парадигмы сознания на другую и обратно. С другой стороны, если такой человек становится профессиональным убийцей, он получает уникальное преимущество.
Очень трудно выследить киллера, который каждый раз действует по новой и абсолютно нелогичной на взгляд нормальных людей схеме, не говоря уже о том, чтобы предсказать его действия. Всё построено на чистой случайности. Если бы спецслужбы знали, что у этого парня синдром переводчика… хотя всё равно бы вряд ли сумели поймать его раньше, чем он съехал с катушек… Кстати, а вы знаете, каковы физиологические основы синдрома переводчика? Идите, посмотрите под микроскопом, если мозги ещё не засохли.
– У нас? – удивленно переспросил я.
– Да не у вас, а срез коры головного мозга под микроскопом! Ну и практиканты же сейчас пошли, – пробурчал он, откусывая очередной гигантский кусок бутерброда.
Я подошел к микроскопу и прижался глазом к трубке.
– Ну и что видишь?
– Нейроны, – наугад ляпнул я.
– Ну, разумеется, нейроны! Что ещё?
– Очень много нейронов, – сказал я. Да откуда мне знать, что именно я здесь должен увидеть?!
– Вот именно! – наш наставник многозначительно поднял указательный палец. – Очень много нейронов на таком маленьком пространстве! Чрезвычайная плотность нервных клеток вкупе с просто невероятной разветвленностью дендритов и огромным количеством синапсов! Причем по всему головному мозгу! А не только в зонах, отвечающих за речевую деятельность и языковые способности. Мало того, мы обнаружили, что эта разветвленность нейронных связей достигает буквально фантастического уровня в двух зонах – тех, что отвечают за логическое и абстрактное мышление.
– Так это значит, что переводчики обладают более развитой логикой и абстрактностью мышления? – заинтересовался я.
– И да, и нет одновременно! С какой стороны посмотреть… Чрезвычайная плотность нейронов приводит к формированию более коротких дендритов, что вместе с огромным количеством синапсов создает уникальную, можно сказать сверхпроводимую среду. Нервные импульсы в этих зонах распространяются гораздо быстрее, чем у нормальных людей. Более того, такая структура существенно облегчает перестройку нейронных сетей – старые связи легко рвутся и так же легко образуются новые. В результате, почти полное отсутствие жестко реализованных программ! Новые программы создаются мгновенно в зависимости от конкретной обстановки, целей и даже настроения человека, фактически безотносительно предыдущих программ. И мгновенно меняются с каждой новой вводной! Если сравнить такие программы с ручьем, то у человека с синдромом переводчика такие ручьи мыслей попросту не успевают проделать сколь-нибудь глубокое русло и закрепиться в нем, как это происходит у нормальных людей – и каждый раз текут по новой траектории. Представляете, как трудно спрогнозировать поступки такого человека?
Я ещё раз наклонился к микроскопу и всмотрелся в дикую паутину. Да, Алекс, а ведь у тебя в голове то же самое… Вот ты сейчас стоишь и смотришь на чужой мозг, а в это время твои мысли тонкими ручейками растекаются по такому же абсурдному кружеву, сплетенному хихикающим над собственной злой шуткой сатаной… или богом?
– Да, недавно появилась гипотеза о том, что в таком мутированном мозге мыслительные процессы могут протекать на квантовом уровне. Это объясняет их скорость и нестабильность, а также периодические сбои и обрушения. Редкий переводчик доживает до старости в своем уме. А теперь, видишь ли, они ещё и в профессиональных киллеров начали переквалифицироваться, – доктор Янг, как он представился нам на втором слое, печально покачал головой.
– Доктор, – я оторвался от микроскопа и посмотрел ему прямо в глаза. – Нам нужно попасть к вертолетам.
Тот поперхнулся кофе и недоуменно уставился на меня:
– К вертолетам? Но зачем? Если вам нужно вернуться в город, лучше воспользоваться катером. Они ходят регулярно.
– Мы не можем воспользоваться катером. Там снаружи всё перекрыто охраной. Они ищут нас.
– Вас? Но вы же…
– Мы не практиканты. То есть не совсем…
Ох, Алекс, ну заранее нужно продумывать такие вещи, заранее! Хотя куда тебе до этого? Тебя ж только что наглядно ткнули носом в то, что ты на это неспособен.
– Я врач-стажер, а мой брат – переводчик, то есть бывший переводчик…
Тьфу, чёрт, не надо было мне этого говорить. Нами скоро маленьких детишек пугать будут! Доктор Янг выронил из рук остаток бутерброда и тоскливо покосился на измазанный креветочным маслом скальпель, лежавший слишком далеко на столе – не дотянуться.
– Моего брата поместили в вашу клинику, но здесь ему становилось всё хуже и хуже. А это единственный родной человек, который остался у меня на этом свете, понимаете? Наши родители погибли в автокатастрофе. Я специально попросился на практику в ваш центр, чтобы увезти его отсюда. Я спасу его, вылечу его сам! Я просил много раз, но мне не давали разрешения забрать его. А здесь он погибнет. Мы никому не сделали ничего плохого. Нам только нужно пробраться к вертолетам и улететь с острова. Помогите нам, прошу вас, – умоляющим тоном закончил я и добавил: – И мы вас не тронем…
Похоже, последняя фраза подействовала на нашего случайного ментора куда сильнее, чем вся моя предыдущая пылкая речь. Доктор Янг громко икнул и выдал поразительно здравую для его нынешнего состояния мысль:
– Но для того чтобы пройти на площадку к вертолетам, требуется специальный допуск. И ещё нужно договориться с летчиком. Без него вы не взлетите.
– Насчет летчика не беспокойтесь, я договорюсь, – успокоил я своего собеседника. Тот вздрогнул; наверное, представил, какими изуверскими методами люди подобные нам с Шахом могут договариваться с пилотами.
– У вас, как у заведующего лабораторией первого уровня, допуск на площадку, разумеется, есть, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес я.
– От…от…куда вы знаете? – заикаясь, спросил доктор Янг.
Я не удостоил его ответом. Демонстративно сгреб из лотка десяток простерилизованных скальпелей и сунул их в карман своего блузона.
– Идёмте, у нас мало времени.
…И впрямь, не мог же я ему признаться в том…
…Не мог же я ему признаться в том, что воспринимаю то, что он говорит на третьем слое!!! Чёрт, чёрт, чёрт!!! Да я САМ СЕБЕ не мог в этом признаться! Потому что… да потому что как мне теперь быть?! КАК?! МНЕ?! ТЕПЕРЬ?! БЫТЬ?!.. Тшшш… успокойся, Лёш, пожалуйста, успокойся… Ты взрослый и сильный, ты способен вся обдумать и спокойно во всём разобраться, ведь правда? Согласен?.. Согласен, ну и замечательно! Это же началось не прямо сейчас, верно? В первый раз сверхъестественное ощущение, будто ты читаешь чужие мысли, возникло у тебя во время разговора с Тай. Но тогда ты от него отмахнулся, не до того тебе было. А сейчас оно появилось снова. Хотя нет, сейчас это уже не ощущение… а вполне осязаемая и осознаваемая реальность… Будто срезали с моего мозга тонкую пленку, как сдирали с истязаемых кожу фанатики-инквизиторы в темных подвалах Средневековья, и теперь льют на его обнажено-нежную нейронную плоть раскаленный свинец чужих мыслей… через тот самый не существующий ни на каких электроэнцефалограммах третий слой… Но зачем они со мной это сделали? ЗАЧЕМ?! ОНИ?! СО МНОЙ?! ЭТО?! СДЕЛАЛИ?!!! Я не хотел… не хотел!!!.. Я просто хотел быть человеком… просто человеком… немного счастливым, если возможно… а они… Лёш, а почему ты говоришь «они»? Кто это «они»? Всё это началось само собой после разговора с профессором Лингом. И ты это прекрасно знаешь. Просто боишься себе в этом признаться… Мало того, что именно произошло, ты понял сразу же, в тот самый момент, когда скорчился в судорогах, выворачиваясь наизнанку, пытаясь выблевать наружу свою душу, в завешанном бордовыми погребальными шторами музыкальном холле под звуки безумного Шумана… Так что хватит уже истерик. Бери себя в руки и вперед. Ничего страшного не произошло. Ты просто овладел третьим слоем ново-китайского языка. Ты слышишь? НИЧЕГО СТРАШНОГО НЕ ПРОИЗОШЛО. Выживешь… как-нибудь… и с содранной кожей…
Доктор Чан обреченно вздохнул:
– Возьмите хотя бы по одной емкости с образцами. Я скажу им, что это уникальные образцы, которые нужно срочно отправить на материк для анализов. Может, прокатит…
Он кивнул на два трёхлитровых аквариума с металлическими ручками, где в густой зеленоватой жидкости плавали два серых полусферических тела.
– Что это? – содрогнулся я.
– Головной мозг, что ж ещё? – буркнул индус. – Смотрите, не уроните.
Я с сомнением посмотрел на Шаха.
– Но мой брат болен. Он… он всё время забывает, что делает. Он не сумеет пронести это и десяти метров…
– А это уже ваши проблемы, – внезапно осмелев, буркнул доктор Янг и потопал к двери.
Я поднял один аквариум. Тяжёлый. Приказал Шаху взять второй и поспешил за нашим несостоявшимся ментором. Оказалось, что в здании имелась ещё одна лифтовая шахта, видимо, предназначенная совсем "для своих". Доктор Янг подошел к темной двери, наклонился к глазку биометра, и створы раздвинулись, пропуская нас внутрь бронированной кабины.
– Это пожарный лифт, – объяснил он нам. – Но нам разрешено пользоваться им в особых случаях.
– Держи!.. Держи!.. Держи! – каждые пять секунд твердил я Шаху, как попугай. Тот смотрел на меня тупым взглядом, но пока держал… Вот чёрт, и зачем только я тащу за собой этого чокнутого придурка? Я мысленно выругался. Всё это бесполезно! Такие, как у него, изменения головного мозга необратимы! Ему будет становиться только всё хуже и хуже. Так зачем?!..
…Зачем? А затем, Алекс, что, будь ты на его месте (что, кстати сказать, вполне реально), что бы ты предпочел – и дальше кататься в инвалидной коляске, как жухлый овощ, медленно догнивая душой, или чтобы тебя вот так вот бесцеремонно, без спросу, выдернули из твоего катафалка за шкирку, заставили куда-то бежать, нестись сломя голову, время от времени ругаясь на тебя в сердцах самыми страшными матерными словами из-за твоей беспомощности, не жалея тебя ни капли, чтобы тебя куда-то тащили, волокли, куда-то подальше от этого душевного морга, а? Ну так что? Что бы ты предпочел? Молчишь?..
…Ох, только бы побыстрее добраться до вертолетов…
На восемнадцатом этаже створы лифта распахнулись и выпустили нас в небольшой предбанник, на выходе из которого за низенькой конторкой восседали два дюжих охранника.
– Держи! – в очередной раз шепнул я на ухо Шаху и подтолкнул его локтем. – Иди вперед!
– Доктор Янг?.. Добрый день, – один из стражей окинул нас цепким взглядом. – Куда вы идете?
Поговаривали, что в Гонконге в последнее время появилась мода нанимать охранников из числа бывших погранцов, служивших на границе с Японией. А эти парни были рьяными и нервными, что те цепные псы…
– Нужно срочно отправить исследовательские образцы на материк, – не очень убедительно пробормотал доктор Янг, сунул им под нос какую-то карточку и торопливо засеменил по коридору.
– Доктор, подождите, а эти двое… Я что-то не припомню их лиц. Где их пропуска? – я увидел, как охранник начал приподниматься из-за конторки.
– Это практиканты из Первой клинической больницы на Коулуне. Прибыли к нам на практику два дня назад. Я попросил их помочь.
Ну, хоть так. Умничка. Замечательно… для первого раза в роли заложника.
– Смотрите, доктор, будьте осторожны. В клинике ищут какого-то русского диверсанта. Говорят, он крайне опасен. Да к тому же прихватил с собой в качестве заложника одного пациента. На острове полно спецназа – три катера пригнали. Так что будьте очень внимательны!
Доктор Янг обернулся и с полным достоинства видом успокоил его:
– Да я, как настоящий китаец, русского издалека учую. Быстрее, мальчики, – поторопил он нас на втором слое.
Я подтолкнул Шаха в спину, шепнув ему страшным голосом, чтобы он покрепче держал банку, и пошел первым.
Мы уже дошли до конца коридора, доктор Янг завернул на лестничную клетку, ведущую на крышу, когда за моей спиной раздался ужасающий грохот. И звон стекла. Я развернулся пружинистым кошачьим прыжком. И увидел Шаха, стоящего в луже консервирующей жидкости и с любопытством взирающего на лежащий у его ног серый комок. Потом, словно в замедленной съемке, я увидел, как Шах наклонился, осторожно взял в руки этот комок плоти и начал копаться в нем пальцем, как вспрыгнул на ноги охранник, закричав «Это же псих-заложник!», рванул на себя узкую дверцу конторки и на ходу потянулся рукой к левому боку, выхватывая пистолет.
Я как можно аккуратнее поставил свой аквариум у стены – ну не мог я швырнуть его на пол! – зверски вцепился Шаху в плечо и втащил на лестничную клетку. Оттолкнул стоявшего на пути толстячка-индуса, который упал навзничь и тихо крякнул, когда Шах неуклюже наступил ему на живот. И рванул вверх по лестнице дикими скачками – никогда б раньше не подумал, что способен развить такую скорость, да ещё и волоча за собой восемьдесят кило живого веса… хотя за мной никогда раньше и не гнались двое охранников с настоящими пистолетами… Наконец я увидел перед собой решетчатую дверь, сходу выбил её ногой и вывалился на белоснежный настил крыши, а сверху на меня плюхнулся Шах.
– Я знал, что ты здесь появишься.
Я с трудом повернул голову и увидел стоящего надо мной соседа по комнате. Да ладно, приятель, я тоже знал, что ты здесь появишься, поэтому можно без громких фраз… Тот размахнулся и попытался ударить меня ногой в лицо. Уворачиваться было особо некуда, но мне удалось вжать голову в плечи, и его ботинок скользнул по виску, больно стесав кожу. Чёрт, чёрт! Я выкатился из-под Шаха, оттолкнув его обеими ногами, как куль с песком… извини, братишка… перекатился через спину и вспрыгнул на ноги. Мой сосед уже был рядом, выбрасывая кулак мне в челюсть. Я автоматически отклонился и тут же получил мощный удар справа, под солнечное сплетение, от которого я почувствовал, как сжалась и болезненно запульсировала печень. Мой сосед дрался хорошо… слишком хорошо для молодого врача, шесть лет корпевшего над медицинскими книгами…
От очередного удара ногой я уходить не стал. Вернее, почти не стал. Противника нужно любить, прилипнуть к нему как можно теснее… так легче его контролировать… Я пошел навстречу удару, в последний момент слегка скользнул влево, нырнул ему за спину, обхватил шею рукой и, ухватившись за подбородок, крутанул его голову на себя. Он нелепо взмахнул руками и рухнул на белоснежную крышу. Характерного хруста, к счастью, я не услышал – хорошо, значит, правильно рассчитал свою силу. Сворачивать парню шею я не хотел – не враг он мне всё же, просто выполнял свою работу.
Выбежавшего на крышу охранника я поймал у самой двери. Без труда вывернул ему руку – от захвата цинна у него хрустнул сустав, засиделся он всё же на спокойной работёнке – выдернул из ослабевших пальцев пистолет и ударом ногой в живот спустил вниз по ступенькам. Его напарник так и не появился. Видимо, оказался более благоразумным и остался вызывать подкрепление.
Затем уже привычным движением я схватил Шаха за шиворот и рванул к вертолетам, мирно дремавшим за низеньким заборчиком на желтых пятаках. Впихнул Шаха в первую же машину, запрыгнул туда сам и… застыл. Передо мной на тот самом месте, где на компьютерном симуляторе была расположена панель управления с множеством кнопочек и приборов, находилась совершенно гладкая металлическая поверхность с нарисованным посередине кругляшом.
– Ну и что дальше? – задумчиво спросил я сам у себя. – Надеюсь, это не кнопка самоуничтожения?
Я провел пальцами по центру круга, панель мягко раздвинулась, и образовавшейся дыры плавно выдвинулась округлая, вертикально торчащая палка. Джойстик?! Отлично, почти как на симуляторе… только вот на симуляторе мои первые десять попыток взлета заканчивались громким "бум!" и столбом пламени. Да ладно, была не была. Всё равно другого выхода нет. Я обхватил джойстик рукой. Справа на лобовом стекле тут же зажегся монитор, выдав мне массу данных о состоянии летательного аппарата. Я даже не удостоил их взглядом – всё равно ничего не пойму – и решительно вдавил большим пальцем кнопку на "головке" джойстика.
Они выбежали на крышу, когда мы поднялись уже метров на двадцать. Я увидел, как сначала один, потом второй встал на колено и вскинул вверх короткий автомат… По обшивке сухо защёлкало, словно кто-то швыранул по нам горсть гороха. В нас стреляют?.. По-настоящему? Чтобы… чтобы убить?.. Да, Лёх, чтобы убить, и в этом нет ничего страшного!.. Ты слышишь? В этом нет ничего страшного… Ты видел это сотни раз в фильмах про войну. А здесь такой же фильм… или война?.. Ты перешёл грань. Они перешли грань. Всё по-честному. Разве нет? Поэтому сейчас ты спокойно разожмёшь пальцы… Это всего лишь судорога, обычная судорога. От страха. Да нет, даже не страха. Просто от неожиданности. Просто в тебя никогда раньше не стреляли… но это ничего… Видишь, это совсем нестрашно… Так вот, сейчас ты аккуратно разожмёшь пальцы, отпустишь джойстик, вытрешь мокрую ладонь о штаны, и спокойно и уверенно полетишь дальше. Ну что, договорились? Давай – раз… два… три!
…аккуратно разжать пальцы мне не удалось. Вертолет взбрыкнул и метнулся вправо, как дикий конь. Я сделал глубокий вдох и осторожно потянул джойстик на себя.
И всё же лететь ровно и плавно у меня не получалось. Нас ежесекундно то заваливало в воздушные ямы, то резко бросало из стороны в сторону, то снова подкидывало вверх. Полет пьяного шмеля, честное слово… Шах сидел странно притихший, изредка посматривая в окно у себя под ногами. Наконец, я немного освоился с управлением и краем глаза взглянул на монитор. «Карта», нажал я пальцем на зеленоватую надпись на стекле, и бортовой компьютер услужливо выдал мне план местности.
Если честно, куда мы летим, я не знал. Нам нужно было убраться с острова, и бог его знает как, но нам это удалось… Да, Алекс, усмехнулся я, дама-фортуна отдалась тебе в очередной раз всё с той же неистовоизвращенной страстью. А ты не подумал, какую плату она взыщет с тебя потом? Ах, не подумал, как всегда. Ну понятно… Итак, что мы имеем? Виза у тебя аннулирована, есть два паспорта – российский, нынче опасный и бесполезный, и поддельный китайский, на руках у тебя пациент психокоррекционного центра с текучестью сознания III степени тяжести, из одежды – дурацкая врачебная униформа, а за спиной – вусмерть обозленные спецслужбы Поднебесной. Так куда мы летим? В международный аэропорт Ланьтау с его суперпродвинутой системой безопасности? В воздушное пространство которого и муха незамеченной не пролетит? Ох, кот, тебе в голову всегда приходят гениальные идеи…
Алька звонко засмеялась, схватила меня за грудки и притянула к себе.
– Ну так давай, воплощай их в жизнь…
– Прямо здесь? – я улыбнулся, стараясь не показать, как от хлестнувшего возбуждения у меня перехватило дыхание.
Она не ответила, скользнула по сонной артерии жаркими губами и откинулась назад…
Неожиданно нас сильно тряхнуло. Чёрт, Алекс, да ты окончательно спятил?! Нашел время думать о сексе! Я посмотрел вперёд – прямо по курсу перед нами мельтешил рой разноцветных стрекоз. Ну да, над Гонконгом всегда много мини-вертолетов. Городское воздушное такси, да и сами жители покупают себе вместо машин, чтобы летать на острова и на работу на материк… Вопрос в том, зачем ты попёрся над Гонконгом, когда можно было его облететь?!!..
А теперь, как говорится, поздяк метаться. И, постаравшись не зажмурить от страха глаза, я с лету врезался в беспорядочный рой.
Мимо нас прострекотала желтая стрекоза, едва не задев нас тонкими лопастями. Я нервно сжал джойстик потной рукой и огляделся по сторонам. Наверняка у воздушного транспорта есть свои ПДД, но я-то их не знал! Мне казалось, что все эти разноцветные машины движутся совершенно хаотично. При мысли о том, что мне придётся пролететь сквозь их рой, я покрылся холодным потом. И буквально сразу откуда-то справа вынырнул мышиного цвета броненосец и двинулся прямо нам в бок на таран. Но в последний момент пожилой китаец, сжимавший в руках настоящий штурвал – а не игрушечный джойстик, как у меня – вдавил его вниз, и вертолет нырнул куда-то под наши шасси.
Я посмотрел под ноги через нижнюю линзу, но там тоже сновали вертолеты, да к тому же торчали пики небоскребов. Не с моими навыками пилотирования лавировать в этом лабиринте… Шах безучастно восседал на пассажирском сиденье, уставившись в одну точку на потолке.
Напарничек… Куда он там смотрит? Я поднял глаза. Прямо над моей головой находилась небольшая красная кнопка. Что это, катапульта? Вряд ли. Кнопка катапульты должна быть рядом с сиденьем. А это… это наше спасение! Я вдавил кнопку, и в ту же секунду над нами закрутилась-замигала ослепляющими огнями сирена скорой помощи. Мы же медицинский вертолет! Yes, yes, yes!!! Эх, вот теперь прокатимся с ветерком! Стрекозы вокруг нас бросились врассыпную, и я рванул в открывшийся перед нами пустой коридор.
До Ланьтау мы долетели уже вполне уверенно. Я лихо заложил вираж, оставив по левому борту мужской и женский пики Китайской горы Сфинкса, и взял курс на аэропорт. Под нами, чуть в стороне, матово блеснула 26-метровая бронзовая статуя Будды, застывшего в вечной молитве на огромном пьедестале. Помолился бы он за нас… Лететь в аэропорт было полным безумием, я прекрасно это понимал. Не знаю, как именно охраняют такие стратегические объекты, но то, что охраняют их хорошо, можно было не сомневаться.
Мы подлетали к узкому проливу, отделявшему остров от исполинской насыпной площадки аэропорта, когда на лобовом стекле замигали красные буквы, предупреждая о приближении к запретной для полетов зоне, а в кабине раздался суровый мужской голос, потребовавший сообщить место назначения и цель полета. К счастью – о как, Алекс, тебе опять повезло! Как неожиданно, а? – с нами разговаривал не компьютер, а живой оператор. Я уловил на третьем слое, как тот буквально сгорал от любопытства, желая узнать, что случилось. Видимо, давненько у них здесь не происходило ничего необычного, и приближающийся вертолет скорой помощи, да ещё и с опознавательными сигналами психокоррекционной клиники, обещал приятную развлекуху.
Это хорошо. Значит, предупреждения от спецслужб пока не поступало, и охрана аэропорта не поднята на ноги по тревоге. Придав своему голосу должную деловитость, я сообщил на первом слое о срочном вызове, поступившем от медицинской службы аэропорта. На втором слое, дабы удовлетворить жгучее любопытство диспетчера, сочинил красочную историю о впавшем в буйство пассажире, пытавшемся изнасиловать стюардессу прямо в салоне самолета. Интересно, не переборщил ли я с пикантностью? А на третьем слое постарался внушить, что всё сказанное мной является чистейшей правдой. Ну что ж, кажется, у меня получилось…
– Даю посадку на четвертой служебной, – довольным тоном сообщил диспетчер. – Основной терминал в зоне видимости?
– Да, – я увидел в нескольких сотнях метрах перед собой приземистое X-образное строение с притулившимися к нему стрелками самолетов и вытянутыми сигарами аэрокосмических лайнеров.
– Вертолетная площадка справа от терминала. Заход на посадку также с правой стороны. Без пересечения взлётно-посадочных полос.
Я двинул джойстик вправо и вскоре действительно увидел втиснутый между служебными постройками небольшой прямоугольник, на котором уже плотно стоял с десяток вертолетов.
– Диспетчер, вижу какую-то площадку.
– Всё правильно, это и есть четвертая служебная, я слежу за вашим курсом. Ищите свободное место и паркуйте машину.
– Спасибо. Мы долго не задержимся… – поблагодарил я и добавил на втором слое: – А на обратном пути я обязательно сообщу вам подробности, чтобы вы не волновались.
– Обязательно! Спасибо, док!
Кажется, у диспетчера уже начали течь слюни…
Ещё бы у него не начали течь слюни – ведь на третьем слое ты отпустил ему такую сальную шутку! Причем сделал это сознательно. Просто взял и, не напрягаясь, словно делал это всегда, сказал то, что хотел, на третьем слое! Да, вот так вот… просто взял и сказал. Давай-ка, Алекс, посмотри уже правде в глаза! Понятно, что прятать голову в песок – твой излюбленный метод решения проблем… авось, если не думать о них, сами собой забудутся-разрешатся. Но здесь не тот случай. Итак… Во-первых, необходимо признать, что третий слой в ново-китайском языке действительно существует. Во-вторых, люди прекрасно его понимают, пусть бессознательно, но реагируют на него вполне реально. Ты только что сам в этом убедился. И, в-третьих, ты овладел этим третьим слоем. Да?.. Да… И вполне вероятно, что для тебя это ещё один шаг к пропасти… Но разве ты можешь с этим что-то поделать? Нет. Ну так что тогда? Вперед! Пользуйся этим, пока есть возможность. И, ради бога, засунь все свои моральные терзания себе в задницу! Не время для них сейчас…
Мы подлетели к «четвёртой служебной» площадке, которая вблизи оказалась ещё меньше, чем казалась издалека. Мало того, она была заставлена вертолетами как узкая воронежская улочка автомобилями в разгар рабочего дня. Я с тоской посмотрел на наш хвост, на крутящиеся лопасти, пытаясь оценить наши габариты, потом вниз, на крошечный свободный пятачок, где белой краской издевательски был выведен номер тринадцать. Безнадежно, у меня не шансов… Я на несколько секунд завис над этим пятачком и наконец начал медленно сбавлять обороты. Машина, слегка раскачиваясь, плавно пошла вниз. Я покрылся холодным потом и машинально съежился, будто сам собирался падать на бетонную площадку. Снаружи раздался сухой треск, скрежет металла, потом нас мощно тряхнуло, и на лобовом стекле загорелась надпись «Посадка произведена».
Ха! Я сделал это! Я крут, крут, невероятно крут! Я посмотрел вниз. Мы действительно стояли на твердом, надежном бетоне, а вокруг нас валялись обломки наших и чужих лопастей. Ну да хрен с ними. Для первого раза неплохо. Можно сказать, отделались малой кровью. Я сдернул с крючка пару пронзительно желтых фельдшерских курток, висевших за креслом Шаха, и протянул ему одну.
– Одевайся. Быстро.
Тот бессмысленно посмотрел на меня. То ли его растрясло в полете, то ли в клинике ему давали какие-то препараты, действие которых сейчас закончилось, но его состояние и способность к коммуникации стали значительно хуже.
Я торопливо развернул куртку, всунул в рукав одну его руку, потому другую, застегнул несколько пуговиц, толкнул ногой дверь с его стороны и приказал:
– Вылезай.
Он продолжал сидеть, уставившись на меня застывшим взглядом.
– Шах, солнышко, вылези в эту дверь… на улицу, – я был в таком отчаянии, что произнес эту фразу на всех трех слоях сразу. Внезапно Шах, словно очнувшись, приподнялся и выпрыгнул на бетонку. Молодчина. Я тоже натянул на себя куртку с эмблемой скорой помощи на спине, схватил фельдшерский чемоданчик и выскочил вслед за ним.
На нашу удачу четвертая служебная никем не охранялась, технического персонала в этот час здесь тоже не наблюдалось, поэтому наша героическая посадка осталась никем не замеченной. Замечательно. Ну и что ты собираешься делать дальше? Угнать какой-нибудь самолет? От этой мысли я едва не расхохотался. Да уж, как говорится, стоит лишь встать на кривую дорожку криминала, и твои преступления будут нарастать, как снежный ком. Нет, это не вариант. Может, просто попытаться проникнуть на борт какого-нибудь лайнера? Аэропорт международный, большинство рейсов отправляется за границу, а это именно то, что мне нужно. А вот что я буду делать дальше, попав за эту самую "границу"?.. Ну, если дама-фортуна соизволит купить своему любимому содержанцу билет на лайнер, то и о его комфортном вояже она наверняка позаботится, не так ли? От отвращения я поморщился. Ну да ладно. Итак, решено. Будем прорываться на летное поле.
Навстречу нам начали попадаться служащие аэропорта. На двух спешащих фельдшеров никто не обращал внимания, а я старался тащить Шаха так, чтобы это не особо бросалось в глаза. Мы обогнули здание терминала, и перед нами открылось огромное летное поле, расчерченное ослепительными белыми линиями. Судя по размаху, аэропорт строился в расчете на куда более оживленное международное сообщение, и теперь поле казалось почти пустым. Вот такой у нас сейчас стал мир… разрозненный, отчужденный, полный страха и непонимания… Вдалеке лениво выруливал на взлётную полосу среднего размера лайнер. У терминала прилипло к телетрапам ещё три самолета. И ещё один, сочнозелёный, стоял чуть поодаль, с аэропортовским автобусом и заправщиком под брюхом. Да уж, выбор не богат. Зелёный – это у нас авиалинии Истинно-Демократической Арабской Республики, не так ли? Нас это устраивает? Более чем. Арабский язык я знаю, многократная виза в ИДАР у меня есть, правда, в российском паспорте, но это лучше, чем ничего. Да и Тай говорила, что они с профессором Лингом много путешествовали по Магрибу. Если бы мне удалось поездить по их следам, возможно, я сумел бы что-нибудь разузнать…
Сумел бы что-нибудь разузнать?!!!.. Чудненько… так вот, значит, в чём всё-таки дело… Таился сам от себя, боялся признаться… что третий слой был всего лишь предлогом, а на самом-то деле тебя с самого начала волновало совсем другое – а именно, правда ли то, что было написано в той треклятой работе профессора на том треклятом третьем слое… Слушай, Алекс, а, может, пойти и сдаться властям? Ты же знаешь, что так будет лучше и для тебя, и для других, и для… для всего мира. Я усмехнулся. Мания величия? Нет. К сожалению, нет. И ты это прекрасно знаешь. Долго объяснять почему, но ты это знаешь. Тебе-то это уже объяснили… там, на грани всех твоих интимных реальностей, снов, слоев и сознаний…
Я стоял на краю огромного пустого летного поля и смотрел в огромное пустое небо. Рядом тихонько пыхтел Шах. Ну так что, сдаешься?., нет.
И нам надо во что бы то ни стало пробраться на борт этого лайнера.
Наши шансы на успех оценивать я не стал. Какой смысл оценивать шансы в безвыходной ситуации? Стоявший под пузом самолета заправщик втянул в себя гофрированный шланг и медленно покатил прочь. Жидкая цепочка пассажиров иссякла, и теперь у трапа стояла одна стюардесса в сочнофисташковой униформе под цвет самолета. Медлить нельзя. Но и бежать по открытому полю тоже безумие.
Неожиданно у нас за спиной раздался мягкий шелест резины, и справа от нас вырулила багажная тележка, груженная горой чемоданов. «Как по заказу», – мелькнула в голове неприятная мысль.
– Эй, стойте! – рванул я к тележке.
Молодой парнишка с удивлением посмотрел на нас, но притормозил.
– У нас срочный вызов вон на тот борт! – я кивнул головой в сторону самолета. – Сердечный приступ у пассажира.
Внушения на третьем слое даже не потребовалось. Парнишка подвинулся на сиденье и махнул рукой:
– Залезайте.
Эх, будут у него потом неприятности…
Погонять по взлетному полю на багажной тележке – мечта любого нормального человека. Мы мчались как надо, с ветерком, мягко подпрыгивая на стыках плит. Кажется, даже Шах был в восторге от этой забавы. Мы лихо обогнули гигантские шасси и подрулили прямо к трапу. Я соскочил с сиденья и стащил за собой своего напарника.
– Спасибо, – от души поблагодарил я парня. И добавил на втором слое: – Классная у тебя работа.
– Это точно! – засмеялся тот и покатил дальше.
Стоявшая у трапа стюардесса – судя по внешности, настоящая магрибка в самом лучшем, соблазнительнейшем смысле этого слова – изумлённо уставилась на нас. Две чёрные маслины глаз на нежном мёде кожи в оправе шоколадной амиры волос… хороша девчонка, эх, хороша… даже дух захватывает…
– С вашего борта поступил вызов от пассажира. Есть подозрение на сердечный приступ. Вы осведомлены об этом? – последнее я уточнил на втором слое.
Стюардесса беспомощно развела руками. Ну, понятно. Как ни стараются международные авиалинии обучить своих сотрудников мало-мальски изъясняться хотя бы на одном иностранном языке, все их труды идут прахом. В лучшем случае, им удается вбить в голову полсотни слов без всяких там грамматических конструкций и связной речи. Структуру создания людям не изменишь, лабильности нейронных связей не добавишь, а без этого… без этого разве что америколой овладеть можно.
Я ткнул себя пальцем в грудь, чуть слева, и произнес как можно четче, на трех слоях сразу:
– Сердце.
Потом указал пальцем на самолет:
– Пассажир. Лечить.
Кажется, она поняла. Закивала головой и сделала приглашающий жест рукой, показывая, что мы можем подняться по трапу. Я обернулся к Шаху и замер на месте. Тот стоял и смотрел на меня, но не привычным тупоотстраненным взглядом, а даже… даже заинтересованно. Или мне померещилось?
– Идём. Быстро, – едва успел скомандовать я, как Шах прытко рванул вверх, прямо как истинный врач скорой помощи, спешащий на помощь больному. Я едва успел поймать его в тамбуре за шкирку – тот уже двинулся было в пассажирский салон – и рывком затащить в приоткрытую дверь багажного отсека…
Было холодно. Почти невыносимо холодно. Шах, свернувшись до каких-то невероятно компактных размеров, прижался ко мне спиной и дрожал так, что лежавший у меня на коленях планшет подпрыгивал на добрые полсантиметра. Я придерживал комп через рукав фельдшерской куртки – высовывать руку наружу не хотелось – а другой окоченевшей рукой тыкал в монитор, попадая в нужные кнопки один раз из трёх.
Я сделал их!!! Сделал само Управление государственной безопасности Поднебесной! Это круто, действительно круто! Скажи мне кто-нибудь об этом всего неделю назад, я бы только посмеялся над удачной шуткой. А тут… Ха! Они гнались за мной по пятам, как в настоящем супербоевике! Да по мне даже стреляли, причем настоящими пулями! А Я СДЕЛАЛ ИХ!!!
ВСЕХ! Только вот… ради чего?
Хороший вопрос, ради чего… особенно если мы замерзнем сейчас до смерти в этом необогреваемом багажном отсеке. Экономят на топливе, гады. Воображение предательски рисовало в моей голове раскаленный полуденным солнцем салон полицейского автомобиля и душную комнату для допросов с выключенным кондиционером. Вот она, божья благодать!
– Подключение к сети есть? – спросил я у планшета.
– Конечно.
Ничего себе, стиль общения с хозяином! Раньше он довольствовался стандартным «Да». А что будет дальше?! Ладно, ледяной багажный отсек – не лучшее место для разборок с собственным персональным компьютером, но как только я отсюда выберусь…
– Можешь проникнуть в компьютерную систему сянганского аэропорта?
– Без проблем, – залихватски заявил планшет, изобразил на экране традиционные песочные часы с никогда не кончающимся в них песком, и замер.
– Сделано, – через десять минут объявил он. Что ж, профессионально, нечего сказать…
– Узнай, на каком рейсе мы летим. Сегодня 13 мая, пятница. Самолет принадлежит арабской авиалинии.
– Рейс номер 35. Пункт отправления – Сянган, Поднебесная. Пункт назначения – Касабланка, Истинно-Демократическая Арабская Республика. Время полета 10 часов.
Отлично. ИДАР – не самое плохое место на Земле. По крайней мере, демократия у них там действительно настоящая, не то что в Имперских Соединенных Штатах. И ещё в ИДАРе тепло, а в июле так даже жарко… брррр… кажется, моё тело навсегда забыло, что значит жарко, оно промерзло насквозь, и даже сердце начало превращаться в колкую хрустальную ледышку. Да, а что делать с Шахом? У него-то ни паспорта, ни визы. Ладно, с этим разберемся потом. Главное сейчас выбраться живыми из этого багажного отсека.
– Узнай, сколько билетов продано на этот рейс. В каких классах. И имена пассажиров.
– Минутку, шеф.
От такой фамильярности я покоробился, но стерпел… пока что стерпел.
– Общее количество мест 150. Продано билетов 101. В самолётах Истинно-Народной Авиакомпании разделения на классы не существует. Условия во всех трех салонах по шумоизоляции, уровню обслуживания и питанию абсолютно одинаковы. Равноправие всех и возвышение каждого – залог процветания государства. Это информация из официальной базы данных, – будто извиняясь за выспреннюю фразу, объяснил планшет. – Каждый салон рассчитан на 50 человек. В первом салоне продано 29 билетов, во втором 39 билетов, в третьем 23 билета.
– Спасибо. Внеси в салон номер два продажу ещё двух билетов на имя Алекса Кея и Шаха Кея. Распространи информацию по всей системе, в том числе по бортовой сети. Мой номер загранпаспорта ты знаешь. Для Шаха Кея используй тот же номер. Гражданство – Россия, у обоих.
Ха, лихо ты подарил своей стране ещё одного гражданина… Причем весьма сомнительной полезности гражданина, надо сказать.
– Готово, хозяин. Места 41-2 и 42-2. Ещё какие-нибудь просьбы будут?
Просьбы?! Ах, вот значит как – теперь мы воспринимаем мои команды не как приказы, а просьбы, которые мы вольны выполнять по своему усмотрению или нет?! Не замерзни я почти до недееспособного состояния, я бы показал ему, кто здесь хозяин! Тоже мне, самоосознавшийся искусственный разум… Спасибо хоть билеты не отказался подделать.
Ладно, чёрт с ним, потом разберусь, а пока надо прорываться в салон. А для этого, видно, придётся заняться мародёрством. Не дефилировать же нам по лайнеру в канареечных куртках врачей скорой помощи…
– Держись за этот поручень, – приказал я Шаху. Тот немного помедлил, но послушно схватился окоченевшими пальцами за перильце. Кажется, я нашел способ мало-мальски адекватно общаться со своим бывшим коллегой. На трёх слоях сразу. На все попытки внушить что-либо на одном или двух слоях он никак не реагировал.
Да уж, Алекс, замечательные у тебя спутники – бывший пациент психбольницы и комп, живущий собственной жизнью. Да и сам ты беглый теперь уже из двух стран мутант, полуизбранный-полуизгой, обреченный из-за игры генов стать профессиональным переводчиком. Ну, или профессиональным киллером, как оказалось…
Придерживаясь за стену, потому что в хвосте нещадно трясло – блин, не самолет, а древняя раздолбань, того и гляди развалится на части! Конечно, кого волнует какой-то там научно-технический прогресс в мире, который как конченый диссоциативный психотик, распался на множественные личности, неспособные наладить меж собой маломальскую коммуникацию? Вот и задержались в своём развитии на уровне двадцать первого века! – я пробрался к полкам с чемоданами. И который из них выбрать? Ободрав в кровь пальцы о замки десятка-другого саквояжей, я наконец наткнулся на приемлемый мужской гардероб, к тому же почти нашего с Шахом размера. Трясущимися руками откопал пару джинсов и футболок, бросил один комплект Шаху и приказал:
– Сними с себя одежду и надень вот это.
Тот послушно поднялся, стянул с себя куртку, врачебный блузон, штаны и… и так и остался стоять в одних семейных трусах посреди чемоданов, густо покрывшись гусиной кожей, как общипанная курица в холодильнике. Чёрт, опять я забыл, что два приказания подряд – для него уже слишком.
– Одень штаны.
Он нагнулся и принялся натягивать на себя джинсы. Слава богу. Лапочка ты моя. Но застегивать ему ширинку всё равно пришлось мне. Не переставая чертыхаться, я окоченевшими пальцами с трудом справился с жёсткими болтами, расправил под джинсами его огромные ситцевые трусы и надел на него футболку. Мой запас терпения и сил стремительно иссякал. Спрашивается, и какого чёрта ты таскаешь за собой этого придурка, да ещё и возишься с ним, как с младенцем?!
Тепло в моём теле закончилось совсем, просто до последнего джоуля, меня бил болезненный озноб, от которого на коже выступил ледяной пот. Только бы успеть одеться самому… Так какого, спрашивается, чёрта, ты таскаешь за собой этого придурка? Из-за чувства вины? Да какого ещё чувства вины?! Ты что ли виноват в том, что он родился мутантом или что свихнулся раньше тебя? Избавляйся от привязанностей, как гласит великий буддистский принцип…. ха, Алекс, кому-кому, а тебе до этого, как до луны пешком. Ты оброс своими привязанностями, как столетняя ель мхом…. чахнешь над ними, как Кощей Бессмертный над своим златом. Всё моё, моё, моё, никому не отдам!!! Ни крупицы, ни зёрнышка, ни крошечки! Просветленный ты наш… Мастеру Джану так и не удалось научить тебя этой истине. Он всегда говорил тебе, что ты слишком привязан… да что там привязан, намертво пришпилен ко всему, к чему тебе стоит лишь прикоснуться в этой жизни – к людям, друзьям, детям, воспоминаниям, мечтам, книгам и снам, закатам и восходам, зимним сугробам и осенним листьям, к своим дурацким моральным принципам, наконец! «Видимо, ты обречен ползать по дну, как червяк в своей грязи… Жаль, ты способен на большее». На что именно "большее" я способен, я у мастера никогда не спрашивал…
Аккуратно запихнув в чемодан нашу одежду – вот будет сюрприз для его владельца! – я подтащил Шаха к металлической двери и осторожно её приоткрыл. Тамбур оказался полутёмным и пустым, шторки салона были задёрнуты. Я толкнул ближайшую дверь направо и втащил Шаха в уборную. Яркий свет нестерпимо резанул по глазам, я закрыл замок и без сил привалился к стене. В крошечной комнатке было тесно, но блаженно тепло. А когда я подставил руки под кран и в ладони ударила струя горячей воды, я едва не застонал от наслаждения… мммм… как же хорошо… да по остроте ощущений никакой секс тут и рядом не стоял!.. Увидел в зеркало посиневшее лицо Шаха, схватил его руки и тоже подставил под горячую воду. Через несколько минут мы отогрелись, умылись и стали похожи на нормальных людей… а не на двух беглых психов, просидевших пару часов в промерзшем багажном отсеке. Теперь можно пробираться в салон.
В тамбуре уже топтался маленький пожилой китаец. Он одарил нас изумленно-подозрительным взглядом, а я в ответ мысленно предложил ему засунуть его извращенные подозрения себе в задницу. Что я виноват в том, что на месте Шаха не оказалась симпатичная китаяночка? В конце концов, и среди женщин есть переводчицы, и они точно так же оказываются в психбольницах, а уж её бы я спасал с куда большим удовольствием…
– Свободно, – зло бросил я на трёх слоях сразу, отчего китаец дернулся, словно в лицо ему плеснули кипятком, потом рванул Шаха за рукав и решительно шагнул в салон.
Нам повезло. Большинство пассажиров мирно спали, стюардесс в салоне не оказалось. Мы прошли до конца прохода, миновали камбуз и поднялись по ступенькам, ведущим в салон номер два. Там тоже всё было тихо и спокойно. Мы отыскали "купленные" полчаса назад места и плюхнулись в мягкие кресла. Нам продолжало бессовестно фартить, но переживать по этому поводу я уже перестал. Хрен с ней… с этой госпожой удачей. Пусть делает, что хочет. Претворяет в жизнь свои тайные планы – за наш счёт. Всё равно не догадаешься, куда она клонит. Не с моим интеллектом. А уж кто скрывается за ликом фортуны, какие там спецслужбы или иные высшие силы, так и вовсе гадать не хотелось…
Я не сомневался, что на наше неожиданное появление в салоне стюардессы не обратят никакого внимания. Так оно и случилось. Минут через двадцать в проходе появилась аппетитная толстушка в униформе, катившая перед собой тележку, уставленную столь же аппетитно дымящимися тарелочками и кофейничками. Мило улыбнувшись, она поставила перед нами на откидные столики тарелки с горячим кус-кусом и приправами, налила в крошечные чашечки густой кофе и покатила свою тележку дальше, умело лавируя крутыми бедрами между боковинами кресел.
Крепкий ароматный кофе с кардамоном подействовал на меня как снотворное. Шах безмятежно посапывал рядом. Я тоже откинулся назад, утонул в мягких объятиях кресла и почувствовал себя абсолютно счастливым. И впрямь, что ещё нужно человеку в моём положении для счастья? Только знать, что у тебя впереди есть семь часов безопасного сна в тёплом уютном кресле. А что будет потом, когда эти блаженные семь часов иссякнут, утекут тонкими минутными ручейками в реку времени? Да кто его знает… и чёрт с ним… и чёрт с ним…
– …Только не говори ничего… Нет… нет… не надо… я прошу тебя… – голос Шунрии с трудом пробивался сквозь толстую ватную завесу до моего сознания. – Любимый, не надо… не говори…
Узкой ладошкой она плотно зажимала мне рот, её тёплое дыхание обжигало мне ухо, так что я едва не кричал от боли… Хотя, может быть, обжигало не её дыхание, а слова… Каждое слово, как капля раскалённого масла… Я больше не могу, не могу! Эта боль… она невыносима, разве ты не понимаешь, любимая?! Пощади меня!..
– Любимый… я ничего не могла сделать… Ты же знаешь! Он сам меня выбрал…Только не смотри на меня так, Накиру, не смотри!
Она шептала всё быстрее и быстрее, будто пытаясь заговорить меня, смыть мои мысли, чувства, боль потоком своих слов. Где-то высоко-высоко в ночном небе мерцала небрежная россыпь звезд, тьма вокруг была настолько густой, что, казалось, её можно зачерпнуть в пригоршню. Лицо Шунрии едва высвечивалось из этой тьмы, как блеклый барельеф на фоне сакрально-чёрного первого яруса Этеменанки. Адской башни. Дома краеугольного камня небес и земли. Святилища великого бога Бела-Мардука… Я дернул головой, сбросив ладонь Шунрии с губ.
– Мы с тобой убежим отсюда, далеко-далеко… и будем там счастливы, вдвоем…
– Что ты говоришь, любимый?.. – по лицу Шунрии пробежала волна страдания, и окружавшая тьма жадно сглотнула её. – Вавилон – это город городов. Столица мира. А великий Мардук – он везде, ты не понимаешь? Он выбрал меня своей женой, он захотел разделить со мной своё ложе, чтобы любить меня, и мне от него никуда не убежать, не скрыться! Он найдёт меня повсюду, и в караване торговцев, что уходят за жёлтые воды Евфрата, и в дальнем шатре кочевников, что обходят пустыни за быстрыми водами Тигра. Не будет нам с тобой счастья. Нигде. А тебя он убьет, если ты заберешь меня у него! Мардук жесток, он любит кровь и любит смерть…
– Но Вавилон – это не весь мир! Это всего лишь прибежище этого развращенного мерзкого бога, который отнимает тебя у меня! – я тяжело дышал, как загнанный зверь, и Шунрия, будто чувствуя это, навалилась на меня всем своим телом, вдавила изо всех сил в каменную стену, словно, ослабь она хоть немного хватку, и этот зверь вырвется из меня и пойдёт крушить всё вокруг.
– А мои родители… они счастливы, они горды… Это огромная честь – сам великий бог Мардук, отец богов, взял их дочь в свои наложницы! Отныне все будут почитать их, и в городе, и в ближних и дальних селеньях. Сам царь Навуходоносор уже пригласил их к себе во дворец… Ты же всё понимаешь, Накиру!
Шунрия внезапно отпустила меня, закрыла лицо руками и заплакала. Я обхватил её за плечи, прижал к себе, крепко-крепко, намертво, навсегда…. и зарылся лицом в её, мои, волосы…
– Ты моя, моя, моя, моя, МОЯ… ты слышишь?., моя, только моя…
Мы стояли, слившись друг с другом, и я укачивал её, убаюкивал в своих объятиях, шептал, говорил, кричал, плакал, целовал, а тьма – густая, осязаемая, чёрная, живая – жадно глотала мои слова, слезы, поцелуи…
И привычная тревога-тоска, что скользким холодным угрем всегда скрывалась-копошилась где-то глубоко в груди, в илистом дне рядом с сердцем, вырвалась наконец-то на волю, распустила свои лезвийные плавники, и пошла плясать страшный языческий танец, кромсая мою душу в клочья, да резвясь в горячей кровавой жиже…
Я сжал зубы и застонал от невыносимой боли…
