* * *
Начало XIX века традиционно называют золотым веком русской культуры. Это время, когда блистал гений А. Пушкина, А. Грибоедова и Н. Гоголя, а русская живописная школа в лице К. Брюллова получила европейское признание. Мастера этого исторического периода несмотря на драматические обстоятельства жизни устремлялись в искусстве к безмятежной гармонии и светлой мечте, избегали изображения земных страстей. Во многом это было обусловлено царившим в Западной Европе и России общим настроением разочарования в активной борьбе после крушения идей Великой французской революции. Люди начинают «уходить в себя», предаваться уединенным мечтаниям. Приходит эпоха романтизма, которая в России совпала с началом царствования нового императора Александра I и войной с Наполеоном.
В портретном искусстве начала XIX века находит отражение затаенный мир душевных переживаний, меланхолии, разочарования. Главным представителем романтического направления в русском портретном искусстве стал Орест Адамович Кипренский (1782–1836). Выпускник петербургской Академии художеств, Кипренский прожил бурную жизнь, в которой было все: безумные романтические порывы, страстная влюбленность, взлет славы и смерть в нищете на чужбине. От первого, петербургского периода его жизни, осталось драгоценное наследие – блестящие по живописи работы в портретном жанре («Портрет А. К. Швальбе», «Портрет Е. В. Давыдова», «Портрет графини Е. П. Ростопчиной», «Портрет Д. Н. Хвостовой» и др.). Герои портретов Кипренского подчеркнуто сдержанны, не проявляют своих эмоций, но на лице каждого из них лежит свойственная романтизму печать «предуготовленности» к испытаниям судьбы, значительности человеческой личности независимо от сословия, пола и возраста.
В первые годы XIX века из наполеоновской Франции в Россию приходит стиль ампир – новое возвращение классицизма. Рациональная ясность, гармоническая уравновешенность, величавая строгость, преодоление земных страстей ради идеалов патриотической доблести – все эти черты классицистического стиля оказались востребованы временем Отечественной войны с Наполеоном. Самым ярким выразителем классицизма в русской живописи стал Федор Петрович Толстой (1783–1873) – замечательный скульптор, живописец и рисовальщик. В его пленительных натюрмортах фрукты и цветы предстают как «перл творения», как античный идеал гармонического совершенства, очищенный от всего «земного» и случайного.
Пожар Москвы, партизанское движение, победоносное завершение войны с Наполеоном – все это впервые заставило дворянство по-новому взглянуть на народ, осознать его положение и признать его человеческое достоинство. В творчестве Алексея Гавриловича Венецианова (1780–1847) впервые появляется мир крепостного крестьянства. Этот художник пошел наперекор сложившейся академической рутине – стал писать не по академическим схемам, а «а ля натура», что было большой смелостью в те времена. Позировали Венецианову его крепостные крестьяне – жители села Сафонково Тверской губернии. Крестьянский мир в картинах Венецианова увиден словно из окна романтической дворянской усадьбы: в нем нет места критике социальной несправедливости, непосильного труда. Мир Венецианова полон гармонического совершенства, тихого, ясного покоя, единения людей и природы. В поэтически-условный крестьянский жанр Венецианова впервые проникает скромная, тихая прелесть негромкой северной русской природы, которая составляет особое очарование его картин. На свои собственные средства у себя в имении Венецианов учредил школу для художников, которых набирал в основном из крепостного сословия. Некоторые из его учеников достойно продолжили его линию в искусстве. Так, достойны внимания поэтичные интерьеры Капитона Алексеевича Зеленцова (1790–1845), пейзажи Григория Васильевича Сороки (1823–1864) и Евграфа Федоровича Крендовского (1810 – после 1853). По словам А. Бенуа, «Венецианов один воспитал целую школу, целую теорию, посеял первые семена русской народной живописи».
Лучшие выпускники Академии художеств получали право на стажировку в Италии – стране «живой» античности и прекрасных шедевров эпохи Возрождения. Многие из художников, уехав в Италию, задерживались в этой стране на долгие годы, не стремясь возвращаться в Россию, где царил дух казенной регламентации искусства, живописцы зависели от заказов императорского двора.
В Италии написал свои лучшие романтические пейзажи рано умерший талантливый художник Михаил Иванович Лебедев (1811–1837). Пленительная итальянская природа и щедрое южное солнце вдохновляли самого одаренного пейзажиста этого поколения Сильвестра Феодосиевича Щедрина (1791–1830). Щедрин отправился в пенсионерскую поездку в Италию 1818 году и прожил там из-за болезни до самой смерти в 1837 году. Он много раз повторял одни и те же мотивы – величественные панорамы Рима, безмятежные виды скал и моря на южном побережье Италии в окрестностях Неаполя и Сорренто. Щедрин был первым, кто начал писать пейзаж на пленэре (открытом воздухе), освободив его от традиционной академической условности красок. Мы не встретим у него романтических бурь и дождливого ненастья, в его пейзажах царит яркое солнце и безмятежный покой, люди живут единой жизнью с окружающей природой, а природа дарит людям негу, отдохновение, «помогает» в повседневных трудах.
Карл Павлович Брюллов (1799–1852) был самым прославленным живописцем среди всех русских мастеров начала XIX века. Его грандиозное полотно «Последний день Помпеи», созданное в Италии, имело оглушительный успех в Европе и в России. На Родине Брюллова встречали как национального героя. Виртуозный рисовальщик, влюбленный во внешнюю красоту мира, Брюллов сумел «влить новую кровь» в умирающий академизм, наполнив его яркими романтическими переживаниями. И в сюжетных картинах, и в портретах Брюллов представляет жизнь в формах театра. Огромным успехом у заказчиков пользовались его большие парадные портреты, где человек изображен словно застигнутым в момент «ролевого» действия («Всадница», «Портрет Н. В. Кукольника» и др.). Художник не ставил перед собой задачу передать неповторимую индивидуальность личности, его в первую очередь занимает внешняя пленительная красота женщин, великолепие дорогих одежд, роскошь убранства интерьеров. В последние годы творчества Брюллов отходит от идеала «безмятежного» внешнего блеска, его портреты становятся более камерными и психологически глубокими («Портрет А. Н. Струговщикова», «Автопортрет» 1848 года.)
Над всеми художниками первой половины XIX столетия возвышается фигура гениального мастера Александра Андреевича Иванова (1806–1858). По словам А. Бенуа, «в нем жила детская, ангельская, пытливая душа, настоящая душа пророка, жаждавшая истины и не боявшаяся мученичества». В Италии, куда Иванов был отправлен в пенсионерскую поездку после окончания Академии художеств, он около двадцати лет работал над грандиозным полотном «Явление Христа народу» и лишь незадолго до смерти возвратился на родину. Российская публика картину не оценила, а ее автор вскоре скоропостижно скончался от холеры в Петербурге, не успев получить деньги за главную картину своей жизни, приобретенную императором.
Подготовительные пейзажные этюды Иванова к «Явлению Христа народу» стали настоящими шедеврами. Работая на пленэре в окрестностях Рима, художник в поисках правды колорита совершил поразительные колористические открытия, предвосхитив достижения французских импрессионистов. Иванов был истинным художником-мудрецом религиозного чувства, сумевшим в акварельном цикле «Библейские эскизы» сказать новое слово в истории религиозной живописи, представить самое грандиозное и непостижимое с «истинно пасхальной торжественностью» (А. Бенуа).
Василий Андреевич Тропинин (1776 (?) – 1857) стал первым профессиональным московским портретистом, родоначальником московской школы живописи. Для крепостного художника у него была счастливая судьба: его хозяин, граф Морков, оплатил его обучение в Академии художеств, поощрял его творчество, а в 1823 году дал вольную. Сразу после этого уже популярный среди москвичей Тропинин получил звание «назначенного в академики». Художник оставил нам целую галерею лиц послепожарной Москвы, в которой царила особая атмосфера свободы, гостеприимство жителей, умение предаваться радостям жизни. Портреты Тропинина поражают своей жизненностью и в то же время ласковым, добрым взглядом на человека.
Павел Андреевич Федотов (1815–1852) был гвардейским офицером Финляндского полка, но в возрасте 29 лет в 1844 году он оставил военную службу и полностью посвятил себя искусству. Судьба отпустила ему для творчества около восьми лет – Федотов скончался в 37 лет в психиатрической лечебнице, успев написать не так много картин, но каждая из них – драгоценная жемчужина, которая вошла в сокровищницу русского искусства. Художник работал в области бытового жанра, придав ему новую высоту и остроту. Сцены из жизни купечества и дворянства он наполняет мягким юмором, подтрунивая над современными нравами («Сватовство майора», «Разборчивая невеста» и др.). Мир людей и их предметное окружение Федотов изображает с поразительным живописным совершенством, любовным проникновением, с нежностью и правдивостью. Последняя картина тяжело больного художника «Анкор, еще анкор!», отчаянно тихая и сумрачная, напоминает мутные сновидения горячки. В ней исчезает любование миром и лучезарная безмятежность – на историческую сцену вступает новое, трезвое и глубоко критичное изображение действительности – реализм.
СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Новый Рим. Замок Св. Ангела. 1824. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В пейзаже Щедрина образ Вечного города одновременно величественный и интимный. Тяжелая каменная громада замка Св. Ангела уравновешена зданиями и лодками на левом берегу Тибра. Величавое, плавное течение реки «подводит» взгляд зрителя к древнему арочному мосту и силуэту собора Св. Петра – символу величия Рима. На первом плане мирно и неспешно течет повседневная жизнь горожан: они вытаскивают лодку на берег, готовятся выйти под парусом, спешат по своим делам… Все детали пейзажа – живые, увиденные в натуре, лишенные академической условности. Очень красива сама живопись картины: все окутано воздухом, пронизано утренним мягким, рассеянным светом.
СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Грот Матроманио на острове Капри. 1827. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Из затененной пещеры грота открывается пленительный вид на воды и скалы морского залива, которые словно нежатся под ослепительно яркими лучами солнца. Арка грота образует своеобразные кулисы, которые эффектно отгораживают дальнее пространство морского залива от приближенного к зрителю мира повседневной жизни людей.
СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Малая гавань в Сорренто с видом на острова Искья и Прочидо. 1826. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Из всех многочисленных видов Сорренто кисти Щедрина этот пейзаж – самый эллинский по духу. Солнечные лучи «осязаемо» спускаются с небес, отражаясь в спокойной серебристой глади залива, мягко освещают прибрежные хижины и лодки, подчеркивают неспешность и размеренность движений в маленьких фигурках рыбаков, занятых своими повседневными заботами. Краски пейзажа светоносны, тени прозрачны, все наполнено воздухом.
СИЛЬВЕСТР ЩЕДРИН. Веранда, обвитая виноградом. 1828. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Один из лучших пейзажей художника, написанный в окрестностях Неаполя, пронизан эллинским духом ясного покоя и светлой гармонии. Природа предстает у Щедрина как образ рая на земле. Веет свежим и влажным дыханием моря, ароматом нагретых виноградных листьев. Укрывшиеся на веранде от палящего солнца люди предаются блаженному отдыху. Золотистые солнечные лучи проникают сквозь сплетенные ветви винограда, ложатся бликами на каменные опоры веранды, отражаются яркими отблесками на выгоревшей траве… Щедрин виртуозно передает сложнейший эффект освещения, достигая невиданного раньше в пейзаже единства света, цвета, воздушной стихии.
МАКСИМ ВОРОБЬЕВ. Осенняя ночь в Петербурге (Пристань с египетскими сфинксами на Неве ночью). 1835. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В одном из своих лучших петербургских видов Воробьев передает всю полноту романтического восторга перед чудесным городом и его архитектурой. Сияние полной луны превращает реальный уголок Петербурга в чудесное видение. Знаменитые каменные сфинксыисполины темными силуэтами обрамляют гранитную набережную, лунная дорожка на Неве уводит взгляд зрителя вдаль и приглашает полюбоваться безупречными пропорциями дворцов на противоположном берегу. Современников в пейзажах Воробьева восхищали «прозрачность красок», насыщенность их светом и теплотой, «свежесть и постепенность в тенях».
МАКСИМ ВОРОБЬЕВ. Дуб, раздробленный молнией. 1842. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Этот пейзаж создавался как аллегория на неожиданную смерть жены художника, Клеопатры Логиновны Воробьевой, урожденной Шустовой. Ослепительная вспышка молнии расколола ствол могучего дерева. В сгустившихся синих сумерках земля сливается с небом, у подножия дуба вздымаются разъяренные морские волны, в которые бросается одинокая фигура, почти незаметная в водовороте стихий. Художник воплощает здесь излюбленный для романтизма мотив: трагическую беспомощность человека перед ударом величественной, но беспощадной стихии.
МИХАИЛ ЛЕБЕДЕВ. В парке Киджи. 1837. Государственная Третьяковская галерея, Москва
После окончания Академии художеств Лебедев отправился для продолжения обучения в пенсионерскую поездку в Италию, откуда писал: «Мне кажется, грешно в Италии (да и везде) работать без натуры». В одном из своих лучших произведений художник смело отступает от канонов традиционного для этого времени классицистического пейзажа. Композиция построена по диагонали и насыщена движением. Взволнованно и ярко переданы атмосфера знойного дня, буйная сила южной растительности; каменистая почва широкой дороги, написанная свободными мазками, словно впитала жар солнца.
Наряду с Сильв. Щедриным, рано умерший Лебедев стал первооткрывателем в русской живописи живого, непосредственного чувства природы.
ГРИГОРИЙ ЧЕРНЕЦОВ. Парад по случаю открытия памятника Александру I в Санкт-Петербурге 30 августа 1834 года. 1834. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Чернецов был придворным живописцем императора Николая I, который считал себя большим знатоком искусства. Работы Чернецова точно отражают вкусы императора – имея склонность к военному делу, Николай I требовал от художников «протокольной» фиксации натуры в изображении парадов, мундиров, вооружения и т. д. Панорама Дворцовой площади словно вычерчена по линейке, огромное северное небо с дождевыми облаками эффектно «осеняет» парад войск перед Александровской колонной, сооруженной по проекту французского архитектора Монферрана.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет А. К. Швальбе. 1804. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
На портрете изображен отец художника Адам Карлович Швальбе, крепостной помещика А. С. Дьяконова. Кипренский любил рассказывать, как этот портрет, показанный на выставках в Неаполе и Риме, принимали за работу Рембрандта или Рубенса. Художнику удалось передать характер портретируемого – энергичный и твердый. Великолепно вылеплено лицо с глубокими морщинами и волевым подбородком, светом выделена рука, уверенно держащая трость. Эта ранняя работа принадлежит к безусловным шедеврам кисти Кипренского, свидетельствует о глубоком усвоении им приемов живописи старых мастеров.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет графа Ф. В. Ростопчина. 1809. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Московский градоначальник Федор Васильевич Ростопчин (1765–1826) обладал редким чувством юмора, занимался литературной деятельностью. В знаменитый салон Ростопчиных собирался весь цвет тогдашней Москвы. Во время нашествия Наполеона молва приписывала Ростопчину приказ о сож жении Москвы.
В этой превосходной по рисунку и колориту работе мы не увидим особых характеристик характера модели: портрет прост и даже скромен. По сравнению с мастерами предыдущей эпохи Кипренский меньше внимания уделяет аксессуарам, деталям одежды. Черный сюртук и сложенные руки воспринимаются почти как единое пятно. Вот как отозвался об этой работе сам Ростопчин: «Без дела и без скуки сижу сложивши руки».
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет графини Е. П. Ростопчиной. 1809. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Портрет был исполнен Кипренским как парный к портрету супруга графини Ф. В. Ростопчина. Екатерина Петровна Ростопчина (1775–1859) была фрейлиной Екатерины II. Она тайно перешла в католичество и последние годы жила очень замкнуто. Кипренский создает мягкий, благожелательный, задушевный образ портретируемой. Весь ее облик дышит тишиной и самоуглубленностью. Цветовая гамма богата тонкими и нежными переходами серебристых и оливковых тонов, что соответствует настроению портрета.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет лейб-гусарского полковника Е. В. Давыдова. 1809. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
На портрете изображен двоюродный брат знаменитого поэта и героя войны 1812 года Дениса Давыдова – Евграф Владимирович Давыдов (1775–1823). К моменту написания портрета он был полковником лейбгвардии Гусарского полка, участвовал в сражении с Наполеоном под Аустерлицем. Фигура окружена таинственным романтическим сумраком, в котором можно разглядеть листву оливы на фоне черносинего неба. Кипренский находит чудесное созвучие колорита: красного цвета мундира, золотых позументов, белых лосин… В лице Давыдова больше внешней прелести, чем глубокого психологизма. Бравый, бесстрашный герой демонстрирует свою мужественную осанку и веселую удаль молодости.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет А. А. Челищева. 1808 – начало 1809. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Александр Александрович Челищев (1797–1881) с 1808 года воспитывался в Пажеском корпусе, позднее участвовал в войне 1812 года – то есть принадлежал к поколению, которое определяло судьбу России в начале XIX века. В облике 11‑летнего мальчика Кипренский подмечает особое, недетское выражение лица. Темные глаза-бусины вдумчиво и внимательно смотрят на зрителя, в них читается серьезность, «предуготовленность» к сложным жизненным испытаниям. Цветовое решение портрета строится на излюбленном Кипренским контрастном сочетании черного, белого, красного и яркозолотистого.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет Д. Н. Хвостовой. 1814. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Один из самых пленительных женских образов Кипренского наполнен настроением тихого, задумчивого созерцания. Дарья Николаевна Хвостова (1783–?) приходилась племянницей бабке М. Лермонтова.
В отличие от портретистов предшествующей эпохи художник не останавливает внимания зрителя на аксессуарах ее одежды: они даны деликатно, общими крупными пятнами. В портрете живут глаза – удивительные темные глаза, которые словно застланы туманом разочарования, грустных воспоминаний и робких надежд.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет Е. С. Авдулиной. 1822 (1823?). Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Екатерина Сергеевна Авдулина (1788–1832) – жена генерал-майора А. Н. Авдулина, большого ценителя искусств и активного участника Общества поощрения художников, хозяйка особняка на Дворцовой набережной и домашнего театра на каменноостровской даче. Она одета в модный, облегающий голову чепец, в руках держит веер – непременный атрибут дамы этого времени вне домашней обстановки. Ее сложенные руки – цитата из «Джоконды» Леонардо да Винчи, которую Кипренский, несомненно, видел в Лувре. Один из современников утверждал, что в этом портрете «округлость тела и свет сделаны мастерски. А как символичен теряющий свои лепестки левкой, стоящий в стакане с водой!..» Перед нами натура романтичная, созерцательная, погруженная в свои затаенные думы. Ветка нежных белых цветов в хрупком стакане на окне словно уподобляется облику изображенной женщины.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Автопортрет. 1828. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Этот автопортрет был написан перед отъездом художника в Италию. Перед нами знаменитый мастер, снискавший восторженные отзывы современников, и одновременно уставший и разочарованный человек. По воспоминаниям современников, «Кипренский был красив собою, с прекрасными выразительными глазами и волнистыми от природы кудрями». Чуть прищурив глаза, он испытующе смотрит на зрителя, словно вопрошает о чем-то. Портрет выдержан в теплом, насыщенном колорите. Краски в лице перекликаются с расцветкой халата. Фон, как и в других работах мастера, кажется сгустившимся сумраком, из которого мягко высвечивается фигура изображаемого человека.
ОРЕСТ КИПРЕНСКИЙ. Портрет А. С. Пушкина. 1827. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Портрет был написан в Петербурге по заказу А. Дельвига сразу после возвращения поэта из Михайловской ссылки. Современники, близко знавшие Пушкина, утверждали, что более похожего портрета поэта не существует. Образ Пушкина лишен обыденности, характерные «арапские» черты внешности смягчены. Его взгляд скользит мимо зрителя – поэт словно застигнут художником в момент творческого озарения. Высветленный фон вокруг головы напоминает своеобразный нимб – знак избранности. С наброшенным на плечо английским клетчатым плащом Пушкин уподобляется великому английскому поэту-романтику Байрону. Свое отношение к портрету он выразил в стихотворном послании Кипренскому «Любимец моды легкокрылой…» – «Себя как в зеркале я вижу, / Но это зеркало мне льстит».
ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет А. В. Тропинина, сына художника. Ок. 1818. Государственная Третьяковская галерея, Москва
На портрете изображен Арсений Тропинин (1809–1885) – единственный сын художника. Этот портрет выделяется среди других работ мастера особой внутренней теплотой и сердечностью. Тропинин решает труднейшую задачу – находит живописные средства, выражающие особый мир детской души. Портрет лишен статичного позирования: мальчик изображен в легком повороте, его золотистые волосы разметались, на лице играет улыбка, небрежно распахнут ворот рубашки. Длинными, подвижными мазками художник лепит форму, и эта динамичность мазка оказывается созвучна детскому темпераменту, романтическому ожиданию открытий.
ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет П. А. Булахова. 1823. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Обаяние этого персонажа – в живости и душевном равновесии, в гармонии простых и ясных взаимоотношений с миром. Подвижными мазками вылеплено его румяное, лоснящееся лицо, широко и свободно написана серебристая меховая жилетка, рукав синей рубахи, несколькими ударами кисти «повязан» шейный платок… Такая манера живописи прекрасно соответствует благодушному и веселому, очень московскому образу Булахова, который, по словам А. Бенуа, напоминает на портрете «кота, слизавшего сметану».
ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет К. Г. Равича. 1823. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Портрет чиновника московской межевой канцелярии Константина Георгиевича Равича – очень московский по духу, далекий от официальной строгости и самоуглубленной зам кнутости. Равич словно застигнут художником врасплох: он в домашнем халате, прическа в беспорядке, галстук распущен. Отблески ярко-красного халата «вспыхивают» румянцем на его холеном и добродушном лице. Равич выражает распространенный тип московского дворянства – он был любитель покутить, поиграть в карты. Впоследствии он был обвинен в смерти одного из игроков, с которым случился удар после крупного проигрыша, провел семь лет в тюрьме и был выслан в Сибирь «по подозрению».
ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет А. С. Пушкина. 1827. Всероссийский музей А. С. Пушкина, Санкт-Петербург
Портрет написан в первые месяцы 1827 года, вскоре после возвращения поэта из Михайловской ссылки. Друг Пушкина, С. Соболевский, вспоминал, что «портрет заказал Тропинину сам Пушкин тайком и поднес его мне в виде сюрприза с разными фарсами (стоил он ему 350 руб.)». По другой версии, портрет был заказан самим Соболевским, который хотел видеть поэта не «приглаженного» и «припомаженного», а «растрепанного, с заветным мистическим перстнем на большом пальце одной руки». В итоге в портрете камерность образа уживается с романтической «приподнятостью», прекрасно переданной жизнью духа великого поэта.
ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Портрет К. П. Брюллова. 1836. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Тропинин познакомился с Карлом Брюлловым в 1836 году в Москве, куда автор «Последнего дня Помпеи» заехал по пути из Италии в Петербург. Маэстро изображен с карандашом и альбомом на фоне извергающегося Везувия. «Да он и сам-то настоящий Везувий!» – говорили о Брюллове, восхищаясь стихийной мощью его дарования. Портрет выражает общественный пафос восприятия Брюллова как гениального мастера, внешностью напоминавшего «златокудрого» Аполлона. Брюллов высоко ценил Тропинина, признавался в одном из писем к художнику: «целую вашу душу, которая по чистоте своей способнее всех понять вполне восторг и радость, заполняющие мое сердце…»
ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Кружевница. 1823. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Перед нами не портрет конкретной девушки, а собирательный поэтический образ мастерицы, каких Тропинин мог встречать в домах знатных москвичей. Художник не изображает того тяжелого, что было в ее сложном и кропотливом труде, он любуется и восхищается прелестью и красотой молодости. П. Свиньин писал об этой картине, что она «обнаруживает чистую, невинную душу красавицы и тот взгляд любопытства, который брошен ею на кого-то, вошедшего в ту минуту: обнаженные за локоть руки ее остановились вместе с взором, вылетел вздох из девственной груди, покрытой кисейным платочком».
Художника нередко упрекали в неизменной улыбчивости его персонажей. «Да ведь я не придумываю, не сочиняю этих улыбок, я их пишу с натуры», – отвечал Тропинин.
ВАСИЛИЙ ТРОПИНИН. Автопортрет на фоне окна с видом на Кремль. 1846. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В автопортрете Тропинин изображает себя как художника-труженика, который сумел «выйти в люди» с помощью ремесла, трудолюбия и таланта. Он одет в рабочий халат, опирается на трость, в левой руке палитра и кисти. Широкая панорама Кремля за его спиной – олицетворение дум художника о родном городе. «Спокойствие, которым дышало благодушное старческое лицо Тропинина, досталось ему нелегко. Постоянно боровшийся с препятствием и угнетением, он приобрел это спокойствие под сенью веры и искусства», – писал знавший художника Н. Рамазанов. Этот автопортрет, хранившийся после смерти Тропинина в его доме, москвичи выкупили у сына художника по подписке и преподнесли в дар Румянцевскому музею как знак особого уважения и признания заслуг мастера перед древней столицей.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Итальянский полдень (Итальянка, снимающая виноград). 1827. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Эта картина создавалась как парная к «Итальянскому утру» (1823, Кунстхалле, Киль) и была отправлена в Россию в качестве отчетной во время пребывания художника в Италии. Брюллов пользовался в Италии возможностью изучения женской модели (в петербургской Академии женщины не позировали художникам). Его занимала передача женской фигуры в разных эффектах освещения – ранним утром или в ярком свете итальянского полдня. Жанровая сценка наполнена духом сладостной чувственности. Зрелая красота итальянки перекликается со спелостью наполненных сладким соком, сверкающих на солнце ягод винограда.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Прерванное свидание («Вода уж чрез бежит…»). Акварель. 1827–1830. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В Италии Брюллов был одним из основателей «итальянского» жанра, пользовавшегося большим успехом у коллекционеров и путешественников. Картины художника о повседневной жизни итальянцев соединяют классическую красоту и романтическое мировосприятие действительности. В одной из лучших акварелей «итальянского» жанра прелестная жанровая сцена, наполненная добродушным юмором, разворачивается на фоне сладостно-прекрасной итальянской природы. Брюллов виртуозно владел классической техникой акварели, мастерски передавая на листе бумаги светоносную воздушную среду жаркого итальянского дня, сверкающие белизной рубашки героев, раскаленную от солнца каменную стену дома.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Вирсавия. 1832. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В основе сюжета лежит легенда о купающейся молодой красавице, которую увидел царь Давид, прогуливавшийся по кровле своего дворца.
Брюллов восторженно воспевает женскую красоту, которой «единственно могло увенчаться мироздание». Нежность прекрасного «античного» тела Вирсавии, освещенного косыми лучами заходящего солнца, оттеняют пышные складки драпировок, которые превращены художником в пьедестал для красавицы. Прозрачная струя воды, стекающая в бассейн, искрится солнечными бликами. Все полотно пронизано чувственной прелестью и радостью бытия.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Всадница. 1832. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Этот парадный портрет итальянок Джованнины (всадница) и Амацилии Паччини был заказан Брюллову графиней Юлией Самойловой, приятельницей художника, которая взяла на воспитание этих девочек-сирот. Художник соединяет традиционный конный портрет с сюжетным действием. В преддверии начинающейся грозы прекрасная всадница спешит вернуться с прогулки. Очаровательная Амацилия выбежала встречать сестру на лоджию. Лицо Джованнины, несмотря на стремительную скачку, остается невозмутимо-прекрасным. Перед нами излюбленный прием эпохи романтизма: столкновение могучей природной стихии и стойкости человеческого духа. Художник любуется цветущей красотой юности, восхищается миловидностью ребенка, грациозностью породистого коня, сверканием шелка и блеском локонов волос… Портрет превращается в нарядное феерическое зрелище, в гимн красоте жизни.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Последний день Помпеи. 1833. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Сюжет картины возник у Брюллова после посещения раскопок Помпеи, древнеримского города близ Неаполя, погибшего в I веке от извержения вулкана Везувий. При работе над картиной художник пользовался описаниями историка Плиния Младшего, свидетеля гибели города. Главная тема картины – «народ, объятый страхом» перед властью всепобеждающего рока. Движение людей направлено из глубины картины на зрителя по диагонали.
Холодным светом молнии выделены отдельные группы людей, объединенные единым душевным порывом. Слева, в толпе, художник изобразил самого себя с ящиком красок на голове. Н. Гоголь писал о том, что прекрасные фигуры у Брюллова заглушают ужас своего положения красотой. Художник соединил пылкость романтического мировосприятия с традиционными приемами классицизма. Картина имела шумный успех в Европе, и в России Брюллова встречали как триумфатора: «Принес ты мирные трофеи / С собой в отеческую сень. – / И был последний день Помпеи / Для русской кисти первый день» (Е. Баратынский).
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Портрет И. А. Крылова. 1839. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Портрет Ивана Андреевича Крылова (1768/1769–1844) писался художником за один сеанс, и не был завершен. Руку Крылова дописал ученик Ф. Горецкий с гипсового слепка уже покойного баснописца. Крылову на портрете около 70 лет, его облик отмечен строгим благородством и живой, деятельной энергией. Завораживает живописная маэстрия портрета, излюбленное Брюлловым романтически-звучное сочетание черного, огненно-красного и золотисто-желтого цветов.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Портрет Н. В. Кукольника. 1836. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В Петербурге Брюллов был постоянным участником вечеров, где собиралась литературная богема этого времени. Их непременным участником был Нестор Васильевич Кукольник (1809–1868), известный драматург, журналист, редактор журнала «Художественная газета». По свидетельствам современников, Кукольник имел неуклюжую внеш ность – очень высокий рост, узкие плечи, длинное лицо с неправильными чертами, огромные уши, маленькие глаза. В портрете Брюллов эстетизирует его облик, придавая ему загадочность романтического странника. Уши скрыты под шапкой длинных волос, на бледном лице играет лукавая улыбка. Романтиче ская атмосфера дополняется сгущающимся сумраком уходящего дня, ветхой стеной, напоминающей о неумолимом беге времени, и просторами моря вдали.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Портрет А. Н. Струговщикова. 1840. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Александр Николаевич Струговщиков (1808–1878) был другом Брюллова, переводчиком с немецкого языка, издателем «Художественной газеты». Портрет писался в Петербурге, в мастерской Брюллова на Дворцовой площади. Струговщиков позирует в обитом красной кожей кресле (в этом же кресле мы видим Брюллова на знаменитом «Автопортрете» 1848 года). В облике чуть усталого Струговщикова художник подчеркнул некоторую нервность и отрешенность. Нигилизм и меланхолия были излюбленной маской поколения этого времени, когда, по словам Струговщикова, «погром 14 декабря отнял… охоту у передовых людей общества вмешиваться во внутреннюю политику нашей жизни, да и самые пути к этому были загорожены».
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Портрет графини Ю. П. Самойловой, удаляющейся с бала с приемной дочерью Амацилией Пачини. Не позднее 1842. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Портрет был написан в Петербурге, куда эксцентричная и независимая графиня приехала получать огромное наследство. На картине она изображена вместе с приемной дочерью, которая своей хрупкостью оттеняет и дополняет роскошную, зрелую красоту Самойловой. Движение фигуры графини уравновешено мощным разворотом тяжелого бархатного занавеса, который словно продолжается в ее ослепительно-роскошном платье. В этом лучшем парадном портрете мастера ощущается необыкновенный восторженный огонь – следствие особого отношения художника к модели.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Автопортрет. 1848. Государственная Третьяковская галерея, Москва
По воспоминаниям ученика Брюллова, этот автопортрет был написан мастером во время тяжелой болезни всего за два часа. Работа поражает гениальной виртуозностью исполнения: несколькими движениями кисти «причесаны» волосы, вдохновенно, мелкими мазками выписано измученное, бледное, исхудавшее лицо с прозрачными тенями, безвольно повисшая рука… При этом образ не лишен самолюбования и элегантной артистичности. Тяжелое физическое состояние мастера лишь подчеркивает творческий огонь, который, несмотря на тяжелую болезнь, не угасал в Брюллове до конца его жизни.
КАРЛ БРЮЛЛОВ. Портрет археолога М. Ланчи. 1851. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Этот портрет старого друга Брюллова, итальянского археолога Микеланджело Ланчи (1779–1867), поражает яркой передачей индивидуальности человека, предвещая в искусстве портрета реалистический метод. Археолог словно застигнут в момент оживленной беседы: он снял пенсне и устремил внимательный и умный взгляд на собеседника. Яркий, звучный колорит, построенный на сочетании ярко-алого халата и серебристого меха, подчеркивает жизнелюбие модели.
Эта «энергетическая» звучность портрета тем более замечательна, поскольку физические силы самого Брюллова были уже на исходе. Портрет стал последней значительной работой тяжело больного художника.
АЛЕКСАНДР БРЮЛЛОВ. Портрет Н. Н. Пушкиной. 1831–1832. Бумага, акварель. Всероссийский музей А. С. Пушкина, Санкт-Петербург
Акварельные портреты Александра Брюллова, родного брата Карла Брюллова, были необыкновенно популярны у современников. К числу лучших и драгоценных для потомков принадлежит портрет Натальи Николаевны Пушкиной, жены великого поэта. Художник не просто фиксирует ее индивидуальные черты, он возвышает изображенную красавицу над «прозой жизни», утверждая тот женский идеал «чистой красоты», который мы встречаем в стихах Пушкина: «Исполнились мои желания. Творец / Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, / Чистейшей прелести чистейший образец».
АЛЕКСАНДР БРЮЛЛОВ. Портрет Е. П. Бакуниной. Не позднее 1832. Картон, акварель. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Екатерина Павловна Бакунина (1795–1869) была сестрой Александра Бакунина, лицейского друга Пушкина. Поэт мог встречаться с юной Бакуниной на лицейских балах, куда съезжались приглашенные родственники лицеистов и знакомые. «Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной! Но я не видел ее восемнадцать часов – ах! Какое положенье и какая мука… Но я был счастлив 5 минут» (из дневника Пушкина 1815 года). На камерном, миниатюрном портрете мы видим Бакунину уже в зрелом возрасте, однако музыкальность линий, нежные прозрачные краски акварели созвучны восторженному чувству юного поэта.
ПЕТР СОКОЛОВ. Портрет А. С. Пушкина. 1836. Бумага, акварель. Всероссийский музей А. С. Пушкина, Санкт-Петербург
Соколов был превосходным мастером интимного акварельного портрета пушкинской эпохи. Кисти художника принад лежат три прижизненных портрета Пушкина, портреты его современников, друзей и врагов. Данный портрет представляет поэта в конце жизни – слегка усталого, испытавшего множество разочарований и тревог. О методе работы Соколова рассказал его сын, акварелист академик А. Соколов:
«С замечательной смелостью правдивый тон лица, платья, кружева аксессуара или фона ложился сразу, почти в полную силу и детализировался смешанными, преимущественно сероватыми тонами, с замечательною прелестью и вкусом, так что ход кисти, ее удары, спускание краски на нет, оставались на виду, не мешая полной законченности всех частей. От этого в работах его никогда не было заметно никакой замученности и труда; все выходило свежо, легко и вместе с тем рельефно и эффектно в красках».
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ. Автопортрет. 1811. Государственная Третьяковская галерея, Москва
На автопортрете Венецианову 31 год, но выглядит он усталым, умудренным жизнью человеком. В это время он уже известный мастер-портретист, добившийся успеха собственным трудом и упорством. Автопортрет поражает серьезностью, правдивостью и простотой. Художник, держа в руках палитру и кисть, внимательно вглядывается в работу. Живой, теплый свет мягко моделирует форму. Этот портрет Венецианов представил на суд Академии художеств и получил за него звание «назначенного в академики».
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ. Спящий пастушок. Между 1823 и 1826. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Удивительный по проникновенной прелести пейзаж русской деревни наполнен тихим, сияющим покоем: и гладь реки, и зеленеющие огороды, и далекая пашня, и лесистые холмы… Краски пейзажа яркие, полнозвучные, словно пронизанные светом. «Спящий пастушок» – одна из лучших картин Венецианова по лирически-задушевному настроению, по передаче сокровенной связи человека и природы. Венецианов предстает здесь как первооткрыватель тонкого очарования скромной русской природы.
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ. На пашне. Весна. Первая половина 1820‑х. Государственная Третьяковская галерея, Москва
На картине представлена аллегория Весны. Крестьянка в нарядном сарафане, уподобленная богине цветения и весны Флоре, величаво ступает по пашне. Слева на втором плане другая крестьянка с лошадьми словно продолжает круговое движение главной героини, которое замыкается справа на линии горизонта еще одной женской фигурой, напоминающей полупрозрачный фантом. Рядом со зрелой красотой Флоры мы видим аллегорию начала жизни – младенца Амура в окружении венков из васильков. В правой части картины рядом с сухим пнем тонкие юные деревца тянутся к солнцу.
В картине предстает вечный круговорот жизни: смена времен года, рождение и увядание… Исследователи отмечали, что эта картина Венецианова своим идиллическим настроением и аллегорической просветленностью в сочетании с русскими мотивами отвечала вкусам императора Александра I.
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ. На жатве. Лето. Середина 1820‑х. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Данная картина была задумана Венециановым как парная к работе «На пашне. Весна» и входила в своеобразный цикл о временах года. Мир крестьянской жизни здесь лишен прозаических тягот сельского труда. Это идиллия, увиденная художником из окон «романтической» дворянской усадьбы. Но в основе этой идиллии – умная и честная мысль художника о красоте и возвышенном значении повседневных крестьянских забот, об особой прелести русской природы. «Кому в целой русской живописи удалось передать такое истинно летнее настроение, как то, которое вложено в его картину „Лето“, где за несколько угловато посаженной бабой, с чуть выправленным профилем, расстилается чисто русская, уже вовсе не выправленная природа: далекая, желтая нива, зреющая в раскаленном, насыщенном солнцем воздухе!» – восклицал А. Бенуа.
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ. Девушка в платке. Конец 1820‑х. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Юная красавица-крестьянка написана Венециановым с необыкновенной теплотой и задушевностью. Она устремила на зрителя живой взгляд больших глаз, на пухлых губах играет легкая улыбка. Синяя полосатая косынка и темные, блестящие, гладко зачесанные волосы оттеняют нежность ее девичьего лица. Пространство картины наполнено мягким светом, колорит строится на благородном сочетании нежно-зеленого, синего и светло-бежевого тонов.
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ. Жнецы. Конец 1820‑х. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
В этой картине мы видим крестьянского мальчика Захарку, героя нескольких полотен Венецианова, и его мать Анну Степанову. Раскрасневшийся от напряженной работы и полуденного зноя мальчуган прислонился к плечу матери, завороженно смотря на ярких бабочек, присевших на ее руку. Густым, полнозвучным цветом лепится форма. Плавные, круглящиеся линии наполняют композицию равновесием и покоем. Непритязательный бытовой сюжет из жизни крестьян Венецианов превращает в поэтическое повествование о завораживающей красоте мира и радости единения с природой.
АЛЕКСЕЙ ВЕНЕЦИАНОВ. Крестьянка с васильками. 1830‑е. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Молодая крестьянка лишена романтической приподнятости, ее образ прост и наполнен тихой, задушевной поэзией. Погрузившись в свои мысли, она грустно и отрешенно перебирает ярко-синие васильки. Колорит картины построен на тонких созвучиях холодных дымчато-белых, серебристых, светло-охристых тонов, отражающих задумчиво-минорное настроение девушки.
ГРИГОРИЙ СОРОКА. Вид на усадьбу Спасское Тамбовской губернии. 1840‑е. Областная картинная галерея, Тверь
Крепостной П. И. Милюкова, Григорий Сорока с перерывами учился у Венецианова в его имении Сафонково. Художник А. Мокрицкий, писал, что Венецианов наставлял своих учеников: «Все эти предметы, которых материальное различие должен осязательно чувствовать и передать живописец… Для этого… нужна необыкновенная зоркость глаза, сосредоточенность внимания, анализ, полное доверие к натуре и постоянное преследование ее изменений при различной степени и положении света; нужна ясность понимания и любовь к делу».
Сорока талантливо воплотил в жизнь заветы наставника. Он превосходно решает сложные живописные задачи, наполняя пейзаж классическим покоем и светлой задушевностью. Вслед за Венециановым он открывает красоту в негромких мотивах родной природы.
ГРИГОРИЙ СОРОКА. Рыбаки. Вид в усадьбе Спасское Тамбовской губернии. 1840‑е. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Спокойная водная гладь Молдинского озера царствует в картине, определяя ее идиллически-светлое настроение. Во всем ощущается неспешность и тишина: на берегу мальчик удит рыбу, его товарищ тихо скользит в лодке вдоль берега. Строения усадьбы на противоположном берегу утопают в величавых зарослях «вечно прекрасной» природы. Передача особой поэтической красоты русской природы и настроение удивительного, наполненного благодатью просветленного покоя роднят этот пейзаж с лучшими работами А. Венецианова.
ГРИГОРИЙ СОРОКА. Рыбаки. Вид в усадьбе Спасское Тамбовской губернии. Фрагмент
КАПИТОН ЗЕЛЕНЦОВ. В комнатах. Конец 1820‑х. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В конце 20‑х годов XIX века среди художников стал популярен жанр интерьера, в котором отразился интерес заказчиков из дворянского общества к «поэзии домашней жизни». Картина Зеленцова по духу близка к лучшим произведениям его наставника А. Венецианова. Перед зрителем разворачивается анфилада трех просторных, со вкусом убранных комнат, залитых светом. На стенах картины и медальоны Ф. Толстого, в углу у окна статуя Венеры, вдоль стен расставлена изящная мебель красного дерева. Комнаты «оживляют» двое молодых людей, дрессирующих собаку. При взгляде на этот интерьер охватывает чувство ясного покоя и светлой гармонии, которое отвечало представлениям об идеале частной жизни.
ФЕДОР СЛАВЯНСКИЙ. Кабинет А. Г. Венецианова. 1839–1840. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Славянский продолжил линию своего учителя А. Венецианова и в портретной живописи, и в интерьерном жанре. Светлым, гармоническим настроением проникнут его лучший интерьер, изображающий комнаты в доме наставника. Превосходно написанная анфилада комнат напоминает о блестящих успехах в области изучения перспективы. В глубине комнаты, в мягком рассеянном свете, на диване прилег юноша – возможно, сам художник или кто-то из учеников хозяина дома. Все в этом пространстве напоминает о служении искусству и художественных интересах: копии с античных статуй, манекен крестьянской девушки в кокошнике у окна, словно оживший от ярких солнечных лучей, картины на стенах, выполненная в «античном» стиле облицовка печи.
ЕВГРАФ КРЕНДОВСКИЙ. Площадь провинциального города. Между 1830 и 1840. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В этом пейзаже, вероятно, изображена Александровская площадь в Полтаве, в окрестностях которой в те годы жил художник. Крендовский хорошо усвоил уроки своего учителя А. Венецианова: композиция пейзажа выстроена с учетом всех требований перспективы; люди на площади, занятые повседневными делами, включены в пейзаж. Как и Венецианов, Крендовский избегает ярких портретных и социальных характеристик людей. Для него важно показать поэтическую сторону жизни, внести стройность, упорядоченность и вместе с тем уютность и жанровую увлекательность в видовую панораму площади обычного провинциального города.
ИВАН ХРУЦКИЙ. В комнате (Мальчики, рассматривающие альбом с картинками). 1854. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Жанр интерьера в творчестве Хруцкого появился после покупки в 1844 году имения Захарничи в Полоцком уезде, где художник по собственному проекту построил дом. В картине мальчики, вероятно, дети Хруцкого, изображены в уютном, светлом пространстве детской. Стены комнаты украшены копиями с западноевропейских пейзажей, которые художник мог видеть в Эрмитаже во время обучения в Академии художеств. Уютная камерность в передаче частного жилья сочетается с классической ясностью построения пространства картины.
ИВАН ХРУЦКИЙ. Цветы и плоды. 1839. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Во время обучения в Академии художеств Хруцкий копировал в Эрмитаже произведения европейских мастеров XVII–XVIII веков, в том числе и фламандские и голландские натюрморты. Продолжая традицию голландских живописцев, Хруцкий наполняет картину ощущением недавнего присутствия человека: лимон нарезан, в стакан налита вода, сочный персик разломлен пополам… Но в отличие от голландцев натура здесь не содержит символического смысла, она включена в бытовой контекст современной жизни. Современников восхищали в натюрмортах Хруцкого классическая ясность и гармония композиции, тонкая и тщательная выписанность фактуры вещей – вплоть до иллюзорной «обманки».
ИВАН ХРУЦКИЙ. Натюрморт со свечой. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Традиционные предметы голландских «завтраков» с «приветливо» надрезанной кожицей лимона, недопитой водой в стакане, оставленными столовыми приборами и свисающей, словно второпях оставленной гроздью винограда художник повторял в натюрмортах много раз. В центре таких композиций часто возвышается серебристый фаянсовый кувшин. Такие кувшины изготавливали в 1‑й половине XIX века на петербургской фабрике С. Поскочина, они были распространены в быту горожан. Среди цветов и плодов в этом натюрморте появляется бинокль – символ посредничества между реальным миром и «изображенным» живописцем миром вещей.
ИВАН ХРУЦКИЙ. Натюрморт с грибами. 1842. Музей русского искусства, Киев
В натюрмортах Хруцкого живет ощущение драгоценности неспешной усадебной жизни, связанной с годовым циклом природы, наполненной повседневными заботами: сбором урожая, подготовкой трапезы, походами в лес за грибами… Художник был непревзойденным мастером в передаче «ощутимых» физических свойств предметов. Грибы на натюрморте не просто узнаваемы, они «воспеты» художником как перл творения природы, изображены «вкусно» и одновременно классически совершенно.
ФЕДОР ТОЛСТОЙ. Ягоды красной и белой смородины. 1818. Акварель. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Толстой писал: «Каким рисунком выскажу я эту чистую радость, это светлое удовольствие, которыми наполняется моя душа и сердце в минуты, когда, отбросив все заботы, беспечно любуюсь я прелестью природы…» Одна из самых пленительных работ художника, натюрморт-«обманка» «Ягоды красной и белой смородины», имела особый успех у современников. По воспоминаниям дочери Толстого, «целая семья питалась одной смородиной». Замираешь от восторга перед умением художника увидеть и передать на холсте прелесть изящных переплетений тонких веточек, сочных, спелых ягод – хранителей живительной влаги земли. Ветки смородины словно парят в бесконечном пространстве мироздания, воспринимаются как гимн красоте и гармонии вселенной.
ФЕДОР ТОЛСТОЙ. Букет цветов, бабочка и птичка. 1820. Коричневая бумага, акварель, белила. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Толстой рассказывал, что первые рисунки цветов он сделал по просьбе императрицы Елизаветы Алексеевны, которая стала его постоянной заказчицей. Художник сам готовил особые водорастворимые краски из истолченных минералов, и спустя два столетия они по-прежнему сияют первозданной яркостью. Были у Толстого и специальные художественные приемы (он упоминает об этом в своих мемуарах) – иначе не объяснишь «нерукотворность» перламутровых переливов оперения бабочки, иллюзорно выполненное нежно-шелковистое оперение птицы в его натюрмортах. В тщательной прорисовке тончайшей кистью изящных изгибов цветочных лепестков, в иллюзорной передаче воды в стеклянной вазе художник не забывает о классической стройности композиции, об «античном» совершенстве формы, об очищенности рисунка от всего случайного, второстепенного.
ФЕДОР ТОЛСТОЙ. Семейный портрет. 1830. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Толстой очень хорошо ощущал красоту интерьера и мира вещей, передавая ее в своих работах с истинно эллинской грацией и ритмом. По своей интимной прелести «Семейный портрет» Толстого напоминает лучшие работы Венецианова.
АЛЕКСАНДР ВАРНЕК. Портрет президента Академии художеств А. Н. Оленина.
Не ранее 1824. Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург
Алексей Николаевич Оленин (1763–1843) – государственный деятель, историк, археолог, художник, автор работ по искусству и литературе, президент Академии художеств оставил о себе добрую память у современников. Варнек был преподавателем Академии по классу миниатюрной живописи и хорошо знал Оленина. Поэт К. Батюшков в статье «Прогулка в Академию художеств» рассказывает, какое сильное впечатление производил этот портрет на людей, близко знавших Оленина. Сходство было признано необыкновенно точным, и это «рождало в душе множество прекрасных воспоминаний».
СЕРГЕЙ ЗАРЯНКО. Портрет княгини М. В. Воронцовой. 1851. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Портрет, вероятно, создавался в Петербурге в период помолвки Марии Васильевны Столыпиной (1819–1895) с князем С. М. Воронцовым. Работа отвечает всем принятым канонам салонного искусства. Перед нами холодновато-лощеный образ великосветской дамы в роскошном платье с непроницаемо-любезной маской на лице. Модель «соблюдает дистанцию» и с изображающим ее художником, и со зрителем. Зарянко был мастером передачи фактуры: его одинаково занимает и лицо портретируемой, и каждый завиток вышивки на прозрачном кружеве, и блики на серебристом шелке платья, и мягкость красной бархатной накидки, подбитой мехом.
СЕРГЕЙ ЗАРЯНКО. Портрет Ф. И. Прянишникова. 1844. Государственное музейное объединение «Художественная культура Русского Севера», Архангельск
Один из учеников А. Венецианова, Зарянко получил признание как мастер «салонных» портретов, которые неизменно пользовались успехом у заказчиков. Для этой работы ему позировал Федор Иванович Прянишников (1793–1867) – член Государственного Совета, собиратель картин русских художников, основатель одной из первых художественных частных галерей в Москве, которая получила название «Прянишниковской». Портрет строг, официален. Художник словно раскрашивает форму, придавая ей скульптурный объем, создавая иллюзию «ожившей фотографии».
ФЕДОР МОЛЛЕР. Портрет Н. В. Гоголя. Начало 1840‑х. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Жившие в Риме русские живописцы – пенсионеры Академии художеств иногда собирались на квартире у Гоголя, где, по воспоминаниям гравера Ф. Йордана, пили чай, вели философические беседы, «внимали каждому слову Гоголя». На первом варианте портрета, написанном для матери писателя, М. И. Гоголь-Яновской, и утерянном во время войны, Гоголь был изображен в домашнем халате. Увидев опубликованный в журнале «Москвитянин» портрет, он разразился гневным письмом: «Почему меня в таком виде, в халате, я не давал разрешения на публикацию». Возможно, это побудило Гоголя заказать Моллеру другой вариант портрета. На нем писатель одет в сюртук и бархатную жилетку, на шее эффектно переливается дорогая золотая цепочка – атрибут признания и материального благополучия. Лукавый взгляд круглого лица выражает легкую иронию.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора. 1824. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Сюжетом для первой академической картины художника стал отрывок из 24‑й песни поэмы «Илиада». Царь Приам, отец троянского царевича Гектора, пришел в шатер убийцы своего сына, ахейского героя Ахиллеса, с просьбой отдать тело сына для погребения. Иванов впервые в русской исторической живописи драматургически разрабатывает античный литературный сюжет. Мы видим поединок двух воль: мудрого, подавленного горем старца Приама, полного решимости исполнить свой отцовский долг, и гордого, вспыльчивого Ахилла, погруженного в тяжелое раздумье. Повисла пауза, но читатель «Илиады» знает, чем завершится поединок: в финале великой поэмы мрак враждебности рассеется: Ахиллес неожиданно явит сострадание и отдаст Приаму тело его сына.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением. 1831–1834. Неоконченная картина. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Картина выполнена в первые годы пребывания Иванова в Италии, под впечатлением от изучения античных статуй и рельефов. Бог солнечного света Аполлон, олицетворяющий собой зрелое мужское совершенство и физическую гармонию, словно прислушивается к «божественной музыке сфер», разлитой в природе. Рядом с ним Кипарис, воплощение поры юношества, задумчиво внимает своему учителю. Присевший на корточки мальчик Гиацинт, наигрывающий нежную мелодию на дудочке, напоминает о счастливой поре детства. Мягкость контуров, светлый колорит, построенный на сочетании золотистого, красного и белого цветов, создают в картине пленительное ощущение неги. Это тот самый наполненный счастливой гармонией золотой век, о котором всегда грезило человечество.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Явление Христа Марии Магдалине после Воскресения. 1835. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Эта большая картина, написанная в Риме, была отправлена Ивановым в Петербург в качестве отчета о пенсионерской поездке. В столице она имела огромный успех. Библейскую сцену о явлении Марии Магдалине Христа после Воскресения художник наполняет эпическим содержанием. Фигуры Христа и Магдалины представлены в полный рост, их величавая пластика напоминает античную скульптуру. Прообразом для фигуры Христа стал «Аполлон Бельведерский», для Марии Магдалины – известная античная статуя коленопреклоненной Ниобеи. Художник соединяет академические нормы классического рисунка и колорита с эмоциональной правдой жизни: известно, как он заставлял натурщицу растирать перед глазами лук, чтобы написать ее покрасневшие глаза.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Явление Христа народу. 1837–1857. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Главная идея грандиозного исторического полотна Иванова состоит в том, чтобы напомнить людям о событии, которое изменило историю человечества, – пришествии Христа в мир людей. Художник соединяет два эпизода из Евангелия от Иоанна: проповедь Иоанна Крестителя перед собравшимися с разных концов Иудеи людьми, крещение их в водах Иордана и первое явление Христа людям. В центре картины – величественная фигура Иоанна Крестителя, призывающего народ к покаянию и указывающего на явившегося Спасителя. Слева от него группа будущих учеников Христа, апостолов, оживленно обсуждающих происходящее чудо. В центре сидят на земле еще не определившиеся в выборе веры, но они внимательно вглядываются в явившегося Христа. Спускающиеся с холма справа люди – это фарисеи и саддукеи, они не приняли Христа – посланника Бога. У них хмурые, недоверчивые лица, почти все они повернуты спиной к Спасителю. Событие происходит на фоне величественного «планетарного» пейзажа под огромным вековым оливковым деревом.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Ветка. Государственная Третьяковская галерея, Москва
«Ветка» – один из лучших этюдов Иванова, написанных во время поисков пейзажа для картины «Явление Христа народу». На фоне ослепительной лазури итальянского неба одинокая ветка оливы склонилась над бескрайней сиренево-голубой долиной. Она воспринимается как гимн гармонии мироздания, сотворенного Творцом.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Оливковое дерево. Долина Ариччи. 1842. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Собирая материал для «Явления Христа народу», Иванов стремился в Палестину, где происходили библейские события, но так и не смог попасть. Пейзажные мотивы, напоминающие палестинские, он искал в окрестностях Рима. В прекрасной долине недалеко от древнего города Ариччи был написан этот пейзаж. Оливковое дерево, воспетое еще в античных мифах, живет очень долго – несколько сот лет. В пейзаже Иванова оно предстает как хранитель памяти об историческом времени. Его корявые, изогнутые, но по-прежнему наполненные животворными соками земли ветви тянутся к солнцу на фоне сияющей в солнечных лучах долины.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Вода и камни под Палаццуоло, близ Флоренции. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Вода и камни под Палаццуоло, близ Флоренции. Фрагмент
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Неаполитанский залив у Кастелламаре. 1846. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В многочисленных этюдах к «Явлению Христа народу» часто встречающийся мотив камней и струящейся меж ними воды предстает как символ бесконечного течения времени среди вечной природы. Иванов одним из первых среди пейзажистов открыл для искусства «правду» колорита, осмелившись на цветные рефлексы, например, сиреневые отблески на охристом прибрежном песке и на поверхности изумрудно-синей воды.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Аппиева дорога при закате солнца. 1845. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Один из лучших пейзажей художника изображает древнюю римскую дорогу Via Appia. Время словно остановилось над выжженной солнцем равниной. Под вечным, окрасившимся лимонно-желтым закатом небом устремленная в сиренево-голубую даль дорога – заброшенная, «охраняемая» лишь древними камнями, остатками античных гробниц и руинами зданий – будто погрузилась в воспоминания о маршировавших по ней римских легионах, об изнуренных рабах, понукаемых погонщиками…
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Нагой мальчик. 1840–1850‑е. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
В многочисленных этюдах отдыхающих после купания обнаженных мальчиков вновь поражают живописные открытия Иванова, опередившие свое время. «Какой смелостью и силой обладал этот скромнейший человек, чтобы перейти вдруг от подмалевок “теливердой” и “сиеной“, всяких засушивающих творчество школьных рецептов прямо к ярко-голубым теням на человеческом теле, к серой, тусклой зелени на солнце, к оранжевым и зеленым рефлексам на лицах…» – восхищался А. Бенуа.
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ. Хождение по водам. (Христос спасает начавшего тонуть Петра). Из цикла «Библейские эскизы». Бумага, акварель, белила. Конец 1840‑х – начало 1850‑х. Государственная Третьяковская галерея, Москва
«Хождение по водам» – одно из лучших, не имеющих аналогов в мировом изобразительном искусстве изображений мифа. Коричневая бумага задает общий тон пространству, где в единой мятежной стихии сливаются морские волны и тревожно-пасмурное, предгрозовое небо. Рассекая волны, навстречу ветру по воде движется Христос. Он протягивает руку тонущему апостолу Петру, фигура которого почти растворилась в пучине вод. Облик Христа соединяет в себе земное и небесное: его одежды обозначены цветом, но контур фигуры сияет светоносными белильными мазками. Он напоминает фантом – сгусток космической энергии, творящей чудеса.
ПАВЕЛ ФЕДОТОВ. «Свежий кавалер». Утро чиновника, получившего первый крестик. 1846. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Перед нами пародия на героические сцены в античном духе, популярные в академической исторической картине. Чиновник в позе римского оратора поддерживает заношенный халат на манер античной тоги, папильотки на его голове уподоблены лавровому венку. Беременная кухарка демонстрирует ему рваный сапог, тот в ответ указывает на первый чиновничий крестик: не ему, кавалеру ордена, заниматься такими мелочами. Превосходно написаны «свидетели» ночного пира, натюрморты: остатки еды на столе, опрокинутая винная бутыль на полу, гитара с порванной струной… Федотов наполняет картину забавными юмористическими деталями, делающими повествование более «острым» и увлекательным. Чего стоит, например, едва заметная фигура спящего под столом сотоварища, как смело расцветка резиновых подтяжек на стуле уподоблена узору орденской ленты крестика чиновника!
ПАВЕЛ ФЕДОТОВ. Разборчивая невеста. 1847. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Сюжет взят из финала одноименной басни И. Крылова:
«Чтоб в одиночестве не кончить веку, / Красавица, пока совсем не отцвела, / За первого, кто к ней присватался, пошла: / И рада, рада уж была, / Что вышла за калеку».
Федотов не обличает своих героев, он лишь добродушно подтрунивает над ними – персонажи его картины комичные, но не отталкивающие. Мордочка собачки у ног жениха забавно напоминает подобострастное, преданное выражение его лица. Слева, в соседней комнате, скрываясь за тяжелой портьерой, подслушивают родители невесты. Роскошный интерьер гостиной написан с большим мастерством, в брюлловских золотисто-красных тонах. Живопись Федотова напоминает работу миниатюриста, ее яркие и чистые цвета выражают упоение художника красотой предметного мира.
ПАВЕЛ ФЕДОТОВ. Завтрак аристократа. 1849–1850. Государственная Третьяковская галерея, Москва
На картине «Завтрак аристократа» (первоначальное авторское название «Не впору гость») разорившийся аристократ, застигнутый врасплох нежданными визитерами, быстро прячет следы своей бедности, прикрывая книгой кусок черного хлеба на столе. Возможно, источником для сюжета послужил фельетон в журнале «Современник» (1848), обличающий франтов, готовых голодать, но жить роскошно напоказ. И правда, кабинет героя полотна наполнен вещами, рассказывающими о его любви к изящному, – под столом большая корзина для бумаг в форме античной вазы, мебель выполнена из дорогой карельской березы. По последней моде одет и сам хозяин: на нем домашняя одежда в «восточном стиле».
ПАВЕЛ ФЕДОТОВ. Сватовство майора. 1848. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Обнищавший офицер, желая поправить свои финансовые дела, пришел свататься к богатой купеческой дочке. Картина строится как театральная мизансцена с последовательно развивающимся действием. Справа, в освещенном дверном проеме мы видим молодцевато подкручивающего усы жениха, которого встречает сваха. Рядом с ней отец невесты, типичный московский купец, по случаю нарядившийся в непривычный парадный сюртук. В центре композиции мать невесты ловит «за хвост» жеманно убегающую дочку. Слева, у стола, на котором рядом с церковной просфорой сидит большой черный таракан, перешептываются прислуга и приживалка. «Одно пахнет деревней, а другое – харчевней», – подсмеивался Федотов в своих стихах над героями этой картины. Мир, по его мнению, прекрасен, бо́льшая часть человеческих слабостей невинна, над ними можно смеяться, способствуя исправлению нравов.
ПАВЕЛ ФЕДОТОВ. Вдовушка. 1851–1852. Вариант с лиловыми обоями. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Поводом для написания картины стала трагическая судьба младшей сестры художника Любови Вишневской, оставшейся вдовой без средств к существованию. Мертвенно-бледная, готовящаяся стать матерью женщина оказывается один на один со своим горем. За ее спиной портрет умершего мужа, которому Федотов придал автопортретные черты. Художник прибегает к подробному описанию интерьера, который объясняет и подчеркивает состояние героини: сургучные печати, небрежно задвинутый ящик комода говорят о том, что ее имущество описано за долги. Одинокая свеча, мерцающая в глубине, уподоблена «догорающей» жизни героини.
ПАВЕЛ ФЕДОТОВ. «Анкор, еще анкор!». 1851–1852. Государственная Третьяковская галерея, Москва
В тесной, тускло освещенной комнате молодой офицер, пытаясь скрасить свое одиночество и убийственную скуку, забавляется с пуделем, заставляя его совершать бесконечные прыжки («анкор» в переводе с французского означает «еще»). В темном углу комнаты в плотном табачном дыму едва видна фигура денщика, раскуривающего трубку. Одинокая свеча на столе отбрасывает тревожные отблески на бесприютное жилье. В этой картине исчезает характерное для других работ Федотова любование предметным миром, цвет утрачивает свою определенность, преобладают глухие коричневатые и алые оттенки, которые передают настроение тягостного, безысходного существования.
Эта картина стала одной из последних в творчестве художника. В ноябре 1852 года он умер в больнице для умалишенных.
ПАВЕЛ ФЕДОТОВ. Портрет Н. П. Жданович за фортепьяно. 1849. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Портрет сестры полкового товарища Федотова, 13-летней Надежды Жданович, – одно из лучших портретных произведений художника. Девушка подчеркнуто серьезна, сдержанна, полна достоинства. Плавный изгиб ее тела повторяется в очертаниях спинки стула, а линии изящных тонких рук, мягко касающихся клавишей, – в текучих складках ее платья. Как всегда у Федотова восхищают живописные достоинства этой почти миниатюрной работы: дивное сияние холодных красок, наполненность интерьера светом и воздухом.