* * *

Во второй половине XIX века русское изобразительное искусство оказалось во власти общественно-политических идей. Ни в одной европейской стране не было столь долгого бытования в живописи критического реализма – исторической модификации реалистического направления, в котором художники ставили задачу не просто изобразить жизнь «в форме самой жизни», но и показать самые неприглядные стороны действительности. Реформа по отмене крепостного права 1861 года очень сильно запоздала: в стране резко обозначилась пропасть между власть имущими, немногочисленным дворянством и большинством населения – крестьянами. Государственные реформы, проведенные Александром II, не принесли существенного облегчения народу. На арену исторической, и особенно художественной жизни России вышла разночинная интеллигенция, обостренно ощущавшая ответственность за «униженных и оскорбленных». Метод критического реализма – это своеобразный вариант «народнического движения» в живописи, когда в искусстве видят оружие для переустройства жизни.

На художников демократического направления огромное воздействие оказали идеи, высказанные в 1855 году Н. Чернышевским в его диссертации «Об эстетических отношениях искусства к действительности». «Прекрасное есть жизнь», – утверждал Чернышевский, а «величайшая красота встречается только в мире реальном». Искусство, по Чернышевскому, должно было выполнять идеологическую роль: объяснять явления жизни и выносить им приговор. Идеологом этих эстетических идей стал знаменитый критик В. Стасов.

Одним из первых на путь критического реализма вступил Василий Григорьевич Перов (1834–1882). В своих произведениях он рисует образ беспросветной жизни, где попраны все святыни («Сельский крестный ход на Пасхе»), а в лучших работах приходит к выразительному обобщению и охвату драмы русской жизни вообще («Утопленница», «Последний кабак у заставы»). Характерно, что в зрелых работах этого мастера исчезает лучезарное свечение красок (как у его предшественника П. Федотова), преобладает серо-коричневая гамма, как нельзя более точно отражающая тягостное настроение уныния и тоски.

В 1863 году в петербургской Академии художеств произошел «бунт 14-ти»: четырнадцать лучших выпускников потребовали право свободного выбора темы дипломной работы. Академия была императорским учебным заведением, где все подчинялось жесткому порядку принуждения, поэтому художники получили отказ. В ответ они вышли из состава Академии, образовали творческую Артель, которая в 1870 году переросла в новое объединение – Товарищество передвижных художественных выставок. В это объединение входили почти все знаменитые мастера второй половины XIX века, исключений было немного (например, В. Верещагин). Передвижники организовывали выставки своих картин в разных городах страны, в том числе и в глубокой провинции. В их произведениях люди должны были узнавать себя со всеми своими радостями и горестями, а понимание картины должно было быть доступным непросвещенному обывателю и даже крестьянину.

Действие большинства жанровых и исторических картин передвижников разворачивается словно на театральной сцене, но «спектакль» разыгрывается по законам реалистического театра «настроения», а не условной драмы эпохи классицизма. Акцент делается на повествовательность сюжета, на литературный рассказ, на яркие типы-характеры. Формальную сторону живописи – тонкую стилизацию, изысканный колорит, артистичный мазок – большинство художников считало второстепенной, а значит не заслуживающей пристального внимания и разработки. Конечно, были исключения из этого правила в лице таких ярких мастеров, как А. Саврасов, И. Репин, В. Суриков, И. Левитан и др.

Для становления русской школы живописи второй половины XIX века огромную роль сыграл Павел Михайлович Третьяков (1832–1898) – коллекционер, создатель картинной галереи русского искусства, которую он подарил Москве в 1892 году.

Во второй половине XIX века ясно обозначились различия между двумя школами живописи – московской и петербургской. В Петербурге «правила» Академия художеств, в которой несмотря на снятие запрета на бытовые и остросовременные сюжеты редко можно было встретить интимно-глубокое проникновение в национальные русские основы жизни. Характерным примером петербургской школы может служить творчество Архипа Ивановича Куинджи (1842 (?) – 1910), которого называли «кудесником света» в русской живописи. В своих необыкновенно эффектных пейзажах он, словно птица, «взлетает» над землей, охватывая взором ее величественные просторы, заставляет «вспыхивать» лучи закатного солнца или сверкать яркую луну, отраженную в водах Днепра («Лунная ночь на Днепре»).

Эпическим величием могучих северных лесов веет от пейзажей Ивана Ивановича Шишкина (1832–1898). Он был представителем так называемого «видового» пейзажа, главное в котором – портрет местности с тщательной «исследовательской» прорисовкой каждой детали.

В Петербурге жил и работал идейный вдохновитель и руководитель Товарищества передвижных художественных выставок Иван Николаевич Крамской (1837–1887) – портретист, педагог, проницательный художественный критик. После отмены крепостного права происходит смена героя портретов: если раньше это были представители дворянского сословия – «лучшие люди» страны, то теперь в портретах «царит» творческая интеллигенция – «властители дум» целого поколения людей. В портретах Л. Толстого, Н. Некрасова и других деятелей культуры Крамской подчеркивает не личное своеобразие портретируемых, а их социальную роль, гражданское служение интересам народа.

С заказов императорского двора начиналось творчество знаменитого мариниста Ивана Константиновича Айвазовского (1817–1900) – наследника романтической эпохи. Айвазовский большую часть жизни прожил на родине, в Феодосии, наблюдал море, работал в мастерской по памяти, играя, как лицедей, разнообразными эффектами морской стихии («Черное море», «Радуга» и др.).

В Петербурге работали почти все представители академического направления, которые в значительной степени придерживались в живописи старых правил и норм: рано умерший Константин Дмитриевич Флавицкий (1830–1866), автор «Княжны Таракановой»; талантливый Генрих Ипполитович Семирадский (1843–1902), который блеском и яркостью красок «оживил» умирающий академизм («Светочи христианства (Факелы Нерона)» и др.); артистичный, блистательный живописец Константин Егорович Маковский (1839–1915), отразивший «солнечное», жизнерадостное начало в жизни («В мастерской художника» и др.).

В 1843 году в Москве было создано Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ), в котором в отличие от Академии художеств царила более свободная атмосфера, допускалось больше вольности в выборе сюжетов и использовании живописных традиций разных направлений. Преподаватель МУЖВЗ Алексей Кондратьевич Саврасов (1830–1897) стал первооткрывателем русского лирического «пейзажа настроения», в котором выразилась вся прелесть негромкой природы русской равнины («Грачи прилетели», «Проселок»).

В конце 70‑х годов XIX века многие выпускники Академии переезжают жить и работать в Москву – хранительницу русской старины, особого русского духа. Сюда после заграничной пенсионерской поездки переезжает европейски образованный выпускник Академии Василий Дмитриевич Поленов (1844–1927). Его московские по духу картины «Московский дворик» и «Бабушкин сад» – шедевры лирического «пейзажа настроения», передающие чарующее обаяние, умиротворенность русской усадебной жизни.

Москва с ее неповторимой атмосферой русской старины вдохновляла Виктора Михайловича Васнецова (1848–1926), который утвердил в национальной живописи новый жанр картины на сюжет русских сказок, былин и исторических преданий. Многие известные работы Васнецова были задуманы или написаны в Абрамцеве, имении мецената С. И. Мамонтова в Подмосковье, недалеко от Хотькова. Именно там художник слушал комментарии филолога М. Прахова к «Слову о полку Игореве», после которых появилась картина «После побоища Игоря Святославича с половцами», на лугу встретил девочку, ставшую главной героиней картины «Аленушка», увидел поле, на котором ожидают врага герои его главной картины «Богатыри».

Выдающийся мастер Илья Ефимович Репин (1844–1930) работал в разных жанрах, с необыкновенной легкостью менял манеру живописи, откликался на самые животрепещущие темы современности. Его картины – вершина русского реализма, «энциклопедия» пореформенной России. В лучших из них он достигает «всеохватности» и глубины, свойственной романам Л. Толстого («»). Репин оставил нам множество портретов современников, физиономически-острых, динамичных, необычайно правдивых («Протодьякон», Портрет Н. И. Пирогова», «Портрет П. А. Стрепетовой» и др.).

В стороне от передвижнического реализма развивалось творчество Василия Васильевича Верещагина (1842–1904). Будучи офицером (окончил Морской кадетский корпус в Петербурге), он лично участвовал в нескольких военных кампаниях второй половины XIX века. Верещагин поставил себе целью показать в искусстве неприглядную, страшную сторону войны. Его остро-реалистические, иллюзорно написанные картины стали драгоценными историческими документами, повествующими о завоевании Средней Азии и Туркестана («Победители» и др.), о событиях русско-турецкой войны 1877–1878 годов («Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой», «Панихида»).

Василия Ивановича Сурикова (1848–1916) еще при жизни называли «великим ясновидцем времен минувших». Его занимали не увлекательные бытовые подробности, а духовная атмосфера эпохи, сложные, драматические и противоречивые характеры героев ушедшего времени. В его лучших картинах Россия предстает в тот исторический момент, когда ломается привычный уклад жизни и на первый план выходят «невинные жертвы» исторических обстоятельств («Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова», «Меншиков в Березове»).

Творчество пейзажиста Исаака Ильича Левитана (1860–1900) заканчивает век XIX и открывает век XX. Левитан был ярким представителем московской школы, учеником А. Саврасова. В своих лирических пейзажах, написанных в разных уголках среднерусской равнины, он выразил «сокровенную суть» русской природы. «Левитан – истина, то, что именно нужно, то, что именно любишь, то, что дороже всего на свете», – писал А. Бенуа. Левитан был одним из немногих художников этого поколения, кто не боялся западного влияния, легко конкурировал с именитыми западноевропейскими мастерами на выставках. Используя лучшие достижения реалистической школы, он на пороге нового века обогатил ее смелыми живописными достижениями Западной Европы, используя приемы импрессионизма и модерна. Эти уроки в полной мере подхватят и продолжат художники следующего поколения – рубежа XIX–XX веков.

КОНСТАНТИН ФЛАВИЦКИЙ. Княжна Тараканова. 1863. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В основе сюжета картины лежит литературная легенда, вероятно, из книги писателя начала XIX века Д. Дмитриева «Авантюристка». В начале 1770‑х годов некая дама объявлялась под разными именами при европейских дворах Германии, Англии, Франции и Италии, вела роскошную и расточительную жизнь, очаровывала мужчин, щедро ссужавших ее деньгами. Назвавшись княжной Владимирской, дочерью императрицы Елизаветы Петровны и князя А. Разумовского, она при поддержке польского дворянства стала строить планы по восшествию на русский престол. А. Орлов, главнокомандующий русской военной эскадрой, по приказу Екатерины II доставил самозванку в Петербург, где она была заточена в одиночной камере Петропавловской крепости и умерла, по мнению историков, не во время наводнения 1777 года (как гласит литературная версия и сюжет картины), а от чахотки в 1775 году, так и не выдав тайну своего происхождения.

На полотне Флавицкого прекрасная княжна изображена как трагическая жертва исторических обстоятельств, в ужасе ожидающая смерть.

ВЯЧЕСЛАВ ШВАРЦ. Вешний поезд царицы на богомолье при царе Алексее Михайловиче. 1868. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Сюжетом для этой картины могли послужить описания из трудов историка И. Забелина повседневной жизни русских царей. Мы видим, как по весенней распутице среди бескрайних заснеженных полей с «островками» деревень едет царская карета в окружении верховых. За ней в отдалении следует огромная свита – целый «поезд» из карет придворных, разделяющих длительное паломническое путешествие царицы. Искусствовед Б. Асафьев заметил, что в этой картине «история совершенно ощущается как вешнее движение, непременно так проходящее, живое, а при этом никакой модернизации!»

ВЯЧЕСЛАВ ШВАРЦ. Иван Грозный у тела убитого им сына. 1864. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В этой картине Шварц удивительным образом передал эффект трагической паузы, наполненной зловещей тишиной. Шварц в отличие от традиционной трактовки образа Ивана Грозного как жестокого самодержца-палача раскрывает внутреннюю драму этой деспотичной и одновременно трагической личности. Сгорбившись в кресле, царь сжимает край простыни, на которой лежит умерший царевич. Брошены на пол ненужные четки, царь не вслушивается в монотонное чтение молитвенника, не видит пришедших проститься с царевичем людей. Он оцепенел от горя, подавлен гнетом содеянного. Предшественник В. Сурикова, Шварц был одним из первых исторических живописцев русского искусства, кто сумел проникновенно и точно изобразить дух прошедших эпох.

ИЛЛАРИОН ПРЯНИШНИКОВ. В 1812 году. 1874. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В период работы над первыми эскизами этой картины был опубликован роман Л. Толстого «Война и мир», под влиянием которого, несомненно, находился художник. Из глубины унылого серого пространства движется группа пленных, замерзших французов. Их конвоируют партизаны – простые крестьяне, вооруженные вилами и рогатинами. Картина, конечно, не отличается широкими обобщениями и эпичностью, свойственными гению Толстого, но сообщает зрителю занимательные подробности о легендарных событиях 1812 года.

ВАЛЕРИЙ ЯКОБИ. Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Судя по сохранившейся переписке, Анна Иоанновна представляла собой классический тип барыни-помещицы. Ее любимым развлечением были игры и драки шутов и придворных, среди которых встречались и титулованные особы. Сам художник объяснял сюжет картины так: «Для увеселения императрицы, ее фаворита Бирона и придворных, собравшихся в спальне зимнего дворца, затеяли игры князья М. А. Голицын и Н. Ф. Волконский, граф А. М. Апраксин, шуты Педрило и Лакост. В стороне у клетки с попугаем стоит поэт В. К. Тредиаковский, ждущий очереди для прочтения новой оды». И хотя Якоби здесь не поднимается до высот исторического прозрения и передачи духовной атмосферы эпохи, картина интересна увлекательностью сюжета в духе забавного анекдота, который умело поддерживается подробными бытовыми деталями костюмов, обстановки и т. д.

ВАЛЕРИЙ ЯКОБИ. Привал арестантов. 1861. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В начале 1860‑х годов, еще до знаменитого «бунта 14-ти», Академия художеств начала поощрять актуальные темы из русской действительности. На разбитой дороге под свинцовым небом с низкими дождевыми облаками полицейский с равнодушным спокойствием констатирует смерть умершего по пути на каторгу арестанта, чтобы, оставив его на дороге, быстрее двинуться дальше. Слева группа женщин и ребенок – вероятно, родственники арестанта, которые разделили с ним его горькую долю. Эффект беспросветности жизни усиливает еще одна деталь: под телегу пробрался один из заключенных, чтобы стащить с пальца умершего кольцо.

Эта картина на «злобу дня» пользовалась огромным успехом у современников, а сам художник в 1862 году получил за нее большую золотую медаль Академии художеств.

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. Сельский крестный ход на Пасхе. 1861. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Светлый праздник Пасхи в деревне омрачен беспробудным пьянством. На фоне тусклого пейзажа движется религиозная процессия крестьян. Пьяный священник с трудом сходит с крыльца, раздавив пасхальное яйцо. Дьячок уже упал на крыльце, уронив в грязь молитвенник. Пьяная женщина с безжизненным лицом несет оклад со стертым ликом Богородицы, старик рядом с ней, едва стоя на ногах, с трудом удерживает перевернутую икону Спаса. Шествие беспорядочной толпы словно трагически обрывается в пропасть.

Эту картину сочли антиклерикальной и запретили показывать публике. Однако Перов был глубоко верующим человеком. Он протестовал не против религии, а против пороков духовенства, которое своим безнравственным поведением отвращало людей от веры.

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. Чаепитие в Мытищах. 1862. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В Мытищах, славящихся источниками с чистой питьевой водой, традиционно останавливались отдохнуть путники, следующие на поклонение в Троице-Сергиеву лавру. Перов показывает сцену в придорожной «чайной» под открытым небом. У стола с самоваром попивает чай толстый, равнодушный, вальяжный священнослужитель в дорогой рясе. К столу робко приблизились двое нищих – инвалид войны (у него награды на одежде!) и мальчик в лохмотьях, которых отгоняет служанка. Им нечего ждать подаяния от этого пастыря, демонстративно не глядящего в их сторону. А. Бенуа писал: «Зритель отходит от картин Перова, получив своеобразное наслаждение, похожее на то, которое получается от прочтения меткого и точного психологического анализа».

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. Последний кабак у заставы. 1868. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Последние лучи догорающего заката освещают безрадостный зимний пейзаж. Тусклыми огнями свечей горят окна кабака с «говорящей» вывеской «Разставанье», у которого стоят полуразвалившиеся сани с одинокой, замерзшей девушкой, вероятно, давно поджидающей кого-то из близких, кто загулял и забыл о ней… Широкая зимняя дорога убегает вдаль к бескрайнему горизонту, в бесконечные просторы русской равнины. Темным силуэтом выделяются на небе двуглавые орлы на верстовых столбах – символ российской государственности… Дорога в русском искусстве – это всегда символ пути, который, в восприятии Перова, наполнен печалью и страданием бесприютных и одиноких сердец «униженных и оскорбленных». В картине нет обычного для Перова «обличительного повествования», она потрясающе воздействует своей живописно высказанной страшной правдой.

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. «Тройка». Ученики-мастеровые везут воду. 1866. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Художник изображает типичное для России этого времени явление – узаконенный детский труд. Трое изможденных маленьких мастеровых тянут тяжелую, обледеневшую бочку с водой по заснеженной дороге вдоль стены Рождественского монастыря в Москве. Сзади сани подталкивает сердобольный прохожий, спереди мчится пес, словно желая придать детям сил. В их мягко выделенных светом лицах – черты милого обаяния и кротости, чистоты и доверчивости. Картина обладает ярко выраженной плакатной интонацией: она взывает к совести «власть имущих», останавливает и заставляет задуматься, сострадать.

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. Утопленница. 1867. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Эта картина, по мнению исследователей, была написана под впечатлением от стихотворения Т. Гуна о судьбе женщины, которая не выдержала тягот жизни и покончила с собой, бросившись в воды Темзы. Композиция предельно лаконична и выразительна. На берегу реки многое повидавший жандарм раскуривает трубку, печально глядя на извлеченную из воды утопленницу. От реки поднимается «ядовитый» желтый туман, а на противоположном берегу сквозь дымку проступают узнаваемые силуэты храмов холодного, равнодушного города Москвы. Серо-коричневый колорит картины созвучен настроению горестного переживания, тоски от беспросветной, враждебной человеку реальности.

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. Охотники на привале. 1871. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Перов был знатоком природы, очень любил охоту. Для него настоящим был человек, «живущий в природе». После многочисленных изображений горестных сцен из жизни «униженных и оскорбленных» эта картина выглядит попыткой художника улыбнуться, увидеть радостную сторону жизни. Один из персонажей, оживленно жестикулируя, хвастается перед друзьями своими охотничьими трофеями. Молодой простодушный охотник справа восторженно и доверчиво слушает, а третий, в центре, ухмыляется, не доверяя рассказу «бывалого». Три психологических типа, три состояния переданы художником с мягким юмором и лирической задушевностью.

ВАСИЛИЙ ПЕРОВ. Портрет Ф. М. Достоевского. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет писался по заказу П. Третьякова, который хотел, чтобы в его галерее были представлены прижизненные портреты всех выдающихся деятелей русской культуры. Перов создал подлинный портрет-биографию великого писателя. Ему удалось точно передать не только индивидуальные черты его внешнего облика, но и «следы» прожитых дней, его духовной биографии. Ко времени создания портрета Достоевский уже прошел и гражданскую казнь, и каторгу, он создал великие произведения, в которых во всей полноте открыл трагический мир «униженных и оскорбленных». С великолепным мастерством написано измученное, полное глубокой скорби «не о своем горе» лицо писателя. Замок сомкнутых рук словно отгораживает фигуру от фона, замыкая творца в мир его собственных переживаний.

ВАСИЛИЙ ПУКИРЕВ. Неравный брак. 1862. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Пукирев выставил на суд «общественного внимания» типичную жизненную ситуацию в России того времени. Композиция строится по принципу выхваченного кадра, благодаря чему возникает эффект присутствия зрителя на печальном обряде обручения. Красные от слез глаза прекрасной юной невесты контрастируют с чванливостью и строгостью престарелого жениха. В образе молодого человека справа, который задумчиво переживает случившееся, художник изобразил самого себя. С ним произошла похожая история – его возлюбленную выдали замуж за богатого человека. Исследователями недавно установлено, что для главной героини картины позировала Прасковья Варенцова, которая закончила свои дни в московской богадельне, на много лет пережив своего супруга.

ФИРС ЖУРАВЛЕВ. Перед венцом. 1874. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Семейная драма происходит в купеческом семействе – суровый отец отдает дочь замуж вопреки ее воле. Заплаканная мать невесты робко заглядывает в комнату, держа в руках мокрый от слез платок. Эта картина по теме перекликается с «Неравным браком» Пукирева, но в отличие от своего предшественника Журавлев «растворяет» драматичность ситуации в роскоши купеческого интерьера, в многочисленных случайных бытовых деталях.

ЛЕОНИД СОЛОМАТКИН. Свадьба. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Один из самых интересных художников 2‑й половины XIX века, Соломаткин работал в очень редком жанре живописного гротеска. «Радостные» гримасы людей, поднимающих тост за молодых, больше напоминают гротескные маски, нежели живые лица. Герои картины словно сошли со страниц «Мертвых душ» Гоголя – здесь можно найти и Манилова, и Ноздрева, и Коробочку… Превосходно переданы особенности пластики каждого персонажа. Перед нами своеобразный театр жизни, переданный чутким и наблюдательным художником в традициях простонародного лубка.

ФИРС ЖУРАВЛЕВ. Купеческие поминки. 1876. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Ничто в этом сборище людей не говорит о скорби по усопшему. Лишь одетая в траурное платье купчиха, сидящая вполоборота к зрителю, свидетельствует о семейном горе.

Ее сердобольно утешает служанка. Пришедшие на поминки гости – раскрасневшиеся от вина толстобрюхие купцы, налегают на угощение и вотвот готовы запеть песни… Картина любопытна бытовыми историческими подробностями. Мастерски написана комната, передана воздушная атмосфера, красив серебристый колорит.

ЛЕОНИД СОЛОМАТКИН. Славильщики-городовые. 1882. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Соломаткин умел черпать из народной жизни самые неожиданные и забавные сюжеты. Критик В. Стасов писал об этой картине: «Эти славильщики – трое уже немного подгулявших будочников, во все горло распевающих у купца в горнице, поставленные, для опрятности, на подостланном холсте. Купец их не слушает, он озабочен, он роется в бумажнике, он размышляет, что им дать, он стал в дверях, вот он тотчас шагнет к ним и выпроводит вон, а они между тем дерут себе, дерут, что только голоса есть в глотке <…> нельзя от всей души не порадоваться на этот чудесный свежий отпрыск федотовской школы». Картина пользовалась успехом у публики и покупателей, художник, всегда живший в большой нужде, повторял ее несколько раз.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Вид Константинополя при лунном освещении. 1846. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Перед нами разворачивается вид константинопольской бухты Золотой Рог с панорамой древнего города. Величественные мечети с минаретами, как сказочные исполины, вздымаются на фоне золотого неба и сверкающей воды. Особое восхищение современников вызвала лунная дорожка на воде, которая наполнила всю картину волшебным сиянием. Эта картина, написанная после путешествия художника в Турцию, произвела сенсацию у публики. Н. Кукольник восторженно отозвался в журнале «Иллюстрация» о новой работе своего друга: «Освещение дерзко, но исполнено удачно; зной разлит в картине так осязательно, что кажется, ощущаешь его влияние. Очаровательное слияние красок и лунного света наполняет картину высшим эффектом».

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Бой в Хиосском проливе 24 июня 1770 года. 1848. Национальная картинная галерея им. И. К. Айвазовского, Феодосия

На картине изображен один из эпизодов русско-турецкой войны 1768–1774 годов. 24 июня 1770 года в Греции, в Хиосском проливе, русская эскадра, возглавляемая графом А. Орловым и адмиралом Г. Спиридовым, обнаружила стоявшие на якоре главные силы турецкого флота. На картине мы видим разгар боя. В оружейном дыму тают очертания выстроившихся в линейку русских и турецких парусников. В композиционном центре картины – головной корабль под командованием Спиридова «Св. Евстафий Плакида». На него обрушивается огонь турецких кораблей, но Спиридов ведет «Евстафия» прямо на флагманский турецкий корабль «Реал-Мустафа». Русские моряки приготовились к абордажной схватке. За пределами картины остался трагический финал боя: страшный взрыв разорвал «Евстафия», через 15 минут взорвался и «Реал-Мустафа». После этого боя турецкая эскадра в беспорядке отошла в Чесменскую бухту, где была заблокирована русской эскадрой.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Чесменский бой в ночь с 25 на 26 июня 1770 года. 1848. Национальная картинная галерея им. И. К. Айвазовского, Феодосия

Картина рассказывает о важнейшем эпизоде русско-турецкой войны 1768–1774 годов. В июне 1770 года русская объединенная эскадра заперла турецкий флот, считавшийся тогда одним из сильнейших в мире, в Чесменской бухте и в ночь на 26 июня практически полностью уничтожила его. Сражение показано как яркий фейерверк на фоне лунной ночи. Все пространство дальнего плана картины охвачено заревом от взрывов турецких кораблей. На первом плане справа флагманский корабль русского флота. К нему приближается шлюпка с командой лейтенанта Ильина, который взорвал свой корабль среди турецкой флотилии и этим вызвал пожар среди оставшихся турецких кораблей. В картине можно найти много исторических подробностей морского боя: горящие обломки кораблей, группы ликующих матросов-победителей на кораблях русской эскадры, взывающие о помощи проигравшие.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Девятый вал. 1850. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В этой прославленной картине художник создал один из самых ярких и романтических образов бури. Огромные размеры полотна создают эффект присутствия зрителя среди бушующего моря. Линия горизонта выбрана так, что зритель словно качается в волнах, с трудом удерживаясь на обломках мачты вместе с уцелевших после кораблекрушения людьми и вместе с ними готовится принять на себя удар волны девятого вала. Надежду на спасение дарит проглядывающее на горизонте сквозь грозовые облака солнце, осветившее сверкающими бликами разбушевавшееся море. Восход солнца воспринимается здесь как символ преодоления сил хаоса и разрушения.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Лунная ночь в Крыму. 1859. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В 1850–1860‑е годы пейзажи художника с видами крым ского побережья наполняются тем самым романтическим настроением, по которому мы узнаем Айвазовского с первого взгляда. Особенно он любит писать поэтически-прекрасные лунные ночи, пряно-эффектные виды крымской природы. В отличие от многочисленных бурь, в лучезарно-спокойных пейзажах крымских берегов бóльшую часть холста занимает небо.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ.

Буря над Евпаторией.

1861. Государственный художественно-архитектурный дворцово-парковый музей-заповедник «Петергоф»

Многие произведения Айвазовского свидетельствуют о типичном для представителя романтизма интересе к остродраматическим сюжетам – противостоянию человека и враждебной стихии. При этом картины художника с изображением бурь и кораблекрушений вызывают у зрителя самые разные, но всегда яркие эмоции. Например, друг художника, видавший виды воин полководец А. Ермолов так описывал свои впечатления от его полотен: «Я приходил в ужас от бури и погибал в волнах, выбираясь из них без надежды на спасение…». А Достоевский подметил, что в бурях Айвазовского «есть упоение, есть та вечная красота, которая поражает зрителя в живой, настоящей буре».

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Вид Дарьяльского ущелья ночью. 1868. Государственный художественно-архитектурный дворцово-парковый музей-заповедник «Царское Село», Пушкин

В 1868 году Айвазовский совершил путешествие на Кавказ, чья величественная, мощная природа оказалась сродни романтической натуре художника. Одна из самых выразительных картин, написанных по впечатлениям от этого путешествия, – «Вид Дарьяльского ущелья ночью». Здесь мастер показывает не мощную стихию моря, а могучую, таинственную силу исполинских кавказских гор. Мерцающий лунный свет отражается в сверкающей поверхности горного Терека. К берегу бурной реки подошли пастухи со стадом овец, другие горцы остановились на краю дороги… Продолжается извечный поток жизни людей в этом исполненном завораживающей красоты и сурового величия горном ущелье. Вновь художник покоряет своим восторгом перед величественной гармонией мироздания.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Аул Гуниб в Дагестане. Вид с восточной стороны. 1869. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Это место привлекло Айвазовского не только красотой природы, но и историческими событиями. В августе 1859 года здесь был пленен имам Шамиль – предводитель горцев, воевавший против Российской империи. Художник изобразил вид с Кегерских высот, где во время осады Гуниба располагался командный пункт русской армии. Пейзаж носит возвышенно-героический характер. На фоне темных ущелий словно взмывает вверх освещенная солнцем гора с плоским каменистым плато на вершине; ее крутые склоны прорезает серпантин горных дорог. Героическая «неприступность» пейзажа смягчается фигурами горцев на переднем плане.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Радуга. 1873. Государственная Третьяковская галерея, Москва

У зрителя возникает ощущение присутствия среди разъяренных волн, рядом со шлюпками, которые неотвратимо несет к прибрежным скалам. В одной из них рулевой веслом пытается отвести удар, развернув шлюпку. Другой человек замер в ожидании опасности, приготовился к прыжку. Во второй лодке мы наблюдаем разные человеческие характеры: один энергично работает веслом, другой проклинает свою судьбу, потрясая кулаками, третий, сняв шляпу, словно «приветствует» свою близкую гибель… На хмуром небе, над мутной пенистой волной вдруг возникает радуга. Она словно появляется из морской глубины и взмывает вверх, растворяясь в облаках. Появление радуги всегда означает конец ненастья, наступление хорошей погоды, а значит – надежду на спасение людей.

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Черное море. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Черное море» – одна из немногих марин Айвазовского, которая мощно воздействует суровой реалистической правдой и простотой. Зритель словно погружается в бездну этого бесконечного пространства, соприкасается с морским ветром, ощущает брызги разбушевавшейся волны…

Один из самых проницательных критиков конца XIX века И. Крамской писал об этой картине: «В ней ничего нет, кроме неба и воды, но вода – это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный, а небо, если возможно, еще бесконечнее. Это одна из самых грандиозных картин, какие я только знаю».

ИВАН АЙВАЗОВСКИЙ. Среди волн. 1898. Национальная картинная галерея им. И. К. Айвазовского, Феодосия

Это огромное полотно было написано 80-летним художником за 10 дней. Простота и глубокая правда высказывания о морской стихии достигают здесь своего апогея. Бездонная и неукротимая, вечная и прекрасная, она «соткана» художником из тонких созвучий голубоватых, сиренево-синих и зеленоватых оттенков. Перед нами – образ бездны, первобытного хаоса, неподвластные человеческой воле и разуму.

АЛЕКСЕЙ БОГОЛЮБОВ. Катание на Неве. 1854. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина интересна прежде всего редкостью мотива: на льду замерзшей Невы перед зрителем разворачивается увлекательное зрелище – зимние гулянья и катанья на лошадях. Замерзшая река превратилась в широкую улицу, на которой возведены специальные павильоны. Всюду снуют сани, повозки, горожане. Величавое настроение западноевропейской ведуты Боголюбов соединяет с чисто русской жанровой интонацией. Особенно художнику удалось передать характерное северное зимнее небо, но воздушная перспектива в самом пейзаже отсутствует. Отдельные занимательные подробности прописаны скрупулезно, детально.

АЛЕКСЕЙ БОГОЛЮБОВ. Сражение русского флота со шведским в 1790 году вблизи Кронштадта при Красной Горке. 1866. Государственный художественный музей им. А. Н. Радищева, Саратов

Как художник Главного морского штаба Боголюбов в 1861 году получил от императора заказ на цикл картин, посвященных славным победам русского флота начиная с эпохи Петра I. Сражение при Красной Горке – один из эпизодов русско-шведской войны 1788–1790 годов. Весной 1790 года шведский флот, пытавшийся прорваться к Петербургу, потерпел сокрушительное поражение от русской эскадры во главе с В. Чичаговым. Художник с документальной точностью воспроизводит русские корабли, с воодушевлением пишет раздувающиеся ветром паруса и дым от оружейных орудий, смешивающийся с кучевыми облаками.

АЛЕКСЕЙ САВРАСОВ. Лосиный остров в Сокольниках. 1869. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Пригородный лес, а позднее парк Сокольники был излюбленным местом Саврасова и его учеников (художник возглавлял пейзажный класс в Московском училище живописи, ваяния и зодчества) для работы на пленэре.

Отступающая к горизонту темная грозовая туча являет серо-голубое небо, к которому торжественно возносится сосновый бор. Покрытая влажной зеленью и «украшенная» узором солнечных бликов луговина, на которой пасется стадо коров, напоминает прекрасный ковер. Все в этой картине наполнено поэтическим трепетом переживаний изменчивой, неповторимой красоты природы.

АЛЕКСЕЙ САВРАСОВ. Грачи прилетели. 1871. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В этом самом знаменитом пейзаже Саврасова впервые в русском искусстве предметом художественного внимания стали скромные мотивы русской природы. Пейзаж буквально дышит ожиданием весны: появились первые проблески яркой лазури среди хмурого пасмурного неба, и весеннее солнце отражается яркими бликами на рыхлом снегу. Пробудившиеся от долгого зимнего сна тонкие искривленные березки «прорастают» к небу. На их ветвях уже шумно хлопочут первые вестники весны грачи. Стройная шатровая колокольня храма словно вслед за березками тоже устремляется к небу, возвышаясь над необозримыми далями русской равнины. По словам В. Петрова, одного из крупнейших исследователей творчества Саврасова, в «Грачах» живет «”сердечная“ мысль о жажде света и тепла, о “небе” как источнике и двигателе жизни в природе и духовной жизни».

АЛЕКСЕЙ САВРАСОВ. Проселок. 1873. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Камерный, небольшой по размерам «Проселок» выглядит одновременно как поэтическое откровение о «родном» и как наполненная эпическим величием картина природы. Центральное место в композиции занимает небо, по которому стремительно проносятся облака. После прошедшего дождя в лужах размытой дороги сверкают лучи проглянувшего солнца. Пейзаж отличается особой свободой исполнения, рельефной «открытостью» мазка. Именно эта картина, кажется, лучше всего соответствует словам П. Третьякова, обращенным к художникам: «Дайте мне хоть лужу грязную, но чтобы в ней была поэзия».

АЛЕКСЕЙ САВРАСОВ. Радуга. 1875. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Пейзаж «Радуга» – один из шедевров мастера, где он чутко передал «Божественную энергию», наполняющую все сущее в природе. Над маленькой, приютившейся на высоком холме деревушкой вспыхивает радуга, которая словно осеняет все вокруг торжест венным светом надежды и радости. Лестница, ведущая вверх по косогору, становится подобной библейской «лествице», приглашающей приобщиться к светлым силам «Божьего творения».

ФЕДОР ВАСИЛЬЕВ. Вид на Волге. Барки. 1870. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Картина была исполнена во время совместной поездки Васильева и Репина на Волгу. Пейзаж завораживает жизнью неба – клубящимися вдали грозовыми облаками. Васильев виртуозно владеет живописными приемами – его кисть ложится то почти прозрачными мазками на небе и сверкающей глади реки, то рельефно лепит плотную кору дерева, то стелется широкими мазками в прибрежном желтом песке. Композитор Б. Асафьев отмечал, что новизна этого пейзажа «в музыкальном настроении, в такой чуткости сопоставления зримого, когда видимое в природе переходит в душевное состояние и скорее ощущается как слышимое внутри, чем видится».

ФЕДОР ВАСИЛЬЕВ. Оттепель. 1871. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Над бескрайними просторами сырой седой равнины клубятся темные облака, качаются от ветра величавые, еще погруженные в зимний сон деревья-исполины. По сравнению с огромным пространством земли и неба фигуры мужчины и ребенка кажутся чрезвычайно маленькими, затерянными среди этого холодного, бесконечного, но величественно-прекрасного мира. И все же чувствуется, как по этой унылой равнине проносится мягкое дуновение весны. Между заснеженными берегами проглядывает темная вода освободившейся ото льда реки, появились первые проталины на дороге, а ребенок радостно указывает на уже прилетевших гречей, снующих в поисках корма.

ФЕДОР ВАСИЛЬЕВ. Мокрый луг. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Этот знаменитый пейзаж был написан в Крыму на основе этюдов, созданных Васильевым в имении графа П. С. Строганова Хотень Харьковской губернии весной 1871 года. До самого горизонта стелется влажная, напоенная дождем луговина. В низине сверкает зеркало воды. Травы и цветы на первом плане переливаются в солнечных лучах, едва проглянувших сквозь плотные облака.

Как всегда у Васильева поражает его умение поймать момент переходного состояния природы: сизая туча убегает прямо на наших глазах, луч солнца сверкнул и через мгновение погаснет, травы шелестят, стряхивая с себя капли дождя. Учитель художника И. Крамской восторженно писал о картине: «Но что даже из ряду вон – это свет на первом плане. Просто страшно. И потом эта деликатность и удивительная оконченность».

АФЕДОР ВАСИЛЬЕВ. В Крымских горах. 1873. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В последние месяцы жизни тяжело больной Васильев жил в Ялте, где продолжал работать, вдохновляясь величественной природой Крымских гор. В этом пейзаже романтическая взволнованность соединяется с трезвыми, прозаическими деталями. Высокие, стройные сосны на склоне горы – все, что осталось от сплошной вырубки векового леса, и это не ускользает от пристального взгляда художника. Но больше всего его занимает та таинственная, волнующая жизнь природы, которая видна в сгустившемся на горных склонах тумане и сверкающих на солнце, рельефно обрисованных сучьях, в выцветших на ярком южном солнце травах и живописном изгибе пыльной дороги. Поразительно передано ощущение высокогорного воздуха, скользящего света. Крамской был потрясен этой картиной: «…что-то туманное, почти мистическое, чарующее, точно не картина, а во сне какая-то симфония доходит до слуха оттуда, сверху…»

ФЕДОР ВАСИЛЬЕВ. Болото в лесу. Осень. 1873 (?). Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Одна из последних работ Васильева, оставшаяся не завершенной, демонстрирует необычайный живописный дар художника. Тонко разработанные оттенки желтого и оранжевого цветов создают великолепную цветовую симфонию осеннего пейзажа. Два «огненных» дерева в правой части картины ярко акцентированы благодаря темному фону свинцового неба.

МИХАИЛ КЛОДТ ФОН ЮРГЕНСБУРГ. На пашне. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Клодт одновременно с Саврасовым стал первооткрывателем негромкой красоты русской природы. Но в отличие от последнего он по-немецки тщательно выписывает все мелкие детали, природа в его пейзажах предстает перед зрителем «аккуратной» и «прибранной». В картине «На пашне» есть, по словам А. Бенуа, «намек на прославление, на понимание странной прелести и красоты земли, когда она весной – плоская, бесконечная, черная, взрытая плугом – вбирает в себя животворящие лучи солнца».

ФЕДОР БРОННИКОВ. Гимн пифагорейцев восходящему солнцу. 1869. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина исполнена по заказу П. Третьякова. Религиозно-философский союз пифагорейцев, начало которому было положено греческим философом Пифагором (VI в. до н. э.), основан на учении о мировой гармонии. Пифагорейцы поклонялись божественному огню солнца как душе всего живого. Бронников «воскрешает» для зрителей главный обряд пифагорейцев: они встречают восход, вознося молитвы и песнопения над сказочно прекрасной, наполненной светом и солнцем долиной, окруженной серебристоголубыми горами. Справа к вершине холма поднимаются стройные греческие женщины с кувшинами на головах, на возвышении сверкает белоснежным мрамором колоннада античного храма… Поэтическое упоение красотой мира, которое присуще самому Бронникову, чудесно совпало со смыслом картины – поклонением солнцу как источнику красоты и гармонии мира.

ФЕДОР БРОННИКОВ. Освящение Гермы. 1874. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Гермами в Древнем Риме называли мраморные столбы, увенчанные головой бога Гермеса, которые устанавливались на границе межевых владений. В картине жрец совершает обряд жертвоприношения Гермесу в присутствии богатого римского семейства. Как профессор академической живописи Бронников внимателен к бытовым археологическим подробностям. Но главным героем картины, сообщающим ей поэтическое очарование, становится ослепительное, царящее над всем итальянское солнце, которое уводит нас в светоносные голубые дали, заставляет любоваться свежестью и прозрачностью воздуха, нежной зеленью листвы, стройными силуэтами людей.

ФЕДОР БРОННИКОВ. «Проклятое поле». Место казни в Древнем Риме. Распятые рабы. 1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Трагическая повседневность древнеримской истории передана художником с необыкновенным реалистическим мастерством, без традиционной академической «красивости». На фоне хмурого тревожного неба зримо выделяются столбы с распятыми рабами. Они с беспощадной расчетливостью равномерно установлены вдоль глубокого оврага, который, словно преисподняя, скоро примет тела казненных. Мужская фигура распростерлась на земле в беспомощном жесте отчаяния, оплакивая погибших. Этот заключительный аккорд придает сюжету возвышенное трагедийное звучание. «Эта картина – образец удивительного воздействия композиции, красок и рисунка… все полно правды, все говорит, все обличает», – писал критик В. Стасов.

КОНСТАНТИН МАКОВСКИЙ. Дети, бегущие от грозы. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

По воспоминаниям художника, идея картины возникла во время поездки по Тамбовской губернии. Для одного из этюдов ему позировала деревенская девочка. От местных жителей он услышал историю о том, как эта девочка, спасаясь с братом от грозы, провалилась в болото и заболела. На картине ноша девочки тяжела, но пухленький светлоголовый братец очень напуган, и поэтому сестра не останавливается перед шатким мостиком, стремясь быстрее укрыться от грозы. Фигуры детей занимают бо́льшую часть холста, пейзаж подчиняется им, дополняя эмоциональное содержание картины. В этом сюжете Маковский во многом предвосхищает сказочные «жанры» В. Васнецова. Изображенная сцена вызывает ассоциации со сказкой «Гуси-лебеди».

КОНСТАНТИН МАКОВСКИЙ. В мастерской художника. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Сам художник называл эту картину «Маленький вор». Очаровательный мальчуган в ночной рубашонке – сын живописца, будущий знаменитый художественный критик Сергей Маковский, пытается дотянуться до огромного румяного яблока. С артистическим блеском выписана пышная обстановка мастерской: роскошные драпировки, драгоценная посуда, антикварная мебель, дорогой ковер, на котором вольно расположилась огромная породистая собака… В работе присутствует виртуозно найденный баланс между парадным и интимным содержанием жизни.

КОНСТАНТИН МАКОВСКИЙ. Свадебный боярский пир в XVII веке. 1883. Музей Хиллвуд, Вашингтон

Здесь художник «играет в историю», воссоздавая на полотне одну из «живых картин», которыми увлекались в семье Маковского. Эта композиция, по словам А. Бенуа, собрание костюмированных представителей петербургского высшего света, согласившихся позировать художнику среди богатых декораций. Несмотря на облегченность в изображении чувств и развлекательность, эта картина, как и другие произведения Маковского, демонстрирует живописное мастерство и декоративную стильность. Репину она по колориту напомнила полотна знаменитого венецианца П. Веронезе. Картину удостоили большой золотой медали и ордена короля Леопольда на Всемирной выставке в Антверпене, где ее приобрел американский торговец ювелирными изделиями Ч. Шуман. Она висела в качестве рекламы в его магазине на Бродвее.

КОНСТАНТИН МАКОВСКИЙ. Под венец. 1884. Серпуховской Художественный музей, Серпухов

Маковского влечет не драма истории, а внешняя, нарядная оболочка старорусского купеческого быта. Действие картины разворачивается в богато убранном тереме, где юную невесту наряжают к свадьбе. Мамка расчесывает ее роскошные волосы, девушки на дальнем плане дружно тянут грустную свадебную песню. Подруга примостилась у ног невесты, пытаясь успокоить ее сладкими речами. Но невеста безутешна, ее чудесные глаза полны слез. Эффектная театрализация в картинах Маковского «искупается» виртуозной темпераментной живописью: сочным, подвижным мазком, умелой передачей световоздушной среды, стильностью, декоративной красочностью.

СТЕПАН БАКАЛОВИЧ. В приемной у Мецената. 1890. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Бакалович значительную часть жизни провел в Риме, изучал археологические памятники, ездил на помпейские раскопки. На картине представлена мизансцена в доме Мецената Гая Цильния (между 74 и 64 гг. до н. э.) – римского государственного деятеля, приближенного императора Августа. Меценат покровительствовал выдающимся поэтам и художникам своего времени, неслучайно его имя стало нарицательным.

Античный интерьер у Бакаловича оживает благодаря увлекательным бытовым подробностям. У стоящей на постаменте мраморной Венеры собрались ожидающие приема римские граждане: суровый патриций со свитком, кудрявые черноволосые юноши, словно сошедшие с помпеянских фресок, женщины в длинных покрывалах… Мастер виртуозно выписывает мраморный рельеф изящной столешницы, выделяет ярким светом статую, вокруг которой «собирается» композиция. Все весомо, обворожительно зримо, натурально.

ГЕНРИХ СЕМИРАДСКИЙ. Танец среди мечей. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Главное обаяние работ Семирадского – это стихия воздуха и света. Он был одним из немногих живописцев, кому удавалось с таким артистическим мастерством передать «подлинное» сияние голубого неба Греции, неповторимый цвет ее моря. И кажется совершенно естественным, что под этим «подлинным» солнцем оживает в своей первозданной красоте искусство древних – великолепные мраморные рельефы, вазы, портик храма.

ГЕНРИХ СЕМИРАДСКИЙ. Светочи христианства (Факелы Нерона). 1876. Национальный музей, Краков

Сюжет картины взят из «Анналов» Тацита. В июле 64 года римский император Нерон, обвинив в поджоге Рима христиан, подверг их страшной казни. Вот описание сюжета, данное самим Семирадским: «В великолепном саду “Золотого дворца” Нерона произведены изготовления для пышного ночного праздника; на полянке перед дворцовой террасой собралось общество, нетерпеливо ожидающее начала великолепного зрелища, – живые факелы, христиане, привязанные к высоким шестам, обвязанные соломой и облепленные смолой, расставлены в равных промежутках; факелы еще не зажжены, но император уже прибыл, несомый на золотых носилках и окруженный свитой наемных льстецов, женщин и музыкантов…»

Огромное полотно включает около 100 фигур. В воспроизведении архитектурных элементов балюстрады дворца, в эффект ных бытовых деталях многофигурной сцены Семирадский демонстрирует блестящее знание археологических источников и исторических трудов о Древнем Риме.

ГЕНРИХ СЕМИРАДСКИЙ. Фрина на празднике Посейдона в Элевзине. 1889. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

По словам художника, в этой картине ему хотелось передать «немой восторг греков при виде красивейшей женщины своего времени». Афинская гетера Фрина жила в IV веке в городе Мегары. Во время одной из мистерий изображая Афродиту, она сбросила с себя одежды и вошла в море. В изображении людей Семирадский скован приемами академизма – композиция напоминает популярную в то время инсценированную «живую картину» со статуарными группами людей, к тому же перегружена бытовыми подробностями. Букеты цветов, корзины, драпировки одежд, скульптурный мраморный барельеф написаны рельефно, сочно, их интересно разглядывать, но композиция распадается на отдельные фрагменты. Самоценным в картине является пейзаж, который художник мастерски наделяет трепетным дыханием жизни. Он наполнен самим воздухом Греции, влажным дуновением морского бриза, подвижным светом и мелькающими тенями. Картина имела огромный успех и была приобретена императором Александром III. Современникам очень нравился эротический флер, баланс между эротикой и рамками приличия.

ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН. Апофеоз войны. 1871. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Эта картина стала заключительной в серии «Варвары», написанной Верещагиным после участия в Туркестанской военной кампании. В ней художник представил связанные друг с другом эпизоды из туркестанской войны, показал храбрость русского солдата и варварство среднеазиатских народов. Посреди безжизненной пустыни возвышается зловещая пирамида из человеческих черепов, над которой кружат стервятники. Вдалеке виднеются руины разрушенного города. Верещагин объединил в этой картине собственные военные впечатления и легенду о жестокости Тамерлана (Тимура). По словам художника, «Тимур, который напоил кровью всю Азию и часть Европы… воздвигал всюду монументы своего величия». При этом Верещагин решил посвятить картину не только зверствам Тамерлана, но и всем завоевателям. На раме он велел сделать надпись: «Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим». Эта самая знаменитая работа Верещагина обладает ярко выраженной плакатной интонацией – она стала аллегорическим символом войны.

ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН. Двери Тимура (Тамерлана). 1871–1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

На картине изображен воображаемый эпизод у дверей дворца Тимура в Самарканде. Стражи полны ожидания – через мгновение двери откроются и выйдет владыка. Симметричность выразительного рельефного узора дверей, зеркальное расположение одинаковых стражей усиливает величие, незыблемость происходящего. Крамской обратил внимание, что, несмотря на отсутствие сюжета, картина является исторической: «Эти тяжелые, страшно старые двери с удивительной орнаментацией, эти фигуры, сонные, неподвижные, как пуговки к дверям, как мебель какая-нибудь, как тот же орнамент, так переносят в Среднюю Азию… что напишите книг, сколько хотите, не вызовете такого впечатления, как одна такая картина».

ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН. Торжествуют. 1871–1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

На площади Регистана в Самарканде на фоне медресе Шир-Дор люди слушают молитву муллы, призывающего к священной войне против русской армии. И тут же, на шестах, зловещее свидетельство этой бойни – головы русских солдат, погибших при обороне самаркандской крепости от войск бухарского эмира. Художник словно скользит объективом кинокамеры, фиксируя все мельчайшие подробности, от изразцовой облицовки архитектуры до бытовых деталей.

На раме картины дана надпись в виде эпиграфа из Корана: «Так повелевает Бог / Нет Бога, кроме Бога…»

ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН. Мавзолей Тадж-Махал в Агре. 1874–1876. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Из индийского путешествия 1874–1876 годов Верещагин привез около 50 этюдов. Его поразила яркая экзотическая культура Индии. Этюд, изображающий знаменитый Тадж-Махал в Агре, выглядит как законченная картина. Художник выбирает ракурс, который наиболее полно демонстрирует великолепие архитектурного ансамбля. Классическая ясность пропорций мавзолея подчеркивается его мерцающим отражением в серебристо-голубой воде, смягчающим аккорд ярких, насыщенных красок ослепительно-белого здания.

ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН. Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой. 1878–1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Зимой 1877 года Верещагин вместе с отрядом генерала М. Скобелева преодолел труднейший переход через Балканские горы, напомнивший марши Суворова.

Участвовал художник и в сражении при Шейново, когда русские войска окружили и взяли в плен 30-тысячную турецкую армию Вессель-паши. По свидетельству В. Немировича-Данченко, художник на этой войне «не только рисовал – он собирал и свозил с полей целые груды пропитанного кровью тряпья, обломки оружия, мундиры турецких солдат», все, что потом ему понадобится для создания картин. Верещагин смещает традиционные акценты батальной картины. Победители изображены на заднем плане, а главное место отдано жертвам войны – обезображенным трупам на пропитанном кровью снегу. Такой показ неприглядной стороны войны вызывал возмущение со стороны царского двора и генералитета армии.

ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН. Перед атакой. Под Плевной. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Одна из лучших картин Балканской серии поразительно кинематографична, здесь как в кинокадре совместились панорамная композиция и выхваченность самых важных деталей. Шеренга замерших перед атакой солдат диагональю перерезает пространство картины, и, кажется, ей нет конца. Горстка офицеров смещена влево: не они становятся главными героями картины. О том, что ждет солдат, наглядно демонстрируют истерзанные деревья со снесенными верхушками. Верещагин, лично участвовавший в третьем штурме Плевны, написал критическую статью, в которой обличал бездарность русского командования, плохое вооружение армии и снабжение солдат.

ВАСИЛИЙ ВЕРЕЩАГИН. Побежденные. Панихида. 1878–1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

На самой пронзительной картине Балканской серии Верещагин изобразил сцену, увиденную им в полях около укреплений болгарского местечка Телиш. Там погибли передовые части русской армии, трупы были осквернены турками. Художник присутствовал при обряде отпевания на этой страшной панихиде. Картина построена на выразительном «взаимопроникновении» бесконечного пространства земли, устланной трупами, и неба, печаль которого нисходит на землю косым серым дождем. По свидетельству дочери Третьякова, В. Зилоти, на выставках Верещагина «не было почти никого из публики, кто бы не вытирал слез… Помню, как-то наш отец сказал: «Верещагин – гениальный штукарь, но и – гениальный человек, переживший весь ужас человеческой бойни».

ИВАН КРАМСКОЙ. Автопортрет. 1867. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Убежденный сторонник правды в искусстве, общественный деятель, наставник, человек непреклонной воли и твердых жизненных убеждений – таким предстает Крамской на этом автопортрете. В 1863 году, после знаменитого «бунта 14-ти», он возглавил Артель художников, которая затем переросла в Товарищество передвижников. Репин так описывал свои романтические ожидания от первой встречи с будущим учителем Крамским: «Вместо прекрасного бледного профиля у этого было худое скуластое лицо и черные гладкие волосы, вместо каштановых кудрей до плеч, а такая трепаная жидкая бородка бывает только у студентов и учителей… Так вот он какой! Какие глаза! Не спрячешься, даром что маленькие и сидят глубоко во впалых орбитах; серые, светятся… Какое серьезное лицо!»

ИВАН КРАМСКОЙ. Христос в пустыне. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В основе картины лежит эпизод из жизни Христа, когда он на 40 дней удалился в пустыню, чтобы сделать окончательный выбор – отправиться служить людям и быть распятым или остаться неузнанным. Художник изображает Христа в момент величайшего внутреннего напряжения и сосредоточения: он сидит, крепко сжав руки в замок, словно на границе двух миров – мира горнего, небесного, и мира дольнего, земного. В письме к Гаршину Крамской так объясняет смысл картины: бывает в жизни каждого человека момент, когда нужно решить, «пойти ли направо или налево, взять ли за Господа Бога рубль или не уступить ни шагу злу». Вечный сюжет Евангелия художник проецирует на актуальные проблемы современности: народники 70‑х годов трагически осознавали невозможность «служить добру, не жертвуя собой».

ИВАН КРАМСКОЙ. Портрет Л. Н. Толстого. 1873. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет написан по заказу П. Третьякова. Лев Николаевич Толстой, считавший живопись «забавой для богатых», согласился позировать Крамскому только после его обещания уничтожить портрет, если он не понравится писателю. Жена Толстого вспоминала, что сеансы сопровождались оживленными беседами, спорами об искусстве. Крамской изобразил Толстого в ореоле его проповеднических идей: в свободной синей блузе, с умными, проницательными глазами, взгляд которых, по воспоминаниям современников, так трудно было выдержать – они словно сверлят зрителя насквозь. Крамской писал Репину: «А граф Лев Толстой, которого я писал, интересный человек, даже удивительный. Я провел с ним несколько дней и, признаюсь, был все время в возбужденном состоянии даже. На гения смахивает».

ИВАН КРАМСКОЙ. Портрет И. И. Шишкина. 1873. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет был написан в то время, когда Иван Иванович Шишкин находился в зените своей славы. За статный, богатырский облик и пристрастие к изображению леса друзья называли его «лесной богатырь». Темный костюм не отвлекает внимания от выразительного добродушного лица, обрамленного шапкой седеющих волос. Золотая цепочка часов подчеркивает материальный достаток признанного художника. Современники, пораженные сходством портрета, написали шутливую эпиграмму: «Он более на Шишкина похож, чем сам оригинал на самого себя».

ИВАН КРАМСКОЙ. Портрет П. М. Третьякова. 1876. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Все, кто знал Павла Михайловича Третьякова, говорили о его необыкновенной скромности. Он никогда не создавал шумиху вокруг своего имени, не любил позировать художникам. По воспоминаниям дочери собирателя, портрет писался во время болезни Третьякова: «Я помню шутливые разговоры, что… у такого трезвенника, как П. М. – подагра, он не мог двигаться. <…> Кому первому – Вере Николаевне или Крамскому – пришла мысль написать его портрет – не знаю. Но помню, как несмотря на увиливание ему поневоле пришлось согласиться. Портрет был написан небольшой и очень быстро. П. М. на нем чрезвычайно похож и симпатичен».

ИВАН КРАМСКОЙ. Неутешное горе. 1884. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина создана под впечатлением личной драмы художника – смерти двух младших сыновей. В облике женщины узнаются черты жены художника, Софьи Крамской. Скорбная женская фигура в трауре, занимающая большую часть вертикального холста, воспринимается как монумент мужества и скорби. Она не плачет, словно оцепенела от горя. У ее ног – весенние цветы, символ красоты и продолжения жизни: красный тюльпан распустил свои нежные лепестки, наклонили головки желтые нарциссы. Среди картин на стене виден фрагмент полотна И. Айвазовского «Черное море». Оно в это время уже находилось в собрании Третьякова, но Крамской вводит его в свою работу, подчеркивая идею родства личной трагедии с беспощадной, бушующей морской стихией.

ИВАН КРАМСКОЙ. Некрасов в период «Последних песен». 1877–1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Крамской писал поэта с натуры в последние месяцы его жизни, в момент сочинения стихов. Ему приходилось работать урывками, по 10–15 минут, и он успел при жизни поэта завершить лишь одну голову. На портрете стоит дата 3 марта 1877 года – это день, когда Некрасов написал стихотворение «Баюшки-баю». 27 декабря 1877 года Некрасов умер. После смерти поэта Крамской создал этот портрет-картину, вклеив в него первоначальный маленький портрет, написанный с натуры. Художник предельно достоверно передает не только одухотворенное, изнуренное болезнью лицо Некрасова, но и обстановку комнаты, где прошли последние дни поэта.

ИВАН КРАМСКОЙ. Неизвестная. 1883. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Современники просили художника раскрыть секрет, кого он изобразил на портрете. Критик В. Стасов громогласно назвал героиню «кокоткой в коляске». В частном собрании в Праге хранится живописный этюд к этому портрету, где женщина не так эффектна и красива, а чувство опустошенности и надменности на ее лице обозначено более ясно. Несомненно, Крамской дал собирательный образ, некий тип, характерный для этого времени. Неизвестная красавица одета по последней парижской моде: на ней шляпа «Франциск», перчатки из тончайшей кожи, бархатное пальто «Скобелев» с соболиным мехом, на руке сверкают золотые браслеты. В высшем обществе было принято слегка отставать от моды, поэтому можно предположить, что перед нами дама «полусвета» – актриса или богатая содержанка. Во времена Крамского этот образ называли «эмансипистка» за надменный, вызывающий взгляд женщины, за дистанцию, которую она смело удерживает со зрителем.

ИВАН КРАМСКОЙ. Неизвестная. Фрагмент

ГРИГОРИЙ МЯСОЕДОВ. Страдная пора (Косцы). 1887. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Страда показана в картине как торжественное, величавое действо – итоговое событие в трудовом годе крестьянина. По бескрайнему золотому полю в мерном ритме и строго определенном порядке движутся косцы. У зрителя не может не возникнуть чувство гордости за мощь и силу этих людей, которые так легко и красиво выполняют тяжелую работу. По своему содержанию эта картина перекликается со страницами романа Л. Толстого «Анна Каренина», где дано описание работы крестьян в поместье Левина. Над полем царит ярко-голубое небо с легкими облаками, весь колорит картины светлый и радостный.

ГРИГОРИЙ МЯСОЕДОВ. Земство обедает. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Эта работа художника-передвижника Мясоедова – отклик на проведенную в 1864 году земскую реформу, по которой крестьяне получили право посылать своих делегатов в органы местного самоуправления. В открытом окне трактира половой протирает тарелки после сытного обеда «интеллигентной», богатой части земства. На улице расположились беднейшие депутаты-крестьяне. Краюха хлеба, луковица да кувшин воды составляют их незатейливую трапезу. Критик В. Стасов писал: «вот их времяпрепровождение, пока их товарищи, одетые куда дороже, посаженные и накормленные куда лучше, кончат своих жареных фазанов и шампанское и уже потом пожалуют судить и рядить с “этими” о всех важных делах». Мясоедов очень дорожил передачей будничности изображенной сцены: на предложение П. Третьякова убрать кур с первого плана он ответил отказом.

КОНСТАНТИН САВИЦКИЙ. Встреча иконы. 1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Встреча иконы» – одна из тех «хоровых картин» на тему народной жизни, появление которых приветствовалось демократической критикой в 70‑е годы. В ней есть острая наблюдательность, объективность в передаче типов без чрезмерного «критического» нажима. В деревню привезли почитаемую чудотворную икону, которую вышло встречать все население. Из кибитки вылезает священник с брезгливо-недовольным лицом, которого сопровождает помощник, равнодушно ждущий, когда можно будет пустить по кругу кружку для пожертвований. В толпе крестьян, напротив, можно увидеть много одухотворенных лиц, одушевленных истинной верой. В центре, среди детей, выделяется фигура молодого сельского учителя. Он не смотрит на икону, а предается размышлениям о тяжелой и скорбной русской действительности.

ВЛАДИМИР МАКОВСКИЙ. Любители соловьев. 1872–1873. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Лучи солнца с трудом пробиваются сквозь маленькое оконце, освещая плохо прибранную избу с бедной обстановкой. За самоваром собрались трое друзей – простые, небогатые люди. Они зачарованно слушают пение соловья в клетке, забыв на мгновение о своих проблемах.

Ф. Достоевский писал об этой картине: «Если нам есть чем-нибудь погордиться, что-нибудь показать, то уж, конечно, из нашего жанра… в этих маленьких картинках, по-моему, есть даже любовь к человечеству, не только к русскому в особенности, но даже и вообще».

ВЛАДИМИР МАКОВСКИЙ. Крах банка. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Словно на сценических подмостках перед нами разворачивается театральная мизансцена. В вестибюле разорившегося банка посетители бурно переживают потерю своих денежных вкладов. Разгневанная барыня пытается что-то доказать городовому, слева старушке у окна стало плохо. Крестьянин «пошел по миру» – его шапка на полу приготовлена для подаяния… В этой картине ярко видна самая сильная сторона Маковского – умение передать характеры и психологические типы своих современников, меткая наблюдательность к манерам и повадкам людей.

ВЛАДИМИР МАКОВСКИЙ. На бульваре. 1886–1887. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина отражает одну из реалий тогдашней русской жизни – уход крестьян в город на заработки. Они теряли связь с деревней, но не могли вписаться в новую городскую культуру. На скамейке бульвара разбитной, раскрасневшийся подвыпивший парень с гармоникой даже не смотрит в сторону своей испуганной, подавленной юной жены, которая приехала к нему в город с грудным ребенком. Ощущение щемящего одиночества и тоски усиливает осенний пейзаж бульвара. Художник А. Киселев писал по поводу картины: «Подобные пары можно наблюдать ежедневно на бульварах Москвы, примыкающих к Трубе, Сретенке и Мясницкой и переполненных рабочим и фабричным людом. Почему наша так называемая порядочная публика не любит выбирать эти бульвары местом своих прогулок».

ВЛАДИМИР МАКОВСКИЙ. Вечеринка. 1875–1897. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Эта картина – художественный документ о времени, когда в России ширилось народническое движение, проходили собрания революционно настроенных сторонников преобразований. Маковский был равнодушен к политике, и эту картину он долго не мог закончить. Начатая в 70‑е годы, «Вечеринка» была завершена спустя много лет под впечатлением от кровавых событий на Ходынском поле. В сумрачной комнате собрались представители интеллигенции разных поколений. Они слушают вдохновенно выступающую девушку с короткими волосами (вызов общественным нормам). Ее горячо поддерживают взволнованный бородатый студент и женщина в черном платье с бледным лицом. Напротив стола – мужчина, по облику рабочий, слушает скептически, покуривая трубку. Остальные члены вечеринки погружены в раздумья. Пол комнаты усыпан брошенными окурками – и это рассказывает о культурном уровне собравшихся людей гораздо больше, чем их воспламененные революционными идеями лица…

ВАСИЛИЙ МАКСИМОВ. Все в прошлом. 1889. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина навеяна впечатлением от большого запущенного сада маленькой усадьбы Любша, неподалеку от которой жил художник. Пожилая барыня вынуждена покинуть господский дом и доживать свои дни в скромной бревенчатой постройке в обществе пожилой служанки-компаньонки. Но даже на закате дней традиции прежней роскошной жизни соблюдаются: на барыне модный когда-то кружевной чепец, дорогая бархатная шаль, на столе стоит чайная фарфоровая пара. Служанка довольствуется более скромной посудой и одеждой. Особое очарование картине придает пейзаж. На дальнем плане – большой, полуразрушенный усадебный дом, вырубленные деревья старинного парка. Прошлое живет лишь в воспоминаниях, но серебристое сияние теплого весеннего дня наполняет душу светлым покоем, и по-прежнему буйно цветет старый куст сирени…

НИКОЛАЙ ЯРОШЕНКО. Студент. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В картине запечатлен не индивидуальный образ конкретного человека. Все житейские обстоятельства его бытия остаются вне полотна, но мы легко можем их домыслить, настолько ярок представленный образ сам по себе. Юноша смотрит исподлобья, словно готов что-то предпринять… Ярошенко изобразил исторический портрет целого поколения молодых людей-студентов, которые были одержимы идеей переустройства действительности, вливались в народническое движение, становились революционерами.

НИКОЛАЙ ЯРОШЕНКО. Кочегар. 1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В этой картине появился новый для русского искусства герой-пролетарий – заводской рабочий. Ярошенко хорошо знал, какие были тяжелые условия работы кочегара, как скудно она оплачивалась. На картине герой на секунду оторвался от работы, не в силах до конца разогнуть спину. Отблески пламени выделяют его натруженные руки с вздувшимися венами, воспаленные глаза, усталое, задумчивоугрюмое лицо. Тревожную атмосферу «душной» паузы завершает «зловещая» тень на стене. Критик А. Прахов писал: «Я давно уже не видел произведение, которое бы вдохновляло меня так глубоко. В “Кочегаре” мы встречаем тип, резюмирующий целую область труда, один из блестящих исторических портретов нашей эпохи». В. Гаршин под впечатлением от картины написал рассказ «Художники».

НИКОЛАЙ ЯРОШЕНКО. Всюду жизнь. 1888. Государственная Третьяковская галерея, Москва

По мемуарному свидетельству, картина была написана художником под впечатлением от рассказа Л. Толстого «Чем люди живы». В окне тюремного вагона представлена как бы «картина в картине». Добрые, светлые люди разных сословий делятся последними крохами, чтобы накормить голубей. Здесь и женщина с ребенком, по облику сильно напоминающая Богоматерь, и пожилой крестьянин, и солдат, и рабочий. Их радостное оживление от вида слетающихся на корм голубей контра стирует со страшными обстоятельствами их собственной жизни. Картина символична, обладает яркой плакатной интонацией, проникнута добрым, сердечным отношением художника к своим героям. «Какая чудная вещь! И как она много говорит нашему сердцу… Вы отходите от картины растроганным…» – восторгался Толстой.

НИКОЛАЙ ГЕ. Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе. 1871. Государственная Третьяковская галерея, Москва

На расчерченном, подобно шахматной доске, полу кабинета Петра в Монплезире происходит трагический молчаливый поединок двух фигур. Уверенно сидит в кресле Петр, царевич же понуро опустил голову, не смея взглянуть в глаза отцу. О раскрытом заговоре свидетельствуют письма на столе, упавшие на пол бумаги.

Из письма Петра царевичу Алексею:

«За мое отечество и люди живота своего не жале и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть. Лучше будь чужой добрый, нежели свой непотребный». Верховный суд с согласия Петра приговорил царевича к смертной казни. Алексей умер через два дня после заключения в Петропавловскую крепость – его задушили подушками в каземате.

Картина имела огромный успех на I передвижной выставке (1871). Впервые в русском искусстве историческая драма была представлена без оперной патетики, глубоко и реалистично.

НИКОЛАЙ ГЕ. Тайная вечеря. 1863. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Картина была создана под влиянием религиозных идей художника А. Иванова, с которым Ге познакомился в Риме. Там же он прочел книгу «Жизнь Иисуса» Штрауса и был глубоко поражен драмой Тайной вечери. Художник переосмыслил евангельский сюжет в историческом и нравственном плане. В полутемном пространстве комнаты перед нами предстает сцена трапезы Христа и его учеников. После слов Иисуса «один из вас предаст Меня» предатель Иуда уже обнаружил себя – представ перед своими товарищами темной мрачной тенью, он покидает трапезу. Трактовка Ге отличается от традиционного воплощения этого сюжета, где Иуда остается неузнанным. Момент узнавания предателя приводит к острой психологической драме: на лице Христа – благородная скорбь, Петр возмущен изменой (в его облике художник изобразил самого себя), остальные апостолы в немом изумлении смотрят на удаляющегося Иуду. Своей реалистической подачей «Тайной вечери» Ге удивил современников, картина имела большой успех.

НИКОЛАЙ ГЕ. Портрет Л. Н. Толстого. 1884. Государственная Третьяковская галерея, Москва

После 1875 года художник переживал творческий кризис, перестал писать. В 1882 году он случайно прочитал в газете статью Толстого «О переписи в Москве», что во многом перевернуло его жизнь, заставило вернуться к активной творческой позиции. Ге покинул хутор на Украине и отправился в Москву, чтобы «обнять этого великого человека и работать ему…» Портрет создавался в доме Толстого в Хамовниках. Писатель представлен во время работы над рукописью «В чем моя вера». Композиция портрета смело нарушает принятые в это время нормы: зритель не видит глаза портретируемого. Критики писали, что так «мы рискуем очутиться перед затылком одного из наших великих людей, перед очень похожим затылком, но едва ли кому нужным».

НИКОЛАЙ ГЕ. «Что есть истина?». Христос и Пилат. 1890. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В образах этой знаменитой картины сталкиваются два противоположных начала, два миропонимания. В облике прокуратора Иудеи Понтия Пилата подчеркнуто плотское, земное начало: его мощная фигура рельефно выделена светом. Изможденный, почти бесплотный Христос стоит в тени. Он ничего не отвечает на вопрос Пилата, потому что истина – это он сам, и эта Истина сокрыта от Пилата. В отличие от П. Третьякова, которому картина не понравилась, Л. Толстой был от нее в восторге и настоятельно просил Третьякова приобрести это полотно. «Окончательно решить может только время, но ваше мнение так велико и значительно, что я должен поправить ошибку, теперь же приобрести картину и держать ее до времени, когда можно будет выставить», – согласился Третьяков.

НИКОЛАЙ ГЕ. Голгофа. 1893. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Ге признавался, что эта картина его измучила: он долго искал возможность выразить образы Христа и двух разбойников без традиционных крестов на Голгофе. Художник изобразил драматический момент – беспощадный указующий жест руки слева свидетельствует о неотвратимо приближающейся казни. В преддверии смерти одного разбойника бьет лихорадка, другой убит горем. Христос, запрокинув голову, продолжает страстно молиться. Картина шокировала современников, даже Л. Толстого, своей экспрессивной формой. А. Бенуа писал, что такие работы – «наполовину неразборчивые листы из записной книжки, на которых Ге заносил в порыве истеричного возбуждения свои чувства и впечатления».

ИЛЬЯ РЕПИН. Бурлаки на Волге. 1870–1873. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Трудно поверить, что пред нами картина начинающего мастера, настолько ярко и по-взрослому мудро и новаторски раскрыта в ней тема народной жизни. Репин мастерски выстраивает композицию: движение бурлаков направлено по диагонали навстречу зрителю. Они мерно и привычно тянут лямку, тяжело ступая по пустынному песчаному берегу. У каждого из них своя история жизни. В первом ряду – бурлаки-коренники: мудрец и философ Канин, в паре с ним – такой же могучий, заросший волосами бурлак, в котором чувствуется дикая, необузданная сила. Низко пригнулся к земле, натянул свою лямку видавший виды Илька-матрос. Рядом – молодой, порывистый Ларька в розовой драной рубашке и флегматичный старик, на ходу набивающий трубку. Энергично тянут лямку отставной солдат и черноволосый суровый «Грек». Замыкает вереницу людей повисший в изнеможении на лямке бурлак как знак безмерной покорности и бессилия.

Позади и вокруг бурлаков выжженные солнцем просторы волжских берегов, которые воспринимаются как грустный, протяжный мотив русской песни, как обобщенный символ бесконечности самой матушки-России.

ИЛЬЯ РЕПИН. Протодьякон. 1877. Государственная Третьяковская галерея, Москва

На портрете Репин изобразил настоятеля чугуевской церкви отца Ивана Уланова. Тучная фигура священника занимает бо́льшую часть холста. Черное одеяние образует подобие постамента, на котором покоится выразительная голова. Широкими пастозными мазками выписано лоснящееся лицо с большим мясистым носом и седой окладистой бородой. Суровый взгляд из-под густых нахмуренных бровей дополняется величавым жестом руки, крепко сжимающей посох. Окончательно довершает «плотский» облик широкая ладонь, которая покоится на необъятном чреве, придерживая золотую цепочку. «Это экстракт наших дьяконов, этих львов духовенства, у которых ни на одну иоту не попадается ничего духовного – весь он плоть и кровь, лупоглазие, зев и рев, рев бессмысленный, но торжественный и сильный» (И. Репин).

ИЛЬЯ РЕПИН. Царевна Софья Алексеевна через год после заключения ее в Новодевичьем монастыре, во время казни стрельцов и пытки всей ее прислуги в 1698 году. 1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

После подавления стрелецкого бунта 1698 года по приказу Петра I стрелецкое войско было расформировано. Софья, которая к тому времени уже находилась под надзором в Новодевичьем монастыре за связь с мятежными стрельцами, была пострижена в монахини под именем Сусанны. Для устрашения в течение пяти месяцев под окнами кельи новой инокини висели тела трех стрельцов, в руки которых были вложены челобитные с признанием вины. На картине в полумраке кельи мерцающим светом лампады высвечивается царственная фигура Софьи, которая замерла в томительном ожидании решения своей участи. В освещенном проеме узкого решетчатого окна зримое свидетельство ее вины – силуэт повешенного стрельца. Гневное лицо царевны, ее поза со сложенными руками – знак вынужденного затянувшегося ожидания, все свидетельствует о том, что она не готова смириться со своей участью даже в монастырских стенах. И. Крамской проницательно заметил, что царевна Софья напоминает здесь запертую в клетку тигрицу.

ИЛЬЯ РЕПИН. Портрет М. П. Мусоргского. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Репин был большим поклонником таланта Модеста Петровича Мусоргского (1839–1881). Узнав о его неизлечимой болезни, он поспешил к композитору в Петербург в Николаевский военный госпиталь, где написал этот портрет за 4 дня – со 2 по 5 марта, а 16 марта 1881 года Мусоргского не стало.

Следы болезни на лице Мусоргского поразительно контрастируют с умным взглядом больших серых глаз, в которых продолжает жить неугасающий творческий дух. Портрет написан быстрыми, темпераментными, широкими мазками. Превосходно передан контраст между телесной немощью, одиночеством и интеллектуальной мощью умирающего композитора. Деньги, полученные за портрет, Репин пожертвовал на памятник великому композитору.

ИЛЬЯ РЕПИН. Портрет Н. И. Пирогова. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Репин писал знаменитого хирурга Николая Ивановича Пирогова (1810–1881) не по заказу, а для себя, вдохновившись интересной «натурой» этой неординарной личности. Как и большинство лучших портретов Репина, он был исполнен быстро, за три дня, что позволило сохранить свежесть первого впечатления, вдохновившего художника. Несмотря на знаменитую строгую верность натуре, Репин достаточно деликатно изобразил физический недуг хирурга. Он написал голову в полуобороте так, что слепой, подернутый бельмом глаз оказался в глубокой тени. Лицо хирурга написано густыми, словно «разметавшимися» мазками, быстрый ритм которых становится выражением пульсации чувств модели. Динамичный разворот фигуры, словно скользящая тень на лице, прищуренный, напряженный взгляд – все это сообщает портрету поразительную жизненность.

ИЛЬЯ РЕПИН. Портрет П. А. Стрепетовой. Этюд. 1882. Третьяковская галерея, Москва

Вероятно, портрет великой трагической актрисы Пелагеи Антипьевны Стрепетовой (1850–1903) писался Репиным как этюд для картины «В одиночном заключении». Этим объясняется усиление трагического звучания в образе актрисы: распущенные волосы, лицо, исполненное глубоких душевных мук. Находясь во власти внутреннего экстатического порыва, она словно взывает к нам, вся она – чувственность и непокорность, соединение безмерной гнетущей тяжести чувств и торжества плоти. Фигура женщины освещена неровным мерцающим боковым светом, резко обозначающим рельеф лица, вспыхивающим на белом воротничке. Глаза, полные невысказанной душевной муки, погружены в тень. Губы полуоткрыты, словно с них только что сорвался глухой звук… Писатель Г. Успенский писал о подобных образах, что на их лицах читается «печаль не о своем горе».

ИЛЬЯ РЕПИН. Крестный ход в Курской губернии. 1881–1883. Третьяковская галерея, Москва

Летом 1881 года Репин побывал в окрестностях Курска, где в монастыре «Коренная Рождество-Богородичная пустынь» совершались знаменитые на всю Россию крестные ходы. Под впечатлением от увиденного он начал картину. По пыльной весенней дороге на фоне выжженных солнцем холмов движется многолюдная процессия. Урядники, старосты, понятые образуют живую цепь, ограждающую «официальную» – благополучную и сытую – часть крестного хода от нищих и бродяг, которые следуют рядом, пытаясь смешаться с процессией и даже вырваться вперед. В композиции выделяются определенные группы людей, каждая из которых образует смысловой, психологически ярко обозначенный «узел»: степенные крестьяне, несущие разукрашенный ковчег, серьезные певчие, чванливая помещица с чудотворной иконой, просветленный искренней верой, вырвавшийся вперед горбун… Перед зрителем предстает сама Россия – во всем ее неповторимом разнообразии, величавой и одновременно трагической правде. По размаху воплощения народной жизни «Крестный ход» Репина сродни всеохватности и глубине романов Л. Толстого.

В русском искусстве часто встречается мотив дороги как символ судьбоносного пути. Глядя на эту картину, кажется, что вся Россия в едином порыве движется куда-то… В этой большой «хоровой» картине Репин совершает гениальный «прорыв» в самое сущностное и сокровенное, что составляет основу русского народа, России вообще.

ИЛЬЯ РЕПИН. Портрет П. М. Третьякова. 1883. Третьяковская галерея, Москва

«Усевшись передо мной на кожаном стуле, Павел Михайлович чуть-чуть отклонился от стола, склонив голову набок, сложил крест накрест свои худощавые, длинные руки с тонкими и красиво обрисованными пальцами, вперил в меня свои глубокие, вдумчивые глаза и замолк… Ни звука! Говори, мол, ты, если тебе нужно, а я и помолчать не прочь… Точь-в-точь, как на известном репинском портрете», – вспоминал литератор Н. Полевой.

Третьяков не был импульсивным человеком: современники отмечали его основательность, серьезность, немногословность, скромность в быту. Он всю жизнь много трудился, совмещая торговые дела и подвижнический труд по собирательству галереи, страдал от нехватки времени для отдыха, для «жизни личной». Усталость и постоянная внутренняя сосредоточенность коллекционера не ускользнули от зоркого взгляда Репина. Все на портрете словно окутано теплым золотистым сиянием: теплые блики ложатся на лицо Третьякова, ярко освещена красивая рука с тонкими длинными пальцами, нарядно сверкают позолоченные рамы картин.

ИЛЬЯ РЕПИН. Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. 1885. Третьяковская галерея, Москва

Шекспировская драма разворачивается в Александровской слободе. В центре композиции из синевато-холодного тревожного полумрака вспышкой света выхвачены две фигуры. Сцену убийства можно легко вообразить во временном развитии. Вначале была вспышка царского гнева: опрокинулось кресло, брошен посох. Густая лужа крови справа на ковре указывает то место, куда упал царевич от сильного удара в висок. Царь, обезумевший от ужаса, пытается остановить кровь, прижав ладонь к виску сына, в раскаянье просит у него прощения, целует в голову. Мы видим итог трагедии: угасающий взгляд царевича, его беспомощное тело, медленно сползающее на пол. «И как написано, боже, как написано! В самом деле, вообразите, крови тьма, а Вы о ней не думаете, и она на Вас не действует, потому что в картине есть страшное, шумно выраженное отцовское горе, и его громкий крик, а в руках у него сын, сын, которого он убил, а он… вот уж не может повелевать зрачком, тяжело дышит, чувствуя горе отца, его ужас, крик и плач, он, как ребенок, хочет ему улыбнуться…» – восхищался И. Крамской.

ИЛЬЯ РЕПИН. Не ждали. 1884. Третьяковская галерея, Москва

Репин приступил к работе над картиной в начале 1880‑х годов, вдохновленный объявленной Александром III амнистией политическим ссыльным. Основной темой картины стало возвращение домой из ссылки осужденного, которого семья уже не ожидала увидеть живым. В комнате появляется изможденный, усталый человек – и от его темного силуэта в светлом интерьере сразу становится напряженно-тревожно. Его не узнала горничная, испугалась старуха-ключница, выглядывающая из-за ее плеча. В изумленном бессилии навстречу поднялась мать в черном платье с траурной наколкой в волосах, замерла жена у рояля, недоверчиво смотрит маленькая дочь, и лишь сын радостно узнал отца. Что произойдет дальше, примет ли его семья? Мы чувствуем повисшую паузу, нам задан вопрос, в поиске ответа на который мы все внимательнее всматриваемся в картину.

«Не ждали» – своеобразный парафраз вечной библейской темы о вернувшемся в отчий дом блудном сыне. Художник словно примеряет ее к духовному опыту России 80‑х годов XIX века.

ИЛЬЯ РЕПИН. Торжественное заседание Государственного Совета 7 мая 1901 года, в честь столетнего юбилея со дня его учреждения. 1903. Государственный русский музей, Санкт-Петербург

Работа над картиной, в которой Репину помогали его ученики Борис Кустодиев и Иван Куликов, продолжалась три года. Композиция огромного многофигурного портрета, включающего 81 персонаж, представляла огромные трудности. В полукруглом зале Мариинского дворца, где проходили заседания, стулья стояли в три ряда, и «в натуре» между ними было резкое перспективное сокращение. Репину пришлось писать фигуры переднего плана больше натуральной величины, чтобы важные в смысловом отношении фигуры дальнего ряда – императора Николая II и ближайших советников, визуально приблизить к зрителю. Колористическое решение полотна – простое и изысканное одновременно. Преобладают три цвета: красный, желтый и темно-синий. Получилась эффектная, но не пестрая композиция, наполненная парадным блеском мундиров, сверканием орденских лент. Это огромное полотно стало подлинным шедевром позднего Репина. В это время у художника почти отказала правая рука, и картину он писал левой.

ИЛЬЯ РЕПИН. Портрет К. П. Победоносцева. Этюд для картины «Торжественное заседание Государственного Совета…». 1903. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Написанные широкой кистью, с глубоким знанием анатомии в передаче фигуры, с виртуозно переданной фактурой материалов, портретные этюды для картины «Торжественное заседание Государственного Совета…» занимают особое место в творчестве Репина, отмечая последний взлет его живописного таланта. Один из лучших этюдов – портрет Константина Петровича Победоносцева (1827–1907), воспринимается как самостоятельное произведение искусства. Глядя на обер-прокурора Святейшего Синода, запечатленного так ярко, словно несколькими ударами кисти, вспоминается характеристика, данная ему Л. Толстым в романе «Воскресение»: «неподвижная маска бледного лица», «узкий, плешивый череп», «с толстыми синими жилами рука».

ИЛЬЯ РЕПИН. Портрет Л. Н. Толстого. 1887. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В середине августа 1887 года Репин прожил восемь дней у Толстого в Ясной Поляне, наблюдая вблизи великого писателя. На портрете облик Толстого подчеркнуто монументализирован: мы смотрим на писателя снизу вверх, черное ампирное кресло составляет эффектное обрамление для могучей фигуры. Черная блуза выразительным пятном выделяется на светло-охристом пространственном фоне. Превосходно написана голова Толстого, его бодрое лицо, на котором, как писал Репин, «из-под густых грозных бровей светятся фосфорическим блеском глаза строгого покаяния». Взгляд Толстого устремлен внутрь себя. «Ни у кого не хватит духу подойти к нему спроста, отнестись с насмешкой. Но это добрейшая душа, деликатнейший из людей… А сколько жизни, сколько страсти в этом отшельнике!» – вспоминал Репин.

ИЛЬЯ РЕПИН. Запорожцы пишут письмо турецкому султану. 1880–1891. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Работе предшествовал многолетний труд по сбору исторического материала о донских казаках. Текст послания казаков турецкому султану Ахмету III от 1676 года, которое читал Репин, анекдотический – подлинное письмо было другим. Смысл послания примерно следующий: «убирайтесь от нас, иначе будем лупить вас». Сюжет картины вобрал в себя и анекдот, и исторические предания, и литературные ассоциации с повестью «Тарас Бульба» Н. Гоголя. Рядом с писарем изображен легендарный атаман запорожцев Серко, хохочущий казак в белой бурке справа – Тарас Бульба. Эту картину называют «энциклопедией смеха» – настолько многообразны смеющиеся лица казаков, от неуемного хохота до легкой усмешки и едва заметной улыбки.

ИЛЬЯ РЕПИН. Запорожцы пишут письмо турецкому султану. Фрагмент

ИЛЬЯ РЕПИН. Стрекоза. 1884. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Портрет дочери художника Веры – один из лучших образцов пленэрной живописи Репина. Девочка сидит на деревянной перекладине, но, кажется, через мгновение она спрыгнет на землю и куда-то умчится. Словно крылья стрекозы сверкают и переливаются бликами складки платья, резкая тень от панамки ложится на лицо.

ИЛЬЯ РЕПИН. Осенний букет. 1892. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Элегические лесные дали подернуты сиреневой дымкой ранней осени. Серо-голубое небо затянуто облаками. Ровное освещение пасмурного вечера позволяет художнику передать краски природы во всей их полноте, без ярких вспышек бликов. Энергичными мазками написан ковер из травы и цветов, и эти цветочные мотивы словно переходят в узор светлой юбки дочери художника Веры, а затем собираются в плотно, рельефно написанный букет цветов у нее в руках.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Утро стрелецкой казни. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В 1698 году стрельцы, подстрекаемые царевной Софьей, подняли мятеж против молодого царя Петра I. После подавления бунта казни мятежников проходили по всей Москве. На картине Сурикова перед нами сердце России – Красная площадь. С разных концов города сюда привезли осужденных. С ними пришли проститься их родственники, которые образуют живописную толпу, напряженно ожидающую начала казни. Справа на коне восседает Петр, наблюдая за происходящим. В многолюдной толпе стрельцы выделяются белыми рубахами и свечами в руках. Горящие и гаснущие свечи в картине, по меткому наблюдению М. Волошина, становятся метафорой продолжающейся или угасающей жизни. Одного из осужденных уже ведут в сторону виселиц, и его потушенная свеча брошена на землю. В центре картины возвышается фигура стрельца, прощающегося с народом, он прижимает свечу к груди, но к ней уже тянется рука солдата-преображенца… Седоволосый стрелец с потемневшим, словно оцепеневшим лицом внутренне приготовился умереть, и солдат в треуголке задувает его свечу. Слева от него чернобородый стрелец не готов смириться со своей участью, крепко сжимая свечу в руке. Яростным, непримиримым огненным взглядом смотрит на царя рыжебородый стрелец, и так же ярко горит его свеча, которую он сжимает, словно орудие мести. Замыкает круг «смертных» свечей погашенная свеча в руке у сидящей на земле женщины, которая черным платком закрыла лицо в знак траура.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Меншиков в Березове. 1883. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Александр Данилович Меншиков (1673–1729), сподвижник Петра I, генералиссимус, один из богатейших людей этого времени, в годы правления Петра II был отстранен от власти, лишен имущества и отправлен с семьей в ссылку в далекий сибирский город Березов. Его жена, не выдержав тягот пути, умерла. На картине перед нами интерьер тесной, холодной избы. Сквозь маленькое заиндевевшее окошко едва проглядывает свет морозного дня. Вокруг стола, тесно прижавшись друг к другу, сидят Меншиков и его дети. Каждый из них размышляет о былом, грезит о будущем…

Фигура Меншикова, по выражению Крамского, подобна «орлу в клетке». Суриков сознательно нарушил пропорции, увеличив ее масштаб, давая зрителю почувствовать нерастраченные силы этого «полудержавного властелина» (А. Пушкин). Золотой перстень на пальце и драгоценный подсвечник на столе – вот все, что осталось ему от былого богатства. К нему прижалась старшая дочь Мария – хрупкая, больная, страдающая. Она не переживет эту ссылку, как и сам Меншиков. Дочь Александра и сын Александр еще полны жизни. Солнечные лучи золотят волосы девушки. Она занята чтением Священного Писания – главным духовным утешением в эти тяжелые дни. Александр погружен в молчаливое созерцание. При новой императрице им суждено будет вернуться в столицу.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Меншиков в Березове. Фрагмент

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Боярыня Морозова. 1887. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Феодосия Прокофьевна Морозова (1632–1675) была одной из героинь народного движения – церковного раскола. В 60‑е годы XVII века патриарх Никон при поддержке царя Алексея Михайловича предпринял церковную реформу, которая расколола верующих на сторонников реформы и раскольников – старообрядцев. По законам этого времени все раскольники подлежали гонениям, вплоть до смертной казни. Боярыня Морозова была арестована 16 ноября 1671 года. На картине закованную в цепи Морозову везут по заснеженным московским улицам на посмешище. Пестрая толпа теснится вокруг саней, чтобы взглянуть на осужденную. Справа рядом с санями идет родная сестра Морозовой, княгиня Евдокия Урусова, старообрядка, разделившая крестный путь своей сестры. Проезжая мимо храма, Морозова высоко вознесла над толпой руку с двуперстием – символом старой веры. Ее бледное, фанатичное лицо устремлено поверх толпы на икону Богородицы. Молча утирает слезу платком пожилая женщина; молодая красавица, скрестив руки на груди, едва сдерживает слезы; девушка в золотистом платке склонилась в поклоне перед Морозовой. Единственный, кто не боится открыто поддерживать двуперстием боярыню, – сидящий на снегу юродивый. Он не опасается за свою жизнь: юродивых почитали на Руси как святых и прорицателей. По композиционному и колористическому совершенству, умению передать сложную духовную атмосферу эпохи эта картина стала вершиной в творчестве Сурикова, непревзойденным шедевром русской исторической живописи.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Взятие снежного городка. 1891. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Эта картина была написана Суриковым после поездки в родной Красноярск, где он набирался душевных сил после смерти горячо любимой жены. Художник словно воскрешает впечатления своего детства – народную забаву во время масленичных гуляний. «Мы от Торгошиных ехали, – рассказывал художник М. Волошину. – Толпа была. Городок снежный. И конь черный мимо меня проскочил, помню. Это верно, он-то у меня в картине и остался». Разгоряченный всадник – лихой казак перепрыгивает через снежную насыпь. Веселые мальчишки пугают лошадь, размахивая ветками. Особое очарование картине придает живописная толпа сибиряков, радостно взирающая на происходящее. Колорит картины выдержан в мажорных тонах. Дивное сочетание голубовато-серебристого снега с яркими костюмами, нарядными узорами ковра, накинутого на сани, погружает зрителя в стихию народного праздника. Суриков словно «отдохнул душой» в этой картине, припал к истокам чистого родника родной сибирской земли.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Покорение Сибири Ермаком. 1895. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Предки Сурикова были донскими казаками, покорявшими Сибирь вместе с дружиной Ермака. На картине «оживает» решительное сражение октября 1582 года между Ермаком Тимофеевичем и сибирским ханом Кучумом на Иртыше, в окрестностях Тобольска. Суриков рассказывал М. Волошину о работе над картиной: «А я ведь летописи и не читал. Она сама мне так представилась: две стихии встречаются. А когда я, потом уж, Кунгурскую летопись начал читать, – вижу, совсем, как у меня».

Небольшой отряд Ермака словно клином врезается в широкую полосу реки, заставляя противника отступить к берегу. На вершине холма – стремительно покидающие поле боя всадники, и не остается сомнений в том, за кем будет победа. Среди наступающих казаков с первого взгляда трудно отличить крепкую фигуру Ермака в серебристом шлеме – он спаян воедино со своей дружиной. Поразительно мастерство Сурикова в передаче национальных типов: крепких, суровых казаков со сверкающим орлиным взором и испуганных, удивленных огнестрельным оружием диких кочевников. Колорит картины, построенный на сочетании серебристых и охристых тонов с отдельными вкраплениями ярких пятен, по впечатлениям современников, затмевал все картины вокруг, отливая благородным перламутром.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Переход Суворова через Альпы. 1899. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В 1799 году русские войска в составе 2‑й антифранцузской коалиции (Австрия, Англия, Россия, Турция) под командованием Александра Васильевича Суворова (1729/1730–1800) совершили героический переход через Альпийские горы и освободили от французов Северную Италию. Картина была закончена к столетнему юбилею этого знаменательного события. Верный принципу точной исторической правды, Суриков писал этюды на месте изображенных событий, в Швейцарии. В беседе с художником Я. Минченковым он передал свое впечатление от путешествия в Альпах: «Вылетаешь… как будто в небо, в свет, на мост, а сбоку и внизу – облака над бездной!».

В композиции картины воодушевленный Суворов на белом коне «вознесен над бездной». Движение разворачивается на зрителя, подобно водопаду: подбадриваемые великим полководцем, один за другим в невидимую пропасть скатываются солдаты. Лишь те лица солдат, которые встретились с ободряющим взором Суворова, озарены веселой улыбкой. Остальные воины, словно под властью беспощадного рока, исступленно движутся вниз, преодолевая инстинкт самосохранения и страх.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Степан Разин. 1906. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Интонация последней картины великого мастера подобна знаменитой народной песне «Из-за острова на стрежень…». Лодка с дружинниками Степана Разина выплывает на простор «речной волны». Казаки отдыхают под мерный плеск весел: спят, музицируют, весело переговариваются… В центре лодки в глубоком раздумье, подбоченившись и сурово нахмурившись, расположился лихой казак – атаман Степан Разин. Дорогая сердцу Сурикову тема казацкой вольницы воплощена в этой картине со свойственным художнику мастерством, но не несет в себе отпечатка глубокого обобщения и гениального проникновения в драматизм исторической эпохи.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Посещение царевной женского монастыря. 1912. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Русским царевнам сложно было выбирать жениха: он должен был быть королевского рода и непременно православным. Поэтому часто их ожидал один путь – уход в монастырь. Царевны с пеленок попадали в лоно Церкви, где обучались грамоте, воспитывались в духе послушания и смирения, готовились к иноческой жизни.

На картине юная царевна, облаченная в парадные одежды, с драгоценной короной на голове, медленной поступью входит в монастырский храм. Рядом идет строгая настоятельница, вдоль стены со сверкающими окладами иконами в почтительном приветствии выстроились монахини. Одни из них с нескрываемым любопытством разглядывают царевну, другие благоговейно кланяются. Юная царевна замерла в предчувствии перемен в своей судьбе. Она словно пребывает между двумя мирами: еще не отреклась от мира земного, полного соблазнов, и идет навстречу миру монастырского послушания и смирения. Глаза царевны, полные возвышенной и духовной сосредоточенности, устремлены к иконостасу. Она входит в монастырь и, видимо, останется в нем до конца дней своих.

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ. Посещение царевной женского монастыря. Фрагмент

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. После побоища Игоря Святославича с половцами. 1880. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина написана на сюжет древнерусской поэмы «Слово о полку Игореве». Васнецов изображает не батальную сцену, а поэтическое предание о красоте подвига. Окончена битва на земле. На небе бой продолжается – в предвкушении добычи сцепились между собой стервятники. Погибли защитники земли Русской, но сама земля жива и полна светлой скорби о павших. Торжественно восходит над полем брани огромная розовеющая луна, словно отразившая пролитую кровь. Васнецов сознательно не дает отталкивающей картины смерти, убирает все натуралистические детали. Печально склонившиеся васильки и ромашки – словно поэтическая иллюстрация к строкам из поэмы: «Никнет трава / От жалости. / А дерево с кручиной / К земле приклонилось».

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Три царевны подземного царства. 1879–1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина написана по мотивам русской народной сказки, рассказывающей о том, как крестьянский сын Иван, спустившись под землю, нашел там три царства – золотое, драгоценных камней и железное. Поскольку картина была заказана Васнецову строителем железных дорог С. И. Мамонтовым для украшения конторы северодонецкой железной дороги, художник заменил железное царство каменноугольным – третья царевна в черном одеянии символизирует главное богатство Донецкого края – каменный уголь. Три величественные царевны предстают на фоне темных силуэтов гор и пламенеющего заката. Кажется, через мгновение опустится ночь и они исчезнут в сказочном подземелье, превратившись в золото, россыпи драгоценностей и горы каменного угля.

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Аленушка. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Васнецов вольно интерпретирует сказку о сестре Аленушке и братце Иванушке, создавая собирательный сказочно-поэтический образ. Одинокая грустная крестьянская девочка в цветастом сарафане присела на камень, склонила голову на сложенные руки, о чем-то задумалась. Грусть-тоска разлита в окружающей ее природе: хмурое небо затянуто серыми облаками, полоса темного, мрачного леса «останавливает» путника, не пускает дальше, хрупкие осины грустно трепещут, роняя листья. Художник не переносит нас в «тридевятое царство». Но все элементы пейзажа картины имеют в народных песнях и преданиях символическое значение. Омут созвучен состоянию тоски-кручины; ель в песнях называли «несчастным деревом»; осина была символом горькой беды; острые режущие листья осоки напоминали о печали лютой. Природа на картине словно разговаривает с Аленушкой.

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Витязь на распутье. 1882. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В основе сюжета картины – былина «Три поездки Ильи Муромца», рассказывающая о том, как богатырь сумел противостоять злой судьбе, повстречав на развилке трех дорог камень с пророческой надписью о дальнейшей судьбе путника в зависимости от выбранного пути – женитьбе, богатстве или смерти. Васнецов не придерживается точного текста былины – вместо развилки дорог мы видим бескрайнее поле, усыпанное камнями-валунами. Витязь, понурив голову, опустив вниз тяжелое копье, пытается угадать свою судьбу. На вечернем небе пламенеет тревожный закат. По замечанию композитора и искусствоведа Б. Асафьева, былинно-величавая интонация «Витязя на распутье» заставляет вспомнить строки арии Руслана из оперы М. Глинки «Руслан и Людмила»: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями».

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Иван-царевич на Сером Волке. 1889. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Вот как изображенный на картине момент описывается в сказке из сборника А. Афанасьева: «Иван-царевич, сидя на Сером Волке вместе с Прекрасною Еленою, возлюбил ее всем сердцем, а она Ивана-царевича». Серый Волк мчится сквозь сумрачный вековой бор, с легкостью, в один прыжок, преодолевая болото, где среди нежных лилий квакают лягушки. Иван, погрузившись в свои думы, не замечает стремительного бега волка. Красавица-царевна словно в полусне: дрожит от волнения, склонила голову к своему спасителю. Среди этого мрачного лесного царства парчовые наряды героев сверкают, как драгоценные камни. Справа, словно чудо, возникает цветущая яблоня – символ весны, любви и пробуждения самого светлого и прекрасного в природе. Это помогает проникнуть в мир чувств героев, таких же хрупких, нежных и прекрасных, как эти весенние цветы.

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Богатыри. 1898. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Три главных героя русского богатырского эпоса стоят среди степного пространства на страже земли Русской. В центре Илья Муромец – самый старший из богатырей, наделенный невиданной физической силой. Он обладатель оружия для «ближнего боя» – тяжелой палицы и круглого щита. Под ним мощный вороной конь, цвет которого ассоциируется с самой «землей-матушкой», из которой Илья черпал свою богатырскую силу. Слева – Добрыня Никитич, богатырь, отличающийся мудростью и предусмотрительностью. Его светлый и быстрый, как ветер, конь уже почуял врага, а Добрыня вынимает из ножен волшебный меч. Третий богатырь – «млад-удал» Алеша Попович. Он хитер и коварен, у него оружие для «дальнего боя» – лук и стрелы, а рыжий конь спокойно щиплет траву.

Три богатыря – три характера замечательно дополняют друг друга, являя перед лицом врага непобедимое единство физической силы, мудрости и хитрости.

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Царь Иван Васильевич Грозный. 1897. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Замысел картины возник у Васнецова в первые годы пребывания в Москве:

«Бродя по Кремлю, я как бы видал Грозного. В узких лестничных переходах и коридорах храма Василия Блаженного слыхал поступь его шагов, удары посоха, его властный голос».

Иван Грозный в парадном облачении, опираясь на тяжелый посох, медленно спускался по ступеням дворца. Вот он остановился, замер, прислушался… Взгляд острый, с прищуром, как у хищной птицы, лицо суровое, губы сжаты. Кажется, через мгновение последует удар посоха и прозвучит властный приказ. С помощью окна внизу художник «выводит» зрителя на просторы древней столицы. Этот пейзаж за окном – та самая «Святая Русь», образ которой был так дорог Васнецову.

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Крещение Руси. Подготовительная композиция росписи Владимирского собора в Киеве. 1885–1896. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Около 10 лет Васнецов трудился над грандиозной росписью Владимирского собора, посвященного святому князю Владимиру – крестителю Руси.

Он мечтал в этой работе «повернуться лицом к древней иконе», традиции которой к этому времени были почти утрачены. Кроме канонических храмовых сюжетов в росписи появились композиции, связанные с историей крещения Руси князем Владимиром в 988 году. В данной сцене представлена торжественная мистерия. На первом плане происходит крещение киевлян в Днепре. В центре композиции князь Владимир простирает руки к небу в молитве – словно в ответ с небес льется Божественный свет, осеняя благодатью всех, кто прикоснулся к новой вере.

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ. Портрет Е. А. Праховой. 1894. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Васнецов никогда не писал заказных портретов. Он изображал только близких ему людей, членов своей семьи и… дарил эти портреты самим моделям. Елена Адриановна Прахова (1872–1948), дочь археолога А. Прахова, была прекрасной пианисткой. На портрете она словно касается пальцами клавиш фортепьяно – грустная, задумчивая девушка, пребывающая в мире музыкальных грез. Обстановка дома Праховых в Киеве, где так любил бывать Васнецов, воссоздана подробно и тщательно. Фоном для картины служит сирийский ковер; огромный медный «пятисвешник» привезен Праховым из еврейской синагоги в Луцке. Портрет был подарен художником семье Праховых и лишь спустя много лет.

ИВАН ШИШКИН. Полдень. В окрестностях Москвы. 1869. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В этом пейзаже подкупает простота мотива, отсутствие красивости и эффектности. Шишкин «уводит» зрителя на бескрайний простор русских полей. Необъятное небо занимает большую часть холста. Только что отгремела гроза, и тяжелые грозовые тучи словно уплывают вдаль. Земля, напоенная влагой, являет перед нами все свое великолепие. Зритель, «входя» в картину, словно ступает по влажной от дождя дороге, вьющейся среди спелой ржи, «встречается» с крестьянами, которые возвращаются с полевых работ. Между холмами блестит лента реки, слева раскинулось село. Этот пейзаж пленяет радостным ощущением благодати русской земли, мгновенным узнаванием «нашего», родного, близкого.

ИВАН ШИШКИН. Лесная глушь. 1872. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Шишкин первым среди русских художников отнесся к глухому северному лесу с такой искренней и глубокой любовью. Обращаясь к теме лесной глуши, он вводит зрителя в особый мир стареющих деревьев – мир густых величавых сосен и елей, оголенных, гибнущих великанов, провалившихся в лощины, преграждающих путь поваленных стволов. Есть в этом лесу что-то величественное, первозданное, словно подернутое патиной ушедших веков, напоминание о вечности, неподвластной человеческому разуму. Природа дикая и грандиозная, не затронутая влиянием человека – это то, что больше всего любил писать Шишкин.

ИВАН ШИШКИН. Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии. 1872. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Шишкин снова вводит зрителя в «интерьер» лесного царства, настоящего русского северного леса. Рационально выстраивая композицию, художник предлагает ему «прогуляться» вдоль лесного ручья, «перепрыгнуть» через камни и прибрежные коряги, затем «заглянуть» на лесную опушку, «обнаружить» там двух забавных медведей, один из которых внимательно заглядывается на улей с дикими пчелами, после чего «вернуться» назад, «отдохнуть» в тени березы около белых зонтиков полевых цветов. По сравнению с ранними пейзажами художника здесь уже нет методичной тщательности в отделке деталей, появляется обобщение, найдены ритмические созвучия – например, повторяющийся мотив стелющихся по земле коряг, вертикальные чередования стволов огромных, освещенных солнцем сосен. Крамской назвал этот пейзаж «одним из замечательнейших произведений русской школы».

ИВАН ШИШКИН. Рожь. 1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В одном из самых прославленных пейзажей художника, возможно, изображено Лекарское поле в окрестностях его родного города Елабуги, где росли гигантские сосны среди поля ржи. Дорога вьется среди бескрайнего моря золотых колосьев спелой ржи, низко летают ласточки – предвестники грозы. Вдалеке, у самого горизонта, собрались низкие грозовые тучи, которые совсем скоро заслонят сверкающее нежной голубизной небо. Сосны-исполины, как верстовые столбы, отмечают «вехи» в пространстве картины, помогая почувствовать необъятный простор, эпическое величие русской природы. На оборотной стороне подготовительного рисунка одной из несохранившихся работ, где тоже была изображена рожь, Шишкин написал слова, которые выражают его понимание этой темы: «Раздолье, простор. Угодье, рожь, благодать, русское богатство».

ИВАН ШИШКИН. «Среди долины ровныя…». 1883. Музей русского искусства, Киев

«Среди долины ровныя…» – самая автобиографическая работа Шишкина. В 1881 году, спустя месяц после рождения дочери Ксении, внезапно умирает молодая супруга художника Ольга Антоновна Лагода. Шишкин очень тяжело переживал эту утрату. Душевное состояние художника оказалось созвучно пронзительно-печальной народной песне, написанной на стихи поэта начала XIX века А. Мерзлякова: «Среди долины ровныя, / На гладкой высоте, / Цветет, растет высокий дуб / В могучей красоте». Громадный кряжистый дуб властно царствует в композиции пейзажа. Зритель словно медленно шествует по косогору к этому дубу-великану, вглядываясь в величавые дали, где среди заливных лугов блестит река, любуясь разнообразием тонко написанных луговых трав первого плана – мелькающих тут и там цветов, грустно склонившихся стеблей подорожника.

ИВАН ШИШКИН. Сосны, освещенные солнцем. Этюд. 1886. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Этюд «Сосны, освещенные солнцем», написанный в 1886 году в Сестрорецке, – шедевр пленэрной живописи Шишкина. «Вырисовывая» кистью смолистые стволы сосен, художник «вдруг» переходит на волшебную маэстрию мелкого подвижного мазка: передает отдельными пятнами-всполохами развесистую крону деревьев, сквозь которую словно мелькает солнце; несколькими ударами кисти намечает скользящие полупрозрачные тени; полусухой кистью творит жесткую щетину пожухшей травы на песке. Под пленительным обаянием этого небольшого по размерам этюда находился и П. Третьяков, который сразу приобрел его в свою коллекцию. Хранитель Третьяковской галереи Н. Мудрогель вспоминал: «Между прочим, есть у нас в галерее этюд Шишкина „Сосны, освещенные солнцем“. Очень хороший этюд. Третьяков так ценил его, что одно время держал его не на стене, а на особом мольберте. Так много солнца здесь, так ярко все!»

ИВАН ШИШКИН. Утро в сосновом лесу. 1889. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Кроме милой сердцу художника «идиллии» из жизни лесных обитателей, в пейзаже завораживает переданная с виртуозным мастерством жизнь леса. Устремились к утреннему розовеющему небу деревья, венчая своими кронами, подобно гигантскому куполу, глухую чащу леса. Распростерлись по земле причудливо изогнутые корни расколовшейся, поваленной ветром сосны. Сырой туман, скопившийся в лощине, почти физически ощутим. Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь густую чащу леса, наполняют все вокруг розово-золотистым сиянием.

Первоначально под этой картиной стояли две подписи – самого Шишкина и его друга-передвижника К. Савицкого, который написал медведицу с медвежатами. Впоследствии, вероятно, по желанию П. Третьякова, за картиной осталось авторство одного Шишкина.

ИВАН ШИШКИН. Утро в сосновом лесу. Фрагмент

ИВАН ШИШКИН. Зима. 1890. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Шишкин очень редко изображал весну или осень. Его стихией были яркие, солнечные летние или зимние дни, когда каждая форма предстает в своей чеканной определенности. Его зимние пейзажи нельзя назвать изысканно-живописными, но они завораживают красотой превосходно написанных природных форм. Запорошенный пушистым белым снегом, «дремлет лес под сказку сна» в пейзаже «Зима». Фотографическая иллюзорность здесь усиливает момент «сопричастности» к этому «заколдованному» царству, напоминает о красоте и величии русской природы.

ИВАН ШИШКИН. «На севере диком…». 1891. Музей русского искусства, Киев

Картина создавалась на основе рисунка-иллюстрации (1890) Шишкина к знаменитому стихотворению Лермонтова. Натуру для картины художник нашел на берегу Финского залива, в Мери Хови (сейчас Куоккала) под Петербургом. Одинокая сосна, укутанная снегом, замерла на краю утеса в безмолвном сиянии лунной ночи. Замечательно передан эффект свечения озаренного мистическим лунным светом снежного покрова, укутанных пышным снежным покрывалом ветвей, грандиозного пространства темно-синего неба. Романтическим настроением, эффектами лунного света этот пейзаж напоминает работы вечного антипода Шишкина – А. Куинджи. Есть сведения, что Куинджи, смелый «кудесник света» и соратник Шишкина по преподаванию в Академии художеств, подарил Шишкину идею для картины: добавить красную точку у линии горизонта – горящий вдали огонек, который сразу дал картине глубину и пространственность.

Есть в этой работе что-то грандиозно-космическое, словно художник оказался один на один с неразгаданными тайнами бесконечной Вселенной.

ИВАН ШИШКИН. Дождь в дубовом лесу. 1891. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Переходные состояния природы редко встречаются в работах Шишкина. Этот пейзаж – яркое свидетельство того, как художник стремится разнообразить мотивы природы, передать ее пленительные, но трудноуловимые состояния. Впечатление идущего в лесу дождя он передает через серебристый туман, влажной пеленой обволакивающий мощные дубы-великаны, которые распростерли свои кроны, словно гигантские зонтики, над спешащими укрыться от непогоды людьми.

Картина проникнута тихим, минорным настроением. Вместо традиционно эффектного вида – сдержанность и скромность; вместо яркого солнца, играющего на рельефно обрисованных деревьях, – сонливое покачивание влажных ветвей и тающие в тумане стволы дубов. Из всех пейзажей Шишкина эта работа ближе всего соотносится с лирическим «пейзажем настроения», в котором в 90‑х годах XIX века так ярко начал проявлять себя еще один блестящий пейзажист И. Левитан.

АРХИП КУИНДЖИ. Украинская ночь. 1876. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В «Украинской ночи» применен восхищавший современников эффект отраженного света. Последние лучи солнца скрылись за горизонтом, окрашивая фантастическим розовым сиянием беленую украинскую хату. Как и «Лунная ночь на Днепре», картина сильно потемнела. М. Нестеров вспоминал, что перед картиной Куинджи «все время густая толпа совершенно пораженных и восхищенных ею зрителей». Она даже в отдаленной мере не была тогда похожа на изменившуюся за много лет «олеографическую картину большого мастера».

АРХИП КУИНДЖИ. После дождя. 1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В одном из самых ярких романтических пейзажей Куинджи все проникнуто ощущением грандиозности и волнующей красоты мироздания. Бездонное грозовое небо раскинулось над освещенным последними солнечными лучами ярко-зеленым лугом. Словно на границе земли и неба приютились деревенские домики, в лощине между холмами пасется лошадь. Извилистая полоса реки, устремляясь от зрителя к линии горизонта, придает пейзажу стройную симметричность и направляет взгляд вглубь, туда, где скоро засверкает молния – предвестница страшной грозы.

АРХИП КУИНДЖИ. Лунная ночь на Днепре. 1880. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Лунная ночь предстает на картине громадным таинственным космическим пространством, где все живет в едином ритме – и небесные светила, и могучая река, и прибрежный косогор, населенный людьми. Куинджи устроил выставку этой картины в затемненном зале при свете лампы – успех был феноменальный: иллюзорно переданное свечение луны заворожило современников.

К сожалению, картина с годами сильно потемнела и приобрела зеленоватый оттенок. Художник много экспериментировал с красочными пигментами, применял асфальтовые краски, которые, как, оказалось, разлагаются и темнеют. И. Крамской предчувствовал, что краски знаменитой картины «потухнут, или изменятся и разложатся до того, что потомки будут пожимать плечами в недоумении: от чего приходили в восторг добродушные зрители?.. Во избежание такого несправедливого к нам отношения в будущем, я не прочь составить, так сказать, протокол, что его „Ночь на Днепре“ вся наполнена действительным светом и воздухом, его река действительно совершает величественное течение и небо настоящее, бездонное и глубокое».

АРХИП КУИНДЖИ. Березовая роща. 1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина производит впечатление эффектного декоративного панно. Куинджи применил здесь редкий в пейзажной живописи эффект освещения «контражур», когда свет льется не только со стороны зрителя, но и из глубины картины, рождая новые для этого времени удивительные декоративные эффекты.

Композиция со срезанными стволами берез подобна фотокадру. Художник в отличие от многих своих современников-пейзажистов творит «преображенную природу», в которой царят просветленность и покой.

АРХИП КУИНДЖИ. Север. 1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Данная картина в отличие от большинства пейзажей художника лишена яркой цветовой звучности, но в ней живет романтическое ощущение восторга перед могучей красотой мироздания, перед суровой северной природой. Превосходно передан эффект стелющегося над землей тумана. И. Репин, восхищаясь тональным богатством пейзажей Куинджи, писал:

«Есть прибор – измеритель чувствительности глаза к тонким нюансам тонов; Куинджи побивал рекорд в чувствительности до идеальных точностей».

АРХИП КУИНДЖИ. Днепр утром. 1881. Государственная Третьяковская галерея, Москва

После необыкновенно зрелищной «Украинской ночи», своими эффектами освещения вызвавшей ажиотаж в художественных кругах, и декоративных, «ослепительных» шедевров «Березовая роща» и «Лунная ночь на Днепре» Куинджи пишет подчеркнуто скромный пейзаж утреннего Днепра. Пленительный вид словно увиден художником с вершины горы: окутанный нежной красочной дымкой плавный изгиб ленты реки, край косогора с нежными травами и буряком, тянущим свои желтые соцветия к небесному, напоенному первыми лучами солнца простору… В этой удивительно тонкой по колориту и настроению работе художник передает «не зримое состояние природы, а внятный лишь чуткой душе переход от грезы к яви, медленное сотворение каждодневного чуда, рождение нового дня» (В. Донец).

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ. Право господина. 1874. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Поленов, находясь за границей в пенсионерской поездке, писал конференц-секретарю Академии художеств П. Ф. Исееву: «Сам я теперь работаю над картиной из средневекового германского быта. Путешествуя прошлый год по Германии, осматривал я старые феодальные замки. Бродя по развалинам рыцарских „бургов“… я задумал написать картину, взяв за фабулу одно из феодальных прав барона, а именно – право, по которому всякая девушка перед вступлением ее в замужество принадлежала барону». Замечательно переданная атмосфера средневекового феодального замка дополнена увлекательными жанровыми деталями. Справа за происходящей сценой наблюдают домочадцы господина, а слева на дальнем плане, у ворот замка, стража преградила путь женихам, обеспокоенным судьбой своих невест.

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ. Бабушкин сад. 1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

На картине изображен дом Баумгартен на углу Трубниковского и Дурновского переулков на Арбате, где Поленов снимал комнату. По аллее парка идет хозяйка дома Юрьева со своей замужней дочерью Баумгартен. Старушка одета в темно-коричневый салоп и белый капор начала XIX века, а на молодой женщине модное розовое платье. Запущен старый усадебный парк, но по-прежнему в лучах солнца нежатся цветы и травы… В картине сопоставляются юность и дряхлость гуляющих женщин, ветхость старого дома и молодая зелень сада, и в этом видится не только неумолимый бег времени, но и торжество вечно продолжающейся жизни. Элегическая мечтательность, поэтизация мира усадебной жизни была новым словом в живописи этого времени.

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ. Московский дворик. 1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Этот пленительный вид старой Москвы написан Поленовым на Арбате. Дом, изображенный слева, – тот же, что и в пейзаже «Бабушкин сад». Церковь св. Николая на Песках сохранилась до нашего времени. Поленов слегка «раздвигает» небольшое пространство дворика, чтобы придать ему обобщенный образ уютного старинного городка. Все здесь наполнено лучезарным солнцем, которое вспыхивает в позолоченных куполах церкви и колокольни, ярко освещает стены домов и сараев, «золотит» макушку мальчугана, играющего на лужайке. «Московский дворик» замечателен пленэрной живописью, которая была редкостью в русском искусстве этого времени: тень на заборе окрашивается сиренево-серебристым цветом, разноцветные блики играют в зелени травы. Картина отразила важные черты русского национального самосознания: мечту о тихой усадебной жизни.

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ. Заросший пруд. 1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Большую часть полотна занимает темная зеркальная гладь пруда, усыпанная островками нежных лилий. Уютные деревянные мостки «приглашают» посидеть на его берегу и ощутить разлитую в воздухе благодать теплого летнего дня. В глубине холста справа мечтательная девушка погрузилась в чтение книги – этот поэтический мотив словно сошел со страниц романа И. Тургенева. Современников восхищала в этой картине яркая, высветленная палитра, умение художника передавать эффекты солнечного света при сохранении удивительной пространственности и воздушности.

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ. Христос и грешница («Кто без греха?»). 1888. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Картина была задумана художником как историческая. Воспринимая Христа как реального человека, Поленов хотел «и в искусстве дать этот живой образ, каким он был в действительности».

Для воссоздания подлинной исторической обстановки он посетил Сирию, Египет, Палестину, внимательно изучал труды по истории христианства. Действие сюжета разворачивается на фоне величественной архитектуры Иерусалимского храма и прекрасной южной природы. В левой части картины на земле сидит Христос с группой учеников-апостолов, в тени дерева стоит его тайный ученик Никодим. На картине запечатлен момент, когда через мгновение прозвучат слова Христа в ответ на просьбу толпы решить судьбу несчастной грешницы: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Главный смысл картины раскрывается в противопоставлении одержимой злобой толпы, готовой покарать грешницу, и Христа, который воплощает новое миропонимание, в основе которого лежит добро и прощение.

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ. На Тивериадском (Генисаретском) озере. 1888. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В картине отразились размышления художника о Христе, который предстает не проповедником, а душевно одиноким человеком. Он неспешно идет вдоль озера, удаляясь от людей для молитвенного уединения и общения с Богом. Самое пленительное в этой работе – реалистический образ палестинской земли с ее горами и каменистой пустыней под ярким, напоенным солнцем небом. Мотив этого пейзажа словно взят художником из книги Э. Ренана «Жизнь Иисуса»: «Эти горы, море, лазурное небо, эти высокие равнины на горизонте для него были не меланхолическим видением души, вопрошающей природу о своей судьбе, но определенным символом, просвечивающее тенью невидимого мира и нового неба».

ВАСИЛИЙ ПОЛЕНОВ. Старая мельница. 1880. Историко-художественный музей, Серпухов

На очень проникновенном и лиричном пейзаже заброшенная мельница на заросшем травой берегу речки будто погружена в дрему, которую не может нарушить негромкий плеск воды. Художник внимательно вглядывается в любые, даже самые небольшие элементы представшей перед ним картины – травинки, цветы, листья, замшелую соломенную крышу мельницы, отблески неба на поверхности воды. Зной летнего дня и прохлада воды под кистью Поленова становятся почти физически осязаемыми.

ИЛЬЯ ОСТРОУХОВ. Золотая осень. 1887. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Вероятно, мотив для этого пейзажа был подсмотрен художником в парке Абрамцевской усадьбы, где он подолгу гостил у С. И. Мамонтова. Склоненные к земле тяжелые кленовые ветви, усыпанные сверкающей на солнце золотой листвой, образуют дивный узор, напоминающий струи фонтана.

На небольшой поляне за деревьями примостились две сороки. Их черно-белое оперение ярко контрастирует с красками осеннего леса, помогая ощутить глубину пространства. Считается, что вписать птиц в уже готовый пейзаж Остроухову подсказал его близкий друг В. Серов. «Золотая осень» – первый пейзаж начинающего мастера, который он решился показать на передвижной выставке. Работа была высоко оценена публикой и приобретена П. Третьяковым.

ИЛЬЯ ОСТРОУХОВ. Сиверко. 1890. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Этот эпический пейзаж (по выражению И. Репина, «один из перлов Третьяковской галереи») – высшее достижение Остроухова-пейзажиста. Перед нами словно столкнулись две стихии – вода и небо. Широкий изгиб полноводной реки уводит взгляд в глубину полотна, туда, где река делает поворот и «упирается» в низкие дождевые тучи. Узкая полоска земли словно зажата между водой и небом, подчиняясь могучим силам природы. И. Грабарь писал: «В этой картине есть замечательная серьезность, есть какая-то значительность, не дающая картине стареть и сохраняющая ей бодрость живописи, бодрость мысли и свежесть чувства несмотря на все новейшие технические успехи и через головы всех модернистов».

СЕРГЕЙ СВЕТОСЛАВСКИЙ. Из окна Московского училища живописи, ваяния и зодчества. 1878. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Светославский учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у таких выдающихся художников, как Саврасов, Перов и Поленов, и учился хорошо. П. Третьяков замечал: «На сегодня в Московском училище есть несколько талантливых учеников по пейзажу – Светославский, Элерт, Левитан». Представленная здесь картина, первая признанная работа молодого художника, была куплена Третьяковым. Училище живописи находилось в особняке на Мясницкой улице, напротив Почтамта, откуда открывался этот вид с куполами церкви Фрола и Лавра в Мясниках, разрушенной в 1934 году.

ИСААК ЛЕВИТАН. Осенний день. Сокольники. 1879. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Ранняя ученическая работа Левитана проникнута элегическим настроением тихого увядания природы. По извилистой аллее парка, спеша укрыться от непогоды, стремительно идет молодая женщина. Словно наперегонки с ней по серому небу проносятся облака. Темная листва густой зелени парка дана обобщенно, в духе французского пейзажиста К. Коро, работы которого были знакомы и близки Левитану. Фигуру женщины в этом пейзаже Левитану помог написать его товарищ по Московскому училищу Николай Чехов, брат писателя А. Чехова. «Осенний день. Сокольники» стала первой картиной, приобретенной у Левитана П. Третьяковым.

ИСААК ЛЕВИТАН. Березовая роща. 1885–1889. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Главным героем этой замечательной пленэрной картины Левитана становится солнечный свет. Его яркие лучи проникают сквозь нежную листву нарядных белоствольных березок, создавая в пейзаже упоительную игру солнечных бликов на траве и стройных стволах, трепет подвижных зыбких теней. Художник мастерски выстраивает композицию картины, совершенно естественно «расставляя» деревья, «срезая» краями холста верхушки стволов, тем самым передавая свежесть первого впечатления и ощущение случайно схваченного мгновения, что особенно ценилось в картине французскими художниками-импрессионистами.

ИСААК ЛЕВИТАН. Березовая роща. Фрагмент

ИСААК ЛЕВИТАН. Мостик. Саввинская слобода. Этюд. 1884–1886. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Левитан рассказывал своему сокурснику по Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества К. Коровину: «Лежат во дворе дрова – а как их можно написать, какая в них гамма красок! На них горит солнце! Двор уже не кажется пустым и безлюдным – он живет!» Действительно, в этом этюде маленький деревянный мостик через ручей «оживает» в сиянии сиреневых, желтых, зеленоватых цветовых рефлексов. Поразительно умение Левитана передавать различные оттенки молодой, устремленной к солнцу весенней зелени, мягкую вибрацию солнечных бликов на траве и в нежной листве деревьев.

ИСААК ЛЕВИТАН. У омута. 1891. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Мотив для пейзажа Левитан нашел в деревне Затишье Старицкого уезда Тверской губернии. Художнику рассказали связанное с заброшенной мельничной запрудой предание, которое в свое время будто бы вдохновило А. Пушкина на создание поэмы «Русалка», – в этом пруду утопилась девушка, дочь мельника, которую обманул богатый князь. Эмоциональное впечатление художника от этой загадочной и печальной романтической истории словно «разлито» в пейзаже. Низкие серые облака плывут по закатному вечернему небу, на землю опускаются сумерки. Тревожная рябь на поверхности темной воды словно хранит тайну об утопленнице, превратившейся в сказочную русалку. По шаткому бревенчатому мостику с трудом можно перебраться на противоположный берег, где стеной стоит темный лес, словно не пуская путника двинуться дальше.

ИСААК ЛЕВИТАН. После дождя. Плёс. 1889. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина «После дождя. Плёс» – один из лучших образцов настоящего лирического «пейзажа настроения», как понимал этот жанр сам Левитан. В нем эмоциональное переживание художником образа природы «подменяет» собой ее настоящую, «объективную» жизнь, природа воспринимается мастером – а через него и зрителем – только через призму человеческих переживаний. В данной работе настроение отражено в самом состоянии благостной, «умытой» после дождя природы. Такая психологическая, эмоциональная живопись была естественным проявлением тонкой, ранимой души Левитана.

ИСААК ЛЕВИТАН. Вечер. Золотой Плёс. 1889. Государственная Третьяковская галерея, Москва

С высокого волжского берега открывается восхитительный вид на спокойную светлую гладь великой реки. От воды поднимается золотистый туман, окутывая дальний высокий берег. Художник словно приглашает нас медленно спуститься с холма по мягкой траве, все ниже и ниже, к дому с красной крышей, где он снимал комнату. Высокая стройная колокольня светлого храма «осеняет» центр композиции, придавая картине смысловую законченность и эпическое величие. В этом волжском пейзаже особенно остро ощущается то, что Левитан назвал «божественное нечто, разлитое во всем», – величественная и непостижимая гармония всего сущего в мире.

ИСААК ЛЕВИТАН. Вечерний звон. 1892. Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Вечерний звон» – один из самых чарующих, проникнутых молитвенным настроением пейзажей Левитана. Сверкающая лента реки выглядит как граница между двумя мирами. Зритель находится на этом, мирском берегу, завороженно глядя на скользящую по водной глади лодку и сверкающие в закатных лучах солнца купола монастырского храма. Этот монастырь написан художником как манящий образ иного, горнего мира, величественный и прекрасный. Левитан не случайно называет картину «Вечерний звон» – в ней действительно слышится разливающийся над рекой в прозрачном предвечернем воздухе колокольный звон, наполняющий все пространство Божественным покоем.

ИСААК ЛЕВИТАН. Над вечным покоем. 1894. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Левитан работал над этим пейзажем летом 1893 года на озере Удомля близ Вышнего Волочка. Перед нами предстает величественное соединение природных стихий: высокого вечернего неба с тяжелыми сине-серыми тучами, широкой могучей водной глади озера и зеленого островка-пригорка. Среди этого бескрайнего пространства небольшая часовня с заброшенным кладбищем кажется затерянной песчинкой. В часовне горит огонек – напоминание о том, что жизнь продолжается… «Вечность, грозная вечность, в которой утонули поколения. Какой ужас, какой страх!» – восклицал художник.

Левитан очень хотел, чтобы картину приобрел П. Третьяков. Обращаясь к коллекционеру, он писал о том, что в этом пейзаже он выразился весь, со всей своей психикой, со всем своим содержанием.

ИСААК ЛЕВИТАН. Сумерки. Стога. 1899. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Простой деревенский мотив Левитан пишет как величественный вид, в котором передается «таинственное дыхание» земли. Поэтика этого пейзажа близка мироощущению героев рассказа А. Чехова «В овраге», которые верят, что «как ни велико зло, все же ночь тиха и прекрасна, и все же в божьем мире правда есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и все на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью».

ИСААК ЛЕВИТАН. Владимирка. 1892. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Летом 1892 года Левитан жил в деревне Городок по Нижегородской железной дороге. По воспоминаниям художницы С. Кувшинниковой, однажды, возвращаясь с охоты, они вышли на старую, проходящую через широкие поля дорогу. И вдруг Левитан вспомнил, что это за дорога: «Да ведь это Владимирка, та самая, по которой когда-то, звякая кандалами, прошло в Сибирь столько несчастного люда». На основе написанного здесь этюда и был создан один из самых пронзительно-задушевных пейзажей Левитана. Художник наполняет его историческими, песенными ассоциациями. Бесконечная, уходящая к горизонту дорога под тоскливо-пасмурным небом, одинокая фигура путника, могильный крест – мотивы, олицетворяющие у Левитана размышления о жизненном пути и предназначении человеческого бытия. Где-то вдалеке, среди бескрайних полей, виднеется купол церкви – последнее пристанище мятущейся души.

ИСААК ЛЕВИТАН. Золотая осень. 1895. Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Пышное природы увяданье» представлено художником ярко и торжественно. Излюбленный мотив Левитана – лента убегающей вдаль реки – напоминает о длящемся пути человеческой жизни. Река, необозримые дали одетых в золотую листву деревьев, зеленеющие огороды вдалеке – этот вид вбирает в себя все самое характерное, что есть в русской равнине. Листья на хрупких березах тихо шелестят на осеннем ветру – их художник пишет рельефными, подвижными мазками. В пейзаже поразительно соединяются мимолетное, остановленное мгновение и грандиозное, незыблемое величие природы.

ИСААК ЛЕВИТАН. Золотая осень. Фрагмент

ИСААК ЛЕВИТАН. Март. 1895. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Картина была написана в имении Горка Тверской губернии, где Левитан гостил у своих друзей Турчаниновых. Это один из самых мажорных по настроению пейзажей художника. В глубине леса еще царствует зима, лежат нетронутые белосиние сугробы. Но уже тянутся к солнцу тающие в лазурной вышине неба верхушки огромных деревьев, и появились первые проталины на зимней разъезженной дороге. Подтаявшая дорога «приводит» нас к согретому солнечными лучами деревянному дому. Лошадка пригрелась на солнце, сползает снежная шапка козырька над крыльцом… В пейзаже поражает разнообразие приемов работы кистью. Левитан то записывает холст жидкой краской в области неба, то буквально рельефно «взрыхляет» снег на первом плане, давая зрителю почувствовать бесконечную игру света и текущий процесс обновления природы.

ИСААК ЛЕВИТАН. Весна – большая вода. 1897. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Стройный ритм тянущихся к свету из воды хрупких белоснежных стволов берез подчеркивается вертикальным форматом холста. Сиренево-синее небо словно утонуло в воде, и картина весеннего половодья превратилась в таинственное, призрачное видение. В этом знаменитом весеннем пейзаже Левитана есть щемящий, сладостный аромат пробуждения природы, ее наполненности освобожденными от зимней стужи природными соками.

ИСААК ЛЕВИТАН. Озеро. 1898–1900. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В этой картине Левитан, как и в своих лучших волжских пейзажах, обращается к панорамному виду, который помогает показать необъятные просторы русской земли. Картина проникнута эпическим размахом. Работая в монументально-декоративном ключе, Левитан при этом избегает стилизации и метафоричности, создавая убедительный поэтический и светлый образ Руси. Картина осталась незаконченной – работу над ней прервала преждевременная смерть мастера.

ИСААК ЛЕВИТАН. Озеро. Фрагмент

ИСААК ЛЕВИТАН. Летний вечер. 1900. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В одной из последних работ тяжело больного мастера можно увидеть прощальные лирические ассоциации, предчувствие его собственного ухода из жизни. Деревенская дорога убегает вдаль, за околицу, к зеленым полям и торжественно мерцающей в закатных лучах полосе леса. Освещенные солнцем ворота выглядят как своеобразные пропилеи, за которыми царит торжество вечной жизни. «Мне страшно хочется жить, хочется, чтобы жизнь наша была свята, высока и торжественна, как свод небесный», – писал Левитан в конце 90‑х годов. Этим пейзажем художник словно утверждает, что смерть – это не конец жизни, это начало пути к свету.

НИКОЛАЙ БОГДАНОВ-БЕЛЬСКИЙ. Устный счет. В народной школе С. А. Рачинского. 1895. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Богданов-Бельский испытал все тяготы детства без отца. Ему повезло учиться в уникальной школе, которую открыл для крестьянских детей в своем имении Татево Смоленской губернии профессор Московского университета Сергей Александрович Рачинский (1832–1902). В этой образцовой школе работали замечательные педагоги, учили детей по особой методике устному счету. Ученики столпились у доски, решая задачу. Один из мальчиков, видимо, ее уже решил и шепчет Рачинскому ответ на ухо. На первом плане большеглазый любознательный мальчуган, обдумывающий задачу, вероятно, автобиографический образ художника.

НИКОЛАЙ БОГДАНОВ-БЕЛЬСКИЙ. У больного учителя. 1897. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Выходцу из деревни, художнику-передвижнику Богданову-Бельскому была особенно близка тема просвещения крестьянских детей. На картине изображен учитель родной школы художника в селе Татево Смоленской губернии – Аркадий Аверьянович Серяков. Перед нами трогательная сцена, явно подсмотренная Богдановым-Бельским с натуры: босоногие мальчишки пришли навестить больного учителя, принесли ему миски с малиной и земляникой. Скрипка и смычок на стене «рассказывают» о музыкальных интересах незаурядного педагога-подвижника. Главное очарование картины составляют живые образы детей со светлыми простодушными лицами, написанные художником с большим знанием и любовью.