Глава 2
…Он лежит на чем-то очень огромном и круглом, пытаясь изо всех сил обнять это что-то своими маленькими ручонками. Не получается. Зато сверху его поддерживает нечто очень надежное и крепкое. И потому не страшно. И даже радостно. Радостно от того, что весь мир мельтешит перед глазами. От того, что все вокруг переворачивается и скачет.
Вот над головой возникает расчерченный квадратами и осыпанный лампочками-звездочками потолок, а ноги касаются чего-то твердого. Но буквально через мгновение все вертится и крутится и вот перед глазами уже пол, а лоб щекотно упирается прямо в его ворсовое покрытие. Потом вбок. Влево-вправо. И опять назад.
Он слышит заливистый смех. Это смеется он сам. И огромная дружелюбная тень, склонившаяся прямо над ним. Это она заставляет весь мир вертеться. И это она делает так, что весело.
А потом еще какой-то улыбающийся ребенок, смотрящий на него сквозь огромное сверкающее стекло. Сидит на руках у своего хранителя и в приветливо машет ладошкой.
И голос:
— Вот видишь, никогда ничего не надо бояться. Смотри какой ты красивый, когда улыбаешься. Ты ж у меня счастливчик, тебе обязательно повезет, даже если шансов будет один на миллиард, — такой глубокий приятный голос. Голос, которому хочется верить…
Он не помнил облика своего отца. Тот погиб, когда Николаю не исполнилось и пяти лет. Если только по фотографиям, но в семье их было крайне мало. Бойо-старший не любил фотографироваться. А потому папа так навсегда и остался для сына тем самым размытым пятном, таким большим, теплым, с которым всегда очень весело и очень-очень безопасно.
Затем уже, будучи зрелым юношей, он как-то в пылу откровения расскажет матери об этих своих воспоминаниях. Об огромном шаре, о пластиковых и плюшевых игрушках, которые их тогда окружали. Просто хотелось знать, откуда это и когда это было. Мать сначала отшучивалась, но потом вдруг стала какой-то серьезно-озабоченной. Все выспрашивала, какие точно там были игрушки, да какого цвета был потолок, стены.
— Этого не может быть… — наконец со вздохом сказала она. — Это гипермаркет, мы ходили туда, чтобы купить подарков к Новому Году. Мы тогда купили тебе огромный поезд, там были паровозик и вагончики. Помнишь?
— Нет. Ну а кто, кто был тогда со мной? Отец?
— Конечно отец, кто ж еще? Это была детская площадка, ты очень устал и… — мать прервалась и еще раз внимательно посмотрела на сына. — Неужели ты это помнишь? В то время тебе было всего-то годика полтора…
— Я это помню, — и он помнил! Пусть не лицо, но то прекрасное ощущение доброты и заботы, которое нес с собой его отец.
Далее шел огромный провал. В памяти сохранились лишь какие-то обрывки и даже не сцен, а так, нарезки из слайд-шоу. Огромное дерево, река, мальчишка с девчонкой, гладящие собаку…
И следующее воспоминание о детстве относилось уже к тому времени, когда Николай заканчивал третий класс школы. Неприятное воспоминание.
Тогда, чтобы хоть как-то отвадить детей от засилья расплодившихся компьютерных онлайн игрушек, родители соседних домов купили интересные наборы для дворовой игры «Космический воин». Этакий комбинезон, изображавший защитный скафандр космонавта и похожее на настоящее, только выполненное в более мелком масштабе, оружие — винтовку-аннигилятор и лазерный пистолет. Стреляя небольшими порциями света те издавали звуки, почти похожие на всамделишные, и даже требовали постоянной перезарядки. Но главное крылось именно в скафандре, вернее, во взаимодействии скафандра и оружия.
В случае попадания луча на комбинезон, та часть его, которая подверглась атаке, моментально становилась жесткой, сковывая движения. Переставала подчиняться рука или нога, при попадании в живот игрока скрючивало, ну а луч в голову приносил почти реальную смерть — костюм деревенел весь, не оставляя никаких шансов. Говорят, эту штуку впервые применили в настоящей армии. Для тренировок десантных войск. Потом в нее играли взрослые, даже проводились специальные турниры, и вот наконец выпустили специальные наборы для детей «возраста от».
Это было весело. Это было не то что ты со своими товарищами, щедро разбрасывая вокруг себя огненные шары, со сверкающим мечом в одной руке и булавой в другой продираешься сквозь полчища нарисованных монстров-мутантов. Или совершая немыслимые прыжки с крышу на крышу сражаешься с какими-то ребятами (а, может быть, и девчонками) только потому, что их группировка вызвала вас на бой.
Нет, это было совсем другое. Настоящее. Где долгий бег вызывал реальное изнеможение, где в конце концов побеждал не тот, кто успевал раньше кликнуть по мышке или джойстику, а тот, у кого оставалось больше сил на последний рывок или тот, у кого от усталости меньше плясало в руках оружие.
Мальчишек было трудно прогнать со двора. Битва за битвой, дом на дом, двор на двор. Кто сильнее, отчаяннее, точнее.
И вот тот самый день. Генеральное сражение. Финал. Николай, которого ребята с самого начала оставили в засаде, один против троих с соседского двора. И ничего, что нападавшие еле шевелили ногами, их было трое и на любой Колькин выстрел в ответ прилетело бы как минимум два. И застывшие, но полные надежды друзья, которых нельзя подвести.
Соседские его еще не засекли, но кольцо окружения сжималось, а вступать в открытое противостояние было бы глупо. И мысль. Идея. Позади Николая находилась стена с небольшой технической лестницей. Вот если забраться наверх, перескочить стену, а потом зайти в тыл нападавшим… Тогда все может получиться.
И он полез. Только немного не успел. Его заметили.
— Не стреляйте! Он упадет! Мы сдаемся!!! — истошно завопил его давний друг Витька.
Но поздно. Сразу несколько лучей вонзились в скафандр Николая, сковывая его движения. А дальше…
Дальше приближающаяся земля и сильная боль в руке и районе поясницы. Витька, локтями расталкивающий сгрудившихся ребят, родители, врачи. И месяц на вытяжке в больничной палате.
После выписки сражения продолжались, но это уже было совсем не то. Костюмы поменяли, они стали намного толще, будто внутрь напихали ваты, игровую площадку огородили и даже навесили на нее сетку, все защитные редуты сделали из чего-то легко сминаемого, а землю устлали мягкими матами. Так что теперь ни бежать как следует, ни забраться куда бы ни было не было никакой возможности. Да и при попадании комбинезон хоть все еще и продолжал блокировать движения, но уже как-то неохотно, едва-едва. Игра стала пресной и вскоре сошла на нет. А, может быть, просто сами ребята выросли из нее?
И вновь была школа, нелюбимые физкультура и химия с физикой и отчаянное желание стать пилотом космического корабля. Как отец. Матери, конечно, не нравился выбор сына, но, как ни странно, сильно она не возражала. Только все требовала, чтобы он подтянул успеваемость по естественным наукам.
— Какой же ты пилот, если в физике не разбираешься, — шутя приговаривала она, гладя его по голове. Но на кажущемся веселым лице нет-нет, да и пробегала затаенная грусть. Хотя Колька тогда этого не замечал.
По окончании школы дорожки бывших одноклассников разошлись. Николай пошел в армию, на курсы военных пилотов, Витька, тот самый закадычный его друг, что никогда не участвовал в боях на противоположной стороне — в университет.
— Пойдем вместе, ну что тебе с твоей головой в обычном училище делать, — уговаривал он его.
— Хочу летать, как отец. Я ж не виноват, что для этого университет заканчивать не надо, — отшучивался на это Колька. Ему и правда было безразлично, что для пилотирования корабля вовсе не требуется престижного высшего образования.
И, наконец, суровые армейские будни, которые вот уж совсем не хочется вспоминать…
— Подъем, ленивые черти, подъем!
В ушах грохочет язвительный голос Живореза, голова еще спит, а руки уже сами по себе натягивают трико и кроссовки.
— Быстро, быстро. Пора любоваться природой. Отдыхать устали? Сейчас от усталости и следа не останется.
Распорядок. Режим. С утра, как обычно, кросс. Это когда в начале забега ты еще находишься в неком переходном состоянии между сном и пробуждением, а потом резко, без перехода, на тебя накатывается усталость, и ты просто механически переставляешь ноги, хрипя и отхаркиваясь, порой даже не понимая зачем и что ты делаешь.
Тогда он споткнулся. Просто прозевал корягу под ногами. Сильнейшая боль пронзила все тело до макушки. Свело мышцы бедра.
И Живорез:
— Что остановился? Ноженьку больно? Маменькин сынок, быстро в строй!
— Нога…
— Слюнтяй, хлюпик. Сейчас бы за юбочку уцепиться, да?
В общем, все как в классическом фильме. Наезды, нападки, оскорбления, что-то обидное про отца. Болит нога, голова отказывается хоть что-то соображать, обида и ненависть к мучителю. Николай встает в боксерскую стойку.
— О-о! Да этот молокосос возомнил себя бойцом, — смеется Живорез. — Ну давай, покажи на что ты способен!
«Сейчас или никогда, — Николай видит, что инструктор даже не готовится к отражению атаки. Эта звериная морда пока еще даже не верит, что такое может случиться… Налегая плечом, курсант посылает свою правую руку прямо в переносицу своему мучителю. Больно пальцам. Что-то хрустнуло. — Руку, что ли, сломал?»
Мгновение. Инструктор повел плечом. И темнота. Потом его кто-то сильно бьет по щекам. Да, он лежит на спине. Болит голова, а нога… нога — нет. Отпустило. Появляется картинка. Страшное лицо Живореза, с синими подтеками под глазами и подбородком, залитым кровью из разбитого носа.
«Кто это его так? Неужели я?» — проносится в голове.
— Солдат, встать сможешь? — это откуда-то издалека, под мерный шум…
— М-могу п-продолжать д-движение, — язык почти не слушается, но ноги все-таки поднимают тело.
— В санчасть, живо. Курсант Охочий, сопроводить.
— М-могу п-продолжать д-движение.
— После санчасти. Остальные за мной бегом — марш!
Голова плохо соображает, глаза почти ничего не видят, но Николай каким-то внутренним чутьем догадывается, что взвод уже ушел. Ушел, ведомый Живорезом. И что Живорез больше уже никогда не будет доставать его так, как доставал.
— Ну ты дал! Еще бы немного, и ты бы его срезал, — слышится восхищенный шепот Генки. — Идти сможешь? Обопрись.
Ведомый сослуживцем Бойо кое-как добирается до санчасти.
— Что у нас тут? — дежурный врач неохотно откладывает книгу.
— Во в-время прогулки у-упал и ударился головой, — стараясь как можно четче выговаривать слова отвечает Николай.
— Прекрасно, — оживляется доктор. — Из группы Живореза? То есть… прапорщика Борщкова? Так-так… — врач быстро измеряет пульс и светит в глаза крохотным, но достаточно сильным фонариком. — Прекрасно. Вы, молодой человек, проводите больного в палату два, это там, по коридору, после чего можете возвращаться к себе в подразделение, а я пока займусь таблеточками.
А вот в лазарете просто прекрасно. Курорт. Спи, пока не засмеешься, кушай спокойно, а не так, как в курсантской столовой, на «раз, два, три», из которых «раз и два» уже прошло, валяйся на кровати да совершай неспешные прогулки (именно неспешные) в парке. При этом и не болит ничего. Голова вместе с тошнотой прошли уже на второй день, забинтованная рука не беспокоит. В тоже время ребята навещают, так что нескучно. Николай тогда отдохнул за все те полгода, что провел в училище.
— Представляешь, Живорез уже на следующий день остановил нас возле того самого дерева. Ну, где ты его… — восхищенно тарабанил Генка. — Обозвал всех нас маменькиными сынками, встал в стойку и предложил любому потягаться с ним силой.
— Ого!
— Вот именно. Знаешь, сколько вызвалось? Все! Пришлось делиться на тройки. Инструктор против троих курсантов.
— Ну и как?
— Я был в первой… — запнулся Генка. — Потому много рассказать не могу. Помню только, что у Живореза были открыты голова и брюхо. Я вдарил в сторону солнечного сплетения. А вот попал или нет — не знаю… Ну и сильный же он черт! Так та утренняя тренировка и закончилась. Очухались мы все мало-помалу, да и пошли обратно в часть. Хотя после того раза он нас маменькиными сыночками и сосунками больше не кличет.
— И как же он теперь вас величает? — хохотнул Николай.
— По-разному. Хлюпиками, дохляками… У него ведь на это целый арсенал. А еще очень злился, что никто так и не осмелился засветить ему в рыло. «Пердильниками» даже обозвал. Говорит, это та самая точка, в которую и надо было целить.
— Что ж не долбанули?
— Не знаю, как все, а лично я не смог после того, как ты ему фейс подкрасил. Ты ж ему нос сломал, так что ходит сейчас наш Живорез в маске. В общем, выйдешь из лазарета, увидишь.
И дальше все обо всем: кто срезался на зачете, кто что проморгал на тренажере. Приятно слушать новости про себя, но, когда ты как бы отстранен от всего этого кошмара. Одно странно: не смотря на весь тот ад, который устроило для курсантов начальство, желающих подать заявление об отчислении не было.
На третий день в палату заявился капитан Майоров — высокий седовласый мужчина, руководитель группы и по совместительству преподаватель материального обеспечения. Увидев входящего начальника, Николай чуть не выпрыгнул из койки, но был резко остановлен заглянувшим следом доктором.
— Лежи, черт тебя подери. Никаких резких движений.
— Долго ему еще? — поинтересовался капитан.
— Курс реабилитации — неделя. Так что денька четыре я его еще подержу.
— Вот и хорошо, значит, как раз к основным зачетам успеет. Оставите нас вдвоем?
— Да без проблем, — доктор исчез так же быстро, как и появился.
— Ну что, солдат, как самочувствие? — обратился Майоров к Николаю, когда дверь в палату закрылась.
— Нормально, поправляюсь.
— Вот и славненько. Что можете доложить по поводу инцидента?
— Споткнулся, упал…
— А заодно кулаком повредил лицо прапорщику Борщкову. Вероятно, падение ваше сопровождалось еще и небольшим полетом по воздуху. Так что можете доложить?
Ответом было молчание, а еще горечь и обида по отношению к Живорезу: «Вот ведь, накапал, сволочь!»
— Как инициатору драки вам полагается арест суток на десять, и, соответственно, вы не попадаете на зачетную сессию, вылетаете с курса, да и из школы тоже, — металлическим голосом отчеканил капитан. — Что, опять нечего сказать? Не слышу.
— Я не инициировал драки, — Николай со страхом поднял глаза на начальника.
— А кто? Давайте, расскажите мне, как прапорщик первым полез на вас с кулаками, а вы только героически защищались. Я, может быть, даже поверю. Вы ведь считаете меня идиотом?
Бойо отвел глаза. Стало невмоготу. Вдруг захотелось вывалить все, все что накопилось. И про издевательства, и про нечеловеческое обращение. А что? Вылетать, так с музыкой. И если уж руководство друг друга покрывает…
— Я бы хотел ознакомиться с рапортом товарища прапорщика, — вдруг ни с того ни с сего так же твердо, как капитан, заявил Бойо.
— Что?!
— Я желаю быть ознакомленным с рапортом прапорщика Борщкова.
— Так… — теперь уже настала очередь капитана сменить тон. — А с чего вы взяли, что подобный рапорт существует? У меня на лбу написано? Прапорщик Борщков сообщил мне, что во время утренней прогулки вы отстали, он подбежал помочь вам, но вы споткнулись и, падая, ударили его своей головой. Случайно. И более идиотского объяснения я еще не встречал. Так как же было на самом деле? — странно, но при всей той напускной суровости теперь во взгляде Майорова светилось что-то нежное пополам с обычной ребячьей обидой.
— Так и было.
— Значит, все-таки идиот — я. Николай Бойо, сын Николая Бойо, надеетесь, что человек, который обязан жизнью вашему отцу, это проглотит? Хорошо, проглочу. Один раз. Не ради себя, а ради тех трехсот, которые тогда были у меня на борту. Но, надеюсь, что больше этого не повторится. Учтите, второго шанса я вам не дам.
— Мой отец вас?!…
— А вы, типа, этого не знали, — усмехнулся Майоров. — Типа, совсем не в курсе обстоятельств гибели своего собственного отца.
— Там был какой-то корабль, который терпел бедствие. Отец пошел на выручку, но перегрузки оказались слишком велики, и он погиб…
— Я был командиром того терпящего бедствие корабля.
— Вы?! Но вы же…
— Видимо, я забыл доложить вам, что не всегда был преподавателем, — вновь усмехнулся Майоров, но как-то странно. Пытаясь отдать запоздалый долг, что ли. — Когда-то был и я пилотом, и даже командовал пассажирским лайнером. Удивлены? А знаете, как было? Это был обычный экскурсионный рейс с Юпитера, точнее с Ганимеда. Три четверти пути позади, все основные маневры выполнены, публика веселится, делится впечатлениями, осталось только дотормозить и просто приземлиться… Я до сих пор не понимаю, откуда взялся тот мусор и почему наша противометеоритная защита на него не сработала. Попало в силовую установку, корабль лишился энергетической подпитки. Торможение прекратилось, люди оказались в состоянии невесомости, началась паника… Но не это самое главное. Потеряв мощность, мы лишились обогрева. Пара суток — и все банально замерзли бы. Конечно, подали сигнал бедствия, но в ближайшем радиусе не было кораблей, способных за такое ограниченное время прийти к нам на помощь. Вот тут-то и появился тот самый ТДК-39, которым управлял твой отец. Появился будто из ниоткуда, сравнял скорости и замер километрах в двадцати. И никаких ответов на наши запросы, лишь работающий в автоматическом режиме маячок. С помощью спасательной шлюпки мы протянули до транспортника лаг, потом питающий кабель, получили энергию… Так и продержались пятеро суток до прибытия аварийной команды. Пассажиры, конечно, блевали изрядно в невесомости, но это уже так, мелочи…
— А отец? Это вы его похоронили?
— Да, я. В космосе. Согласно его последней воли. Он составил записку перед тем как пошел в тот последний перелет. Сильный, очень сильный человек. Знал, на что идет. Трудно сказать, какие перегрузки он перенес, до меня эту информацию не доводили, но то, в каком состоянии мы нашли его за пультом управления… Это было страшно… И при этом он до последнего управлял кораблем.
— А как он выглядел?
— Как может выглядеть человек после воздействия на него чрезмерных перегрузок? Хреново. Как будто по нему проехался каток, — капитан запнулся, вновь испытующе посмотрел на Николая. — И все-таки он выполнил свой долг. Имея возможность спасти триста человек, он воспользовался ею и осуществил ее. А для этого нужна сила, мужество и еще кое-что в штанах, что отличает мужика от бабы. Про это не говорят, но пилоты на космических трассах — расходный материал, и в случае непредвиденных ситуаций первыми жертвуют именно ими. И именно они должны любой ценой предотвратить и ликвидировать. А ты думал, что вас здесь так просто мурыжат? Из садистских побуждений? Вы должны уметь перенести то, что не сможет никто, выжить там, где выжить в принципе невозможно, и так далее. Уметь дать в морду тому, кто этого, может быть, и не заслуживает. Чтобы предотвратить панику, чтобы овладеть ситуацией. Понятно?
— И часто случаются подобные случаи? — после затянувшейся паузы Николаю было трудно говорить.
— На моей памяти всего один раз. И я очень сожалею, что стал его участником. Но вас всех учат для того, чтобы, может быть, один из тысячи при необходимости смог повторить то, что совершил твой отец, — капитан еще раз оглядел курсанта, отечески подмигнул ему. — Ладно, не вешай нос. Лечись и готовься к зачетам. Скидок из-за твоего отца тебе не будет.
— А мне и не надо… — тихо прошептал Николай, когда дверь за начальником группы закрылась.
Да. Почему-то из всей насыщенной событиями жизни в курсантской школе ярко запомнилось только это. А еще Живорез, заставлявший есть живых дождевых червей и пиявок.
— Пища может выглядеть еще отвратительнее, но это пища, и она поможет вам выжить, — орал он.
Облаком остался и зачет по выживанию, когда курсантов поодиночке выбросили в лесной массив в одном трико, не дав никакого оружия, даже перочинного ножа или хотя бы булавки. Тогда Николай трое суток брел наугад и уже был готов сожрать ящерицу, что пробегала рядом и глупо попалась к нему в руки.
И даже свой первый полет в качестве практиканта Николай вспоминал с трудом. Память стерла многое. Зато остались те ощущения, когда они только-только начинали изучение строения корабля и приступали к тренировкам по пилотированию на тренажерах.
Конечно, детсадовское представление о ракете, представляющей из себя нечто конусообразное и утыканное спереди огромным количеством иллюминаторов осталось в далеком прошлом. Чуть позже Николай распрощался также с мнением о том, что искусственная гравитация внутри корабля — результат работы супертехнологий, и что корабль постоянно летит так, как показано на рисунке, то есть своей передней частью. Нет, этим в курсантской школе его удивить не могли.
В конце концов сейчас уже любой школьник знает, что космический полет к любой точке — это цепь связанных ускорений и замедлений. Что классический перелет состоит из пяти последовательных фаз: взлет, когда двигатели лишь уравновешивают силу притяжения планеты для медленного подъема за пределы атмосферы; разгон или первая стадия полета, когда половину пути корабль движется с постоянным ускорением, обычно — одно «же», чем и достигается та самая искусственная гравитация; затем — маневр, когда корабль поворачивается вокруг своей оси и готовится к торможению (только в этот момент и появляется невесомость); вторую часть пути корабль, собственно, тормозит при все том же одном «же»; и, наконец, медленный вход в атмосферу и посадка. В зависимости от траектории полета, разгонов — торможений может быть несколько, все это весьма доходчиво описано в школьных учебниках по физике за седьмой класс, так что на курсах Николай ничего нового по этому поводу не узнал. Разве что уточнение, что на пассажирских кораблях на каком-то этапе производится коррекция ускорения с тем, чтобы оно соответствовало ускорению планеты прилета. Чисто для того, чтобы обычные люди могли заранее адаптироваться к новым изменившимся для себя условиям.
А если просто полистать историю, то легко разобраться, что подобные полеты стали возможны только после открытия «энергетических полей» и изобретения новых типов двигателей — так называемых «преобразователей Рихарда». И вот тут-то уже все было не так просто.
Если с «энергетическими полями», вобравшими в себя известные ранее электрические, магнитные, гравитационные и прочие поля, плазму, наконец, у обычного обывателя мозг еще как-то, но справлялся, то с тем самым «преобразователем» было глухо. Вот как его действие объяснял один препод, дававший физику «для недоумков» в курсантской школе.
«Представьте себе, что вы съели яблоко, забрались на плот и теперь толкаете его шестом от берега к берегу. Что при этом происходит? Энергия солнца, преобразованная на дереве в плод, поступила к вам в мышцы и теперь преобразовывается в поступательную энергию движения плота. То есть мы имеем вас и дерево как преобразователей энергии. А теперь заменим эту цепочку и переведем свет солнца непосредственно в поступательное движение плота с помощью фотонного паруса».
Вот так, просто и «для дураков». Таким же способом можно объяснять электрический ток, заменив проводники трубами, а направленное движение заряженных частиц — водой. Похоже да негоже. Поэтому единственное, что было понятно из всех этих объяснений, так это то, что энергетические поля существуют везде, емкость их огромна, а «преобразователь Рихарда» может практически без потерь перевести их из одного состояния в другое. Человечество изобрело идеальную машину — не имеющую никаких движущихся частей и питающуюся непосредственно из окружавшего ее пространства.
Вот только размеры самой машины… Минимальный диаметр — более десяти метров при паре метров в высоту. Так что использовались они только на крупных объектах (для обычного легкового автомобиля немного не подходили).
Николай как-то пытался детально разобраться во всех этих процессах, даже набрал в свою электронную библиотеку соответствующую литературу, но распорядок дня в курсантской школе, плотно насыщенный учебой и тренировками, заставил его отказаться от этой гиблой затеи. Оставалось только принять на веру то, что он видел собственными глазами. Корабль, оснащенный пресловутыми «преобразователями», не имея на борту никаких запасов топлива, передвигался из точки «А» в точку «Б» легко и просто и с любым ускорением.
В строении же корабля наибольшее удивление у Николая вызвала его модульная конструкция. То есть когда имелся некий «силовой блок» состоящий из двигателей и командного отсека и прочие надстройки, которые просто монтировались непосредственно на него. Судно имело вид многоэтажного здания, где на первом этаже были «преобразователи Рихарда», на втором — рубка, на третьем и последующих — любая полезная нагрузка, состоящая по выбору хоть из грузовых отсеков, хоть из респектабельных пассажирских кают. И никаких пилотов в носу корабля. А именно сразу за двигателями, в непосредственной от них близости.
А еще восприятие ускорения. Пол — горизонтален, ускорение (в основном) вертикально, но на стене сразу за пультом пилота располагаются экраны внешнего обзора, которые транслируют изображение неба, снятое с камер, установленных на носу (или корме) корабля. Происходит обман зрения. Кажется, что ты летишь вперед, в сторону этих самых экранов, но при смене режима движения нагрузки возникают не по оси грудь-спина, а по оси голова-ноги. Хотя все это довольно легко объяснимо, и надо просто привыкнуть к разнице между зрительным и вестибулярным ощущениями.
А дальше было окончание училища и работа в качестве второго пилота. В основном, на линиях Земля-Луна-Марс, реже — Юпитер или Сатурн. Затем сдача экзаменов и продолжение работы, только уже в качестве первого пилота. Окончательный уход из пассажирского движения в грузовое. И опять работа, только в так называемое «одно лицо» — это когда на корабле всего один человек — он и пилот, и навигатор, и командир — все в одном флаконе. Рост по служебной лестнице и нарастающие усталость и разочарование. Работа пилота оказалась не таким уж радужным и красивым занятием. Обычная нудная рутина.
Все в пределах Солнечной системы, все пути обкатаны и перекатаны. Хотя были и исключения. Например, полет на астероидный пояс или высадка очередной экспедиции на Плутон.
А еще запомнилась первая ручная посадка в один из грузовых терминалов Луны. Все началось еще на Марсе, когда на корабле Николая отказал один из датчиков — так, ничего особого, вот только дублирующая система «дала дуба» как раз перед прилунением. Именно тогда парень понял, что посадка вручную на тренажере весьма отличается от того, что происходит в реальности. Скажем так: он просто сдрейфил и из-за своего зажатого состояния несколько раз «дал козла», а затем просто рухнул на посадочную площадку.
— Это что, твоя первая ручная? — поинтересовался тогда начальник терминала. — Я уж подумал, ты мне тут все к чертям разнесешь.
— Первая. Труханул малость.
— А летаешь долго?
— Лет пять.
— И первая аварийная?! Ну ты счастливчик!
Потом были и другие нештатные ситуации. В конце концов выработалась привычка и на них. Но «Счастливчик» — это прозвище к нему так и закрепилось.
А хотелось большего. Ведь объявлялись же наборы в экспедиции к соседним звездным системам. Николай тоже подавал заявки, но все как-то мимо, пока не услышал о совсем уж новом проекте. Так называемом «корабле сверхвысокой скорости».
Поговаривали, что это — что-то совсем за пределами понимания, кроме того, явный билет в один конец, но Бойо было все равно. Лишь бы выбраться из того болота, в котором он оказался. Кроме того, Николай не был женат, а мама… На то она и мама, чтобы все понять и простить.
Удивительно, но на эту свою заявку Николай получил официальное приглашение прибыть в отряд для прохождения подготовки. А по прибытии на место первым делом был вызван к некоему Виктору Карловичу Брылееву.
Имя резануло слух, сначала показалось, что это просто совпадение, однофамилец…
— Витька, черт возьми! Ты то как здесь?
Начавший лысеть, раздобревший, но это действительно был он — его давний друг из школьного детства.
— Узнал, вражина, узнал… Сколько ж лет прошло?
— Двенадцать…
Они крепко обнялись, Виктор пригласил присесть, на журнальном столике мгновенно образовалась бутылочка коньяку.
— Выпьешь?
— Вообще-то, не пью, но по такому случаю вмажу, — махнул рукой Николай. — Ты, я смотрю, большим начальником стал.
— Могу тоже сказать и о твоих полетах. Наслышан, наслышан. Твое начальство только через приказ министерства тебя и отпустило.
— Значит, будем вместе. Чем займемся? — Колька отхлебнул коньячку, посмаковал вкус. Да, дружбан действительно неплохо устроился.
— В программе открытие новых миров. К звездам полетим.
— Куда? В район Центавра или Барнарда? Или сразу на Сириус?
— Может быть, и подальше. Ты слышал, тут математики новую теорию мира изобрели. Про нелинейность пространства. Ну что наш мир похож на скрученную и перепутавшуюся трубку. Есть клубок, и чтобы доползти от его начала в конец, находясь внутри, жизни не хватит, а вот если знать, что где-то пространства соприкасаются и прогрызть дырочку… Пять минут или шесть секунд, что тебе больше нравится. Теория, конечно, не нова, но недавно удалось вычислить эти самые точки соприкосновения и условия, при которых переход будет возможен. И первые эксперименты уже дали положительный результат.
— Знаешь, помню, ты и раньше любил фантастику, — засмеялся Колька. — Но чтоб до такой степени… Про скрученную трубку слышал, про дырки, которые можно в ней прогрызть — тоже, но, чтобы это кому-то удалось… Ты не шутишь?
— Это не дырки. Предложено называть их «точками перехода» или просто «переходами». Это как воронка. Требуется абсолютно точно подойти к ней с определенного курса и, так сказать, «попасть в яблочко», а еще скорость…
— А скорость, как поговаривал старик Однокамушкин, не иначе, как световая. При наших одном «же» на один разгон не меньше года уйдет.
— Да, именно по Эйнштейну и именно световая. Только с одним маленьким «но». Относительно чего эта самая скорость? То-то. Так что скорость будет везде разная и весьма далекая от того, что ты там себе возомнил. И, опять же, проблема: для плавного перехода требуется очень и очень высокая точность. Небольшое отклонение — и при вхождении в область на объект действуют огромные перегрузки, ну а при еще большем отклонении — просто мимо.
— И у вас получалось?
— Я же сказал: пара удачных экспериментов. С автоматическими зондами. Переход практически мгновенный, только вот зонды на выходе от перегрузок рассыпались. Точность нужна, особая точность. Это приблизительно, как расстояние от Земли до Луны измерить с точностью до миллиметра. Но над этим уже работают. Не волнуйся, все будет.
Они некоторое время посидели молча. Выпили еще коньячку. Идея побывать там, где никто и никогда еще не был, полностью завладела разумом Бойо. Еще бы! Первым! Шанс, который выпадает лишь раз в жизни. И было страшно, страшно упустить ту счастливую птицу удачи, которую уже практически словил за хвост.
— А ты-то с какого боку здесь? — Николай с сомнением посмотрел на своего друга.
— Я по координации. Буду принимать участие в вашем обучении, — Витька также посмотрел в сторону товарища и неожиданно расхохотался. — А ты что думал, с гением сидишь? Винтик я, просто винтик во всей этой машине… — и, как-то разом посерьезнев, добавил. — Мне тут мое начальство передало… Спросить, что ты знаешь про полет своего отца… Ну тот, последний… И вообще, остались ли какие его записи у вас, в семье…
— Так меня сюда из-за отца?!
— Нет, тебя сюда из-за тебя. Но пойми, не все так просто. Не мог тогда твой отец до пассажирского рейса обычным способом добраться. Он же практически был на другом конце, по другую сторону от Солнца. Это был переход. И он прошел через него. И сделал он это сознательно, прекрасно понимая последствия. Но откуда он мог знать о существовании такой возможности? Может быть, что в личных архивах сохранилось? — голос Витьки вдруг стал вкрадчивым и вместе с тем будто извиняющимся. — Ведь даже само появление твоего отца на Земле и то загадка.
— Хотите в очередной раз покопаться в грязном белье нашей семьи?
— Если хочешь, пусть это будет выглядеть так. Твоя мать сказала, что полностью согласится с твоим решением.
— Мой отец умер, ты понимаешь — умер! Он спас людей, что вы все никак не отстанете от него?
— Он не только спас людей. Разгадывая загадку его перемещения, сейчас мы имеем стройную теорию переходов. Теорию, которая может быть поможет нам проникнуть в тайны Вселенной. А тебе — выйти за пределы Солнечной системы. Я понимаю, это больно. Сам недавно потерял родителей и поверь, перегрыз бы глотку каждому, кто попросил бы меня о том же, о чем прошу тебя я. Так что никто не требует от тебя немедленного ответа, ответа вообще и тем более согласия. Ты уж извини меня. Забудем, хорошо?
Витька подлил конька. Они выпили. Дальше разговор не клеился. В конце концов Николай ушел.
Только спустя полторы недели он дал положительный ответ…
