Я комнату снимаю на Сущевской. Успел я одиночеством пресытиться, и перемены никакой существенной в квартирном положеньи не предвидится. Стучит,     стучит моя машинка пишущая, а за стеной соседка,               мужа пичкающая, внушает ему сыто без конца, что надо бы давно женить жильца. А ты,     ты где-то,            как в другой Галактике, и кто-то тебя под руку галантненько ведет —       ну и пускай себе ведет. Он тот, кто надо,             ибо он не тот. Воюю.    Воевать — в крови моей. Но, возвращаясь поздней ночью,                            вижу я, что только кошка черно-бело-рыжая меня встречает у моих дверей. Я молока ей в блюдечке даю, смотрю,     и в этом странном положеньи одержанная час назад в бою мне кажется победа пораженьем. Но если побежден, как на беду, уже взаправду,           но не чьей-то смелостью, а чьей-то просто тупостью и мелкостью, куда иду?      Я к матери иду. Здесь надо мной не учиняют суд, а наливают мне в тарелку суп. Здесь не поймут стихов моих превратно, а если и ворчат —             ворчат приятно. Я в суп поглубже ложкою вникаю, нравоученьям маминым внимаю, киваю удрученной головой, но чувствую —           я все-таки живой. И мысли облегченные скользят, и губы шепчут детские обеты, и мучившее час тому назад мне пораженье кажется победой…