Я только внешне, только внешне по этой пристани хожу и желтоватые черешни бросаю в воду и гляжу. И вспоминаю встреч недолгость, и расставания недобрость, и уходящий силуэт, и голос: «Больше силы нет…» Брожу я местной барахолкой и мерю чьи-то пиджаки, и мне малиновой бархоткой наводят блеск на башмаки. Устроив нечто вроде пира, два краснощеких речника сдирают молча пробки с пива… об угол пыльного ларька. Потеют френчи шерстяные, и то под небыль, то под быль головки килек жестяные летят, отвергнутые, в пыль. И я сдеру об угол пробку, но мало в этом будет проку, и я займусь рыбацким делом — присяду с тем вон добрым дедом на шелушащемся бревне, но это не поможет мне. Сниму ботинки и, босой, пойду высокою травою и маленький костер устрою за той лесистою косой. Сижу, трескучий хворост жгу, гляжу на отблесков свиванья, с тобою нового свиданья устало, обреченно жду. И кажется — так будет вечность. Пока дышать не разучусь, я никогда с тобой не встречусь и никогда не разлучусь.