Итак,    живу на станции Зима. Встаю до света —                нравится мне это. В грузовике на россыпях зерна куда-то еду,          вылезаю где-то, вхожу в тайгу,          разглядываю лето и удивляюсь,          как земля земна! Брусничники в траве тревожно тлеют, и ягоды шиповника алеют с мохнатинками рыжими внутри. Все говорит как будто:                   «Будь мудрее и в то же время          слишком не мудри!» Отпущенный бессмысленной тщетой, я отдаюсь покою и порядку, торжественности вольной и святой и выхожу на тихую полянку, где обелиск белеет со звездой. Среди берез и зарослей малины вы спите,       партизанские могилы. Есть магия могил.            У их подножий, пусть и пришел ты, сгорбленный                            под ношей,— вдруг делается грустно и легко и смотришь глубоко и далеко. Читаю имена:            Клевцова Настя, Петр Беломестных,            Кузьмичев Максим,— а надо всем          торжественная надпись: «Погибли смертью храбрых за марксизм». Задумываюсь я над этой надписью. Ее в году далеком девятнадцатом наивный грамотей с пыхтеньем вывел и в этом правду жизненную видел. Они, конечно, Маркса не читали и то, что есть на свете бог, считали, но шли сражаться            и буржуев били, и получилось,         что марксисты были… За мир погибнув новый, молодой, лежат они,        сибирские крестьяне, с крестами на груди —               не под крестами,— под пролетарской красною звездой. И я стою с ботинками в росе, за этот час намного старше ставший и все зачеты по марксизму сдавший, и все-таки, наверное, не все… Прощайте,        партизанские могилы! Вы помогли мне всем, чем лишь могли вы. Прощайте!        Мне еще искать и мучиться. Мир ждет меня,           моей борьбы и мужества. Мир с пеньем птиц,            с шуршаньем веток мокрых, с торжественным бессмертием своим. Мир, где живые думают о мертвых и помогают мертвые живым.