Антанас Суткус, великий литовский художник-фотограф, со свойственной ему душевной щедростью сделал заслуженный комплимент Альгимантасу, сказав, что он «еще фотограф». Я сам почти никогда не фотографировал знаменитостей, за исключением Марчелло Мастрояни и Виктора Шкловского, потому что примелькавшиеся лица мне казались менее интересными, чем лица людей, которых в их жизни фотографируют лишь для паспортов. Но Альгимантасу в лучших портретах книги удалось показать нечто, что никто не увидел до него на этих замученных фотографами жертвах собственной популярности.

Именно поэтому, когда я увидел портрет Ахеджаковой Альгимантаса, у меня сразу родилось новое стихотворение, подсказанное этим портретом. Он открыл, что в этой замечательной актрисе есть та трепетная детская неуверенность в себе, которая является доказательством неслучайности ее призвания, гораздо большая, чем самоуверенность, лишенная священных сомнений.

Портрет Беллы Ахмадулиной, которую иногда сильно огламуривают, сделан Альгимантасом в трагическом ключе. Некоторые поклонники, упиваясь тонкостью ее поэзии, забывают о том, что при всем ее лиризме и отсутствии так называемой «злобы дня в стихах» она совершила немало смелых гражданских поступков, в частности навестив академика Сахарова в Горьком, поддержав его в трудные годы ссылки, на что мало кто осмеливался. Я напомнил им об этом.

Скупой, но выразительный портрет Н.П. Бехтеревой – достойной внучки великого деда, поставившего правдивый диагноз сначала Ленину, а потом Сталину, за что он, возможно, поплатился жизнью, навеял вот такие мои размышления:

Академик Жорес Алферов не принадлежит к тем людям, которые с легкостью меняют свои убеждения, и не сдал своего партбилета, потому что он когда-то вступал в партию не для карьеры, а по убеждениям. Ну что же, можно уважать человека за постоянство, которое, в его случае, совсем не похоже на чье-то догматическое упрямство или оправдывание сталинских преступлений. Он остался верным не антисоциалистичной зачастую практике нашего социализма, а его благородным в замысле идеалам, которые неотделимы до сих пор от алферовской нравственности. Наш социализм внутри отдельно взятой страны, увы, – не получился. Но в некоторых отдельно взятых людях, как Алферов, и во многих шестидесятниках, которых мы безвозвратно потеряли, социализм все-таки состоялся. Таков Алферов. Таков великий гематолог Андрей Воробьев, уволенный с поста министра здравоохранения РФ Ельциным, которого он столько раз спасал. Таков мой друг проектировщик Братской ГЭС Алексей Марчук. Жаль, что их нет в твоей книге, Альгимантас.

Олег Басилашвили не принадлежит к разбитным Актер Актерычам. Он настоящий интеллигент до мозга костей. Гражданин, выступающий за сохранение совести, которую не может подменить ни одна конъюнктурная идеология. Он привносит эту убежденность во все свои роли, даже в роль Воланда. Фотоаппарат Альгимантаса почувствовал и это.

К такой же плеяде актеров с гражданственной жилкой относится и Петренко, чей диапазон так широк – от Распутина до не менее блестяще сыгранной роли рабочего в «Двенадцати» Никиты Михалкова. Я позволил себе историческую фантазию, представив себе историю России, что случилось бы, если бы на месте Распутина в 1914 году оказался бы сыгравший впоследствии его роль Алексей Петренко.

Появление в этой книге нового, изменившегося Бориса Гребенщикова немножко навело меня на грустные мысли, но они уступили чувству благодарности этому поэту-певцу за то, что он после стольких перетурбаций все-таки сохранил свою, хотя и трансформированную временем, единственность.

Б.Г.

У Зураба Церетели много завистников и недоброжелателей. Я их не люблю гораздо больше, чем его некоторые неудачные проекты. Мне далеко не все нравится в том, что он делает. Но меня мои недоброжелатели называют самовлюбленным человеком, а между тем я сам признался, что 70 процентов написанного мной – это искренний хлам. Когда человек работает буквально на износ, то высокий процент шлака неизбежен. Тем не менее нельзя забывать, как Зураб изначально талантлив и трудолюбив, как он некогда изменил все Черноморское побережье своими мозаиками, которыми все когда-то наперебой восхищались, и некоторыми его монументами и картинами тоже. Портрет его безвременно ушедшей жены, – это, по-моему, шедевр. У него есть одна лучше другой на грузинские темы и картины в музее на Пречистенке, и своеобразнейший барельеф Андрею Вознесенскому. Я до сих пор считаю, что самым лучшим проектом памятника Окуджавы был именно церетелевский, где так ностальгически использованы мотивы тбилисских улиц, переходящих в арбатские, но члены жюри проголосовали против него – бьюсь об заклад – только потому, что автором был Церетели. А сколько он сделал для других художников – за это ему самому памятник надо поставить при жизни. Его широта и щедрость по отношению к другим неисчерпаемы, и это тоже надо ценить. Так, например, он по первому моему полуслову подарил для моего музея авторскую копию памятника Булату. Но далеко не всегда ему платили благодарностью. Его дом в Гульрипше (Абхазия) был варварски разрушен и разграблен, как, впрочем, и мой, хотя он делал все, чтобы абхазцы и грузины нашли все-таки общий язык и помирились.

Никогда не забуду, что когда я никого не мог уговорить сделать выставку павлодарского самородка Александра Бибина, чьи картины вы можете увидеть в моем переделкинском музее-галерее, то только Зураб, отложив все дела, взялся за это. Альгимантас многого, о чем я говорю, не знал, но почувствовал это с фотоаппаратом в руках.

А вот тут Альгимантас догадался, что внутри главного режиссера Театра Ленинского комсомола Марка Захарова прячется до сих пор не раскрывшийся великий актер.

Добрый фотоаппарат Альгимантаса уловил и лучащуюся доброту композитора Андрея Петрова.

Альгимантас почувствовал Даниила Гранина так, как будто он не меньше лет, чем я, был его другом.

Есть один режиссер, физиологической талантливостью которого я давно восхищаюсь. А вот с его совестливостью большие проблемы. Как хорошо, что у Эльдара Рязанова все совпало.

Эльдар Рязанов

Альгимантас снял Михаила Калашникова без иконостаса регалий, по-домашнему. Я разговаривал с Калашниковым несколько лет назад и был приятно поражен его личной скромностью и тем, с каким уважением и знанием он говорил о русской поэзии.

Я задал ему всего один вопрос и насколько мог точно зарифмовал его ответ:

По-моему, это хороший конец для предисловия, Альгимантас?

Если даже самый знаменитый оружейник на Земле все-таки такой идеалист, – а я это слово люблю, именно потому что оно происходит не от слова «идеология», больше подходящего к понятию зооклетки, а от слова «идеалы», воплощающего достоинство и свободу, то нам и Бог велел, не правда ли?

А может быть, после этой книги о знаменитостях сделаем когда-нибудь или вдвоем или втроем с Антанасом книгу и одновременно всемирную фотовыставку-путешественницу «Те, кого фотографировали только для паспортов»?