Глава 1

Что позволено Юпитеру?

Зима в Петербурге ужасна, но даже ее свинцовые тучи над головой и пронзительный ветер с залива ничтожны по сравнению с тяжестью и гнетом белых ночей. Это время, когда исчезают границы и тени, и больше нет тайн и личной жизни. И невозможно спрятаться и скрыться под дружеской защитой ночи — все на виду, и все равны под низким, светлым небом держать ответ за сокровенное…

Александр Николаевич Романов, цесаревич и наследник российского престола, в который раз с тоской взглянул на белое пятно окна. Он лежал на спине, запрокинув голову, и смотрел в перевернутый мир.

— Саша, ты весь дрожишь, — донесся до него шепот Ольги — его прекрасной возлюбленной и фрейлины императрицы.

Ольга обвила руками его голову, утопила его лицо в ароматных нежнейших кружевах ручной работы, украшавших ее ночное неглиже.

— Оленька, мне страшно, мне все время чудится, что мы не одни. И еще этот свет — он никогда не кончается, он как будто следит!..

— Саша, милый, здесь нет никого! Только ты и я. И наша любовь. Ты просто немного устал от обязанностей, которые государь возложил на тебя…

— Обязанности! Долг! А где же я? Где мои желания, мои чувства? Зачем мне то, что разлучает нас с тобой? Почему я должен пренебрегать твоей красотой во имя какой-то абстракции? Я люблю тебя и хочу быть с тобой!

Александр смутился — кажется, он был слишком резок и напугал Ольгу. Александр потянулся к ней, поймал ее тонкие пальцы в ладонь и стал осыпать их нежными поцелуями, медленно поднимаясь от перламутра ногтей все выше и выше по мраморной коже ее руки.

— Я бы хотела уехать с тобой, — просто сказала Ольга. — В Польшу, в Европу, туда, где мы сможем жить, не опасаясь за нашу любовь.

— Я не менее тебя же чаю этого, — кивнул Александр, с неохотой отрываясь от своего сладостного занятия. — Ты знаешь, друг мой, как претит моей душе обещанная мне корона, и кажется, что она уже сейчас точно обруч сдавливает голову. Мне так трудно отвлечься, и даже здесь, в твоих покоях, я не чувствую себя совершенно свободным от будущего!

— Ты как будто недоволен мною?..

— Я недоволен лишь тем, что должен расставаться с тобою каждое утро. И я даже толком не знаю, утро ли это.

Александр уткнулся головой в ее колени. Ольга наклонилась над ним и ласково пригладила его чуть влажные волосы. Александр вздохнул и затих. А Ольга заговорила — медленно-медленно, словно загадывала судьбу.

— Мы всегда будем вместе. И никто, и ничто не сумеют разлучить нас. Мы с тобою друг другу даны Небом, и оно благословит нашу любовь перед Богом и перед людьми…

Вот уже год ночь за ночью Александр II проводил в ее комнате. Эти посещения, как и сам роман наследника, ни для кого не были тайной, но их обычность для двора доводила Александра до исступления. Ему казалось, что он познал блаженство подлинной страсти. И то небрежение и понимающие улыбки, коими сопровождалось любое появление Ольги в ассамблеях и на приемах, оскорбляли и бесили наследника. Он всеми силами старался доказать особенность своих отношений с польской принцессой, и преуспел в этом рвении настолько, что сам с головой увяз в амурной драме и заставил встревожиться императора. С некоторых пор Александр стал рассеян, заметно нервен, и обеспокоенный его поведением государь велел с особым пристрастием следить за каждым шагом наследника.

Александр вообще по натуре был чувствительным. Он, видимо, унаследовал эту склонность к романтическому от матушки, в православии признанной как Александра Федоровна, но сохранившей немецкую предрасположенность к мистике и волшебным сказкам. И поэтому его живой ум, возбужденно отзывавшийся на все возвышенное, так счастливо и легко воспринял идеалы и настроения придворного наставника наследника — поэта и сибарита Василия Андреевича Жуковского.

Сам когда-то испытавший на себе немало несправедливостей, Жуковский прекрасно понимал гнетущую тяжесть долга и необходимости следовать чуждым душе уставам и уложениям. Причиной тому была двусмысленность его незаконнорожденного происхождения. Записанный сыном обедневшего дворянина Жуковского, приживала в доме своего настоящего отца, видного придворного Бунина, Василий не мог на равных общаться со своей крепостной матерью, хотя всегда любил ее нежно и глубоко. При дворе хорошо знали и другую личную драму Жуковского, рожденную свойственными времени предрассудками. Его любовь к сводной племяннице Маше, отвечавшей поэту взаимностью, объявили неблагоразумной и волею матери девушки разрушили чувство в самом его благородном и пылком расцвете.

Спокойный, порой медлительный, всегда располагающий к себе Жуковский был прямой противоположностью отца-императора — властного политика, изощренного в лицедействе и тяготеющего к прусскому военному орднунгу. Поэт, сам плохо переносивший кабалу распорядка, пришелся по душе первенцу Николая Павловича. Александр обожал праздники и веселые игры. Он знал наизусть правила проведения парадов и смотров и всем этим страшно увлекался. Но ровно до тех пор, пока военное дело оставалось игрой, правила и механизм которой еще хранят аромат новизны для пытливого исследователя. А едва игра превращалась в реальность, она теряла для наследника свое очарование, и цесаревич начинал тяготиться ею, как обузой.

Жуковский видел в этой легкомысленности наследника склонность к гуманитарному и поэтому изначально, принимая должность воспитателя при Александре, оговорил перед императрицей приоритет наук художественных над военными и техническими. Жуковский развивал в Александре умение мыслить о чувствах и внушал уважение к незыблемым основам разумного государства — неприкосновенности личности, порядочности, равенству. С его легкой руки цесаревич научился ценить поэзию и литературу и сам приобрел известное изящество слога.

Николаю же все эти тонкости в воспитании наследника престола казались неуместными. Он требовал от Жуковского уделять больше внимания укреплению в Александре духа преемственности трона и государственного умонастроения. Николай был и сам прагматичен во всем — в том числе и в отношениях с женщинами, и настоятельно требовал от наследника подобной рассудительности и готовности к самопожертвованию чувствами во имя высшего предназначения — власти и государства.

За два года до этого император отправил обоих — наследника и воспитателя — в путешествие по России, из которого Александр возвратился в Петербург почти обновленным — он возмужал и посерьезнел. В его рассуждениях появилась мудрость будущего правителя нации, и смягченный этими переменами государь снисходительно воспринял даже заступничество сына за декабристов.

Однако, как показали дальнейшие события, ослабление надзора за наследником оказалось преждевременным. В тот момент по настойчивой просьбе, исходившей из Варшавы, императрица приблизила ко двору Ольгу Калиновскую. Поначалу Николай был этим решением недоволен — бывшее польское королевство всегда оставалось для него напоминанием о самых неприятных событиях его царствования. Но советники, и тот же Жуковский, со временем сумели убедить императора, что жест доброй воли — появление при дворе юной польской принцессы — позволит ему выглядеть в глазах западных держав человеком, не помнящим зла, и хорошим дипломатом. Но уже через несколько месяцев Николай пожалел о своем мягкосердечии.

Польская красавица сразу же покорила сердце Александра, и наследник буквально потерял голову. Он стал заметно манкировать делами государства, его обычная мечтательность превратилась в рассеянность, и все его мысли крутились только вокруг одной планеты — Ольги Калиновской. И подобного пренебрежения к своему долгу наследника император вытерпеть не мог. Николай стал намеренно приближать Александра к решению тех государственных вопросов, которые обычно обдумывал и решал единолично. За цесаревичем неотступно следили десятки глаз, и практически каждый шаг сановного сына был известен императору. И поэтому желание влюбленных уехать и всему вопреки обвенчаться в Европе, высказываемое ими не раз наедине друг с другом, приводило Николая в крайнее негодование. Он уже с раздражением подумывал отослать Ольгу обратно, но императрица и Жуковский, потворствовавшие человеческим слабостям наследника, всячески удерживали Николая от столь решительного шага, который, как они были уверены, мог привести только к одному — к катастрофе в душе наследника и, возможно, к окончательному разрыву отношений между отцом и сыном.

Александр остро чувствовал настроение окружающих, но его тяга к Ольге оказалась сильнее разумных доводов матери и воспитателя и угроз отца. Ольга затмила весь свет — Александр всюду видел одну ее. Он задыхался от нежности, чутко улавливая ее щебет в гомоне светской болтовни фрейлин. Он восторгался ее изяществом и прелестной фигурой. Он сравнивал с ней каждую даму на балу или официальном приеме и не находил в других представительницах прекрасного пола очарования и притягательности, хоть сколько-нибудь сравнимых с тем, что излучала прекрасная полячка. И с трепетом юноши мучался в ожидании вечера, когда, вырвавшись из дворцовых тенет, он приходил в комнату Ольги и падал в ее объятия, погружаясь, как в омут, в любовную негу.

Александр и сам был умелым любовником, но Ольга имела над ним власть необъяснимую, почти колдовскую. Она заставляла его забыться на ложе любви, отрешиться от сдержанности и благоразумия. И Александр учился у нее всецело отдаваться желанию — его страсть казалась неутолимой, под стать ее пылкости. И самым страшным был миг расставания — каждый раз Александр уходил от Ольги, превозмогая великую боль, словно отрывал от сердца самую большую, свою лучшую часть. И только одно лекарство могло облегчить его участь — войти вечером в комнату, ставшую приютом их любви, и снова окунуться в мир грез и неземного блаженства. Ощутить тепло и истому, в которых растворялось все — суета сует и прочая суета… «И плыть по воле волн, по воле Рока навстречу райским берегам любви!..».

* * *

Александр не успел застегнуть воротник на мундире, как ударили в крепости. Пушечный выстрел долетел до дворца вязким облаком и переполошил ворон на площади. Густая черная стая дружно снялась с мостовой и, обкаркав Зимний, устремилась в сторону Невского. Александр вздрогнул, ногти противно скребнули по гербу на верхней части пуговицы. Умиротворение и благость сняло как рукой. Цесаревич вздохнул. Боже, как кратко, как хрупко счастье! Он боялся оглянуться, но чувствовал, что Ольга там, на постели, тоже замерла в ожидании неизбежного расставания. А она так всегда хороша по утру — томная, нежная и еще соблазнительнее, чем ночью!

Александр одернул мундир и бросил взгляд в зеркало на туалетном столике. Подтянутый и строгий в кителе прусского образца, он даже самому себе показался чужим. Что же говорить об Ольге, в глазах которой — он уловил ее отражение в зеркале — застыло столько неизбывной тоски и страдания. «Ольга! Ах, Ольга!.. Любовь моя, мука моя крестная, ангел небесный, богиня ночного огня!..» Александр не додумал строчку — на глаза попался билет с золочеными вензелями и виньетками, приглашение на бал к графу Потоцкому. Кровь бросилась ему в голову.

Александр потянулся за билетом — хотел смять, изорвать этот атласный клочок бумаги, но усилием воли сдержался. Он старался погасить ревность, от которой перехватило горло. Александр знал, что Потоцкий недавно отстроил новый особняк на набережной Фонтанки и в ознаменование этого события устраивал бал-маскарад, коих был превеликий мастер и любитель. Его балы стали чрезвычайно популярны у светской молодежи, и мысль о том, что Ольга — украшение этого бала — будет блистать и вальсировать в окружении других мужчин, едва не вывела наследника из равновесия. Александр задержал дыхание, глубоко вдохнул и сказал ровным, чужим голосом:

— Ольга, я хочу поговорить с вами…

— С вами? Что это значит, Саша? Чем я вдруг стала тебе не мила?

— Ты собираешься на маскарад? — смягчился цесаревич — он всегда уступал под этим взглядом, полным любви и бесконечной преданности.

— Да, я обещала Наташе…

— Опять эта твоя Репнина! Репнины окружают меня повсюду — здесь, в твоей комнате, в моем кабинете! Ты знаешь, что ее брат приставлен ко мне адъютантом?

— Но Саша, милый… — Ольга плавно соскользнула с постели и подбежала к цесаревичу, обняла его за плечи. — Наташа не враг нам. Она — единственный мой советчик и помощник. И брат ее, как я наслышана, весьма порядочный и верный человек. Да и разве бы я посмела отправиться на бал без подруги, которая будет мне и свидетелем, и защитой!

— Но я бы хотел провести этот вечер с тобой!

— Я боюсь, что император станет гневаться — мы и так слишком много времени проводим вместе!

— При чем здесь мой отец?

— При всем, Сашенька! Я так боюсь его немилости…

— Я никому не дам тебя в обиду!

Ольга прижалась к нему, и Александр снова почувствовал, что слабеет, а потому спросил ее холодно, словно продолжая испытывать:

— И ты собираешься танцевать?

— Если ты позволишь….

— Позволю, — его голос дрогнул.

— Мне грустно думать, что мы не сможем танцевать вместе.

— Ольга, Ольга, если бы ты знала, как мне надоело прятаться!.. — Александр тяжело вздохнул и бережно отстранил Ольгу от себя. — Но я обещаю тебе — когда-нибудь мы будем танцевать вместе на глазах всего мира!

Оставив Ольгу, Александр решительно вышел из ее комнаты — словно спасался бегством. На повороте в галерею, ведущую к покоям императрицы, он неожиданно столкнулся с Натальей Репниной. От резкого движения изящные туфельки девушки разъехались, и Наталья упала прямо на руки цесаревича.

— Я поймал вас, — насмешливо сообщил Александр, приминая пышные юбки ее платья.

— Ваше высочество, — Наташа ловко вывернулась из объятий наследника и склонилась в реверансе, — простите меня, я такая неловкая.

— Надеюсь, это у вас не семейное. Ваш брат — теперь мой адъютант, а я предпочитаю видеть рядом с собой людей расторопных и умелых.

— Я уверена — вы оцените его по достоинству, Ваше Высочество. Мишель так взволнован своим новым назначением!

— Уверен, что человека более преданного, чем он, не найти, — кивнул ей Александр. — Вы, говорят, сегодня вечером будете у Потоцкого на маскараде?

— Непременно.

— Туда, я полагаю, приглашены все фрейлины императрицы?

— Вы осведомлены гораздо лучше меня, Ваше Высочество. Жаль, что вас там не будет.

— Не стоит сожаления! Меня ждут важные государственные дела. А вам желаю от души повеселиться.

— Ваше Высочество, — Наташа жестом остановила собравшегося уйти Александра. — В действительности вы хотели знать, будет ли там Ольга Калиновская?

— С чего вы взяли, что мне это интересно? — слукавил Александр. — Вы знаете, что высочайшим соизволением мне запрещено видеться с фрейлиной Калиновской в присутственных местах, и я не должен кого-либо расспрашивать о ней.

— Понимаю, но этот запрет не распространяется на меня, и я вправе говорить о своей подруге, где угодно и с кем угодно…

— А я не стану вас перебивать.

— Она сегодня будет на балу…

— Одна или с кавалером?

— Она не хочет, чтобы ее сопровождал кто-либо, кроме меня.

— Это похвально, но, полагаю, такой красивой девушке, как Ольга, негоже быть одной…

— Ваше Высочество, — Наташа вдруг уловила в голосе и во взгляде наследника какое-то решение и испугалась, что угадала его. — Умоляю вас, будьте осторожны!.. Судьба и будущее Ольги — в ваших руках!

— В моих руках, быть может, завтра, окажется судьба всего государства российского. Так что к ответственности мне не привыкать!

Александр церемонно раскланялся с Наташей и прошел по галерее к себе. Цесаревич шел и улыбался — Репнина подтвердила сказанное Ольгой. Она любила его — он был для нее единственным! Наташа же еще какое-то время грустно смотрела ему вслед, а потом снова заторопилась — она спешила к Ольге. До Наташи дошли слухи, что императрица желает видеть свою молодую фрейлину, и этот вызов казался Репниной недобрым предзнаменованием. Наташа знала, что императрица столь же пристально, как и государь, следит за развитием отношений Калиновской с наследником, но свои чувства государыня выражала не так откровенно и бесцеремонно, как это делал ее державный супруг.

Долгие годы совместной жизни с Николаем научили Александру Федоровну терпению и рассудительности. Юная принцесса, воспитанная в духе протестантизма, была потрясена солдатским нравом своего царственного супруга. И поэтому мигрень и слезы в первые годы их совместной жизни стали верными спутниками настроения императрицы. Но постепенно Александре Федоровне удалось укрепить свою волю, а Николай радовался, что сумел обуздать плаксивый характер сиятельной фройляйн.

«Нервы? — как-то пошутил он в разговоре со своим наместником на Кавказе в ответ на его жалобы по поводу здоровья своей жены. — У императрицы тоже были нервы. Но я приказал, чтобы никаких нервов, и их не стало».

* * *

Когда Наташа вошла в комнату Ольги, та все еще сидела на пуфе перед туалетным столиком и то ли с укором, то ли с недоумением рассматривала свое отражение в зеркале трюмо, медленно водя гребнем по пышным волнистым волосам. Глядя на подругу, Наташа почувствовала жалость к ее несчастливой любви. Весь этот год она была верной наперсницей отношений Александра и Ольги. Ольга открывалась ей во всем и советовалась, как с самым близким человеком.

Ольга впервые жила при дворе столь великой державы и многого не знала. Наталья же давно пользовалась честью быть фрейлиной императрицы. Умная, красивая и разносторонне образованная девушка отличалась на редкость покладистым нравом и исключительной порядочностью. Она не участвовала в интригах и покровительствовала Ольге, вынужденной выдерживать осаду колких придворных дам, откровенно ревновавших счастливую избранницу Александра. Наталья видела, что чувства обоих влюбленных — искренни и благородны, но, понимая всю безысходность этой страсти, старалась удержать подругу от соблазна верить в будущее ее отношений с наследником.

— Александр меня так любит, — словно раздумывая, тихо произнесла Ольга, кивнув вошедшей Репниной. — Он ради меня готов отречься от престола.

— Он сам тебе об этом сказал? — с сомнением спросила Наташа, подходя ближе и пытаясь поймать в зеркале отраженный взгляд подруги.

Но Ольга ускользала, погруженная в свои мысли и еще не остывшая от ночи любви.

— Нет, так прямо не сказал, но все возможно. А почему он должен стать императором? Почему он не может отправиться со мной в Польшу и жить там? Его дядя, великий князь Константин, так и сделал, когда полюбил.

— Ольга! — всплеснула руками всегда эмоциональная Наташа. — Ты грезишь наяву. Наследник престола неволен свободно уехать и жить по своему разумению. Поверь, это опасные мечты.

— Но я люблю его!

— Если ты хочешь любви, то, смею думать, Александр — не единственно возможный кандидат для воплощения твоих желаний…

— Нет! Он единственный, так же, как я единственная для него! И я не могу довольствоваться редкими моментами, которые удается украсть у судьбы.

— Мне вполне понятны твои чувства, — примирительно сказала Наташа. — Даже больше, чем ты себе представляешь. Но, если ты все же решишься упорствовать и далее, тебя ожидают страдания. Прислушайся к голосу разума — у вас с Александром не может быть будущего…

В дверь невежливо постучали, и в то же мгновение в комнату вошла камер-фрейлина императрицы. Не давая девушкам опомниться и не отвечая на приветственный реверанс, она сказала весьма требовательным тоном, пристально и небрежно разглядывая полуодетую Ольгу:

— Ее Императорское Величество Александра Федоровна желает видеть вас…

* * *

Прежде чем побеседовать с Ольгой, императрица попробовала поговорить с мужем. Николай работал в своем кабинете. Перед ним на столе лежали наброски новой военной формы, и Николай даже не поднял голову, когда адъютант доложил ему о приходе императрицы. Александра Федоровна жестом дала понять офицеру — «Оставьте нас!» и подошла к мужу.

— Я хотела говорить с вами…

— Не сейчас, mein herz… Я занят! — Николай говорил резко, он не любил, когда ему мешали. — Я должен просмотреть все эскизы, пока не появился ваш нерадивый сын. Я велел разыскать его и сообщить о моем приглашении…

— Вы говорите об Александре? — в голосе мужа императрице почудилась недобрая ирония. Александра Федоровна насторожилась — обычно подобные интонации предшествовали буре, последствия которой бывали непредсказуемы и чреваты жестокими решениями.

— Разумеется, — Николай, наконец, поднял голову и пристально посмотрел на императрицу. — Вы слишком избаловали его, мадам! Все эти чувства сделали его изрядно впечатлительным, а новое увлечение — так и просто безрассудным! Ведь это ваша кандидатка!..

— Мне кажется, вы заблуждаетесь насчет Ольги…

— Вероятно, но я уж точно не заблуждаюсь в отношении Александра. Он любезничает с этой полячкой, забыв обо всем на свете. Он упрям и упорен, а главное, делает все это мне назло. Он ведет себя, как вздорный мальчишка, а не как наследник Российского престола.

— Но, быть упрямым в его возрасте — не порок.

— Это не только упрямство! Это непокорность, неповиновение отцу и императору!

— Не горячитесь, Ваше Величество. Вспомните — еще не так давно он был без ума от графини Ростовой. И мы должны быть благодарны Ольге за то, что она вовремя отвлекла Александра. Я думаю, что и это увлечение столь же несерьезно.

— Когда Александр явится сообщить нам о своем намерении жениться на Калиновской, будет поздно оценивать достоинства и недостатки этой связи! — парировал Николай, откидываясь на спинку стула.

Он выглядел раздраженным — жене все-таки удалось оторвать его от дела и втянуть в нелепый разговор о том, что не давало ни малейшего повода для обсуждения. Затянувшийся роман наследника с фрейлиной — это плохо! Это мешает ему, императору, и угрожает безопасности государства! И когда только женщины научатся мыслить масштабно!

— Вы полагаете, что Саша видит в ней свою будущую жену? Вы шутите? — не сдавалась Александра.

— Отнюдь нет! И боюсь, Александр тоже. Я уже говорил ему, что Ольга недостойна быть рядом с будущим императором. И, знаете, что он мне ответил? «Это я недостоин ее». Каково, а?

— Может быть, мне следует поговорить с ним прежде вас, мой друг?

— Нет, разговоры здесь впустую. Нужно действовать, и немедленно!

— А мне позволено будет узнать, что вы намерены предпринять?

— Я выбрал к нему адъютанта, поручика Репнина. Я думаю поручить ему присматривать за ним.

— Вы считаете, что это удачная мысль? Не стоит обходиться с наследником, как с ребенком.

— А между тем, именно он ведет себя, как дитя!

— Но он еще ни разу не ослушивался вас напрямую, — сдержанно напомнила мужу императрица. — Поверьте, нам стоит показать Александру, что мы доверяем ему. Ведь если вы не доверяете ему в выборе спутницы жизни, то как доверите престол?

— Александру еще далеко до короны. Ему еще многому необходимо научиться. И, прежде всего, держать свои чувства в узде! Не поддаваться страстям и капризам!

— Вспомните себя в его годы! Разве страсть не захватывала вас всецело?

— Моей единственной страстью были и остаетесь вы, Шарлотта.

— Единственной, Никс? — Александра слегка улыбнулась.

Любовные интриги императора уже давно стали ее хронической головной и сердечной болью, но она научилась и это терпеть, потому что знала — увлечения временны, а она — Императрица, мать его детей и наследников!

— Оставьте, Шарлотта! Речь сейчас о другом. Александру нужно властвовать собой. Он будущий император! А император должен быть безупречен…

— Рискую огорчить вас, Ваше Величество, но вы и сами далеко не безупречны, — храбро сказала императрица.

— Вот как? — Николай с интересом взглянул на супругу — что-то она сегодня не в меру настойчива. — И в чем вы видите мои недостатки?

— Я вижу мужчину с добрым сердцем и храброго духом, мужчину, которого я люблю, однако, вы мните себя образцом безупречности. И именно в этот момент чаще всего вы и совершаете ошибки.

— Но, Шарлотта, когда я совершал ошибки?

— Вы совершаете их, как любой человек. Как я, как Александр. Безупречен один Господь!

— Стало быть, вы считаете, что я…

— В мире мало людей, столь близких к совершенству, как вы, — Александра не хотела дать мужу ни малейшей возможности опомниться и перейти в наступление, — я люблю вас всем сердцем, и благодарна судьбе за то, что я — ваша жена.

— И мои дети когда-то тоже благодарили судьбу и Бога за то, что я их отец, а теперь…

— Они по-прежнему верны вам и любят вас, но Александр вырос и изменился, как и его отец. Кажется, в юности вы также были своенравны.

— Очевидно, вы правы, однако я не понимаю, почему он все время спорит со мной!

— Вы слишком строги с ним, поэтому он и бунтует. Будьте с ним терпеливы, и тогда, возможно, он снова станет смотреть на вас как на Бога.

— А вы… вы по-прежнему будете считать, что я не безупречен? — Николай поднялся из-за стола и подошел к императрице.

Он взял ее руку в свою и церемонно поцеловал.

— Я по-прежнему буду любить вас, мой друг. Как и ваш сын любит вас, — Александра снова вздохнула — Николай не умел быть нежным, он боялся чувств, как опасной заразы. — Я думаю, что, в конце концов, он послушается, и Калиновская исчезнет из его жизни, как сон — страшный для нас, счастливый и краткий — для Александра. Я уверена в этом…

* * *

— Выпад! Еще выпад! Туше! — в один голос вскричали два молодых офицера, неопасно приставив клинки к горлу друг друга.

И тут же, пару секунд насладившись победой, рассмеялись и бросились обниматься. Разминка опять завершилась вничью, и тот, что постарше, остался этим заметно недоволен. В отличие от своего соперника он радовался деланно и с плохо скрытым раздражением. Но его визави напряжения не замечал — он был упоен своей удачей. И не одной!

Этот день должен был стать для молодого князя Репнина началом новой жизни. Сегодня его ожидало представление наследнику престола, коему его рекомендовали в качестве адъютанта. Сегодня он сражался против своего друга Владимира Корфа и устоял — это тоже весьма почетно! Молодой барон Корф славился своей смелостью и мало кто мог превзойти его в искусстве боя.

Они подружились несколько лет назад. Их как-то познакомил на балу приятель Михаила, молодой князь Андрей Долгорукий, сосед Корфов, имение которого находилось в том же, Двугорском, уезде и отцы которых дружили с незапамятных времен. Владимира прочили в мужья старшей дочери Долгоруких — Елизавете Петровне. Репнин запомнил ее — очаровательная девушка, настоящая барышня, из тех, что далеки от светских забав, но всегда готовы составить счастье порядочному человеку. Он даже поспешил поздравить Владимира с прекрасным выбором невесты, но потом понял, что разговор этот Корфу почему-то неприятен, и счел неуместным вдаваться в подробности при первой встрече.

О Владимире Корфе говорили разное, но вскоре и сам Михаил почувствовал, что причина его прославленной храбрости — не в одном только стремлении с честью исполнять свой долг офицера и воина. Владимир все время лез на рожон. Он сам напросился участвовать в кавказской кампании и проявил храбрость, достойную всяческих похвал и уважения сослуживцев. Но многие из них между тем подозревали, что на передовой Владимир Корф искал скорее не славы, а смерти, хотя и пули и острый горский клинок его счастливо миновали. Несколько раз Владимир был на острие дуэли, но однополчане не дали вспыльчивому храбрецу дойти до выбора пистолетов. Потому что, несмотря на байронический вид, который Владимир сохранял постоянно, его ценили и берегли.

Со временем знакомство Репнина с Владимиром Корфом укрепилось, несмотря на то, что они оказались во многом противоположны. Репнин отличался нравом более ровным, характером открытым, был начитан в литературе и искусствах. Корф же представлял собою тип офицера, почитаемый императором — прямолинейный, сосредоточенный, проявлявший отличную выучку в воинском ремесле. Он весьма нравился дамам, но был с ними самоуверен и порою излишне циничен. Михаил даже заподозрил в его прошлом несчастную любовь, но Владимир все отрицал и объяснял свою холодность издержками нрава.

— Ты помнишь, что сегодня бал-маскарад! У графа Потоцкого? — напомнил Репнин, собираясь в Зимний.

— Да, да. Сегодня в десять. Непременно.

— Желаю, чтобы тебе повезло, и ты встретился с нею.

— О чем ты? — сухо переспросил Владимир.

— О твоей юной красавице! Она действительно так хороша?

— Да.

— А как же Лиза Долгорукая? Ты же ее любишь?

— Любил, когда был мальчишкой. Сколько воды утекло с тех пор, — пожал плечами Владимир.

— А Лиза знает, что для тебя все изменилось?

— Надеюсь, она давным-давно нашла мне замену, — Владимир поднялся, давая понять другу, что разговор окончен.

Репнин не стал настаивать, весело подмигнул Корфу и отправился собираться. К назначенному часу в Зимнем дворце его ждал Жуковский.

От казармы Репнин поехал в двуколке. На съезде с Невского лошадь, заслышав пушечный выстрел из крепости, вдруг понесла и едва не раздавила девушку, поднимавшую с мостовой прелестную, свежую розу. Репнин спас положение, бросившись на помощь кучеру — вдвоем они осадили лошадь, уже нависавшую над растерянной девушкой. Репнин выскочил из коляски и подбежал к незнакомке.

— Вы не пострадали? — участливо спросил он. — Кучер, каналья, гонит как сумасшедший!

— Благодарю вас, — ответила девушка, и звук ее голоса, серебристый и нежный, заставил Репнина искать ее лица взглядом. Девушка оказалась так же хороша, как и ее голос — прелестное создание с небесным взором, в котором таилась грусть и доверчивость юного существа. Репнин утонул в ее глазах и растерялся. Прекрасная незнакомка заторопилась под его восторженным взором. — Все хорошо, и не ругайте кучера, это лошадь понесла.

— Хорошо, я не буду ругать… — пробормотал Репнин.

Ее взгляд был так убедителен в своем укоре, что Михаил смутился своей излишней суровости.

— Барин, — робко раздалось от коляски, — извиняйте, однако, но ехать пора.

— Да, да, — кивнул Репнин кучеру и оглянулся. Прекрасная незнакомка исчезла, словно приснилась, но искать ее не было времени, и Михаил в расстроенных чувствах вскочил в коляску и крикнул кучеру: — Погоняй!

В Зимний дворец Репнин приехал с опозданием, но едва он бросился объяснять Жуковскому причину, как тот остановил его:

— Во-первых, друг мой, я рад вас видеть. Во-вторых, я назначил вам встречу заранее, чтобы оговорить перед аудиенцией у государя ряд вопросов, которые, несомненно, важны для вас на новом и столь важном для империи и вашей карьеры поприще.

Жуковский ждал его в приемной зале и, указав на банкетку, жестом предложил Михаилу присесть рядом с собой. Репнин с виноватым видом занял место подле наставника Александра.

— Василий Андреевич, я не успел поблагодарить вас за участие в моей судьбе. Если бы не вы…

— Полно, полно, друг мой! — прервал его реверансы Жуковский. — Служба вам предстоит весьма не простая, очевидно, вы еще будете ругать меня за это назначение.

— Надеюсь, у меня не будет повода.

— Государь желает видеть вас, Михаил, но прежде позвольте мне предостеречь вас. — У государя императора свое понимание ваших обязанностей. Ваша должность сравни искусству канатоходца. Один неверный шаг… Будьте во всем осмотрительны. Не принимайте поспешных решений, и, если вам понадобится мой совет, я всегда к вашим услугам.

— Я очень ценю вашу заботу, Василий Андреевич, и не подведу. Обещаю.

— Вот и славно, — Жуковский доброжелательно улыбнулся — ему была приятна решительность Михаила. — Не будем медлить, император не любит ждать.

Жуковский поднялся и вовремя — к ним подошел адъютант императора. Его появление оказалось точным — часы на камине как раз проиграли половину часа.

— Его Императорское Величество ожидают вас, — сказал он и распахнул дверь кабинета.

Жуковский прошел в распахнутую дверь первым. Михаил ощутил в горле слабое жжение и на секунду задержал дыхание. Потом шагнул следом за Жуковским.

Николай стоял у окна, рассматривая вид на Дворцовую площадь. Он сознательно выдержал паузу, спиной ощущая, как недоумевает по поводу этого молчания эмоциональный Жуковский и краснеет молодой поручик. Наконец, Николай счел, что с обоих довольно, и повернулся к вошедшим в кабинет посетителям.

— Поручик Репнин, — властно позвал император, — подойдите ко мне. У вас сегодня первый день адъютантства у моего сына… Я надеюсь, вы осведомлены о своих прямых обязанностях?

— Так точно, Ваше Величество!

— Это прекрасно, — кивнул Николай. — Но должен уведомить вас, что помимо прямых обязанностей, у вас будут и поручения сугубо конфиденциального свойства, исходящие лично от меня.

— Это огромная честь для меня, Ваше Величество, — Репнин незаметно глянул в сторону Жуковского — об этом пытался предупредить его Василий Андреевич? Жуковский одними глазами дал ему понять — будьте внимательней, слушайте, не отвлекайтесь!

— Эти поручения будут касаться Александра, но должны оставаться втайне от него. Вы понимаете, о чем я говорю? — Николай испытующе взглянул прямо в лицо Репнину.

— Нет… — растерялся Репнин и поспешно добавил: — Ваше Величество…

— Честность и прямота, — поспешил ему на помощь Жуковский, — явно относятся к достоинствам этого молодого человека, Ваше Величество.

— А, по-моему, он лукавит, — с сомнением в голосе сказал Николай. — Что же… Тогда скажу прямо — сегодня ваш долг убедиться в том, что Александр больше не встречается с фрейлиной императрицы Ольгой Калиновской. Хотите отказаться от моего предложения? Но, впрочем, теперь я лукавлю. Вы не можете от него отказаться.

— Ваше величество, мы должны дать молодому человеку время на обдумывание всей диспозиции, — Жуковский снова попытался поддержать своего протеже.

— Василий Андреевич… — в голосе государя зазвенел металл. — Я прошу вас, введите поручика в курс дела. От Жуковского в моей семье секретов нет. И последнее. Я уверен, вы догадываетесь, что ни я, ни Василий Андреевич не могут желать зла Александру. Вы свободны.

Николай снова сосредоточился на картине за окном. Репнин и Жуковский, понимая, что аудиенция закончена, поклонились императору и тихо, один за другим, вышли из кабинета.

— Что же это, Василий Андреевич, — воскликнул Репнин, едва они вышли в коридорную галерею, — я должен доносить на Александра?!

— Я воспитывал Сашу с восьми лет, — мягким тоном охладил пыл его негодования Жуковский. — Он может стать великим императором, поверьте. И, что еще важнее, Россия ждет именно такого правителя, как он. И для нее потеря будет невосполнимой, если страсти, свойственные неординарным натурам, помешают Александру выполнить свою миссию.

— Но Александр не только наследник престола, он еще и просто человек! И имеет право на чувства!

— Вы прямо цитируете наследника, — грустно улыбнулся Жуковский. — Но, к счастью, в ваших словах я слышу и сомнение. Вы чувствуете — слова «престол» и «страсть» в одном предложении неуместны.

— Вы благородный человек, Василий Андреевич. Я должен довериться вам, хотя, конечно, просто не представляю себе всех последствий этого предложения.

— Послушайте, друг мой! — Жуковский остановился и глубоко вздохнул. — Вполне допускаю, что могут возникнуть ситуации, когда я буду не в силах содействовать вам или заступиться за вас. Невыполнение приказов государь считает предательством. И вы должны серьезно обдумать свое поведение при дворе. И трижды подумать, прежде чем что-либо совершить. Поступайте по совести, но помните о долге. И тогда вам не придется считать себя доносчиком, и другие не назовут вас предателем.

Репнин выслушал Жуковского молча. Иллюзии рассыпались у него на глазах — вместо святого служения Отечеству, он оказался на передовой дворцовых интриг, и от осознания этого в сердце Михаила поселилась странная тоска — глухая и мутная. Попрощавшись с Жуковским, Репнин проследовал к интенданту Александра и получил от него надлежащие инструкции. Выполнив все поручения, он явился к наследнику — представиться по форме и доложить о начале исполнения своих обязанностей.

Александр встретил его в своем кабинете, бросившись навстречу, как к старому другу. Но Репнин не выказал такой же радости и сказал сухо и официально:

— Я получил отчет от интенданта Вашего Высочества и проверил фуражирование вашего полка.

— Оставьте этот тон, Репнин, — недовольно прервал его наследник, — не уподобляйтесь солдафонам моего батюшки.

— Также я ознакомился с жалобами и представлениями, направленными на имя Вашего Высочества…

— Репнин, не досаждайте мне всей этой армейской галиматьей, — тон Александра из свойского стал требовательным, — помогите закончить письмо. Что-нибудь оригинальное и с чувством.

— Письмо адресовано женщине?

— Конечно! Любимой, расстроенной нашим расставанием и недомолвками, — воскликнул Александр, обрадованный, что его, наконец-то, поняли. — Ну же, Репнин, как можно успокоить любимую женщину?

— Боюсь, Ваше Высочество, что в амурном слоге я не искушен и вряд ли сумею вам помочь, — солгал Репнин, известный в полку своим поэтическим даром.

— Вы что же, никогда не любили? — Александр с удивлением взглянул на своего адъютанта.

— Пока не удостоился этого счастья…

— А знаете, я вам даже завидую, — Александр посмотрел на Репнина с нескрываемым любопытством. — Но это еще не все… Сегодня вечером мне понадобится ваша помощь. Дело секретное, поедем в вашей карете. И мне нужно будет кое-что из одежды, например, маска.

— Маска?

— Вот именно.

— Могу я узнать, для чего такая секретность?

— А вот это — лишний вопрос, мой дорогой друг, — Александр испытующе взглянул в лицо Репнину. — Вы же мой друг? Так не позволяйте мне усомниться в вашем назначении…

* * *

После того, как Репнин ушел, Александр, не торопясь, дописал письмо, предназначавшееся Ольге, и только тогда счел, что достаточно заставлял отца ждать.

— Явился по вашему приказанию! — по-уставному объявил Александр, войдя к императору вслед за докладом адъютанта, сообщившим о его появлении.

— Молодец! Из тебя выйдет солдат!

— Сомневаюсь. Даже дрессированные звери не всегда охотно выполняют приказы.

— Ты полагаешь себя дрессированным зверем? — Николай взглянул на сына неодобрительно и исподлобья.

— Разве не похож? Вы отменно выдрессировали меня. Кланяюсь, когда надо. Одеваюсь, как надо. Учусь, чему скажут.

— Стало быть, ты считаешь, что Господь ошибся, послав тебе судьбу наследника престола в самой большой державе мира?

— Я считаю, что жизнь, лишенная свободы, не имеет смысла.

— Ты излишне горяч, сын мой. И полон страстей. Но я тебя понимаю, сам был таким в твои годы.

— И что же — вас жизнь не разочаровала?

— Нет. Не разочаровала. Но когда я стал императором, мне пришлось быстро повзрослеть.

— Отец, — Александр на минуту растрогался. — Я все понимаю…

— Слушай, Саша, — мягко перебил его Николай. — Возможно, ты прав, и я действительно очень строг с тобой. Хочешь веселиться — веселись. Только помни, кто ты и в чем твой долг.

— Я прекрасно помню это… — слабость Александра была недолгой. — Трудно забыть. Вы напоминаете мне о моем долге каждый божий день!

— Об этом не грех напомнить. И вот еще, об этой…

— Ее зовут Ольга Калиновская, и я люблю ее. И желаю жениться на любимой женщине. Как это сделал мой дядя, Константин, который выбрал верность другому долгу — долгу своего сердца!..

— Он был слаб, — сухо сказал Николай, — и никто его выбору не препятствовал. Ты же не можешь позволить себе такую роскошь. Выбор сделан за тебя. Богом и народом. И довольно об этом. Вот, лучше взгляни…

— И что это? — Александр без малейшего интереса склонился к листам бумаги, разложенным на столе перед отцом.

— Наброски новой военной формы. Рассмотри повнимательней. Вероятно, ты захочешь ее усовершенствовать. Добавишь что-нибудь новое, — Николай старался говорить как можно более любезным тоном.

— Да неужели вы действительно думаете, что, рисуя военную форму, я захочу стать императором? — в сердцах воскликнул Александр.

Отец не понимал его, не слушал и не хотел этого.

— Саша, — Николай предпринял последнюю попытку воззвать к разуму сына, — я желаю приобщить тебя к нашему общему делу.

— Направляя каждый мой шаг? Покорнейше благодарю! — Александр прищелкнул каблуками и стремительно выбежал из кабинета отца.

— Саша!..

Но вместо сына в кабинет вошел Жуковский. Он только что столкнулся с наследником и выразительно, словно испрашивая объяснений, посмотрел на Николая.

Вместо ответа император без слов указал Жуковскому на шахматный столик. Жуковский так же молча принял это приглашение. Он знал: шахматы помогали Николаю успокоиться и сосредоточиться. А играл император отменно. Его холодный, математический ум словно предназначался для этой игры, требующей усердия и умения гасить свои эмоции.

Быстро разыграв простейший дебют, Николай на несколько секунд задержал дыхание и сделал ход ладьей. Чтобы ответить ему — а Николай всегда играл белыми — Жуковский должен был подумать. Сбросивший первый слой раздражения на продумывание шахматной комбинации, Николай откинулся в кресле и забарабанил пальцами по подлокотнику.

— Василий Андреевич, — наконец, нарушил он молчание, — твое влияние на Александра всем известно. И ты пользуешься его доверием…

— Благодарю, государь, — кивнул Жуковский, закрыв, как ему показалось, проход для фигуры императора.

— С ним стало так трудно, он так несдержан, и характер его невыносим, — пожаловался Николай, делая следующий, на первый взгляд, малозначимый ход пешкой.

— Те науки, что я ему преподаю, требуют более усердия и знаний, чем пылкости, — Жуковский на мгновение помедлил в разговоре, высматривая позицию для своего ответного хода. — Однако от степени духовного развития главы государства зависит судьба народа.

— А если душа наследника полна безумных идей и вредных пристрастий?

— Пристрастия и страсти недолговечны, — Жуковский никак не мог понять, почему Николай подставляет главные фигуры под бой.

— Стало быть, ты полагаешь, его увлечение Калиновской будет недолгим?

— Недолгим, — кивнул Жуковский и снова сделал ход из первого ряда, невольно открывая правый фланг. — Если вы, государь, не будете упорствовать и запрещать ему видеться с ней.

— А если я позволю? — спросил Николай и потянулся к ферзю, невесть как появившемся в расположении фигур Жуковского.

— Тогда его интерес к ней быстро угаснет, — Жуковский окинул непонимающим взглядом позицию на доске. — Кстати, в шахматной игре, как и в воспитании отпрысков, есть свои секреты. Чем больше ходов просчитаешь, тем дольше держишь партию в своих руках.

— Вот и я говорю о том же, — улыбнулся император. — Василий Андреевич, тебе шах. И мат!

 

Глава 2

Призрачный бал

Вернувшись после развода в крепости домой, Владимир Корф застал в гостиной их городского особняка картину привычную, но ненавистную ему с детства. Старый барон, его отец, сидел на диване в центре залы и с умилением слушал музицирование Анны.

Анна была проклятьем и кошмарным сном Владимира. Отец всюду выдавал эту хорошенькую девицу с миниатюрной фигуркой и кукольным личиком за свою воспитанницу, а с Владимира взял слово всегда хранить молчание о тайне происхождения юной прелестницы. Барон Корф никогда не рассказывал сыну о причинах, побудивших его баловать и воспитывать крепостную, как собственную дочь, и Владимир предполагал в этом самое худшее. Рано оставшись без матери, он с ненавистью смотрел, как столь необходимая ему отцовская любовь уходила на заботу о девочке без роду и племени.

Барон Корф приглашал к Анне тех же учителей, что и к сыну. И поэтому она знала несколько языков, была хорошо воспитана и держалась благородно. Со временем у девушки обнаружился певческий дар, и барон Корф — известный театрал и любитель искусств — прочил ей славу лучшего голоса императорской сцены. Старый Корф частенько устраивал зрелища в своем загородном поместье — его театр считался лучшим в уезде, пользовался отличной репутацией и мог поспорить с другими театрами, знаменитыми в деле увеселения столичной публики. И, конечно же, Анна стала в нем премьер-актрисой.

Владимир и сам находил игру Анны восхитительной. Она завораживала и трогала естественностью движений и безыскусностью интонаций. Порою в роли она проявляла столь притягательную страстность, что каждый невольно ощущал тот самый внутренний трепет, который знаком любому, кто испытал глубокое и настоящее чувство. А ее пение можно было сравнить разве только с колдовством сирен, заманивавших на свой губительный остров простодушных моряков, очарованных властью женских голосов. И от сознания силы артистических чар Анны Владимиру становилось еще больнее, и язва, разъедавшая его душу, давала страшные метастазы.

Владимир ненавидел Анну так пылко, как если бы любил. И лишь учеба в Пажеском корпусе и дальнейшая воинская служба удержали его от отчаянного желания расставить все точки над i. Вступив в пору зрелости, Владимир еще яснее ощутил, как отдалило от него отца это необъяснимое и противоестественное увлечение барона юной крепостной. Начиная понемногу бунтовать, Владимир сознательно и часто ставил Анну в неловкое положение, публично унижая ее перед дворовыми, угрожал ей поркой на конюшне, но вмешательство отца отнимало у Владимира малейшую надежду на радость расправы с малолетней интриганкой, совершенно непостижимым образом завладевшей сердцем старого барона Корфа.

В армии эта боль слегка поутихла, но, время от времени наезжая домой, Владимир снова и снова оказывался свидетелем нелепого межсословного адюльтера. И никакие попытки отца убедить его в том, что эта связь существует лишь в воображении Владимира, не помогали. Будучи не в силах лишить Анну того положения, которое барон Корф определил для нее в их доме, Владимир вымещал свою злость на других крепостных. А это для его отца, известного либерала и гуманиста, было совершенно неприемлемым. И однажды барон убедительно попросил сына, как можно реже навещать его в Двугорском. Тогда-то Владимир и отправился на Кавказ.

При возвращении сына в столицу Ивану Ивановичу показалось, что сын повзрослел и научился терпимости. Но иллюзии, равно как и надежды на то, что когда-нибудь Владимир и Анна станут друзьями, развеялись в прах уже в первые часы пребывания молодого Корфа в наследственном особняке в самом центре Санкт-Петербурга. Владимир, как и прежде, выказывал Анне свое небрежение, и тон его обращения к ней стал еще более раздражительным и бесцеремонным. Лишь после нескольких категорических предупреждений, высказанных старым бароном, Владимир повел себя сдержаннее и больше времени проводил с друзьями в казарме или на светских праздниках, нежели дома.

Не встречаясь с Анной, Владимир забывался, и обида на отца становилась глуше и уходила глубже, но стоило ему увидеть или паче чаяния — услышать Анну, ненависть и ярость с новой силой овладевали им. Вот и сейчас, вернувшись домой не в лучшем настроении после боя, почти проигранного Репнину, и счастливого назначения последнего в адъютанты цесаревича Александра, Владимир и в родных стенах не мог найти успокоение и понимание. Отец даже не ждал его — он весь превратился в слух и умиление. И как же могло быть иначе — Анна пела! О Господи, как она пела! Этот голос надрывал душу и заставлял слезиться глаза…

Владимир не решился войти в залу и прижался к стене за полуоткрытой дверью, откуда хорошо все слышал. Он не хотел слушать, но и не слушать Анну было невозможно.

Наконец, Анна сыграла финальный аккорд романса, и, когда замерли последние звуки ее голоса, раздались теплые и уважительные аплодисменты — старый барон благодарил свою воспитанницу за пение.

— Вы желаете, чтобы я еще что-нибудь спела для вас? — спросила Анна.

— Аннушка, я готов тебя слушать бесконечно, — улыбнулся барон. — Но сегодня лучше побереги голос до вечера.

— Для чего?

— А вот послушай-ка, — барон взял с серебряного подноса для почты, лежавшем на столике рядом с диваном, распечатанное письмо. — Так… «Здравствуй, дорогой друг!». Так… здоровье… засвидетельствовать почтение… Вот! «…а именно хочу сообщить тебе, что сегодня я смогу устроить прослушивание для твоей протеже Анны на маскараде у Потоцкого, и смею заверить, если она так талантлива, как ты уверяешь, то ей суждено петь на императорской сцене!» Ты понимаешь? Сегодня тебя будет слушать директор императорских театров — Оболенский. Сергей Степанович — мой давний и хороший друг.

— Директор императорских театров?

— Да, в присутствии особ, приближенных ко двору!

— Но это так неожиданно… — Анна растерялась и вздохнула. — Что, если Сергею Степановичу каким-либо образом станет известна правда обо мне? Может случиться, что кто-нибудь меня узнает — и скажет ему, что я…

— Никто не узнает, что ты крепостная, — поспешил уверить ее барон.

— А как же Владимир? — встрепенулась Анна. — Он тоже приглашен?

— Он ничего не скажет. Я обещаю тебе, — строго сказал барон.

— Иван Иванович! Вы слишком добры ко мне. Я не стою ваших хлопот!

— Я всего лишь хочу, чтобы ты была счастлива. И ты будешь счастлива. Даю тебе слово барона Корфа. Слово, в котором еще никто не мог усомниться! И не благодари меня, все мои старания для тебя — лишь малая часть того, что я должен отдать твоим заслугам и таланту.

— Но… — хотела возразить Анна.

— Более не говори ничего! И ожидай меня здесь — я тотчас же вернусь. Я хотел бы кое-что показать тебе. Это очень важно, моя дорогая, — барон поднялся, жестом остановил Анну, попытавшуюся встать, как обычно делают слуги в присутствии хозяина, и вышел из залы.

Он прошел близко от Владимира и не заметил его. Владимир на мгновение задержал дыхание и с трудом подавил волнение, с новой силой всколыхнувшее его душу. Отец, что же это такое, отец?! Дождавшись, когда барон пройдет, Владимир резко распахнул дверь в залу и вошел. Анна, игравшая в одиночестве какую-то музыкальную пиеску и что-то напевавшая вполголоса, резко оборвала свое музицирование.

— Что же вы прекратили петь? Насколько я понял, это обычное занятие для наших крепостных в часы досуга, — ожесточенно бросил ей Владимир.

— Иван Иванович разрешил мне… — Анна поднялась уйти.

— Стоять! — зарычал Владимир. — Разве я сказал, что ты свободна? У меня для вас есть поручение, сударыня. И я надеюсь, не должен напоминать, что вы обязаны выполнять мои поручения. Все мои поручения!

— Конечно, что прикажете, — Анна поклонилась ему.

Владимир заметил, как аккуратно и со вкусом сделана ее прическа — волосок к волоску и такие прелестные завитки на висках!.. И от этого его раздражение усилились сверх всякой меры.

— Мои сапоги отвратительно вычищены, — грубо сказал он. — Идите и надрайте их! Так, чтобы я мог видеть в них свое собственное отражение.

— Это все?

— Нет, — не унимался Владимир. — После сбегайте в лавку Мойшеса за бутылкой шампанского.

— Я могу идти, мой господин? — Анна не поднимала глаз, и все ее существо выражало лишь одно — безропотность и покорность.

— Извольте, — издевательски проронил Владимир сквозь зубы, глядя, как Анна медленно складывает ноты на крышке рояля и выходит из залы.

Владимир самодовольно улыбнулся и подошел к столику, на котором лежало оставленное отцом письмо от Оболенского. Он едва удержался от желания разорвать этот листок — свидетельство неминуемого позора его семьи. В этот момент вернулся барон, и в руках отца Владимир увидел прямоугольный футляр — в таких обычно хранят украшения. Глаза Владимира недобро блеснули.

Барон с недоумением огляделся по сторонам.

— Владимир! Ты дома? А где Анна? Она же только что была здесь.

— Я отправил ее по делам, — Владимир цинично засмеялся.

— Что еще за дела? — вздрогнул барон.

— Я приказал ей купить мне шампанского. Хочу банкетировать несколько приятных событий, которыми был отмечен прошедший день.

— Послушай, неужели нельзя было послать за вином кого-нибудь из слуг, — в голосе отца Владимиру почудилась нервность, но он пропустил эти признаки мимо ушей. Он упивался своей победой над Анной.

— А она и есть служанка!

— Не в этом доме. Скажи, чтобы за ней послали, пусть вернется. Она должна готовиться к сегодняшнему вечеру.

— Скажите, отец, зачем вам это нужно? — Владимир посмотрел на отца прямо, в упор.

— У Анны — редкий талант, — барон не отвел взгляда и не смягчил тона. — Такой дар нужно развивать.

— Так пусть поет себе в крепостном театре, чтобы услаждать слух хозяев! На балу ей совершенно не место, и вам не следовало привозить ее в Петербург, отец! — голос Владимира зазвенел от негодования.

— Как ты смеешь судить мои поступки! — прикрикнул на него барон и добавил не терпящим возражения тоном: — Мне очень жаль, Владимир, что ты все понимаешь превратно. А посему прошу тебя сейчас же оставить меня!.. И проследи, чтобы Анна немедленно вернулась. Я буду ждать ее здесь, сейчас!

Владимир опустил глаза, отрешенно кивнул и вышел из залы. Дав распоряжение одному из слуг найти Анну, он бросился к себе и запер комнату на ключ. Оставшись один, Владимир рухнул на постель, как был — в одежде, и зарычал с неистовой, но невероятным усилием воли подавленной злобой. Будь ты проклята, актерка, девка! Не-на-вижу!..

Когда Анна снова вошла в гостиную, барон стоял у окна, выглядывая кого-то во дворе. Заслышав легкие шаги, Иван Иванович обернулся с улыбкой ласковой и немного виноватой. Барон чувствовал неловкость за самоуправство Владимира, но развивать эту тему не стал. В глазах Анны он уловил мольбу о снисхождении, и ее благородство, как всегда, поразило и укротило его. Барон вздохнул и знаком подозвал Анну к себе.

— Аннушка, вот взгляни, одна вещица, — барон подал Анне черный футляр, который держал в руках. — Она непременно принесет тебе удачу сегодня вечером.

— Какое красивое!

Анна растерялась — на бархате переливалось алмазами дивной красоты колье с особым орнаментом переплетения в рисунке золотой оправы.

— Я хочу, чтобы ты надела его на сегодняшнее выступление, — ласково сказал Корф-старший, вынимая колье из футляра и надевая его Анне на шею.

— Оно же стоит целое состояние! Мне, право, неловко, — прошептала Анна.

Она хотела еще что-то возразить, но взгляд ее случайно упал за окно. Там, во дворе особняка Корфа, выходил из коляски стройный молодой офицер — тот самый, что встретился ей утром, когда она поднимала с мостовой упавшую у проходящей дамы розу. Он очень понравился Анне — смелый, решительный и вместе с тем, такой обходительный и романтичный…

Барон уловил ее взгляд и улыбнулся.

— А ты не знакома с Михаилом Репниным? Он большой друг Владимира.

— Я не знакома ни с кем из друзей Владимира, — потупившись, сказала Анна.

— Миша из очень уважаемой семьи. Вы бы подружились…

— Расскажите мне лучше про ожерелье, — мягко прервала барона Анна — ей было неловко, что барон заметил ее интерес к незнакомому молодому человеку.

Она никогда ничего подобного себе не позволяла и смутилась от своего откровенного интереса к Репнину. Барон понимающе кивнул.

— Когда-то это украшение носила одна прекрасная женщина. Она была бы рада видеть его на тебе.

А Репнин, ничего не подозревавший обо всех этих событиях в доме друга, быстро прошел в комнату Владимира. Молодой Корф уже оттаял от недавней сцены с отцом и Анной. Он был готов к поездке на бал, когда Репнин постучал в дверь его комнаты. Увидев друга, Владимир довольно кивнул ему и, взяв в руки перчатки и маску, направился к выходу, но Михаил жестом остановил его.

— Мне придется отказаться от наших планов на вечер, — Михаил виновато развел руками. — Дела! Жаль, что не смогу увидеть твою новую даму сердца.

— Служба взяла в оборот? — с деланной игривостью спросил разочарованный Владимир, бросая перчатки и маску на столик у двери. — Что ж, рассказывай, как прошел первый день у наследника.

— Слушай, — Репнин заговорщицки понизил голос, — я раскрываю государственную тайну — сразу попал меж двух огней. Император требует, чтобы я следил за наследником, которому запрещено встречаться с его возлюбленной. А цесаревич, похоже, любит ее по-настоящему.

— И ты не можешь решить, что правильнее сделать? — надменно рассмеялся Владимир — ему даже понравилось, что путь Репнина в его должности не усеян цветами.

— Совершенно не понимаю, — растерянно признался тот. — Ведь я нахожусь на службе у Александра.

— Прежде всего, — резко сказал Владимир, — ты служишь царю! Я слышал, что нынешняя любовница наследника — полячка. И, по-моему, величайшая глупость — влюбляться в женщину другого положения!

— Жизнь не идет по правилам! — горячо возразил ему Михаил. — А любовь всегда слепа. Неужели, Володя, ты никогда не влюблялся?

— Я влюбляюсь! — отмахнулся от него Корф. — Каждый день в новую женщину. Хотя… та, кого я мечтаю увидеть сегодня, — это нечто особенное…

— Понимаю тебя, — мечтательно сказал Репнин. — Послушай, я сегодня встретил такую барышню!

— Забавно! — Владимир по-новому взглянул на приятеля — это надо же, Репнин влюбился! — Ну-ка, ну-ка, рассказывай, кто такая? Тебе понадобится оценка и совет твоего товарища?

— Нет-нет! — прервал его Репнин. — Она…

— Уууу… — иронически протянул Корф, комментируя затянувшуюся паузу в определении достоинств первого настоящего увлечения Михаила.

— Это слишком серьезно, Владимир! — рассердился Репнин.

— Вижу-вижу, — Владимир бесцеремонно похлопал друга по плечу. — В кои-то веки поручик Репнин — известный в нашем кругу литератор, поэт! — не может подобрать слов….

— Послушай… — остановил его Репнин. — Я тебе наговорил тут про государя и… что со мной происходит…

— Мой друг! — Владимир махнул рукой. — Меня дворцовые интриги не интересуют, а ты… ты, похоже, вместо государственных дел будешь ночевать у спальни наследника. Попал ты в переделку, братец!

Из дома друзья вышли вместе, но Владимир отправился на бал, а Михаил — в Зимний, чтобы к указанному сроку явиться перед наследником. Когда их коляски разъехались на проспекте, Владимир с демонстративной радостью кивнул на прощанье Михаилу, хотя внутренне был раздражен и обижен. Вот он — еще один удар! Друг с ходу попал в водоворот бурных дворцовых событий, да еще и влюбился. И, вероятно, не столь безнадежно, как сам Владимир.

Вот уже несколько месяцев он встречал на балах одну и ту же красавицу, чей облик отличался той статью и уверенностью, которые могли сулить счастливчику великую страстность. Голубоглазая незнакомка занимала его воображение, но за все это время Владимиру не удалось ни на шаг приблизиться к ней. И поэтому, войдя в зал дворца графа Потоцкого, Корф просто остолбенел — среди прогуливающихся по кругу дам он увидел свою таинственную незнакомку. Задержав дыхание и успокоившись, Владимир решительно направился к даме своего сердца.

— Сударыня! — Владимир учтиво поклонился. — Позвольте мне пригласить вас на танец! Полгода я искал встречи с вами. Вы и тогда, когда я впервые увидел вас на балу, были самой красивой! И сегодня здесь никого лучше вас!

— Вы решили раздать все комплименты сразу? — равнодушно улыбнулась красавица. — Сохраните несколько для других случаев.

— А как же мое приглашение? — настаивал Владимир. — Танец уже начался…

Незнакомка мгновенье помедлила с ответом, а потом благосклонно кивнула и положила свою руку поверх руки Владимира, протянувшейся в галантном изгибе. Владимир ликовал — он танцевал с той, о коей мечтал так долго и так страстно! Правда, радость этого события все же омрачалась заметной холодностью его спутницы. Прекрасная незнакомка вальсировала отменно, но безжизненно, и, казалось, по принуждению. Но это только раздразнило Владимира. Он сделал первый шаг — пригласил незнакомку на танец, теперь надо растопить лед ее сердца и отогреть эту прекрасную снежную королеву.

Владимир не знал, что та, кто так тронула его душу — и есть Ольга Калиновская, о которой он сам столь нелестно отзывался в связи с любовным романом наследника. И так же не подозревал, что в этот момент к особняку Потоцкого подъехал экипаж, в котором сидели два молодых офицера. Один из них — в маске — вполголоса говорил другому, входя в здание: «У меня важное дело на маскараде. Репнин, прошу вас остаться во дворе и наблюдать за улицей, и, если появятся кто-нибудь из людей моего отца, — дайте мне знать!»

— Дела какого свойства? — также тихо уточнил Михаил Репнин — а это был он! — едва поспевая за своим царственным «подопечным».

— Личного, — вполголоса сказал его спутник в маске. — Делайте то, что я вам велю! И не задавайте лишних вопросов!

Михаил с тревогой посмотрел вслед стремительно взбежавшему по широкой мраморной лестнице Александру и почувствовал тот неприятный внутренний холодок, который всегда служил для него предзнаменованием худшего. Что-то будет, с тяжелым сердцем подумал Репнин, прячась в тени одной из колонн при входе — к особняку подъезжала новая карета.

В этой карете приближалась к исполнению своей мечты Анна. Всю дорогу от петербургского дома Корфов старый барон и его юная спутница провели в молчании. Еще выезжая со двора, барон велел кучеру попридержать, и карета плавно, почти торжественно покачивалась на неровной кладке булыжника, не торопя событий. Анна пребывала в мечтательности и чуть рассеянно рассматривала за окном силуэты дворцов на фоне негаснущего светло-розового неба, а барон с отеческой ласковостью созерцал эту прелестную картину — Анна в элегантном бальном платье, с памятным ему колье, очаровательное юное создание, погруженное в свои мысли о предстоящем испытании и возможном успехе.

Когда карета остановилась перед входом в особняк Потоцкого, и кучер подошел, чтобы открыть дверцу, Анна жалобно пролепетала:

— Мне страшно!

— Тебе нечего бояться, дитя мое!

— Я не могу, я не пойду! Воистину мне страшно, сударь! Вы только подумайте — кто эти люди и кто я?! Крепостная, которую Бог наделил никому ненужным талантом!

— Мне очень жаль, если ты считаешь свой талант ненужным. Очень жаль! Впрочем, я не стану тебя переубеждать. Решение, которое ты должна принять, очень важное. Оно окажет влияние на всю твою дальнейшую жизнь. Реши сама — переступать тебе этот порог или нет!

Барон вышел из кареты и быстро скрылся в подъезде дома.

Анна еще с минуту сидела на своем месте, собираясь с духом. Выросшая в окружении того тепла и внимания, которое ей оказывал старый барон, она боялась выходить в чуждый ей светский мир на равных. Анна прекрасно осознавала свою незащищенность перед ним, но барон все время старался внушить начинающей актрисе уверенность в ее силах, подкрепляемых данным свыше талантом. Этот талант должен был стать ее охранной грамотой и талисманом.

Анна смотрела, как подъезжали другие экипажи, из них выходили костюмированные дамы и кавалеры, смеявшиеся нарочито громко и интригующе. И неожиданно ей пришла мысль, что все это — тот же театр, и надо просто сыграть свою роль — достойно и уверенно, как будто она — на сцене родного, корфовского театра, среди друзей-коллег и равных ей по званию.

Из-за особняка стремительно взлетели в небо и разорвались разноцветные петарды, а потом до Анны долетел их свистящий и взвинченный звук. Девушка вздрогнула и очнулась от раздумий. Она решилась! Анна элегантно подобрала подол платья и шагнула из кареты на мостовую. Кучер подал ей руку и подвел к ступеням лестницы. Это крыльцо должно стать твоею лестницей успеха, и ты должна победить! — подумала Анна и вошла в дом.

— Она! Здесь! — прошептал прятавшийся за колонной Репнин и вознес хвалу Небесам за это провидение, божественное и прекрасное.

Он решил во что бы то ни стало последовать за своей прелестной незнакомкой, узнать, кто она, и быть представленным ей.

Анна поднялась по лестнице наверх, где перед входом в бальную залу стоял барон Корф.

— Иван Иванович, вы ждали меня?

— Я верил, что ты придешь, и рад, что мне не пришлось стоять долго, — улыбнулся барон, по-отечески предлагая ей опереться на свою руку.

— Простите меня, что заставила вас волноваться, — кивнула Анна. — Я не подведу вас, Иван Иванович.

— Конечно, не подведешь, Аннушка, — довольно улыбнулся барон и повел ее в залу.

А Владимир между тем продолжал вальсировать с Ольгой — своей безымянной звездой.

— И вы не хотите узнать мое имя? — словно между прочим холодно поинтересовалась Ольга.

— Думаю, что я еще не готов к этому, — слукавил Владимир. — Мне нравится ваша таинственность. И я хочу вас разгадать, а не получить на блюдечке.

— Настоящий мужчина, да? — иронично парировала Ольга. — Обожаете охоту и любите преодолевать препятствия?

— А вы не хотите, чтобы и я для вас остался незнакомцем?

— Секреты не в моем вкусе, — грустно ответила Ольга. — И так большая часть моей жизни проходит в тайне. И, к сожалению, лучшая часть…

Пара, ведомая Владимиром, сделала тур по направлению к небольшому кабинету в форме овальной студии и едва не задела стоявшего к Ольге спиной молодого поручика в черной маске. Офицер отстранился, уступая дорогу, и выразительно посмотрел вслед танцующим. Кавалер явно уводил свою даму в уединенный уголок дворца. Для чего? — это и дураку понятно! Молодой офицер вполголоса выругался по-французски, и позади него тут же раздалось извиняющееся покашливание.

— Ваше Высочество, — тихо сказал Репнин, пытаясь обратить на себя внимание наследника.

— Репнин, что вы здесь делаете?!

— Ваше Высочество, позвольте мне предостеречь вас…

— Не позволю, — оборвал его Александр, намереваясь пройти за Ольгой и ее кавалером.

— И все-таки я обязан вас предостеречь от необдуманного поступка, — Репнин сделал еще одну попытку воззвать к благоразумию цесаревича.

— Ничего не желаю слышать!

— Ваше Высочество, ваша встреча с Ольгой Калиновской может иметь неприятные последствия.

— Вы смеете мне указывать? Император и вас ангажировал следить за мной? Имейте в виду — это ничего не изменит. Ступайте и доложите обо всем моему отцу, а я все равно встречусь с Ольгой!

— Я не буду докладывать, Ваше Высочество…

— Хотите убедить меня, что не боитесь гнева моего отца?

— Хочу убедить вас в том, что опасаюсь только за вашу жизнь и благополучие!

— Какой, однако, пафос! И что же, по вашему мнению, может произойти?

— Все, что угодно! Вы кажетесь слишком взволнованным, чтобы действовать взвешенно.

— Я-то думал — вы мой друг! А вы и ведете себя, и говорите прямо как отец! Можно подумать, что вы у него на посылках.

— Ваше Высочество, — по-прежнему тихо, но настойчиво проговорил Репнин. — Прежде всего, я служу отечеству. И мне бы искренне хотелось, чтобы вы понимали это.

Александр бросил на него уничтожающий взгляд и решительно зашагал в ту сторону, где скрылись Ольга и Владимир Корф. Михаил тяжко вздохнул и вернулся в бальный зал. Там он застал свою сестру, увлеченно любезничавшую с Андреем Долгоруким.

— Не воспринимай всерьез эту женщину, — полусерьезно, полушутливо сказал Михаил на ухо Долгорукому, подходя к воркующей парочке.

— Хочу тебе напомнить, что ты приставлен адъютантом к наследнику, а не ко мне! — в тон ему ответила сестра.

— Я всего лишь хочу оградить друга от возможных неприятностей, — спокойно пояснил Репнин свое вмешательство в их беседу.

— Не преувеличивай опасности! — рассмеялся Андрей. — Ты просто-напросто ревнуешь сестру, в то время как мы невинно беседуем!

— Но финал этих невинных бесед одинаков! Я пачками буду доставлять своей сестрице письма с любовными признаниями!

— Увы, мой брат скучный человек! У Мишеля каменное сердце, — парировала бойкая на язычок Наташа. — Мишель! Неприлично так смотреть на даму!

— Кто она? — взволнованно спросил Репнин, взглядом указывая на девушку, ради которой часть залы временно превратили в музыкальный салон.

— Неужели твой друг не рассказывал о ней? — удивилась Наташа и пояснила. — Ее зовут Анна. Она — сирота, воспитанница старого барона. После смерти родителей Корф взял на себя все обязанности по ее воспитанию.

— Странно, я никогда не встречал ее у Корфов, — Михаил продолжал смотреть на Анну, как зачарованный. — Простите, я вынужден покинуть вас на минутку.

Наташа пожала плечами и снова принялась обсуждать что-то с Андреем. А Репнин подошел как можно ближе к роялю, чтобы не только слышать, но и видеть ту, что завладела его сердцем. И увлеченный своими чувствами он напрочь забыл об Александре, который преследовал удалившихся от бального зала Ольгу и Корфа.

— Я хочу, чтобы этот танец длился вечно, — прошептал Владимир, целуя руку своей прекрасной незнакомке.

Музыка уже давно стихла, и они стояли одни посреди небольшого холла — в отдалении от шумного бала и веселых гостей.

— А я ненавижу, когда ты танцуешь с другими мужчинами! — сказал его даме неожиданно подошедший к ним незнакомый Владимиру молодой офицер в маске.

— Что вы себе позволяете, сударь!? Я танцевал с этой дамой, и вам не следовало вмешиваться!

— А разве эта дама — ваша собственность? — бесцеремонно оборвал его офицер. — Жена? Невеста? Нет? Тогда я полагаю, что она имеет право танцевать, с кем захочет!

— Дама может выбирать, с кем танцевать — и она выбрала! — с пафосом заявил Владимир. — Она танцевала со мной! Извините, но мы возвращаемся в зал. Прошу вас.

Владимир попытался взять Ольгу под руку и увести за собой, но офицер преградил им путь.

— Вы с ней не пойдете! Никуда и никогда!

— Господа, прошу вас, успокойтесь! — наконец, очнулась Ольга.

Появление Александра и его оскорбительный тон вывели ее из равновесия. Но лишь сейчас она начала понимать, что выяснение отношений между двумя претендентами на ее общество зашло слишком далеко.

— Уберите руки! — велел Корф офицеру.

— Нет, это вы извольте уйти отсюда! Немедленно! — в тон ему ответил офицер.

— Без дамы я не уйду! Я не оставлю ее наедине с хамом!

— Что вы сказали?! — даже под маской было видно, как побелело лицо офицера.

— Господа, прекратите! — Ольга была готова разрыдаться. — Сударь, прошу вас… Оставьте нас! — обратилась она к Владимиру.

— Вы слышите, — самоуверенно сказал офицер, — дама просит вас уйти!

— Просит уйти? — Владимир уже не мог остановиться, ретивое взыграло и взяло верх над осмотрительностью. — Здесь задета честь дамы! Я вынужден вызвать вас на дуэль, милостивый государь! Поручик Владимир Корф. К вашим услугам.

— Откажитесь от дуэли немедленно! — Ольга просительно сложила руки перед грудью. — Вы не представляете, какие все это может иметь последствия!

— Я никогда не бросался словами. И сейчас не намерен отказываться от своих слов! Вызов в силе! — гордо отклонил ее просьбу Владимир.

— Я принимаю вызов, сударь. Думаю, справедливо будет представиться — дабы вы знали в лицо человека, которого собираетесь убить.

Офицер снял маску, и Владимир пошатнулся. Ему показалось, что земля ушла у него из-под ног. Перед ним стоял сам наследник престола, цесаревич Александр. И все мгновенно стало на свои места — Владимир понял, чем вызвана холодность его таинственной незнакомки. Да и незнакомка теперь стала ему известна — он без памяти увлекся той, кого еще недавно позволял попрекать в легких, солдатских разговорах о женщинах. О Господи Боже! Она — Ольга Калиновская!

— Ваше Высочество… — Владимир вмиг утратил пыл и резвость, он был смущен и раздосадован. — Я не узнал вас… Я бы никогда не посмел вызвать вас на дуэль… И обстоятельства нашей ссоры столь необычны…

— Что? — высокомерно переспросил Александр. — Теперь, когда вы знаете, кто я, честь этой дамы вас перестала интересовать? Молчите, испугались драться с наследником? А вы мне показались смелым человеком. Вступились за честь дамы. Что же теперь?

— Вы обвиняете меня в трусости? — кровь снова бросилась Владимиру в голову.

— Нам не о чем больше говорить, — тон Александра был категоричен и вместе с тем насмешлив. — Ольга, пойдем.

— Я пришлю своего секунданта нынче же, — тихо сказал Владимир.

— Владимир! — вскричала Ольга со слезами в голосе. — Не смейте!

— Решено! — принял вызов Александр. — Секунданты определят место и время.

— Александр, прошу тебя…

— Сегодня же, — напомнил Корф.

— Не смейте сомневаться, — Александр едва удостоил Корфа кивка головой и вышел из холла в сопровождении Ольги.

Владимир, онемев от содеянного, остался стоять один в пустой комнате.

А Анна только что закончила петь. Ей аплодировали горячо и переговаривались между собой, осыпая весьма лестными комплиментами. Барон Корф подошел после выступления к своей любимице и поцеловал ей руку. Потом жестом пригласил следовать за собой, подведя ее к директору Императорских театров — своему давнему приятелю, князю Сергею Степановичу Оболенскому, дяде Долгоруких.

— Ма cher, Сергей Степанович, прошу любить и жаловать — моя воспитанница Анна.

— Весьма, весьма приятно познакомиться, прекрасная Аннет. Me sais tre joli! Прекрасно! Вот уж не думал, что мое черствое сердце еще может кто-то тронуть! Я восхищен и удивлен, барон! Как и где вам удалось отыскать такой самородок?! Красива и, по-моему, талантлива!.. Я думаю на той неделе устроить вам прослушивание в Императорском театре.

— Буду вам бесконечно признателен, дорогой Серж.

Репнин наблюдал за этой сценой издали — он словно окаменел и потерял способность к здравомыслию. Пение Анны произвело на Михаила столь сильное впечатление, что он испытал доселе неведомую ему робость и благоговение. Он даже побледнел, а сердце билось встревожено и гулко.

— Что ты стоишь, как истукан? — шепнула ему на ухо сестрица Наташа. — Попроси представить ее…

— Мне неудобно вмешиваться…

— Вот уж не ожидала, что мой язвительный братец будет трепетать, точно барышня, — Наташа слегка подтолкнула Михаила вперед. — Ты рискуешь опять ее упустить. Дядя!

— О, моя дорогая племянница! — воскликнул Оболенский, оглянувшись на ее зов. — И Миша здесь. Как славно!

— Барон, — не давая никому опомниться, заговорила нетерпеливая Наташа, — представьте, пожалуйста, Мишелю вашу воспитанницу. А то они не знакомы.

— С удовольствием, — улыбнулся барон. — Моя воспитанница Анна… Странно, вы ведь с Володей приятели, разве он никогда вам не рассказывал о ней?

— Нет, не рассказывал, — пробормотал Репнин, все еще с трудом приходя в себя от пережитого потрясения. — Но мне очень приятно представиться. С вашего позволения, я бы хотел пригласить вашу воспитанницу на тур вальса.

— Простите, но я не танцую, — смутилась Анна.

— Аня, — мягко остановил ее барон, — на балу принято танцевать и веселиться. Я уже стар для танцев, пары составить тебе не могу. Иди, потанцуй с Мишей, а мы полюбуемся на вас. Ступайте, ступайте.

Репнин повел Анну в центр залы, а потом, подхватив ее за талию, закружил в вальсе. Его робость прошла, а восхищение, наоборот, усилилось — Анна танцевала прекрасно. Она была легкая, нежная, пластично отзывалась на все его движения.

И у Михаила затуманилось в глазах — ему показалось, что он вальсирует с ангелом.

— Вы были великолепны, — наконец решился промолвить Репнин. — Мой кучер едва не сбил обладательницу самого прекрасного на земле голоса.

— Благодарю вас, сударь, вы очень любезны…

— Мой друг, Владимир Корф — большой любитель загадок… Почему он никогда не рассказывал о вас?

— Наверное, у него есть на то веские основания, — тихо сказала Анна.

— И, кажется, я догадываюсь, какие именно.

— Что вы хотите этим сказать? — испуганно спросила Анна.

— Он просто безумно ревнует вас! Да и как может быть иначе? Вы — само совершенство!

— О, что вы!..

Михаил хотел добавить еще что-либо приятное для нее, но музыка смолкла, и Анна попросила Репнина отвести ее обратно к барону. Испугавшись, что ненароком сказал лишнего, Михаил смутился и повел ее через залу к уже знакомой группе, где Наташа по-прежнему любезничала с дядюшкой и его старинным другом.

— Смотрите-ка, у Анны появился новый поклонник, — раздался рядом с ними мрачный и металлический голос.

— Володя! — Оболенский радушно улыбнулся подошедшему Корфу-младшему. — Рад тебя видеть. Какие новости на службе?

— Извините, Сергей Степанович, мне необходимо срочно поговорить с отцом…

— Ты мог быть и повежливее, — нахмурился барон. — Иной раз ты ведешь себя просто бесцеремонно.

— Случилась одна… неприятность, — продолжал настаивать Владимир. — У меня к вам есть одно неотложное дело.

— А между тем господин Оболенский очень высоко оценил выступление Ани. А уж ты знаешь, насколько он придирчив…

— Да выслушайте же меня, отец…

— Я представляю, какой эффект, она произведет на прослушивании!

— Хватит говорить об Анне! Обратите внимание на родного сына!

— Ты разве не слышал, как она сегодня пела?

— Я буду стреляться с наследником… Может быть, это вас заинтересует, — тихо, склоняясь к самому уху барона, прошептал Владимир.

— Ты что-то сказал о наследнике? — не понял барон.

— Нет, ничего, — пожал плечами Владимир. — Так, проверял, хорошо ли вы слышите…

— Я думал, ты уже ушел, — удивленно сказал Репнин, подходя с Анной к Корфам.

— И было бы лучше уйти… Что я и сделаю сейчас, но прежде… — Владимир остановил слугу, проносившего мимо блюдо с бокалами с шампанским. — Друзья мои! Я хотел бы поднять этот бокал за прекрасную даму, посетившую сегодня наше общество… за даму, у которой есть тайна…

— И эта тайна — ее огромный талант, который, я надеюсь, вскоре очарует не только наши сердца, — оборвал его тираду барон.

— Да-да, отец, вы угадали — я пью за Анну! — Владимир поднял бокал и выпил шампанское сразу, одним глотком, ничуть не смущаясь недоуменных взглядов окружавших его людей, и нетвердой походкой направился к выходу. Репнин лишь отпил, с извинениями кивнул барону и Оболенскому и побежал догонять Владимира.

— Володя! Постой!

Ему повезло — Корфа уже перехватил Андрей Долгорукий.

— Сто лет тебя не видел! На днях получил письмо от Лизы, она спрашивает о тебе…

— Ax, да, да, Лиза, Лиза… — Корф вел себя, точно пьяный. — Ну, передай ей, что у меня все хорошо…

— Она посылает тебе привет, страстный поцелуй и кучу женских нежностей, которые просила передать наедине, — продолжал Андрей.

— Ну, напиши ей тоже что-нибудь от моего имени.

— Отчего сам не хочешь ей написать?

— Я — солдат, а не мастер амурных посланий…

— С тобой сегодня что-то неладное, Владимир, — тихо сказал озадаченный Долгорукий. — Пожалуй, я найду время поговорить о сестре позже. Когда ты будешь в настроении поддерживать дружескую беседу.

— Если у меня будет это время, если я вообще еще буду… — пробормотал Владимир.

Долгорукий странно посмотрел на него и вежливо откланялся, но уйти Корфу сразу не удалось — его тут же остановил Репнин.

— Володя! Ты не хочешь объясниться?

— Еще и с тобой? Увы, мой дорогой друг, вам, кажется, придется занять очередь!

— О чем ты? — недоуменно спросил Репнин. — Я хотел говорить с тобой об Анне. Она — воспитанница твоего отца, ты, наверняка знаешь ее очень давно…

— Слишком давно, к сожалению, — грубо ответил Корф.

— Ты что-то не договариваешь. Я чувствую, здесь что-то скрыто.

— Да нет никакой тайны, Миша! — отмахнулся Владимир. — Обычная девица. Столько к ней внимания! А до меня ни у кого дела нет!

— Да что с тобой?

— Сущие пустяки! — язвительно засмеялся Владимир. — Просто я только что вызвал цесаревича Александра на дуэль!

— Ты, наверное, шутишь? — растерялся Репнин.

— А что, похоже, будто я шучу? Ах, да, проклятый маскарад! Все в масках — не поймешь, кто есть кто… Я не знал, что это Александр! А жаль! Если бы это был сам император, тогда и дуэли бы не понадобилось — сразу же на виселицу!

— Но почему? Что случилось?

— Мне показалось, что этот, с позволения сказать, незнакомец, оскорбил мою даму. А я даже не знал, что ее зовут Ольга…

— Так значит, красавица, которая свела тебя с ума — и есть та самая полячка? Господи!.. А ты пробовал принести извинения?

— Пробовал. Бесполезно. Оказывается, самолюбием страдают и наследники престола!

— Тише, тебя могут услышать!

— А мне теперь нечего терять! Особа царских кровей не соизволила принять мои извинения. Так что же — отлично! Теперь я и сам хочу стреляться.

— Ты совсем обезумел?! Ты знаешь, что тебя ждет за убийство наследника престола?

— Дадут орден Андрея Первозванного. Посмертно, — Владимир засмеялся каким-то сатанинским смехом.

— Есть шанс хотя бы что-то изменить? — только и мог спросить Репнин.

— Поздно! Дуэль завтра. Пора назначить секундантов.

— Что ты на меня так смотришь?! — голос Репнина дрогнул.

— Миша, ты друг мне?

— Я твой друг… и еще адъютант Александра.

— Так значит, тебе не повезло, — недобро улыбнулся Владимир. — Вполне возможно, он попросит тебя быть его секундантом…

— Да неужели ничего нельзя сделать? — воскликнул Репнин и осекся — к ним подходили барон Корф и Анна.

— Володя, ты идешь? Мне, старику, давно спать пора. Да и Анна устала.

— Нет, — грубо ответил Владимир.

— Что ж, позвольте тогда пожелать вам всем спокойной ночи…

— Прощайте! — добавила Анна.

— До свидания — я очень надеюсь на это, — со значением сказал Репнин.

— Извините, я могу забрать у вас Анну на минуту, — скорее приказал, чем спросил Владимир у отца и, не давая ему ответить, взял Анну под локоть и отвел в сторону. — Запомни! Миша — мой друг. И у тебя не может быть с ним никаких отношений!

— Отпустите руку сударь, мне больно, — тихо, но требовательно сказала Анна.

— Подожди, я еще не все сказал, — тон Владимира стал угрожающим. — Держись от него подальше! А если вздумаешь делать наоборот, я расскажу ему все!.. И с удовольствием посмотрю на то, как быстро его восхищение тобой превратится в отвращение!..

Анне, наконец, удалось освободиться. Не показывая даже виду о сути разговора, она вернулась к барону и Репнину с милейшей и скромной улыбкой на лице. Барон еще раз кивнул Михаилу, и они с Анной стали спускаться по лестнице к выходу. Владимир и Репнин провожали девушку взглядом: один — полным ненависти, другой — любви.

 

Глава 3

Вызов

Утром Анна по обыкновению зашла к барону, чтобы поздороваться. Старый Корф сидел за столом в своем кабинете — у него в руках был медальон, который он рассматривал с печальной нежностью.

— Я думаю, ты бы гордилась Анной, дорогая, — донеслись до девушки необъяснимые слова барона.

— Доброе утро, дядюшка. С кем вы разговаривали?

— Сам с собою, деточка, — барон быстро закрыл медальон и, украдкой смахнув слезу со щеки, подошел к Анне. — Это возрастное. Я ведь не молодею.

— И не стареете. Вашей выправке любой офицер позавидует!

— Пусть лучше завидуют тебе. Ты была великолепна! Я раньше никогда не слышал, чтобы ты пела так вдохновенно.

— Я сама до сих пор не могу поверить, что все это произошло со мной! Сколько внимания, сколько аплодисментов.

— Тебе надо привыкать и к вниманию, и к славе… — барон не договорил — в дверь постучали. — Да кто там? Входите! Никита? Что случилось?

Это действительно было неожиданностью — просто так, без приказа, конюх из поместья приехать не мог. И выглядел он тоже как-то странно — весь в пыли, запыхавшийся, словно гнал всю ночь, не разбирая дороги.

— Доброго здоровья, барин! — поклонился Никита. — Письмо у меня к вам! Срочное!

Корф взял протянутый ему конверт и, извинившись перед Анной, снова подошел к окну, чтобы прочитать письмо. Глядя на то, как вмиг посуровело лицо барона, у Анны тихонечко заныло сердце. Она обернулась к приехавшему и сказала ласково:

— Здравствуй, Никита!

Никита был ее другом и защитником с детства. Анна знала, что он тайно влюблен в нее, но сама не испытывала ответного чувства и оттого всегда старалась держаться чуть обособленно, чтобы не навредить. Анна боялась, что обычную заботливость, свойственную ее натуре, Никита мог принять за нечто большее. И поэтому чувство его было светлым, но безответным и, похоже, безнадежным.

— Анна… — заговорил Никита и осекся.

— Что?

— Да так… Прости, глупость хотел сказать…

— Скажи — я не воспитатель, ругать не стану.

— Красивая ты слишком…

— Да неужели так бывает — слишком? — улыбнулась Анна.

— Выходит, что бывает… прости, — потупился Никита.

— А что ты извиняешься? — поддержал его барон, закончив читать письмо. — Она сегодня действительно необычайно хороша! Это успех окрылил ее — вчера Анна пела на балу, и все были восхищены ее пением.

— Еще бы, ясное дело…

— За письмо тебе спасибо, вот только — от кого оно?

— Не серчайте, барин, но просили тайну не выдавать. И спешить мне надо обратно, пока господин управляющий меня не хватились — дело-то секретное, никто о моем отъезде в Петербург не знает.

— Да я не сержусь, Никита, — задумчиво сказал барон, — ты поступил правильно. Теперь ступай поскорее и клятву свою храни.

— Всего хорошего, барин, — поклонился Никита и еще раз с тоской посмотрел на Анну, — и тебе, Аннушка… Ну, будьте…

Анна проводила его до двери и вернулась к барону.

— Что-то случилось, Иван Иванович?

— Я всегда подозревал, что Долгорукая — женщина завистливая, — негромко сказал барон после паузы. — А теперь вижу, что она еще и нечиста на руку. Она считает, что мое поместье принадлежит ей. Если верить автору письма, она утверждает, что я не выплатил долг ее покойному супругу.

— А кто написал это письмо?

— Автор пожелал остаться анонимным.

— Стоит ли доверять такому посланию? — засомневалась Анна. — Честный человек подписался бы.

— Возможно — да, а может быть — и нет. В жизни бывают разные обстоятельства, — покачал головой барон. — Но что-то подсказывает мне, что дело здесь действительно нечисто. И я должен немедленно отправиться в поместье и узнать все наверняка… А вот и ты, Владимир! Хорошо, что пришел!..

В распахнутых с силой дверях кабинета появился Корф-младший. Владимир выглядел ужасно — он не спал практически всю ночь, много пил, а когда проваливался в подобие сна, то на него тут же налетали кошмары. Владимир вошел в кабинет стремительно и казался озлобленным.

— Я немедленно уезжаю в поместье по срочным делам, — сообщил сыну свое решение барон.

— А вам не понадобится моя помощь? Я готов следовать вместе с вами.

— Нет, благодарю тебя. Я хочу, чтобы ты остался здесь и позаботился об Анне. Я пока не знаю, сколько мне придется отсутствовать.

— В доме полно слуг, — резко сказал Владимир. — Отчего бы им не позаботиться друг о друге?

— Анна — не служанка, и не смей больше говорить так! — возмутился барон.

— Как угодно. Но я не собираюсь играть в эти игры!

— Пока я жив — или ты будешь меня слушаться, или у меня не будет сына!

— Отец, я давно хотел задать вам один вопрос, — Владимир бросил на Анну взгляд, полный ненависти. — Почему о крепостной девице вы заботитесь больше, чем обо мне, своем сыне?

— Причина тебе известна. И я не намерен продолжать этот бессмысленный разговор!

— В таком случае желаю вам приятного пути, и… позвольте мне откланяться, — Владимир криво усмехнулся и нетвердой походкой вышел из кабинета отца.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось все это выслушивать, — обернулся барон к Анне.

— Что вы, Иван Иванович… Я хорошо понимаю, отчего он обижен.

— Но Анна!..

— Мне кажется, вы к нему излишне требовательны и суровы, — заступилась она за Владимира.

— Мой сын — человек военный, и к дисциплине ему не привыкать.

— Но он же — ваш сын! И тоже нуждается в отцовских любви и внимании!

— Я никогда не обижал его этим. Скорее, мне часто приходилось напоминать ему о том, что он мой сын, — с грустью в голосе сказал барон и вздохнул.

— Я думаю, мне лучше поехать с вами в поместье.

— Но как же прослушивание?

— Если господин Оболенский счел мое пение достойным для сцены, то, я уверена, он не откажется прослушать меня и после возвращения, — Анна была полна решимости, основанной на двух серьезных причинах. Во-первых, внутреннее чувство подсказывало ей, что барона ожидают в имении не совсем приятные события, а, во-вторых, она искренне страшилась оставаться в Петербурге в полной власти неуравновешенного Владимира.

— Возможно, ты права, — обдумывая ее предложение, сказал барон. — Пожалуй, я смогу уговорить Сергея Степановича приехать к нам в поместье. Там и устроим прослушивание. Как тебе такая идея?

— Благодарю вас! Так я могу собираться?

Барон кивнул. Анна тут же побежала к себе за саквояжем. В коридоре она столкнулась со стремительно входившим в дом Репниным. Анна буквально влетела в его объятья, и Михаил не стал ее сразу отпускать.

— Извините… — зардевшись, пробормотала Анна.

— Михаил… — Репнин расцвел счастливой улыбкой. — А вы — Анна.

— Вы запомнили мое имя… — смутилась девушка.

— Вас невозможно забыть, — горячо сказал Репнин и тотчас испугался своей смелости. — Простите… Хотя нет, почему простите? Вас действительно невозможно забыть. Вы невероятно красивы и потрясающе талантливы.

— Вы, наверное, пришли к Владимиру? — Анна попыталась перевести разговор на другую тему.

— Но мечтал увидеть вас!

— Боюсь, что не смогу долго быть вашей мечтою — мы с бароном сейчас уезжаем из Петербурга, — Анна сделал попытку освободиться из объятий Репнина.

— Надолго? — расстроился Михаил и позволил Анне выскользнуть.

— Я не знаю…

— Разрешите мне написать вам, — умоляющим тоном попросил Репнин. — Обещаю, что не буду докучать вам глупостями!

Его тон, его глаза говорили о многом, и Анна почти сдалась, но, случайно бросив взгляд за окно, увидела проходившего по двору Владимира и вздрогнула, вспомнив его совсем нешуточную угрозу.

— Не терзайте понапрасну бумагу, — сухо ответила Анна ожидавшему ее решения Репнину. — Ответа не будет.

Она холодно посмотрела на оторопевшего Михаила и прошла мимо него, едва сдерживая слезы. Репнин ничего не понял и растерянно стоял в коридоре, пока к нему не обратился вышедший из своего кабинета старый барон Корф. Он был в дорожном костюме и с печатью озабоченности на лице.

— Миша! Не знал, что ты здесь, — барон протянул Репнину руку, и тот автоматически ответил на крепкое рукопожатие Корфа.

— Вы, кажется, чем-то озабочены? — отечески поинтересовался барон.

— Да, мы тут разговорились с Анной… — невпопад ответил Михаил.

— Это заметно, — кивнул ему Корф-старший.

В ту же минуту в коридор снова вышла Анна, одетая, как и барон, для дороги. Михаил настойчиво стал искать ее взгляда, но Анна казалась ко всему равнодушной.

— Вот и хорошо, Анна, что ты так быстро, нам пора, — кивнул ей барон. — Миша, прости, что не могу дольше уделить тебе внимания. Нас ждет карета.

— Как? Уже? — встрепенулся Репнин.

— Дела, дела, — Корф приподнял цилиндр в знак прощания и вышел, пропуская вперед притихшую Анну.

— Счастливого пути, барон! Сударыня, был счастлив вновь увидеть вас. Надеюсь, мы встретимся в скором времени.

— Прощайте, поручик, — прошелестела Анна и вышла из дома.

— Кажется, ты очаровала нашего Мишу! — с улыбкой сказал барон Анне, пока они шли к карете. — И, надо признаться, я не удивлен.

— А я представляю себе, как он будет удивлен, узнав, что я крепостная, — Анна, наоборот, казалась серьезной и даже расстроенной.

— Чувства сильнее предрассудков, если, конечно, они — настоящие, — сказал Корф, помогая Анне войти в карету, потом сел сам.

Кучер закрыл за бароном дверцу и прошел к лошадям.

— Н-ну, залетные, понесли! — прикрикнул он на своих любимиц — двух роскошных вороных кобылок.

И карета, покачиваясь, выдвинулась со двора. Михаил проводил ее взглядом и, глубоко вздохнув, отправился искать Владимира. Впрочем, применять для этой цели дедуктивный метод не пришлось — из-за дома с перерывом на заряд слышались пистолетные выстрелы.

Это Владимир, чтобы хоть как-то снять раздражение от разговора с отцом, отправился на задний двор стрелять по бутылкам и методично принялся разносить их выстрел за выстрелом. Там его и застал удрученный расставанием с Анной Репнин.

— Ну что, дурные вести? — невежливо поинтересовался Владимир.

— Александр просил меня быть его секундантом, — глядя прямо в глаза другу, сказал Репнин.

— Этого следовало ожидать, — саркастически усмехнулся Корф. — Но ты все же пытался отговорить его от дуэли?

— Наследник — такой же упрямый, как ты…

— Так ты согласился быть его секундантом? — прервал его Владимир.

— Он не оставил мне выбора, — после секундной паузы признался Репнин.

— Ты мог сказать ему, что мы друзья…

— Я сказал!

— И что? — усмехнулся Корф. — Он ответил, что долг важнее дружбы? И ты, конечно, не стал с ним спорить?

— Я не имею права с ним спорить! — в сердцах воскликнул Репнин.

— Верно. Верно, Миша, — с деланным равнодушием кивнул Владимир. — Не твое дело — искать выход. Я его вызвал — мне и разбираться.

— Но я хочу тебе помочь…

— Ты уже помог, — зло сказал Корф и наставил на Репнина пистолет. — Возвращайся в Зимний. Ты себе уяснил, что для тебя важнее.

— Коли ты решил умереть, то хотя бы это сделай достойно!

— С чего ты взял, — Владимир медленно перевел дуло пистолета в сторону батареи бутылок и выстрелил, — что я решил умирать?

— Слушай, — Репнин вздрогнул от треска разлетевшейся вдребезги бутылки из-под шампанского, — зачем ты все-таки вызвал его на дуэль?

— А не все ли тебе равно?

— Я хочу найти выход из этой ситуации! Стрелять в наследника престола немыслимо!

— И что же? Замереть, не шевелясь, чтобы этому мальчишке было легче продырявить меня?

— Этот мальчишка — наш будущий император! — с раздражением напомнил Михаил.

— Вот удивил! — насмешливо воззвал Владимир. — И что же мне делать? Извиниться? Чтобы до конца своих дней в меня тыкали пальцем: «Смотрите вон пошел идиот, который вызвал наследника на дуэль!»

— Пусть говорят! Все равно это лучше, чем дуэль. Даже если ты выстрелишь в воздух, тебя все равно вздернут за то, что ты целился в наследника!

— Знаю! Но… Мой отец воевал с Наполеоном. Я — на Кавказе. Я не могу прослыть трусом, Миша! — Корф порывистым движением отбросил пистолет в сторону и схватился руками за голову.

— Тогда подумай об отце. Что с ним будет, если ты погибнешь?

— Переживет, — глухо ответил Владимир. — К тому же у него останется его разлюбезная Анна, с которой наверняка ему не будет скучно. А вот если я обесчещу его имя, он сам меня застрелит. И правильно сделает. Так что куда ни кинь — все одно пропадать!

— Владимир! Ты звал меня? — к друзьям легкой походкой приближался только что приехавший счастливый Андрей Долгорукий.

Всю ночь он провел на балу рядом с Наташей, к которой испытывал чувство глубокое и благородное. Они условились встретиться и сегодня, но письмо, переданное от Корфа, заставило его немного изменить свой планы. Если бы он знал, что будет значить это — немного!

— Мне передали твою записку, — улыбнулся Андрей, — но я ничего не понял. Что за угроза и страшная тайна?

— Андрей! Я прошу тебя стать моим секундантом.

— Дуэль? Это же совсем не романтично! Когда? С кем? По какому поводу?

— Я вызвал на дуэль наследника престола. Мы с Александром не поделили тур вальса с его любовницей, — цинично бросил Корф.

— Он это серьезно? — Андрей перевел недоуменный взгляд на Репнина, и тот удрученно кивнул. — Владимир! Остановись! Это безумие — стреляться с наследником престола!

— Ничего уже не остановишь, — с натужной бравадой отмахнулся тот. — Другого выхода нет, и мне нужна твоя помощь.

— Я не могу тебе отказать, — растерянно проговорил Андрей, — хотя, видит Бог, не по душе мне все это…

— А ты думаешь мне по душе? Но дело сделано. Стреляться — другого выхода нет…

— Дуэли не будет! — решительно прервал его Репнин.

— С чего бы это вдруг Александр может передумать? — покачал головой Корф.

— Мы должны немедленно поехать во дворец! Вы должны встретиться лично, и как можно скорее. Если ты предложишь ему отказаться, он согласится оставить эту невероятную затею, — со свойственной ему пылкостью предложил Репнин.

— Это против правил. Все переговоры ведут секунданты, — напомнил Долгорукий.

— Какие правила?! Речь идет о жизни нашего друга и о жизни наследника престола!

— Перед судом чести все равны…

— Да ты с ума сошел! Нет, вы оба! Как вы не понимаете — это не рядовая дуэль! Володя должен будет целиться в будущего государя! — горячился Репнин.

— Хорошо, — тихо проговорил, наконец протрезвевший Владимир. — Хорошо, я готов попытаться еще раз. Едем во дворец!

— И сейчас же! — воскликнул Репнин и добавил, обращаясь к Долгорукому:

— Ни слова моей сестре!

— Можешь быть спокоен, — сдержанно кивнул ему Андрей. — И молодые люди поспешили навстречу своей судьбе, которая пока представлялась им в весьма смутных очертаниях и перспективах.

* * *

А будущий четвертый участник дуэли в это время прощался со своей возлюбленной. По крайней мере, так сам Александр определил для себя эту ночь, проведенную в покоях Ольги Калиновской.

Вернувшись во дворец, они снова отдались неизбежному влечению, и время, как всегда, пролетело незаметно. Ссора только распалила Александра и придала его страсти еще большую силу. Ольга тоже пребывала в особенном возбуждении — ее ласкам, казалось, не было конца. И даже столь раздражающе действовавшая на Александра белая ночь не смогла помешать им, пока оба они не устали и не забылись счастливым сном утоленного чувства.

Проснулся Александр оттого, что Ольга кричала. Она металась на кровати с закрытыми глазами — ее лицо словно окаменело в гримасе ужаса, тело напряглось.

— Оля, Оля, что с тобой? Очнись! Это я… — Александр осыпал поцелуями ее лицо, пока она не проснулась и не посмотрела на него. — Все хорошо. Это дурной сон?

— Мне снилась огромная черная птица… — слабым голосом с трудом проговорила Ольга. — Она спустилась с неба, ты выстрелил в нее, но промахнулся… И она напала на тебя! Все было залито кровью… А она кричала, кричала так громко, что у меня от страха и боли разрывалась душа!

— Успокойся, — Александр прижал любимую к себе. — Это был страшный сон, всего лишь сон! И он уже ушел. Все хорошо, ты со мной…

— Нет, это был не просто сон! Это дурной знак! Александр, умоляю тебя, отмени дуэль!..

— Это невозможно, — покачал головой Александр.

— Но милый…

— Я не могу, этот человек оскорбил тебя!

— Но он не знал, кто ты, не знал о нас с тобой! Он ничего не знал!

— Это ничего не меняет!

— Умоляю тебя!

— Ольга, сам Бог послал мне тебя, разве он захочет так скоро отнять у меня это счастье? Он на моей стороне, несмотря на твой сон.

— Стоит ли испытывать судьбу? Не будет тебя — незачем и мне жить!

— Я тебе обещаю — я не умру, — Александр нежно поцеловал Ольгу, все еще не оправившуюся от ночного кошмара, в открытое плечо.

— Ну почему, почему ты так спокоен?!

— Оля, пойми, эта дуэль — проявление обычной, человеческой жизни. Которой у меня никогда больше не будет. У меня никогда не будет роскоши поступать свободно, по своему разумению.

— Роскоши добровольно подставлять себя под дуло пистолета?

— Ты забываешь — я хорошо стреляю!

— Ты говоришь о жизни обычного человека, которой тебе не хватает. Но понимаешь ли ты, что обычные люди умирают и оставляют тех, кто их любит, тех, кто никогда не сможет их забыть? — Ольга собиралась зарыдать.

— Я согласен стреляться каждый день, лишь бы слышать от тебя такие слова…

И влюбленные снова соединились, отрешившись от мира и его проблем…

* * *

А Репнин, все еще не теряя надежды на лучшее, вез друзей в Зимний. Выходя из экипажа, он просил Долгорукого ожидать их в карете, а Корфа — следовать за ним. Друзья стремительно взбежали по широкой мраморной лестнице и направились к кабинету Александра. Наследника там не оказалось, и Репнин, предполагая, что тот может быть зван к императору, велел Корфу оставаться здесь, сам же решительно прошел по галерее к приемной Николая. Там его встретил Жуковский, отправленный императором на поиски цесаревича и его адъютанта. Николаю уже донесли о том, что Александра и его помощника видели на вчерашнем балу. Император впал в гнев и принялся с рассвета кричать на воспитателя своего сына.

— Несмотря на наш прямой запрет, Александр находился вчера на балу, и его видели танцующим с Калиновской!

— Есть ли уверенность, что это был именно Александр? — попытался защититься Жуковский. — Потоцкий устраивал маскарад.

— Вот именно — маскарад! И наследник воспользовался этой возможностью. А что говорит наш юный друг — поручик Репнин?

— Я еще не видел его.

— Так разыщите его, Василий Андреевич, разыщите! — Николай негодовал и еле сдерживался. — Если он не ездил на бал с Александром, значит, он не справляется со своими обязанностями. Если был там и ничего нам не рассказал, значит, они заодно, и Репнин нарушил мой приказ.

— Я сделаю все, что в моих силах, Ваше Величество, — поспешил заверить его Жуковский.

— Это вы во всем виноваты! Польша покорилась российскому императору, а его сын покорился полячке! Вся Европа будет смеяться над нами.

— Помилуйте, Ваше Величество, но именно вы настаивали на том, чтобы с Александром обращались, как с обычным ребенком. Иначе он вырос бы заносчивым и самодовольным.

— Похоже, в список ваших прегрешений необходимо внести еще и дерзость! — окончательно разгневался Николай. — Это вы вбиваете в голову моего сына вредные мысли и тревожите его душу несбыточными мечтами! Откуда у него эта иллюзия, что он может изменить свою судьбу? Мой сын мечтает жить обычной жизнью! Вы только подумайте! Да он должен как можно скорее расстаться с этим опасным заблуждением!

— Уверен, Саша возьмет себя в руки и примет монаршую долю, — сдержанно, но очень твердо сказал Жуковский. — Но все же нам следует быть внимательнее к нему.

— Я знаю, что происходит у меня на Камчатке, а собственного сына не в силах найти во дворце! — никак не мог успокоиться Николай.

— Возможно, он на стрельбище? — осторожно предположил Жуковский.

— Василий Андреевич! — укоризненно покачал головой император. — Когда последний раз вы его там видели? Калиновская — вот что затмило Александру весь мир! Бросил дела. Все время проводит с ней!

— Я полагал, вы изменили свое мнение о Калиновской, — удивился Жуковский.

— Я редко меняю свое мнение. Мне пришлось всего лишь смириться с этим положением. По совету наставника моего сына.

— Помнится, однажды вы позабыли об аудиенции со своим братом, поддавшись чарам одной юной красавицы…

— Это совсем иное дело, — отмахнулся от воспоминаний Николай.

— Иное? Чем же? Вам кажется опасным, что она старше и опытнее Александра в делах сердечных?

— И потому что она полячка! — заносчиво добавил государь.

— Однако ваш брат Константин…

— Да-да! — перебил Жуковского Николай. — Женился на полячке.

Вы можете мне не напоминать об этом — я знаком со своей родословной! Но в моей семье этому не бывать! И польский вопрос я считаю закрытым!

— Ваше Величество! Пребывание Польши в составе России, безусловно, несет благо этой стране. Однако в Варшаве неспокойно. Поляки по-прежнему не доверяют нам. И любят смотреть больше не на Восток, а на Запад. И в этом контексте брак наследника с польской княжной мог бы существенно укрепить наши позиции.

— А я не желаю застаиваться на ближних рубежах! Россия должна смотреть еще дальше на Запад. Там германцы, австрияки, англичане, в конце концов. Так что и не мечтайте — брака с Калиновской не будет!

Поставив эту жирную точку в конце разговора, Николай сказал, что ждет к себе Репнина и сына, а Жуковскому вместо того, чтобы защищать совершенно безнадежное предприятие, уже давно пора найти этих безответственных мальчишек и велеть им явиться в его кабинет. И поэтому, когда Жуковский столкнулся в коридоре с Репниным, он страшно обрадовался — хотя бы один здесь!

— Слава Богу, вот и вы! — бросился Жуковский навстречу Репнину. — Его Величество желает видеть вас, и немедля!

— Василий Андреевич? Что-то случилось?

Репнин весь внутренне сжался — неужели вчерашние события уже известны государю?

— Надеюсь, что нет, — ответствовал Жуковский, провожая Репнина в кабинет Николая. — Государь хотел взять у вас отчет в соответствии с разговором, который давеча у вас с ним состоялся. И, надеюсь, у вас есть, что ему сказать.

Николай встретил их, сидя за рабочим столом и напряженно постукивая пальцами по зеленому сукну, натянутому на крышку.

— Мне нравится, как вы работаете, Репнин, — издалека начал император. — Василий Андреевич вами доволен. Как вы там замечательно о нем сказали? — обратился он к наставнику.

— Я сказал: «Толковый молодой человек с прекрасным будущим», — с легким поклоном напомнил Жуковский свои слова.

— Вот вам оценка поэта и воина! — как-то уж очень приторно воскликнул Николай. — И как вам только удается, Репнин, удерживать Александра от свиданий с этой польской фрейлиной? Вы просто Цербер какой-то на страже нравственности!

— Ваше Величество! — Репнин счел за благо вытянуться во фрунт и прищелкнуть каблуками. — Смею доложить, наследник виделся вчера с фрейлиной Калиновской на балу у графа Потоцкого. Разрешите подать в отставку, Ваше Императорское Величество!

— Василий Андреевич, неужели мы в нем не ошиблись? — лукаво спросил Николай, вполоборота обернувшись к Жуковскому.

— Большие надежды подает молодой человек, — поддержал Михаила Жуковский.

— Что же, — Николай несколько секунд помедлил, — вы прошли проверку. Теперь я вижу — вам можно доверять, Репнин. Вы повели себя молодцом. Впредь знайте, что везде есть глаза и уши! Разумеется, о вчерашнем мне уже доложили. Я понимаю, что сдерживать любовный порыв моего сына — задача не из легких. И вряд ли это кому-нибудь удастся. Но если впредь вы попытаетесь скрыть от меня нечто более важное — вам сие дорого обойдется! Вы уверены, что вам больше не о чем мне сообщить?

— Никак нет. Ваше Императорское Величество, — так же браво рапортовал Репнин.

Николай испытующим взглядом оглядел его с ног до головы и кивнул, давая понять офицеру, что он свободен. И Михаил, не верящий своему чудесному избавлению, побежал обратно к кабинету Александра. Оказавшись на месте, он растерянно оглянулся по сторонам — где же Владимир? В этот момент Корф появился из-за одной из колонн и знаком подозвал к себе Репнина.

— Что? Что такое? — у Михаила снова зашлось сердце.

Корф тихо сказал, что Александр только что прошел к себе в кабинет, и ему пришлось спрятаться, дабы не попасться наследнику на глаза ранее, чем вернется Михаил.

— Слава Богу! — вздохнул Репнин и постучался в кабинет Александра. — Ваше Высочество!

— А, Михаил… — Александр выглядел уставшим. — Вот и вы, я ждал вас. Все ли готово для дуэли?

— Мне представляется разумным все же избежать этого поединка, — смело начал Репнин.

— Согласен, дуэль — крайнее средство, — пожал плечами Александр. — Однако если нет другого способа разрешить конфликт, приходится к нему прибегнуть.

— Уверен — не все способы еще исчерпаны, — настаивал на своем Репнин.

— Я понимаю, поручик Корф ваш приятель. И сейчас вами, прежде всего, движут дружеские чувства.

— Ваше Высочество, я бы хотел помочь вам обоим!

— Каким же образом?

— Я пришел просить вас еще раз поговорить с поручиком Корфом. Он тут, со мной и… Возможно, вы согласитесь с ним увидеться.

— Вы — очень смелый человек, Репнин. И в знак признания ваших достоинств, я, пожалуй, соглашусь принять Корфа, — кивнул Александр. — Но в ответ вы должны обещать мне, что не скажете и слова императору о дуэли.

— Клянусь, Ваше Высочество, и благодарю вас, — обрадовался Репнин и позвал друга пройти в кабинет.

Корф вошел, стараясь держаться с достоинством, но без излишней самоуверенности и заносчивости.

— Поручик Корф к вашим услугам, — сдержанно сказал он, чуть склонив голову перед наследником престола.

— Князь Репнин сказал мне, что нам стоит обсудить дуэль, — Александр, сидевший за столом, откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на своего предполагаемого противника. — У вас есть что сказать мне по этому поводу?

— Да, Ваше Высочество, — медленно проговорил Корф. — Произошло явное недоразумение. Если бы я прежде знал все обстоятельства, я бы никогда не вызвал вас.

— Так вы хотите отказаться от дуэли?

— Да, Ваше Высочество. Я действовал импульсивно. И теперь сожалею об этом.

— Должен признаться, я тоже был вне себя, — признался Александр. — И, ежели вы желаете отказаться от дуэли, откажусь и я.

— Благодарю вас…

Александр встал из-за стола и в знак примирения протянул руку Корфу. Владимир горячо ответил на рукопожатие наследника и вдруг принялся поспешно объяснять:

— Когда ваша дама приняла мое приглашение на танец…

— Продолжайте, продолжайте… — настороженно сказал Александр. — То есть, вы хотите сказать, что эта дама была не права, приняв ваше приглашение?

— Ваше Высочество, поручик Корф имел в виду… — начал Репнин, испугавшийся продолжения этой фразы.

— У меня создалось впечатление, что в жизни этой женщины нет другого мужчины, — попытался продолжить свои объяснения Корф, несмотря на отчаянные знаки, которые из-за спины наследника подавал ему Репнин. — Я понимаю… понимаю, что вы вынуждены скрывать ваши отношения, и у нее не было иного выхода.

— Вы хотите сказать, что она с вами кокетничала? — с угрозой в голосе спросил Александр.

— Нет-нет, — вздрогнул Корф. — Она не кокетничала. Видимо, я настолько увлекся красотой этой дамы, что не заметил ее холодности по отношению ко мне. Потому я был вынужден защищать ее честь.

— А сейчас вы считаете, что защищать нечего? — взвился Александр.

— Господа, господа, — решил вмешаться Репнин. — Послушайте меня…

— Нет, это вы послушайте меня! — Корфа понесло. — Некий молодой человек в маске в весьма грубой форме уводит даму, с которой я танцевал…

— И о которой вы по-прежнему позволяете себе говорить в недопустимо небрежном тоне… — не уступал наследник.

— Да как вы смеете…

— Молчать! — сорвался Александр. — Вы вели себя… вы и сейчас ведете себя недостойным для благородного человека образом!

— Вы изволите сомневаться в моем благородстве? — голос Владимира зазвенел и возвысился. Репнин замер от ужаса.

— Я не позволю вам еще раз оскорбить эту даму! Я требую удовлетворения! — упавшим, но страшным голосом сказал Александр.

— Господа! Все, что вы сейчас говорите — глупо! Вам будет смешно и стыдно, когда вы остынете, — Репнин и умолял, и настаивал одновременно. — Господа… эта дуэль не должна произойти…

— Должна и произойдет, — отрезал Александр. — Объяснения бессмысленны. Я отказываюсь от отмены дуэли.

— Прекрасно… — в тон ему ответил Корф. — Я тоже.

Александр молча, но весьма красноречивым жестом указал Корфу на дверь. Владимир побагровел и вышел, не попрощавшись. Репнин в отчаянии обратил свой взор к наследнику, но тот отвернулся — здесь больше не о чем разговаривать. Репнин покорно склонил голову и тоже вышел из кабинета. Спустившись к подъезду, где их ждал Долгорукий, Репнин застал самый финал разговора Владимира и Андрея и по укоризненному взгляду последнего понял, что Долгорукий уже все знает. Репнин молча сел в экипаж, и друзья поехали обратно, к Корфам.

Александр же отправился на стрельбище и выместил свою злость на шелковых розовых сердечках, которые расстреливал вместо мишеней. И лишь полностью погасив свой гнев, он вернулся во дворец.

Первым делом цесаревич зашел к матери и наговорил ей целую уйму сбивчивых и эмоциональных слов — идти к императору он побоялся, не хотел выдать себя. Потом навестил младшего брата. Константин — симпатичный, курчавый мальчик играл по обыкновению в солдатики — любимую игру их отца. Деревянные фигуры, чем-то напоминавшие размером напольные шахматы, стояли на паркете в боевом порядке — армия против армии. И Константин деловито ходил меж войсками, выбирая стратегическое направление для главного удара. Мальчик был очень увлечен игрой, но приходу брата обрадовался — теперь ему можно не передвигать фигуры за своих солдат и противника. На той стороне вполне мог сыграть Александр.

— Не пытайтесь втянуть меня в войну! — сразу же объявил Александр.

— Но вы должны помочь мне решить важную задачу — наступление наших драгун на французские редуты!

— Зачем это вам?

— А вдруг завтра война? — совершенно серьезно спросил мальчик.

— Тогда это будут решать полководцы, — ответил Александр. — Найдется какой-нибудь новый Кутузов, у которого ума палата, не чета нам с вами! А наш долг состоит лишь в том, чтобы придумать новую форму для драгун. Трудная и ответственная задача, особенно, если учесть, что вы не портной, и вам решительно все равно, как выглядят ваши солдаты!.. Да, у царских фамилий строгие правила, и соблюдать их надо неукоснительно. Дружить с избранными, любить избранных. Держать свой народ в повиновении. А простого солдатика истязать шпицрутенами за малейшее неповиновение.

— Почему вы так страшно говорите, Александр?

— Такова наша доля, которую мы не выбираем, как утверждает отец, — съязвил Александр.

— Почему вы так отзываетесь об императоре? Папенька всегда вами доволен и горд. Он говорит — вы отличный солдат, — с детской обидой упрекнул старшего брата Константин.

— Горд?.. Доволен? — Александр рассмеялся вполне миролюбиво и добродушно. — Какой вы, однако, забавный бываете, Константин!

— Вы смеетесь надо мной? — капризно надул губки царственный мальчик.

— Такого права у меня нет. У меня вообще нет никаких иных прав, даже права на смерть от дурацкой пули. За нас всегда рискует кто-то другой.

По округлившимся глазам брата Александр понял, что Константин остался в недоумении, но не решился что-либо объяснять ребенку. Он пожелал Константину успехов в сражении и направился к Ольге.

Она читала и даже не нашлась, что сказать, когда Александр запросто зашел к ней в комнату при свете дня. Ее удивление было смешано с предчувствием чего-то нехорошего, и Ольга почувствовала страшное напряжение, от которого разом заболела и закружилась голова.

— Прощай, Оленька, — ласково сказал Александр, подходя к ней.

— Прощай?! Значит, дуэль состоится?! Когда?!

— Дуэли не будет. Поручик Корф принес извинения, и я их принял, — Александр отвел взгляд в сторону.

— Но тогда почему «прощай»?

— Я больше не смогу приходить к тебе…

— Император узнал, что ты был на балу? — голос Ольги заметно задрожал.

— Я не знаю, — покачал головой Александр. — Но ему известно, что я к тебе чувствую. И если я перестану встречаться с тобой так явно, он не вынудит тебя уехать.

— Александр… — недоверчиво произнесла Ольга, — поручик действительно отменил дуэль?

— Любимая моя! — Александр протянул к Ольге руку, но вовремя спохватился. — Зачем ты так прекрасна?!

— Нет! Не уходи! Не оставляй меня!

— Разве можно от тебя оторваться?! От этих сияющих глаз, от нежных рук… Даже если я уйду, то все равно каждую секунду буду думать о тебе! Я так люблю тебя…

Александр бросил на Ольгу взгляд, полный такой тоски, что та лишилась чувств. Он бросился к ней на помощь, но остановился и со словами «Бедная моя Оленька!.. Как ты будешь здесь одна, без меня?..» тихо вышел из ее комнаты.

Когда Ольга пришла в себя, то увидела рядом с собою свою верную подругу. Наташа участливо склонилась над ней с флакончиком нашатыря в руке.

— Что случилось? — озабоченно спросила она, видя, что Ольге легче.

— Скажи, — медленно, словно собираясь с мыслями, проговорила Ольга. — Ты была когда-нибудь влюблена?

— Вот что значит любовь! — улыбнулась Наташа. — Ты разве не замечала, что я только и говорю о молодом Долгоруком?

— Андрей Петрович? Блестящий дворянин, честен, добр… Я за тебя рада.

— К чему этот разговор? — Наташа заподозрила неладное.

— Я бы хотела обсудить с тобой кое-что, — Ольга на секунду задержала дыхание, словно собираясь с мыслями. — Представь, кто-то оскорбил твою честь… Возможно, случайно. Конечно, случайно. И твой возлюбленный готов ее защитить.

— Я вполне могу представить, как он бросается за меня в бой, — без тени сомнения сказала Наташа.

— Но при этом, — продолжала Ольга, — он рискует своей жизнью, а ты рискуешь его потерять?

— Я предпочла бы пожертвовать своей честью ради спасения жизни своего любимого! — без малейших колебаний ответила Наташа.

— А как же кодекс чести и светские традиции?

— Что они смогут дать мне, если мой любимый погибнет из-за меня? Зачем мне тогда жизнь, честь? Что останется мне, кроме ужасного горя, пустоты и одиночества?!

— Ты начиталась французских романов и стала emanciper! — ответила на ее пафос Ольга и вдруг сникла. — Нет-нет, прости меня! Ты права, ты так права! Ах, если бы и мой любимый рассуждал подобным же образом…

— Неужели наследник… то есть, тот мужчина, которого ты любишь, собирается сделать что-то опасное? Оля, скажи мне правду! Я чувствую, ты не случайно завела со мною этот разговор… Что с тобой? У тебя дрожат руки!

— Я люблю его… А он любит меня!

— И?..

— Он явился на бал… Хотел меня удивить.

— Александр был вчера на маскараде? Я догадывалась, но не знала этого…

— Этого, к сожалению, никто не знал.

— Что значит твое «к сожалению»?

— Я танцевала с Владимиром Корфом, и он не узнал Его Высочество под маской, когда тот подошел к нам и попытался разбить нашу пару… — Ольга говорила быстро, словно на выдохе. — Поручик Корф вызвал Его Высочество на дуэль. И Александр принял вызов, чтобы спасти мою честь.

— Этот болван Корф осмелился вызвать наследника на дуэль?! — Наташа едва не лишилась дара речи. — Как такое пришло ему в голову?! И почему ты не сказала мне об этом раньше?!

— Я надеялась, что дуэль не состоится, — пролепетала Ольга. — Александр обещал мне отменить ее. Но перед твоим приходом он явился ко мне и будто бы попрощался!

— Нет-нет! Не верю, не думаю, что это так! — Наташа вдруг стала бегать по комнате, словно пытаясь сосредоточиться. Наконец, она остановилась. — Я знаю, что мы сделаем!

— Ты думаешь, мы можем все это изменить? — с надеждой в голосе спросила Ольга.

— Мы сейчас же отправимся к Корфу! Ты поговоришь с ним, а я постараюсь вразумить моего брата — наверняка, он там и в курсе происходящего! Мы должны остановить их! Едем!

Ольга утерла навернувшиеся на глаза слезы и подчинилась своей решительной подруге.

* * *

Между тем Александр уныло сидел в одиночестве в своем кабинете, не желая никого видеть и страшась появления близких. Он хотел сосредоточиться и понять, что и зачем он делает, прав ли он и куда его заведет путь, на который он так неосмотрительно ступил вчера. На глаза Александру попался бархатный футляр, недавняя награда — бриллианты и сапфиры сверкали и переливались в оправе холодно и своенравно. Александр подошел к столу и, открыв верхний ящик, достал оттуда все свои «боевые» награды.

— Игрушки! Это все игрушки! — сквозь зубы процедил Александр и резко смахнул футляры на пол.

В эту минуту в его кабинет вошел Николай.

— Что это значит, сын мой?

Александр внутренне напрягся и отступил к окну.

— Ты не только пренебрег моим приглашением, — с плохо сдерживаемым раздражением продолжал император, — но еще и оскорбил оказанную тебе честь быть награжденным орденами твоего Отечества!

— Ордена просто так не достаются! — так же резко ответил Александр. — Их заслуживают собственной кровью! А эти… За что я получил их, отец?!

— Наследникам ордена вручаются при рождении. Это знак царской власти, а не награда. И ты прекрасно знаешь это…

— Вот именно! Я получаю их лишь потому, что я — Романов, а кто знает, чего я стою на самом деле? Как мне самому понять, чего я стою?

— Узнаешь, когда пробьет час, — примиряющим тоном сказал Николай.

— Я не готов к этому… и я люблю Ольгу, — с отчаянием в голосе сказал Александр.

— И ты готов принести в жертву своей страсти престол и судьбу империи? — тон Николая снова стал суровым и властным. — Мне больно это слышать.

— Отец! — Александр вдруг порывисто прошел вперед и опустился на колени перед императором. — Я не могу расстаться с Ольгой! Дайте мне свободу!..

— Да, сколько же чепухи вложил в твою голову Жуковский! — холодно произнес Николай. — Это он внушил тебе нелюбовь к царской власти!

— Боже! — воскликнул Александр, понимая всю безуспешность своей мольбы. Он медленно поднялся. — Василий Андреевич всегда учил меня честности, добру и милосердию!

— России нужен сильный император, — тихо сказал Николай, — коли ты считаешь, что не способен на это — возможно, так тому и быть… Жаль, правда, что Константин еще слишком молод!..

Александр не стал смотреть, как вышел отец, и не попрощался с ним. Он бросился прочь из кабинета и побежал к себе в комнату, где, наконец, упал на постель и разрыдался. Все было кончено, и у него оставался только один выход доказать, что он сам может распоряжаться своею судьбою и жизнью — дуэль!

* * *

Скоро все будет кончено, подумал и Владимир Корф, тоже разбиравший свои боевые награды. Он переложил их по одной и снова аккуратно убрал в шкатулку, которую тут же передал Андрею Долгорукому.

— Кто знает, как завершится дуэль, но в любом случае для меня ее последствия не предвещают ничего хорошего, — как-то слишком спокойно сказал Владимир, — так что, друг мой, возьми на себя эту обязанность — отвези шкатулку моему отцу — Владимир, не стоит заранее думать о худшем! — воскликнул Андрей.

— Нет-нет! Забери их, и лучше сейчас! Спрячь дома или где хочешь… Сохрани и передай отцу! И скажи, что я прошу у него прощенья! За все!

— Как скажешь, — подавленный его настроением, ответил Долгорукий.

Он взял шкатулку и направился к выходу. Андрей подумал, что, наверное, будет правильнее отвезти шкатулку домой — не тащиться же с ней к месту дуэли!

Проводив Долгорукого, Владимир ушел к себе, а Репнин захотел остаться в зале — ему требовалось сосредоточиться. Михаил сидел словно в оцепенении, вяло перебирая в руках тончайший батистовый платочек, оброненный Анной еще в день их первой встречи на улице. Теперь это был его талисман, а оберег ему сегодня нужен, как никогда — ему еще предстояло вернуться во дворец и сообщить Александру о месте и времени дуэли.

— Я так и знала, что ты здесь! — раздался рядом сердитый голос Наташи.

— Решила проведать братца? Мило с твоей стороны! — отшутился Репнин.

— Чудесно! — всплеснула руками Наташа. — Ты здесь бездумно и умилительно терзаешь дамский платочек, в то время, как у меня разрывается сердце! Похоже, глупость твоего друга Корфа оказалась заразительной!

— Это платок Анны, — попытался защитить свои чувства Михаил.

— Я удивляюсь тебе, Миша, — продолжала наступать Наташа. — Ты находишь время вздыхать о какой-то певичке, лить слезы в ее надушенный платочек, в то время как приближается ужасная драма!.. Я все знаю — Ольга призналась мне!

— К чему этот пафос, сестричка! — Репнин старался казаться уверенным и даже веселым. — Не стоит поднимать панику! Я сумею за себя постоять.

— Мишенька, братец! — взмолилась Наташа. — Одумайся! Повинись перед императором, доложи ему! Это его отцовское, это его царское право! Он должен знать о том, что угрожает сыну, он все остановит. А иначе никому не сносить головы! Я боюсь за тебя, Миша!

— Я обещал Александру хранить молчание, — тихо, но твердо ответил Репнин. — И я сдержу свое слово…

Встреча Ольги и Корфа оказалась столь же безуспешной. Велев слуге провести ее в комнату Владимира, Ольга сразу приступила к объяснениям.

— Я хочу извиниться перед вами, сударь! Эта нелепая ссора и дуэль возникли из-за меня, и я готова на любые жертвы ради спасения Александра.

— Ваши чувства кажутся благородными, — сухо кивнул ей Владимир, — но, право же, у меня сейчас совершенно нет времени на их обсуждение. Я не был предупрежден о вашем визите, и мне необходимо еще разобрать бумаги и отдать последние распоряжения.

— Последние? Нет-нет! Я бы хотела все исправить!

— Не стоит винить себя в происшедшем, — отклонил ее извинения Корф. — Во всем виноват только я. Я один… Мне давно пора бы уже научиться сдерживать эмоции, управлять чувствами. И все такое, что приличествует дворянину и офицеру.

— Умоляю вас, откажитесь от дуэли!

— Я хотел это сделать, но попытка извиниться перед наследником не увенчалась успехом.

— Эта дуэль закончится трагедией! — с горечью воскликнула Ольга.

— Дуэли вообще редко заканчиваются хорошо, — равнодушно пожал плечами Владимир.

— Вы, наверное, ненавидите меня?

— Отчего? У меня нет причин ненавидеть вас. Вы были честны со мной — холодны и безразличны. Но я предпочел обмануться. Я был увлечен вами и эгоистически думал лишь о своем чувстве. С тех пор, как я увидел вас впервые, я постоянно думал о вас… Я вспоминал ваши глаза, вашу улыбку… Я убедил себя, что вы непременно ответите мне.

— Вы надеялись, что я полюблю вас? — удивилась Ольга. — Но я же не знала вас, а вы не знали меня…

— Какое это имело значение?! Вы были моей таинственной незнакомкой. Прекрасной, загадочной… И более я ничего не хотел знать.

— А теперь тайна раскрыта?

— Я же сказал вам, что ни о чем не жалею. И желаю вам счастья, — Владимир вежливо поклонился.

Ольга поняла — разговора больше не будет.

— Прощайте, — сказала она, — и надеюсь, вам не придется приносить себя в жертву.

Во дворе Ольга встретилась с Наташей, и обе заговорщицы, не солоно хлебавши, в полном в унынии, поехали обратно во дворец. Подруги долго молчали, но, наконец, Ольга заговорила — она приняла решение повиниться перед императором и сообщить ему о дуэли. Пусть ей грозит наказание, но, по крайней мере, никто больше не пострадает. Наташа согласилась с ней и крепко обняла подругу, пытаясь придать ей твердости духа и уверенности в правильности своего решения.

Приехав, Наташа предложила разыскать Жуковского. Василий Андреевич был весьма влиятелен и вхож к императору — он мог дать совет и устроить аудиенцию, сообразуясь с переменчивым настроением императора. Но Жуковский уже шел им навстречу — он пытался найти Александра. Василий Андреевич, встревоженный и слегка бледный, сказал, что слышал — их Императорские Величества желают видеть мадемуазель Калиновскую и даже посылали за нею камер-фрейлину государыни. Подруги переглянулись. «Вот и кстати!» — прочитала во взгляде Ольги Наташа. «Чему быть — тому не миновать!» — увидела Ольга ответ в ее глазах.

— Я готов проводить вас к государю, — сказал Жуковский.

Ольга решительно кивнула и последовала за ним. Наташа, торопясь и придерживая юбки, шла следом, едва поспевая за подругой.

В кабинете императора Ольгу уже ждали Николай и Александра. Жуковский и Наташа остались в отдалении, а Ольга прошла вперед, повинуясь приглашающему жесту государя.

— Я звал вас, сударыня, чтобы вы изволили объяснить свое поведение, — властным тоном сказал Николай.

— Ваше Величество, — Ольга склонила голову. — Я знаю, как вы относитесь ко мне. Но осмелюсь признаться — я люблю вашего сына.

— Не более чем я, сударыня.

— Но в моих силах спасти ему жизнь, пусть даже ценою собственной!

— Что это значит? — нахмурилась императрица.

— Ваше Величество! — Ольга повернулась к государыне и опустилась на колени перед ней, — Александр Николаевич принял вызов на дуэль! Из-за меня. Я пыталась остановить его, но все было напрасно! И теперь только вы можете этому помешать!

— Пыталась остановить? — воскликнула Александра. — Да ты лишь сильнее распалила его! Женщина всегда сама виновница страстей, которые бушуют вокруг нее. И коли ты пробудила эту страсть, ты и должна была обуздать Александра!

— Но государыня, — почти разрыдалась Ольга, — иную страсть обуздать невозможно!

— Если это тебе не под силу, значит, избавься от этой страсти! И никого не подвергай опасности. Тем более, если речь идет о жизни наследника престола! Теперь-то я понимаю, что значила его странная речь утром, когда он заходил ко мне!.. Мне стало нехорошо, — сказала императрица вдруг ослабевшим голосом и, пошатываясь, вышла из кабинета.

— Мой сын стреляется на дуэли, — с угрозой в голосе промолвил Николай, — а вы, сударыня, не сочли возможным немедленно сообщить мне об этом?

— Я опасалась вашего гнева, Ваше Величество.

— Видимо, вы сударыня, надеетесь, что виновным удастся избежать наказания? А известно ли вам, что по нашим законам участники поединка должны быть арестованы и преданы суду?

— Ваше Величество, во всем виновата я! — умоляюще вскричала Ольга. — На недавнем балу Александр Николаевич и Владимир Корф повздорили… из-за того, кто будет танцевать со мной. Корф не узнал наследника под маской — и имел неосторожность вызвать его на дуэль…

— Имел неосторожность? — саркастическим тоном поддел ее Николай.

— Ваше Величество, — Наташа тоже вышла вперед и упала на колени перед императором, — прошу вас, не арестовывайте участников дуэли!

— А вы, сударыня, — обернулся к ней Николай, — отчего так горячо защищаете их? Вам так дорога судьба Корфа?

— Мой брат согласился стать секундантом Его Высочества…

— Князь Михаил Репнин? Час от часу не легче… Весьма прискорбно, сударыня, что и ваш брат вовлечен в эту историю.

— Пощадите, Ваше Величество! Он так вам предан!

— Предан? — вскричал Николай. — Вместо того чтобы оградить наследника престола от опасности, он пошел на поводу его безрассудства!

— Ваше Величество… — Жуковский решил, что пора вмешаться и ему. — Быть может, у князя не было выбора? Зная характер Александра Николаевича…

— Выбор всегда есть! — перебил его император. — Первостепенная задача офицера — заботиться о процветании отечества! Князь Репнин не оправдал доверия, которое мы ему оказали. Я понимаю ваши чувства, сударыня, но князь запятнал свою честь и будет немедленно арестован, как и остальные участники дуэли.

Ольга закрыла лицо руками, Наташа без сил опустилась на пол.

Николай звонком вызвал адъютанта.

— Узнайте немедленно, где Александр, и велите ему тотчас явиться ко мне! Да хорошо ищите, я должен знать, где он и что с ним происходит!

Адъютант безмолвно кивнул и бесшумно вышел из кабинета.

— А вы, сударыни, — Николай с холодной ненавистью повернулся к провинившимся фрейлинам, — возвращайтесь к себе и оставайтесь там до моего особого распоряжения. И не сомневайтесь — я не забуду о вашем существовании!

 

Глава 4

Преступление и наказание

Приехав на место дуэли раньше Александра к уже ожидавшим его Корфу и Долгорукому, Репнин подтвердил согласие наследника на условия поединка — между противниками отмерялись двадцать шагов, затем сходились до десяти и по третьему счету Репнина стреляли. Первым — Александр, Корф должен был отвечать — разумеется, в случае неудачи первого выстрела своего визави. Репнин приехал в карете с придворным лекарем Мандтом.

Фридрих Францевич, насмерть перепуганный появлением в своей комнате молодого офицера, поначалу решил, что его высылают, но, узнав адъютанта наследника, вздохнул с видимым облегчением. Предложение свидетельствовать здоровье дуэлянтов Мандт воспринял спокойно. Ему уже случалось содействовать в этом, и можно было не сомневаться, что, по крайней мере, врачебная тайна будет им соблюдена неукоснительно. И теперь, позевывая от свежего воздуха, доктор терпеливо дожидался в карете своей очереди в процедуре дуэли, пока молодые люди выбирали в поле площадку поровнее.

Долгорукий показал приятелям две коробки с пистолетами.

— Какие будем предлагать — «Лепаж» или кухенрейтеровские?

Владимир опробовал обе модели и выбрал вторые — эти должны были удовлетворить Александра. Потом он принялся тщательно их прочищать.

— Тебе обязательно чистить пистолеты перед самым моим носом? — чуть раздраженно спросил Репнин, невольно оказавшийся по другую сторону их символической линии фронта.

— Оружие всегда должно быть в порядке, — назидательно произнес Корф и прицелился в поле. — А это очень хорошие, очень дорогие пистолеты. Бах! И его нет!

— Не забывай — ты говоришь о наследнике престола! — напомнил Михаил.

— Не беспокойся, я знаю, как поступить.

— Ты что-то придумал, чтобы остановить дуэль?

— Увидишь… — загадочно произнес Корф. — Да успокойся, все кончится хорошо, и никто не будет скомпрометирован.

— Не говори, если не хочешь, — с надеждой в голосе сказал Репнин.

— Да-да, я так хочу, — Владимир вернул пистолеты в коробку, которую держал Долгорукий. — Послушай, Андрей, если у дуэли все же будет дурной для меня конец…

— Не смей загадывать!

— Подожди, дай мне сказать! Если меня не станет… Когда-то я подарил одной чудесной девушке книгу с моими любимыми стихотворениями… И потом не оправдал этих высоких слов. Увлекся яркой бабочкой, одной, второй, и предал настоящее чувство… А впрочем, не надо… Просто возьми себе мои пистолеты и новое английское седло.

— Да не нужно мне твое седло! Оно неудобное. Но если ты все-таки решишь написать Лизе, я передам.

— Мне нечего ей сказать, — Владимир с грустью посмотрел вдаль и обратился к Репнину. — Послушай, Миша, никогда не влюбляйся…

— Увы, мой друг, ты опоздал с этой просьбой.

— В самом деле? — Корф с интересом взглянул на него и вдруг понял. — Анна?

— Она, — кивнул Репнин. — Послушай, почему ты никогда мне не рассказывал о ней?

— Миша, я прошу тебя, нет, я умоляю! Если меня не станет, обещай, что никогда не подойдешь к этой женщине!

— Да почему же?

— Она погубит тебя! Слышишь? Беги от нее, Михаил! — Владимир хотел сказать что-то еще, но махнул рукой и повернулся к дороге. — Однако где же мой соперник?

— Будет с минуты на минуту, — ответил за Александра Репнин. — Думаю, господа, он не заставит нас долго ждать.

— Жаль. Я готов ждать целую вечность, — Владимир мечтательно потянулся, разминая мышцы. — Может быть, мне повезет. Судя по всему, Его Высочество не собирается почтить нас своим присутствием.

— Похоже на то, — Репнин достал из кармана брегет и посмотрел на стрелки. — Мы его ждем давно. Есть основания думать, что он не опаздывает, а не появится вовсе. Поехали отсюда!

— Слава Богу, господин эскулап, — подмигнул Долгорукий нервно выглядывающему из окна кареты Мандту, — кажется, ваши орудия пытки нам не понадобятся.

— Позволю себе в этом усомниться, — сказал доктор, указывая на точку, приближающуюся не по дороге, а с другого конца поля.

— Ну, стало быть, не так уж я и везуч… — пробормотал Корф.

— Майн Гот! — вдруг вскричал доктор и едва не выронил из рук саквояж с инструментами.

В подъехавшем всаднике он узнал наследника — новость пренеприятная и чреватая дурными последствиями.

— Добрый день, господа! — спешиваясь и слегка задыхаясь от быстрой скачки, проговорил Александр. — Надеюсь, я не сильно опоздал?

Молодые люди церемонно раскланялись, и Репнин поднес Александру коробку с пистолетами. Он тоже опробовал их и, похвалив выбор оружия, указал на тот пистолет, из которого собирался стрелять. Репнин молча кивнул и зарядил для него пистолет. Андрей сделал то же самое для Владимира. Затем оба секунданта отмерили оговоренные ранее шаги, воткнули свои клинки в землю в исходных точках и вернулись к дуэлянтам, молча стоявшим по разные стороны кареты.

— Господа, — предложил Репнин. — Я должен напомнить вам, что вы еще можете отказаться от дуэли.

— Нет! — отрезал Александр.

— Нет, — равнодушно сказал Корф.

— В таком случае, начинайте, господа. Доктор, вы готовы?

— Готов, — подал Мандт слабый голос из глубины кареты.

Отойдя каждый на свою позицию, Александр и Корф встали друг против друга, потом стали сходиться и остановились по счету на десять. Затем пришла очередь Репнина считать. Александр поднял пистолет и прицелился. На «три» прозвучал выстрел — Владимир покачнулся, на его мундире с левой стороны появилось темное пятно. Все, кроме Александра, тут же бросились к нему.

Доктор Мандт быстро осмотрел рану — пуля прошла навылет через мягкие ткани предплечья. Мандт улыбнулся — молодой человек все-таки везунчик, такую рану даже нарочно не придумаешь! Чистый пустяк — царапина.

— Живой?! — в голос воскликнули Репнин и Долгорукий.

— Слава Богу, жив пока, — отмахнулся Владимир.

— Ты ранен, и это должно его удовлетворить, — сказал Репнин.

— Не думаю, — с сомнением покачал головой Корф.

И, как подтверждение его слов, до них донесся раздраженный возглас Александра:

— Что вы там тянете, Корф! Я жду вашего выстрела!

— Я же говорил… — улыбнулся Владимир.

— Ваше Высочество! — Андрей вышел навстречу наследнику. — По правилам нет причин продолжать дуэль!

— Плевать на правила! — вскричал Александр. — Я имею все основания на его ответный выстрел!

— Он не может стрелять! У него задета рука.

— Оставьте, Репнин! Насколько я знаю, Корф не левша!

— Чему быть, тому не миновать, — остановил друзей Владимир. — Не стоит терять понапрасну время и усилия. Я сделаю то, чего он хочет.

— Целься вон в ту ворону на дереве, — велел другу Репнин. — Попадешь — тебе будет обеспечена слава лучшего стрелка.

— Репнин! — прикрикнул Александр, видя, как его секундант что-то нашептывает Корфу.

Михаил и Андрей снова отошли к карете, где уже укрылся доктор Мандт. Противники опять стали в позицию. Корф поднял пистолет.

— Миша… — Владимир вдруг обернулся, — передай отцу, что я всегда любил его.

И в то же мгновение он поднес пистолет к голове и нажал на курок. Но выстрела не последовало — пистолет дал осечку! Репнин со всех ног бросился к Корфу и отнял у него оружие. Владимир отдал его почти безропотно — он находился в какой-то прострации и ничего не понимал. Он ждал боли, смерти — что это, Господи, что это?

— Ты сошел с ума?! — напустился на друга Репнин.

— Владимир, это не выход! — поддержал его Андрей.

— А ты можешь предложить мне что-то иное? — слабо сопротивляясь, спросил Корф. — Лучше отдайте мне пистолет. Где он? Я хочу попробовать еще раз.

— Не смей!

Репнин встряхнул друга за плечо — случайно потревожил рану. Владимир поморщился, но пронзившая его боль прояснила сознание.

— За мной выстрел, — твердо сказал он. — Я еще не стрелял!

— Стрелял, — вмешался Андрей. — Но промахнулся. Так что вы в расчете.

— Не думаю, что Его Высочество с вами согласен…

— Я не настолько жестокосерден, как вы это себе представляете, — неожиданно сказал подошедший к ним Александр. — Вы поступили достойно, поручик. А мы… Мы оба погорячились. Эта горячность могла нам дорого стоить — и не только нам одним. Но теперь все кончено — вашу руку, Владимир…

Недавние противники обменялись крепким рукопожатием и без сантиментов. Затем Александр вскочил на лошадь и поспешил во дворец. Он был уверен — его уже ищут. И поэтому ничуть не удивился, застав мать в своих покоях.

— Господи! Ты цел! — вскричала императрица, бросаясь ему навстречу. — Слава Богу, ты цел!

— Разве что-то случилось? — с притворным удивлением спросил Александр.

— Не смейте лгать мне, Александр! Мы знаем о дуэли! Как ты мог рисковать своей жизнью?

— Простите, матушка. Я не хотел делать вам больно. А… отец тоже знает?

— Фрейлина Калиновская призналась мне, — жестко сказал вошедший Николай. — Сударыня, оставьте нас! Я хочу поговорить с Александром наедине…

Императрица нежно обняла сына и незаметно перекрестила его. Потом она выразительно и умоляюще посмотрела на императора и вышла из комнаты.

— Итак… стало быть, дуэль, — промолвил Николай.

— Дуэль, — кивнул Александр.

— Я думаю, ты прекрасно осведомлен о жестких мерах, предусмотренных для нарушающих закон о запрете дуэлей.

— У меня не было выбора, отец, — попытался объяснить Александр.

— Правильно, не было выбора — и не могло быть! Ты был обязан избежать дуэли!

— Речь шла о чести женщины! — вскричал Александр.

— Что же, — как будто раздумывая, произнес император, — больше тебе не придется мучаться проблемой выбора между священным долгом и надуманным благородством. Ты — наследник престола. Поэтому ответственность за твой проступок ляжет на плечи тех, кто не сумел оградить тебя от ошибки. Я уже предпринял некоторые шаги.

— Какие шаги? — с ужасом посмотрел на него Александр, и по лицу отца понял, что император не шутит.

Отшатнувшись, наследник бросился прочь. Он бежал к Ольге и почти ничего не видел — ему было страшно. И его худшие опасения оправдались. Когда Александр сломя голову влетел в ее комнату, Ольги там не оказалось. Комната была пуста так, как бывает пусто жилище, навсегда покинутое его хозяином.

— Оленька! Оля! — застонал Александр и замер в отчаянии посреди опустевшего гнезда их прекрасной любви.

А ничего не подозревавшие о надвигающейся угрозе остальные участники дуэли отвезли доктора Мандта домой, и все вместе направились в особняк Корфов праздновать счастливую развязку поединка.

Выйдя из кареты, Владимир первым делом приказал слуге:

— Шампанского! Срочно! И как можно больше!

Молодые люди, весело переговариваясь, шумной компанией расположились в гостиной.

— Володя, давай бокалы! Это надо отметить! — кричал Репнин, попытавшийся в порыве восторга еще раз обнять друга.

— Осторожно! — остановил его Долгорукий. — Не забывай, Владимир ранен.

— Пустяки! — отмахнулся Корф. — До свадьбы заживет!

— Будешь продолжать в том же духе, — поддел его Репнин, — сам не доживешь до собственной свадьбы!

— Ты намекаешь, что я дерусь без причин?

— По крайней мере, ты неосторожен в выборе соперников.

— Друзья мои, — прервал их прения Андрей, — давайте выпьем за то, что все закончилось таким неожиданно чудесным образом! Ей-богу, я только в охотничьих байках слышал, чтобы пистолет давал осечку.

— Судьба! — кивнул Корф и поднял один из бокалов, наполненных слугой. — За нас, за баловней судьбы!

— За то, чтобы ими оставаться! — поддержал его Репнин.

— За чудо! — кивнул Долгорукий.

Друзья сдвинули бокалы, с удовольствием выслушали их победный звон и выпили стоя и залпом.

— Какое счастье, что мне не пришлось выполнять твое поручение и везти твои медали барону!.. Пожалуй, я сейчас съезжу за ними, — спохватился Долгорукий.

— Успеется! — попробовал остановить его Корф. — Давай сначала отпразднуем!

— Нет-нет! Я хочу вернуть их тебе, а то до сих пор не верится, что все обошлось, — Андрей стремительно направился к выходу и оглянулся у двери. — Только не вздумайте выпить без меня все шампанское! Я скоро вернусь.

— Тебе лучше поторопиться! — Репнин весело помахал ему рукою вслед и вдруг спросил. — Кстати, Владимир, а когда твой отец возвращается в Петербург?

— Кстати? Ты находишь, что это сейчас кстати? — некрасиво рассмеялся Владимир. — Посмотрите на него! Его лучший друг только что чудом избежал смерти, а его тревожит, когда мой отец вернется в Петербург!

— Разве ты не собираешься ему рассказать про дуэль и свое чудесное избавление?

— Брось, Миша! — нахмурился Корф. — Меня не обманешь. Ты ведь не отцом интересуешься, а Анной. Не так ли?

— Ты как всегда на редкость проницателен, — по-прежнему восторженно признал Репнин.

— Миша, я считаю что женщины — недостойная тема для обсуждения в такой день.

— Отчего же, если женщины — достойная тема для дуэли?

— О, женщины! — с циничным смешком протянул Корф.

— Я могу отнести твое равнодушие только на счет твоей привычки — ведь вы выросли вместе. Но, Вольдемар, ей-богу, ты слеп! Анна бесподобна…

— Увы, мой друг, это ты близорук — простую стекляшку принимаешь за бриллиант, — остудил его пыл Владимир.

— Что это значит?

— А это значит, что Анна — вовсе не та, за кого ты ее принимаешь.

— Объяснись, — начал Репнин, но завершить фразы не успел — в зал стремительно вбежала Наташа и с криком «Ненавижу! Ненавижу вас!» набросилась на Корфа и дала ему пощечину.

— Сударыня! Да успокойтесь же! — Владимир с силой сжал Наташу в объятьях, лишая ее возможности двигаться.

— Наташа! Что с тобой?! — оторопел Михаил.

— Пустите меня, негодяй! — кричала Наташа, пытаясь вырваться из рук Корфа. — Миша! Я тебя по всему городу искала, сбилась с ног… А ты здесь! Да еще в такой компании!

— Сударыня, но что вы имеете против меня? — Владимир ослабил хватку, и Наташа выскользнула на свободу.

— Наташа, в самом деле? Я не понимаю, — Михаил подошел к сестре, без сил опустившейся на диван.

— Уж новость облетела весь город! А мой брат во хмелю да неведении — и ничего не понимает!

— Забавно, — улыбнулся самоуверенный Корф. — И трех часов не прошло…

— Ему забавно! — снова взвилась Наташа. — Это все… все из-за вас!

— Сударыня, угомонитесь, — с явным небрежением к ее эмоциям сказал Корф. — Приключение закончилось благополучно!

— Наташа, ты преувеличиваешь, — поддержал его Репнин. — Все кончено, и действительно никто не пострадал, если не считать легкой раны Владимира.

— Все кончено, говоришь?! — Наташа с ненавистью посмотрела на Корфа, а потом перевела взгляд, наполненный слезами, на брата. — Так вот, знайте, что это шампанское, которое вы пьете, возможно, последнее в вашей жизни! Далее обедать вы будете уже в тюрьме!

— Что ты хочешь этим сказать? — растерялся Репнин.

— Вас ждет «увлекательное» приключение, — с отчаянием в голосе сказала Наташа. — Государь распорядился арестовать вас обоих! Я уверена, что господину Корфу это тоже придется по вкусу, и он с восторгом будет ожидать приговора. Но, Миша, ведь ты ни в чем не виноват! Умоляю тебя, уезжай, пока вас не арестовали! Пока все не утрясется, а потом… потом император сменит гнев на милость. И ты вернешься! Миша, я прошу тебя…

— Спасибо за предупреждение, сестра, — тихо сказал Репнин, встретившись взглядом с Владимиром. — Но скрываться я не намерен. Это низко. Наташа, я офицер. И если император посчитает необходимым арестовать меня, я обязан буду подчиниться. Моя жизнь всецело принадлежит государю.

— Миша, — Корф подошел к нему, — а ведь сестра твоя права. Ты действительно мог бы скрыться ненадолго…

— А потом всю жизнь стыдиться, что я совершил поступок, недостойный благородного человека? Да за кого вы меня принимаете, Корф?!

— Ты безумец! — вскричала Наташа. — Такой же безумец, как он!

— Сударыня, — твердо сказал Владимир, уклоняясь от выброшенной вперед, словно указующий перст, руки Наташи, — ваш брат — благородный человек, и мы с вами не сможем заставить его изменить решение. И, несмотря на всю вашу нелюбовь ко мне, Наталья Александровна, я хочу попросить вас об одном одолжении. Оно не сильно обременит вас, я уверен.

Наташа обреченно кивнула.

— Кажется, вы знакомы с князем Андреем Долгоруким, — продолжал Корф. — Я передал ему футляр с моими наградами. Сделайте милость — скажите, чтобы он отвез их моему отцу.

— Андрей?! Вы и его втянули в эту историю?

— Наташа, успокойся, — Михаил взял ее за руку. — С ним все в порядке. Он скоро должен вернуться сюда. Просто дождись его и передай просьбу Владимира.

— Только ради вашего отца, — пробормотала Наташа.

— Тысяча благо… — Владимир не договорил.

В комнату, отстранив слугу, вошли в строевом порядке офицер-порученец и несколько солдат.

— Господин Корф! Господин Репнин! — объявил офицер. — Я имею высочайшее предписание арестовать вас и препроводить под стражу.

Офицер хотел достать письменный приказ для оглашения, но Корф остановил его.

— Не стоит, мы все прекрасно знаем, и мы готовы.

— Ну, вот и все, — прошептал Репнин.

— Так быстро… — выдохнула Наташа.

— Прошу следовать за мной, — велел офицер, давая знак солдатам окружить Корфа и Репнина.

— Миша… — только и могла вымолвить Наташа и замерла без сил, глядя, как брата и его друга выводят под охраной из залы.

Сколько времени она провела, сидя на диване в гостиной Корфов, Наташа не знала. Очнулась она, лишь услышав родной голос Андрея:

— Наташа, милая! Откуда ты здесь? И где Вольдемар и Миша?

— Они арестованы и отправлены в крепость, — обреченно сказала Наташа. — Я спешила, думала предупредить их, но было поздно. Их увели при мне под конвоем.

— Наташенька, свет мой, не плачь, — Андрей взял ее руку в свою и поцеловал.

— Слава Богу, хотя бы ты в безопасности, Андрей! Проклятая дуэль!

— Следующим стану я.

— О твоем участии в поединке пока не известно, — Наташа посмотрела Андрею прямо в глаза. — Уезжай! Уезжай сегодня же! Куда угодно, и как можно быстрее!

— Я не преступник и не предатель, я не могу так поступить.

— Да в чем здесь предательство?! Ты хочешь явиться сам и объявить, что был секундантом Корфа? Какая нелепость! — вскричала Наташа. — Зачинщик он! Довольно того, что я могу потерять брата, но ты должен жить!

— Наташа, я не собираюсь бежать, это недостойно! — сердито сказал Андрей.

— А твои родные? А я?!

— Как глупо вышло, — растерянно сказал Андрей, вертя в руках шкатулку с наградами, которые ему передал Корф. — Перед дуэлью Владимир оставил мне свои медали, чтобы я, в случае печального финала дуэли, отвез их барону. Я так радовался, что все обошлось…

— Я думаю, самое разумное сейчас, если ты поедешь в поместье и выполнишь волю Владимира. А там — будь, что будет…

— Наташа, родная! И что потом? Навестить родственников? А потом других родственников? Уехать на неделю? На месяц? Может быть, на год? Пока Владимир и Миша будут на каторге? Пока об этой дуэли и думать забудут?

— Последним желанием твоего друга была просьба передать эти медали его отцу. Не лишай старика права на то единственное, что, возможно, в самом скором будущем только и останется у него от любимого сына. Ты просто обязан вернуться в поместье и передать медали барону.

— Пожалуй ты права, — после некоторого раздумья согласился с ее доводами Андрей. — Я поеду, и прямо сейчас.

— Езжай с Богом, — кивнула Наташа, — а я провожу тебя.

Они вышли под руку из особняка Корфов и сели в коляску, на которой приехал Долгорукий…

* * *

А Александр все еще стоял в опустевшей комнате Ольги и не знал, что ему делать. Слезы душили его, но позволить прорваться им наружу наследник не смел.

— Я знала, что найду тебя здесь, — услышал он рядом с собой голос императрицы.

Александр обернулся и прижался к матери в поисках защиты от своего горя. Александра ласково обняла сына и сказала:

— Ты же знаешь — твой отец так поступает из лучших побуждений. Он любит тебя и беспокоился, узнав о твоей дуэли.

— Мама! Я готов скакать на заставы — расспрашивать, кому выписывали подорожные!

— Не стоит разрывать себе сердце, Саша. Никто тебе ничего не скажет. Такова воля императора.

— Я не понимаю его! — вскричал Александр. — Не понимаю! Зачем он так со мной поступает?..

— Он всего лишь заботится о твоем благе, — мягким, успокаивающим тоном сказала мать.

— Но почему он решает, что для меня благо, а что — нет?!

— Ты — часть огромной империи, забота о которой целиком лежит на его плечах, и ты должен понимать всю меру этой ответственности. Слово императора — закон для всех его подданных, включая и меня. Мы должны повиноваться его воле. Ты сам это прекрасно знаешь.

— Я знаю, что все боятся его!

— Усмири свой порыв! Твоя враждебность не делает тебе чести.

— Я поступаю с ним точно так же, как он поступает со мной!

— Это слова ребенка, а не наследника престола! — возвысила голос императрица.

— Простите, мама, простите, — сник под ее взглядом Александр. — Но иногда я действительно чувствую себя беспомощным, как ребенок.

— Ты слишком вспыльчив, — императрица снова заговорила с ним ласковым, убеждающим тоном. — Вернись к нему, поговори спокойно, по душам. Я уверена, отец сменит гнев на милость.

— Милость? А он знает, что такое милость? А душа? Да есть ли у него душа?! Он никого не замечает вокруг себя. Все делают и говорят по его приказам. Все вокруг даже думают так, как он скажет… Нет, я не могу пойти на это унижение. Либо он принимает меня таким, какой я есть, либо не принимает вообще!

— Как же мне заставить тебя передумать?

— Матушка, поймите, я люблю его — он мой отец и император. Но сейчас… сейчас я его ненавижу.

Александр низко поклонился матери и вышел из комнаты Ольги. Но едва за ним закрылась дверь — открылась другая, та, что вела в секретную комнату. Из тайника выбежала Ольга и стремительно направилась к выходу. Но императрица остановила ее.

— Вот видите, милая, что вы натворили? Александр на грани разрыва с отцом, двое молодых людей в крепости ожидают своей участи, и ваша собственная судьба, возможно, тоже не будет завидной.

— Что же мне делать?!

— Я хочу, чтобы вы постарались убедить его помириться с отцом. Это очень важно. Вы — единственный человек, кого он послушает. Поговорите с ним, убедите его подчиниться воле императора. А я помогу вам — устрою последнюю встречу.

— Последнюю?

— Неужели вы позволяете себе думать, что после всего произошедшего император не разлучит вас? Он уже сделал это, и лишь я в силах помочь вам попрощаться с Александром. Но я пойду на это, если вы обещаете выполнить мою просьбу. Тем самым вы искупите свою вину. А также спасете других участников дуэли от каторги. — Александра сделала паузу и нанесла последний удар. — Александр должен сам услышать от вас, что вы никогда больше не увидитесь. Что все кончено! И он должен поверить, что это решение — только ваше решение!

Ольга почувствовала, как к горлу подступает легкая тошнота. Она оперлась на поданную ей Александрой руку и подняла на нее глаза, полные слез и невыразимой муки. Взгляд императрицы был сосредоточен и холоден. Ольга поняла — действительно все кончено! И она была согласна на все, лишь бы успеть в последний миг — хотя бы на один миг! — приблизиться к Александру, обнять, поцеловать его. Да просто видеть и говорить с ним!

Ольга покорно опустила глаза, ее плечи опали, руки повисли вдоль тела, как плети.

— Хорошо, Ваше Величество, я сделаю все, что вы скажете. Если это может помочь Александру и другим… — смиренно прошептала Ольга. — Я готова…

Александра благодарно похлопала ее по влажной от слез щеке и вышла из комнаты со словами:

— Я приду за вами, когда все будет готово. Никуда не отлучайтесь и никому не попадайтесь на глаза.

Александр же направился к императору, но потом передумал и решил зайти к Репниной — возможно, она могла знать, где Ольга.

— Натали, простите, что врываюсь к вам, но у меня к вам важный разговор.

— Я к вашим услугам, Ваше Высочество, — проговорила Репнина, быстро пряча платок, которым только что утирала слезы.

— Натали, я сожалею по поводу ареста вашего брата, — учтиво сказал Александр, — но сейчас хотел поговорить не о нем.

— Я догадываюсь, кого вы имеете в виду, — кивнула Наташа.

— Я знаю, вы — добрый, чуткий человек, и уверен, что вы поймете меня, — Александр вздохнул. — Вы были близкой подругой Ольги. Вам что-нибудь известно о том, куда ее увезли?

— Вероятно, я могла бы сказать вам, где Ольга, но при одном условии…

— Вы ставите мне условие? — слегка опешил Александр. — Впрочем, у меня нет выбора. Что за условие?

— Я прошу вас понять меня правильно, — решительно начала Наташа, — мне не к кому больше обратиться… Пообещайте освободить моего брата, Михаила Репнина! Уверена, что просьба моя кажется вам весьма дерзкой, но вы — единственная моя надежда.

— Не извиняйтесь, — сочувственным тоном ответил цесаревич. — Я все понимаю. Невыносимо, когда родной человек в опасности, и о его судьбе ничего не известно…

— Я все время думаю о нем!

— Мне знакомо это чувство, сударыня. Надеюсь, я смогу вам помочь. Сделаю все, что в моих силах. Где Ольга?

— Ваше Высочество, — Наташа замялась, — я должна признаться вам… Мне очень неловко, но я солгала. Я не знаю, куда увезли Ольгу. Поверьте, я бы с радостью помогла вам, если бы имела возможность. Но, к сожалению, я в таком же неведении, как и вы.

— В таком случае я тоже должен признаться вам кое в чем, сударыня, — раздраженно воскликнул Александр. — Я уже говорил с отцом по поводу вашего брата и поручика Корфа и не смогу им помочь.

— Значит, вы тоже лгали? Лишь бы узнать, где Ольга?

— Боюсь, мы играли с вами в одну игру, но оба оказались никудышными игроками, — иронично развел руками Александр.

— Простите меня, Ваше Высочество! — снова заплакала Наташа. — Я совсем обезумела от горя и сама не понимаю, что творю!

— Мне жаль вас, Натали, но и я, похоже, не умнее вас — поверил, что кто-то может знать секреты моего отца лучше его самого! — с горечью в голосе ответил ей Александр и, едва кивнув Наташе, вышел из ее комнаты.

Теперь ему не оставалось ничего другого, как вернуться к отцу. И Александр снова оказался у дверей его кабинета. Решительным жестом он отодвинул адъютанта и резко распахнул тяжелую дверь, вложив в это усилие всю свою боль и обиду.

Николай по обыкновению сидел за письменным столом. Правда, на сей раз он рассматривал документы, которые подавал ему из кожаной папки Жуковский.

— В Зимнем пожар? — насмешливым вопросом встретил сына Николай. — Или вас снова вызвали на дуэль?

— Отец! Я хочу знать, где фрейлина Калиновская.

— В обязанности императора не входит слежка за фрейлинами императрицы.

— Отец, еще раз прошу вас — скажите, где Ольга? — не уступал Александр.

— Я уже говорил, ее ты больше не увидишь, — отрезал Николай, понимая, что шутить наследник сегодня не расположен.

— Не ее вина, что я принял вызов! — продолжал упорствовать цесаревич.

— Но она была причиной дуэли, — парировал Николай. — И я уже принял решение удалить Калиновскую от двора.

— Значит, это всего лишь повод? И, если бы я отказался от дуэли, вы все равно нашли бы основание разлучить нас? А теперь вы рады, что я принял вызов, и все решилось само собой, без привлечения ваших изобретательных сыскарей? Что ж, лучшего способа даже им было бы трудно придумать!

— Ты сам это сказал, — равнодушно ответил император, снова обращаясь к бумагам на столе.

— Отец, вы наказываете невиновных! Это я настоял на дуэли. И должен быть наказан только я.

— Это решать не тебе…

— Отец!

— Не перебивай меня! — Николай даже привстал в раздражении. — Все без исключения участники дуэли будут наказаны, сообразуясь с буквой закона. А ты больше никогда не увидишься с той, что поставила жизнь наследника престола под угрозу. И запомни, я никогда не меняю своих решений!

— Я тоже не меняю своих решений! — вскричал Александр. — Я найду Ольгу, куда бы вы ее ни спрятали!

Глядя, как Александр выбегает из кабинета, Жуковский, терпеливо молчавший в течение всего разговора, попытался что-то сказать императору, но тот, заметив его движение, сразу пресек попытку поэта вмешаться.

— И больше ни слова об этом!.. Давайте продолжать!

Жуковский вздохнул и снова раскрыл папку.

— Здесь, Ваше Величество, отзывы о свадьбе вашей дочери с Максимилианом Наполеоном де Богарне и о наследных перспективах этого союза…

Но поработать им не удалось — в кабинет порывисто вошла императрица.

— Я полагаю, мой супруг, сейчас рано рассуждать о внуках, — Александра жестом остановила Жуковского. — Ваша первейшая задача — ваш сын.

— Все, о чем я говорю и делаю, — во имя и во блага моего сына и наследника!

— И поэтому вы хотите залить путь цесаревича к престолу кровью его друзей?! И превращаете дворцовую интрижку в трагедию, а Калиновскую — в жертву на заклание?!

— Это необходимые жертвы! Александр должен знать, что императору приходится в иных обстоятельствах становиться жестоким. Он уже сейчас обязан научиться отвечать за свои поступки. И тогда в будущем у России будет сильный правитель!

— Василий Андреевич, — повернулась императрица к Жуковскому, — пожалуйста, оставьте нас. Я хочу поговорить с Его Величеством наедине.

Жуковский вежливо поклонился и вышел. А императрица снова обратилась к мужу:

— Вы привыкли к раболепию ваших подданных, и совсем не слышите кого-либо, кроме себя. Однако сейчас извольте прислушаться!.. — императрица заговорила обычно не свойственным ей властным тоном. — Я всегда подчинялась вашей воле. И я люблю вас! Я старалась не замечать ваших любовниц, сударь. И выходила в свет с высоко поднятой головой, зная, что такова моя обязанность. Но, поверьте, мне было очень больно. Как любой жене, столь сильно любящей своего мужа. Однако я принимала за данность, что вы вольны в своих поступках — ибо вы император. Так почему же вы отказываете в этом праве наследнику?!

— Ваши обвинения нелепы, Шарлотта! — Николай смутился. — Есть великая разница между мной и Александром. Мой сын не понимает своего предназначения и не умеет правильно выставлять приоритеты. Влюбляться — пожалуйста, но любить — только Отечество, императора и свою императрицу. Как люблю вас я, несмотря на все те глупости, которые вы тут наговорили обо мне!

— Так докажите же это! Прошу вас — помиритесь с Александром! Попытайтесь понять его и хотя бы на миг забыть о своем характере и своих желаниях. Сделайте это ради меня! Ради многих лет моей любви и верности. И унижения…

— Шарлотта! Ради вас я готов на все, что угодно. Но не просить же мне прощения у своего сына за его же собственные проступки! Он должен понять, что его участие в дуэли было неприемлемо! Равно, как и сопротивление моей воле! Я готов к примирению. Только, пусть он сам придет ко мне и убедит меня в том, что эта история его хоть чему-нибудь научила.

— Значит, вы обещаете мне, что в этом случае примирение состоится?

— Клянусь вам, дорогая, — так и будет! — Николай подошел к жене и с поклоном поцеловал государыне руку.

Он хотел еще обнять ее, но Александра предупредила его движение и мягко отстранилась.

— Запомните, вы обещали мне, — сказала она и вышла, сохраняя величественность осанки и торжество во взгляде.

У нее был свой план, и императрица находилась уже на полпути к его осуществлению.

* * *

Александр и не подозревал обо всем, что творится за его спиной. В это время он мчался в крепость. Потерпев неудачу с розыском Ольги, он хотел убедиться, что отец не успел привести в исполнение свои угрозы в адрес его новых друзей — недавнего противника и адъютанта.

Спешившись, цесаревич застал в караульном помещении в Кронверкской куртине самый разгар игры в двадцать одно. Два охранника из гвардейских солдат азартно резались в карты, не обращая внимания на вошедшего, пока Александр не прикрикнул на них:

— Отставить карты! Кто здесь старший?!

Тот, кого касалось это замечание, повел взглядом в направлении вошедшего и тут же вскочил со своего места, растеряв прикуп. Второй солдат-гвардеец пытался подхватить его карты, но, бесполезно погонявшись за скользкими атласными прямоугольниками, тоже вытянулся во фрунт, отдавая честь цесаревичу.

— Господа, немедленно проводите меня в камеру к Михаилу Репнину и Владимиру Корфу! — велел Александр.

— Это невозможно, Ваше Высочество! — отрапортовал старший по дежурству гвардеец.

— Вы смеете мне возражать?!

— Я имею приказ Его Императорского Величества! Вы не должны входить к ним ни под каким предлогом и под страхом смерти, — козырнул тот к пустой голове, но спохватился и стал отчаянно искать рукой фуражку на скамье рядом с собой.

— Хорошо, — задумался Александр, потом повернулся ко второму гвардейцу и распорядился: — вы свободны.

Дождавшись, когда он уйдет, Александр снова обратился к старшему:

— Предлагаю пари. Я увеличиваю ставку. Если выигрываете вы — можете озолотиться, если я — вы позволите мне небольшой маскарад. Вы согласны?!

— Не смею, я при исполнении, — пробормотал тот.

— Не смеете что — играть на посту или принять мои условия?

Охранник оглянулся по сторонам — и спросить не у кого, и не подчиниться нельзя — все-таки цесаревич, не просто так!

— Эх, где наша не пропадала! — наконец, кивнул он и принялся поднимать упавшие со стола карты. — Прошу!

Сыграли они быстро — Александр был сильным игроком и в своей победе не сомневался. И поэтому на словах «Вскроемся!» иного результата не ожидал.

— До вас мне везло! — помрачнел охранник.

— А кто сказал, что вам перестало везти? — Александр наклонился к нему через стол. — Предлагаю вам весь выигрыш в обмен на ваше молчание и вон ту форму!

Гвардеец проследил за его рукой — на стене висел один из мундиров начальника тюрьмы Заморенова. Тот отличался артистичностью и частенько сам устраивал переодевания, представляясь заключенным то в обличье безвинно осужденного, то рядового охранника, то своего помощника Писарева, прощупывая таким образом настроение и планы своих подопечных и подчиненных. Правда, самого Заморенова сейчас в крепости не было — уехал ко двору докладываться императору. И гвардеец задумался — рискнуть, не рискнуть? Но пачка ассигнаций, лежавшая на столе, все же перевесила страх перед привычным «как бы чего не вышло», и он махнул рукой — делайте, что хотите! Александр улыбнулся — власть денег оказалась сильнее приказа императора! Нашлась и на отца управа!

Переодевшись, Александр прошел в тюремный коридор и ключами, взятыми у надзирателя, открыл указанную им камеру. Но, едва лишь он вошел, на него набросились, и Александру пришлось приложить усилия, чтобы оттолкнуть от себя арестантов.

— Какого дьявола! — в негодовании воскликнул Александр.

— Ваше Высочество… — в один голос выдохнули Корф и Репнин.

— Это что же, и есть ваш ответный выстрел, господин Корф? — с иронией спросил цесаревич, одергивая форму. — Да и вы, Репнин, не лучше — так-то вы встречаете своего будущего государя? Надеюсь, вы откажетесь от своей дурной привычки набрасываться на цесаревича и более не намерены покушаться на мою жизнь?

— Так точно, — кивнул Корф.

— Простите, Ваше Высочество! — извиняющимся тоном сказал Репнин. — Я принял вас за другого.

— И чем же вам насолил обладатель этого мундира? — поинтересовался Александр, проходя в центр камеры.

Место оказалось не из приятных — темно и сыро.

— Он отнял у меня единственный предмет, соединявший меня с той, кого я оставил на воле — ее платочек, — признался Репнин.

— Я понимаю вас, — кивнул Александр и вдруг увидел — руки обоих заключенных связаны. — Что это?! Кто посмел?! Неужели император пал до подобной низости?! Это же против всех правил!

— Вы об этом? — Корф рассмеялся. — Нет-нет, император здесь ни при чем! Это пожелание того господина, чей мундир вам так к лицу. Когда он лишил Репнина последней радости — я говорю о его платочке для воздыхания, Михаил набросился на него. А я не мог оставить друга одного. И дабы мы впредь не могли совершать необдуманных поступков, для нас сделали исключение из правил. Спасибо, что хотя бы не стреножили.

— Какая низость! — вскричал Александр и предложил:

— Позвольте мне освободить вас.

— Не стоит подвергать вас излишнему риску, — покачал головой Репнин, — вы и так серьезно рисковали, приходя сюда.

— Вы попали в тюрьму по моей вине. И я посчитал своим долгом…

— В этом не было необходимости, — остановил его Корф. — И потом, еще не известно, чья вина сильнее.

— Я пришлю к вам своего доктора, — сказал Александр.

— Боюсь, что его к нам не допустят, — с сомнением сказал Репнин. — Наши прегрешения ужасны, а наказание здесь, как мы уже успели убедиться, следуют незамедлительно.

— Разве кого-нибудь недавно казнили?

— Да, — кивнул Корф. — Один несчастный старик поляк был расстрелян незадолго до вашего прихода.

— Отец ненавидит поляков. И поэтому моя любовь к Ольге для него — государственное преступление!

— Мужайтесь, Ваше Высочество, — поддержал его Репнин.

— Господа! — Александр встал. — Подозревая, что долее оставаться с вами опасно, я возвращаюсь во дворец. И снова попытаюсь встретиться с императором. Я попробую переубедить его!

— Мы признательны вам за участие в нашей судьбе, — с благодарностью сказал Репнин.

— Довольно слов! Я должен действовать! Вашу руку, Репнин! Вашу здоровую руку, Корф! Забудем обиды! Надеюсь вскоре увидеть вас при дворе.

— Даст Бог — увидимся… — проговорил Репнин.

— Даст Бог! Я не прощаюсь, — Александр еще раз бросил взгляд на друзей и вышел из камеры.

— Думаешь, ему удастся вытащить нас отсюда? — повернулся Репнин к Корфу.

— Сомневаюсь. Но попытка — не пытка…

* * *

Во дворце Александр не успел сделать и трех шагов, как был остановлен камер-фрейлиной императрицы. Государыня ждала его к себе для важного разговора. Не думая, что эта встреча займет у него много времени, Александр прошел вслед за фрейлиной в покои матушки и остолбенел при входе. У камина стояла Ольга — грустная и оттого, наверное, еще более прекрасная и желанная.

— Это сон? — бросился к ней Александр.

— Государыня отважилась устроить нам встречу, — тихим, почти безжизненным голосом сказала Ольга, уклоняясь от его объятий.

— Почему же ты так холодна? — недоумевал Александр.

— Потому что иначе я не смогу найти в себе силы покинуть тебя.

— Но отчего? Мы ведь снова вместе!

— Лишь для того, чтобы попрощаться.

— Это свидание — ее подарок мне? — понял Александр и нахмурился. — А что взамен?

— Александр! Отныне моя жизнь не имеет ничего общего с твоей. Все против нас, и я не могу надеяться на счастье. Но ты… — Ольга старалась говорить убедительно и спокойно, — у тебя иное будущее. И ты сам это понимаешь. Я прошу тебя, верни себе расположение императора и прости его. Чтобы и он мог простить тебя.

— К чему? Разве он любит меня?

— Любит и заботится о тебе.

— Но как же ты? Как же наши чувства?!

— Наша любовь останется с нами, в наших сердцах. Я хотела бы, чтобы вышло иначе. Но у меня нет другого выхода, кроме как расстаться с тобой. Это мое решение. И, поверь, оно далось мне непросто.

— Ты оставляешь меня?

— Этого требует мой долг, долг вашей верноподданной, Ваше Высочество… — Ольга склонилась в глубоком реверансе.

— Я сделаю то, о чем ты просишь… — после долгой и напряженной паузы сказал Александр и отвернулся от нее. — Пожалуй, сударыня, мне лучше уйти.

— Я люблю тебя, — одними губами прошептала Ольга, но Александр уже не слышал ее — дверь за ним закрылась, как будто опустилась могильная плита.

Николай же тем временем ждал новостей из крепости. Наконец, адъютант доложил ему о том, что так ожидаемый им посетитель прибыл.

— Ваше Императорское Величество, к вам полковник Заморенов.

— Проси, — разрешил Николай.

— Ваше Величество! — в кабинет вошел седовласый старик с изможденным и серым от испытаний и возраста лицом.

— Полковник? — засомневался Николай. — Это действительно вы?

— Так лучше? — смеясь, спросил Заморенов, ловким движением снимая маску грима вместе с волосами.

Теперь он снова стал похож на себя — подтянутый, лысоватый, с жесткими холодными глазами и узкой черточкой губ.

— Намного, — кивнул Николай. — Ну что, помогла вам наша затея?

— Все вышло так, как мы и предполагали. Поручики Корф и Репнин приняли меня за приговоренного к смертной казни старика поляка. Я рассказал им страшную историю про глупца, вздумавшего потворствовать нелепой страсти наследника к «моей» дальней родственнице, фрейлине императрицы, и они прониклись к несчастному такой симпатией, что были откровенны во всем, рассказывая свою историю дуэли.

— Прекрасно! И каковым будет вердикт? Виновны ли они в заговоре против престола?

— Никак нет, Ваше Императорское Величество. Молодых людей волнует любовь, а не политика. И, надо сказать, я не без удовольствия провел время в их обществе.

— Стало быть, необходимости в казни нет?

— И даже в каторге, Ваше Величество…

— Советуете их отпустить?

— Уверен, они не представляют угрозы ни для государства, ни для Вашего Величества. Поручик Корф вместо того, чтобы стрелять в цесаревича, предпочел застрелиться сам. Разве это не доказывает его преданности российскому престолу?

— Вы так сильно прониклись уважением к этим господам? — Николай иронично приподнял брови — подобная сентиментальность была Заморенову несвойственна.

— Ваше Величество! Оба офицера на хорошем счету. Их родители…

— Мне известно, кто их родители. Им стало бы стыдно, если бы они знали, что их дети участвовали в этой дуэли. В молодых людях отмечен дух бунтарства, и этого вполне достаточно, полковник, чтобы пока содержать их под стражей.

В дверь постучали, и следом в кабинет снова вошел адъютант.

— Ваше Величество, поручик Шубин просит разрешения сообщить господину Заморенову сведения по делу государственной важности.

— Пусть войдет.

— Разрешите доложить, — крепостной порученец выглядел запыхавшимся и заметно обеспокоенным.

Заморенов посмотрел на Николая.

— К чему такая спешка? — улыбнулся тот. — Рухнула Петропавловская крепость?

— Осмелюсь доложить, цесаревич обманом встретился с заключенными Корфом и Репниным. Но, по имеющимся у нас сведениям, во время их встречи произошел инцидент с рукоприкладством.

— Сведения достоверные? — с угрозой в голосе переспросил Николай.

Порученец кивнул.

— Что же… Ступайте! — велел император офицеру и, дождавшись, когда за ним закроется дверь, в раздражении обернулся к Заморенову. — Так вы говорите, полковник, что эти молодые люди не представляют опасности для государства? Распустили господ офицеров!

— Какие будут указания? — Заморенов придал своему лицу виноватое выражение.

— Вот вам мои указания, — Николай резким росчерком подписал лежавшую у него на столе бумагу. — У вас есть вопросы?

— Никак нет!

— Выполняйте! — Николай величественно взмахнул рукой.

Заморенов поклонился и вышел, столкнувшись в дверях с наследником. Заморенов отступил на полшага, пропуская цесаревича вперед, и закрыл за собой дверь в кабинет императора, оставив отца и сына наедине.

* * *

А Корф и Репнин ждали своей участи, не подозревая о случившемся во дворце. Время, проведенное в крепости, еще более сдружило их. И Репнин смог, в который раз убедиться, что за бравадой воинственного и задиристого Корфа скрывается верный и храбрый человек, умеющий даже в трудных обстоятельствах сохранять достоинство и выдержку.

— Как ты думаешь, нас отправят в Сибирь, в Шлиссельбург или вслед за стариком — в даль беспросветную?

— Ты отлично знаешь, что я тебе на это скажу, — отмахнулся от его шутки Репнин.

— Так нечестно, игры не получится. Я думал — это ты у нас будешь оптимистом, а я — пессимистом.

— Если нас не прикончит рота солдат, это сделает моя сестра.

— Без обид, Миша, но я предпочел бы роту солдат.

— А я слышал, в Сибири природа потрясающая…

— Да?! — хмыкнул Корф. — Жду не дождусь случая в этом убедиться.

— А я бы хотел дождаться только одного — свидания. Ведь приговоренным полагается исполнение их последней воли.

— Надеюсь, ты говоришь не о владелице того платка, который едва не стоил тебе лица и нескольких переломов? Если бы я знал, что ты рискуешь из-за нее, я бы основательно подумал, прежде чем бросаться тебе на помощь.

— Ты ревнуешь?

— Это смешно!

— Тогда за что ты так ненавидишь Анну?

— За то, кем она является. Вернее, за кого себя выдает.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я поклялся, что никогда не выдам ее тайны, но раз уж ты больше ее не увидишь…

В двери противно заскрипел ржавчиной ключ. Корф замолчал, и оба друга в оцепенении посмотрели на дверь. Она распахнулась, и в камеру вбежала Наташа.

После разговора с Александром она вдруг так остро ощутила всю бессмысленность своей надежды на помощь наследника и милосердие императора, что поняла точно и бесповоротно — она лишь теряет время. И мысль о том, что ей, быть может, уже не суждено увидеть брата, сделалась невыносимой и пугающей. Наташа тотчас собралась и отправилась в крепость — она хотела упасть в ноги начальнику тюрьмы и просить его о снисхождении — о встрече с братом. Но известного ей прежде полковника Заморенова на месте не оказалось. В его кабинете Наташу встретил помощник начальника Писарев.

Он был, очевидно, моложе Наташи, но его прожженный взгляд не оставлял ей ни малейшего повода на положительное разрешение просьбы. И все же Наташа попыталась предложить ему деньги.

— Да как вы смеете, сударыня! — с чрезмерным возмущением вскричал Писарев, брезгливо отодвигая ее руку с сумочкой, в которой лежали ассигнации. — Я — дворянин! Уберите это!

Наташа почувствовала усталость и отчаяние, как вдруг Писарев вкрадчиво сказал:

— Как вы могли решиться прийти сюда, сударыня? Тюрьма — не место для таких красивых девушек. А вы необычайно красивы, княжна…

Его намек был столь прозрачным, и вдобавок поручик подкрепил свои слова вполне понятными движениями, что Наташа задрожала. Она собралась сыграть на отвратительных желаниях этого негодяя, но уже через минуту поняла, что Писарев — не из тех, кто позволит себя обмануть хорошенькой девице.

— Где же ваше ложе любви? — полушутливо, но очень испуганно спросила она почти сблизившегося с ней Писарева.

— А мы люди простые, сударыня, — гадко улыбнулся он. — Обходимся без ложа и без любви…

От посягательств поручика ее спас только приход Заморенова, вернувшегося из Зимнего в сопровождении порученца Шубина.

— Что здесь происходит? — грозно спросил Заморенов.

— Господин полковник! — подтянулся Писарев, успев провести ладонью по ножу для бумаги, лежавшему на столе. — Она меня ранила! Она хочет устроить побег поручику Репнину!

— Ложь! — вскричала Наташа. — Я лишь хотела повидаться с братом! А этот мужлан домогался меня!

— Господин полковник! Это заговор!

— Молчать! — велел ему Заморенов. — Сударыня, действительно ли ваш брат — Михаил Репнин?

— Да.

— Вы увидитесь с ним, сударыня, кивнул Заморенов.

— Но, господин полковник… — начал Писарев.

— С вами, Писарев, я поговорю позже! А вы, сударыня, мужайтесь. У меня приказ императора. Ваш брат сегодня будет казнен…

Заморенов не договорил — Наташа стала оседать на пол.

— Воды! Скорее! — крикнул Заморенов, подхватывая ее.

— Не стоит беспокойства, все в порядке… — прошептала Наташа. — Я хочу видеть брата…

И все же она отпила немного из кружки, принесенной Шубиным, и, пошатываясь, пошла вслед за Замореновым, показывавшим дорогу к камере, где сидели ее брат и Корф.

— Миша! — Наташа бросилась брату на шею, едва охранник открыл дверь.

— Наташа! — Репнин встал ей навстречу. — Этого не может быть! Что ты здесь делаешь?

— А главное, что вы здесь делаете? — ядовито спросил Корф у Заморенова. У Владимира был наметанный глаз, и он узнал в вошедшем полковнике того самого польского старика, с которым они так трогательно беседовали перед его мнимой казнью. — Интересно, Мишель, здесь все казненные воскресают?

— Я должен просить у вас прощения, господа, за давешний спектакль, — сказал Заморенов без лишних объяснений. — Такова моя работа. Я отношусь к вам с большим уважением, но, к сожалению, мои рекомендации не оказали никакого влияния на решение императора…

— Можете не продолжать. Дальнейшее нам известно, — прервал его объяснения Корф.

— Приказ должен быть приведен в исполнение немедленно, — Заморенов говорил, отводя глаза в сторону. — Пора идти, господа.

— Подождите! — вскричала Наташа.

— Не надо, Наташа, — мягко попросил Корф. — Не терзайте себя и не лишайте мужества Михаила.

— Я прощаю вас, Владимир, — прошептала Наташа, торопясь обнимать брата.

— Если бы я мог простить самого себя…

В камеру вошел караул. Заморенов взял Наташу под руку и отвел от брата.

Он не оставлял ее и по дороге во двор, но к месту расстрела не пропустил — не положено. Наташа, шатаясь, осталась стоять у караульной будки, опершись на полосатый шлагбаум, — слезы лились из ее глаз градом, соленые и большие. А Михаила и Корфа уводили все дальше, куда-то за строй солдат в самом дальнем углу крепостной стены. Наташа слышала, как Писарев читал приказ, — в крепости слова были слышны издалека грозным, но ясным эхом.

— По высочайшему повелению Его Императорского Величества, Государя императора и Самодержца всероссийского, царя Польского…

— Готовсь! — раздалась команда ведущего расстрел.

По душе и сердцу противно скребнули затворы винтовок. Наташа снова почувствовала дурноту…

В это мгновение у караула спешился всадник. Он выхватил у солдата ружье и выстрелил в воздух, привлекая к себе внимание. Наташа вздрогнула и очнулась — перед ней стоял цесаревич.

— Где они? — крикнул он Наташе.

— Их вывели во двор, — только и смогла проговорить она, ослабевшим от волнений и горя голосом.

— Надо отменить казнь! У меня приказ императора!

Александр с ненавистью посмотрел на караульного, оторопело возившегося со шлагбаумом, и побежал по двору крепости. Наташа кинулась за ним следом. Караульный пытался ее удержать, но она оттолкнула его, сама не понимая, откуда у нее взялось столько силы сопротивляться рослому гвардейцу. А Александр уже прорвался сквозь строй солдат, взявших ружья наизготовку.

— Остановитесь! Если вы собираетесь стрелять, то вам придется выстрелить и в меня!

Появление Александра произвело впечатление разорвавшейся бомбы.

— Отставить! — только и мог скомандовать Писарев.

— Ваше Высочество, — поклонился наследнику растерявшийся Заморенов, — я исполняю приказ…

— Я тоже, — Александр поспешно достал из внутреннего кармана мундира сложенную вчетверо бумагу. — Вот приказ, подписанный Государем императором. Господа Корф и Репнин свободны.

— Как вам это удалось? — пробормотал Корф, уже простившийся с жизнью.

— Миша! — добежавшая, наконец, к ним Наташа снова бросилась на шею брату.

— Невыносимо было смотреть на страдания вашей сестры, — улыбнулся Александр Репнину, — вот и пришлось выкручивать императору руки.

— Вы тоже ее боитесь? — в тон ему сказал Корф.

— Я ваш должник, — дрогнувшим голосом проговорил Репнин, шутливо уклоняясь от поцелуев, которыми его осыпала сестра.

— Восхищен вашим мужеством, господа, — сказал подошедший к ним Заморенов.

— Благодарю за поддержку, — кивнул ему Репнин.

— Второй раз на волосок от смерти… — Корф оглянулся, все еще не веря своему счастью.

Заморенов понимающе кивнул и пошел прочь. Писарев побежал за ним следом.

— Это куда же ты так торопишься, братец? — нагнал его Репнин.

— Не твое дело! — огрызнулся Писарев.

— Нет, мое! — Репнин схватил поручика за грудки и прижал к стене. — У тебя осталось кое-что из моих вещей. Пришло время вернуть!

— Бежал бы ты отсюда, пока новый приказ не поднесли! — нагло процедил сквозь зубы Писарев.

— Я жду! — с такой угрозой сказал Репнин, что Писарев тут же дрожащей рукой пошарил за обшлагом рукава и вытащил изъятый им у Репнина при первом обыске платок Анны. Репнин бережно взял платок и пригрозил, дыша поручику прямо в лицо: — Запомни: если ты хоть раз приблизишься ко мне или моей семье, я тебя убью!

Домой Корф и Репнины поехали в экипаже, который ждал Наташу. Уже у самого особняка их нагнал Александр. Он был на коне и гарцевал уверенно, как настоящий полководец.

— Господа, — Александр уже отдышался от бешеной скачки наперегонки со временем, которую ему пришлось устроить ради спасения новых друзей, переполошив и распугав половину Петербурга. — Новость о вашем помиловании — не единственная. Я должен вам сообщить, что государь, прощая ваш проступок и даруя свободу, не отказывается от наказания вообще. И в качестве такового лишает вас воинского чина.

— Что это значит? — заволновалась Наташа.

— Простите, но я взял на себя смелость сам сообщить вам об этом, чтобы хотя бы как-то уменьшить неприятность этой новости. Но вы… Вы больше… не служите в армии, господа…

 

Глава 5

Любви волшебный сон

Проснувшись, Репнин долго не мог понять, где он. События минувших дней так утомили его, что сейчас он уже не сознавал — происходило ли все это в действительности, или ему просто привиделся сон, полный кошмаров и чудовищных наваждений.

Михаил сел на постели и оглянулся. Он ночевал у Корфов, в одной из гостевых комнат, отведенных вчера Владимиром для него и Наташи.

Значит, ему ничего не приснилось — дуэль, промозглая камера в крепости, расстрел и божественное провидение — явление Александра с приказом императора о помиловании. Щедрая рука монарха, великодушно дарующая жизнь, но отнимающая честь и доброе имя. Есть ли что-либо ужаснее для дворянина, чем лишение его права служить своему государю и Отечеству на поле брани?! Репнину как-то сразу стало неуютно — Боже, что скажут родители?! Наташа грозилась написать им в Италию. Маман последнее время что-то слишком часто кашляла и жаловалась на грудь, и князь Репнин повез супругу на Капри — излюбленное, после Ниццы, место для желающих поправить свое здоровье лечебными ароматами бриза и несравненной теплотой солнечного и вечнозеленого Средиземноморья.

Михаил оделся и вышел в зал. В доме было тихо, и оттого он казался опустевшим. На Репнина напала меланхолия и склонность к романтическому. Он открыл крышку рояля, пробежал по клавишам — чуть робко и тихо, словно опасаясь кого-либо потревожить или разбудить. Но инструмент звучал мягко и сдержанно, у него был редкий клавесинный звук. И Михаил сел к роялю. Он заиграл старинный русский романс, и слова вдруг полились из него сами собой. Михаил говорил и говорил, уносясь в мечтах так далеко, как рисовало его воображение.

— Здравствуйте, Анна! Несмотря на ваш запрет, пишу вам! Сегодня я уже написал письмо маме, потом отцу, потом тетушке по поводу ее собачек, губернатору по поводу состояния дорог и городовому с требованием отменить пьяных на улицах… А теперь хочу задать вам глупый и вместе с тем жизненно важный для меня вопрос: когда вы вернетесь в Петербург? Я спрашиваю вас об этом не просто так, я очень хочу увидеть вас… И, честно говоря, даже не подозревал, что можно столь сильно желать кого-либо просто увидеть!

— Дорогой Миша! — раздался рядом серебристый и такой желанный голос. — Я перечитала ваше письмо сто раз и сто раз восхитилась вашим эпистолярным талантом! Прежде всего, передаю привет собачкам тетушки…

— Боже! Это вы! — вскричал Михаил, поспешно и неловко вставая из-за рояля.

В дверях залы он увидел ее — не воображаемую, а настоящую, прелестную, чудную… Михаил бросился к Анне, потом смутился и отступил за рояль. Он испытывал одновременно и чувство неловкости, и безмерную радость от этой неожиданной встречи. Анна ободряюще улыбнулась ему, прошла в комнату и присела на диван.

— Однако в своем письме вы не сообщили о вашем счастливом избавлении, — участливо сказала она.

— Вы знаете, что с нами случилось? — Михаил на мгновение вернулся из царства грез в реальность недавних событий.

— Князь Долгорукий передал Ивану Ивановичу шкатулку от сына, и он же рассказал об обстоятельствах дела. Но, — Анна подняла на Михаила глаза, полные удивления и искренней радости, — как вы очутились на свободе?

— Поверьте, я бы хотел ответить вам, вы ждете от меня объяснений… Но мне совсем не хочется говорить о прошедшем. Я желаю лишь писать вам письма, держать вас за руки, говорить глупости и испытывать одновременно отчаяние и счастье! Я, наверное, болен? — шутливо спросил Михаил.

— Думаю, мне известна эта тяжелая болезнь! Ее не лечит ни один доктор, — с притворной обреченностью посетовала Анна.

— Вы ошибаетесь, лечение и доктор известны. И мой целитель — предо мной!

— Отчего вы так решили? — смутилась Анна.

— Потому что мне вдруг стало лучше, — Михаил, наконец, решил изменить диспозицию и присел на диванчик рядом с ней. — Я вспомнил — государь помиловал меня и Владимира Корфа, мы свободны! И я точно знаю — почему. Все это время со мною был мой талисман — ваш платочек. Вспоминаете? Вы обронили его при нашей первой встрече.

— Вы все время хранили мой платок? — растрогалась Анна.

— Да, и он принес мне удачу! — Михаил порывисто потянулся к Анне и обнял ее.

Анна не сопротивлялась — ее потрясло услышанное. Сколько раз за эти дни воображение рисовало ей картины ее встречи с Михаилом, но она даже предположить не могла, что действительность окажется намного прекраснее. Анна запрокинула голову, ожидая продолжения столь пылкого объятья, но Михаил внезапно почувствовал стеснение и робость — Анна была так хороша, так доверчива! Мягким, ласковым движением Репнин отстранился от девушки и уж очень потерянным тоном сказал:

— Кажется, в письме я не дописал вам две строчки…

— И что же это за строчки? — с шутливым соболезнованием спросила Анна, с трудом очнувшись от флера овладевшего ею чувства.

— В них заключалось жуткое признание — я разбил любимую ночную вазу Владимира! Только т-с-с! Ему ни слова, — Репнин театрально приложил палец к губам, пытаясь шуткою разрядить обстановку.

— И как же вы скрыли следы этого ужасного преступления? — подыграла ему Анна.

— У меня есть алиби! Я обнимал самую прекрасную женщину в мире!

— Вазу припомню! — грубовато сказал Корф, входя в залу и переводя недобрый взгляд на Анну. — А вы здесь каким ветром? С отцом или одна?

— Одна, — Анна как-то сразу поблекла и сжалась. — Приехала на прослушивание к директору Императорских театров. И случайно встретила…

— А я, тоже, совершенно случайно, услышал обрывок вашего разговора! — раздраженно бросил Владимир, подойдя ближе. — Кстати, я знаю, какие две строчки на самом деле не дописал Михаил!

— Володя… — попытался остановить его Репнин.

— О том, что его с позором выгнали из армии!

— Это шутка? — Анна растерянно посмотрела на Михаила.

— Это правда, — кивнул Репнин. — Но этого человека с его тонким слухом постигла та же участь.

— Но не мог же я оставить тебя одного, Миша! — саркастически усмехаясь, сказал Корф.

— Бедный Иван Иванович! Это окончательно разобьет ему сердце, — горестно прошептала Анна.

— А что с его сердцем? — бравируя, поинтересовался Владимир.

— У дядюшки был сердечный приступ, и он так плох…

— Во-первых, не смей называть отца дядюшкой, — с откровенной злостью прервал ее Корф. — А, во-вторых, почему ты сразу не сказала?

— Но вы же не дали мне и рта раскрыть…

— Эй, полегче! — вступился Репнин за Анну, которая под страшным взглядом Корфа напоминала райскую птичку в когтях хищника.

— И вы оставили его одного? Да о чем вы думали? — не мог успокоиться Владимир.

— Иван Иванович настоял, чтобы я отправилась на прослушивание. Но я больше приехала за тем, чтобы разыскать вас и умолять повиниться перед государем. Вы должны жить, вы нужны своему отцу, и немедленно — ваше поместье в опасности!

— С чего бы это? — удивился Корф.

— Княгиня Долгорукая затеяла отобрать у вашего отца имение в Двугорском. Она утверждает, что барон не выплатил покойному князю Долгорукому давний долг.

— Это немыслимо! — вскричал Владимир. — Есть расписка…

— Ее украли. И сегодня у барона Корфа встреча с доверенным лицом княгини Долгорукой — господином Забалуевым, предводителем местного дворянства…

— Сегодня?! — Владимир усмирил гнев и нахмурился. — Если этот мерзавец Забалуев поддерживает княгиню, то вполне может статься, что ее дерзкий план удастся. Придется срочно ехать к отцу!.. Анна, поедете со мной! Прослушивание надо отменить.

— Владимир, — остановил его Репнин. — Не стоит увозить Анну, не дождавшись прослушивания. Твой отец мечтал об этом дне, так не надрывай ему сердце больше, чем оно может выдержать. А я, в свою очередь, почту за честь позаботиться об Анне здесь! Так как все равно живу у тебя…

— Я благодарен тебе за предложение, но боюсь, — в голосе Корфа послышалась насмешка, — это повредит репутации Анны. Ведь ты — мужчина холостой и нам не родственник!

— Я постараюсь ничем не навредить ей…

— Не я придумал правила приличия, Миша, — ожесточился Корф.

— Надеюсь, ты не собираешься вызвать меня на дуэль? — невинным тоном спросил Репнин.

— Пожалуй, один я доберусь до имения быстрее, чем в коляске с Анной, — после продолжительной паузы сказал побелевший Корф. Он с большим усилием сдержался, чтобы не сорваться — эта дрянь снова встала между ним и близким ему человеком. Сначала отец, теперь Репнин! — Хорошо, пусть так и будет, но сначала я все же хотел дать Анне кое-какие рекомендации. Пройдемте со мной, сударыня!

Владимир решительно вышел из залы, и Анна, бросив умоляющий взгляд на Репнина, последовала за ним.

— Закройте за собой дверь! — раздраженно прикрикнул Владимир, войдя в кабинет отца. — И подойдите ближе!

— Благодарю вас за разрешение остаться в Петербурге, — промолвила Анна, приближаясь по приказу Корфа.

— Вот что… — Владимир схватил Анну за локоть и сильно сжал пальцы, с удовольствием наблюдая, как по лицу девушки пробежала судорога боли. — Я вас предупредил! Держитесь от Репнина подальше!

— Вы это уже говорили… — прошептала Анна, пытаясь освободить разом онемевшую руку.

— Если я только узнаю, что вы перешли границу дозволенного, я выполню свое обещание. И тогда все узнают, что ты — крепостная!

— Несмотря на обещание, которое вы дали отцу? — слабо сопротивляясь, спросила Анна.

— Я не боюсь гнева отца!

— Господи! — взмолилась Анна. — Да за что же вы меня так ненавидите?!

— Не льстите себе! — рассмеялся Корф. — Я не испытываю к вам ненависти — это чувство благородное. Мое отношение к вам совершенно нормально, так и должно относиться к крепостной.

— Но к остальным крепостным вы относитесь лучше, чем ко мне!

— Они знают свое место и выполняют свои обязанности! А ты — с твоим безукоризненным французским, твоим музицированием, твоим нелепым рвением стать актрисой — мне противна!

— Дать мне образование было волей вашего батюшки! — в голосе Анны послышались слезы. — И видеть меня на сцене — тоже его желание. Иван Иванович вырастил меня, как родную дочь, и я ему бесконечно благодарна…

— Брось! — грубо прервал ее Владимир, отталкивая Анну от себя. — При чем тут благодарность! Ты просто заигралась в дворянскую жизнь. Все эти платья, украшения, поездки в Петербург избаловали тебя, и ты забыла, где твое настоящее место, отведенное тебе по рождению. И уж совсем отвратительно, что ты пытаешься заманить в свои сети Репнина!

— Уверена, что отношение поручика ко мне — лишь предлог. Ваша ненависть — более древнего свойства. И я хочу знать, почему вам доставляет такое удовольствие унижать меня? — отчаяние придало Анне уверенность в себе, и она смело посмотрела прямо в лицо Владимиру.

— Ты мне — не ровня, и я не обязан любезничать с тобой!

— Я хочу знать, в чем моя вина, — настаивала Анна. — Меня измучил этот вопрос! Скажите, Владимир, чем я вас обидела? Словом ли, делом, и я попрошу у вас прощения.

— Что мне до твоих извинений! — Корф вдруг почувствовал усталость и бессмысленность этого разговора. — Ты прекрасно знаешь, за что я тебя ненавижу. У тебя всегда было все, чего ты совершенно не заслуживала! И поэтому будь счастлива, что ты до сей поры жила жизнью, которой недостойна. А теперь уходи, я должен сделать еще несколько распоряжений. И перестань заигрывать с Мишей! Ты сделаешь его несчастным.

— Это вы несчастны, — твердым тоном сказала Анна. — Ненависть не оставляет в вашей жизни места для радости. Мне искренне жаль вас, Владимир…

— Подите прочь, — Корф отвернулся к окну.

Он стоял так до тех пор, пока не услышал, как прошелестел, удаляясь, подол ее платья и захлопнулась дверь в кабинет.

* * *

Тем временем, ожидая завершения их разговора, Репнин вышел во двор. У крыльца конюх Корфов Никита готовил лошадь Владимира к отъезду. Репнин хотел погладить лошадь, но Никита остановил его:

— Вы, барин, осторожнее, лошадка норовистая. Она только ко мне прислушивается да Владимира Ивановича боится. А так может и лягнуть.

— Это у нее, судя по всему, семейное, корфовское, — рассмеялся Репнин.

— Не скажите, старый барон — человек деликатный и добрый. Из-за того, думаю, и сердцем слаб. Хорошо, что хотя бы Анна заботится о хозяине… — Никита осекся и быстро отвернулся, «вспомнив», что не перепроверил подпругу лошади.

— Хозяине? — не понял Репнин. — Ты, верно, хотел сказать — о своем опекуне?

— Готова уже лошадь-то, — Никита старался не смотреть в глаза Репнину. — Пойду, доложу барину.

— Постой! — догнал Михаил собравшегося уйти конюха. — Что ты имел в виду? Анна — свободная девушка, а хозяева бывают только у слуг да у крепостных! Ты, верно, оговорился?

— Я хотел сказать, — замялся Никита, — Анна такая добрая, что…

— Что заботится о барине, словно служит ему? — подсказал Репнин.

— Как же верно вы умеете подобрать слова! — расцвел Никита. — И то правда — все для барина делает. Так заботится о нем, словно не воспитанница, а прислуга. Себя не жалеет.

— Ты хорошо знаешь ее, верно? — не отступал от него Репнин. — Мы с ней едва знакомы, мне ничего неизвестно о ней, о ее прошлом. Кто были ее родители? В каком родстве состояли с бароном?

— Про семью Анны ничего сказать не могу. Так что вы уж не обессудьте, барин. Спросите лучше у Владимира Иваныча. Он вам живо это семейное древо нарисует. Со всеми веточками да листочками.

— Да-да, ты прав, конечно, — кивнул Репнин.

И право, что это он, в самом деле — принялся расспрашивать крепостного, как будто он Корфам приятель какой или поверенный в делах. Чудно! Совсем ему чувства все затмили.

— Что ж, Мишель, прощаемся! — сказал Корф, спускаясь с крыльца.

Он был во всем цивильном, и кажется, испытывал от этого явную неловкость. Никита подвел к нему лошадь.

— Будь осторожен, Владимир! — заботливо сказал Репнин, глядя с каким усилием друг подтянулся, чтобы вскочить в седло. — А то ведь не удержишь раненой рукой поводья.

— Пустяки! Рана почти зажила, — небрежно отмахнулся Корф.

— Езжай с Богом и не переживай — я позабочусь об Анне.

— Смотри не переусердствуй! И помни — она — не та, за кого себя выдает, — Корф собрался козырнуть Репнину, но вспомнил, что отныне он штатский, помрачнел и сердито пришпорил лошадь.

Когда Репнин вернулся в залу, он застал там Анну — бледную и сосредоточенно изучавшую какую-то книгу. Михаил присел рядом с ней на диванчик и, взявшись за корешок книги, отвел ее от лица девушки.

— Вам следует послушать своего друга и держаться от меня подальше, — тихо сказал Анна.

— Но почему?

— Я прошу вас. Разве этого недостаточно?

— Это не причина, это прихоть ревнивого Корфа. Но мне нет дела до его капризов! Я пообещал ему обращаться с вами, как с родной сестрой. И готов приступить к своим обязанностям.

— И к каким же? — сквозь слезы улыбнулась Анна.

— Дергать вас за косу. Пугать дохлой крысой, — шутливо сказал Репнин.

— Вы всегда так обходились со своей сестрой?

— Напротив — это моя сестра так обходилась со мной!

— Не может быть, — покачала головой Анна, пытаясь понять, серьезно ли это он говорит. — Мне казалось, что княжна Наталья такая милая девушка.

— Да, она милая девушка, но если не помочь ей спрягать французские глаголы, то славная мадемуазель превращается в сущую бестию! Представьте, она нарочно ломала мои перья, ставила кляксы в моих тетрадях, выливала чернила в рукомойник… А ее коронным номером было подсыпать пауков мне в постель!

— Со мной вам нечего бояться — спрягать французские глаголы я умею без чужой помощи, — Анна вздохнула с облегчением — Репнин не принял на веру предупреждения Корфа.

Она видела во взгляде Михаила восхищение и обожание, от которых на сердце становилось легко и свободно.

— Охотно верю, — кивнул Репнин и снова игриво потряс книгу за корешок. — Так что же вы читаете на сей раз — неужели грамматику?

— Это пьесы господина Шекспира. Я повторяю для прослушивания сцену из «Ромео и Джульетты». Их первая встреча.

— А вы позволите ассистировать вам? — Репнин сел ближе. — Мне кажется репетировать без Ромео — сущее наказание. Так с какого места начнем?

Анна подала ему книгу и указала место в тексте.

Репнин начал читать — «Когда рукою недостойной грубо/ Я осквернил святой алтарь — прости./ Как два смиренных пилигрима, губы/ Лобзаньем смогут след греха смести…» Анна отвечала по памяти и так проникновенно и страстно, что Михаил невольно перешел границу между реальностью и игрой. Чувства Анны были так достоверны и трепетны, а страсть — столь искренней, что Репнин не просто перевоплотился в героя шекспировской пьесы — он стал Ромео. Он ощущал эту юную горячность в крови и стремился навстречу судьбе, не задумываясь о последствиях прекрасной, но роковой встречи. И лишь одно желание владело им, когда он глядел в прелестное лицо своей возлюбленной. «Ромео» переполняла нежность и, получив от «Джульетты» согласие на поцелуй, Репнин пылко обнял Анну. Она ответила ему, подавшись вперед и позволяя его губам вкусить доселе запретный плод. Их поцелуй был долгим и совсем не театральным. И, когда Репнин нашел в себе силы оторваться от Анны, то увидел, что лицо ее осветилось и стало еще более родным и притягательным.

— Прошу прощенья… — раздался от дверей голос Никиты. — Если не выехать сейчас же, опоздаем.

— О, Господи! — Анна взглянула на большие напольные часы в зале — их стрелки приближались к заветному часу. — Как я могла забыть! У меня же прослушивание!

— Я провожу вас, — Репнин смущенно поднялся, стараясь избегать укоряющего взгляда Никиты. — Сергей Степанович мне дядя, и я смогу убедить его, что вашей вины в опоздании нет.

И, хотя они действительно выехали тотчас, с дорогой им не повезло. После весеннего паводка, который в том году выдался поздним и бурным, мостовые в столице местами настолько пришли в негодность, что их усердно принялись менять. И предсказать, на каком именно участке в этот день станут перекладывать булыжник, было невозможно. И поэтому карета, управляемая Никитой, несколько раз упиралась в развороченную мостовую, отчего приходилось искать объезды и снова гнать лошадей.

Анна уже не обращала внимания на тряску — она лишь сожалела, что не умеет летать. А так бы расправила крылья и — полетела, и никаких тебе улиц и городовых. Репнин тоже нервничал, он видел, как Анна ломает тонкие пальцы в кружевных перчатках, и корил себя за неосмотрительность. Он понимал, что увлекся, и что это может стать причиной, способной расстроить лучшие мечты Анны, лишить ее смысла жизни. Но — что сделано, то сделано, и в глубине души Репнин был счастлив, что получил возможность этой краткой и эфемерной близости с той, что покорила его сердце. А прослушивание… Да плевать на это прослушивание — сорвется это, будет следующее! Любовь эгоистична — вдруг вспомнил Репнин высказывание кого-то из классиков, и ему стало неловко. Он принялся успокаивать встревоженную Анну, но она, по-видимому, плохо слушала его — все ее мысли и все существо были устремлены куда-то вперед, и все просила кучера:

— Погоняй, Никитушка, милый, поспешай, друг мой!

Но они все-таки опоздали. В кабинете Оболенского в Дирекции они застали только его помощника — немолодого мужчину в пенсне, озабоченно корпевшего над какими-то бумагами.

— Господин директор ждал вас, сколько мог, — покачал он головой в ответ на подписанное Оболенским письмо, которое ему протянула Анна. — Его ожидали в другом месте, и Сергей Степанович не мог задерживаться в Дирекции долее.

— А где мы могли бы его найти? — пытался исправить положение Репнин.

— Сожалею, но господин директор не давал мне распоряжений информировать кого бы то ни было о его разъездах, — чиновник поднялся из-за стола, давая понять, что этим заявлением его помощь и ограничится. — Прошу извинить меня, но у меня работа.

— Я князь Михаил Репнин, племянник Сергея Степановича, и я прошу вас немедленно сообщить мне, где я могу найти сейчас же господина директора!

— Простите, Бога ради, я не знал, — засуетился чиновник. — Но я действительно не могу сказать вам, где он — я просто не в курсе его перемещений.

— Очень жаль! — огорчился Репнин. Его «козырь» не сработал — скорее всего, дядя не хотел, чтобы ему мешали. — Что ж, я постараюсь застать его дома.

— Как вам будет угодно, — чиновник раболепно поклонился Репнину и чуть заметно Анне — девушка, конечно, весьма собою недурна, но таких ему довелось в этом кабинете повидать немало.

— Я думаю, мне удастся уговорить дядю устроить вам прослушивание в другой день, — ободряюще сказал Репнин Анне, когда они вышли из дирекции. — Вы не можете из-за меня потерять свой шанс стать звездой Императорского театра!

— Жизнь научила меня быть терпеливой, — сдержанно сказала Анна, хотя еле сдерживала слезы из-за этого нежданного поворота судьбы.

А может, это плата за нечаянную и неравную любовь? И сбывается проклятье Владимира Корфа? Анна вздохнула.

— Я виноват, я причинил вам боль… — проговорил Репнин.

— Нет-нет, пожалуй, все даже к лучшему, — успокоила его Анна. — Я сейчас не могу сосредоточиться на выступлении. Только и думаю — как там Иван Иванович? Когда я уезжала, он чувствовал себя неважно. Я, как можно скорее, отправлюсь обратно в поместье.

— Так скоро? — воскликнул Репнин, подавая ей руку — они садились в карету.

— У меня дурные предчувствия, — тихо отозвалась Анна.

— Уверен, это только настроение! — сказал Репнин, усаживаясь в карету напротив нее. — Все образуется и разъяснится.

— Поехали, что ли, барин? — спросил Никита и, получив утвердительный кивок Репнина, слегка взнуздал лошадей.

Те очнулись и тронулись. На этот раз ехали не спеша по обводной дороге вдоль каналов.

— Мне хочется кое в чем признаться вам, — нарушил молчание Репнин. — Когда мы опаздывали с вами на прослушивание и ехали по этой ужасной дороге, помните? Я подумал: не знаю, чем закончится этот день, но он, безусловно — самый счастливый в моей жизни.

— Я бы хотела ответить вам с той же определенностью, — промолвила Анна, — но, кажется, я слишком устала. Все эти переживания последних дней…

— Обещаю вам добиться для вас новой встречи с дядюшкой! — горячо сказал Репнин.

— Благодарю вас… — кивнула Анна.

— Можно ли мне навестить вас в Двугорском? — с волнением в голосе спросил Репнин.

— Я еще никуда не уехала! — улыбнулась Анна.

— А я уже скучаю, — тоном провинившегося мальчика проговорил Репнин. — И мне не терпится загладить свою вину перед вами!

— Но вы ни в чем не виноваты передо мной!

— Из-за меня вы опоздали на прослушивание, — настаивал Репнин.

— Я тоже не безгрешна — я сама слишком увлеклась нашей репетицией…

— Так вы не жалеете? — с надеждой в голосе воскликнул Репнин.

— Я сожалею лишь о том, что это было так кратко, так мимолетно! — не поднимая глаз, призналась Анна.

— Для вас я готов на все — даже остановить ход времени! — Репнин взял руку Анны в свою и осторожно прикоснулся к ней губами.

* * *

Утром он снова пытался понять — существовал ли тот сладостный сон, в котором он целовал Анну, и она отвечала ему взаимностью? Вчера, вернувшись от Оболенского, он проводил девушку до дверей ее комнаты и попрощался с той нежностью, которая говорила сама за себя. Он боялся более потревожить ее, он ее боготворил. И сейчас только и думал о том, как пройдет их сегодняшняя встреча.

Заслышав звуки рояля, доносившиеся из гостиной, Михаил быстро оделся и стремительно вышел в залу.

За роялем сидела его сестра и наигрывала столь любимый им романс «Сей поцелуй, дарованный тобой…»

— Наташа?! — удивился Репнин. — А где Анна?

— Это и есть твое «доброе утро»? — не очень вежливо спросила сестра.

— Прости, — смутился Репнин. — Я еще не совсем пришел в себя…

— Да, потрясение, судя по всему, было серьезным, — Наташа бросила играть и встала из-за рояля. — Мне сказали, что ты в доме один.

— Я упустил ее, — горестно сказал Репнин.

— А может быть, это она сбежала от тебя? — усмехнулась Наташа.

— Это жестоко!

— А насколько, по-твоему, я должна быть любезна с тем, кто стал виновником моего отлучения от двора?!

— Что это значит?

— Его Величество решил, что своим участием в этой дуэли вы, Михаил Александрович, опозорили фамилию Репниных. Нас больше не желают видеть при дворе.

— Но это несправедливо! — заволновался Репнин. — Я, безусловно, виновен — не смог отговорить Александра от этой дуэли, не доложил императору. Но это были мои ошибки! Ты тут ни при чем!

— Тебе следует сказать это Его Величеству, — с иронией в голосе произнесла Наташа.

— А знаешь что? — волшебный флер сняло, как рукой. — Пожалуй, я так и сделаю!

— Миша, нет! Я пошутила… — только и могла сказать Наташа, едва поспевая за братом, решительно выбежавшим из гостиной.

Во дворце Репнин не стал дожидаться, пока о его просьбе доложат Николаю, и, отстранив адъютанта, ворвался в кабинет императора, который в это время беседовал с императрицей.

— Ваше Величество, извольте принять меня, и немедленно!

— Вы слишком самонадеянны, — раздраженно сказал Николай и сделал жест, недвусмысленно приказывавший ему убраться с глаз долой.

— Я не уйду, Ваше Величество, пока вы не соблаговолите выслушать меня, — Репнин вцепился руками в крышку стола, за которым сидел император. — Умоляю вас! Будьте же милосердны!

— Вы знаете, что за подобную дерзость я могу отдать вас под арест? — с угрозой в голосе произнес Николай, не отводя от Репнина взгляда, не предвещавшего ничего хорошего.

— Воля Ваша, — Репнин покорно склонил голову перед ним, — арестуйте, казните, но сначала позвольте мне просить вас вернуть мою сестру ко двору.

— Только и всего? — рассмеялся Николай. — А я-то подумал, что у вас дело государственной важности.

— Для меня ее честь и есть вопрос государственной важности. — Репнин был бледен как смерть. — Ваше Величество, участие в дуэли было моей ошибкой, сестра же здесь ни при чем…

— Вам следовало подумать об этом прежде, чем состоялась дуэль! Вы опозорили не только себя, но всю свою семью! Вы обязаны были предвидеть, что этот поступок может отразиться на судьбе ваших близких.

— Государь… — взмолился Репнин.

— Ваше Величество, — мягко поддержала его императрица, — Натали совершенно не замешана в этой истории. И она так нужна мне!

Николай резко встал из-за стола и подошел к позолоченной клетке, где рассыпчато ворковали его любимые канарейки. В кабинете на несколько минут воцарилась странная тишина — то ли затишье перед бурей, то ли доброе предзнаменование. Николай неторопливо взял из тарелочки с кормом немного протертой субстанции и стал прикармливать птичек. Репнин почувствовал легкое головокружение, императрица нахмурилась.

— Что же… — наконец, вполне миролюбиво произнес Николай. — Если эта фрейлина действительно дорога вам, Шарлотта… Я согласен — пусть возвращается. А вы, молодой человек, можете передать вашей сестре, что она восстановлена фрейлиной при императрице.

— Благодарю вас, государь! — Репнин метнулся к императору, чтобы поцеловать его руку, но Николай жестом остановил его.

— К чему эти нежности? Я всего лишь искал примирения с императрицей.

Репнин с благодарностью поклонился ему и направился к выходу.

— Стойте! Я не отпускал вас!

— Прошу прощения, Ваше Величество, — Репнин замер, ожидая наказания за самоуправство.

— Вы действительно полны решимости искупить свою вину за участие в дуэли, как мне докладывали об этом?

— Несомненно!

— Тогда вы немедленно покинете Петербург, — Николай сделал многозначительную паузу. — Отправляйтесь в качестве моего порученца в Двугорский уезд. Откуда зачастили донесения о чиновничьих поборах и фальшивых документах. Расследуйте, что там происходит, и извещайте меня о ходе дела. Я хочу узнать, кто из чиновников берет взятки и обворовывает казну.

— Государь, ваше милосердие не имеет границ! — вскричал растроганный Репнин. — Вы увидите, что я буду верой и правдой служить престолу!

Николай улыбнулся. Нет, пожалуй, в одном Жуковский все-таки прав — не стоит превращать глупого мальчишку во врага, пусть уж он лучше служит на совесть и прославляет монаршие благодеяния. Николай еще раз одобрительно кивнул Репнину и велел ему удалиться, дабы тотчас же приступить к исполнению его поручения.

Михаил вышел от императора окрыленный и с объятиями бросился к Наташе, в тревоге ожидавшей его у кабинета императора.

— Ты спасена! — воскликнул он, обнимая сестру. — Ты помилована, а я — снова порученец, хотя и штатский. Правда, теперь у меня задание от самого императора!

— Но это же чудо, Миша!

— Нет, это все государь, — растроганно промолвил Репнин. — Он снова явил нам свою милость, и я не перестану его благодарить за это. И ты благодари!

— И что же ты будешь делать?

— Это задание секретное! — таинственным шепотом сказал Репнин. — Но я все расскажу тебе, когда вернусь из Двугорского.

— Ты едешь к Корфам?

— Я загляну к ним, ибо именно туда я направлен императором по особо важному делу.

— Как кстати, — с иронией в голосе заметила Наташа.

— Не переживай, я не попаду в переплет на этот раз, обещаю.

— Может быть, в политический переплет и не попадешь, а вот в романтический…

— Наташа!

— Да что такого? — притворно удивилась она. — Мой брат влюблен! И рада за тебя. А то, право дело, я уже стала подозревать, что мой брат евнух.

— Наталья Александровна! — рассердился Михаил. — Это уж слишком!

— Давненько я не слышала вашего острого язычка, — с материнской лаской в голосе сказала вышедшая из кабинета императора Александра Федоровна.

Репнин уважительно поклонился императрице, Наташа присела в глубоком реверансе.

— Я рада, что все завершилось благополучно, моя дорогая, — императрица кивнула своей любимице. — Но у меня к вам срочное дело, и посему, раз уж вы снова отданы мне, извольте следовать за мной. Нам есть о чем поговорить, дорогая!

Наташа послушно кивнула и, радостно улыбаясь, заторопилась вслед за государыней, а Михаил, послав ей прощальный крест, отправился собираться в дальний путь. Что ждало его в Двугорском — счастье, слава? Не все ли равно — он молод, он жив и снова в фаворе.

* * *

Александра, пройдя к себе, попросила Наташу плотно закрыть за собой дверь и, убедившись, что они остались одни, заговорила.

— Наташа, вы знаете, что я люблю вас! Более того, восхищаюсь силой вашего духа и преданностью — мне, императору, вашим друзьям. И поэтому только вам я могу довериться в эту трудную для меня и наследника минуту.

— Это большая честь для меня, — Наташа приблизилась к императрице и с искренней благодарностью припала к ее руке.

— Я прошу вас сопровождать меня к Калиновской и надеюсь, что у вас хватит благоразумия хранить место ее пребывания в тайне от всех, особенно от наследника. И главное — вы должны поговорить с ней и убедить оставить любые попытки встретиться с Александром. Она доверяет вам в не меньшей степени, чем я. И ваше слово может стать той каплей, что уравновесит колебание ее души. Она должна, наконец, понять и поверить, что все кончено. И вы, чей разум всегда отличался трезвостью и мудростью суждений, обязаны помочь ей в этом. Для ее же блага, прежде всего.

— Я понимаю вас, Ваше величество, — Наташа вздохнула, она уже давно поняла всю бесполезность попыток своей подруги бороться со всемогущим Роком. — Я благодарна вам за возможность еще раз увидеться с Ольгой и постараюсь помочь ей утвердиться в решении подчиниться вашей воле и велению императора.

Александра кивнула и подала Наташе темную накидку, такую же, какую надела и сама. Потом знаком велела фрейлине следовать за собой. Через потайную дверь в покоях они сошли вниз, к набережной, где их ждала карета без гербов, с простым убранством и силуэтом. Когда они сели в карету, императрица выглянула из-за занавески в салоне и крикнула кучеру, тоже одетому просто и неприметно:

— Трогай, да поживее!

До места они добрались довольно скоро, и, когда карета остановилась, и императрица разрешила Наташе отдернуть занавески и выйти, девушка поняла, что Ольгу вывезли в один из монастырей, которым покровительствовала Александра. Вместе они поднялись на крыльцо, где их с поклоном встретила игуменья. Она не стала тратить время на светские любезности и сразу провела высокую гостью и ее спутницу к келье, где содержали Ольгу. От этой монастырской строгости и сдержанности Наташе стало неуютно, и она искренне пожалела подругу, которая с ее живым характером и веселым нравом находилась здесь в одиночестве, как в тюремной камере.

— Я войду первой, — сказала Александра. — Ожидай меня здесь. И помни о нашем уговоре.

Затем она вошла в келью Ольги. Ольга лежала на кровати, свернувшись калачиком. На полу валялось несколько книг, из-под подушки виднелся уголок золоченой рамки — императрица была уверена, что там портрет Александра, который она не раз видела в комнате Ольги в Зимнем дворце. Ольга выглядела заплаканной и отрешенной.

— Спала, голубушка? — ласково спросила Александра.

— Нет, Ваше Величество, еще не спала, — Ольга с видимым усилием поднялась и села на жесткой, монастырской кровати.

— Я пришла к тебе не одна, а с подарками, чтобы хоть как-то развеять твою печаль. Вот, возьми. Узнаешь?

— Что это? — Ольга взяла из рук императрицы небольшой акварельный портретик в лакированной деревянной рамочке. — Ириней? Конечно, узнаю. Это граф Огинский, муж моей покойной сестры. Зачем он здесь? С ним что-то случилось?

— Случится, — улыбнулся Александра. — Он скоро женится.

— Вот как? — равнодушно промолвила Ольга. — Мне стоит его поздравить, он никогда не отличался особой привлекательностью и все-таки сумел снова найти себе невесту. И кто она?

— Ты, милочка, — сладким голосом сказала императрица.

— Вы… — Ольга задохнулась от ужаса, — вы приказываете мне выйти за него замуж?

— Я не могу приказывать тебе в таких вопросах… — мягко, но настойчиво перебила ее Александра. — Я прошу… Да, он не столь молод и красив, как мой сын, однако тебе пора подумать о достойном замужестве, о детях.

— Я отношусь к графу, как к родственнику! Я не могу себе представить, что он — мой будущий супруг. И тем более не могу думать о детях… — вскричала Ольга.

— Дорогая, любое замужество для тебя лучше, чем похоронить свою молодость и красоту в этом монастыре. Граф — вполне подходящая партия. Поверь мне, это лучший выход из создавшегося положения, — императрица подошла к Ольге и ласково погладила ее по голове.

— Неужели вам мало просто удалить меня от двора? — взмолилась Ольга, хватаясь за ее руку и прижимаясь к ней лицом, соленым от слез. — Я всегда была предана вам, Ваше Величество. Почему вы мне не доверяете?

— Я доверяю тебе и понимаю, что ты чувствуешь. Но я не доверяю Александру. Твое замужество — единственная надежда на то, что Александр забудет тебя. Поверь, это дело времени. Без взаимности любовь проходит болезненно, но быстро.

— Ваше Величество, пощадите!..

— Ты уезжаешь завтра же! Поедешь домой, в Варшаву. Там тебя ждет жених и спокойное будущее. Я уже дала тебе возможность проститься с наследником. А сейчас — мой подарок на дорогу.

Александра холодно кивнула Калиновской и вышла из кельи.

— Пресвятая дева! — Ольга бросилась на пол на колени с молитвенно сложенными руками. — Не отвергни просьбы моей! Помоги мне забыть Александра! Избавь от тоски по нему! Избавь от любви! Пречистая Дева, Матерь Божья! Не гнушайся мной, не оставляй меня! В моих мыслях по-прежнему никого, кроме него! Помоги мне, Дева Мария! Смилуйся надо мной! Прости меня!

— Оленька, что с тобой? — в комнату быстро вошла Наташа и бросилась поднимать подругу с колен.

— Наташа? Так вот он — еще один подарок!

— О чем ты? — удивилась Наташа.

— Императрица сегодня была так щедра! Дала возможность попрощаться с тобой и подарила мне мужа!

— Какого мужа?! — Наташа с недоумением посмотрела на Ольгу.

— Все кончено! Мне ведено уезжать и выйти замуж за графа Огинского. — Ольга вдруг оглянулась по сторонам и, вплотную приблизившись к подруге, зашептала:

— Наташа, помоги мне, я так хочу его увидеть… Еще хоть раз! В последний раз…

— Ольга, императрица предвидела это и взяла с меня клятву…

— Но ради Бога, Наташенька! — Ольга умоляюще прижала руки к груди. — Ты же всегда меня понимала. Мне больше не на кого надеяться.

— Оля, — растерялась от ее настойчивости Наташа. — Ты же знаешь, сколько бед навлекла ваша любовь на мою семью!

— Знаю! Но также я знаю и то, что любовь для тебя всегда была превыше всего остального! Помоги мне! Прошу тебя!

— Я ничего не могу тебе обещать, — Наташа почувствовала одновременно и неловкость, и жалость к подруге.

— Наташенька… — в голосе Ольги было столько слез и отчаянья. — Я не смогу спокойно жить, если не увижу его, не попрощаюсь с ним. Заклинаю тебя — найди его! Сообщи ему, куда меня отправляют, скажи ему, где я. Быть может, он найдет возможность приехать, попрощаться. Конечно, ты вправе отказаться, ведь тебя снова может ждать немилость. Но ты — моя последняя надежда!

— Это опасно не только для меня, но и для тебя, — убеждающе сказала Наташа, сильно понизив голос. — Следующее наказание может быть уже не столь мягким.

— Я готова на все! — Ольга быстро сорвала с шеи нательный крестик с мелкими рубинами, когда-то подаренный ей цесаревичем. — Вот! Отдай его Александру и скажи, что он может встретиться со мной по дороге. Скажи, что я умру, если он не придет…

Наташа, помедлив мгновение, решительно взяла крестик из рук Ольги и спрятала его в секретный карманчик, в котором обычно носила Александру записки от Ольги. Ольга с благодарностью кивнула ей и поклонилась, прощаясь. Наташа перекрестила ее и молча вышла из кельи. Монахиня, ожидавшая в коридоре, вывела Наташу во двор, к карете, в которой уже сидела императрица. Перед тем, как подняться на ступеньку, Наташа оглянулась, с тоской еще раз посмотрев на узкие, как бойницы окна монастыря, — где-то там рыдала от тоски и безнадежности Ольга Калиновская. Наташа глубоко вздохнула и села в карету. Кучер взмахнул хлыстом, и они поехали в обратный путь.

— Итак, вы попрощались? — строго спросила императрица. — Я не хочу, чтобы цесаревич знал об отъезде Калиновской. Ты понимаешь меня? А теперь посмотри мне в глаза и признайся: Ольга просила тебя передать моему сыну какую-нибудь весточку? О том, что она уезжает и хочет его увидеть его в последний раз?

— Нет, Ваше Величество, — Наташа старалась не опускать глаз, но сердце ее трепетало и билось так сильно, что могло выскочить из груди.

— И Ольга не просила тебя передать что-нибудь Александру? — настаивала государыня.

— Нательный крест, — призналась Наташа. — Ольга просила передать Его Высочеству свой нательный крест.

— И где он?

— У меня его нет, — Наташа набралась смелости и солгала. — Я отказалась передать его.

— Что ж… — Александра еще раз пристально посмотрела ей в глаза и кивнула. — Надеюсь, это правда…

* * *

Когда Наташа, уставшая от дороги, вернулась в свою комнату во дворце, к ней постучали — камердинер Александра передал просьбу наследника встретиться с ним. Отказаться от этой встречи она не смела, но прекрасно понимала, что ей следует быть острожной — во дворце уши есть у всего, даже у подсвечников.

— Вы звали меня, Ваше Высочество? — вежливо спросила она, войдя в кабинет Александра.

— Натали, прошу вас, входите, я ждал вас, — Александр подошел к ней и жестом предложил присесть на банкетку невдалеке от окна. — Я знаю, что вы снова с нами. Я рад, что все перипетии завершились столь благополучно и почти безболезненно. Надеюсь, вы не в обиде на меня за то, что я втянул в эту историю вашего брата?

— Вы спасли моему брату жизнь, я благодарна вам.

— А я, знаете, благодарен всей этой истории, ведь только теперь я понял, что отдать жизнь ради любимого человека — это огромное счастье! И лишь в разлуке начинаешь понимать, что для тебя значила твоя любовь.

— Разлука убивает любовь, — грустно промолвила Наташа.

— Не правда! — горячо воскликнул Александр. — Вам разве незнакомо это чувство, Натали, когда человек далеко-далеко, а все ваши мысли только о нем?

— Знакомо, — осторожно согласилась Наташа. — Чем дольше не видишь любимого человека, тем сильнее хочешь коснуться его…

— Да-да, — пылко продолжил наследник. — Просыпаешься среди ночи — и начинаешь искать ее рядом, а потом открываешь глаза — и понимаешь, что ее нет. Нет ни здесь, ни во дворце, и, может статься, ты никогда больше ее не увидишь, не сможешь ее обнять, не услышишь ее смеха!.. Натали! Меня сводит с ума неизвестность! Я не знаю, где она, что с ней, думает ли она обо мне…

— Уверяю вас, она чувствует то же самое, что чувствуете сейчас вы. Она очень переживает, — начала Наташа и осеклась.

Неосторожно, ах, как неосторожно!

— Вы с ней виделись? Вы говорили с Ольгой? Ради Бога, скажите мне, где она?

— Сожалею, Ваше Высочество… — Наташа старалась не смотреть наследнику в глаза.

— Так, — Александр нахмурился и встал. — Знаете и не хотите сказать.

— Я поклялась сохранить это в тайне. Я дала слово императрице…

— А вы все-таки не похожи на своего брата, Натали, — разочарованно промолвил Александр. — Он, по крайней мере, искренне верил, что любовь превыше долга. И он на деле доказал это.

— Но к чему его это привело! — воскликнула Наташа.

— Я понял вас, сударыня, — жестко прервал ее Александр. — Я все понял, и не смею вас дольше задерживать.

Наташа хотела возразить ему, но спохватилась и выбежала из кабинета цесаревича.

* * *

Александр дал себе время успокоиться и направился к отцу. Не застав его в кабинете, он прошел в его покои, где застал отца в весьма колоритной позе, не оставлявшей никаких сомнений относительно его намерений в отношении фрейлины императрицы графини Нелидовой, которую он сжимал в своих объятьях.

— Отец! — вскричал Александр.

Нелидова ловко высвободилась из объятий императора и скрылась в потайной комнате рядом с камином. Николай был зол и не скрывал этого.

— Разве тебе было назначено?

— Нет, — растерялся Александр.

— Тогда почему ты здесь?

— Я… — замялся Александр. — Я просто хотел…

— Что ты лепечешь, как ребенок! — прикрикнул на него отец. — Учись выражать свои мысли прямо и точно. Уж если ты оторвал меня от важного дела, постарайся объяснить — почему.

Окрик подействовал отрезвляюще, и Александр взял себя в руки.

— Отец, мне странно это видеть…

— Что именно? — как ни в чем не бывало удивился Николай.

— Вы заставили меня расстаться с Ольгой, а тем временем сами… здесь… с любовницей!

— Вот именно — с любовницей, — надменно улыбнулся Николай.

— Что вы хотите этим сказать? — не понял Александр.

— Любовница знает свое место. Знает, что она — всего лишь шалость в жизни государя, минутная слабость, увлечение, которое никоим образом не может повлиять на судьбу государства и его монарха, — нравоучительно произнес Николай. — Я никогда не смешивал семью и любовниц. И никогда не забывал, что важнее для меня и отечества.

— Но это же грех! Вы унижаете маман!

— Ваша мать — мудрая женщина, и она бесконечно предана мне и интересам семьи. Равно, как и я. — Николай улыбнулся снисходительно и по-отечески. — Сердце здесь не затронуто, ибо главная любовь в жизни императора — Россия. Только Отечеству он верен до последнего вздоха. И ты достаточно повзрослел, чтобы понимать, что не следует смешивать истинные чувства и развлечения. У тебя может быть сколько угодно связей, но ты ни на минуту не должен забывать, что это всего лишь развлечения. Без них жизнь становится пресной. Но если они начинают затрагивать твои чувства, их нужно отсекать без всякой жалости!

— Как можно отсечь любимого человека? — с негодованием воскликнул Александр.

— Александр, никогда не допускай, чтобы женщина, которой ты увлекся, была слишком близка тебе. Любовь и близость — понятия, которые должны касаться только твоей семьи! Любовь к семье даст тебе силы управлять государством. И поэтому твоей супругой не может стать случайная женщина…

— Ольга не случайная женщина!

— Запомни, — тон государя снова стал жестким и назидательным, — женщина, которая согласна на роль любовницы, никогда — ты слышишь? — никогда не может стать женой! Тем более императора. Но она может помешать тебе стать им!

— Вы ошибаетесь, отец!

— В самом деле? — недобро усмехнулся Николай. — А разве не ты давеча содействовал поимке «опасного заговорщика» Жуковского?

— Это была провокация! — вскричал Александр. — Это вы подсунули мне какие-то бумаги. Я не доносил на Василия Андреевича!

— Нет, конечно, нет, — примирительно сказал Николай. — Но ты, не глядя, подписал представленные тебе на подпись документы. И тебе было совершенно безразлично, что в них написано, и станет ли кому-либо хуже, оттого, что ты утвердил их! Слава Богу, Василий Андреевич все понял правильно — тебя требовалось проучить!

— Даже ценой сердечного приступа у Жуковского?

— Это была всего лишь мигрень. А вот ты впредь будешь внимательнее к делам государственным!

— Императрица просит вас выйти к ней, — доложил камердинер.

Николай недовольно поморщился, но вышел из покоев в холл, пропуская вперед Александра.

Государыня ждала их в сопровождении красивой, высокой девушки, чье лицо показалось Александру страшно знакомым. Господи Боже! — вдруг понял он. — Она так похожа на Ольгу!

— Мой друг, — сказала императрица, — я хотела представить вам мою новую фрейлину — Екатерину Нарышкину. Ее знатному роду, давшему России Петра Великого, более пятисот лет. Подойдите ближе, дитя мое!

Екатерина приблизилась — она была по-настоящему хороша и умела держать себя, шла с особой осанкой — словно плыла, и кланялась с превеликой грациозностью. Николай улыбнулся ей приветливо, даже слишком приветливо — Александр заметил это и нахмурился. И поэтому, когда девушка подошла к нему, старался на нее не смотреть, уводя взгляд в сторону от античной белизны ее плеч и чуть припухлых, изумительно очерченных губ.

— Для меня великая честь служить при дворе, — скромно промолвила Нарышкина. — Обновленный дворец так великолепен!

— Катенька не была в Зимнем Дворце со времен пожара, — пояснила императрица и добавила, обращаясь к сыну. — Александр, будьте любезны, покажите дворец и расскажите фрейлине, что удалось сделать реставраторам за столь короткий срок.

— Прошу прошения, Ваше Величество, — не очень вежливо ответил Александр, — но меня ждут важные государственные дела. Извините, сударыня.

— Отложим экскурсию на другой раз, — с любезной улыбкой согласилась Нарышкина.

— Мы должны простить его, милая, он сегодня не в духе, — кивнула Александра. — Хотя обычно с дамами он галантен и вежлив…

— Ваше Величество! — Александр подошел к матери, чтобы попрощаться. Она неожиданно трогательно обняла его, но цесаревич мягко высвободился из ее объятий, поклонился отцу и едва заметно — Нарышкиной. — Сударыня…

— Александр, — властно окликнул сына император, — поскольку нравоучений на сегодня было предостаточно, считаю, что нам необходимо отвлечься и развеяться. Поедем сегодня на охоту?

— На охоту? — переспросил Александр. — Пожалуй…

— Вот и славно! — обрадовался Николай. — Так иди, собирайся!

Когда Александр вышел, императрица тихо сказала Екатерине:

— И вы ступайте, моя милая! Камер-фрейлина проводит вас. Вам надо обжиться в своей комнате. Позже, я, быть может, загляну к вам посмотреть, как вы устроились.

— Весьма недурна, — Николай проводил новую фрейлину выразительным взглядом. — Вы что-то задумали, дорогая?

— Пустяки, дамские безделицы, — заговорщически улыбнулась императрица…

* * *

Первым делом Нарышкина опробовала кровать — упала на нее навзничь и с удовольствием отметила мягкость перин и благоухание белья. Ей понравился и шелковый балдахин с восточными кистями, и облицованный мрамором и малахитом камин, и золото подсвечников, и изящный туалетный столик с трюмо, и комод из красного дерева. Она решила посмотреть, не оставила ли что-либо в нем прежняя владелица комнаты и поднялась с постели. В эту минуту в комнату вбежал Александр.

— Ольга! Оленька!.. — Александр оборвал себя на полуслове. — Это вы? Что вы здесь делаете?

— Вы, наверное, не знали, что теперь это моя комната, — Екатерина склонилась перед наследником в глубоком, как и вырез ее платья, поклоне. — Или, быть может, вы искали меня?

— Я получил записку с просьбой прийти сюда…

— Весьма любопытно, — промолвила Екатерина. — И вы не знаете, кто написал записку?

— Я думал, это… — Александр хотел ответить, но вновь осекся. — Неважно! Видимо, дело в совпадении.

— Постойте! — Нарышкина порывисто приблизилась к Александру. — А если все же записка от меня?

— В таком случае, хотелось бы услышать, зачем вы меня сюда пригласили? — Александр впервые посмотрел на нее с интересом.

— Зачем? — Екатерина на секунду задумалась и вдруг сказала просто и безыскусно. — Я хотела поговорить с вами.

— О чем? — удивился Александр. — Мы ведь с вами практически не знакомы.

— Именно поэтому, — взгляд Нарышкиной казался таким доверчивым и открытым. — Я хотела исправить это недоразумение.

— Я подумаю о вашем предложении, — смутился Александр и заторопился уйти.

— Ваше Величество… — Нарышкина снова замерла в низком реверансе, провожая Александра взглядом, полным восхищения.

Она еще улыбалась, довольная произведенным на цесаревича впечатлением, когда в комнату по привычке свободно вошла Репнина.

— Кто вы и что вы делаете здесь? — с некоторым возмущением в голосе спросила она у незнакомки, по-хозяйски расположившейся за туалетным столиком в комнате Ольги.

— Я нахожусь в своей комнате, отведенной мне государыней-императрицей, — с некоторым высокомерием ответила та. — Я ее новая фрейлина, Екатерина Нарышкина. А вы… княжна Наталья Репнина? Все фрейлины нынче только о вас и говорят. Но поверьте мне — только хорошее.

— Рада знакомству, — растерялась Наташа. — Простите, что ворвалась, я не знала, что комната уже отдана кому-то. Я пришла забрать свой веер, кажется, я обронила его здесь.

— Если я найду его, то непременно верну вам, — как можно дружелюбнее сказала Нарышкина.

— А что здесь искал Александр Николаевич? — с подозрением в голосе спросила Наташа.

— Думаю — вчерашний день, — хищно улыбнулась Нарышкина.

— И как — неужели нашел? — в тон ей поинтересовалась Наташа.

— Зачем искать то, чего уже нет? — усмехнулась Нарышкина. — И, если вы говорите о Калиновской, то я все знаю.

— А вы неплохо осведомлены. Для первого дня при дворе, — поддела ее Наташа.

— Фрейлины любят посплетничать…

— А вы случайно услышали?..

— Надо слушать… — начала Нарышкина.

—..чтобы не наделать ошибок, — понимающе продолжила Наташа.

— Я не беспокоюсь из-за Калиновской. При дворе ее больше, нет. Как говорят французы, с глаз долой — из сердца вон. И вообще мне кажется, что Александр уже забыл ее и готов к чему-то новому. Кстати, мне сказали, что император с наследником намерены поохотиться. Фрейлин тоже берут, не хотите присоединиться?

Наташа бросила испытующий взгляд на Нарышкину и с достоинством вышла из покоев Ольги — теперь уже бывших покоев бывшей фрейлины Ольги Калиновской.

* * *

На охоту двор отправился почти в полном составе. Император и наследник в сопровождении высших офицеров и приближенных дворян выехали первыми и далеко обогнали кортеж с фрейлинами, состоявший из десятка карет и обоза с провизией. И, когда дамы добрались до охотничьего домика — небольшого дворца на окраине леса — мужчины уже давно ускакали за егерями, выгонявшими на императора вспугнутого кабана. Осмотревшись, Наташа вдруг поняла, что они находятся в непосредственной близости от места, где проходит дорога на запад — на Польшу. Там, на развилке в глубине лесной чащи, Ольга хотела ждать наследника, если бы Наташе удалось сообщить ему об этом. И Наташа решилась — она незаметно ушла, воспользовавшись общей суматохой, пока распаковывалась провизия, и придворные располагались по комнатам.

Наташа бежала по лесу, рискуя быть задавленной всадниками, мчавшимися, не разбирая дороги, в азарте погони, или укушенной собаками, спущенными псарями с поводка. Или, что еще страшнее — попасться на глаза императору. Но Наташа чувствовала свою вину перед Ольгой, которая ни в чем не виновата, кроме как в несвоевременной и нежеланной двором любви к Александру. «Господи, помоги, подскажи дорогу, выведи меня к Александру!» — только и молила Наташа, и ее мольбы не остались без ответа.

— Натали, что вы здесь делаете? — услышала она совсем рядом испуганный голос цесаревича. — Как вы меня нашли? Если, конечно, вы искали меня…

— Ваше Высочество! — Наташа говорила прерывисто, задыхаясь от бега. — Возьмите, она просила передать вам…

— Ольга?! — вскричал Александр, приняв от Наташи знакомый ему крестик, когда-то украшавший лебединую шею Калиновской. Его подарок, его знак любви и верности своей возлюбленной. — Ради Бога, что с ней?

— Ольгу повезут по этой дороге с минуты на минуту. Карета проедет мимо этих мест. Спешите, Ваше Высочество… — торопливо проговорила Наташа. — Вы можете попрощаться с ней.

— Вы отважная девушка, Натали! — Александр успел поцеловать ей руку. — Я так заблуждался в вас… Спасибо!

— Спешите, Ваше Высочество, — сказала Наташа, отнимая руку и поворачивая в обратный путь. — Ольга ждет вас!

* * *

А Ольга действительно ждала — она упросила кучера повозиться с подпругой у развилки, отдала ему дорогой браслет с сапфирами. И кучер тянул время, сколько мог. Но старший офицер сопровождающей ее охраны, скоро стал заметно нервничать и подгонять его: «Пора, пора, мы не можем больше ждать!» У Ольги все внутри замерло и окаменело, она откинулась на подушки в салоне кареты и приготовилась принять свою участь — Наташа не смогла ей помочь, Александр не приехал проститься. И в этот момент Ольга услышала, как офицер кричит кому-то:

— Нельзя! Никак нельзя! Не ведено!..

— Пошел прочь! — Ольга узнала голос Александра, и в тот же миг он распахнул дверь кареты. — Родная моя!

— Сашенька… — Ольга не смогла сдержать слез и раскрыла свои объятия любимому.

Александр быстро поднялся к ней.

Они снова были вместе — в неловкой тесноте дорожной кареты. За задернутыми шторками бесновался оскорбленный грубостью наследника офицер. Снова были страстные поцелуи и ласки, но — как будто на выдохе, потому что — в последний раз.

— Пусть хотя бы они будут вместе, — тихо сказала Ольга, увидев на груди Александра свой крестик рядом с его собственным. — Носи его, пока будешь помнить обо мне…

— Я всегда буду помнить о тебе, — прошептал Александр, вдыхая аромат ее волос.

— Послушай! — Ольга прижала ладони к его лицу. — Я попрошу Иринея позволить мне вести с тобой переписку. Он добрый человек, он поймет… Сашенька, я буду писать каждый день, хорошо? А ты отвечай мне. А вдруг мы сможем…

— Оля… — остановил ее Александр. — Отпущенное нам время истекло… Боже… как же я люблю тебя!

— Тогда ступай, не медли, — Ольга чувствовала себя опустошенной и одинокой. — Иди, уходи, умоляю тебя! Быстрее, иначе я не вынесу этого горя!

Александр бросил на нее последний взгляд и выпрыгнул из кареты.

— Трогай! — крикнул он кучеру.

Карета тронулась, увозя Ольгу — увозя любовь, мечты и грезы о простом человеческом счастье. Александр вздрогнул от боли — он с невероятной силой сжимал в руке висевший на его шее крестик с рубинами. Капля крови показалась на внутренней стороне ладони. Александр отрешенно посмотрел, как капля набухла и стекла по запястью. Встряхнув рукой, он вскочил на лошадь и пришпорил ее, возвращаясь на тропу охоты. Туда, где трубили рога ловчих и загоняли дикого зверя.

 

Глава 1

Сговор

Княгиня Мария Алексеевна Долгорукая заметно нервничала. Она ждала назначенной встречи уже пятнадцать минут лишка, а ждать княгиня не любила. Несмотря на свою кажущуюся домашность, Мария Алексеевна отличалась нравом властным и характером жестким. Вряд ли кто-нибудь мог заподозрить в этой приятной женщине еще весьма свежих лет повадки мегеры, которые она с удовольствием оттачивала на своем супруге и детях. Мария Алексеевна всегда пребывала в образе дамы, приятной во всех отношениях — ее фигура даже при грех материнствах оставалась стройной, простое лицо и весь ее облик удивляли неувядающей привлекательностью, речь отличалась изысканностью, а взгляды соответствовали ее положению матери семейства и добропорядочной женщины.

Правда, злые языки поговаривали, что князь Петр боялся своей молоденькой жены, как огня, и она вертела им, как хотела. Будучи человеком романтичным и влюбчивым, Долгорукий питал слабость ко всем хорошеньким женщинам вне зависимости от их сословия. Князь был уверен, что женился на ангеле, и лишь спустя некоторое время после свадьбы понял, как обманула его прелестная внешность юной провинциалки. Мария Алексеевна держала мужа и весь двор в ежовых рукавицах. Она не только поощряла порки, но и сама любила наказывать крепостных, раздавая оплеухи дворовым и прислуге. Особо княгиня присматривала за молодыми крестьянками, всегда подозревая в них опасность для ее союза с Петром Михайловичем.

Мария Алексеевна особым умом и образованностью никогда не отличалась, но обладала изрядной житейской хитростью и изворотливостью, что, в сочетании с умением держать и вести себя достойно, позволило ей снискать славу мудрой и благородной дамы. На самом деле княгиня была тщеславной и расчетливой, и лишь страшная зависть побуждала ее сдерживать свою мелочность и скупость ради трат на наряды и развлечения. Марии Алексеевне требовалось чувствовать себя не хуже других всегда и во всем — пусть это касалось моды, пышности выезда, образования детям и карьеры супруга.

Неожиданное вдовство придало ей в глазах общества еще больше шарма. При дворе жалели роскошную красавицу, так трагически и нелепо потерявшую мужа на охоте. Марии Алексеевне траур оказался к лицу, и ее всегда с удовольствием принимали на званых вечерах и балах в столице. Княгиня не гнушалась и уездными собраниями, и везде была в центре внимания и пользовалась популярностью у мужчин. Но любые попытки заново сосватать ее успеха не имели. Мария Алексеевна хотела распоряжаться своей жизнью и деньгами, оставленными мужем, сама и только сама. Она любезно принимала ухаживания и сановных вдовцов, и родовитых юношей, но предпочитала все же флиртовать и бежала серьезных отношений и предложений.

Ее не привлекала даже возможность удвоить за счет новой женитьбы свое состояние — у княгини уже выросли дети. Они — и, прежде всего, девочки — должны были стать ее процентными бумагами, которые могли в самом ближайшем будущем принести солидный доход. А в том, что сына Андрея ожидает выгодная женитьба, Мария Алексеевна и не сомневалась — молодой Долгорукий статью вышел в отца, красотой в мать и весьма нравился женщинам. Княгиня знала, что сын близок с княжной Репниной — не самая плохая партия для молодого человека: известный род и солидное состояние.

Дочь Соня, правда, еще пока мала, а вот о судьбе старшей дочери Лизаветы Мария Алексеевна задумалась давно и основательно. Оговоренный еще покойным мужем брак с сыном соседа их барона Корфа ее не привлекал. Княгиня знала, что Лиза с детства влюблена во Владимира, но он всегда был каким-то мрачным и неразговорчивым. И Мария Алексеевна никогда не забывала о том, что несколько лет назад Корфы почти разорились, и лишь беспроцентный, дружеский заем мужа спас тогда старого барона и его наследника от нищеты. Как уж Корф потом выкрутился, княгиня не знала, но с тех пор она смотрела на соседей с опаской — сама она ничего никому занимать не собиралась.

И вот однажды, в связи с ее неусыпными думами о будущем Лизоньки, она с раздражением вспомнила ту историю с долгом, и ее вдруг осенило. Расписка! Старому Корфу ее покойный простак-муж в свое время возвратил расписку об уплате долга. И документ этот, наверняка, барон хранил где-то в своих бумагах. А вот если бы ей удалось сей документ заполучить!.. Мария Алексеевна подивилась собственной находчивости и тут же начала наводить мосты к управляющему Корфовским поместьем — Карлу Модестовичу Шуллеру.

Тот, правда, поначалу принял ее интерес за обычный женский. Он и сам был до баб охочим и шустрым. А, главное, верил в свою мужскую неотразимость. Худощавый и рыжий он обладал магической силой воздействия на уездных дам, коих оседлывал не реже, чем хозяйских крепостных девок. В женском вопросе Шуллер оказался всеяден, но, как выяснилось, столь же беспринципен он был и в выборе средств к существованию. Он беззастенчиво обкрадывал старого барона и равнодушно и легко согласился его продать, когда Долгорукая, по-свойски унизив его мужское достоинство, запросто объяснила истинную причину своего к нему интереса.

Оправившись от некоторого потрясения, Карл Модестович назвал свою цену. Бумагу, о которой говорила княгиня, он не раз видел в конторке барона и даже был свидетелем ее возвращения Корфу после уплаты долга Петру Михайловичу. Достать документ особого труда не представляло. Корф — человек доверчивый и во многом наивный, надо только правильно выбрать время и достать расписку из конторки. Другое дело — деньги. Княгиня торговалась долго и со знанием дела, но и Шуллер не хотел уступать. Он мечтал о собственном имении в родной Курляндии и в свою очередь шантажировал Марию Алексеевну тем, что сообщит, куда следует, о ее коварном замысле. Наконец, они сошлись на сумме, приемлемой для обоих заговорщиков.

И вот сейчас княгиня томилась в ожидании на глухой лесной дорожке, где ей назначил встречу соседский управляющий. Мария Алексеевна нервно постукивала холеными пальчиками по дверце кареты и с тревогой поглядывала в окно. Она была уверена — обманывать Шуллер не станет, деньги нужны ему, как воздух, но его ведь могли застать на месте преступления, и тогда — пиши пропало! А княгине так нравилось имение Корфов с его просторным и светлым домом, утопающим среди старых лип и дубов, с его знаменитым на всю округу театром, коего Корф был любитель, с его конным манежем для породистого молодняка… Ей нравилось в имении Корфов все, кроме одного — его владельца.

Конечно, Марии Алексеевне приходила в голову мысль о том, что все это могло стать Лизанькиным и после замужества с Владимиром, но зачем продавать дочь за имение, когда его можно получить и так — в уплату долга. Хотя и несуществующего, но… А пусть кто-нибудь попробует это доказать! Едва расписка окажется у нее в руках, Корфу не останется ничего другого, кроме как подчинится. А не захочет по доброй воле — уйдет по суду. Благо, что предводитель уездного дворянства Забалуев к ней благоволит, да и судья всегда на княгиню посматривает с таким вожделением и аппетитом, что Мария Алексеевна, даже будучи характера твердого, иной раз побаивалась столь очевидной плотоядности в его взгляде.

Наконец-то!.. Мария Алексеевна перевела дух — на тропинку из чащи вышел Шуллер. Карл Модестович приближался с опаской, не торопясь, и с усердием прижимал к груди левую руку. Не примял бы и, еще чего доброго, не промочил — мелькнула мысль у Марии Алексеевны, справедливо заподозрившей, что заветный документ управляющий спрятал на груди, под камзолом. Так оно и оказалось. Подойдя к карете, Шуллер достал из внутреннего кармана и протянул княгине свернутую рулоном бумагу. Мария Алексеевна документ взяла и осторожно развернула — она!

— Дмитрий, — княгиня кивнула кучеру, — отдай господину управляющему, что обещано.

Кучер, доверенный порученец княгини, достал из ящика, упрятанного в козлах, небольшую шкатулку и принес ее Шуллеру. Тот, взяв шкатулку, поднял крышку и быстро пересчитал пачки с ассигнациями.

— Еще сто… Еще двести… Еще триста… — Карл Модестович оторвался от счета и с обидой посмотрел на княгиню. — Но здесь не все, здесь только половина!

— Конечно, половина… — ничуть не смутилась Долгорукая. — Остальное получишь, когда имение Корфа станет моим. Официально по бумагам.

— Но мы так не договаривались! — растерялся управляющий. — Я выполнил свои обязательства… Выполнил? Я требую всю сумму!

— Трогай, Дмитрий… — велела княгиня и еще раз, тоном, не допускающим никаких возражений, сказала Шулеру:

— Остальное — потом.

— Н-но! Пошли, родимые! — кучер взнуздал лошадок, и карета плавно тронулась с места, оставив управляющего на дороге — раздосадованного и злого.

Он не мог уже видеть на лице Долгорукой улыбки — довольной, но все же осторожной. Получить документ — это только начало игры, до успеха еще далеко. И Мария Алексеевна прекрасно понимала это. Она была уверена — просто так Корф не сдастся, и ей оставалось уповать на то, что в дело не успеет вмешаться сын барона. Владимир известен своей горячностью и недобрым нравом.

Карета неожиданно остановилась, и Мария Алексеевна вздрогнула — неужели Шуллер все-таки устроил ей ловушку, и ее возьмут с поличным? Княгиня засуетилась прятать расписку в расшитый золотой нитью дамский кошель и почувствовала, как у нее внутри все похолодело. В этот момент дверь кареты открылась, и перед Долгорукой, склонившись в уважительном поклоне, появился Андрей Платонович Забалуев.

— Уфф!.. — выдохнула Мария Алексеевна. — Напугали!

— Смею вас уверить, что разбойники в нашем лесу уже давно не водятся, разве что цыгане, — приторно улыбнулся Забалуев. — А я всего лишь скромный ваш поклонник. Увидел знакомую карету, княгиня, и не выдержал — решил поприветствовать.

— Буду рада, если вы составите мне компанию, — ответно растаяла Долгорукая. — Милости прошу, Андрей Платонович. Я недавно о вас думала.

— Вы мне льстите, княгиня, — довольным тоном сказал Забалуев, садясь в карету напротив нее. — Такая привлекательная женщина — и думает обо мне!

— Да, полно, полно Андрей Платонович, — отмахнулась она от его елейных слов. — Мне не до комплиментов сейчас. Мои мысли заняты делами прозаическими. Барон Корф должен представить доказательства об уплате долга моему покойному мужу. Да все никак не представит.

— В противном случае вам обязательно должны возместить убытки, — Забалуев с интересом посмотрел на княгиню.

— Конечно, нелегко будет заставить Корфа признать это, — грустно посетовала Мария Алексеевна.

— Еще бы, дело непростое, — деловито кивнул Забалуев. — И вам нужна помощь… Вот если бы ваша очаровательная дочь Елизавета Петровна была бы замужем за человеком, облеченным властью, я думаю, это дело решилось бы в несколько недель.

— В несколько недель? — у Долгорукой алчно загорелись глаза.

— Да, и я даже знаю такого уважаемого человека. Он составил бы отличную партию для вашей весьма привлекательной дочери. Скажу сразу… — Забалуев выдержал паузу и самодовольно развалился на сиденье. — Он не красавец и не юнец, но молод душой и телом. Происхождения благородного, хотя и не княжеских кровей, но весьма и весьма надежен.

— О, моей дочери очень бы повезло, если бы она вышла замуж за такого человека, — понимающе промолвила сообразительная Долгорукая.

— А я думаю, ему бы повезло не меньше — иметь в женах такую красавицу, как Елизавета Петровна!..

Княгиня кивнула — Забалуев расцвел. Он восхищался этой женщиной — ох, умна, ох, хитра, а богата! Да, впрочем, и сам Забалуев не простачок. Он прекрасно понимал, что Долгорукая затевает сомнительное дельце, но его собственный авторитет в уезде и состояние тоже не из родника налиты. Вот уже много лет он официально был вдов и бездетен, а амбиций и потребностей — на миллион. К Лизе Долгорукой он давненько присматривался — мила, простодушна, да еще с приданым.

Требовался лишь повод — и вот удача! Княгиня сама подсказала его.

Они поняли друг друга с полуслова — два интригана. И за дорогу успели договориться обо всем. Княгиня была в прекрасном расположении духа, но вдруг на повороте к усадьбе, случайно бросив взгляд за окно, она заметила знакомую фигуру. По лесной тропинке быстрым шагом удалялась от имения Сычиха, местная сумасшедшая — то ли гадалка, то ли повитуха, одним словом — колдунья! Княгиня даже задохнулась от негодования — негодные девчонки пустили на двор эту проклятую, эту еретичку! Ходили слухи, что когда-то Сычиха была монахиней — она ходила с коротко остриженными волосами. Но так же стригли и каторжанок! Мария Алексеевна уверяла всех, что Сычиха — разбойница, а не знахарка. Она называла ее убийцей и ведьмой. И кто-то посмел привести эту чернавку в ее дом?!

«Уж я-то знаю, кто это! Уж они у меня поплачут! Не посмотрю, что дочери, — выпорю, как простых смертных, будут знать, как ересь в дом заводить! Позор-то какой!» — с негодованием думала Мария Алексеевна, все больше и больше распаляясь от своих мыслей. Она не сомневалась — опять Лизка на Корфа гадать затевала. А все эта дура дворовая — Татьяна, так и норовит заморочить голову девочке своими дурацкими сказками и приметами!

— Погоняй, Дмитрий, да поживее! — прикрикнула она на кучера.

Княгиня заторопилась. Мозги надо вправлять вовремя, а то прозеваешь, упустишь — и вырвется девка из-под материного подола — ищи-свищи потом вчерашний день.

Карета, подняв облако пыли посреди двора, подкатила к крыльцу.

— Пойди-ка сюда, милочка! — крикнула княгиня так некстати попавшейся ей под руку Татьяне. — Пойди, пойди! Ближе. Кто это здесь недавно был? Я тебя спрашиваю!

— Сычиха… — Татьяна с трудом разлепила губы, окаменев под убийственным взглядом барыни.

— Знаю, что Сычиха, не слепая еще, видела. — Долгорукая схватила девушку за подбородок и подняла ее голову. — А как ты посмела ее в дом привезти? Чей приказ исполняла?

— Никакого приказа не было, — прошептала Татьяна, — для себя приводила.

— Врешь! — княгиня изо всех сил ударила девушку по лицу. — Ах ты, дрянь! Врешь! Лизкин приказ исполняла?

— Нет, для себя приводила, — стояла на своем Татьяна, пытаясь уклониться от следующего удара.

— Врешь, дрянь! Врешь!.. — Долгорукая была в ярости. — Признавайся!

— Для себя барыня, — твердила Татьяна, — на жениха погадать захотела.

— Будет тебе жених, — кивнула барыня, отталкивая девушку от себя. — Кнут ременный! В свинарнике сгною, мерзавка! А то, что для Лизки водила, так я сама знаю. Я и ей сейчас покажу!

Разгорячившись, Мария Алексеевна стремительно поднялась по ступеням в дом.

— Карету не распрягай! — на ходу приказала она Дмитрию. — Сейчас вот разберусь здесь, потом снова в лес поедем!

Уже на пороге она спохватилась и обернулась к вышедшему из кареты Забалуеву:

— Вы уж простите меня, Андрей Платонович! Есть дела важные и неотложные. Вы в гостиную проходите, подождите меня там, Танька вас проведет и обслужит!

Долгорукая еще раз сверкнула на девушку грозным взглядом и скрылась в доме.

Лиза же об опасности и не подозревала. Она была безмерно благодарна Татьяне, что та набралась смелости и зазвала к ней опальную Сычиху. Колдунья к Лизавете Петровне благоволила, жалела ее и гадала отменно. Уходя, сказала:

— За вознаграждение — спасибо… А ты не слушай никого, делай, как я говорила. Будет твой у тебя — никуда не денется!

— Ты все-таки ненормальная, Лиза! — всплеснула руками младшая сестра Соня. — А если мать узнает — что тогда будет?! И ведь грех это — колдовство!

— Глупая ты, Соня, — мечтательно улыбнулась Лиза. — И никакое это не колдовство. Это предсказания! А сычихины всегда сбываются, это все знают. И потом — что такого она сделала? Сказала, что я выйду замуж за Владимира Корфа?

— Просто ты сама сомневаешься в его любви — вот и понадобились доказательства!

— Он говорил мне в последний раз перед отъездом в Петербург, — воскликнула Лиза, — что любит меня! Он говорил, что мы поженимся.

— Это было давно! — покачала головой Соня. — Если человек влюблен, он всегда отыщет лишнюю минутку, секундочку, чтобы повидаться с любимой!

— Сонечка! — взмолилась Лиза. — Зачем ты со мной споришь? Ты же знаешь, что он сейчас далеко!

— А почему он не пишет тебе? — не отступала сестра.

— Он уже написал, — Лиза взяла со столика книжку стихов и раскрыла ее на первой странице. — Вот, читай — «Я вас люблю, не оттого что вы прекрасней всех,/ что стан ваш негой дышит./ Уста, роскошествует взор, востоком пышет,/ что вы поэзия от ног до головы,/ я вас люблю, без страха опасения./ Ни неба, ни земли, ни Пензы, не Москвы,/ я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья./ Я вас люблю, за тем, что это вы».

— Но это писал не он, а Денис Давыдов! — надулась Соня, обидевшись, что ее принимают за маленькую.

— Владимир говорил, что это стихи о его любви ко мне, и поэтому подарил мне этот томик!

— Стихи красивые, но ведь матушка против этого брака!

— Если матушка будет против моего брака с Владимиром Корфом… — Лиза задумалась и выпалила. — Я уйду в монастырь, покончу с собой и больше ни за кого замуж не выйду!

— Выйдешь! Еще как выйдешь! — дверь в комнату с треском распахнулась, и криком зазвучал с порога голос матери. — А вот о Корфе и думать забудь! Барон Корф не вернул долг моему мужу, Царство ему небесное, твоему отцу, а по их договору имение Корфа принадлежит мне! Так что твой разлюбезный Владимир остается ни с чем. А я не выдам свою дочь за нищего!

— Но ведь есть бумага, подтверждающая выплату долга, — удивилась Лиза.

— Бумага? Нет никакой бумаги! — Долгорукая остановилась и погрозила дочери кулаком. — В последний раз говорю — еще раз близ дома эту ведьму увижу!.. А теперь воля моя такая — в наказание не смей из комнаты выходить вплоть до особого моего на то разрешения. И слез не потерплю, уговоров слушать не стану! Мое слово крепкое, и перечить не смей!

Мария Алексеевна вышла из комнаты дочери так же стремительно, как и вошла, еще раз демонстративно и со всей силой хлопнув дверью. Сестры вздрогнули. Глаза Сони наполнились слезами, а Лиза просто окаменела.

— Что же это, Сонечка? — с потерянным видом обратилась она к сестре после минутного молчания. — Если маман отнимет у Корфов землю, я потеряю все шансы выйти замуж за Владимира?

— А у тебя были шансы? — снова попыталась образумить ее Соня. — Очнись! Владимир уже несколько месяцев тебе не пишет. А, может, он увлекся кем-нибудь в Петербурге? Там столько знатных и красивых девушек.

— Ему нет дела до других девушек, — с надрывом сказала Лиза.

— Нет, это просто удивительно! Ты старше меня и не понимаешь! Тебе будет очень больно потом…

— Не правда! Всего полгода назад я ездила в Петербург, и Владимир водил меня на бал. Он смотрел на меня с такой нежностью! И больше никого не замечал. Мне казалось, что кроме нас на балу, да что там на балу — в целом мире никого нет! Мы с ним одни. И будем любить друг друга вечно!..

— Какая ты глупая, Лиза! — Соня в раздражении стукнула каблучком по полу, но свою гневную тираду договорить не успела.

В дверь заискивающе постучали, и следом на пороге Лизиной комнаты появился Забалуев — с омерзительной улыбочкой на морщинистом лице и жидкими волосенками, сохранившимися на его голове где-то на уровне ушей и шеи.

— Вечер добрый Елизавета Петровна, — любезно проворковал он.

— Что вам надо здесь? — невежливо удивилась его появлению Лиза.

— Вы не могли бы оставить нас, уважаемая Софья Петровна? — Забалуев выразительно посмотрел на Соню, та фыркнула и вышла из комнаты. — Вот спасибо!.. Я жаждал видеть вас, милейшая Елизавета Петровна! Я мчался к вам, как ураган! Мой конь парил над землей — так сильно было желание увидеть вас!

— Разве в вашем возрасте полезны такие скачки? — с иронией в голосе осведомилась Лиза.

— Вас беспокоит мое здоровье?! Как мило, мой ангел! Позвольте вашу ручку! — Забалуев сделал попытку приблизиться к ней.

— Андрей Платонович! — отшатнулась Лиза. — Я не могу принимать такие знаки внимания в отсутствии матушки!

— Да что вы! — расплылся в умилении Забалуев. — Я и не мыслил вас обидеть! Я испытываю к вам самые теплые чувства! Уверен, что не сегодня-завтра и вы будете испытывать такие же чувства ко мне!

— С чего бы это?

— На то есть веская причина! — Забалуев аккуратным жестом провел по лысине на своей голове. — Нам предстоит обручение!

— Как вы смеете! — в ужасе вскричала Лиза.

— Ваша матушка согласна и желает, чтобы венчание состоялось как можно скорее! — Забалуев радостно потер чуть вспотевшие руки.

— Она мне ничего не говорила… — промолвила Лиза в растерянности.

— Ничего удивительного, — успокаивающе сказал Забалуев. — Хотела сделать вам сюрприз. Так на какой день желаете назначить венчание? Ведь к свадьбе надо подготовиться!

— Не будет никакой свадьбы! — вскинулась Лиза.

— Вы напрасно тревожитесь, — самодовольно улыбнулся Забалуев. — Все уже решено. Свадьба состоится! И моя молодая жена будет послушна мне, ибо я — человек старой закалки. И вольнодумства не допущу!..

Пригрозив Лизавете и отведя душу, Забалуев церемонно поклонился ей и вышел из комнаты. Соня вбежала следом — она по своему обыкновению подслушивала за дверью, приложив ухо к замочной скважине, и едва успела отскочить, заслышав шаркающие в ее сторону шаги Забалуева.

— Сонечка! Что же это?! — потерянно промолвила Лиза. — Мама хочет обвенчать меня с Забалуевым. Ей не жаль выдать меня за уродливого и глупого старика?!

— Помнишь, как мы в детстве смеялись над ним? — зачем-то спросила Соня.

От ее нелепого вопроса Лизе стало еще хуже, и она заплакала.

— Вот она — подходящая партия! — рыдала Лиза. — С ним рядом стоять противно, а она меня отдает ему в жены!

— Что делать? — Соня тоже собиралась разреветься.

— Бежать! Немедленно бежать! Вот что делать!

— Как можно, Лизанька? Что скажут люди?

— Что мне люди?! — всплеснула руками Лиза. — Или бежать… Или с камнем в омут!..

— Лиза, Лиза! Так нельзя, Лиза!..

* * *

А Долгорукая тем временем велела гнать карету к лесу. Эту дорогу она знала, и, когда прямой путь кончился, приказала Дмитрию остановить и побежала по одной ей видимой тропке куда-то в чащу. Кучер открыто следовать за барыней не решился, но, привязав лошадок к стволу покрепче, направился тем же путем. Как бы не случилось чего, баба все-таки, хотя и хозяйка!..

— Как ты посмела притащиться в мой дом со своими грязными картами и заморочить Елизавете голову?! — срываясь на крик, взвилась Долгорукая, по-вороньему влетев в избушку Сычихи. — Будущее она знает! Ишь ты, ангел господний выискался!

— Не веришь картам? Твое дело, — равнодушно кивнула Сычиха, даже не привстав со своего места за столом и головы в ее сторону не повернув. Она раскладывала какой-то замысловатый пасьянс. — Неволить не стану.

— Зато говорить со мной ты станешь! — Долгорукая всем корпусом навалилась на стол, сдвинув карточный ряд. — Что ты ей сказала? Говори! Слово в слово! Я мать! Я имею право знать!

— Что ж это ты так разволновалась? Или боишься чего? — Сычиха подняла на княгиню взгляд, пронизывающий и глубокий.

— Я? Боюсь? — деланно спокойно рассмеялась та. — Да это ты должна бояться, голубушка! Это я знаю про тебя такое, о чем ты сама забыть хочешь! Не ответишь мне, твои тайны всему миру известны будут.

— Я сказала твоей дочери лишь то, что она хотела услышать, — миролюбиво сказала Сычиха, судя по всему, угрозы не испугавшаяся.

— Что она будет жить долго и счастливо?

— Да, — кивнула Сычиха, снова обращаясь к своим картам. — И что она выйдет замуж за суженого.

— Это за Владимира Корфа, что ли? — не унималась Долгорукая. — Да кто тебя за язык тянул? Теперь эта дуреха будет ждать и надеяться!

— Но она, насколько я знаю, помолвлена…

— Заботами моего покойного мужа, — оборвала ее княгиня. — Я своего согласия не давала, и значит — не бывать этому никогда!

— Почему же тебе этот брак так ненавистен? — Сычиха снова подняла глаза от карт и посмотрела прямо в лицо Долгорукой.

— Да я Лизавету от нищеты стараюсь уберечь и найти того, кто будет заботиться о ее благополучии!

— А будет ли она его любить?

— Любить? — Долгорукая рассмеялась почти издевательски. — Я вот по любви вышла, и что? Все — сама! Все — на себе! Нет уж, я своих девочек сумею уберечь от этого. Я сумею их защитить!

— Тебе самой защита нужна, — вдруг сказала Сычиха, раскрывая рубашкой вверх карту в самой вершине разложенного пасьянса. — Я посмотрела по картам и твое будущее. Тебе не о Лизе, а о себе побеспокоиться надо.

— Ты меня не пугай! — побелела Долгорукая. — Не ведьма ты, не гадалка, а просто обманщица! И о будущем тебе известно не больше, чем мне!

— Я знаю то, что знаю, — тихо проговорила Сычиха, смешав карты быстрым движением ладони. — От своего будущего ты пытаешься убежать. Но это бесполезно, тебе ничто не поможет.

— Значит, по-хорошему говорить со мною не хочешь? — княгиня выпрямилась и метнула в Сычиху взгляд, полный ненависти и злобы. — Ладно! Я тебя предупредила. И не верю ни единому твоему слову! Я поставлю для тебя на усадьбе заслон, а потому — держись-ка ты от нашей семьи подальше, слышишь, подальше!

Но голос Долгорукой почему-то задрожал, сорвался, и она задержала дыхание, чтобы восстановить равновесие. Сычиха молча наблюдала за нею и, увидев, что княгиня снова овладела собой, вернулась к своему занятию — карты замелькали в ее руках. Долгорукая в сердцах выругалась и поспешно вышла из дома Сычихи.

Всю дорогу обратно она недовольно бормотала вполголоса проклятья Сычихе и периодически покрикивала на Дмитрия.

Вернувшись в дом, она застала в гостиной Забалуева, как-то уж очень заинтересованно рассматривающего Татьяну, подносившую ему чай. Долгорукая Татьяну прогнала, напомнив, что их разговор еще не окончен, и села отдышаться в кресло напротив Забалуева.

— Умаялись, Мария Алексеевна? — участливо поинтересовался Забалуев.

— И то слово — все заботы да заботы, — с натугой улыбнулась Долгорукая. — Итак, на чем же мы с вами остановились?

— На важном, на самом важном, дорогая Мария Алексеевна, — расшаркался Забалуев. — Только прежде покаяться перед вами хочу. Сильно я виноват, Мария Алексеевна…

— Меня всего час не было! — Долгорукая с удивлением посмотрела на него. — Когда успели и что натворили? Или за прежние прегрешения ответ решили держать?

— Уж и не знаю, простите ли вы меня, грешного… — Забалуев скромно потупил очи долу.

— Да не тяните! Не девица, поди!

— О девице речь и пойдет… — Забалуев сделал многозначительную паузу. — Воспользовавшись отсутствием вашим, я имел смелость дочь вашу, Елизавету Петровну.

— Что? — вскричала Долгорукая.

— Навестить, — заторопился Забалуев. — И сказал ей, что имею ваше разрешение на брак.

— Да как вы посмели?! — Долгорукая задохнулась от негодования. — Как вам духу хватило разговаривать с моей дочерью о таком важном деле без моего разрешения?!

— Бес, бес попутал, виноват-с… — Забалуев встал и бросился целовать ручки Долгорукой.

— Мне, конечно, по душе ваша настойчивость, — смилостивилась княгиня. — Но самоуправства в своем доме…

— Поспешил, поспешил, Мария Алексеевна, — вовсю каялся Забалуев, — но любовь разум притупляет, сами знаете. А дочка ваша — цветок красы неописуемой. Тронула она меня, вот и заспешил! Да и что плохого в нашем браке с Елизаветой? Мы с вами соседи, земли общие станут. Я богат, она у меня ни в чем нужды знать не будет. А что еще нужно для семейного счастья?

— Ох, Андрей Платоныч, хитрый вы человек, — уже совсем благодушно разулыбалась Долгорукая. — Ладно, так и быть, прощу вас, но только ради Лизоньки, чтобы счастлива была.

— Ах, Мария Алексеевна, благодетельница вы моя! — расцвел Забалуев. — Молиться об вас буду денно и нощно, денно и нощно! Осчастливили до конца жизни!

— Это вы меня осчастливите, если блажь про Владимира Корфа из Лизкиной головы выбьете, — кивнула ему Долгорукая.

— В толк никак не возьму я, Мария Алексеевна, — с подковыкой спросил Забалуев, — ведь ваш покойный супруг дружил со старшим Корфом, за что же вы так семейство его ненавидите?

— На то есть причины… А вам зачем знать? — насторожилась Долгорукая.

— Скоро одной семьей заживем, вот любопытство и разобрало, — как можно более деликатным тоном пояснил Забалуев.

— А коли одной семьей будем, — жестко сказала княгиня, — так извольте свое место знать, зятек. Пусть я намного младше вас годами, но все же теща, и поэтому — кого прикажу ненавидеть, того вы и невзлюбите.

— Повинуюсь! — шутовски поклонился Забалуев. — Корфы отныне — и мои враги.

— Так-то лучше, — Долгорукая благосклонно улыбнулась. — Будете меня слушаться…

— Буду, буду, буду! — поспешно вставил Забалуев и затряс головой, как китайский болванчик.

— Многое заполучить сможете, Андрей Платонович, — Долгорукая со значением погрозила ему пальчиком. — А пока давайте назначим дату свадьбы.

— Через три недели от пятницы подходит? — услужливо предложил Забалуев.

— Через… — Долгорукая что-то быстро подсчитала в уме. — Через четыре.

— Как скажете, матушка! — Забалуев снова вскочил и подбежал к приложиться к, княжьей ручке.

— Да уж, Андрей Платонович, — мечтательно сказала Долгорукая, позволяя ему обмочить себе запястье, — с моим-то вкусом да с вашими деньгами мы такую свадебку сыграем!

Здесь слишком не вовремя скрипнула дверь. Долгорукая жестом велела Забалуеву отойти и внимательно посмотрела в сторону двери в гостиную. Потом она метнулась к двери и распахнула ее. Рывок Долгорукой был так стремителен, что Соня, стоявшая согнувшись у замочной скважины, отбежать не успела, и мать застигла ее на месте преступления. Княгиня ласково, но цепко ухватила дочь за мочку уха и вывела в коридор.

— Я вот и тебя под замок посажу, — зашипела Мария Алексеевна, — будешь знать, как за матерью шпионить!..

— Матушка! — Соня изогнулась, пытаясь высвободиться. — Не буду я, больше не буду! Так хотелось за Лизу порадоваться — повезло ей, замуж выходит!

— Порадоваться — это хорошо! — Долгорукая разжала пальцы, и Соня прытко побежала от нее прочь по коридору. — Беги-беги, подрастешь скоро — и тебя порадую! А что, Андрей Платонович, найдем и Соне жениха солидного да богатого?

— Было бы желание, — кивнул подошедший проститься Забалуев, — а жених подходящий всегда отыщется.

— Вот и славно, — улыбнулась Долгорукая, провожая его.

На обратном пути к ней опять подластилась Соня. Она ждала, пока мать и Забалуев распрощаются, чтобы сделать еще одну попытку заступиться за сестру.

— Маменька, прошу вас, выпустите Лизу. Я обещаю следить за ней!

— Следить, положим, ты могла бы, а вот ручаться — вряд ли, — с показательной суровостью сказала Долгорукая. — Пусть этот урок пойдет ей на пользу.

— Маменька, Лиза любит Владимира! Ей нужно время привыкнуть к мысли, что они никогда не поженятся.

— Вот посидит взаперти и привыкнет, — Долгорукая заботливо поправила ленточки на косах дочери, аккуратно уложенных вокруг головы.

— Маменька, а можно, я с ней сидеть буду, чтобы успокоить ее? — Соня просительно и преданно заглянула матери в глаза.

— Хорошо, иди, — смилостивилась та. — Но учти, вздумаешь потакать сестре и ее глупостям разным, пеняй на себя!

Соня от радости подпрыгнула, быстро поцеловала мать в щечку и бегом устремилась по коридору к сестре. Она буквально влетела в комнату к Лизе и остолбенела. Посередине комнаты стоял небольшой сундук для вещей, на постели и на стульях — кругом были разложены Лизины наряды. А сама она перед зеркалом, прикладывая очередное платье к себе, решала, что брать с собою в дорогу, а без чего она вполне сумеет обойтись. И по тому, как сосредоточенно она это делала, Соня поняла, что Лиза настроена решительно и серьезно.

— И как ты побежишь с таким сундуком? Ты его даже по лестнице спустить не сможешь, — попыталась пошутить Соня.

— Хорошо, оставлю это платье — оно мое самое любимое, — сказала Лиза, словно не слыша сестру.

— Лиза! Ну, подумай, где ты остановишься? На что будешь жить? А ведь мама уже и день свадьбы назначила.

— Не знаю… — Лиза горестно всплеснула руками и присела на край кровати, — я ничего не знаю! Но в этом доме я больше ни минуты не останусь!

— Но куда же ты пойдешь? — Соня подошла к сестре и приласкалась. — Бежать одной страшно!

— Сонечка, для меня куда страшнее выйти за ненавистного мне человека, — обнимая сестру, проговорила Лиза. — Тебя еще на свете не было, когда барон и отец договорились о нашей свадьбе с Владимиром.

— Мама думает о твоей пользе, Забалуев богат…

— Будь прокляты его деньги! Я выйду замуж только за того, кого люблю!

— Лиза, а может, все не так уж страшно? Татьяна говорила — стерпится, слюбится.

— Слюбится? — Лиза возмущенно отстранила от себя сестру. — Скажи, ты сама могла бы поцеловать Забалуева? Обнять его, прижаться к нему?

— Не-ет, — Соню даже затошнило.

— А если бы тебе матушка приказала? — настаивала Лиза.

— Н-не знаю… — совсем растерялась девочка.

— Да я бы первая не допустила, чтобы тебя положили в постель с гадким стариком! — Лиза порывисто поднялась и отошла к окну.

Пока Лиза молчала. Соня тоже не знала, что говорить — она ничего не понимала в любви. И что, в самом деле, такого в этом Владимире, который и думать про сестру забыл, а она убивается, против воли материнской идет? А ведь может выйти замуж — это так красиво! Платье с кружевом, фата длинная-предлинная, все кругом поют, коронуют, священник в золотых одеждах и подарков полный дом. А еще — стол юрой да фейерверки! И станет Лиза сама себе хозяйка, наряжайся, сколько хочешь, за границу езжай — в Париж, в Италию! И никто уже не погонит спать вечером пораньше и не поставит в угол. И чего она плачет, странная? А старик… Ну, что старик? Он и не страшный совсем, в сказках чудища поуродливей…

— Я знаю, что надо сделать! — вдруг радостно воскликнула Лиза и бросилась к столу. — Я напишу письмо барону Корфу, чтобы он срочно вернулся в имение.

— А если матушка узнает… — испугалась осторожная Соня.

— Ничего она не узнает! Я письмо не подпишу и попрошу барона никому о нем не рассказывать.

— А как ты передашь письмо? Барон в Петербурге.

— Ты ко мне сейчас Татьяну позови. Она, я знаю, с Никитой, что у Корфов кучером, знакома. Он и передаст письмо хозяину в Петербург. Никита честный человек, все сделает, как надо. Беги за Татьяной, да незаметно, чтобы никто ничего не заподозрил. Сонечка, милая, скорее!

И пока сестра звала Татьяну, Лиза быстро начеркала несколько строчек. Ее переполняла гордость — как это она сообразила! Конечно, кто же еще может помочь ей, как не добрейший Иван Иванович!

Старого Корфа, особенно после смерти папеньки, Лиза считала своим отцом. Барон был всегда к ней искренне расположен. Он казался ей сказочным волшебником — никогда не оставлял без подарков, находил время, чтобы выслушать, и разговаривал ласково. Иван Иванович частенько приглашал сестер на представление в свой театр, и там, на сцене, Лиза видела воочию воплощение своих грез о прекрасной любви. Особенно тронул ее англичанин Шекспир. Его «Сон в летнюю ночь» завладел ее воображением, и барон даже подарил ей две тоненькие книжки — текст пьесы на английском и русском языках…

— Никак спрашивали, барышня? — в комнату неслышно вошла Татьяна.

— Танечка! — Лиза бросилась к ней, обняла. — Вот возьми, послужи, милая, отнеси Никите! Пусть мчится быстрее в Петербург, к хозяину, скажи, что от этого письма и жизнь, и смерть зависят!

— Хорошо, — кивнула Татьяна. — Сделаю.

— Только пусть все в тайне будет, и Никите накажи — никому ни слова, а, если поймают, не признаваться ни в чем! Да и сама осторожнее, матушка, видишь, сегодня грозна больно!

— Не переживайте, Елизавета Петровна, — Татьяна быстро спрятала письмо в потайной карман. — Все получится, как задумали…

Перекрестив Татьяну на дорогу, Лиза бросилась на кровать — силы почти оставили ее. Никак она не ожидала, что этот день принесет ей такие беды. И боли, подобной нынешней, она не испытывала со смерти папеньки. А тогда казалось — сердце разорвется, так оно стучало и рвалось!

Через час Соня зашла к ней и шепотом сообщила, что Татьяна виделась с Никитой, и тот обещал, как вечером с поля управляющий всех отпустит, тайно гнать лошадей в Петербург. Лиза облегченно вздохнула и, пожелав сестре спокойной ночи, легла спать. Она даже к ужину не вышла — решила, так ночь быстрее пройдет. Мария Алексеевна звать ее лишний раз не стала — чудит дочка, ну и пусть чудит. Поблажит и успокоится, а все равно по-моему будет, по материнскому велению.

А Лизе снился сон. Она видела себя на балу рука об руку с Владимиром. Он — такой стройный, при эполетах, танцует легко и изящно. А она — украшение бала, в роскошном платье, сияющая и счастливая.

— Я люблю вас, Лиза, — нежно говорит он, и его глаза светятся изумительным светом. — Хотите шампанского после танцев?

— Я никогда не была прежде на балу, не пила шампанского и так скучала по тебе!

— Я тоже! — страстно отвечал Владимир и кружил ее в вальсе, кружил…

Лиза проснулась от зова раннего соловья. Серогрудый певец вздумал разводить коленца прямо под ее окном. Лиза встала и, раскрыв створки, села на широкий подоконник, подобрав ноги под себя. А соловей свистел — трели его были переливистыми и рассыпчатыми. От сложнейших фиоритур заходилось сердце. Лиза всегда поражалась умению этих внешне неприметных птах так трогать и смягчать душу. Она слушала, как самозабвенно и с упоением соловей взбирался все выше и выше на вокальные высоты, не теряя силы и нежности звука.

Лиза не сомневалась, что любила Владимира Корфа. Она знала его с детства. Они вместе росли, играли в лапту и серсо, когда отцы их, закадычные приятели, обменивались визитами, чтобы поговорить о новостях и сыграть пару-другую партий в шахматы. Поначалу Володя казался Лизе братом. С ним было весело и просто, и хотя он по-мальчишески любил командовать, Лиза с удовольствием подчинялась ему — Владимир становился так мил, когда сердился и капризничал.

Любовь озарила ее спустя много лет, когда Корф-младший приехал домой на летние каникулы. Он уже учился в Пажеском корпусе и стал так серьезен, так вырос… Владимир привез с собой несколько книжек — все больше стихи. И Лиза впервые взглянула на него по-другому. Ее девичье сердце учащенно и сильно забилось. Лиза начала в присутствии Владимира настолько заметно смущаться и краснеть, что барон Корф сказал ее отцу — пора уже нам подумать и о будущем наших детей.

Владимир-офицер покорил ее еще больше, и другой судьбы Лиза для себя уже не представляла. И то, что он тоже относился к ней с трепетным вниманием и нежным чувством, укрепило ее в мысли, что это — судьба, что он ей предначертан, и однажды воля небес будет ими исполнена — они станут мужем и женой…

Наступивший день, однако, не принес ей перемен. От Корфов новостей не было. Татьяна только разводила руками, Соня смотрела на нее жалостливо, а маменька, милостиво разрешившая выйти к завтраку, снова завела разговор о Забалуеве, как решенный. И Лиза расплакалась за столом и убежала к себе.

Наконец, она решила, что загадает, и, если примета не сбудется, то ждать она больше не станет — убежит, куда глаза глядят. И будь что будет!

— Что там? — спросила вошедшая Соня, пытаясь понять, что с таким интересом сестра рассматривает за окном.

— Подожди, — отмахнулась Лиза. — Сбудется!

— Что сбудется?

— Я загадала, если птица сядет на ветку, значит, Владимир приедет вместе с бароном.

— Глупости, — пробурчала серьезная Соня.

— Если сейчас кот прыгнет на забор, тогда…

— Лиза! Ты ведешь себя, как маленькая! Неужели нету других дел?!

— У меня сейчас одно занятие — ждать барона…

— А сколько придется ждать? — Соня тоже пристроилась рядом с ней у окна и принялась выглядывать в сад.

— Утром он получит… нет, уже получил письмо. Теперь он знает, что мать собирается отобрать у него поместье, и тут же вернется.

— Но у него могут оказаться и дела поважнее, — Соня страсть как любила все подвергать сомнению и проверять любые тезисы на прочность.

— Что может быть важнее?! — обиделась Лиза. — Он пришлет ко мне Владимира. Я увижу, что он так же тосковал обо мне, как я о нем! Я расплачусь у него на плече, скажу: «Ты знаешь, сколько я пережила, пока тебя не было!» А он улыбнется: «Теперь я с тобой, и ничего не бойся».

— А если барон подумает, что письмо — это чья-то глупая шутка, и опоздает?..

— Тогда… — Лиза оглядела комнату. — Тогда я буду готова к решительным действиям. Я ведь, Сонечка, уже почти собралась.

— Лиза, — Соня с жаром схватила сестру за руку. — Давай попробуем все решить по-хорошему. Давай поговорим с маменькой. Она поймет!

— Она ничего не поймет! Она помешалась на деньгах, а моя судьба ее не слишком занимает, — с отчаянием в голосе проговорила Лиза.

— Это я виновата, — Соня затеяла плакать. — Я сказала тебе, что день свадьбы назначен!..

— Милая, не вини себя, — Лиза ласково погладила сестру по голове. — Ты поступила правильно. А не то сидела бы я, смотрела в окно, а потом опомниться бы не успела, как оказалась бы замужем за дряхлым стариком! Брось эти слезы, лучше помоги мне собраться, немного осталось…

— А далеко ли ты собралась без материнского благословения? — Долгорукая, как всегда, вошла в комнату дочери без стука и предупреждения. Она тут же увидела вчерашние Лизины приготовления к побегу и нахмурилась. — И куда же решила отправиться?

— Куда глаза глядят! — вскричала Лиза.

— Уж не к Корфам ли побежишь? — Долгорукая прошла вперед, оттесняя Лизу к постели.

— А хоть бы и к Корфам! Они меня замуж за старика не выдают!

— Ах ты, Господи! — завелась Долгорукая. — С тобой забыли посоветоваться! А не прикажешь ли испрашивать твоего мнения об управлении хозяйством? Что да как сеять, да когда собирать? Или за кого выдать Соню?

— Соня тоже должна выйти замуж по любви!

— Да откуда ты набралась такой ерунды? Из тех книжек, что тебе Корфы надарили?

— Вы не смеете уничтожать мою жизнь! Не смеете заставлять жить с ненавистным мне человеком! Если бы отец был жив, он бы не допустил такого позора! — Лиза стояла напротив матери, словно хотела сразиться с нею.

— Твой отец был наивным и малодушным!..

— Не смейте так говорить о папеньке! — оборвала Лиза княгиню со слезами в голосе. — Он благословил наш союз с Владимиром! Он верил в нашу любовь и желал нам счастья.

— Счастья?! Да что он понимал в счастье! — надменно рассмеялась Долгорукая.

— Вы просто не любили его!

— Ах, вот оно что! — иронически всплеснула руками княгиня. — Ты, друг мой, оказывается, лучше меня знаешь, как я жизнь прожила! Но это уже слишком! Хватит! Больше никаких послаблений! Ты выходишь замуж за Забалуева, и разговор на эту тему последний! А пока я свой запрет не снимаю — будешь сидеть в комнате до того, как Андрей Платонович приедет для объявления помолвки. И тебя я, пожалуй, закрою на ключ. Ты, Соня, ступай сейчас же со мной — пусть эта негодница одна посидит. А к обеду я за ней Татьяну пришлю.

— Не буду я обедать! — крикнула вдогонку уходящей матери Лиза. — Лучше с голода умру!

— Это уж как сама пожелаешь, — пожала плечами Долгорукая. — А завтра все равно отец Павел приедет — договор наш с Забалуевым освящать. Идем, Соня!

Мария Алексеевна взяла Соню за руку и насильно вытолкала ее из комнаты впереди себя, потом заперла дверь на ключ.

Лиза зарыдала в голос. Разум ее, казалось, помутился — мир искривился и поблек. Все было безрадостным и угнетающим. Жизнь бесславно закончилась, успев лишь поманить замечательной сказкой о счастье. И любимый так и не приехал, не ворвался в ее казематы на белом коне — блестящий гвардейский офицер с золотыми аксельбантами…

Лиза уже исплакала пару-другую платочков, когда в окне появилась русая голова Татьяны. Верная девушка подставила к окну лестницу.

— Барышня, а барышня! — тихонько позвала она. — Вы бы плакать перестали и меня послушали.

— Татьяна! Ты! — Лиза бросилась к окну. — Милая, помоги мне выбраться из этой тюрьмы! Я должна бежать! Сейчас же, немедленно!

— Вы бы, Лизавета Петровна, не спешили, — успокаивающий тон девушки подействовал на Лизу благотворно, и она прислушалась к ее словам. — У меня для вас новость хорошая…

Татьяна ненадолго замолчала, прислушиваясь к голосам, доносящимся от дома. Лиза тоже замерла, опасаясь неловким словом или движением нарушить эту тишину, как будто от нее зависела и жизнь, и судьба.

— Я узнала от Никиты, конюха Корфов, — наконец, быстро проговорила Татьяна, — что барон прибыл в свое поместье!

— Свершилось! — воскликнула Лиза и в благодарном молении Небесам сложила ладони. — Татьяна! Мне нужно срочно увидеться с бароном!

— Но это невозможно, — с сомнением покачала головой девушка. — Барыня вас заперла, а ключ носит с собою.

— Нет ничего невозможного! — храбро сказала Лиза. — Надо только придумать, как мне выбраться отсюда…

 

Глава 2

Беда не приходит одна

Карл Модестович Шуллер спозаранку разыскивал барского конюха Никиту. Управляющий по обыкновению заглянул для порядка в манеж и, к великому своему удивлению, не обнаружил в стойле одного из лучших жеребцов. Он берег его для себя, потому что страсть как любил покрасоваться и вообще уже не раз думал о том, как рысака у барона увести — то ли хворым объявить, то ли свалить пропажу на здешних цыган, что табором стояли неподалеку, А пока велел Никите беречь его пуще глаза и холить, что есть силы. И вот тебе — ни Никиты, ни Бурого!

Шуллер послал на луга и на водопой — проверить, не там ли оба, но посыльные вернулись ни с чем. Раздраженный управляющий уже велел объявить конюха в розыск, когда ему сообщили, что Никита, как ни в чем ни бывало, обмывает в стойле Бурого с прогулки.

Управляющий подозвал к себе дворового Григория. Он был у Шуллера на посылках. Двухметровый увалень, он отличался покладистым нравом и недалеким умом, хотя был разговорчив и порой излишне любопытен. Шуллер прикармливал этого вполне добродушного великана на тот случай, если требовалось кого-нибудь проучить или силой к ногтю привести. Григорий запросто поднимал двух мужиков и в свалке мог раскидать полдюжины человек. Но если и бил кого — сам с пьяных глаз или по указу управляющего — то всегда смотрел несчастному в глаза с состраданием и заботой, словно спрашивая — не сильно примял-то? Ты уж потерпи, браток…

— Значит так, Григорий, — Шуллер постучал плеткой по сапогу. — Ступай сейчас к воротам конюшни, а как Никитка из стойла выходить станет — хватай его да скрути покрепче.

— Никак, парня угробить собрались? — нахмурился Григорий. — За что хоть суд-то?

— Я еще перед тобой отчет не держал!.. Гулял он всю ночь где-то да еще лучшего рысака загнал!

— Я к вам, Карл Модестович, со всем уважением. Но и Никиту я хорошо знаю — просто так не исчез бы. А вы поговорили бы по душам, узнали, может, стряслось чего. И тогда решили, пороть или нет.

— Может и тебя заодно выпороть, раз уж ты такой сочувственный? — взъелся управляющий. — И вообще — что такого может стрястись у крепостного конюха? Какая такая у него может быть тайная жизнь? Ну? А если у него что и стряслось, о чем я не знаю, то значит, Никитка скрывает это от меня. Скрывает от своего управляющего. Или ты со мной не согласен?

— Да вроде правы вы, барин, — Григорий в задумчивости почесал горстью в затылке. — Значит — вязать и пороть?

— Вязать и пороть! Да побыстрее, чтобы опять куда не пропал!

Глядя, как Григорий по-медвежьи косолапит к конюшне, Карл Модестович выругался на родном наречии и в порыве гнева стегнул плеткой по горшку на скамье близ ворот. И чего, спрашивается, утварь поперек дороги оставили, разбазаривают добро! Горшок отозвался звонкой пустотой и разбился.

— Карл Модестович, — окликнул его Григорий, — готово все!

— Чудесно, — самодовольно улыбнулся управляющий.

Он любил покуражиться над крепостными, особенно когда старый барон уезжал. Жаловаться на него боялись. Барон бывал в имении наездами, а управляющий здесь — каждый божий день и час.

— Итак, — тихо сказал Шуллер, подходя к связанному Никите.

Конюх стоял на коленях в сенном углу и с вызовом смотрел на управляющего. Управляющий никогда не решился бы встретиться с ним один на одни — Никита парень был видный, высокий, сильный. Барон всегда брал его в театре на главные роли — героев-любовников играть.

— Отпустили бы вы меня, — попросил Никита, — мне еще репетировать надо.

— Отпущу, — кивнул Шуллер, — если немедленно скажешь, по какому такому поводу и куда ты ночью гонял Бурого!

— Не было ничего. В поле я его выводил, потом через лес — и вниз, к реке.

— Значит, правды говорить не хочешь? Будь по-твоему — выпори-ка, Гриша, его хорошенько. Лупи, до тех пор, пока не скажет, где его носило.

Григорий с извинением занес свой кулачище над Никитой, как вдруг в конюшню зашла Полина — тоже актриса из крепостного корфовского театра.

— За что парня мучаете, изверги? — всплеснула она руками. — Может, и не виноватый он? Может, ему и правда скрывать нечего? Мне сердце подсказывает.

— Сердце, говоришь? Ладно, — ухмыльнулся управляющий и, подойдя к Полине, схватил ее за руку, потом взятой с гвоздя веревкой несильно перевязал ей запястья и велел:

— Тогда вы вместе здесь и посидите по-сердечному. А мы пока подумаем, как с вами дальше быть.

Модестович кивнул недоумевающему Григорию — мол, давай, выйдем пока. Григорий ничего не понял и попытался что-то спросить, да управляющий ему так на ногу наступил, что даже этот неповоротливый и малочувствительный гигант вздрогнул и заковылял к выходу. Выйдя за дверь, Шуллер дал знак Григорию, чтобы стоял тут же и молча слушал, что там в конюшне происходит.

— Как же ты, Никитушка, попался? — доносился до них сладкий голос Полины. — Дай-ка я к тебе поближе сяду, рану твою поцелую — такое лицо красивое разукрасили! Где же ты был, соколик мой, всю ночь пропадал? Какие у тебя мягкие волосы… И руки сильные… Хочешь, я буду, весь день целовать тебя и всю ночь? Ты только скажи мне… Скажи, где ты был?

— А ты поцелуй меня еще раз да покрепче. И я тебе скажу, — голос Никиты звучал глухо и даже, показалось, грозно.

— Так? Хорошо?

— Да. А ехал я через поле и думал о тебе… Какая же ты подлая дрянь!

— Ах ты, лошадник несчастный! — взвизгнула Полина. — Надеюсь, Карл Модестович своей плеткой живого места на тебе не оставит!

Управляющий рванулся в конюшню и на пороге столкнулся с Полиной, со злостью стаскивающей веревки с рук.

— За содействие благодарен, да только результат — никакой.

— Для тебя никакой, а я знаю: к Аньке он в Петербург ездил, к любимой потаскухе старого барона! С ума он сходит по этой гадине! Влюблен он в нее!

— Уверена? — с подозрением спросил Шуллер. — Он же ничего не сказал.

— А мне и говорить не надо! — кипятилась Полина. — Если бы кого другого дело касалось — мигом язык развязался бы, лишь бы его актерское личико не попортили. А за эту он на эшафот пойдет — выгораживать будет!

— На эшафот, говоришь? — недобро усмехнулся управляющий. — Это мы ему быстро устроим. Григорий! Бей его, пока не разговорится или язык не вывалится!

Григорий укоризненно покачал головой и пошел ломать Никиту. Удары так и посыпались на конюха.

— Ну, так где ты был?! В Петербурге?! Встречался с бароном? О чем ты с ним говорил? Отвечай! — кричал Никите в лицо стоявший над ним Шуллер.

Полина караулила у двери — ее вмешательство было предусмотрено хитроумным управляющим. Прослышав, что Никиту все утро искали, она сама бросилась помогать Шуллеру, и тот велел ей вмешаться и разговорить Никиту, когда допрос с конюха снимать будут.

Полине Никита нравился, да только вот незадача — тот все глаза проглядел ради другой, один для него был и есть свет в окошке, милая Аннушка! Всех околдовала эта стерва — от кухарки до конюха. А старый барон еще раньше пал жертвой ее хитрости — все для нее делает, наряжает, как куклу, возит за собой в Петербург. И словно ее, Полины, нет на белом свете. Никто не замечает, как она красива, как талантлива. Модестович — не в счет, с ним Полина крутила, чтобы дворовой работы избежать. Не все же Анне в кисеях ходить да на шелках почивать!

— Тпру! Приехали! — раздалось от ворот.

Во дворе остановилась карета барона.

— Модестович, — позвала Полина. — Никак барин возвернулся. И она с ним!

— Что? Не собирался он приезжать, — управляющий не поверил ей и выглянул из конюшни. — Только этого мне не хватало!.. Так, Григорий, брось его здесь, развязать не забудь! Пусть думают — под копыта попал. А ты у меня, Никитка, смотри! Узнаю, что ночью сделал что-либо против меня, сгною, запорю!

Карл Модестович бросил плетку в конюшне и пошел навстречу барону и Анне.

— Иван Иванович! Какой приятный сюрприз!.. Здравствуйте, Анна Платоновна… Почему не сообщили? Я бы велел накрыть стол, прибрать комнаты, баньку растопить…

— Некогда мне в бане париться, — прервал его барон. — У меня важное дело к княгине Долгорукой. Сейчас сразу и поеду к ней. До меня дошли слухи, что она хочет завладеть моими землями.

— Откуда подобные подозрения? — вздрогнул Шуллер.

— Известие вчера получил. Найди Никиту, пусть запряжет свежих лошадей.

— Да приболел Никита, и потом, Долгорукая — женщина непростая. Скажете ей все прямо — она тут же примется все отрицать. Слезы прольет, и вы окажетесь во всем виноватым. И припишут вам оскорбление и навет.

— Но я должен выяснить, что происходит!

— Я вам другое предложу. У меня в имении Марии Алексеевны есть приятель. Время от времени он мне рассказывает кое-что о Долгоруких. Позвольте, я сначала с ним поговорю, все и разведаю.

— Так сделай это поскорее! Я не могу позволить Долгорукой украсть мое поместье!

— Сделаю, — кивнул управляющий. — А вы в дом проходите — может, отдохнете? Сейчас распоряжусь, чтобы под суетились все.

— Некогда мне отдыхать, — остановил его барон. — Лучше покажи, что для спектакля готово. Какую пьесу взял, с кем репетируешь. Я собираюсь звать в гости директора Императорских театров — не хочу перед ним показаться дилетантом.

— Как прикажете, — Шуллер поклонился барону и сделал знак Полине следовать за ним.

— Идем, дорогая, — барон велел Анне взять его под руку, и все вместе они отправились в театр.

Репетиция оказалась в полном разгаре, когда они вошли в зал. Декорациями барон остался доволен. Улочки Вероны, перенесенные на сцену со старинных гравюр, были как настоящие — и башенки, и балкон, на котором стояла Джульетта.

— Неплохо, совсем неплохо, — похвалил управляющего барон. — А как артисты, готовы?

— Работают, Иван Иванович, стараются. А вот, — Шуллер кивнул Полине, все это время державшейся на отдалении, — наша новая Джульетта. Полина Пенькова — позвольте рекомендовать, достойна всяческих поощрений.

— Сложнейшая роль, однако, — барон с сомнением посмотрел на Полину, девушку высокую, видную, ей бы Психею или нимфу какую-нибудь играть, а Джульетта — тонкое, хрупкое создание…

— У нее талант, Иван Иванович, большой драматический талант. Уверен, он безо всякого труда позволит ей перевоплотиться в юную итальянку! — с пафосом сказал управляющий. — Вы увидите: Полина станет звездою нашего театра!

— Ваша милость, — Полина склонилась в глубоком поклоне перед бароном. — Не обижайте, барин. Мы ваше доверие оправдаем. Мы так старались!..

— А я тем временем съезжу в поместье Долгорукой, — негромко сказал Шуллер барону.

Корф согласно кивнул и сел в кресло на первый ряд. Он позвал Анну с собой, но она скромно предпочла остаться у стены. Ей не хотелось казаться барыней среди товарищей по цеху, таких же крепостных, как и она сама. Барон покачал головой, но, скорее, с растерянностью, чем с укоризной. Он уже давно считал Анну звездой и нигде не погнушался бы ее обществом.

— Начнем, пожалуй, — барон махнул рукой, разрешая начать показ.

— Сцена на балконе! — объявил Шуллер и бочком удалился из зала.

Он не мог оставаться здесь дольше — ему надо было немедленно предупредить Долгорукую. Ох, не случайно Никита гонял коня — в Петербург, точно в Петербург! Вот только кто навел? Кто мог проболтаться? Разве что Полина — ей он доверял все свои планы. Хотя вряд ли — от успеха этого дела зависело и ее будущее. Карл Модестович обещал ей, что после свержения барона он выговорит для нее у Долгорукой вольную и сделает своей женой. Он в красках расписывал ей волшебную картину будущего — как они уедут в милую его сердцу Курляндию, и в прелестном особняке на два этажа будут жить припеваючи и растить кучу хорошеньких русоволосых детишек.

Полина была тщеславна и завистлива. Она видела, как высоко поднялась Анна, которую во всем считала соперницей. «Что ж, у нее — барон, а у меня будет управляющий», — решила Полина, даже не подозревая, что это не она, а Шуллер выбрал ее. Он давно держал на примете эту бойкую девчонку, для которой предлагать себя было так же естественно, как для Анны играть или петь. Управляющий жил с Полиной, не скрываясь, и в затеянной Долгорукой афере девушка играла не последнюю роль. Полина отвлекала слуг, пока Шуллер подбирал ключи к барской конторке в кабинете и выносил долговую расписку Корфа. Полина стала его верным и постоянным агентом — она слушала все разговоры дворовых, шпионила за Анной, и последнее делала с особенным рвением и удовольствием. Полина все время жила мечтами унизить Анну, раздавить ее, как змеюку, и самой воцариться королевой — на сцене и среди себе подобных. Шуллер всячески поддерживал ее настроение и извлекал из пособничества Полины немалую для себя выгоду. Нет, кто угодно, только не Полина! Разве что затеяла двойную игру, мечтая занять место Анны подле барона?

Управляющий быстро спешился и подбежал к крыльцу особняка Долгоруких, но путь ему неожиданно преградил, казалось, лениво и сонно сидевший на ступеньках кучер княгини Дмитрий.

— Доложи барыне, что я пришел за деньгами, — по дороге Карл Модестович решил убить двух зайцев сразу: предупредить княгиню и затребовать оставшуюся часть суммы, обещанной ему Долгорукой за украденный документ.

— Не доложу, — без страха сказал Дмитрий, грудью защищая проход в дом.

— Да как ты смеешь?! — закричал Шуллер, занося руку над Дмитрием. — Ты что себе позволяешь, рвань? Ты с кем это так разговариваешь?!

— Занята барыня, — тихо, но твердо повторил Дмитрий. — Велено никого не пущать. У нее гость важный, дело серьезное.

— А я, значит, так, мальчик на побегушках? Может, она и денег мне отдавать не намерена?!

— Я за барыню не отвечаю. Хочешь видеть — жди здесь. Нет — проваливай!

— Ты кто? — полез в амбицию Карл Модестович. — Я — человек свободный. А ты вошь!

— А я вот сейчас Мирона с заднего двора покличу, и тогда мы посмотрим, кто тут вошь, — сплевывая, пригрозил Дмитрий.

Карл Модестович отступил. Ах ты, подлая баба, как документ ей был нужен, так почти на коленях приползла, дружбы хотела, ужом вертелась, горы сулила золотые, а теперь — и на порог не пускать, и денег не давать вздумала! Ладно, ладно, решил Карл Модестович, мы еще посмотрим, чья возьмет! Он вскочил на коня и, что есть силы, пришпорил его. От неожиданности Бурый взвился, да так что управляющий едва удержался в седле.

Вернувшись, он бросился разыскивать барона. Старый Корф сидел в библиотеке и сразу строго спросил его:

— Скажите, любезнейший, какими такими качествами очаровала вас ваша протеже?

Управляющий в растерянности замер на пороге — а что произошло здесь? По-видимому, его лицо выражало столь крайнее недоумение, что барон не стал выдерживать паузу и все объяснил.

— Должен вам сказать, Карл Модестович, что антрепренер вы никудышный! Представленная вами девица — бездарна и беспомощна. Она и двух строчек запомнить не может, и к тому же — глухая, суфлеры измучались ей реплики подавать…

— Может, растерялась — первый раз все-таки большая роль? — осмелился предположить управляющий, отирая со лба вдруг высыпавшую испарину. — Ну и память короткая, девичья…

— Да нет в ней ничего девичьего — грубость и пошлость наблюдаю! А взгляд ее и подавно лишен наивности, — рассердился барон. — Над нею вся труппа смеялась! Я видел марионеток, которые играли лучше нее.

— Иван Иванович, — предположил Шулер, — скорее всего, Полина занервничала…

— Занервничала? Да это я занервничал, пока она, как попугай, повторяла за всеми слова! Я готов был от негодования разломать тот балкон, на котором она, с позволения сказать, играла!

— Неужели вы не дали ей даже шанса оправдаться?

— Мы не в суде, любезнейший Карл Модестович! Мы в театре, а на сцене есть только один закон: или ты живешь тем, что играешь, или ты не актер!

— Но…

— Никаких «но», — отрезал барон, переводя дыхание, — я вашу девушку из Джульетт уволил. И благодарите Анну. Она заступилась за нее передо мной, и я поэтому позволил сей бездарности играть служанку Джульетты. Роль как раз по ней, и, надеюсь, хотя бы это она умеет делать по-настоящему?

Карл Модестович промолчал, но зубами скрипнул — что это сегодня, ни один не пощадит, не пожалеет? А самолюбие у него, между прочим, не резиновое!

— А теперь, — вздохнул Корф, — узнали ли вы что-нибудь о Долгорукой? Или просто прогуляться ездили?

— К сожалению, ничего мне узнать не удалось. Княгиня кого-то принимала, и все слуги были заняты, но дайте мне время…

— Нет у меня этого времени. Карл Модестович, — неожиданно тихо сказал барон. — И вели запрягать — я еду к соседям!

— Как прикажете, — управляющий замялся, — а не позволите ли самому вас отвезти, дело-то уж больно важное, может, понадобится чего?

— Хорошо, — кивнул устало барон, — я сейчас же выйду.

Карл Модестович почувствовал, как колени у него надломились, и вот так, на ватных, полусогнутых ногах, он с обреченным видом отправился выполнять указания Корфа. Карл Модестович шел и проклинал судьбу-злодейку, княгиню-обманщицу, барона-самодура и треклятую русскую жизнь, в которой никогда нет места планам! Что ни придумаешь — все к черту! Ничего загадывать нельзя — обязательно какая-нибудь мелочь переплюнет ночи раздумий и тщательно собранные конструкции. Не страна — карточный домик, чуть задел — рухнуло все, что с таким трудом копилось и подготавливалось годами. И зачем он только приехал сюда, в этот медвежий край?! Здесь даже конюх — и тот умничает! Куда это годится?! Прагматичному человеку серьезного дела не сделать! Ну, ничего-ничего! Я еще наведу у Корфов порядок, я всем им небо в овчинку устрою — вспомнят они меня! И княгиню эту лживую проучу — стану сам себе королем со своим поместьем в Курляндии, посмотрим тогда, кто знатнее и богаче. А я уже кое-что накопил, сейчас чуть-чуть еще доложу — куплю себе титул и имение, и только меня и видели!..

Карл Модестович и не заметил, как замечтался. Ему грезилось, что он — не он, то есть он, но он — хозяин, а этот старый павлин Корф — у него на посылках.

— Явился, Иван! Где носило тебя столько времени, я уже лишнего жду целых две минуты!

— Извинения прошу, Карл Модестович, был на кухне, не сразу расслышал…

— Так ты еще и глухой?! И бегаешь слишком медленно. Ступай-ка, Иван, почисти мои сапоги. А затем на конюшню, стойла неделю как грязные.

— Но ведь, я управляющий. А конюшни… Это же могут и крепостные…

— Хватит ныть! Я не понимаю, зачем мне управляющий, которому я плачу за безделье!..

— Я нанял вас управляющим, считая, что немцы — аккуратный и исполнительный народ! — раздался рядом с ним недовольный голос барона.

Карл Модестович вздрогнул и очнулся. Он стоял у крыльца, а коляска двигалась по кругу вслед за впряженной в нее серой в яблоках, которая мирно то тут, то там покусывала траву на дворе.

— Сейчас я все исправлю, мигом!

Управляющий бросился ловить лошадь, но кобыла никак не хотела идти под уздой. Шуллер чувствовал; что отовсюду за ним наблюдают насмешливые глаза дворовых, и от этого заводился еще больше. Наконец, ему удалось удержать поводья, и лошадь подчинилась. Карл Модестович подвел коляску к крыльцу.

— Извольте, Ваше Сиятельство, карета подана!

Барон рассеянно кивнул ему — его мысли были очень далеко. Он велел управляющему гнать во весь опор — шутка ли, какую игру затеяла Долгорукая.

* * *

Княгиня приняла его с выражением крайнего удивления на лице. К появлению Корфа она была совершенно не готова. Она ожидала Забалуева для проведения помолвки и пребывала в прекрасном расположении духа. Ведь все складывалось, как нельзя лучше — расписка у нее, Лиза почти замужем, да еще за кем — за предводителем уездного дворянства!

— Добрый день, сосед! Наконец-то вы нашли время навестить нас! Это такая радость!

— Добрый день, княгиня! Признаться, времени у меня немного… — начал барон.

— Да не торопитесь вы так, Иван Иванович! — примирительно сказала Долгорукая. — Вы присаживайтесь, а я сейчас велю, чтобы нам к чаю сладкого подали.

И, не позволяя барону возразить, Мария Алексеевна быстро вышла из гостиной, чтобы собраться с мыслями. В коридоре она увидела Шуллера и решительно подошла к нему.

— Что это значит, Карл Модестович?! — озлобленным шепотом накинулась она на него. — Что за игру вы затеяли? Зачем привезли барона ко мне?

— Я всего лишь сопровождал его, чтобы оставаться в курсе! — оправдывался Шуллер. — Вы вот меня недавно принимать не стали, а я вас предупредить хотел. Кто-то барону написал письмо в Петербург и все о вашем плане рассказал. Вот он и примчался обратно!

— А кто написал письмо?

— О том мне неведомо, но обо всем знали только четыре человека — вы, я, Дмитрий и моя Полина.

— Дмитрий не в счет! Он писать не умеет.

— А Полина меня не предаст — ей невыгодно!

— Значит, кто-то еще… — Долгорукая на минуту задумалась, и вдруг ее осенило: — Ах ты, Господи, Лиза…

Она нахмурилась и пригрозила управляющему:

— Смотри у меня, если что не так!

И вернулась в гостиную.

— Дорогой мой сосед, — с широчайшей улыбкой двинулась она навстречу барону, но он жестом остановил ее возможные сладкие излияния.

— Не хочу показаться невежливым, но мне стало известно, что вы утверждаете, будто ничего не знаете о выплаченном мною долге!

— Я надеюсь, вы не забыли, Иван Иванович, что не выплачивали никакого долга. У моего мужа было слишком доброе сердце, а вы воспользовались им.

— Ваш покойный муж был мне хорошим другом. Он помог мне срочно выкупить у постояльцев наш особняк в Петербурге к возвращению Владимира с Кавказа. И я очень…

— Да вам давно бы надо продать поместье! — прервала его Мария Алексеевна. — Зачем вам оно? Непохоже, чтобы ваш сын собирался туда переезжать. Ему неплохо живется в Петербурге.

— Я берегу его не для Владимира.

— Ах да, забыла… У вас же есть еще эта воспитанница, Анна… Окажите себе услугу, Иван Иванович, выдайте ее за какого-нибудь дворянина, как я поступаю с Лизой. И пусть уж он дальше заботится о ее благополучии!

— С Лизой? Но мы с Петром Михайловичем условились, что Лиза выйдет замуж за Владимира!

— Супруг мой умер, Иван Иванович, а я, одинокая вдова, не могу себе позволить выдать дочь за нищего, — княгиня насмешливо улыбнулась.

— С чего вы взяли, сударыня, что мы нищие?! Это, право, оскорбительно! — барон стал выходить из себя.

— Однако вы не вернули долга моему мужу! А в договоре вашей собственной рукой написано: «В случае невыплаты мое имение переходит в собственность семьи Долгоруких». Стало быть, поместье принадлежит мне.

— Позвольте вам напомнить, что у меня есть бумага о полной выплате долга, подписанная вашим супругом! — Корф нервничал все сильнее.

— Какая бумага? Что за бумага? — притворно удивилась Мария Алексеевна. — Да я ее и в глаза не видела!

— Я вам предоставлю ее! Сейчас же еду в имение и привезу вам расписку, чтобы раз и навсегда покончить с этим гнусным делом!

Барон, не прощаясь, стремительно вышел из гостиной, едва не толкнув подслушивавшего за дверью Шуллера. Карл Модестович сделал вид, что он тут совершенно не при чем и заторопился вслед за Корфом к выходу.

— Его имение… — криво усмехнулась Долгорукая. — Мое, старый дурак!..

* * *

Вернувшись, барон первым делом бросился в кабинет. Управляющий остался в библиотеке — ждать, пока Корф там, за дверью, будет искать вчерашний день. Самодовольно ухмыляясь в усы, Шуллер представлял себе эту живописную картину: как старый Корф суетливо перебирает бумаги в столе, снова и снова перерывает документы в конторке, открывает сейф. Управляющий взял со столика любимый графинчик барона и налил себе бренди, но рюмку поднести ко рту не успел.

— Совсем с ума сошли?! Если Иван Иванович увидит, что вы его любимый бренди пьете, вам несдобровать! — воскликнула невесть откуда взявшаяся Полина — у нее был нюх на неприятности.

— Очень скоро этот бренди станет моим!

— Карл Модестович, вы никак пьяны?

— Я пьян от счастья, Поленька, душечка! Только что княгиня Долгорукая объявила барону, что это имение принадлежит ей.

— Ой ли?!

— Слышишь музыку? — Модестович приложил ладонь к уху, как будто прислушивался. — Польку играют, твою любимую.

— Все вы напутали, я мазурку люблю.

— Ну, значит, будешь танцевать мазурку. В роскошном белом платье. И с розой в волосах.

— И с бриллиантами на шее. С бриллиантами, изумрудами и рубинами… Лучше, чем у Анны!

— Да забудь ты ее! Что ты все — Анна да Анна!

— Можно подумать, что вам все равно, — надула губки Полина. — Я, поди, не слепая, сама видела, как вы, Карл Модестович, на нее не раз заглядывались!

— Успокойся, душа моя, — управляющий решил приобнять Полину, чтобы успокоить. — Разве она тебе ровня? Она ледышка и дура набитая! Жизнь, конечно, несправедлива, и ты заслуживаешь всего, что есть у Анны, и даже больше! Но ты не сомневайся — я куплю тебе сто новых платьев. И все будет по-другому. Ждать осталось недолго…

Дверь из кабинета распахнулась, и на пороге появился барон. Он шарил в воздухе руками, точно слепой, и все пытался что-то сказать, но комок в горле мешал ему, и поэтому наружу прорывались только тяжелые хрипы, как будто барон задыхался.

— Что с вами, Иван Иванович? — участливо спросила Полина.

— По… мо… ги… — барон, не договорив, рухнул прямо на руки подбежавшего к нему управляющего.

Карл Модестович уложил барона на диванчик и наклонился пощупать пульс на руке.

— Никак, помер? — прошептала Полина.

— Нет еще, дышит.

— Что делать-то будем?

— Значит, так… Ты здесь сиди, никого к нему не подпускай, пуще всех — Анну его разлюбезную. А я снаряжу сейчас кого за доктором — если помрет, доктор будет кстати.

— А если выживет?

— Тем более, чтобы потом на нас подозрение не пало, что, мол, сгубили старика.

— Как скажете, — кивнула Полина и села на стул у изголовья барона.

Управляющий быстро вышел из библиотеки и направился в кухню. Обычно Никита там околачивался — лясы точил с кухаркой Варварой. Будь на то его воля, Шуллер и Варвару давно бы извел — больно говорлива и своенравна была эта бабища, но готовила, стерва, замечательно, и потому приходилось терпеть ее выходки и нелестные замечания в свой адрес.

А Никита и в самом деле чаевничал у Варвары. Он пришел сказать, что ее гадание — Варвара баловалась иногда предсказаниями на кофейной гуще — сбылось. Обещано Никите было, что явится ему красавица с синими, как бездонное небо глазами, стройная, как молодая сосенка. Анна, подумал Никита. И Анна действительно явилась — зашла на кухню после неожиданной репетиции, когда барон велел ей вместо Полины войти в роль Джульетты, уставшая с дороги, но счастливая и с подарками. Анна привезла Варваре специй из восточного магазина, что на Невском. А для Никиты — томик стихов господина Тютчева, только что появившийся в книжных лавках.

— А теперь, милая моя, — пробасила Варвара, вдоволь наобнимав свою любимицу и на радостях, и в благодарность за подарки, — рассказывай про Петербург. Страсть, как люблю про балы слушать! Самой ни разу увидеть не довелось, одно лишь и знаю, что кухня да кухня!

— Зато угощение твое во сто крат вкуснее, — улыбнулась Анна.

— Хотя и врешь ты, доченька, а приятно. И давай не тяни, видишь, Никита глаз с тебя не спускает, только что в рот не заглядывает — так ему интересно! Да ты не смущайся, парень, я когда тебе плохое говорила?! То-то и оно. Ну, рассказывай, Аннушка! Дом-то большой?

— Не дом — дворец! При входе колонны, кругом мрамор да малахит. В огромном зале так много зеркал, золотые канделябры, свечи! Столько свечей, что было светло как днем!

— Небось, одних свечей рублей на сто выжгли… — пробурчал Никита.

— А на дамах камни сверкают так, что глазам больно! Жемчуга, бриллианты! Все танцуют, смеются, пьют шампанское… — Анна говорила так, словно сказкой на ночь убаюкивала, и вдруг замолчала и после паузы сказала просто и радостно: — Потом я пела для гостей и для директора Императорских театров. И, кажется, ему понравилось. Может быть, он пригласит меня на прослушивание!

— И не присмотрела ты там себе никого? — по-свойски поинтересовалась Варвара, повздыхав о неведомых ей красотах.

— Нет, — вздрогнув, быстро ответила Анна.

— Ладно, не стану тебя терзать, после об этом поговорим. Сама-то хоть танцевала? Приглашали тебя?

— Приглашали…

— Ну и как? — допытывалась Варвара.

— А вот так! — Никита без предупреждения подхватил Анну и начал кружить ее в вальсе по кухне.

На одном из па он задел локтем угол стола и болезненно сморщился.

— Что с тобой, Никитушка? — воскликнула Анна.

— Ничего… Лучше в другой раз…

— С утра едва ходит, — покачала головой Варвара.

— Покажи-ка мне руку, — требовательно сказала Анна. — Дай я посмотрю, что там у тебя. Боже мой… Что это? Никита отвечай, откуда синяки?

— С лошади упал, — Никита вырвал руку из ее пальцев. — Пустяки это, на мне все быстро заживает.

— А ты куда смотрела, Варвара?! Надо рану промыть, а то, не дай Бог, может горячка начаться.

— Так уж сразу и горячка, — разулыбался Никита. Ему было приятно, что Аня так заботится о нем.

— А у нас тут, оказывается, новая сестра милосердия объявилась, — издевательски произнес Карл Модестович, входя в этот момент на кухню.

— У Никиты рана на руке. Ее надо обработать…

— А между тем, в доме есть человек, который не меньше, а может, даже больше других нуждается в заботе.

— Неужели с дядюшкой что? — всполошилась Анна.

— С чего ты взяла? — остановил ее управляющий. — Я о том человеке говорю, кто днем и ночью печется о благе всех работников. А о нем самом, бедном, никто всерьез не беспокоится. А ты и подавно.

— Это кто тут у нас бедный? — воинственно спросила Варвара.

— Тебе говорить не разрешали! — прикрикнул на нее Шуллер. — А вот Анна знать и помнить должна — господин барон не вечен! Он стар. И скоро кто-то другой будет оценивать ее достоинства.

— Я молюсь, чтобы господин барон прожил еще много лет! — перекрестилась Анна.

— Молись, молись! А я подожду. Я терпеливый. И дождусь того момента, когда душа барона отойдет к небесам…

— Барина не трожь! — Никита вдруг пошел на управляющего, и Анна с Варварой тут же повисли у него на руках, сдерживая его благородный порыв.

— Ну-ну! — погрозил ему управляющий. — Ты лучше в дороге свой норов показывай. Иди коляску готовь, поедешь за доктором Штерном, а ты, Анна, с ним, чтобы чего не перепутал.

— Чувствую я, что что-то случилось, — прошептала Анна.

— Твое дело не чувствовать, а исполнять! И чтоб по-скорому обратно! Я на крыльце ждать буду.

— А что доктору-то сказать? — хмуро спросил Никита.

— Нечего ему говорить — звали и все тут!

Управляющий выставил Никиту и Анну из кухни и не упускал их из виду, пока они со двора не уехали.

Пока он ходил, барону стало лучше. Иван Иванович уже не хрипел, а дышал, правда, глубоко и еле слышно.

— Как здоровье, Иван Иванович? Лучше вам? — склонилась над ним Полина.

— Аннушка, это ты? Анна, где Анна?

— За лекарством отправилась.

— Мне не нужно лекарство, я должен… — барон сделал попытку приподняться, но тут же без сил опустился на думочку, подложенную ему вместо подушки.

— Мне скажите, я все сделаю, — прошептала Полина, вплотную приблизившись к его лицу.

— Умру я… — слабым голосом проговорил барон. — Там, в сейфе возьми, бумага свернута, с ленточкой алой. Анне передай, вольная…

— Вольная?! — понимающе распрямилась Полина. — Сейчас же и посмотрю.

Она быстро прошла в кабинет и бросилась к сейфу. Документ, о котором сказал барон, оказался на месте. Полина кинулась на него, точно хищная птица, и хотела изорвать или в камин бросить, но потом передумала и вернулась в библиотеку.

— Этот? — показала она документ барону.

— Да-да, — одними губами шепнул Корф.

— Не волнуйтесь, барин, уж я передам, точно передам, — Полина припрятала бумагу на груди и направились к выходу, но барон жестом остановил ее. — Что-то еще забыли, барин?

— Письмо… письмо хочу написать… срочное…

— Барин, барин, не беспокойтесь вы так! И письмо помогу написать. А то пока Анна вернется! — Полина засуетилась, побежала в кабинет, принесла оттуда чернильницу с пером и лист бумаги. — Вы, Иван Иванович, диктуйте, я все, как надо, напишу, — ласково сказала Полина, устраиваясь поближе к барону, — ничего не пропущу, ни строчки, ни буковки…

Когда Шуллер вернулся к библиотеке, то столкнулся с закрывавшей дверь Полиной.

— Ну, и как он? Жив?

— Да не просто жив. Вот! Письмо велел написать.

— Завещание? — вздрогнул Шуллер, забирая у нее свежий исписанный лист. — Так, так… Дорогой Владимир, немедленно прошу тебя оставить все дела и вернуться в поместье… Больше ничего?

— Ничего, — глядя ему прямо в глаза, сказала Полина.

— Ладно, письмо я приберу, а то, не ровен час, еще отправить решишь. Никуда не отлучайся, а я вернусь — скоро уже доктора должны привезти. Встретить надо.

* * *

Доктор Штерн, конечно, этим срочным вызовом был недоволен. Его приглашала к себе Мария Алексеевна Долгорукая. Просила стать свидетелем при помолвке своей дочери Лизаветы и Забалуева, что по местным понятиям — большая честь. И Штерн, разумеется, чувствовал себя польщенным. Он у многих уездных дворян принят был в доме в качестве семейного доктора, и поэтому степень доверия в таком деле, как свадьба, поднимала его авторитет в глазах окружающих еще выше.

Доктор пытался отговориться и обещал, что заедет к Корфам сразу после церемонии, но Анна умолила его, упросила, и, хотя не могла объяснить причин подобной срочности, что-то такое трогательное почудилось доктору в ее голосе, и он все-таки сдался. Наскоро собрав инструменты в небольшой саквояж, он проследовал за Анной.

По дороге доктор пытался расспросить девушку о подробностях их поездки с бароном в Петербург, но Анна все время сбивалась с рассказа. У нее странно тянуло под ложечкой. Анна поняла: управляющий что-то скрыл от нее, и это «что-то» могло оказаться ужасным. А она подчинилась ему и поехала в город, вместо того, чтобы броситься сразу к Ивану Ивановичу.

— Все, приехали, — объявил Никита, подгоняя коляску к крыльцу, где доктора уже ждал Карл Модестович.

— Спасибо, что приехали, доктор, — рассыпался он в благодарностях.

— Надеюсь, это ненадолго, — кивнул ему Штерн. — Я зван к Долгоруким и обещался быть к сроку.

— Скажите, где Иван Иванович, я хочу поговорить с ним, — вмешалась Анна.

— Не до тебя барину, потом придешь, — отстранил ее Шуллер. — Ему доктор сейчас нужнее.

— Вы меня обманули, — догадалась Анна. — Что с ним? Ему плохо?

— Иван Иванович заболел? — удивился доктор.

— Да, такая вот беда на наши головы, — горестно проговорил управляющий, беря Штерна под локоток. — Совсем плох Иван Иванович, очень плох… Не берег он себя, совсем не щадил.

— Что же вы сразу-то не сказали, — заспешил доктор.

— Его сиятельство в библиотеке, — Карл Модестович указал доктору дорогу.

— Благодарю вас, я знаю, — Штерн стремительно пошел по коридору.

Анна попыталась пойти следом, но Шуллер ее остановил.

— Куда это ты собралась? Сказал же — не до тебя там! — управляющий грубо схватил Анну за руку и стал выпроваживать ее на улицу.

— Да скажите же вы, что с ним?! Что случилось?! Пустите меня! — пыталась вырваться Анна.

— О бароне есть кому позаботиться. А ты ступай, займись своими делами.

— Пустите меня к нему!

— Да что же ты такая упрямая! — рассмеялся Шуллер, пытаясь обхватить Анну за талию. — Но должен признать, что ты краше становишься, когда злишься. Жаль, что я не барон. А то бы ты сейчас в мою спальню ломилась.

— А ну, не трогайте ее! — Никита бросился на управляющего.

— Ты кто такой, чтобы мне указывать?! Пошел вон отсюда! С тобой мы еще не закончили!

— Отпустите, говорю! — Никита занес руку над управляющим.

— Ты на кого руку поднял, холоп?!

Анна умоляюще посмотрела на Никиту, и тот отступил.

— Смотри у меня, Никита, — зло сказал Карл Модестович. — Еще раз на меня руку поднимешь — я ее отрублю!

— Что же это, Никитушка? — заплакала Анна.

Она села на крыльцо, Никита — рядом.

— Ничего, Аннушка, все выяснится, все будет хорошо, — успокаивал он ее.

Вскоре на крыльцо снова вышел доктор Штерн.

— Илья Петрович, — бросилась к нему Анна, — что с ним?

— У барона слабое сердце…

— Но он поправится?!

— Сожалею, — с соболезнованием в голосе сказал Штерн.

— Вы говорите так, будто уже все кончено, но он ведь жив!

— Я дал ему лекарство, но оно лишь приглушит боль. Простите, моя милая, но еще никто не придумал лекарства от старости.

— Как вы можете так говорить?! Он должен жить, слышите!

— Конечно, Анна, вы правы — сдаваться нельзя. И я, безусловно, сделаю все, что смогу. Но люди бессильны перед временем. Постарайтесь это понять и принять. Я велел Карлу Модестовичу аккуратно перенести барона в его спальню. А сам, пожалуй, пойду на кухню, распоряжусь насчет диеты для Ивана Ивановича. Прошу меня извинить!

— Спасибо вам, Илья Петрович!

— А вы ступайте к нему, он сейчас пришел в себя, звал вас, — доктор приподнял край шляпы и попросил Никиту проводить его на кухню.

Анна побежала к барону.

Полина, стоявшая на пороге комнаты, хотела ей помешать, но Корф увидел свою любимицу в полуоткрытую дверь и стал звать:

— Анна, Анна, подойди ко мне!

И Полина нехотя пропустила Анну к барону.

— Я рада видеть, что вам лучше, дядюшка! — Анна опустилась на колени перед кроватью, на которую уложили барона.

— Ты пришла, мне и получше, — старый Корф был бледен, глаза ввалились, говорил он с трудом. — Что ты так долго не шла?

— Карл Модестович задержал меня. Сказал, что вам не до меня.

— Обманщик он, хотя и немец… Я все спрашивал, где ты, и слышал в ответ, что ты занята… Аннушка, я хотел сказать тебе — вольная…

— Об этом после — главное, чтобы вы были здоровы.

— Я чувствую себя значительно лучше, — через силу улыбнулся барон. — Мне и надо только глоток бренди — встану на ноги и побегу.

— Вы еще и шутите, Иван Иванович!

— А что мне еще остается? Но ты меня не бросай, Аннушка!

— Я никогда вас не оставлю, — Анна прижалась щекой к руке старого барона, и он почувствовал, как слеза солено ущипнула кожу.

— Добрая ты моя, — ласково сказал Корф.

За дверью послышались голоса.

— Барин, — в дверь просунулась рыжеватая голова Полины, — прошу прощения, но к вам пришли! Говорят, по срочному делу.

— Но Ивану Ивановичу плохо! — Анна поднялась и направилась к двери.

В ту же минуту в комнату вошел Андрей Долгорукий.

— Андрей Петрович? Извините нас, но барон болен.

— Иван Иванович, Анна, — с порога поклонился Долгорукий. — Простите мое вторжение. Я бы никогда не явился к вам столь бесцеремонно… Но я привез из Петербурга новость, и, хоть она не самая хорошая, я поклялся и должен исполнить свое обещание.

— И ваша новость не может подождать?

— Нет, нет, Аннушка, — барон жестом подозвал Долгорукого к себе. — Раз уж Андрей спешил из Петербурга, я хочу выслушать его.

Долгорукий приблизился к барону и достал из внутреннего кармана плаща продолговатый кожаный футляр. Барон узнал его — в нем Владимир хранил свои боевые награды.

— Я обещал передать вам…

— Я знаю, что это, — кивнул барон. — Но, объясните, каким образом награды моего сына оказались у вас?

— Мне очень жаль, Иван Иванович, но Владимир арестован.

— Этого не может быть! — воскликнула Анна. — Это какая-то глупая ошибка!

— Увы, сударыня… — Долгорукий выдержал паузу, заметив, как побелело лицо барона. — Он дрался на дуэли. К счастью, никто не пострадал.

— Тогда почему он в тюрьме? — спросил барон.

— Он имел неосторожность вызвать на дуэль престолонаследника Александра.

— Что?! — с тихим криком приподнялся барон. — Он в своем уме?! Вызвать наследника на дуэль! Какая вопиющая, чудовищная глупость!..

— Дядюшка, я вас умоляю! Вам нельзя волноваться…

— Видите ли, поначалу он его просто не узнал. Дело было на маскараде…

— Не пытайся его оправдать, Андрей! — в голосе барона послышались нотки праведного гнева. — Он заслуживает тюрьмы!

— Иван Иванович! — попыталась смягчить его Анна. — Вы очень влиятельный человек, вас уважают при дворе. Чуть поправитесь — сразу же поедете в Петербург! Попросите аудиенции у Его Величества и уговорите его, чтобы он освободил Владимира!

— Да разве император прислушается ко мне, ведь речь идет о наследнике престола!

— Вы были соратником его брата. Неужели память об этом не смягчит его сердце?

— Аннушка, — барон снова откинулся на подушку. — Проводи Андрея. Я хочу подумать — слишком многое случилось сегодня…

Долгорукий еще раз поклонился барону и вместе с Анной вышел в коридор. До крыльца они разговаривали, не замечая, что за ними следит Полина и запоминает каждое, сказанное ими слово.

— Я вынужден проститься с вами. И не корите, что принес дурные вести — я не знаю, что ожидает Владимира, но уверен — отец имел право знать его судьбу.

— Не вините себя Андрей Петрович. Я рада, что барон узнал об этом именно от вас. Гораздо хуже, когда такие новости приносит чужой человек.

— Слава Богу, что Иван Иванович не останется наедине с печальными известиями. Ему очень повезло с воспитанницей. К слову, я слышал ваше выступление на том балу. У вас потрясающий талант! Помню, один мой друг был просто сражен вами.

— И кто же ваш друг?

— Князь Михаил Репнин…

— Вы, наверное, ошибаетесь, я не могла понравиться князю Репнину. У него уже есть дама сердца.

— У Михаила? Почему вы так думаете?

— Он хотел написать мне, но так и не сделал этого.

— Михаил не может вам написать. Его арестовали вместе с Владимиром. Он был секундантом цесаревича…

— Нет!

— Увы! Сожалею, что расстроил вас. Прощайте, Анна. И будьте счастливы.

Долгорукий поцеловал Анне руку, которая повисла безжизненно и безвольно, и вскочил в седло. Анна проводила его невидящим взглядом…

А тем временем Полина, воспользовавшись, что Анна вышла провожать Долгорукого, вернулась в комнату барона.

— Что ты здесь делаешь? — сурово спросил ее Корф.

— Зашла спросить, не надо ли чего? — Полина сделала вид, что проверяет лекарства на ночном столике. — Ой, кажется, это награды Владимира Ивановича? Он такой герой! Не случилось ли чего?

— Случилось. И раз уж ты здесь, помоги мне одеться. Я еду в Петербург.

— Но вы больны!

— Я должен ехать!

— Не надо вам ехать, Иван Иванович, — принялась уговаривать его Полина. — Вы человек немолодой, не очень здоровый. Ни к чему вам сейчас лишнее волнение. Увидите Владимира Иваныча в тюрьме, в кандалах, как какого-нибудь преступника — даже подумать страшно! А уж охранники в тюрьмах — вообще дьявольское отродье! Деньги воруют почем зря, да и над заключенными, говорят, измываются — дрожь берет. Мало кто такое пережить может. Большинство с ума сходит. А потом их на каторгу ссылают да вшами и личинками погаными кормят. До старости, говорят, немногие доживают… Что это вы, барин, никак опять сердце?

— Дышать не могу.. — захрипел барон. — Сердце… Лекарство! Дай мне лекарство!..

 

Глава 3

Неравный брак

— Ой, ой, ой, Андрей Платонович, счастлива видеть! Я так готовилась к вашему визиту! Как вы находите мое новое платье? — спрашивала Лиза намеренно тонким и писклявым голоском, озвучивая свою любимую фарфоровую куклу Машу, которую по случаю «ее предстоящей свадьбы» нарядили в лучшее платье.

— Чудесно, чудесно! — восторженно басила по-стариковски Татьяна, играя тряпичным Петрушкой-уродцем, который, по замыслу обоих восседавших на кровати кукловодов исполнял роль Забалуева.

— Чудесно то, что вы к нам пожаловали! — кукольная Маша размахивала руками и прыгала на шелковом покрывале от радости. — Я всю ночь мечтала вновь увидеть блеск ваших глаз!

— А что если он скажет: «Здравствуйте, Елизавета Петровна, позвольте вашу щечку!» — Петрушка игриво склонил носатую голову в красном колпаке.

— Целуйте, Андрей Платонович! Целуйте крепче! — Маша обеими ручками схватила Петрушку за горло и сжала его в неумеренном порыве.

— А вас не стошнит, Лизавета Петровна? — прохрипел Петрушка, отчаянно вертя задом и пытаясь вырваться из цепких объятий дорогой невестушки.

— Еще как стошнит! Но победа не дается без жертв! — Маша весело захлопала в растопыренные ладошки. Голова Петрушки поникла, нос провалился до талии. И вдруг кукла заговорила уже другим, нормальным, Лизиным голосом. — Скоро приедет Владимир и спасет меня от этого кошмара. А пока буду притворяться страстно влюбленной.

— А я бы не смогла притворяться, — в тон ей ответила враз посерьезневшая Татьяна. — Побоялась бы.

— Я боюсь только одного — вдруг Соня не выдержит и расскажет маменьке про мое письмо Ивану Ивановичу!

— Соня любит тебя!

— Соня еще маленькая, она и маму любит, я же вижу, как она разрывается на части! — горестно вздохнула Лиза и вдруг, лукаво посмотрев на Татьяну, добавила: — А знаешь, Забалуев ночью кладет в стакан с коньяком вставную челюсть!

— А куда же он на ночь кладет свою ногу? — поддержала игру Татьяна.

— А ногу… — задумалась Лиза.

— А ногу он кладет в чан с квашеной капустой, — с самым серьезным видом сообщила Татьяна. — Чтобы не скрипела!

— Что здесь за веселье?! — прервала их Долгорукая, по обыкновению широким жестом распахнув дверь в комнату дочери, и в просвет ловко прошмыгнула юркая Соня. — Довольно вам бездельничать! У тебя, Татьяна, что — дел мало? Ступай на двор или по дому посмотри, что запустила. А ты, Лизушка, — хватит лясы точить, садись вышивать наволочки для свадебного белья. Сундук с приданым стоит, а в нем только твои наряды. И не ленись — надеюсь, это отвлечет тебя, чтобы мысли крамольные про Владимира Корфа в голову не лезли! Да старайся так, чтобы Андрей Платонович оценил, какая ты у меня мастерица. И ведь полдня прошло, а ты еще ни одного стежка не сделала! О чем думаешь?

— Меня, маменька, как-то не вдохновляет голова, предназначенная для этой подушки!

— Это, милая моя, не тебе решать! И за упрямство я велю вынести сундук с твоими красивыми платьями. А наволочку, будь добра, вышей до вечера, порадуй своего жениха прилежностью! И чтобы из комнаты — ни ногой!

Объявив о своем решении, Долгорукая вышла, вытолкав впереди себя вяло сопротивляющуюся Татьяну. Эта дружба Марии Алексеевне никогда не нравилась. Дворовая девка должна знать свое место, а Татьяна больше времени проводила в комнатах ее дочерей, чем на поле или на кухне. Те и играли с ней, и секретничали, и на Святки гадали. Лиза от широты души обучила Татьяну читать и на фортепьянах отстукивать что-нибудь незатейливое. А Соню княгиня как-то застала за уроком живописи, который ее младшая дочь давала своей крепостной приятельнице. С тех пор Долгорукая сама следила за тем, чтобы ее девочки педагогикой впредь не занимались, а Татьяну собственноручно отхлестала по щекам, чтобы не возгордилась от доброты ее дочерей. Татьяна урок поняла и старалась слишком часто княгине в комнатах девочек не попадаться, но события последних дней снова сблизили Лизу и Соню с ней. Долгорукую это беспокоило — ее дочери были откровеннее и ближе с крепостной, чем с родной матерью.

Княгиня велела Татьяне взять со двора двух мужиков покрупнее и вынести из Лизиной комнаты сундук с платьями старшей дочки. Татьяна кивнула и побежала исполнять.

А Соня, наконец, решилась высунуться из своего убежища. Опасаясь гнева матушки, она всегда пряталась за шелковой ширмой, стоявшей у кровати сестры.

— Ненавижу это занятие! — воскликнула Лиза, отбрасывая в сторону шитье, едва княгиня закрыла за собой дверь. — Соня, прошу, придумай что-нибудь!

— Грех это — против воли маменьки…

— Грех — жить с ненавистным человеком и ненавидеть его всю жизнь! И барон Корф все молчит…

— Он приезжал к нам, — спокойно сказала Соня. — Недавно. У них с маменькой был шумный разговор, а потом Иван Иванович уехал.

— Как же так?! — вскочила Лиза. — Мне ведь нужно обязательно его увидеть! Он вернулся один, без Владимира?

— Владимира Ивановича я не видела…

— Соня, я должна срочно повстречаться с бароном и поговорить с ним! Мне надо выбраться из моего заключения!

— Тебе не удастся выйти из дома незамеченной.

— Нет, я выберусь из этого каземата! Я во что бы то ни стало найду выход! — Лиза покрутилась волчком, вновь окидывая взглядом комнату. — Окно! Можно бежать через окно:

— Высоко, — покачала головой Соня. — Ты разобьешься!

— А если сделать лестницу из простыней?

— Да где же ты возьмешь столько простыней? Сундук с приданым, и тот, ты же слышала, маменька велела вынести.

— Сундук? — Лиза с интересом посмотрела в дальний угол комнаты. — Кажется, у меня есть идея…

— Ой, Лиза, что ты задумала?! — всплеснула руками Соня.

— Можно, барышня? — Татьяна бочком втиснулась в комнату. — Я людей привела, чтобы сундук вынести.

— Зайди-ка сюда, Танечка, — поманила ее Лиза.

— А ругать меня не станут?

— Кто? Маменька давно ушла, а у меня к тебе дело. Иди сюда да дверь поплотнее прикрой. Вот что мы сделаем, — начала Лиза, посадив девушек на кровать, объяснять им свой план, как учительница на уроке. — Мы сейчас мои платья да белье из сундука за ширму перепрячем, а я сяду в сундук. Ты, Татьяна, проследишь, чтобы его вынесли подальше, откуда мне можно незаметно убежать из дома. А ты, Сонечка, будешь прикрывать меня, пока я к Корфам сбегаю и вернусь. Надо, чтобы маменька подольше не заходила в мою комнату.

— А как же наволочка? — испуганно спросила Соня.

— Я вышью, это нетрудно, — предложила Татьяна.

Она была известная мастерица и рукодельница.

— Страшно! — Соня вжала голову в плечи.

— Соня, — Лиза опустилась перед сестрой на колени, — мне так нужна твоя помощь! Ты должна мне помочь! Представь: у Андрея Платоновича есть младший брат, еще уродливее, чем он сам. И матушка заставит тебя выйти за него замуж! Что тогда?!

Соня, подумав, кивнула, и девушки тут же принялись исполнять задуманное. Когда Лиза уже сидела в сундуке, Татьяна велела мужикам вынести сундук в коридор. И вовремя — Долгорукая была тут как тут.

— Ты все еще здесь? — она метнула гневный взгляд на Татьяну. — А Лизавета где?

— Лизавета Петровна вышивает наволочку. Она поклялась ни с кем не говорить, пока не закончит.

— А я знала, что моя дочь умница! — обрадовалась Долгорукая и повернулась к мужикам. — Ну, что встали? Выносите!

Дворовые покряхтели, подняли сундук и понесли его в кладовую. Татьяна и Соня пошли следом.

— Господи, благослови ее! — горячо шептала Татьяна.

— Поверить не могу, что это мы сделали! Я чуть от страха не умерла! — так же тихо вторила ей Соня.

— В сундуке сидеть страшнее! Молодец, Лиза, ничего не боится!

— А что если маменька раскроет наш заговор? И зачем я это сделала?!

— Да вы это сделали потому, что верите в настоящую любовь! Как и я, как и Лизавета Петровна.

— В любовь-то я верю, — грустно покачала головой Соня, — а вот во Владимира Корфа — нет! Вдруг он ее больше не любит? Что, если она гонится за мечтой? Этим бегством она окажется обесчещена!

Когда мужики поставили сундук, куда им указали, и ушли, Татьяна попросила Соню постоять на страже и помогла Лизе выбраться. Лиза откашлялась — в сундуке было душно и сильно пахло лавандой. Потом она благодарно обняла Татьяну и потихоньку вышла из кладовой. Никем незамеченная, Лиза добежала до сада и скрылась за деревьями. Татьяна перекрестила ее и вернулась к Соне.

— Никого, — шепнула Соня.

— Хорошо, — кивнула ей Татьяна. — А теперь пошли матушку вашу отвлекать.

И вместе они вернулись в дом. Соня прямиком направилась в гостиную и сразу же припала к маменьке.

— Не заболела ли? — с подозрением спросила ее княгиня.

— Я рада за Лизу, маменька — хорошо, что она вас послушалась!

— Что-то я давно не видела тебя за мольбертом, Сонюшка, — быстро перевела тему разговора Долгорукая. — Ты часом не забросила занятия рисованием?

— Не забросила. Учитель меня хвалит, говорит, что я делаю успехи.

— Успехи — это хорошо! А, может, стоит нанять нового учителя — посерьезней? Или нет — может, лучше поехать тебе поучиться в Италию?

— Маменька, я даже не мечтаю об этом!

— А ты будь посмелее — хочешь в Италию?

— Очень хочу!

— Ах ты, моя дорогая! — Долгорукая приподняла голову Сони за подбородок. — Я похлопочу о твоей поездке, а ты сделай доброе дело для меня — присмотри за сестрицей. С кем она говорит, о чем думает, какие планы строит.

— Маменька! — вскричала Соня. — Вы просите меня шпионить за Лизой?!

— Да ты только представь себе, — гипнотизировала ее взглядом княгиня. — Отправим тебя в лучший пансион, возьмешь с собой кого-нибудь из прислуги… Ну, дружок, так что там Лиза затевает? Какие у нее дела с Корфами? Расскажи мне.

— Я, право, не знаю, маменька…

— А вот я знаю, что кто-то из нашего дома письмо доносное барону отправил, предупредить его хотел. Кто бы это мог быть, по-твоему? — Долгорукая не дала Соне ответить. — Знаешь, почему я хочу отправить тебя в Италию учиться живописи?

— Вы говорили прежде, что я талантлива…

— Конечно, дорогая моя, но это не все… — княгиня сделала многозначительную паузу. — Открою тебе секрет — на днях мне привиделся удивительный сон. Будто бы ты путешествуешь по Италии и встречаешь там молодого графа. Он красив, умен, богат — не то, что этот нищий Корф… А главное — влюбляется в тебя без памяти! И живете вы с ним в великолепном палаццо!

— Вам так и приснилось?

— Чистая правда! — Долгорукая увидела, что Сонечка разомлела, и глаза девочки наполнились слезами счастья. — Расскажи мне, милая, расскажи…

— Маменька! — разрыдалась Соня. — После того, как вы заперли Лизу и велели ей вышивать наволочку, она…

— Барыня, — в гостиную вбежала Татьяна. — Андрей Платоныч приехали. Просят принять его!

Соня словно очнулась и странным, потусторонним взглядом обратилась в сторону вошедшей Татьяны. Долгорукая нахмурилась — ей почти удалось одурманить свою простодушную малышку. Но ничего не поделаешь, хоть и некстати явился Забалуев, гость он по важности первый, а значит — дорогой.

— После продолжим, Сонечка, — княгиня нехотя поднялась с дивана. — Надо хорошо принять дорогого гостя. Татьяна, проси Андрея Платоновича, да шампанского принеси. А Лизе скажи — пусть тотчас спускается!..

— Маменька, — тихо спросила Соня, — можно, я за Лизой пойду?

— Умница ты моя, — расцвела Долгорукая. — Иди, иди, конечно.

Выйдя из гостиной вместе с Татьяной, Соня сразу ухватилась за рукав ее платья.

— Танечка, мне страшно! Почему Лиза так долго не возвращается?

— Путь-то не близкий, хотя через лес дорога короче кажется.

— Думаешь, барон согласится послать за Владимиром? Сладится все у них?

— Дай-то Бог!

— Господи, скорее бы она уже вернулась… — взмолилась Соня. — У меня уже голова кружится от волнения.

Сонечка побежала наверх охранять комнату сестры, а Татьяна позвала Забалуева пройти в гостиную.

— Ах, Андрей Платонович! — Долгорукая протянула Забалуеву руку для поцелуя. — Каким вы сегодня франтом смотритесь!

— Не каждый день помолвка, дорогая Мария Алексеевна! — Забалуев церемонно приложился к ее бархатистой коже. — Что Лиза? Готова?

— Не совсем, но вы не извольте тревожиться. Скоро отец Павел подъедет да доктор Штерн, чтобы все честь по чести, со свидетелем. А пока присаживайтесь. Отметим это событие по обычаю. Как день провели, что нового у вас?

— Вот хотел вам приобретение свое показать, — Забалуев достал из кармана сюртука изящную золотую бонбоньерку ручной работы. — Занятная штучка, я купил ее у цыган. Меня уверяли, что она из Индии.

— Должно быть, очень дорогая, — Долгорукая с интересом протянула руку за вещицей. — Позвольте посмотреть.

— Осторожно! — предупредил ее Забалуев. — Снаружи красива — смертельна внутри.

— Что же там?

— Говорят, внутри достаточно яда, чтобы свалить слона.

— Хорошо, что у нас нет слонов, — с напряжением улыбнулась Долгорукая, но взгляда от бонбоньерки не отвела.

— Вообще-то яд мне ни к чему, — поспешил с объяснениями Забалуев. — Мое внимание привлекла сама бутылочка.

— Мне до этого нет совершенно никакого дела, — с деланным равнодушием сказала княгиня и кивнула Татьяне, уже томившейся рядом с подносом, на котором стояли бокалы и ледяное ведерко с шампанским.

Забалуев подскочил, чтобы налить и самолично поднести шампанское Долгорукой — та благосклонно приняла из его рук бокал. Татьяна поставила поднос на фруктовый столик и удалилась — тише воды, ниже травы.

— За что выпьем? За счастье молодых? — Долгорукая оценивающе оглядела Забалуева с ног до головы.

— Лучше за вас. За достойную мать, воспитавшую такую дочь, за хозяйку дома и за очаровательную женщину. Сильную, умную, красивую…

— Поберегите комплименты для невесты, — кивнула довольная княгиня и отпила глоток.

— Если бы не знал, что Соня и Лиза — ваши дочери, — последовал ее примеру Забалуев, — подумал бы, что вы им сестра. Вы потрясающая женщина — и готовить всякие там разносолы да наливки мастерица, и дом на ваших руках, и с поместьем справляетесь. И все одна.

— Да что делать-то? Приходится. — Но теперь в вашем доме появится мужчина, который, надеюсь, будет достоин его хозяйки во всех отношениях, — без ложной скромности сказал Забалуев.

— Вы, Андрей Платонович, я слышала, на войне с французами проявили себя героем?

— В неравном бою был ранен, сударыня. В грудь! Семерых извергов заколол. Спасал честь девушки, невинного создания, оказавшегося в грязных руках супостатов.

— Вы — отважный человек! — глаза Долгорукой повлажнели.

— Ах, если бы вы постарше, а я помоложе, — захмелевшим голосом темпераментно проговорил Забалуев, — пал бы сейчас пред вами на колено и попросил бы руки вашей!

— А я бы согласилась! Вот только…

— Только что? — разгорячился Забалуев, впиваясь губами в ее кисть.

И в эту минуту влетела Соня.

— Ну, что там Лиза? — воскликнула Долгорукая, поспешно отнимая у Забалуева руку.

— Она неважно себя чувствует. Просила ее извинить и подождать, пока ей не станет лучше.

— А отчего же ей нездоровится? От вчерашних пирогов или от мысли о свадьбе?

— У нее лицо бледное, лежит и стонет!

— Скажи, чтобы спустилась немедля! И пусть принесет рукоделие! Хочу посмотреть да жениху показать.

Забалуев согласно закивал головой. Между делом он успел опрокинуть еще бокальчик, и теперь ему повсюду чудились летучие небесные младенцы.

— Соня, ты не расслышала меня? — Долгорукая повысила голос. — Что ты стоишь, как вкопанная? Ступай и позови сестру, и пусть принесет с собой рукоделие!

— Но она сказала, что еще полежит немного.

— Да уже весь дом на ногах, а она все лежит! Пойду-ка я сама поговорю с ней! — Долгорукая решительно встала, но Соня бросилась к матери и усадила обратно.

— Маменька, Лиза скоро встанет!

— Ой, Соня, сдается мне, что ты чего-то недоговариваешь. В чем дело? Почему я не должна идти? Говори!

— Маменька… — Соня умоляюще сложила руки перед грудью.

— Она вообще-то у себя? Или ее там нет? Может, сбежала?

— Как можно! Лиза всегда вас слушается!

— Соня, — раздраженно оборвала ее Долгорукая, — ты никогда не умела лгать. Где Лиза? Скажи по-хорошему!

— У себя… — обреченно прошептала Соня.

— Вот мы к ней сейчас и пойдем. Уж коли ей не встается, так и мы не лентяи — сами поднимемся.

— Барыня! — впопыхах вбежавшая Татьяна рухнула на колени перед Долгорукой. — Вот, примите, барышня велела передать.

— Что это? — княгиня приняла из ее рук бязевую наволочку и развернула ее. — Отличная работа! Очень хорошо. Никогда бы не поверила, что Лиза столь усидчива в вышивании. Взгляните, Андрей Платонович — для вас сделано.

— Чудесно! Чудесно! — воскликнул Забалуев, рассматривавший рисунок из-за плеча Долгорукой. — Очень поучительный сюжет — амур, и еще один амур.

— Это херувимы, — поправила всезнайка Соня.

— Матушка-барыня, Лизавета Петровна очень способная. Видать, в охотку пошло — все стежки клала, не отрывалась… От того и устала чуть-чуть.

— Только не твоих ли это рук дело? Если бы ты мне просто это вышивание показала, я бы точно решила — твоя работа.

— Спасибо, барыня! — принялась оправдываться Татьяна. — Так ведь это я Лизавету Петровну и научила. Вот эти стежки здесь видите? Это я ей показала. Ей так понравилось, что она полнаволочки таким способом и вышила.

— Научила, говоришь? А ну, покажи-ка руки!

— Зачем это, барыня? — испугалась Татьяна и спрятала руки за спину.

— Что?! На сенокос захотела?! А ну, покажи руки! Так я и знала! Все пальцы исколоты! Это твоя работа! Сговорились, да? Мать обмануть задумали, да?

— Маменька… маменька, да что вы, да как можно… — Соня повисла у матери на руке.

— Прочь с дороги! Ну, если ее там нет!.. — Долгорукая властным движением отстранила от себя Соню и стремительно направилась наверх в комнату Лизы.

— Маменька, ну отчего вы сердитесь? — бежала за ней вприпрыжку Соня. — Лиза работала весь день, чтобы вам угодить!

— Лиза работала, а у Таньки пальцы исколоты! — на ходу кричала Долгорукая.

— Барыня, так я тоже вышивала! Для себя! — доказывала семенившая следом за нею Татьяна.

— И к тебе сходим, голубушка, и с тобой разберемся! — Долгорукая с силой рванула на себя дверь в комнату Лизы. — Вот только к Лизавете загляну, и сразу пойдем. Лиза, ты спишь, что ли? Твой жених желает видеть тебя!

— Да-да, — подал голос Забалуев, на всякий случай державшийся в отдалении от не на шутку разошедшейся княгини.

— Мама! Неприлично постороннему мужчине заходить в спальню к девушке. Андрей Платонович еще не муж! И, если вы откроете дверь, маменька, Лиза все равно спрячется.

— Ничего, ей пора уже к постороннему глазу привыкать — замуж выходит!

— Маменька! Татьяне дурно сделалось! — вдруг всполошилась Соня.

Долгорукая оглянулась. Татьяна и впрямь медленно сползала по стенке — бледная, с обескровленными губами, руки — плетью. И в этот момент на шум из комнаты вышла Лиза.

— Матушка, что-то случилось? — она и впрямь выглядела неважно, дышала глубоко и прерывисто.

— Да вот пришла на тебя посмотреть, а то не дозовешься! — Долгорукая окинула дочь подозрительным взглядом.

— Вы же сами мне выходить не велели! И что такого ужасного может со мной произойти? Устала я немного, но сейчас, как видите, вполне здорова. Не стоило так беспокоиться.

— Вижу, что жива. Вижу, что здорова! Однако странно это…

— Не вижу, матушка, ничего странного. Неужели вы могли подумать, что я решилась на незаконное дело?

— От тебя всего можно ожидать.

— Таня, что с тобой? — заботливо спросила Лиза. — Почему у вас такие лица, или случилось чего?

— Это я хочу понять, что тут случилось. Почему они мне говорят, что ты больна, спишь, а ты одета, обута… Покажи-ка мне свои туфли!

— Туфли? — растерялась Лиза.

— Быстро!

Лиза выскользнула из туфель и подала их матери. Долгорукая резко перевернула их и внимательно осмотрела подошвы — ничего! Долгорукая закусила губу.

— Ладно, верю!

— А если бы не туфли, вы бы мне не поверили? Вы напрасно беспокоились, маменька, — спокойно сказала Лиза, — я все это время думала и пришла к выводу, что Андрей Платонович даже очень мил. Вы были правы — я выйду за него замуж.

— Уразумела? Вот и славно, — с легким недоумением кивнула Долгорукая. — А теперь спускайся вниз, мы ждем тебя, с минуту на минуту приедет отец Павел.

Долгорукая взяла под руку Забалуева, и они вместе стали спускаться в гостиную.

— Хорошо, что я догадалась переобуться! — воскликнула Лиза, когда они ушли.

— Скажи, у тебя получилось? — затормошила ее Соня.

— Мне не удалось увидеть барона — он болен, у него плохо с сердцем, не встает с постели, но я слышала, он велел вызвать Владимира. И Владимир обязательно приедет домой!

— А если у него сердце разболелось из-за твоего письма?

— Соня, все закончится наилучшим образом!

— Так вы не собираетесь выходить за Забалуева? — догадалась Татьяна.

— А ты поверила?! — рассмеялась Лиза. — Но это же просто замечательно!

— Простите, я ничего не понимаю!

— Танечка, милая, я буду во всем соглашаться с маменькой. И буду любезничать с этим старым дураком, готовиться к свадьбе, тянуть время. А потом вернется Владимир, мы поженимся, барон останется в своем имении, а я буду там хозяйкой — все, о чем печется маменька. Все будут довольны. Кроме господина Забалуева!

Татьяна недоверчиво покачала головой, Соня разулыбалась, но тоже как-то неуверенно. Одна только Лиза чувствовала себя победительницей.

В домашней церкви их уже ждал отец Павел. Он приехал один — от Корфов навестил его дворовый парнишка сообщить, что доктор Штерн вызван к старому барону, у которого неожиданно приключился сердечный приступ. Эту весть, особенно себя не выдавая, княгиня и Забалуев восприняли с радостью, обменявшись незаметными, но весьма многозначительными взглядами.

Дожидаясь невесты, отец Павел развлекал Долгорукую и Забалуева рассказами.

— А однажды я венчал подставного жениха! Жених проигрался в Баден-Бадене в рулетку и не имел никакой возможности вернуться домой. И чтобы оплатить его долги, ему срочно подобрали здесь богатую невесту. И вот представьте себе такой конфуз — под венцом стоял отец жениха. Бедный старик! Разменял восьмой десяток. У него уже дрожь во всех членах, ломота в пояснице! Он пыхтит, потеет рядом с молодухой. А деваться некуда!

— И что же дальше? — вяло поинтересовался озабоченный серьезностью момента Забалуев, время от времени нюхавший табачок.

— А потом жениха за невестины денежки выкупили, и пришлось мне опять ее перевенчивать. Вот такие чудеса еще творятся, прости Господи!

Когда Лиза в сопровождении Сони появилась на пороге, Долгорукая поспешила к дочери и подвела ее к аналою, где уже топтался Забалуев. Отец Павел зачитал им благословление, возложив персты свои на Библию, и торжественно призвал жениха вручить невесте помолвленное кольцо.

Забалуев тут же полез в карманчик сюртука за футлярчиком. Колечко показалось Долгорукой не новым, и она протянула руку снять кольцо с небольшим бриллиантом с безымянного пальца примерившей его Лизаветы.

— Специально на Лизушкин пальчик покупал, — попытался остановить ее Забалуев. — А на ваш палец, Мария Алексеевна, чай, не налезет!

— А вы поусердствуйте, Андрей Платонович! Не сочтите за труд! А уж пальчик-то мы потом переменим! — отмахнулась от него Долгорукая. — Вы бы лучше невесту поцеловали…

— Непременно! — Забалуев потянулся к Лизе, но чихнул. И так громко, со смаком, что Лиза брезгливо отшатнулась от него.

— Пардон, — засуетился с платком Забалуев, — табак больно забористый попался.

— Сонечка, — скривилась Долгорукая, — пригласи гостей в столовую. Там, поди, уже стол накрыли!

— За вами поцелуй, невестушка! И непременно в губки! Нежнейшим образом! — Забалуев послал Лизе воздушный поцелуй и вместе с отцом Павлом направился вслед за Соней застольничать.

— Поздравляю вас, Елизавета Петровна, с законной помолвкой, — княгиня нежно обняла дочь. — Да что же кольцо твое никак не снимается? Помогла бы мне, что стоишь как вкопанная?!

— Матушка, может, вам не стоит с ним расставаться?

— Может, и не стоит, только счастье дочери мне дороже… — Кольцо сорвалось, наконец, с ее пальца и, зазвенев по полу, покатилось куда-то. — Чуть палец не оторвала! Ищи его теперь!

Долгорукая наклонилась в поисках кольца.

— А ты слышала, что наш сосед барон Корф вернулся да тут же и заболел? — словно между делом спросила она Лизу.

— Барон Корф? — по возможности искреннее удивилась Лиза, тоже упорно занятая поисками колечка. — Как мило! Надеюсь, он быстро выздоровеет и скрасит наше общество.

— Говорят, у него какие-то проблемы с имением. Будто бы я пытаюсь отнять его у Корфов, — продолжала проверять Лизу Долгорукая. — Кто-то послал ему письмо с предупреждением… Явно кто-то из наших. Ты не знаешь, кто именно?

— Вот оно! — воскликнула Лиза, поднимая с пола кольцо. — Ох, маменька, очевидно, его носили по очереди все умершие жены Забалуева. Неужели он не мог заказать новое? А про письмо я понятия не имею.

— Верю, что ты говоришь правду.

Долгорукая внимательно посмотрела Лизе в глаза и направилась к выходу. Осторожно переведя дух, Лиза вышла за нею.

— Какая восхитительная картина! — вскричал раскрасневшийся от обильной еды и вина Забалуев, встречая Долгорукую и Лизу в столовой. — Два чудных ангела — мать и дочь! Мария Алексеевна, позвольте щечку Елизаветы Петровны!

— Вы Лизаньке почти муж, чего же каждый раз за разрешением к матери бегать? — притворно осердилась княгиня, усаживаясь к столу.

— Елизавета Петровна, вы звезда, вы осветили мой путь! Я наконец-то вижу близкое счастье, — Забалуев масляно облобызал Лизину щеку и слегка ущипнул ее чуть ниже талии.

— А вы, Андрей Платонович, напоминаете мне путника, бредущего по пустыне и на последнем вздохе наблюдающего мираж на закатном небосклоне, — витиевато, но нелюбезно ответила Лиза, тщательно протирая лицо платочком и покраснев от возмущения.

Забалуев шутки не понял, расцвел пуще прежнего и от полноты чувств едва не срыгнул. И потому, посильнее сглотнув рвущиеся наружу пищевые впечатления, быстро запил их большим фужером фирменного клюквенного морсу, икнул и лишь тогда поблагодарил Лизу за удачный комплимент.

— Вы такая любезная, Елизавета Петровна! И выражаетесь столь изящно!

— Когда она хочет, то бывает очень милой, — исподлобья пробуравив дочь взглядом, подтвердила Долгорукая.

— И невеста славная, и застолье богатое! — почти пропел отец Павел, с трудом поднимаясь из-за стола. — Но дела призывают меня и более не дают воспользоваться вашей щедростью и гостеприимством.

— Соня, детка, составь отцу Павлу компанию, — попросила княгиня, видя его трудности.

Батюшка с признательностью поклонился и перекрестил перед уходом сидевших за столом. Соня придержала отца Павла за локоток и пошла с ним рядом, не позволяя заплутать в высоких и немного мрачноватых коридорах особняка Долгоруких. На воздухе отец Павел продышался — он наблюдался у доктора Штерна по поводу слабости сердечной мышцы — и посвежел. И его только что казавшаяся болезненной одутловатость снова приобрела вид солидный и внушающий доверие. Отец Павел перестал опираться на Сонину сторону и степенно спустился с крыльца, распространяя вокруг себя флюиды благообразия. И Соня дрогнула. Она с силой схватилась за рукав рясы отца Павла, который вознамерился взобраться в свою двуколку. — Отец Павел, я бы хотела исповедаться!

— Дитя мое! — изумился отец Павел, снова ставя ногу на землю. — Ты же третьего дня была у меня! Неужели прегрешения столь юной особы зело многочисленны?

— Я согрешила! Я солгала матери!

Отец Павел жестом остановил ее и дал понять — говори тише.

— Батюшка, — детский голосок Сони задрожал настоящими слезами, — я обманула маменьку из жалости к сестре. И теперь эта ложь преследует меня.

— Зачем же ты это сделала, дитя мое? — отец Павел погладил Соню по голове.

— Вы же знаете! Маменька прочит Лизе в мужья Андрея Платоновича, а Лиза любит Владимира Корфа! Она не желает идти замуж ни за кого другого.

— Но я же сам соединил сегодня Андрея Платоновича и Лизу обетом скорого брака!

— Лиза обманула всех! Она просто тянет время, ждет, когда приедет Владимир, чтобы бежать с ним и обвенчаться! А я так хочу, чтобы она была счастлива! Вот и взяла грех на душу и не сказала маменьке об этом!

— Грех твой воистину велик, дитя мое, — разом протрезвел отец Павел.

Он нахмурился, пытаясь собраться с мыслями и решить, как же ему правильней поступить — вернуться к Долгорукой и открыть ей тайну или наставить девочку на путь истинный, и пусть сама обо всем доложит матери.

— Знаю, что мой грех велик, батюшка! Научите, как быть! — Соня доверчиво искала влажными глазами его взгляд.

— Вижу, что ты раскаялась, дитя мое, — отец Павел перекрестил девочку и по-отечески поцеловал в лоб. — Ступай к матушке своей, расскажи всю правду и впредь не лги ей никогда. Господь наш милостив, он простит тебя. И я прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святаго духа. Аминь.

Соня с благодарностью кивнула и вернулась в дом. Она хотела сразу во всем маменьке и повиниться, но потом подумала, что будет нечестно сделать это без ведома Лизы. Соня не хотела, чтобы сестра считала ее доносчицей. И поэтому решила прежде сообщить о своем решении Лизе.

Но в столовой ее не оказалось. Долгорукая с сидевшим по правую руку от нее Забалуевым что-то увлеченно обсуждали. Княгиня лишь на секунду оторвалась от беседы, сказав, что Лиза опять почувствовала себя неважно. И неудивительно, не каждый день в жизни девушки случаются обручения. Забалуев игриво подмигнул Соне и спросил, не желает ли она сладкого. Соня тут же надулась — она не маленькая, чтобы ее сахарком приманивали. Эти взрослые — такие глупые! Она и сама уйдет — видит, что им не до нее, и в дела ваши не полезет. Соня присела в книксен, подхватив в горсть подол платья, и выбежала из столовой.

— Лиза, я должна тебя предупредить, — решительно сказала она, войдя к сестре. — Я собираюсь рассказать маменьке правду о тебе и Корфах.

— Соня, ты с ума сошла!?

— Я не могу больше лгать!

— Не можешь лгать? — Лиза даже задохнулась от возмущения. — А, может быть, все дело в этой поездке в Италию, о которой маменька сейчас рассказывала нам? Конечно, она подкупила тебя, посулила исполнить твою заветную мечту, и ты предала меня!

— Да как ты смеешь! Ты плохая! Ты дурно думаешь обо мне!

— Это ты плохая — ты поступаешь дурно! Предательница!

— А ты… ты — мечтательница! Сидишь со своей книжкой, все стихи читаешь! А их другой человек написал, про свою любовь, а твоя любовь — сплошной вымысел и фантазии! И ты ради них маменьке врешь и меня учишь!

— Ах, вот так!..

— Да, так! — Соня вдруг схватила лежавшую на ночном столике сестры книжку стихов, когда-то подаренную Лизе и подписанную Владимиром. — Ненавижу! Все это ложь, обман! Все не правда!

— Не смей! — Лиза едва успела удержать сестру за подол платья — Соня пыталась бросить книгу в камин. — Отдай, это мое, верни немедленно!

Соня стала сопротивляться, и Лиза дернула ее за платье, повалив сестру на пол. Лиза пробовала вырвать у Сони книгу, Соня книгой отбивалась, девушки барахтались и катались по полу, точно дворовые мальчишки-задиры.

— Что же это, Господи! — всплеснула руками Татьяна, в этот момент заглянувшая в комнату Лизы.

Она тут же принялась разнимать сестер, которые увлеченно мутузили друг друга. Татьяна барской изнеженностью испорчена не была, и поэтому быстро распорядилась потасовкой, растащив барышень по разные стороны.

— Что затеяли-то?! А вдруг бы кто вошел и увидел? Вставайте немедленно да приведите себя в порядок! Маленькие вы, что ли?! Лизавета Петровна, вы же старшая, невеста почти, вы умнее себя вести могли бы!

— Не я первая начала! — огрызнулась Лиза.

— Сама виновата, ты мне чуть платье не порвала! — в тон ей ответила злая Соня.

— Посмотри, что ты сделала с книжкой! — не унималась Лиза.

— А меня не волнует твоя книжка!

— А меня не волнует твое платье!

— Барышни, — повысила голос Татьяна, — вы себя так даже в детстве не вели, и что же вы сейчас позволяете такое?!

— В детстве родная сестра меня не предавала, — воскликнула Лиза.

— В детстве мне не приходилось лгать за тебя! Грех на душу брать! — отбила удар Соня.

— Да вы же всегда врали маменьке, чтобы Лизу защитить, Софья Петровна, — напомнила Татьяна.

— В детстве!.. В детстве — это маленькая ложь, ничего серьезного. Теперь совсем другое дело.

— И что же и кому вы собираетесь рассказать?

— Я говорила с отцом Павлом. И он мне сказал, что ложь — это большой грех, особенно, если лжешь матери.

— И вы хотите…

— Я не могу больше скрывать от маменьки, что Лиза писала и ходила к Корфам.

— Да после этого маменька завтра же обвенчает меня с Забалуевым! И ты будешь спокойно смотреть на то, что твою сестру разлучили с любимым и выдали замуж за старика?!

— Любимый! Может быть, для тебя и любимый. А ты для него ничего не значишь! Ты душу свою подвергаешь искушению ради него, а он про тебя и думать забыл!

— Так, тихо! — прикрикнула на них Татьяна. — Вы это знаете наверняка, Софья Петровна?

— Ничего она не знает, просто завидует моей любви!

— Таня, — захлюпала носом Соня, — ну хотя бы ты объясни ей, что я права. Не собирается Владимир жениться на ней!

— Этого нам с вами, барышня, знать не дано. Это только сам Владимир Иванович может сказать, когда приедет.

— Танечка! Мне просто кажется, что он не вернется… А ведь такое может случиться, что тогда будет с Лизой? Мне даже помыслить об этом страшно!

— Думаешь, руки на себя наложу? — с недоброй иронией спросила Лиза.

— Ты же грозилась, что умрешь или в лес убежишь к цыганам!

— Елизавета Петровна! — переполошилась Татьяна. — Не допустите над собою греха!

— Таня, Соня, никуда я не собираюсь. Барон скоро пришлет Владимира, и все будет хорошо!

— Вот и славно! — улыбнулась Татьяна. — А теперь помиритесь и побыстрее!

— Прости меня, Лиза…

— И ты прости меня, Сонечка!

По всему было видно, что говорили они искренно, но Татьяна так и не поняла — передумала ли Соня говорить с матерью или осталась при своем намерении. Но пока сестры выглядели друг перед другом виноватыми, и она надеялась, что ближайшие часы поворота к худшему не будет.

— Утритесь, чтобы слез видно не было, — скомандовала довольная Татьяна, — и срочно вниз ступайте — Андрей Петрович приехали!

— Что же ты молчала?! — обрадовалась Лиза и выбежала из комнаты вслед за взвизгнувшей от счастья Соней.

Татьяна покачала головой и пошла их догонять.

— Андрюша! — Соня повисла на шее у брата, а Лиза со вздохом склонила голову ему на плечо, когда Андрей поднялся им навстречу из-за праздничного стола.

— Я должен поздравить тебя, Лиза? Я, не знал, что ты выходишь замуж за Андрея Платоновича.

— Это маменька придумала, но знай — я жду Владимира, — шепнула Лиза на ухо брату.

— Лиза, присядь, — Андрей мягко отстранил сестру от себя. — Мама, Лиза… Я ехал домой с тяжелым сердцем. Честно говоря, я хотел предостеречь тебя, Лиза, но маман оказалась и на сей раз дальновиднее. И, возможно, ты по-иному посмотришь на свой брак с Андреем Платоновичем, когда услышишь вести, которые я без радости вез тебе из Петербурга.

— О чем ты говоришь, Андрей?! — предчувствуя недоброе, Лиза медленно опустилась на стул.

— Владимир не вернется в имение.

— Нет!.. — вскричала Лиза. — Я же сообщила ему.

— Вот ты и выдала себя, дорогая, — злорадно проговорила Долгорукая. — Теперь я точно знаю, кому обязана этим подлым предательством! И уж точно розог тебе не избежать!

— Оставьте, маман, ваши угрозы! — прервал ее Андрей. — То, что я намерен сообщить Лизе — страшнее любого из придуманных вами наказаний.

— Неужели Владимир Иванович женился? — предположил Забалуев.

— Мне очень жаль, Лизонька, что я должен сказать тебе это, — Андрей взял руку сестры в свою и ласково сжал ее ладонь. — Владимир в тюрьме. И я опасаюсь, что обычными мерами этот инцидент не будет исчерпан.

— Я не боюсь жестокости наказания, которому он может быть подвергнут. Я пойду за ним на край света. Даже в Сибирь!

— А на это тебе придется испрашивать разрешение у мужа! — съязвила Долгорукая.

— Думаю, что это не понадобится. Владимир стрелялся на дуэли с наследником престола. Из-за женщины. Мне очень жаль!

Лиза стремительно поднялась со своего места и вышла. Соня бросилась за ней.

— Чему вы радуетесь, маман? — с негодованием спросил Андрей Долгорукую, засмеявшуюся довольным и безжалостным смехом.

— Я знала, что так и будет! Больше никто не встанет у меня на пути — имение Корфов станет моим!

— Мама! Что это еще за идея?

— Ничего особенного, Андрей Петрович, — подал голос Забалуев. — Батюшка вашего друга остался должен вашей семье солидную сумму, и поэтому имение их перейдет в самом ближайшем будущем в собственность Марии Алексеевны.

— А вы ничего не путаете?

— Я сделаю пристройку к дому — для прислуги! — мечтательно сказал Долгорукая.

— Может быть, лучше охотничий павильон? — поддержал княгиню Забалуев.

— Нет, охотничий павильон мы сделаем в парке. Правда, для этого придется вырубить любимую рощицу Ивана Ивановича. Но в имении нужно будет переделать решительно все!

— Что здесь творится, маменька? Что вы замышляете? Барон Корф — герой войны и благородный человек! Он наверняка выплатил долг. Это дело чести!

— Увы, нет ни одной бумаги, подтверждающей выплату долга. Стало быть, имение принадлежит нам!

— Мне неприятен этот разговор, и я прошу вас оставить семью Корфов в покое!

— Вы еще слишком неопытны, молодой человек, — надменно сказал Забалуев. — Нельзя пускать на ветер законное имущество! Я понимаю, молодой Корф — ваш друг, но друзья приходят и уходят, а имущество остается!

— Долг не выплачен, и земля теперь моя, — Долгорукая гневно стукнула кулаком по столу.

— Вижу, желание захватить имение Корфов овладело вами всерьез, — Андрей оставил светский тон и заговорил жестко, успев кое-что продумать. — Но позвольте вам напомнить, матушка, что хозяин в доме — я, и я имею полномочия помешать вашим планам.

— Я бы все же поостерегся употреблять слово «захват»! Поместье Корфов — ваша собственность по закону.

— Вот как раз законность этого утверждения и сомнительна для меня!

— Я хочу сделать объявление! — громко сказала Лиза, входя и прерывая их.

— Подожди, Лиза, — остановил ее брат. — Я не закончил с маменькой важный разговор. Для чего вам имение Корфов? Вы желаете его продать?

— Ни в коем случае! Там будут расти мои внуки.

— Какие внуки? — не понял Андрей.

— Дети Андрея Платоновича и Лизы!

— У Андрея Платоновича есть свое поместье. Он слывет состоятельным человеком!

— Прошу вас, выслушайте меня… — Лиза снова попыталась вмешаться в их спор.

— Я не понял, однако, вы желаете, чтобы я отказался оттого, что мне не принадлежит? — притворно удивлялся Забалуев.

— Имение Корфов обещано вам в приданое… — Андрей не успел закончить фразу.

— Выслушайте же меня, наконец! — закричала Лиза, и все взоры тотчас обратились к ней. — То, что я вам сейчас скажу, полностью изменит мою жизнь, и я хочу, чтобы вы понимали серьезность этого момента.

В столовой воцарилась тишина.

— Маменька! Я прошу у вас прощения за то, что не верила в искренность вашей заботы о моем будущем. Я солгала вам, я предала вас. Но больше этого не повторится — я не хочу впредь ни думать, ни слышать о Владимире Корфе! Я выйду замуж за Андрея Платоновича и так скоро, как вы скажете.

— Лиза! — растерялся Андрей.

— Вот и умница, доченька, — Долгорукая подошла к Лизе и обняла ее. — Я уверена, что ты будешь жить с Андреем Платоновичем душа в душу! Может быть, сразу и оговорим свадебное торжество? Кого из гостей ты хотела бы видеть у себя?

— Пригласим петербургский полусвет! — насмешливо поддел мать Долгорукий.

— Ты совершенно напрасно смеешься, Андрюша, — ничуть не обиделась княгиня. — Эта свадьба должна запомниться надолго! Я хочу, чтобы все было шикарно. Сделаем живые скульптуры! Всех крепостных детей нарядим амурчиками — дадим им в руки лук и стрелы!

— Уверен, что бы вы ни придумали, это будет интересно, — Андрей дал понять, что эта тема его не интересует. — Что же, Лиза, поздравляю, желаю тебе и твоему жениху только счастья.

Андрей церемонно откланялся. Лиза проводила его пустым взглядом и присела за стол рядом с подозвавшей ее матерью.

— А что вы планируете к столу? Свежую телятинку? — фантазировал Забалуев.

— Я приглашу французских поваров и итальянцев для фейерверков!

— Мария Алексеевна, это дорого встанет!

— Андрей Платонович, неужели по такому случаю вы будете экономить?

— Нет-нет, — заерзал Забалуев, — я просто имел в виду, а вдруг лес подпалим?

— Видишь, милая, — улыбнулась княгиня, — какого мужа я тебе нашла — на сто шагов вперед смотрит! Но не извольте волноваться, Андрей Платонович! Предоставьте все мне, а я уж такую свадьбу устрою — все запомнят!

— Оркестр можно пригласить военный, — не унимался Забалуев. — А как вы считаете, дорогая моя невестушка?

— Оставляю это на ваше усмотрение, матушка и Андрей Платонович! У вас такой тонкий вкус! — Лиза говорила без выражения и скрытого смысла. — Можно, я пойду к себе?

— Скажи мне еще раз, Лиза, — Долгорукая пристально посмотрела на дочь, — а ты не передумаешь?

Лиза молча покачала головой и, поклонившись, вышла из столовой.

— Сынок ваш, Мария Алексеевна, между нами и Корфами встанет! — тихо и уже совершенно серьезным тоном сказал Забалуев.

— Не встанет, — так же негромко ответила Долгорукая. — Уедет в Петербург и позабудет про нас.

— Вы уверены?

— Уверена. Андрея легко отвлечь. А вы когда к Корфам собираетесь?

— Пусть барон подождет. Чем больше он волнуется, тем проще будет с ним справиться. А теперь прощайте, несравненная Мария Алексеевна! Когда я вернусь, обещаю, имение Корфов будет вашим.

 

Глава 4

Возвращение

— Сердечные шумы, конечно, еще есть, но это возрастное. Похоже, нам удалось преодолеть кризис. Но у меня к вам, Иван Иванович, убедительная просьба — соблюдайте постельный режим и диету. Я еще раз заеду к вам позже, — доктор Штерн убрал в саквояж стетоскоп и ободряюще улыбнулся Анне. — А вы, дорогая, не оставляйте его своими заботами. Мне кажется, вы действуете на своего опекуна столь же эффективно, как и мои лекарства.

— Аннушка — единственная моя надежда, — кивнул барон.

— Но как же Владимир? — удивился доктор. — И почему вы до сих пор не послали за ним?

— Я бы не хотел касаться этой темы, — нахмурился Корф.

— Прошу прощения, если я невольно затронул больное место, — поспешил извиниться доктор Штерн, заметив, как легкая тень пробежала по лицу старого барона. — Мое дело — лечить больных, а не провоцировать ухудшение состояния их здоровья. Позвольте откланяться!

— Я провожу вас, Илья Петрович.

— Не стоит беспокойства, Анна Платоновна. Оставайтесь с Иваном Ивановичем, ваше присутствие здесь гораздо важнее. И не забывайте — бульончик и покой. Рецепт простой, но действенный. Всего вам доброго!

— Вот мне и полегчало, — Корф показал Анне, чтобы она приподняла его на подушках.

Анна хорошенько взбила и подложила барону под спину еще одну подушку — теперь он мог сидеть, словно в кресле. И по всему было видно — чувствовал себя отдохнувшим и уверенным.

— Что ты смотришь на меня, Аннушка, неужели я так плох?

— Наоборот, дядюшка, вы сегодня выглядите значительно лучше. Быть может, еще пару дней, и вам даже хватит сил доехать до Петербурга, чтобы похлопотать за Владимира.

— Может быть, может быть, — с сомнением проговорил Корф. — Главное, теперь ты свободна, моя девочка. Ты больше не крепостная. Я давно хотел это сделать, и, как говорят, нет худа без добра. Полина передала тебе вольную?

— О чем вы говорите, Иван Иванович?

— Я думал, что умираю, — барон с недоумением взглянул на нее, — тебя не оказалось рядом, а Полина… Она ведь отдала твою вольную?

— Полина, должно быть, просто не успела ее мне отдать, если все так и было.

— Было, было. Я сам ей сказал, где взять бумагу с алой ленточкой, — заволновался барон.

— Я обязательно заберу ее, — Анна испугалась, что, расстроившись, барон снова потревожит сердце.

— Обязательно, обязательно забери! Это мой долг перед тобой, и я хочу умереть спокойным. У меня осталось не так много здоровья, чтобы совершать новые подвиги.

— Вы не должны так говорить и думать. Вы должны жить! — горячо сказала Анна, все же думая, что болезнь как-то повлияла на рассудок барона. — Вы не беспомощны! Дядюшка, а ведь в свое время вы рассказывали, как вас на войне ранили, но все-таки превозмогали эту боль и сражались до конца, до победы. Вы и сейчас так можете! Вы такой же, каким были. Вы ничуть не изменились.

— На войне я еще не был так стар!

— А не вы ли мне говорили, что искусство жить — это умение радоваться каждому Божьему дню и преодолевать трудности вопреки всем невзгодам?

— Когда я говорил это тебе, я был другим — в расцвете лет и уверенным в своих силах.

— Вы говорили: и сильному человеку может быть страшно, но только он умеет преодолевать свой страх! Мне всегда хотелось стать похожей на вас, чтобы вам никогда не пришлось стыдиться за меня. Я всегда чувствовала себя вам дочерью, а не просто крепостной.

— Ты по-прежнему мне как дочь!

— Тогда почему сейчас вы готовы сдаться болезни?

— Все не так просто, Аннушка, — вздохнул барон, — слишком многое случилось сразу — происки Долгорукой, эта невозможная история с Владимиром…

— Но ведь правда — на вашей стороне! — воскликнула Анна. — Никто не посмеет отнять у вас имение! И Владимир Иванович вернется.

— Мне бы твою уверенность, милая…

— Иван Иванович, скажите мне, вы все еще хотите, чтобы я выступала на сцене?

— Это мое самое заветное желание!

— Тогда найдите в себе силы и станьте прежним бароном Корфом! Умоляю вас! Если вы лишитесь мужества, то откуда мне его взять?!

Барон растроганно улыбнулся Анне и хотел еще что-то сказать, как его внимание привлек шум за дверью.

— Ты не знаешь, что там случилось?

— Сейчас посмотрю, — Анна подошла к двери, но открыть ее не успела. В спальню барона Варвара втолкнула сопротивляющуюся и слегка растрепанную Полину.

— А, ну, иди, иди, змеюка подколодная! — грозно покрикивала на нее Варвара.

— Тише, тише! — Анна бросилась ее успокаивать. — Ивану Ивановичу нужен покой.

— Да какой тут покой, если Полина письмо важное украла! Я сама видела, как верховой из Петербурга приезжал!

— Варвара! — повысил голос барон. — Во-первых, будь любезна — не кричи, а, во-вторых, о каком письме ты говоришь?

— Может, это весточка от Владимира Ивановича? — предположила Анна.

— Да нет же! Это письмо из Дирекции Императорских театров. Вот оно — я его у Полины отобрала.

Варвара, все еще не выпуская из рук Полину, придвинулась к кровати барона и кивнула Анне, чтобы она забрала конверт из кармана ее передника. Анна достала письмо, прочитала надпись.

— Вам, дядюшка, от Его сиятельства князя Оболенского, — Анна подала конверт барону.

— Как ты посмела не передать его? — гневно спросил барон, приняв конверт из рук Анны.

— Я как раз и собиралась это сделать, но тут ворвалась Варвара и набросилась на меня! Я просто не успела…

— А вольную Анны? Тоже не успела отдать?

— Вольную? — прикинулась дурочкой Полина. — Какую вольную?

— Не помнишь? — рассердился барок. — Я же отдал ее тебе, когда думал, что умираю!

— Вы мне ничего не давали, — открестилась Полина. — Ах, да, вспомнила! Давали вы мне бумагу! Только это была не вольная, а список персонажей из «Ромео и Джульетты». Я сразу и не поняла, что это за документ такой. Не по-русски написано.

— Врешь! — голос барона задрожал. — Я, может быть, и болен, но сердцем, а не головой! А где долговая расписка Долгоруким? Ты и ее заодно украла?

— Помилуйте, барин! Знать не знаю, о чем вы!

— Не знаешь?! Не помнишь?! Так я дам тебе время вспомнить, голубушка. А чтобы думалось легче, освобождаю тебя от твоей работы.

— Благодетель! — Полина хотела броситься перед бароном на колени, но он остановил ее.

— Ты радоваться повремени, — брезгливо поморщился Корф. — Ступай к управляющему и скажи, что я велел тебя поставить на грязную работу — нужники чистить, помои выносить! Пока к тебе память не вернется.

— За что, батюшка?! — у Полины разом подкосились ноги.

— Проводи ее, Варвара, да проследи, чтобы она сразу к работе приступила.

— Простите, барин… — пыталась оправдаться Полина, но Варвара посильнее ухватила ее за руку и силком вытолкала из спальной барона.

— Какова, обманщица! — с возмущением сказал Корф и перевел взгляд на Анну. — Не тревожься, милая, у меня от этой сцены, похоже, бодрость появилась… А теперь давай с письмом ознакомимся.

Анна подала барону маленький нож для конвертов и очки для чтения.

— Так, — Корф ловко надрезал бумагу и достал письмо. — «Особенно, друг любезный Иван…» Это неважно… Вот главное: «Не могу забыть выступление вашей воспитанницы Анны. Она великолепна. Непременно хотел бы прослушать ее в ближайшие дни в Петербурге. Почему ты прятал ее…» И так далее, и так далее. Ты слышала? Сергей Степанович готов устроить тебе прослушивание в Петербурге. Ты должна ехать немедленно!

— Дядюшка, как же вы без меня?

— Ничего, я сильный, — улыбнулся Корф. — Не ты ли сама это сказала?

— Мне бы не хотелось уезжать от вас в такое время.

— За меня не беспокойся. Ты же видишь: я действительно пошел на поправку. Не сегодня-завтра займусь поместьем. Назначу встречу с Забалуевым по поводу долговой расписки. Он предводитель уездного дворянства, должен помочь. А твой успех станет для меня самой большой поддержкой. Жаль только, что не могу поехать с тобой. Но обещаю, что к возвращению будет тебе подарок — подготовлю для тебя вольную.

— Иван Иванович! — Анна бросилась целовать барону руку.

— Что ты, деточка! Ты лишь по недоразумению крепостная, и я не хозяин тебе. Лучше обними меня, как дочь. Так-то правильней, — барон украдкой смахнул слезу. — Сейчас беги к Никите — пусть готовит выезд, и тотчас же отправляйтесь в Петербург. А ко мне Варвару пришли — будет пока и поваром, и сиделкой.

Обрадованная Анна кинулась к себе. Поднявшись в свою комнату, она вдруг заметила, что дверь открыта, а у ее туалетного столика виднеется фигура управляющего.

— Что вы здесь делаете?

— Любопытствую твоими украшениями! — Шуллер обернулся и вызывающе посмотрел на Анну.

В его руке был раскрытый футляр с ожерельем, которое барон Корф дал Анне перед выступлением на балу.

— Я и не знал, что крепостные могут себе такое позволить, — Шуллер повертел футляр, наблюдая, как искрятся в свете солнца бриллианты.

— Это подарок барона, — Анна потянулась за футляром.

— Да? За какие такие заслуги? — управляющий быстро отдернул руку, в которой держал его.

— Вон отсюда! Если барон узнает, что вы…

— Барон? Да он языком пошевелить не в состоянии!

— Вы слишком торопитесь хоронить вашего хозяина, — твердо сказала Анна. — И, если вы сию же минуту не уберетесь отсюда, то будете иметь возможность убедиться в этом. Вон из моей комнаты! Слышите?!

— Хозяин? Это он тебе хозяин, и комната эта — не твоя. Здесь все принадлежит барону! А его скоро не станет. И тогда хозяином здесь всему буду я. И тебе тоже.

— Лучше смерть!

— Вот уж нет, этой радости я тебе не доставлю, — Карл Модестович швырнул футляр на туалетный столик. — Ты еще станешь молить меня о пощаде!

Когда дверь за управляющим закрылась, Анна без сил опустилась на стул рядом со столиком и раскрыла футляр. Ожерелье лежало на своем месте и ничуть не пострадало. Анна закрыла крышку и ласково провела по ней ладонью. Такой дорогой подарок, такой памятный…

Ей тут же пригрезилось, что дверь распахнулась, и в комнату вбежал запыхавшийся с дороги Репнин.

— Миша! — будто бы бросилась к нему Анна. — Как ты оказался здесь?

— Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда! Я спасу тебя от Карла Модестовича! Идем со мной! — в его голосе было столько нежности…

— Миша, но я… крепостная…

— Мне все равно! Я люблю тебя, Анна! А Модестовича убью, если он вздумает последовать за нами!

— Миша, ах, Миша…

— Миша? Какой Миша? — дошел до ее сознания встревоженный голос Никиты.

— Боже мой, Никита! — Анна очнулась и смутилась от неловкости.

— Аннушка, да что с тобой?

— А ты почему здесь?

— Я был на дворе и слышал, как страшно Модестович ругал тебя. Вот и поспешил сюда — вдруг он что натворил, этот супостат! Ты только скажи, я могу разобраться с ним — в жизнь больше к тебе не пристанет!

— Я не боюсь его, — уверенно сказала Анна, — и сейчас есть у меня дела поважнее. Иван Иванович отправляет меня в Петербург на прослушивание. Просил, чтобы ты карету запрягал и сопровождал меня в городской дом.

— Анна, а давай убежим!

— Убежим? Куда? Зачем?

— Эта поездка так кстати! Нас никто не хватится.

— Что ты такое говоришь, Никита?!

— Ты же сама все знаешь! Барон умирает, а Карл Модестович нас ненавидит. Представляешь, что он с тобой сделает, если барин умрет?

— Не говори так, Никита, барон поправится!

— Ты лучше послушай меня, Анечка, — Никита близко подошел к Анне и взял ее за руки. — Здесь тебе угрожает опасность! А если мы убежим, я о тебе позабочусь, я тебя никому в обиду не дам! Мы начнем новую жизнь! Где захочешь!

— Никита… — Анна попыталась уклониться от его поцелуя. — Нет, что ты… Нет, не надо! Прости меня Никита! Прости…

— Как скажешь, — Никита обиделся и отвернулся, бросил через плечо. — А карету я сейчас запрягу, собирайте вещички, Анна Платоновна. Сразу же и поедем.

Наскоро оглядевшись — не пропало ли чего после визита Шуллера, Анна сложила все необходимое в свой любимый чемодан и переоделась по-дорожному. Потом она спустилась к барону попрощаться. Варвара как раз закончила потчевать Корфа бульоном.

— Аннушка! Я так рад, что ты быстро управилась. Поезжай с Богом да возвращайся победительницей.

— Спасибо вам, Иван Иванович! — Анна подошла к постели барона и, склонившись, поцеловала Корфа в лоб. — Вы только дождитесь меня, а я уж для вас постараюсь.

— Готово все, барин, можно и ехать, — сообщил Никита, показавшись из-за двери. — Ваши вещи, Анна Платоновна, забирать можно?

Анна кивнула.

— Молодец, Никита, быстро управился, — поблагодарил его барон и снова обратился к Анне. — Ну, до встречи, мой дружок!

— До встречи, Иван Иванович! Надеюсь, все будет хорошо.

Варвара вышла ее проводить и дорогой решила попытать.

— Что это Никита на тебя так посмотрел? Что между вами случилось?

— Виновата я перед ним, Варвара. Привиделась мне одна встреча, а он не вовремя вошел да, похоже, решил, что это я к нему с такой сердечностью… Бежать предлагал.

— А ты о каком молодом барине думала?

— Откуда знаешь?

— Я все про тебя знаю! Ты едва в дом впорхнула, как я сразу увидела — влюбилась певунья наша.

— Не думала, что это так заметно, — смутилась Анна.

— А хорош ли он?

— Мы и виделись-то всего несколько раз. И пустое все это — он дворянин, и мы никогда не будем вместе.

— Почему — никогда? Он-то любит тебя?

— Откуда мне знать?

— Не отчаивайся, Аннушка, вот вернешься, даст тебе Иван Иванович вольную — и чем ты хуже дворянки? Ничем! И даже лучше в сто раз! Вот увидишь — ты самая счастливая будешь.

Проводив Анну, Варвара вернулась к барону.

— Скажи мне, Варвара, почему Полина задумала письмо Оболенского перехватить, как решилась? — спросил Корф, когда та принялась поправлять его постель.

— Вы бы отдохнули, барин, и так забот у вас — не по здоровью.

— Ты мне зубы не заговаривай, — нахмурился Корф. — Если я чего-то не вижу — просвети. Может, успею исправить, пока силы для этого чувствую.

— Не хотела бы я вас, барин, расстраивать. Но… — Варвара задумалась, словно собиралась с мыслями. — Аннушка никогда об этом сама не расскажет, она слишком добрая.

— Так в чем же дело?

— Полина нашу Аннушку ненавидит! Она сама актеркой хочет стать, вот и завидует Аннушке. И этот черт нерусский с нею заодно…

— Карл Модестович?

— Хозяином себя возомнил, Анне прохода не дает. А она у нас добрая, сердце чистое — сама к людям с добром, и от людей того ждет.

— Хозяином, говоришь? Да брось ты постель прибирать, — прикрикнул барон на Варвару. — Рассказывай по порядку, что тут у вас происходит, а то, чувствую, меня слишком долго не было.

— И то, правда, барин — долго, очень долго! Модестович чуть что — плеткой стегает. Днями вот Никиту едва не угробил! У него через всю спину — полосы. Модестович мог и насмерть забить — он не человек, а зверь лютый.

— Вот что, Варвара, вели ему тотчас явиться ко мне. И без разговоров!

Отправив Варвару, барон взял со столика у кровати пузырек с лекарством, что прописал ему доктор Штерн, и сделал большой глоток. Решил — пусть не по предписанию, но ему важнее, чтобы сердце не подвело. Разговор с управляющим мог получиться тяжелым. Корф уже давно подозревал Карла Модестовича в растратах и самоуправстве, но пока руки до него, любезного, не доходили, а, видимо, зря — назрело.

Шуллера ему рекомендовал как-то Забалуев — хвалил его за смышленость и порядочность, да и письма рекомендательные у того имелись весьма похвальные. Поначалу Карл Модестович ему приглянулся — за дело взялся серьезно и прытко. Корф тогда особенно был озабочен своим финансовым состоянием. Друг его, Петр Долгорукий, занял сумму на ремонт и обустройство петербургского дома. Да еще театр, его любимое детище, съедал немалые средства. Но то ли новый управляющий пришел в урожайный год, то и в самом деле он сумел хозяйство подогнать, только все постепенно наладилось, и через несколько лет барон вернул Долгорукому деньги по расписке, а через какое-то время и вовсе перестал интересоваться имением.

Наезжать — наезжал, спектакли в театре устраивал, но по книгам видел — записи управляющий делал вовремя, что продано, что куплено — все отмечал. И придраться, похоже, не к чему. А, может, и впрямь — просто было удобно, что все заботы на другие плечи переложил, тем более что Владимир вникать в дела хозяйственные не стремился. Сын все больше служил на передовых да крутился на столичных балах. За первое барон его хвалил, за второе — сердился. Он ведь и невесту ему уже оговорил — не насильно, не уродину. Лиза Долгорукая! О лучшей жене не мечтать молодому, благородному мужчине. И другой хозяюшки для имения барон себе не представлял, и не раз грезил, как, живя в Петербурге и сопутствуя блестящей карьере Анны, он будет душой отдыхать в их родовом имении среди внуков. Но Владимир дорогу домой позабыл и не похоже, чтобы обещанию, данному Лизе и ее отцу, оставался особенно верен.

— Итак, что скажешь? — сурово спросил барон, встречая вошедшего управляющего неласковым взглядом.

— Если вы о расписке, увольняйте Иван Иванович! По моей вине пропала — признаю.

— По твоей?

— Недоглядел, как есть недоглядел! Я уж и Григория пытал, да он отнекивается.

— А Григорий здесь при чем?

— Да я у него с некоторых пор сапоги новые увидел, откуда он их взял? Знать, продал расписку Долгорукой.

— Что за глупость! — рассердился барон. — Сапоги те я сам Григорию в прошлый приезд подарил, на день рождения. Ты мне вот лучше скажи — крепостных зачем бьешь? Анну обижаешь?

— Исправлюсь, — быстро покаялся Модестович. — Больше не буду, клянусь. А Анну барыней величать стану.

— Ты шута передо мной разыгрывать брось! Ты или будешь выполнять мои требования, или пойдешь к черту прямо сейчас!

— Не гневайтесь, Иван Иванович, вам волноваться не резон. Опять сердце прихватит.

— Ты о моем здоровье заботился бы раньше! И старался бы, чтобы в хозяйстве все складно шло, чтобы крестьяне мои всегда были сыты и веселы.

— А я и стараюсь…

— Узнаю, что ты виновен в краже документа — шкуру спущу! А пока за провинность твою отправляйся на конюшню, пусть тобой Никита покомандует. До моего особого распоряжения.

— Никитке, крепостному подчиняться? — задохнулся от злости управляющий. — Лучше увольте! Или я сам уйду!

— Аи уходи! Я тебе вслед рекомендацию напишу: управляющий — вор и скотина! — разгорячился барон.

— Не поспешили бы, Иван Иванович! — с угрозой проговорил Шуллер. — Сами знаете — как бы напиться не понадобилось из колодца, в который вы сейчас плюнуть изволили.

— Понадобится — мы колодец прочистим, а вот ты стойла чистить ступай, чтобы вспомнил, кто здесь хозяин!

Прогнав управляющего, барон велел подать обед и после решил отдохнуть. Спал он спокойно и видел счастливые сны: Анну в толпе обожающих ее поклонников, и себя — среди очаровательных малышей-погодков, двух девочек и двух мальчиков. А откуда-то свыше смотрела на это красивая, благородная женщина и благословляла их. «Незабвенная моя, как бы мне хотелось, чтобы ты была с нами рядом, тебя единственно и люблю всю жизнь!» — обратился к ней барон и проснулся.

Он чувствовал удивительную бодрость и желание развеяться. Впервые за это время барон сам встал с постели и оделся, потом он направился в библиотеку, где всегда стоял его любимый графинчик с бренди. Варвара, явившаяся проследить, выпил ли барин лекарство, в спальной Корфа не нашла и подняла страшный шум, переполошив всех слуг. Но вскоре один из них наткнулся на барона в библиотеке, и поиски сами собой прекратились.

Но старый Корф не успел еще и глотка сделать, как вошедший слуга объявил, что его срочно желает видеть господин Забалуев.

— Проси, — разрешил барон, весьма удивленный этим обстоятельством.

— Приветствую вас, сосед! — бодро сказал Забалуев, входя в библиотеку.

— Рад видеть вас, — кивнул Корф. — И простите, что принимаю по-домашнему, в халате, ибо не был о вашем визите заранее предупрежден. Присаживайтесь. Выпьете бренди?

— Благодарю, но я пью только вино!

— А я — только бренди! Впрочем, вино у меня тоже есть. Я попрошу, чтобы вам налили.

— Не стоит беспокойства. Я с удовольствием сделаю это сам, по-домашнему, — Забалуев взял со столика графинчик и принялся с интересом рассматривать его. — Прекрасная вещь и, наверное, дорогая?

— А вы прозвоните, слышите, звук? Это баварское стекло, рецепт изготовления которого утерян! Подарок покойного государя Александра Павловича!

— Позволю себе сделать предположение, что этот графин вы получили в знак восхищения перед вашими военными заслугами? И я, признаться, тоже бивал французишек! Помню, один против семерых схватился в горящем доме. Повезло, что трех упавшей балкой придавило! Но четверо были… Хорошо, что отделался легкой контузией. Простите, воспоминания нахлынули! Но какие были времена. Мы были молоды и храбры…

— И наивны — мы думали, что бессмертны.

— Мы, может быть, и не бессмертны, но и сейчас еще — о-го-го! — Забалуев поднял фужер с вином и, показав — за вас! — выпил его содержимое в один глоток.

— Должен признаться, что удивлен и вместе с тем обрадован вашим приходом, — кивнул ему Корф. — Я предполагал пригласить вас к себе, но через день-другой.

— Боюсь, что я знаю для чего. Княгиня Долгорукая утверждает, что вы не выплатили долг ее мужу…

— А вы действительно прекрасно осведомлены и, кажется, уже успели составить свое мнение.

— Посудите сами, Иван Иванович! Вы говорите одно, княгиня утверждает обратное, но единственным в этой истории документом владеет именно она. Мария Алексеевна предъявила мне вашу расписку, где вы собственноручно соглашаетесь оставить свое имение в качестве уплаты долга в случае его невозврата в означенные сроки. И, если вы не найдете письменного доказательства осуществленной выплаты, то ваше имение по договору переходит в собственность княгини. А она требует, чтобы вы покинули дом к концу этой недели!

— Сударь, у меня был документ, подтверждающий мои слова, но его выкрали!

— Я сожалею о потере документа, Иван Иванович. Однако поймите и вы меня. Я при ваших разговорах с князем не присутствовал, равно как и Мария Алексеевна. Но документы для того и придуманы, чтобы… Нет-нет, я понимаю, можно верить людям и на слово. Но в данном случае закон всецело на стороне Марии Алексеевны, а она хочет видеть документы, подтверждающие вашу правоту. Только и всего.

— Андрей Платонович, я же вам сказал — документ украден.

— Я, конечно, могу переговорить с княгиней, но есть обстоятельства, которые в какой-то степени препятствуют моей полной объективности в этом вопросе. Вы, должно быть, слышали, о нашей с Елизаветой Петровной помолвке? Признаюсь вам откровенно — княгиня намерена включить ваше поместье в приданое дочери.

— Что ж, поскольку вы — лицо заинтересованное, я полагаю, следует поручить посредничество в нашей тяжбе кому-то другому, — твердо сказал барон, давая понять, что разговор на этом окончен.

— Иван Иванович, я, однако, советую вам не терять времени попусту. Ведь у вас нет никаких доказательств того, что вы с покойным князем рассчитались. Другой посредник, боюсь, придет к тому же выводу, что и я.

— Я найду эти доказательства, или, по крайней мере, представлю свидетелей! И тогда вам придется переосмыслить ваши выводы. Будьте здесь завтра до полудня.

Забалуев пожал плечами и откланялся. Барон тут же позвонил в колокольчик и велел слуге позвать к нему управляющего. Карл Модестович пришел немедленно. На лице его застыло выражение несправедливой обиженности, и весь его облик словно говорил — предстаю перед вами, чист и невинен, аки агнец, и, за что был бит и унижен, мне неведомо. Барон сделал вид, что личину эту не заметил, и сразу приступил к делу.

— Я хотел бы знать, Карл Модестович, готовы ли вы искупить свою вину и вернуть себе мое расположение?

— Мечтаю, господин барон, — надменно кивнул управляющий.

— В таком случае я буду рад предоставить вам эту возможность.

— И что я должен сделать?

— Ты был свидетелем при подписании документа, подтверждающего выплату мною долга князю Долгорукому. Помнишь?

— Да, помню. Присутствовал.

— Поклянешься ли в том перед княгиней и Андреем Платоновичем Забалуевым?

— Вы обвинили меня в краже этого самого документа. А теперь хотите, чтобы я свидетельствовал в вашу пользу? Не странно ли это?

— Ты можешь доказать свою невиновность, а я перестану подозревать тебя в воровстве. И, если после всего ты пожелаешь уйти, то я выплачу тебе достаточное выходное пособие и напишу наилучшие рекомендации.

— Что же, — после некоторого раздумья сказал Шуллер. — Княгиня Мария Алексеевна думает, что все ее будут слушаться только потому, что она так желает. Но я честный человек, поверьте! И несправедливости не допущу.

— Вот и славно, а теперь ступай.

— На конюшню?

— Отправь кого-нибудь за доктором Штерном. Мне необходимо срочно переговорить с ним, — барон махнул рукой, отпуская управляющего, и тот удалился, затаив в усах недобрую улыбку.

Вот теперь-то они у меня все попляшут! — думал Карл Модестович. Долгорукая сама мне все денежки привезет, на коленях ползать будет — умолять, чтобы свидетелем не шел. Ишь, как оно — стал барону нужен, и про наказание тут же забылось. Карл Модестович — то, Карл Модестович — это! Без него — как без рук. Будет все по-моему! Будут у меня деньги!..

А Забалуев тем временем велел гнать к Долгорукой. Княгиня с дочерьми сидела в столовой и собирала приданое.

— Простых салфеток — пятьдесят восемь, вышитых — тридцать две, — считала Соня.

— Ножей серебряных — сорок восемь, а вилок с позолотою — сорок пять, — в тон ей без выражения говорила печальная Лиза.

— Куда же три вилки подевались? Никак, у нас домашний вор завелся. Глаз да глаз нужен во всем, особенно за Танькой за твоей!

— Маменька, Татьяна — честная девушка, она ни за что чужого не возьмет.

— Выйдешь за Андрея Платоновича, станешь хозяйкой в своем поместье — вот там сама и будешь про честность слуг рассуждать… Андрей Платонович?! Какими судьбами! Не случилось ли чего?

— Мне надо поговорить с вами, Мария Алексеевна. С глазу на глаз.

— Разговоры мне сейчас, конечно некстати — сами видите, к свадьбе готовимся. Но если дело серьезное… Или умер кто? — с понятной надеждой спросила Долгорукая.

— Никто не умер, Мария Алексеевна, однако одно важное дельце остается незавершенным. И в нем открылись непредвиденные обстоятельства, — Забалуев перешел на еле слышимый шепот, и по его тону княгиня поняла, что Забалуев не рисуется.

— Оставьте нас все! — строгим тоном приказала она, и, дождавшись, когда дочери уйдут, подозвала к себе Забалуева поближе. — Рассказывайте, Андрей Платонович. Что еще произошло?

— Боюсь, я принес вам дурное известие…

— Да не тяните вы! — подтолкнула Забалуева княгиня.

— Барон решил представить двоих свидетелей!

— Ох, напугали! — с облегчением рассмеялась Долгорукая. — Это новость не страшная. Два свидетеля! Да вы знаете, о ком речь?! Один — наш милейший доктор Штерн, а второй — управляющий Корфов. Я сама их подписи на расписке читала.

— И впрямь хорошо, — согласился Забалуев. — Доктор Штерн, я думаю, будет с нами солидарен — не захочет же он, право, терять практику в нашем уезде. А Карл Модестович…

— Им я займусь сама. Вы на который час снова встретиться с бароном договорились?..

Благословив Забалуева на разговор с доктором Штерном, княгиня кликнула Дмитрия.

— Скачи к Корфам. Привези ко мне этого разбойника Шуллера. Да так, чтобы барон не видел. И никто из его людей.

— Так ведь недавно пускать его не велели?

— Тогда не велела, сейчас велю по-другому. Чего разговорился-то? Делай, что сказано!

— А что, если не захочет Карл Модестович? Обиделся, небось, за грубое обращение.

— А ты ему скажи, что барыня денег обещала. И приедет, как миленький…

И то правда — этого визита Карл Модестович ждал. Он все рассчитал — не дала тогда Долгорукая денег, пожадничала, зато теперь выложит всю сумму сразу, тянуть не станет. Сейчас от его молчания и содействия зависело еще больше, чем прежде. И на радостях после разговора с бароном он направился к Полине — захотелось ласки и понимания.

Полина же, напротив, пребывала в отвратительном расположении духа. Она только что закончила работу на кухне под присмотром вредной Варвары и теперь отмывала свои нежные пальчики в охлажденном ромашковом отваре.

— Вы обещали мне, Карл Модестович, что я не буду знать тяжелой работы, — обиженно поджав губу, сказала Полина.

— Потерпи, душечка, — управляющий с наслаждением поцеловал ее в жилку на высокой и стройной шее. — С минуты на минуту я жду вестей от княгини, и все пойдет так, как я тебе обещал.

— С чего бы это она раскошелится, если до сих даже на порог вас пускать не хотела? — Полина капризно выгнулась, избегая так и сыпавшихся на нее поцелуев.

— А я придумал кое-что, — заверил ее Модестович. — Ну, не упрямься, авансируй, так сказать.

— Надоело мне тебя в долг принимать, — нахмурилась Полина. — Ты уж сколько тому назад говорил — новое платье куплю!

— Будет тебе платье и драгоценности, какие твоей Анне и не снились. Не упрямься, поцелуй меня, я скоро стану богатым.

— Вот, когда станешь, тогда и приходи, — Полина плеснула в лицо Модестовичу отварной воды с пальчиков.

Управляющий засмеялся, принимая это за игру, и снова потянулся к Полине. Но она ловко увернулась и при этом пребольно ударила Карла Модестовича по руке.

— Ты что же это творишь, Полька?! — крикнул на нее управляющий. — Ладно, приду потом, когда успокоишься.

— Только с деньгами приходи, — кивнула Полина. Модестович усмехнулся и отправился на конюшню, проверить, как поживает его любимый жеребец.

— Карл Модестович, — позвали его из темноты у стойла.

— Кто там? — управляющий схватился за плетку.

— Я это, Дмитрий, барыня велела вас привезти — рассчитаться желает…

* * *

Утром Полина решила навестить барона. У нее был свой план, и она хотела попытаться осуществить его. Дождавшись, пока Варвара пойдет к Корфу с завтраком, Полина заскочила на кухню и быстро налила чаю с лимоном. А потом, поставив чашку на поднос, направилась в библиотеку.

— Что? Кто здесь? — спросил барон, заметив фигуру, метнувшуюся навстречу ему от книжных шкафов.

— Это я, Полина. Вот принесла вам — здесь чай, сахар и лимон, все как вы любите.

— Поставь на стол и уходи, — равнодушно сказал Корф.

— Иван Иванович! Смею ли я сказать вам кое-что? — робко промолвила Полина.

— Говори, — смягчился барон.

— Я хочу извиниться перед вами и Анной. Я так виновата. Каюсь, завидовала ей. Обида грызла, покоя не давала.

— А насчет вольной повиниться не хочешь?

— Нет, поверьте: никакой вольной в руках не держала! Ужасно, что вы меня подозреваете в таком грехе! — залепетала Полина.

— Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Я напишу новую вольную. А тебя хвалю за раскаяние, — рассеянно сказал барон.

— Пожалуйста, позвольте мне помогать вам! Я готова абсолютно на все! Скажите только, что нужно сделать… — попросила Полина.

— Я подумаю, — отозвался Корф.

— Если Анна не успеет вернуться из Петербурга, я могу заменить ее в спектакле…

— Так вот за чем ты пришла! Неужели ты думала, что меня так легко обмануть?

— Я не думала…

— Думала, думала, — с раздражением прервал ее Корф. — Ступай прочь, негодная! И не показывайся мне больше на глаза!

Полина ушла, но настроение было испорчено. И все же барон пересилил себя и сел за стол в кабинете. Он решил как можно быстрее подготовить все документы — вольную для Анны, прошение на имя императора с просьбой помиловать сына, письмо для Владимира, завещание… Возможно, стоило подумать об изменении завещания — Владимир не успел жениться, детей у него нет, но пока от сына не было вестей, барон продолжал надеяться на лучшее.

Вскоре ему сообщили, что приехали Забалуев и Долгорукая. Барон вздохнул и велел провести гостей в библиотеку.

— Итак, барон, вот и мы, — вместе приветствия надменно сказала княгиня. — Где же ваши доказательства?

— Рад видеть вас, Мария Алексеевна в добром здравии и прекрасном настроении, — улыбнулся Корф ее заносчивости.

— Да-да, мы тоже приветствуем вас, Иван Иванович, — поспешил исправить положение осторожный Забалуев.

— Располагайтесь с комфортом, — Корф гостеприимным жестом пригласил вошедших присесть на диваны в библиотеке. — Я послал за доктором Штерном. Надеюсь, он будет с минуты на минуту.

— А другой свидетель на месте? — поинтересовался Забалуев, бросая жадный взгляд на столик для напитков.

— Куда же он денется? Сейчас подойдет.

— Я не могу тратить свое время на бессмысленное ожидание! Признайтесь же, наконец, барон, что вы не выплатили долг моему мужу, и разойдемся по-хорошему, — Долгорукая заняла платьем один из диванчиков и принялась вертеть головой, как будто высматривала, с какой стороны света подъедут эти самые свидетели.

— Я выплатил все до копейки! И сию минуту это докажу!

— Княгиня, барон, давайте остынем! Ссора ни к чему не приведет! И не лучше ли нам выпить? Я знаю, барон любит бренди, я балуюсь мозельским, а вы, княгиня?

— Я предпочитаю вишневую наливку. Она разжижает кровь и успокаивает нервы. Но у вас, вероятно, ее нет.

— Почему же? — улыбнулся барон. — Для вас Мария Алексеевна, авек гран плезир.

— Вот, вот. Тоже прекрасный графинчик. Ему лет сто, не меньше. Баварское стекло, секрет изготовления утерян, — Забалуев суетливо бросился наливать рюмочку для Долгорукой.

— Поместье будет моим, — холодно ответствовал та, — и графинчик тоже.

— Мне, кажется, вы слишком торопитесь, мадам, — твердо сказал барон. — А вот и мое первое доказательство! Скажи-ка, дорогой Карл Модестович, не был ли ты свидетелем при подписании документа, из которого явствовало, что мой долг князю Долгорукому выплачен был ему в полной мере?

— Никак нет, ваша светлость! Не присутствовал. И документа, о котором толковать изволите, не видел.

— Ты же был там! — побелел от негодования Корф. — Ты сам видел, как я выплатил долг Петру Михайловичу! Зачем же ты лжешь?

— Не думаю, что Карл Модестович стал бы лгать в присутствии столь уважаемых людей, — заметил Забалуев и ехидно добавил:

— А второй ваш свидетель тоже ничего не видел или мы не увидим его?

— Даже и не знаю, о чем вы говорите, Иван Иванович. Не помню я такого факта, — стоял на своем управляющий.

— Я тебя выгоню за эту подлую ложь! Вон из моего поместья!

— Позвольте, позвольте, Иван Иванович, — снова вмешался Забалуев. — Раз вы не вернули долг князю Долгорукому, это больше не ваше поместье. И распоряжаться судьбой управляющего теперь предстоит княгине Марии Алексеевне.

— Мне безразлично, скольких моих слуг вы подкупили! Я пока, слава Богу, в здравом уме. Мой долг Петру Михайловичу я выплатил полностью.

— Милый барон, — Долгорукая, наконец, соизволила повернуться в сторону Корфа, — у вас же нет ни одного документа и ни одного свидетеля, подтверждающих это.

— Да, да! — тут же поддакнул Забалуев.

— А у меня есть…

— Знаю, — прервал ее барон. — И что же вы мне предлагаете — с вещами на улицу?

— Совершенно верно. Так как, стало быть, имение принадлежит мне, я прошу вас его покинуть. И немедленно!

— Мой отец отсюда никуда не уедет!

Все разом оглянулись на этот возглас — в дверях стоял Владимир Корф, запыхавшийся, раздраженный и в штатском.

— Володя! Ты свободен?! — от избытка чувств барон даже пошатнулся.

Владимир бросился к отцу и успел поддержать его, усадил на диван.

— Потом расскажу, а сейчас… Сейчас есть дела поважнее. Итак, княгиня, — Владимир повернулся к Долгорукой, — вы вознамерились лишить нас имения?

— Я всего лишь говорю о законной передаче имущества в счет неуплаченного долга, — ничуть не смутившись, пояснила Долгорукая.

— Низкие поступки нередко прикрывают красивыми словами. Но управу можно найти и на них.

— Вы пытаетесь оскорбить меня, Владимир?!

— Ни в коей мере, — Владимир с иронией поклонился Долгорукой. — Просто пытаюсь установить истину. Насколько я понимаю, речь идет о довольно крупной сумме денег, княгиня. И я уверен, что в расходных книгах вашего мужа есть соответствующая запись.

— О чем вы говорите? Какие расходные книги? Это происходило сто лет назад!

— Нет, нет! — оживился барон. — Володя прав — столь крупную сделку обязательно зафиксировали в ваших расходных книгах. Тем более что ваш покойный супруг был весьма педантичен в этих вопросах.

— Потребуется потратить уйму времени, чтобы найти эти записи в архивах мужа, — Долгорукая как-то очень быстро засобиралась уйти. — То есть, я уверена, что никакой записи нет. Но не хотелось бы тратить время впустую. У меня полно хлопот со свадьбой…

— Тогда вам придется попросить господина Забалуева помочь вам. Иного выхода я не вижу. А пока вы не проверите расходные книги, имение остается за прежним хозяином. Я думаю, все присутствующие согласятся, что это будет справедливо, — Владимир снова поклонился княгине.

— Я все равно докажу, что я права! — зло бросила она, направляясь к выходу.

— А вы — не правы! — добавил Забалуев, удаляясь следом за ней.

— Ты победил! — барон радостно обнял сына. — Чем мне отблагодарить тебя?

— Боюсь, вам это будет очень дорого стоить. Я требую бутылку вина и хороший обед. В тюрьме не слишком разнообразный рацион.

— Конечно, я сейчас же велю накрывать, Вот только завершу одно недавно начатое дело, — барон обернулся к затихшему у стены Шуллеру. — Итак, Карл Модестович, я бы хотел обсудить с вами кое-какие цифры.

Управляющий только и мог, что кивнуть головой — еле-еле, почти незаметно.

— Сегодня утром я просматривал наши расходные книги. И столько интересного там почерпнул! Вот, к примеру, — ржа поела сорок пудов пшеницы. Что-то не припомню таких напастей…

— Я тут ни при чем, — залепетал управляющий.

— А вот еще любопытная запись. Породистых лошадей закуплено на две тысячи рублей. И где же эти чистокровные жеребцы? Крестьяне по сию пору пашут на своих полудохлых кобылах…

— Это уже не мелкое воровство, — недобрым тоном сказал Владимир.

— К сожалению, мелкое, мой мальчик. Мелкое — по сравнение с кражей расписки, которая подтверждала выплату мною долга князю Долгорукому.

— Иван Иванович, я ничего не крал! Да и не докажете!

— Умолкни! — прикрикнул на управляющего Владимир.

— Я не собираюсь ничего доказывать, и так ясно, кто и что украл. Ты уволен! Я еще сообщу исправнику о твоей роли в истории с недостачей и пропажей документов в поместье.

— Боюсь, вам придется об этом пожалеть! — прошипел управляющий, сочтя за благо поскорее убраться подальше от Владимира, который — и это было заметно — с большим трудом сдерживал желание ударить управляющего по его лисьей физиономии.

— Отец, он служит у вас много лет, неужели вы только теперь обнаружили за ним такие грехи? — Владимир проводил удаляющегося Модестовича выразительным взглядом.

— Кто без греха? — пожал плечами барон. — Все воруют, куда же без этого. Но красть в таких размерах! Каждый рубль, который он прикарманил, украден у Анны!

— Действительно, — вдруг озлился Владимир, — зачем думать о всякой чепухе — о поместье, о подлеце-управляющем, когда есть дела поважнее: как из любимой Аннушки сделать звезду Петербурга…

— Как ты смеешь говорить со мной в подобном тоне?!

— Смею! Потому что здесь дело не столько в Модестовиче, сколько в ней! Анна — вот кто настоящая змея, которую вы пригрели!

— Изволь отзываться о ней с уважением!

— Но когда вы начнете уважать меня? Я едва не лишился всего — и только потому, что вы забросили все дела из-за какой-то крепостной актерки!

— Оставь Анну в покое! Она ни в чем не виновата! Это ты опозорил фамилию Корфов, вызвав на дуэль престолонаследника. Наследника российского престола!!! Я на войне жизнью рисковал во имя государя! А ты задумал лишить жизни будущего императора!.. Володя, а где твой мундир?

— Я польщен, что вы, наконец, обратили на меня внимание, отец. Цена моей свободы — разжалование.

— Позор, Боже, какой позор… — барон снова почувствовал тяжесть в сердце.

— Я уже заплатил сполна за свой опрометчивый поступок, отец.

— Ты опозорил наше имя. Ты недостоин фамилии Корфов. И наследства недостоин…

— Что это значит, отец?

— Завтра же я позабочусь о том, чтобы Анне не пришлось беспокоиться о своем будущем, когда меня не станет.

— Не хотите ли вы сказать?..

— Я все завещаю Анне — вот мое решение.

 

Глава 5

Весь мир театр

И снился Полине чудесный сон.

— Есть не хочу, спать не могу, — в один голос стенали здоровенные Никита и Григорий, отказываясь от Варвариных разносолов.

— Бедные вы мои! — причитала над ними безутешная Варвара. — Все о ней горюете, соколики?! И у меня сердце не на месте. Как она там, в Петербурге, талантливая наша!

— Ей ни одна актриса в России в подметки не годится, — плакал от умиления Никита.

— Да что там, в России — во всем мире, — вторил ему Григорий.

— На всем белом свете, — утиралась передником Варвара.

— Хотя бы одним глазком увидать, как она играет роль Джульетты в Александрийском Императорском, — изводил себя Никита.

— Что ей теперь до нас — она такая знаменитая стала! — убивался Григорий.

— А не обо мне ли вы сейчас говорили? — сердечным тоном спросила Полина, бабочкой впархивая на кухню и повсюду распространяя аромат дорогих заграничных духов. — Никогда буду слишком знаменитой для вас, мои дорогие!

— Полина! Полечка! — загомонили разом мужики.

— Милая ты наша, — бросилась к ней на шею Варвара. — Ну, как там, в Петербурге? Я страсть, как люблю про балы слушать! Что князь Оболенский?

— Репетирует, и я ему условие поставила — откажусь от роли, если он перед премьерой не даст мне повидаться с друзьями.

— Родная ты наша! — снова заныли на пару Никита с Григорием.

— Солнышко мое! — расплылась в улыбке Варвара.

— Поленька! Когда же ты приехала? — на кухню медленно вплыл Карл Модестович и упал перед Полиной на колени. — Я скучал по тебе! Как столица?

— Петербург на том же месте. Император был на моем спектакле вчера вечером. Думаю, он хочет сделать меня своей любовницей.

— Батюшки Святы! — всплеснула руками Варвара, а Никита с Григорием так и просто рты поразевали.

— Глупый я, глупый! — схватился за голову управляющий. — Как я мог отпустить тебя от себя!

— А вы, Карл Модестович, как вижу, все по чужим углам скитаетесь. Так и не купили себе имение в Курляндии? — заботливо поинтересовалась Полина.

— Без тебя у меня ничего не получается, Поленька! Я — ничтожество без тебя, — рыдал Модестович, обнимая и целуя ее ноги.

— Кстати о ничтожествах, — вспомнила Полина. — Где Анна?

— Здесь я! — выскочила из-за печки замарашка Анна.

— Опять грязищу развела, тупица. Быстро убирай! — принялась ругать ее Варвара.

— Фуй, какая же она неопрятная, — брезгливо поморщился Модестович.

— А уж ленивая! — поддержал его Григорий.

— Не зря ее барин розгами стегает за плохую уборку, — закивал Никита.

— Что же вы так на бедную девочку накинулись? — участливым тоном остановила их Полина. — Не виновата она, что такой уродилась. А скажите — не она ли за меня в театре у барона играет?

— Уж лучше всю ночь кошачьи вопли слушать, чем ее пение, — отмахнулся Григорий.

— Да на ее выступление зрители все тухлые яйца извели, когда она стихотворение Жуковского читала, — пожаловался Никита.

— А разве не хотел барон освободить ее?

— У барина теперь один свет в окошке — ты, Полинушка, — улыбнулась Варвара. — О тебе все думки и стремления.

— Ах, — запечалилась убогая Анна, — никогда мне такой талантливой, как вы, не бывать!

— Запачкаешь, платье-то дорогое запачкаешь! — вскричала Варвара, видя, как растопили Анькины слезы сердобольную красавицу Полину, и она подошла к несчастной, чтобы ее пожалеть.

— Анна возьми, — протянула Полина Анне от щедрот своих одну ассигнацию. — Купи себе, что понравится.

— Благодетельница! — Анна кинулась руки ей целовать.

— Ангел! — умилились Варвара, Модестович да Никита с Григорием.

— Такова судьба, — многозначительным тоном изрекла Полина. — Кому-то всю жизнь суждено кухонные столы драить. И лишь избранные могут быть богатыми и знаменитыми…

— Полина, проснись, проснись, говорю, — раздался над ее ухом надтреснутый, глубокий женский голос.

— А?! Что?! — вскочила Полина с кровати, еще не в силах оторваться от волшебного видения.

— Если звала, то быстро говори — зачем, а то я тебя все добудиться не могла. Сон, что ли, больно сладкий?

— Сычиха! — обрадовалась Полина, наконец, разглядев ночную гостью. — А я тебя все ждала, ждала, да, видать, и заснула. А тебя никто не видел?

— Если и видели — молчать будут, боятся меня — вдруг сглаз да порчу наведу.

— А можешь? Настоящую?

— Заплати и увидишь.

— Об этом не беспокойся. Есть у меня враг, терзает, хуже зверя. Нет сил терпеть.

— Знаю, знаю твою беду, можешь имени не называть.

— Откуда знаешь?

— Прожила я на свете долго, людей насквозь вижу. А беда твоя обычная. Зависть тебя терзает. Чувство это черное, сожрет тебя…

— Не про меня разговор, — перебила ее Полина. — Сделай так, чтобы она маялась, как я маюсь. Чтобы она в сто раз сильнее моего страдала! Мне нужно сильное средство! Очень сильное!

— Эка, тебя распирает, — нахмурилась Сычиха. — А знаешь ли ты, девица, что сильное средство может и в могилу свести?

— Об этом и прошу тебя, бестолковщина! — взвилась Полина. — А я уж в обиде не оставлю! Заплачу, сколько скажешь!

— Нет, на смертельное заклятие ты меня не уговоришь. Поищи кого другого. Да и не пристало мне на старости лет под судом ходить!

— Тогда проваливай отсюда, ведьма старая! Нечего людям голову морочить! Всем расскажу, что ты никчемная колдунья!

— Да кто тебе поверит?

— Поверят, когда сама все сделаю! Когда сама порчу наведу!

— Ну, ну, девица, в добрый путь! В добрый путь, красавица! — рассмеялась Сычиха и исчезла, словно просто растворилась в воздухе.

Сон у Полины, как рукой сняло. Кто же думал, что Сычиха такой разборчивой окажется! Или Анька проклятая и ее околдовала, вот только когда успела-то? Но ничего, я и сама все могу, — подумала Полина и тайком на кухню побежала, прихватив из комнаты заветный мешочек с травами, которые у старой цыганки на перчатки шелковые — подарок Модестовича — выменяла.

Варвара, судя по всему, уже давно встала — печку развела, да, видимо, сама вышла куда-то. И Полина тут же бросилась к плите, наплескав воды в горшочек и высыпав в него цыганское зелье.

Отвар уже загустел и остывал на столе перелитым в большую металлическую кружку, когда Полина спиной почувствовала чье-то присутствие. Она вздрогнула и схватилась за кочергу.

— Ты чего, Полюшка, уже и своих не узнаешь?

— Фу, черт! Карл Модестович! Напугал-то зачем? — Полина опустила кочергу и схватилась за сердце — оно так и рвалось из груди.

— Тебя искал. Проститься хотел.

— Как проститься? — растерялась Полина. — Обещали золотые горы, а теперь бросаете меня здесь, бежите…

— Дело приняло другой оборот. Возращение молодого Корфа все изменило.

— А я думала, вы никого не боитесь.

— Я и не боюсь. Но он слишком хитер, чтобы его обмануть, и слишком здоров, чтобы его извести! Он непременно докажет, что барон вернул деньги Долгорукому, и все! Понимаешь? Все! Всему конец! К тому же старик уже обнаружил недостачу. Нет, бежать мне надо.

— Вас, значит, и в тюрьму посадить могут?

— Могут и в тюрьму. Старый барон уже грозил исправнику на меня донести!

— Плохо дело, — упавшим голосом прошептала Полина.

— Хуже некуда. Напрасно я доверял Долгорукой. Ей-то что? Уехала к себе в поместье чаи гонять с Забалуевым. И нет ей до того никакого дела — в тюрьму меня упекут или вздернут…

— Вас, значит, в тюрьму, а я здесь одна останусь, с помоями возиться? — вскинулась Полина. — И Анна спокойненько главные роли будет играть да в Петербург разъезжать?!

— Надоело мне слушать про Анну! Я говорю о серьезных вещах!..

— Что это вы делаете на кухне? — с порога закричала на них неожиданно вернувшаяся Варвара. — Марш отсюда, и побыстрее! От вашего духа еда протухнет! Чего стоишь? Глухой, что ли?

— Ой, Варвара, смотри, договоришься ты у меня! — пригрозил Карл Модестович кухарке, напиравшей на него грудью.

— Сейчас сознание от страха потеряю, и лицо вашего высокоблагородия кипяточком ошпарю! — издеваясь, заявила Варвара.

— Идиотка! — попятился управляющий, едва не придавив Полину, быстро прибиравшую со стола кружку с отваром.

— А командовать тебе уж больше не придется! Знаем мы про барское распоряжение! — продолжала Варвара.

И пока она препиралась с немцем, Полина побежала в комнату Анны. Сделав задуманное, она выглянула в окно — тихо ли на дворе, и вдруг увидела подъезжавшую карету с Никитой на облучке.

— Вернулась? Что-то быстро. Никак все в столице сорвалось, — обрадовалась Полина. — Вот я тебя сейчас встречу!

Анна и шагу еще ступить по дому не успела, как столкнулась со злорадно улыбающейся Полиной.

— Что так обратно поторопилась? Или провалилась в театре?

— Не до тебя мне сейчас, Полина, устала я с дороги, отдохнуть хочу, — Анна попыталась обойти ее.

— Я слыхала, барин совсем плох. Помрет, стало быть, скоро.

— Типун тебе на язык!

— Все там будем когда-нибудь. То-то твоя жизнь изменится, когда старый барон отойдет!

— А тебе не кажется, что твоя жизнь тоже может измениться, когда барон поправится? — уходя, бросила Анна.

— Мечтай, мечтай, — прошипела ей в спину Полина. — Будет тебе и театр, и светопреставление. Только бы подействовало!..

Но и в комнате не было Анне покоя — не успела она войти, как тут же в дверь просочился вездесущий Модестович.

— Я надеюсь, вы не очень устали по дороге из Петербурга в наши удаленные пенаты? — гадким тоном произнес он, по-кошачьи приближаясь к Анне.

— Карл Модестович, что вам здесь нужно?

— А дверь чего не заперла, раз не ждала никого?

— Немедленно уходите отсюда! — громким шепотом сказала Анна, боясь потревожить домашних.

— Ух, ты, глазищи какие! Попалась, так не дрожи!

— Я закричу!

— Кричи! У барона сердце слабое — его сейчас же и прихватит. Буду тебе благодарен. — Модестович схватил Анну в объятья.

— Если вы посмеете ко мне притронуться, Иван Иванович вас убьет. Пустите меня! — негромко взмолилась Анна.

— Отпущу, когда наскучишь! Так что будь-ка ты умницей, — управляющий прижал Анну к столу и стал целовать в шею.

Анна, сопротивляясь, нащупала рукой на столе бронзовую статуэтку Дианы-охотницы — подарок барона, и, что есть силы, ударила ею Модестовича по голове.

— Ах, ты, дрянь мерзкая! — управляющий занес руку для ответного удара, но тут ощутил, как кровь струйкой стекает по виску. — Вот ты как?! Тогда получай!

Модестович смел со стола все предметы, под руку ему попалась ваза с цветами. Управляющий схватил их, вознамерившись отхлестать букетом Анну по лицу, и вдруг почувствовал дурман и тошноту. Его закачало.

— Воздуху мне, воздуху… — Модестович, шатаясь, стал искать выхода. Анна бросилась ему помогать. — Отойди от меня, девка, убийца!

Оторопевшая Анна с ужасом смотрела, как управляющий, держась за стену, выбирается из ее комнаты. Господи, да не убила ли я его на самом деле! — перепугалась она и в отчаянии опустилась на стул.

А Модестовича, буквально кубарем скатившегося по лестнице, подобрала все та же Полина, неугомонно следившая в доме за всем и вся.

— Что это с вами, Карл Модестович? Вы никак пьяны! Да это же букет! — ужаснулась она, подбегая к управляющему и разглядев у него в руках букет из комнаты Анны.

— А? Что? — Карл Модестович непонимающе взглянул на Полину и рухнул на пол.

— Боже мой, какой идиот! Карл Модестович… Карл Модестович… да вставайте же вы! Вставайте! — Полина принялась его поднимать. — Я вам сейчас водички свеженькой принесу.

— Боже мой! Что это было? Я как будто в обморок падал… — бормотал управляющий и время от времени встряхивал головой, словно пытаясь убедиться, что она все еще у него плечах.

— Лишились чувств, как кисейная барышня! — причитала Полина, подхватывая его под руки. — Идемте отсюда скорее, вставайте! Я вас к себе отведу, отлежитесь. Что вам сейчас по дому шастать, еще неровен час — барон увидит да поймет, что вы к Анне ходили.

— Голова раскалывается…

— Нечего было чужие цветы из чужих комнат таскать! — Полина вырвала букет из онемевших и скрюченных, словно замороженных пальцев управляющего.

— Цветы, а при чем тут цветы?! — снова непонимающе замотал головой Карл Модестович.

— При том, что нанюхались вы моего подарка Аннушке!

— А разве вы с ней такие подруги, что ты цветы ей носишь?

— Заладили — цветы, цветы… Надо было — вот и поставила! У вас, Карл Модестович, голова не тем занята! Подумайте лучше — что будет, когда барон поправится? Как выкручиваться-то станем?

— Не поправится! Ты же сама его видела. Губы синие, лицо белое. Умрет, — убежденно сказал управляющий. — И очень скоро!

— Карл Модестович, вы в Бога верите?

— Верю.

— Тогда молитесь, чтобы он действительно помер!..

* * *

— Лиза, я бы хотел поговорить с тобой наедине.

Лиза отчужденно посмотрела на брата, вошедшего в ее комнату, и покорно отложила свое занятье. Она перебирала вещи из наследного сундука — то, что должно было отойти ей после свадьбы от бабушки.

— Когда ты говорила Андрею Платоновичу, что выйдешь за него, я не услышал радости в твоем голосе.

— А чему радоваться, Андрей? Беда это моя, а не радость!.. Владимир разлюбил меня. Ты сказал, что он дрался на дуэли за честь другой женщины. Я-то мечтала, что мы всю жизнь будем вместе, что меня будут звать — Елизавета Петровна Корф. А теперь я стану Елизаветой Забалуевой!

— Андрей Платонович тебя любит… — скорее спросил, чем сказал Долгорукий.

— Я согласилась на этот брак, и будь что будет.

— Время лечит, Лизанька. Одни мечты сбываются, другие — нет. Выйдешь замуж, начнется совсем другая жизнь. И появятся другие мечты. Вот увидишь — ты снова научишься любить.

— Ты думаешь, можно научиться любить Забалуева?

— А ты взгляни на него непредвзято. Может быть, ты найдешь в нем достоинства, которых раньше не замечала. Конечно, этот брак не столь идеальный и романтичный, как ты мечтала, но…

— Андрюша! — Лиза подняла на брата глаза, полные слез. — Нельзя ли отложить свадьбу хотя бы ненадолго? Мне так тяжело сейчас!

— Я обязательно поговорю с маман, — растроганным тоном пообещал Андрей. — Я постараюсь убедить ее перенести свадьбу до лучших времен. Когда ты будешь готова.

— Спасибо! Ты единственный человек на всем белом свете, который меня понимает!

Андрей почувствовал прилив сентиментальности и нежно обнял сестру. В эту минуту она показалась ему такой беспомощной и несчастной.

— Я тотчас же пойду к маман, я сделаю все, что в моих силах!..

А Долгорукая тем временем опять совещалась в гостиной с Забалуевым. Андрей Платонович в свое имение уже почти не уезжал — он стал неотъемлемой частью домашнего интерьера Долгоруких и тенью княгини. И она была ему благодарна. После разговора с Корфами дело стало приобретать опасный оборот и требовало постоянного внимания и обсуждения стратегии и планов.

— Принесла его нелегкая! — шипела Мария Алексеевна по адресу младшего Корфа.

— Книги, Мария Алексеевна, — подпевал ей Забалуев. — Нужно срочно уладить вопрос с расходными книгами. А что, действительно, у вашего мужа в них может быть запись о выплате долга?

— Да, уж Петр Михайлович был педант, — покусывая губку, подтвердила княгиня. — Все записывал — мелочь какую-нибудь на шпильки девчонкам возьму, и ту запишет. Шагу нельзя было ступить, чтобы не занес в свои ненавистные реестры.

— Согласитесь, редкое качество для русского помещика, — оценил Забалуев.

— А хорошего-то что? Пользы-то что? Наживали, наживали добро на зависть соседям. А тратить — все экономили, экономили!.. Уж на вас одна надежда, Андрей Платонович — что вы на Лизе не будете экономить, как мой муженек на мне, — притворно всплакнула Долгорукая.

— Мария Алексеевна, дорогая! — возгорелся Забалуев. — Все брошу к ее ногам, если понадобится — лишь бы Лизанька была счастлива. Одного только боюсь… Вот мы завтра к Корфам на спектакль приглашены. Елизавета Петровна увидит, что Владимир на свободе. Как бы ее чувства к нему не вернулись с новой силой…

— Андрей Платонович, я уверена, что вы что-нибудь придумаете. Меня совершенно другое занимает — с книгами-то что делать?

— Да, вырвать к чертовой матери страницу эту проклятую! И дело с концом! С регистрационной книгой ведь так поступили. И ничего — сошло с рук.

— Говорю же вам, что муж был педант. Все записано в расходной книге по числам и страницы пронумерованы.

— А вот на это хитрость уже есть, старинная, народная… — Забалуев не успел закончить фразу — в гостиную решительным шагом вошел Андрей.

— Маман, есть серьезные причины отложить свадьбу.

— Отложить свадьбу? С какой стати?!

— Я сейчас говорил с Лизой, и я очень беспокоюсь за нее. Все произошедшее стало для сестры большим потрясением. И я полагаю, мы должны уважать ее чувства. Лизе нужно время, чтобы смириться с тем, что Владимир никогда не станет ее мужем.

— А я предполагаю, что со свадьбой, наоборот, следует поторопиться, — вмешался Забалуев.

— Отчего же?

— Елизавете Петровне вредно надолго погружаться в грустные мысли и воспоминания — возникнет опасность, что она никогда больше не сможет испытать счастья.

— Лечит только время… — возразил Андрей.

— Глупости! Со временем переживания не уходят, а боль лишь усиливается. Поверьте, я желаю Елизавете Петровне счастья и не позволю ей мучаться в одиночестве! Я ее такой любовью окружу, вы представить себе не можете!

— И вы готовы поклясться, что сделаете ее счастливой? — с сомнением спросил Андрей.

— Естественно, клянусь! Однако, Андрей Петрович, если вы полагаете, что я — неподходящая партия для вашей сестрицы, я, конечно, уйду в сторону…

— Нет! — вскричала Долгорукая.

— Мария Алексеевна, — остановил ее Забалуев, — решение должен принять ваш сын.

— Хорошо, — кивнул Андрей, — пусть будет так. Вы женитесь на Лизе, но о дате свадьбы я скажу сам. И еще одно… Маман, я слышал, вы собираетесь к барону на спектакль? Насколько я понимаю, у вас сейчас с ним тяжба…

— Мы идем смотреть спектакль, а не судиться с ними, — всплеснула руками Долгорукая. — Иван Иванович еще загодя прислал приглашения всем соседям. И Андрей Платонович тоже его получил.

— Да, да, — закивал Забалуев.

— Что ж, если так…

— Послушай, Андрэ, я не настолько кровожадна, как может рисовать тебе твое воображение, — Долгорукая улыбнулась одной из своих самых обворожительных и сладких улыбок. — Дела делами, а нарушать правила приличия — ни за что! Мы же все-таки с Корфами соседи. Я сама поеду к барону пораньше, справлюсь о его здоровье. Ты же знаешь — хотя и денежки врозь, а дружба всегда остается дружбой.

— Твои бы устами, маменька… — Андрей слегка поклонился матери и вышел из гостиной, чтобы сообщить Лизе о достигнутой договоренности.

Лиза ждала его с нетерпением и вместе с тем в успехе этого заступничества сомневалась. Андрей уже давно жил в Петербурге отдельно, в загородном имении бывал редко, а, когда приезжал, то княгиня всегда была к нему так почтительна и с таким уважением преподносила всем его статус, представляя за главу семейства, что Андрей с легкостью принимал ее тонкую игру за действительность. Лиза же маменьку хорошо изучила и понимала, кто настоящий хозяин в этом доме и кто распоряжается ее судьбой и будущим. И, несмотря на всю усталость и обиду за разрушенные мечты, ей очень хотелось досадить маменьке, и она придумала одеть к выходу одно из своих старых платьев, давно висевших в дальнем углу гардероба.

— Ты с ума сошла? — растерялась Соня, которая зашла к сестре в тот момент, когда Лиза примеряла знакомое платье. — Это же с похорон отца, маменька будет расстроена.

— Буду рада, — ничуть не смутилась Лиза. — Если у меня траур, так пусть его почувствуют все.

— Хочешь навлечь на себя беду?

— Все беды уже пришли, Соня. Владимир меня предал, моим мужем станет омерзительный старик, маменька равнодушна к моим страданиям… Как ты думаешь, какая шляпка больше подойдет к этому платью?

— Вот эта, — машинально выбрала Соня.

— Пожалуй, ты права, — Лиза примерила шляпку и посмотрелась в зеркало. — Андрей обещал мне уговорить маман отложить свадьбу до того момента, когда я буду готова. А, быть может, я никогда не буду готова — и тогда мне вообще не придется выходить замуж за этого сатира!

— Андрюша сможет повлиять на маман. Он — единственный, к чьему мнению она прислушивается.

— Какая ты еще маленькая, Соня, — с грустью покачала головой Лиза. — Но дай-то Бог!..

— Лиза, можно к тебе? — Андрей снова появился на пороге ее комнаты. — Я сейчас говорил с Андреем Платоновичем…

— И он убедил тебя не откладывать свадьбу, ведь так? — поняла Лиза.

— Он не пытался меня ни в чем убедить. Я сам понял, ты должна выйти за него замуж. Андрей Платонович будет заботиться о тебе, Лиза. Он сумеет сделать тебя счастливой.

— А я думала, что ты меня защитишь!

— От кого и от чего тебя защищать? От родной матери? От мужчины, который тебя любит? От новой, самостоятельной жизни? Лиза, открой глаза! Все желают тебе только счастья. Неужели ты сама этого не понимаешь?

— У меня уже нет желания понимать что-либо из того, что мне предлагают, — потускнела Лиза. — Лучше займемся нарядами, маман говорила, что это ее всегда отвлекало от грустных мыслей.

Андрей пожал плечами — он по-настоящему расстроился. Вся эта история с Владимиром была и ему неприятна. Впервые Андрей устыдился за свое поведение — все это время он вел себя, как настоящий эгоист. Андрей с удовольствием принял участие в судьбе друга, став его секундантом, взяв на себя поручение от Владимира к отцу, но, только приехав в имение и увидев несчастные глаза сестры, начал понимать, кто более всего пострадал в этой истории, казавшейся ему сугубо мужским делом.

Андрей приятельствовал с Корфом, но Владимир все же всегда оставался достаточно закрытым даже для близких людей. Андрей знал, что особой душевности не было и между самими Корфами, и поэтому никак не мог предположить, что Лиза будет когда-либо испытывать к своенравному и порой заносчивому Владимиру столь глубокие, искренние чувства. Договор об их женитьбе между своим отцом и старым бароном он воспринимал, как само собой разумеющееся, и не считал, что в этом для Лизы есть нечто большее, чем просто приятные обязательства, основанные на соседстве и добром знакомстве их семей.

Любовь Лизы к Владимиру стала для Андрея открытием и причиной серьезных переживаний, о которых он с сестрой даже не заговаривал. Андрей чувствовал свою вину перед ней и стал принимать активное участие в судьбе Лизы — и из сострадания, и из желания искупить свое прежнее равнодушие. И, даже если Андрей и не верил во всем Забалуеву, — он хотел ему верить и был бы рад скорейшему венчанию Лизы, чтобы она могла утешиться в своем горе, которое он до сих пор не принимал всерьез.

— Не желаете полюбопытствовать на наших красавиц? — отвлекла его от грустных дум Татьяна.

Она несла в комнату к Лизе отглаженные платья, которые девушки, предполагалось, должны надеть к спектаклю у Корфов.

— Как ты думаешь, Таня, она успокоится? — спросил Андрей.

— Не могу сказать, что Мария Алексеевна женщина злопамятная, но память у нее крепкая.

— Да нет же, я о Лизе.

— Обещать не стану — уж больно Лизавета Петровна по Владимиру Ивановичу убивалась. И гадала, и письма порывалась писать. Стихи, что он ей подарил, наизусть знала.

— Проглядел я сестру, Татьяна, — развел руками Андрей. — Не успел понять, когда она выросла и обрела способность на серьезные чувства.

— А много ли вы вокруг себя замечаете?

— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Андрей.

— Ничего, барин, — Татьяна отвела глаза в сторону и позвала еще раз: — Мы сейчас примеряемся, вы поднимитесь, скажите слово — хороши ли девушки получились. Я так старалась — кружева крахмалила, юбки поддувала.

— Приду, — кивнул Андрей. — Через пять минут.

Переодевшись для вечера, Андрей снова зашел в комнату Лизы. Татьяна уже одела обеих сестер. Соня в новом платье крутилась перед зеркалом, любуясь на себя то справа налево, то наоборот. Татьяна не успевала поправлять складки буфов на рукавах и ленточки в бантах.

— Сонечка! В этом наряде ты станешь сенсацией сегодняшнего вечера! От женихов скоро отбоя не станет, будешь выбирать! — рассыпался Андрей в комплиментах.

— Неужели сама? Или вы с маменькой все-таки возьметесь сделать это за меня?

— Ты не все понимаешь Соня… — Андрей замялся, он не привык говорить о любви вслух, тем более с маленькой Соней.

— Продолжай, продолжай!

— Видишь ли, в браке главное — любовь. И, если нет взаимной, то порой и одной любви хватает на двоих, если она сильная. А Забалуев любит Лизу. Он весьма достойный и богатый человек.

— Мне кажется, ты сам себя уговариваешь, что ничего страшного не происходит!

— А мне кажется, ты слишком молода, чтобы всех судить!

— А если он обидит ее?

— Если хотя бы один волосок упадет с головы Лизы, Забалуев будет иметь дело со мной!

— Туго затянула, — громко сказала Лиза Татьяне, обвязывающей ее талию широким атласным поясом.

Андрей сразу почувствовал себя неловко — он опять принялся решать судьбу сестры, как будто мечтал поскорее избавиться от того неудобства, которое создала для нее неверность Владимира.

— Ничего, Лизавета Петровна, — оптимистично сказала Татьяна. — Кавалеры любят тонкую талию. Так что терпите.

— Какие кавалеры! Я замуж выхожу.

— Замужним женщинам внимание намного важнее, чем девицам!

— Глупости говоришь! Замуж выходят, чтобы мужа любить, а не для того, чтобы с другими кокетничать.

— А коли муж староват и скучноват? Как же тогда без кавалеров?

— Ужасно не то, что Андрей Платонович стар. И пожилого человека можно полюбить всей душой… Ужасно то, что кроме отвращения я к нему ничего не испытываю.

— Лизонька, смотри, какую я тебе шляпку выбрала, — вмешалась в их разговор Соня. — Мне кажется, она чудесно подойдет к твоему платью.

— Лизонька, ты прекрасна сегодня! — поддержал ее Андрей. — Лиза… Ты не разговариваешь со мной?

— Ты обещал, что я не выйду за Андрея Платоновича!

— Я обещал, что отложу свадьбу до тех пор, пока ты не будешь готова!

— Боже мой, как я была глупа! Ждала его, надеялась на что-то… А он дрался на дуэли из-за другой женщины! Сонечка, ты права во всем. Владимир никогда не любил меня!

— А вот Андрей Платонович… — начал Андрей.

— Да я скорее в монастырь уйду — там мне будет спокойно!

— Что за глупости, Лиза… Ты всегда засыпаешь во время проповедей. У тебя нет причин стать монахиней.

— Но у меня нет и причин выходить замуж! — поддела брата Лиза. — Лучше я стану невестой нашего Спасителя.

— Мне кажется, даже у него не хватило бы на тебя терпения… Прости мне, Господи! Все! Пора ехать к Корфам. Спектакль отвлечет тебя от грустных мыслей.

— Идите вперед, я вас догоню. Мне нужно еще кое-что сделать…

— Лиза…

— Я не опоздаю, честное слово.

Дождавшись, когда останется одна, Лиза подошла к столу. Она вынула из шкатулки старые письма Владимира к ней, взяла в руки подаренный им перед отъездом томик стихов Дениса Давыдова.

«Моя дорогая Лиза, читай эти стихи и всегда думай обо мне. С любовью, Владимир»…

Лиза быстро захлопнула книгу и вместе с пачкой писем, перевязанной шелковой сиреневой ленточкой — ее любимый цвет! — бросила в камин. Огонь обрадовался этому нежданному подарку, обнял душистые конверты и подлез под кожаный переплет книги. Лиза не выдержала и зарыдала.

Вдоволь наплакавшись и попрощавшись с мечтами, она утерла слезы и медленно вышла из комнаты. На улице ее встретил раздраженный Забалуев.

— Елизавета Петровна, сколько вас можно ждать! Уже и Андрей Петрович с Соней уехали, а Мария Алексеевна и того раньше, и спектакль вот-вот начнется!

— Простите, мне нужно было кое-что сделать, — тихо ответила на его упреки Лиза.

— Меня не интересует, что вам нужно было! Вы должны делать то, что вам велят! Не надо ставить меня в неловкое положение!

— Прошу заметить, сударь, что вы мне пока что не муж. Поэтому извольте разговаривать со мной в другом тоне.

— Я буду разговаривать с вами в том тоне, которого вы заслуживаете! — прервал ее Забалуев, пребольно схватив за локоть жесткими пальцами.

— Тогда я с вами отказываюсь разговаривать! Не смейте меня трогать! Никогда! Ах!..

Лиза не успела отвернуться — Забалуев ударил ее по лицу.

— Да как вы смеете! — воскликнула Лиза и, окинув Забалуева полным ненависти взглядом, бросилась прочь со двора.

— Лиза! Лизавета Петровна! — услышал Забалуев окрик Татьяны, побежавшей за ней следом.

«Все видела, подлая, донесет, как пить дать донесет, — понял Забалуев, — но я с тобой потом разберусь, а сейчас надо спешить — как бы самое интересное не пропустить!»

Забалуев сел в коляску и велел гнать к Корфам — да побыстрее!

* * *

А в имении уже принимали гостей. Барон устроил вечер с размахом. В саду за дворцом вдоль центральной прогулочной аллеи, присыпанной гравием и украшенной рядами античных скульптур, были расставлены витые скамейки, где восседала приглашенная уездная знать и в ожидании начала спектакля слушала концерт в исполнении камерного оркестра корфовских крепостных. Между гостями ходили слуги в ливреях на французский манер и разносили шампанское. Зеленые лужайки, освещенные по-старинному — рожками, казались шелковистым ковром, на котором резвились два-три прелестных пуделька, сопровождавшие своих хозяек.

Двери в зал еще не открывали, и поэтому Владимир Корф был слегка удивлен, увидев в коридоре, а не на улице, среди других гостей, княгиню Долгорукую.

— Какой сюрприз! — церемонно раскланялся с нею Владимир. — Вы пришли сказать моему отцу, что решили не отнимать у него поместье?

— Ваш отец пригласил нас на спектакль, — княгиня сделала вид, что насмешки не поняла. — Надеюсь, сударь, вы не думаете отменять его приглашение?

— Отнюдь. Я буду рад провести этот вечер с вами и вашими дочерьми. К тому же, полагаю, раз отец пригласил вас, значит, инцидент исчерпан?

— Приглашение было сделано загодя.

— Стало быть, тяжба продолжается?

— Да, — твердо сказала Долгорукая.

— Сожалею, весьма сожалею. Что еще неприятного вы можете мне рассказать? — Владимир старался держать иронично, что обычно давало ему чувство превосходства над этой напыщенной дамой с замашками сноба.

— Да, вот вам еще одна новость. Давеча состоялась помолвка моей дочери Елизаветы с Андреем Платоновичем Забалуевым, предводителем уездного дворянства.

— Мои искренние поздравления, княгиня! Весьма рад за вас, — даже если Корф и удивился, то виду не подал и тона не изменил.

— За меня? — не поняла Долгорукая.

— Конечно! Насколько мне известно, господин Забалуев — богатый и влиятельный человек. Его женитьба на вашей дочери — несомненная для вас удача. Поздравляю!

— Однако… — растерялась от его спокойствия княгиня. — Я думала, вы имели намерение сами жениться на Лизавете.

— Лиза — ангел, она заслуживает лучшего мужа, чем я.

— Не могу с вами не согласиться.

— Тогда, может быть, выпьем за грядущую свадьбу и здоровье молодых?

— Если вы настаиваете…

— Еще как настаиваю, Мария Алексеевна! Настаиваю и готов сопроводить вас в библиотеку — устал от шампанского, а там у отца всегда есть про запас что-нибудь особенное. Прошу!

Но, как оказалось, напитки господина Корфа привлекали не только Владимира и гостей вечера. Войдя в библиотеку прежде всех, барон застал у винного столика своего управляющего. Бывшего управляющего.

— Что ты здесь делаешь? Я тебя уволил!

— Господин барон, я… — вздрогнул Шуллер и быстро поставил на столик графинчик с бренди. Карл Модестович давно пристрастился к этому редкому в здешних местах напитку и всегда подкреплял боевой дух одной-двумя рюмочками в отсутствие барона. — Я еще не закончил все дела.

— Какие дела? У тебя нет дел в моем поместье! Пошел вон отсюда, если не хочешь, чтобы тебя тут же и арестовали!

— Иван Иванович, а вы не забыли, что мне полагается расчет? — нагло заявил Шуллер, бочком двигаясь к выходу.

— Расчет?! После всего содеянного ты еще имеешь наглость говорить о расчете? Тебе мало того, что ты у меня украл?

— Я ничего не крал!

— Вон отсюда! Иначе позову исправника, и позабочусь о том, чтобы тебя не выпускали из тюрьмы как можно дольше!

— Воля ваша! — пробормотал Модестович, прикрываясь дверью. — Но, будьте уверены, что ваши беды на этом не закончатся! Auf Wiedersehen, Herr Korf!

— Auf Wiedersehen, Herr Schuller!

— Прошу вас, княгиня! — учтиво сказал Владимир, пропуская вперед Долгорукую. — Отец… Я не ошибся, это ваш бывший управляющий? Что ему надо здесь?

— Он заблудился. Мария Алексеевна, — барон поклонился Долгорукой. — Я признателен вам за то, что откликнулись на мое приглашение.

— Искусство требует жертв, — глубокомысленно изрекла та.

— Простите, едва не опоздал! — раздался тут же голос запыхавшегося Забалуева.

— Господин Забалуев! — обернулся к нему Владимир. — Вы один? А где же ваша невеста?

— Елизавета Петровна не приедет.

— Почему?

— Она плохо себя чувствует, — уклончиво ответил Забалуев.

— С утра была здорова, — удивилась Долгорукая и добавила. — Впрочем, это к лучшему.

— Полностью с вами согласен, — кивнул Забалуев.

— Но это не помешает мне поздравить вас с помолвкой! — надменно сказал Владимир. — Нам следует поднять бокалы за счастливую пару.

— Да-да! — поддержал его барон. — И, кроме того, я предлагаю на этот вечер забыть о разногласиях. В память о былой дружбе наших семей.

— Это было давно, — недобро скривилась Долгорукая.

— Так давайте притворимся, что мы все еще друзья. Хотя бы на этот вечер, — улыбнулся барон.

— Пусть будет так, — согласилась княгиня.

— Вот и славно! Пора поднять бокалы! Сударыня, что вы предпочитаете? Бургундское, шабли, а может, бренди?

— Пожалуй, бургундского.

— Мне тоже.

— И я, пожалуй, тоже выпью бургундского, — решил Владимир. — Вам, отец?

— Бренди, как обычно. Господа! Я поднимаю этот бокал за здоровье господина Забалуева и его невесты, очаровательной Елизаветы Петровны.

— И за успех сегодняшнего спектакля, дражайший Иван Иванович! За вас! — ответно поднял свой бокал Забалуев.

Потом все направились в театр. Большинство гостей уже сидели в своих ложах на балконе, полукругом опоясывающем партер, где были расставлены декорации, весьма достоверно изображавшие улочки Вероны.

Ложа Корфа — первая слева от партера. Проходя на свое место, барон негромко сказал сыну:

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

— А я так просто горю желанием увидеть ту, ради которой вы готовы лишить наследства родного сына.

— Она делает меня счастливым.

— И вы полагаете, что этого достаточно, чтобы переписать завещание в ее пользу?

— Да.

— Признаться, я надеялся, что решение было принято в запале, и что вы передумаете…

— Я не передумал, — тон барона был настолько категоричен, что Владимир решил более эту тему не развивать.

Он сел в кресло чуть позади отца и весь обратился в слух. На сцене заговорили о Джульетте — леди Капулетти и кормилица.

— Кормилица… Скорее, где Джульетта?

— Клянусь былой невинностью, звала. Джульетта, где ты? Что за непоседа! Куда девалась ярочка моя?..

А «Джульетта» готовилась к выходу. Анна очень волновалась. Утром после возвращения из Петербурга она пришла проведать старого Корфа и призналась ему, что прослушивание не состоялось. Анна умолчала об истинных причинах, помешавших состояться ее встрече с Оболенским. Она сослалась на скверные столичные дороги и боялась поднять на барона глаза. Но Иван Иванович принял ее сдержанность за усталость и переживание. И Анна действительно чувствовала себя неловко — барон так надеялся на эту встречу, которая, наверное, состоялась бы, если бы…

Если бы они с Михаилом не увлеклись репетицией… Если бы не смотрели друг другу так долго и нежно в глаза, если бы не это неожиданное объятие и поцелуй… Их первый поцелуй…

— Не переживай, милая, — ласково сказал ей Корф. — Сыграешь сегодня Джульетту, а я приглашу Сергея Степановича к нам. Уверен, он с удовольствием приедет на пару дней — проветриться от суеты столичной жизни и посмотреть на тебя.

И вот теперь Анна мечтала только об одном — сыграть так, чтобы доставить Корфу радость своим искусством. Она обожала своего покровителя и преклонялась перед ним. Анна ничего не замечала вокруг себя. Там впереди горели огни рампы, от которых всегда в первый миг останавливалось сердце, и в теле появлялась странная легкость, как будто душа освобождалась от своей оболочки и становилась твоим ангелом, и вела тебя за собой — туда, где свет сцены и тишина зрительного зала.

Анна не видела, как Полина прокралась к веревочным тросам, поддерживающим кулисные противовесы — мешки с песком. Как она глубоко надрезала канат, и он хрустнул. Анна даже не слышала звука упавшего за ее спиной мешка — Никита, игравший Бенволио, успел вытолкнуть ее на сцену.

— Что вы хотели? — произнесла она свою первую реплику.

— Тебя зовет мамаша, — ответила ей по тексту кормилица-Варвара.

Анна не видела, как на финальной сцене в зал вошел Репнин. Она почти не слышала криков «Браво!» Но она обратила свое счастливое лицо к барону и с ужасом поняла, что он медленно сползает с кресла, и лицо его исковеркано страшной болью, а Владимир кричит безумным голосом:

— Да помогите же кто-нибудь! Отцу плохо! Доктора! Ради Бога, ради Бога! Быстрее! — Владимир склонился над отцом и попытался приподнять его.

Но тело барона как-то неожиданно отяжелело и стало неподъемным. Его лицо побагровело, рот свело судорогой.

Гости растерянно молчали, замерев на своих местах, а по балкону побежал человек, сидевший в третьем ряду в ложе с противоположной стороны, — доктор Штерн.

— Отец, что с вами? Папа, вы слышите меня? Доктор Штерн, доктор Штерн! Ради Бога, ради Бога, быстрее! Папа! Папа!

— Позовите слуг, — велел доктор Штерн, наконец, оказавшийся рядом. — Понадобятся два человека — мы должны осторожно перенести барона.

— Я сам отнесу отца, — Владимир хотел оттеснить доктора, но тот властным движением руки остановил его.

— Мы должны быть очень осторожны. Один вы не справитесь, Владимир. Позовите слуг!

Но на помощь уже бежали Никита и Григорий. По команде Штерна они подняли барона, стараясь держать его голову выше тела, и плавно понесли из зала в жилую часть особняка.

— Никита! Не спеши! Полегче, Григорий! — умолял их Владимир.

— Что с ним? Это сердечный приступ? — враз охрипшим и каким-то чужим голосом спросила Анна, когда доктор Штерн проходил мимо нее.

— Сейчас я ничего не могу сказать. Мне нужно осмотреть его в более спокойной обстановке.

— Можно я пойду с вами?

— Оставайтесь здесь! — отрезал услышавший ее Владимир.

— Я умоляю вас, можно я буду с ним?! — настаивала Анна. — Я могу помочь!

— Ты можешь помочь только одним — не мешай нам!

— Успокойтесь, господа! — доктор Штерн веско положил Владимиру руку на плечо. — Никто не войдет к барону, пока я его не осмотрю.

Когда барона вынесли из зала, озадаченные и встревоженные гости начали расходиться. И их уход скорее напоминал бегство — в полной тишине, оглядываясь по сторонам и с заметной поспешностью.

— Аня… — позвал Ренин.

— Миша! Ты… вы здесь!.. Как, почему?!

— Вам надо успокоиться, — Репнин взял Анну под руку. — Давайте уйдем отсюда. Мы подождем в библиотеке.

Барона между тем отнесли в спальню. Штерн велел открыть окно, и свежий вечерний воздух возымел свое благотворное действие — барон открыл глаза.

— Что со мной? — слабым, бесцветным голосом спросил он.

— Похоже, у вас опять сердечный приступ, — сказал Штерн, с трудом нащупывая точку пульса на его руке. — Хотя я до конца не уверен. Очень странные симптомы.

— Бог с ними, с симптомами… Володя… Где Володя?

— Володя ждет в кабинете. Примите лекарство, Иван Иванович. Вам нужен покой.

— Илья Петрович, не лукавь, — закашлялся барон. — У меня впереди — целая вечность покоя. Позови Володю. Я должен поговорить с ним.

— Потом.

— Потом будет поздно. Ты же знаешь. Я должен поговорить с сыном.

Штерн покачал головой, но не решился перечить умирающему. Он вышел и вызвал из кабинета Владимира.

— Как он? — бросился к нему тот.

— Отец хочет вас видеть.

— Он так плох?

— Владимир, не спрашивайте меня ни о чем. Но вам, я думаю, стоит поторопиться.

После этих слов лицо Владимира побелело, и он опрометью бросился прочь из кабинета.

— Отец! — Корф упал на колени перед постелью, на которую возложили отца, и замер, боясь посмотреть на него.

— Володя… Ты вдруг оробел? Еще утром помнится, дерзил мне.

— Я должен был держать себя в руках, прости меня.

— Я в молодости тоже был вспыльчив и упрям… — барон слабой рукой указал на стену напротив постели.

— Мои медали… — разглядел Владимир.

— Ты удивлен? А ведь я храню… Трофейное оружие на стене — все, что ты мне присылал.

— Я хотел, чтобы ты всегда гордился мной!

— А я всегда гордился тобой. Жаль, что редко говорил тебе об этом. Мы оба с тобой умеем скрывать свои чувства, не правда ли?

— Почему нам понадобилось столько лет, чтобы сказать друг другу эти слова, папа?

— Володя, лет десять назад я пытался поговорить с тобой о том, что было очень важным для меня. Но именно в тот день ты изрезал мое любимое кресло ножом для бумаги! Ты помнишь это, негодный мальчишка? А потом два часа стоял в углу, обиженный на весь свет!

Владимир улыбнулся сквозь слезы.

— Вот видишь, а я уже начал забывать, как это прекрасно — посмеяться вместе с сыном. Помни об этом, когда меня не станет. И — Анну, Анну позови!..

Владимир хотел ответить, но понял, что отец снова потерял сознание и выбежал из спальной звать доктора.

Штерн разговаривал в библиотеке с Анной.

— Илья Петрович, как он?

— Мне жаль огорчать вас…

— Но что с ним?

— Я еще пока не готов поставить окончательный диагноз. Странные шумы в сердце и легких, ритм неровный, одышка слишком сильная, спазмы… Нет, я не готов сказать вам что-то определенное, я прежде никогда с подобным не сталкивался… — покачал головой Штерн.

— Но ведь он поправится?

— Я… не знаю.

— Анна! — Репнин едва успел подхватить ее под руки. — Илья Петрович!

— Дайте ей выпить. У барона всегда был прекрасный бренди, — тихо сказал доктор. — Да и нам двоим налейте — не помешает.

Репнин тотчас бросился наливать — глоток Анне, чуть больше в бокалы для себя и Штерна.

— Пейте, дитя мое… — ласково попросил Штерн Анну. — Это вас успокоит.

Но выпить не успели — в библиотеку вбежал Владимир.

— Скорее, доктор! Отцу хуже… — Владимир повернулся уйти за доктором, но потом вспомнил и обернулся к Анне. — Он звал тебя. Я не мог не сказать…

Когда Анна вошла в спальню Корфа, барону снова, кажется, полегчало.

— Иван Иванович… — Анна присела к нему на кровать и припала к его руке.

— Чего ты испугалась? Не видела, как люди кашляют? Я — старый солдат, бывал в переплетах и похуже.

— Доктор говорит другое.

— К черту доктора… Не будем о моей болезни. Мне уже лучше.

— В самом деле?!

— Аннушка, я должен тебе сказать — как ты была хороша сегодня на сцене! Как блестели твои глаза… Вот настоящее лекарство для меня. Ты станешь великой актрисой! Тебя ждут лучшие подмостки мира… Джульетта… Офелия… Сколько прекрасных ролей ты сыграешь…

— Не стоит сейчас об этом!

— Стоит! Ты стоишь этого! Тебя будут осыпать цветами. Представь только — роскошные букеты, поклонники… Ах, сколько у тебя будет поклонников! С твоим талантом и красотой!

— Мне толпы щеголей ни к чему. Когда вы на меня смотрите из зала, ей-Богу, мне хочется играть во сто крат лучше. Только для вас.

— Скоро ты будешь думать совсем по-другому. Почувствуешь успех, обожание публики, вкус славы… Все изменится.

— Всем, что у меня есть, и всем, что у меня будет, я обязана только вам, дядюшка. Это не изменится никогда. Помните, вы говорили, что мечтаете увидеть Европу по-настоящему, а не из седла старой военной клячи? Иван Иванович! Скоро и ваша мечта исполнится, когда мы будем с труппой путешествовать по разным странам! Вы будете сидеть на самых лучших местах, в самых лучших театрах Европы. И я всегда буду искать глазами среди зрителей ваше лицо. И всегда буду играть для вас, прежде всего — для вас.

— Конечно, моя девочка. А я всегда буду радоваться твоему успеху… Я всегда буду рядом с тобой. Где бы ты ни была… Володя, — барон обвел глазами спальню. Владимир тут же подошел к отцу. — Обещай при Анне, что не оставишь… Что позаботишься о ней… Освободи ее. Володя, обещай мне! Обещай… Рука барона, которую держал Владимир, вдруг упала. Доктор Штерн тут же подхватил ее и снова попытался нащупать пульс. Потом он приложил трубочку к груди Корфа, приоткрыл веки, проверяя подвижность глазного яблока. И, наконец, поднес ко рту барона небольшое зеркальце. Последовательно и очень серьезно проделав все эти манипуляции, доктор Штерн, наконец, повернулся к Владимиру и тихо сказал:

— Иван Иванович умер…

— Нет! Нет!!! — закричала Анна и лишилась чувств.

 

Глава 1

Яд

Доктор Штерн и Анна вышли из спальной барона — Владимир попросил дать ему возможность остаться с отцом наедине. Доктор предложил Анне руку. Девушка была настолько потрясена произошедшим, что, казалось, ничего не замечала вокруг себя и оцепенела от пережитого горя.

— Я провожу вас в библиотеку, — мягко сказал Штерн, и Анна слабо кивнула ему. — Мужайтесь, дитя мое, ибо вам надо беречь силы для официальной церемонии. И помните — барон смотрит на нас с небес, а он, думаю, хотел бы видеть вас счастливой.

— Как я могу быть счастлива, если его больше нет?!

— Душа не умирает — мы, медики, лишь свидетели ее освобождения от земных горестей и телесных недугов. Сохраните память о бароне в своем сердце, и вы увидите, что он не оставит вас своей заботой.

— Я никогда не забуду его!..

— Аня! — подбежал к ним Репнин.

Он не смог усидеть на месте. Михаил почувствовал — что-то случилось, непоправимое и трагическое. Он бросился из библиотеки в спальную барона, но, не сделав и нескольких шагов, столкнулся в коридоре с Анной и Доктором.

— Он умер… — прошептала Анна.

— Я понимаю, это огромная потеря для вас, — с вежливым состраданием проговорил Репнин после паузы, которую посчитал достаточной для выражения должного соболезнования.

— Нет, вы не понимаете, вы просто не знаете, что это был за человек! — срывающимся от волнения голосом воскликнула Анна.

— Дорогая, — спокойно, но требовательно сказал доктор Штерн, — вы слишком встревожены и нервны сейчас, чтобы обсуждать случившееся. Господин Репнин, буду вам признателен, если вы отведете Анну в библиотеку и побудете с ней до моего возвращения. Меня тревожат кое-какие неясности, и я хотел бы проверить свои сомнения… Да, и я настоятельно рекомендую выпить что-нибудь крепкое — это поможет снять напряжение.

— Конечно, доктор, — кивнул Репнин уходящему Штерну и обернулся к Анне. — Умоляю вас, доверьтесь мне — обопритесь на мою руку и позвольте оберегать вас в эту скорбную минуту.

Анна покорно заняла место подле него, и они медленно направились в библиотеку.

— Вы хотели рассказать мне о бароне…

— Он был добрым, щедрым, благородным. Он был учителем и отцом, вместе со мной радовался и горевал. Господи, как же мне все это вам объяснить?!

Репнин открыл дверь в библиотеку и пропустил Анну вперед. Она подошла к столику, где лежал недочитанный бароном томик — исторические хроники Тацита.

— Книга… Это его любимая книга, — улыбнулась Анна сквозь слезы. — Когда ему было грустно, он перечитывал ее. А вот это его любимая трубка. Я помню ее с детства. Возьмите, рассмотрите ее, почувствуйте ее тепло.

Какая-то тень за их спинами метнулась к двери.

— Кто здесь? — крикнул Репнин и преградил неизвестному выход из библиотеки. — Немедленно покажитесь и представьтесь, иначе я позову слуг, и вам не поздоровится!

Из темноты за шкафом вышел Шуллер. Вид у него был самоуверенный и вороватый одновременно.

— Карл Модестович? — нахмурилась Анна. — Что вы здесь делаете? Иван Иванович уволил вас!

— Зашел попрощаться. Слишком много воспоминаний связано с этим домом. А то, что меня уволили, — так это досадное недоразумение, легкая путаница. Я пойду, пожалуй. Пора.

— А это что? Еще одно досадное недоразумение? — остановил его Репнин.

Управляющий что-то прятал за спиной — оказалось, графинчик с бренди.

— Это? Ах, бренди! Я был в театре, а фройляйн Анна так очаровательно играла Джульетту…

— И вы, конечно, не могли уехать, не выпив за ее успех? — съязвил Репнин.

— Да-да, конечно! — ничуть не смущаясь, подтвердил управляющий. — Анна, безусловно, достойна того, чтобы в ее честь произнести тост. Но я побежал за графином не поэтому — я видел, что барину сделалось дурно, а глоток бренди ему обычно помогает.

— Вы опоздали. Барон больше не нуждается в ваших услугах.

— Значит, я могу идти? Благодарю… Сударыня…

— Господин управляющий!

— Чего изволите?

— Верните графин на место, — строго напомнил ему Репнин.

— Ужасный день! — словно спохватился Модестович и с величайшей предосторожностью водрузил похищенное на винный столик. Потом он деланно раскланялся и вышел.

— Вам не кажется, что для управляющего этот человек немного распущен? — обратился Репнин к Анне.

— Карл Модестович вообще отличается бесцеремонностью.

— Это ужасно! Его хозяин еще не остыл, а он уже бросился подбираться к тому, что плохо лежит. Бренди! Очень кстати, выпейте — доктор рекомендовал.

— Иван Иванович любил бренди и всегда перед обедом выпивал чуть-чуть для бодрости и здоровья. Никто не знал в нем толк так, как он, — Анна взяла со столика оставленный ею раньше бокал с бренди.

— Стойте! — Репнин вдруг бросился к ней и выбил бокал у Анны из рук. Тонкое стекло, упав, разбилось вдребезги, ковер тут же впитал напиток, и странный, терпкий аромат закружил по комнате. Анна с недоумением взглянула на Михаила, и он поспешил объясниться:

— Простите! Я не хотел сделать вам больно! Но, когда вы взяли бокал, я заметил нечто…

— Господа, я хотел пожелать вам спокойной ночи, — в библиотеку вернулся доктор Штерн. — Впрочем, теперь уже — доброго утра, если вообще новый день сможет принести успокоение в вашем горе. Но я желаю этого всем сердцем. Странно, чем это пахнет?

— Именно об этом я и хотел с вами переговорить прежде, чем вы уедете. Анна собиралась выпить бренди, как вы советовали, но я заметил осадок в бокале. Я попытался остановить ее, и бокал упал.

— Барон всегда заказывал самый лучший бренди, его везли специально из Петербурга… — растерянно сказала Анна.

— Непонятно, — доктор Штерн взял графинчик со стола, открыл его и понюхал. — Запах, совершенно не свойственный этому напитку!

— Я не любитель, а тем более — не знаток бренди, — развел руками Репнин. — Но, доктор, вы думаете то же, что и я?

— Я не исключаю, что в бренди был подмешан яд. И это в корне меняет дело. Я должен еще раз осмотреть тело барона, немедленно! Ждите меня здесь и берегите графин — он мне понадобится!

* * *

Владимир по-прежнему стоял на коленях перед телом отца. Барон лежал на постели такой просветленный и красивый. Казалось, он просто заснул, сбросив на время озабоченность и тревоги последних дней. Морщины на лице разгладились, и все тело излучало покой и умиротворение. И лишь правая рука безжизненно свисала — Владимир поднял ее и осторожно положил на постель. На пол что-то упало. Владимир поднял упавший предмет — это был медальон, с которым отец никогда не расставался. Корф открыл его и вздрогнул.

— Отец! — воскликнул он. — Ты же говорил мне, что она исчезла из нашей жизни! Ты же говорил, что забыл ее!..

Владимир, словно обезумевший, бросился к камину и со всей силы швырнул медальон в угли. Доктор велел затушить камин и открыть окна: на дворе — лето, в комнате — умерший.

— Господи! Что же я делаю?! — Владимир обернулся к отцу. — Почему, почему ты столько лет скрывал, что помнишь о ней?! Почему мы так мало разговаривали с тобой?! Не было бы этих глупых размолвок… Я пытаюсь вспомнить что-то хорошее — а на ум приходят только наши бесконечные обиды. Мы постоянно спорили о какой-то чепухе! А ты, оказывается, думал о ней. Отец, я почти не знал тебя! О чем еще ты думал, о чем горевал, чему радовался? Мы так и не успели поговорить о главном…

— Владимир Иванович! Вы позволите? — это был Штерн.

— А?! Что?! — Владимир заметался, как будто его застали на месте преступления.

— Простите, что снова врываюсь к вам, но дело не позволяет отлагательств. Я прошу вас разрешить мне еще раз осмотреть тело вашего отца.

— Зачем?

— Я прошу вас довериться мне и все объясню через несколько минут.

— Да-да, конечно, — потерянным голосом сказал Владимир. — Мне уйти?

— Буду вам признателен, если вы подождете меня в библиотеке.

Корф еще раз с тоской взглянул на отца и вышел из спальной. В библиотеке он сразу увидел Репнина и поначалу не заметил стоявшую у окна Анну.

— Миша! Прости, я так и не поздоровался с тобой по-человечески.

— Это не важно, — с пониманием сказал Репнин.

— Хорошо, что ты приехал… — кивнул было Владимир и, наконец, разглядел в полумраке библиотеки ее. — Впрочем, ты ведь приехал не ко мне.

— Я приехал к тебе, — с усилием подчеркнул Репнин последнее слово. — И готов поддержать тебя в твоем горе.

— А что мы теперь можем сделать, Миша! — Корф прошел к любимому креслу барона и сел в него. — Ты не знаешь, зачем доктору Штерну потребовалось повторное освидетельствование?

— Я пока не уверен, Володя, и надеюсь, что мне это только показалось.

— Объясни!

— Бренди… — Репнин указал на графин на столике. — Я обнаружил какой-то осадок в бокале и потом в графине. Это очень подозрительно.

— Возможно, кто-то из слуг приложился и после добавил какой-нибудь дряни, чтобы не заметили. Обычное дело.

— Нет-нет, — вмешалась Анна. — Иван Иванович сам всегда переливал бренди. А вчера ночью он долго сидел в библиотеке, и вряд ли кто-то из слуг мог незаметно взять графин.

— К тому же у этого бренди — несвойственный ему аромат. Доктор Штерн тоже насторожился.

— Кроме отца, его никто не пил. Я не верю, чтобы кто-то подсыпал туда яд. Какой-то бред из пошлых, французских романов!

— У барона были враги?

— Только французы на войне. Но если твое подозрение верно, то это не враги — это убийцы! Что там, Илья Петрович? — Владимир стремительно поднялся навстречу вернувшемуся доктору.

— Должен сообщить вам, господа, что мои наихудшие опасения оправдались. Судя по ряду признаков, барона отравили. И, скорее всего, яд был подмешан в бренди, который Иван Иванович пил накануне спектакля.

— Как это может быть? — вскричал Владимир.

— К сожалению, на яде не остается отпечатков, и потому я не в силах описать вам картину преступления. Но то, что оно совершено, готов подтвердить под присягой. Я вынужден буду изъять у вас злополучный графин и доложить обо всем исправнику.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что все это помешает мне проститься с отцом?

— Ни в коем случае. Я сейчас же привезу отца Павла — душа невинно убиенного должна получить высшее благословление в последний путь, тем более что все произошло так стремительно, и барон не успел причаститься перед смертью. Но расследование должно состояться, и я рекомендую вам поискать убийцу в своем окружении. Знать о привычках барона и воспользоваться ими могли только те, кто хорошо был о них осведомлен.

— Поступайте так, как сочтете правильным, — кивнул Владимир.

— И законным, — добавил доктор Штерн.

Он с величайшей осторожностью взял со стола графинчик и обмотал его захваченным из спальной барона полотенцем. Потом вежливо откланялся, унося с собой смертоносный груз.

— Володя, — начал Репнин.

— Прошу простить и оставить меня, — резко сказал Владимир. — Анна, проводите Михаила в комнату для гостей. И велите собрать слуг — я должен объявить всем о случившемся. Пусть ждут у крыльца, я выйду.

Оставшись один, Владимир первое время стоял посреди библиотеки, боясь пошевелиться. Рассудок отказывался принимать сказанное доктором Штерном. Отца отравили? В имении появился свой Цезарь Борджиа или, что еще хуже, синьора Тофана? Безумие! Кто мог желать смерти барона? Отец никогда не был замешан в политике и скандалах любого толка. Разве что история с Долгорукой? Но Мария Алексеевна? — смешно! Она и умом-то особенным Богом пожалована не была — одни тряпки да развлечения на уме. Странно, как Лиза выросла такой скромной и терпеливой…

Владимир обвел взглядом книжные шкафы — если вы что-то видели, что-то знаете, скажите! Кто этот негодяй, пробравшийся под покровом ночи в библиотеку и вливший смертельную жидкость в любимый напиток отца? Владимир вспомнил, что от бренди отказались все — княгиня, Забалуев, да и он сам не жаловал его. Но неужели же симпатия к другому напитку может служить поводом для подозрений?

Отец, отец! Зачем ты ушел? Почему сейчас, когда ты так нужен!..

В дверь постучали, и следом вошла Анна.

— Владимир Иванович, приехал отец Павел. Он хотел бы пройти к дядюшке. А слуги ждут вас, как вы и просили.

— Хорошо, — кивнул Владимир. — Я сам встречу отца Павла, а ты ступай на двор со всеми. И забудь, слышишь, забудь это — дядюшка! Не смей очернять его память — ты мне не сестра, ты — никто! Игры закончились — знай свое место!

Анна промолчала. Она низко, но с достоинством поклонилась новому хозяину и вышла из библиотеки. Владимир проводил ее обезумевшим взглядом и выбежал в коридор.

Отец Павел, слегка заспанный и помятый, растерянно топтался в прихожей. Завидев Владимира, он бросился к нему:

— Как же это? Как же?..

— Отец скончался ночью, мы не успели послать за вами — все случилось так неожиданно… — проговорил Владимир, едва сдерживая слезы.

— Плачьте, сын мой, плачьте, слезы облегчат вашу душу, а мне позвольте облегчить его уход.

Владимир кивнул и повел батюшку за собой.

Оставив отца Павла в спальной барона, Владимир вышел на крыльцо, где уже вполголоса гомонили слуги. Слух о смерти старого барина разлетелся по имению мгновенно, и никто хорошего не ждал. Молодой Корф был известен своим равнодушием к делам и людям. И поэтому все, затаив дыхание, ожидали его первых, после смерти отца, слов и распоряжений.

— Вам уже должно быть известно, что вчера ночью отец мой, барон Иван Иванович Корф, скончался.

— Господи, прими его душу!.. Добрый был человек… Пусть земля ему будет пухом… Осиротели совсем… — понеслось из толпы наперебой с женскими плачами.

— Рыдания умерьте! — возвысил голос Владимир. — Сейчас время проводов — нечего стенать! Все, что могло плохого случиться, — случилось. И вот вам мои первые распоряжения. Варвара — собери баб да обрядите отца, как положено. Никита, Григорий — распорядитесь о гробе и позаботьтесь перенести барона в церковь. А потом отправляйтесь по соседям звать на похороны. Никто не должен шататься без дела!

В толпе снова послышались всхлипы и охи.

— Я сказал — довольно! — с раздражением крикнул Корф. — И еще, отец мой умер не просто так — он был отравлен. Я поклялся найти его убийцу — помните об этом, пощады не будет. Если узнаю, что кто-то из вас руку приложил, — тому не жить, сам уничтожу… Я допрошу каждого. И, если кто знает что, лучше скажите сами и сейчас. А теперь расходитесь!

Владимир вернулся в библиотеку — он был словно не в себе. Он чувствовал, что мог в эту минуту убить любого, если бы кто только вздумал ему перечить или просто о чем-либо переспросить. И поэтому, когда в дверь библиотеки просочился Карл Модестович, Корф был готов собственноручно его задушить — сразу и на месте.

— И ты еще смеешь являться мне на глаза!

— Я знаю, кто убил барона, — быстро сказал управляющий, уклоняясь от занесенной над ним руки.

— Кажется, отец тебя уволил? — слегка остыл Владимир.

— Я не мог покинуть поместье, не назвав имени убийцы.

— Как благородно! — съязвил Корф, позволяя ему пройти. — Твое увольнение и смерть отца делают тебя первым в числе подозреваемых. Однако ты остался, чтобы назвать имя убийцы? Я слушаю.

— Вы знаете, что у нас с Иваном Ивановичем последнее время не ладились отношения. Каюсь, иногда я подводил барона, но нелады между барином и управляющим — дело обычное. Это еще не причина для убийства!

— Допустим, — Владимир снова сел в любимое кресло отца и махнул Шуллеру рукой, позволяя продолжить.

— Какая мне выгода от смерти Ивана Ивановича, царствие ему небесное! Месть? Может, я и не самый лучший человек на земле, но мстить своему барину за недовольство мной, я не стану.

— Ближе к делу.

— В этом доме есть только один человек, которому смерть барона на руку. Это Анна!

— Ты в своем уме? — вздрогнул Корф. — Зачем Анне убивать отца?

— А вот зачем! Разве этот документ — не достаточная причина того, что Анне выгодна смерть барона? — управляющий быстро протянул Корфу бумагу, которую днями отобрал у Полины.

Владимир взял документ и развернул его, прочитал, нахмурился.

— Вольная Анны? Откуда это у тебя? Ты ее украл?

— Ну, конечно, — кивнул управляющий и тут же поспешил добавить:

— Нет! Вы меня не правильно поняли! Иван Иванович хотел облагодетельствовать Анну, но затем подумал хорошенько — и изменил свое решение.

— Это почему же?

— Пока вы были в Петербурге, — вкрадчиво начал свое объяснение Шуллер, — Анна начала выспрашивать, какой доход приносит поместье, сколько денег у барона. Вот он и решил повременить с вольной.

— А почему же он не уничтожил эту бумагу?

— Да, потому… — импровизировал управляющий, — потому что не знал наверняка — то ли Анна просто полюбопытствовала, то ли и вправду корысть ее обуяла.

— А потом отца отравили… — задумчиво произнес Корф.

— Да Анна и отравила! — убежденно сказал Модестович. — Отравила своего благодетеля прежде, чем тот успел уничтожить документик. Теперь понимаете? Вольная все еще имеет силу!

— А как же она оказалась у тебя?

— Я знал о вольной и оказался шустрее мерзавки.

— Да уж! О твоей шустрости я наслышан. Обчистил моего отца и теперь имеешь наглость являться ко мне!

— Ложь это, барин! Меня оклеветали! Анна и оклеветала! Вечно кроткой овечкой прикидывалась, а Иван Иванович, чистая душа, ей верил. Она же все на наряды и украшения тратила, а говорила, что недостача из-за меня.

— Это все слова, милый мой, пустые слова, — с сомнением сказал Владимир.

— А если бы вы узнали, что барон переписал завещание и оставил все Анне?

— Откуда тебе известно, что отец хотел изменить свое решение?

— Ой, зря вы мне не доверяете, Владимир Иванович. Зря, — с притворным сожалением покачал головой управляющий. — Ладно, считайте, что я все выдумал. Идите, барин, порадуйте Анну. Дайте ей свободу, деньги! Ей, убийце вашего отца. А меня, лжеца, давайте — в кандалы и на каторгу!

— Допустим, я поверил тебе, — после многозначительной паузы проговорил Корф. — Можешь снова приступить к обязанностям управляющего. Я отменяю решение отца о твоем увольнении.

— Ваше благородие! Владимир Иванович! Благодетель! — Модестович кинулся было облобызать хозяйскую руку.

— Брось, брось… — брезгливо поморщился Корф. — Встань… И как бы ты поступил с Анной?

— А чего тут думать?! Вызвать исправника — и дело с концом!

— Это сделать никогда не поздно. Я не собираюсь обвинять Анну или кого-либо другого голословно, — Владимир посмотрел Шуллеру прямо в глаза. — Найди доказательства, что Анна убила моего отца. Слышишь, найди!

Модестович кивнул, пряча в усах гадкую улыбку, и вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с Анной, которая недоуменно оглянулась на него.

— Владимир Иванович! — сказала она с порога, входя в кабинет. — Я бы хотела поговорить с вами.

— С чего бы вдруг? Разве у тебя нет дел?

— Я знаю, кто убил вашего отца.

— И ты? Очень интересно! Однако ты не первая, кто приходит сюда с этими словами. И кто же подозреваемый?

— Я уверена, что это Карл Модестович. Бывший управляющий.

— Почему бывший? Я снова взял его на работу.

— Не может быть! Я уверена, это он!

— И у тебя есть доказательства?

— Во-первых, у него были причины. Иван Иванович заметил, что он крал деньги, и при нем пропала та самая долговая расписка Долгоруким, из-за которой княгиня может лишить нас поместья.

— Нас? Разве ты хозяйка здесь?

— Нет, конечно, нет! — смутилась Анна.

— И вот что странно, — рассмеялся Корф, вставая, — ты обвиняешь его, а он тебя.

— Да как вы смеете!

— А почему бы и нет? Отец обещал тебе вольную, скажи, отчего же он не отдал ее, хотя так любил тебя, и это очевидно? Может быть, его любовь оказалась не такой сильной, как ты думала, и тебя это разозлило?

— Похоже, вы мечтаете, чтобы виновной оказалась я? Что ж, я не удивлена. Но учтите: обвиняя меня, вы не избавитесь от убийцы!

Анна решительно повернулась и выбежала из кабинета.

— Куда же вы? — иронично окликнул ее Корф. — Вы так и не сказали, а что же, во-вторых!

Владимир запутался. В глубине души он не подозревал и не обвинял Анну, но, возможно, его просто околдовал ее кроткий облик и благородный тон? Корф был бы рад, если бы открылось, что убийца — Анна. И тогда уже никто не мог бы ему сказать, что он когда-либо поступал с нею несправедливо. Всем стало бы очевидно, что он внутренне угадывал ее мелкую и подлую душонку.

Нет, он не позволил бы сразу же отдать ее исправнику. Он сам с удовольствием наказал бы ее, согнал слуг и велел им смотреть, как Анну будут стегать по нежной коже у позорного столба. А когда она запросит пощады и начнет рыдать, сознаваясь в содеянном, — отдал бы под суд, чтобы навсегда заклеймить, как злодейку и душегубку! И наплевать на то, что будут думать об этом соседи, что они станут говорить об отце…

Отец, ах, отец! Зачем ты навязал мне эту ношу?! И теперь я должен вечно продолжать твою игру, чтобы не осквернить память о тебе — терпеть и признавать в своем доме эту зазнавшуюся рабыню, чье место — на кухне… Кстати, о кухне. Владимир вспомнил, что до прихода Анны у него мелькнула мысль, которую он не успел рассудить.

— Варвара, скажи мне, — спросил Корф, заходя на кухню, — ты ведь держишь у себя яды, верно?

— А как же — потрава всегда нужна, чтобы мышей отваживать. Ой, да не думаете ли вы, что это я барина отравила?

— Нет, конечно, — махнул на нее рукой Корф. — Подумай, кто еще мог взять яд, кроме тебя?

— Никто. Ключ от буфета только у меня да у хозяина, Царство ему небесное, — перекрестилась Варвара.

— Значит, отца отравил кто-то посторонний…

— Кто ж из наших грех на душу возьмет, — заплакала Варвара.

— Все, все, все! — прикрикнул на нее Корф, которому и так было тошно. — Все, не плачь! Не плачь!

— Хотя… Совсем забыла. Яды-то в нашем доме не только у меня есть. Карл Модестович его в конюшне хранит.

— Значит, все-таки — Карл Модестович?

— Ой, не знаю, барин, я ведь только рассказываю…

— Полно тебе, не пугайся, я во всем сам разберусь. А о нашем разговоре — ни слова, никому, поняла? — Корф строго посмотрел на нее — Варвара кивнула. — Хорошо, продолжай печь. Гостей, думаю, много будет — умел отец людей привораживать.

Всех этих событий Репнин не знал. Устав от дороги и переживаний, он уснул, едва вошел в отведенную ему комнату, а встал уже далеко за полдень. Заслышав, что он проснулся, тотчас явился слуга и выразил готовность помочь с умыванием. Михаил с удовольствием освежился чистой, еще прохладной ключевой водой, утерся полотенцем, пахнувшим летом и солнцем, и все случившееся вдруг показалось ему нереальным. Но тишина в доме была какой-то нерадостной, и Репнин снова почувствовал на душе невыразимую тяжесть и непроходящее беспокойство.

Выйдя из комнаты, он неожиданно столкнулся в коридоре с невысоким лысоватым человеком с бегающими, мелкими глазками и препротивными ужимками. Но внешность, помнил поэтичный Репнин, не всегда соответствует истинному состоянию души и мировоззрению, и поэтому, поборов в себе крайнюю неприязнь, он вежливо поздоровался с незнакомцем.

— День добрый, — голосом столь же мерзким, как и его внешность, прогнусавил в ответ незнакомец и представился:

— Забалуев Андрей Платонович, предводитель уездного дворянства.

— Князь Михаил Репнин. Я друг Владимира. Вы не его ли ищете?

— Нет, вообще-то я к его отцу, Ивану Ивановичу. Мы давние приятели. Я был вчера на спектакле. Досада с этим приступом. Надеюсь, ему лучше?

— Иван Иванович умер.

— Как? Почему? Это сердце?

— Барона отравили.

— Вы шутите, однако?! Только вчера вечером он смотрел, как его воспитанница великолепно играла Джульетту. Она была очаровательна, он гордился ею и пребывал в таком прекрасном настроении. Я, конечно, был поражен этим приступом, но… Отравили? А как узнали?

— Доктор Штерн заявил об этом после того, как мы заметили странный запах и какой-то осадок в бренди. Сейчас доктор изучает остатки бренди, чтобы понять, какой это был яд.

— Господин Штерн — хороший доктор и честный человек. Но почему мне об этом ничего не сказали? Убийство в нашем уезде! Я должен знать все. И уже есть подозреваемые?

— Я предполагаю, что здесь не обошлось без управляющего. Он был недавно уволен за воровство. И мы с Анной видели, как он пытался выкрасть графин, в то время как у Ивана Ивановича был приступ.

— Карл Модестович? Возможно, возможно, — засуетился Забалуев, — он похож на смутьяна, он мне с самого начала не нравился. Не смею вас больше задерживать. Передайте мои соболезнования Владимиру Ивановичу.

— Я думаю, вы и сами сможете это сделать завтра — Владимир велел сообщить всем соседям. Да, говорят, ваш уезд — не такой уж и благополучный, и в Петербурге ходят слухи, что здесь не все в порядке с законностью.

— Слухи, я уверен, что это лишь слухи. Но присмотреться к кое-кому повнимательней не мешало бы. К примеру, вот тот же Карл Модестович. Человек, способный на убийство, способен на все. Прошу прощения, мне не стоит более докучать вам, — Забалуев свернул разговор и быстро откланялся.

Репнин с недоумением посмотрел ему вслед и отправился искать Владимира. Кто-то из слуг сказал Михаилу, что молодой хозяин в кабинете барина.

— Прости, Владимир, если помешал, — сказал Репнин, входя, — мне надо кое о чем предупредить тебя.

— Надеюсь, ты не хочешь назвать мне имя убийцы?

— Почему ты так говоришь?

— Сегодня ко мне заходили со своими подозрениями слишком многие. Впрочем, я сам спровоцировал это своей неразумной речью перед слугами. Или, быть может, ты хотел меня утешить?

— Я хотел поговорить с другом об очень серьезных вещах, но, думаю, мне стоит подождать, пока твое сердце смягчится.

— Миша, прости, я сам не свой! — Корф встал из-за стола и протянул Репнину руку. — Мир?

— Мир, — кивнул тот, отвечая Корфу рукопожатием, — но ты все же должен знать: я подозреваю, что барона убил Карл Модестович.

— Вы договорились об этом с Анной? Она недавно была у меня и обвиняла управляющего.

— Ты думаешь, она не права? Владимир, прошлой ночью он пытался украсть из библиотеки графин с бренди.

— Тот самый?

— Он утверждает, что хотел принести его в театр, когда увидел, что барону плохо.

— Но в этом нет ничего предосудительного, Миша! Не знаю, не знаю, — покачал головой Корф. — Все это слишком зыбко, все предположительно. И мы еще очень далеки от решения этой загадки.

— Но мы найдем его, найдем убийцу! Я тебе обещаю! — горячо сказал Репнин.

— Благодарю тебя, Мишель, — кивнул Корф, — но позволь мне еще поработать с бумагами отца. Во многом надо разобраться, во многое вникнуть. Теперь это моя забота и переложить ее мне не на кого, ибо я не знаю, кому я могу здесь доверять.

— Доверяй своему сердцу, Владимир! — с неожиданным пафосом сказал Репнин.

— Сердце? Вот уж где главный обманщик, слабовольный и доверчивый. Нет, мой друг, я как-нибудь сам, без сантиментов.

Оставив Корфа в кабинете одного, Репнин снова оказался в библиотеке и увидел Анну. Она только что поставила в большую фарфоровую вазу огромный букет лесных цветов.

— Красивый букет… — тихо сказал он, подходя к Анне.

— Михаил! Здравствуйте, — кивнула она. — Иван Иванович любил лесные цветы. Ему нравилось, когда в его комнате стояла целая охапка. Каждый день по утрам я собирала ему новый букет и сегодня по привычке нарвала… А потом вспомнила, что не для кого больше!

— Я обещаю разыскать убийцу вашего дядюшки. Клянусь!.. — Репнин потянулся к Анне и пылко обнял ее, но потом спохватился и отступил. — Простите. Я не хотел воспользоваться вашей слабостью.

— Я рада, что вы сейчас со мной. Вы ведь вызвались быть моим братом, не забыли?

— Надеюсь, что это ненадолго, — улыбнулся Репнин и, встретив непонимающий взгляд Анны, пояснил, — я говорю о брате, ибо мечтаю сделать наше знакомство более близким и с самыми серьезными намерениями.

— Не стоит об этом, — остановила его Анна. — Сейчас не время. Тем более что я поставлена в весьма затруднительное положение. Владимир вернул управляющему должность, и в благодарность за это Карл Модестович обвинил меня в смерти Ивана Ивановича.

— Но это же нелепо! Я немедленно поговорю с Владимиром!

— Я прошу вас не осложнять дело сверх того, что уже случилось. Я верю: благоразумие восторжествует, и скоро все обстоятельства этого происшествия прояснятся в полной мере.

— Анна! Ваше решение — закон для меня, — Репнин галантно поклонился ей. — Вы позволите мне оставить вас ненадолго? Перед отъездом мне было дано особое поручение, которое я обязан исполнить.

— Вы свободны в своих поступках, Михаил, — тихо сказала Анна. — А у меня нет права задерживать вас.

— Это право есть у меня, и я намерен воспользоваться им по возвращении. А пока вы не откажете в любезности проводить меня?

Анна кивнула, и они вместе вышли из библиотеки. Какое-то время Анна и Репнин еще стояли рядом на крыльце, пока Никита седлал для него на конюшне скакуна, на котором тот приехал к Корфам. Михаил успел сказать Анне несколько теплых, успокоительных слов, и невыразимая тоска вдруг нахлынула на нее, словно они прощались навсегда.

— Что-то Никита долго, — проговорила Анна, пытаясь отвлечься от своих нехороших предчувствий.

— Да я не спешу, — улыбнулся Репнин, для которого вот так стоять рядом с Анной — было высшим счастьем и почти наслаждением.

Он ее тревоги не понимал и отводил все на счет недавних трагических событий.

Наконец появился Никита — белый, как полотно и заметно встревоженный. Он вел коня под уздцы, сильно натягивая их и торопя своего ведомого.

— Неужели Парис доставил тебе столько хлопот? — удивился Репнин, никогда прежде не замечавший за своим жеребцом излишнего норова.

— Что вы, барин, — поспешил успокоить его Никита. — Вы же знаете наше горе, вот и перенервничал немного. А скакун у вас знатный, красивый да ухоженный. Я с ним с осторожностью — дорогая лошадь, текинская.

— Разбираешься, братец! — похвалил Репнин и вскочил в седло. — До свидания, Аня!

— Прощайте, Миша, — почему сказала ему вслед Анна, когда Репнин уже отъехал со двора и слышать ее не мог.

Она повернулась, но услышала шепот Никиты:

— Анечка, ты на меня не смотри, на конюшню ступай, только так, чтобы никто не увидел да не понял, что вместе мы. Беда приключилась. Торопиться нам надо.

Анна хотела переспросить Никиту, что за спешность такая, но его уже и след простыл. Оглядевшись, не видит ли никто, Анна прошла на задний двор.

— Никита, милый, что случилось? — спросила она, открыв дверь на конюшню.

— Иди сюда, — позвал ее Никита из дальнего угла в сенном загоне. — Пока я сейчас господского жеребца снаряжал, разговор услышал. Модестович с Полиной решили тебя извести. Нашему-то злодею барин задание дал найти против тебя доказательства, что, мол, ты барона отравила. Вот он и велел Польке свою банку с отравой в комнате твоей спрятать. А сам побежал молодому барину доносить, что нашлись улики-то. Я не смог ему помешать — узнал бы, что я все слышал, убил, я у него пистолет видел.

— Боже мой! Неужели Владимир мог так низко пасть?!

— Что хочешь думай, Анечка, только времени у нас лишнего нет. Бежать тебе надо! Но одну не отпущу — с тобой уйду.

— За помощь, Никита, спасибо, но как же мои вещи, мои книги?..

— Нельзя тебе в дом возвращаться — сразу поймают! И не докажем мы с тобой ничего. О вещах не беспокойся — найдем, да у меня и деньги есть. Немного, что старый барин жаловал по щедрости к праздникам да по хорошему настроению. Не пропадем. В Петербург поедем…

— В Петербург нельзя… — пробормотала Анна, — узнать меня могут.

— И то верно, значит, в Москву, или еще куда — лишь бы отсюда подальше!

— Ой, что-то мне плохо, Никита, — призналась Анна.

Она вдруг поняла, что Никита прав — нельзя ей больше в имении оставаться. Заступник ее и благодетель скончался, не успев выполнить обещанного, и теперь она была всецело во власти жестокого Владимира, который и не скрывал своей ненависти к ней. И если он сам приказал управляющему найти способ обвинить ее в смерти Ивана Ивановича, значит, намерен по-настоящему ее извести. А Модестович рад стараться. Она у них с Полиной уже давно, как бельмо на глазу. Управляющий только барона и боялся, а так — сколько раз к ней в комнату вламывался и овладеть норовил. А Полина лишь мечтает, как занять в театре место Анны и самой играть первые роли.

«Миша! А как же Миша?! — с тоской подумала Анна, но сама же себя оборвала. — Мечты это все! Не будет у нас с ним счастья. Я — крепостная, он — князь. Ничего хорошего, только слезы да новые унижения».

— Мне бы с Варварой проститься, — Анна умоляюще посмотрела на Никиту.

— Варваре я и сам скажу.

— А ты говорил, что взять что-то должен?

— Я, Анечка, как услышал, что Владимир Иванович Модестовича вернул, на всякий случай собрался. Меня он еще при бароне убить обещал, а тут уж ему такая власть дадена…

— Господи! — воскликнула Анна. — Неужели и впрямь нет иного выхода?!

— Ты на Небо не смотри, — мягко сказал Никита. — Ты за временем следи — не успеем уйти подальше, возьмут нас, и тогда…

— Не гони меня, Никита, — Анна вдруг стала собранной и заговорила решительно. — Я свою судьбу поняла. Но не могу я с Иваном Ивановичем не проститься. Его уже обрядили да в церковь перенесли. Вот поклонюсь ему последний раз и — все.

— Про это ничего не скажу — святое, — кивнул Никита, — только я вперед выеду, буду ждать тебя на опушке, там, где развилка на три имения.

— Знаю, — согласилась Анна и, не оглядываясь, вышла из конюшни.

Незамеченной она пробралась в домашнюю церковь Корфов, где завтра должно было состояться отпевание старого барона. В церкви горели свечи, пахло ладаном и цветами из оранжереи — душистыми и сладкими. Гроб стоял на возвышении, а Иван Иванович лежал в нем, как живой.

— Дядюшка, милый! — кинулась к гробу Анна. — Зачем вы покинули меня?!

Вся ее жизнь в эту минуту промчалась перед ее взором — безоблачное детство, счастливая юность. Барон обожал ее — баловал и учил, мечтал увидеть на знаменитых театральных сценах. Он был поверенным во всех ее делах, оберегал и сопутствовал. И Анна всегда отвечала ему искренней любовью и почтением, на которые только способна любящая и преданная дочь.

Анна не знала своих родителей, но барон обещал ей когда-нибудь все рассказать. И вот он ушел, не увидев ее триумфа на Императорской сцене, не открыв тайну ее происхождения…

— Вот ты где! Я так и думал, что не решишься убежать, не простившись с отцом, — громко сказал Владимир, нарушая трепетную тишину церкви.

Анна вздрогнула и оглянулась.

— Что — испугалась? Виновата в чем? — издевательски спросил ее Корф.

— Никакой вины не знаю за собой, — гордо ответила Анна.

— А чего же бежать собралась? Мы только что Никиту поймали, когда он двух рысаков со двора выводил. Сам — с вещами, деньги при нем нашли, — улыбался Владимир. — Я пока не решил, что с ним делать, потому что он глупый теленок. Понимаю, что из нежных чувств к тебе решился на крайнее. А вот как с тобой поступить? Нашел-таки Карл Модестович отравителя. Что скажешь-то?

— Вы теперь вольны сделать все, что угодно. Вы можете издеваться надо мной, сколько вам будет угодно, можете отправить меня под суд и на каторгу. Но вы не можете отнять у меня любовь человека, заменившего мне отца! Позвольте проститься с Иваном Ивановичем, как положено.

— Любовь, говорите, — криво усмехнулся Корф. — А что такое любовь, Анна? Одно из пустых слов, которым пользуются низкие люди, чтобы добиться своих целей.

— Это ваше определение любви, а я считаю, что любовь — это единственное, что утешает в беде.

— И как же вы утешали моего батюшку?

— Это не я утешала его, а вы. Когда Иван Ивановичу нездоровилось, он перечитывал ваши письма, присланные с Кавказа.

— Перечитывал?! После того как сжигал их в камине.

— Он хранил все ваши письма и часто перечитывал их вслух. «А морозы у нас здесь отец стоят лютые. Часовые ночью разжигают огонь, но ветер гасит его. Здесь у нас в цене теплые вещи и коньяк. Кстати отец, не пришлешь ли мне рублей шестьсот на покупку зимней амуниции?» Вспоминаете? Он знал, что деньги вам нужны не на теплые вещи. Он знал, что вы часто проигрывались в карты.

— Отец догадался? — не поверил ей Корф. — И, несмотря на это, прислал в два раза больше, чем я просил? Я думал, что безразличен ему. А я ведь тоже не спал ночами, мечтал, как напишу ему: «Отец, нашего полковника ранили, и я вынес его с поля боя на руках». Представлял, как отца благодарит за меня сам император. Как отец гордится мной.

— Он каждый день говорил о вас.

— Господи, как же мне его не хватает! — Владимир заметил, что Анна сочувственно потянулась к нему, и отшатнулся. — Довольно душеспасительных бесед! Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, а тем более, в твоей!

— Говорят, жалеть — значит любить.

— Для чего вы это делаете со мной?! — в сердцах воскликнул Владимир. — Неужели только ради того, чтобы получить вольную?

— Иван Иванович учил меня терпению и мужеству, — тихо сказала Анна. — Вы можете не волноваться — я знаю, что в доме столько ненатертых полов, нечищеных сапог, что мне придется провести всю жизнь в вашем поместье, терпя издевательства Карла Модестовича. Что ж, я готова к такой судьбе.

— Неужели?

— Ах да, забыла… Карл Модестович хлопочет, чтобы я попала в тюрьму. Значит, мне придется провести остаток дней не в поместье, а за решеткой. Ведь так?

— О чем бы ни хлопотал Карл Модестович, окончательное решение выношу я.

— И мы оба знаем, каким оно будет.

— Нет, это я знаю, а вы узнаете сейчас, — со знакомой Анне и всегда пугавшей ее твердостью произнес Корф. — Вы помните, что случается с беглыми крепостными? Отлично! Тогда я предлагаю вам сделку: я дам вольную Никите, а вы останетесь здесь в том же качестве, что и всегда. Я обещаю и даю слово чести, хотя и лишен ныне возможности дать вам слово офицера, что в вашей жизни ничего не изменится. Но только ради доброго имени моего отца! Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог сказать, что барон Корф дурачил всех, выдавая крепостную за свою воспитанницу благородных кровей.

— Но вы же обещали Ивану Ивановичу…

— Я обещал ему позаботиться о вас, но не освобождать. Эта честь достанется Никите. Или он будет наказан, а вы — опозорены и арестованы. Выбирайте! И времени на размышления у вас нет.

Анна обернулась к гробу и зашептала:

— Господи! Вразуми меня! Укрепи меня! Дядюшка! Только ради вас!

И вдруг почудилось — Иван Иванович улыбнулся ей! Словно ветер прошелестел — пламя свечей изогнулось и снова запылало с еще большей силой.

— Я согласна, — кивнула Анна.

— Хорошо. Ступайте к себе! И помните — однажды я просил вас оставить Репнина в покое. Будьте благоразумны и не давайте мне повода наказывать вас. Отец, теперь ты будешь доволен!.. Да, хочу, чтобы вы знали, Анна, я прекрасно понимаю, кто такой Карл Модестович, но считаю, что, пока мы не можем доказать его вину, ему лучше быть у меня на глазах. В бегах он нам не подвластен, а я не хочу терять возможность расквитаться с убийцей моего отца.

Корф вышел из церкви, Анна не смогла последовать за ним. Силы оставили ее — она села на скамеечку подле гроба барона и зарыдала.

* * *

Утром к Корфам съехались почти все приглашенные на спектакль три дня назад. Не появилась только Долгорукая. Забалуев, выражая свои соболезнования, сказал, что княгине нездоровится. Смерть барона подействовала на Марию Алексеевну удручающе, и у нее случилась мигрень.

В небольшой домашней церкви Корфов места всем не хватило — крепостные, обожавшие своего барина, толклись у входа. Внутрь попали только Варвара, Никита да Модестович с Полиной, которая держалась за управляющим, как нитка за иголочкой. Никита плакал, никого не стесняясь. До начала панихиды Владимир собрал дворовых и сообщил, что в память об отце объявляет о решении даровать вольную одному из своих крепостных. По легкому шуму, пробежавшему после прозвучавшего имени Никиты, Корф понял, что эти люди ожидали услышать другое имя. А потом еще и Никита упал ему в ноги и стал просить обменять его свободу на вольную для Анны. Корф страшно рассердился и приказал ему взять документ, в противном случае пообещал наказать Анну.

— За что, барин?! — воскликнул Никита.

— Если своего ума не хватает — спроси у нее! — отрезал Корф.

Прибежавшая Анна умолила конюха вольную взять, и народ разошелся, пересказывая и пересуживая произошедшее.

В церкви Анна стояла у гроба чуть поодаль от Владимира, и рядом с ней Корф увидел Репнина. Поначалу он нахмурился, но Анна была так сдержанна и убита горем, что он, в конце концов, перестал обращать на это соседство никакого внимания.

— На кого ж ты покинул нас, батюшка! Погубили тебя ироды… — тихонечко причитала Варвара.

— Наш молодой барин слишком великодушен, раз ты до сих пор еще не в остроге. Но сколько ни притворяйся, а мы оба знаем, кто убил барона, — прошептал на ухо Анне только отошедший от гроба барона Карл Модестович.

— Известно, что в остроге должна быть не я, — так же тихо ответила Анна, и слезы снова навернулись ей на глаза.

— И не страшно вам, Карл Модестович, перед очами Божьими появляться? — вполголоса укорил его Репнин. — А вы, Аня, не расстраивайтесь. Не доставляйте ему такого удовольствия. В скором времени, я уверен, он непременно сделает ошибку. А мы поймаем его — и на слове, и на деле. Обещаю вам!

— Благословен Бог наш едино и присно и во веки веков… — пробасил отец Павел.

— Аллилуйя! — запел хор корфовских крепостных.

— Аллилуйя! Аллилуйя! Помилуй раба своего… Помилуй раба своего… Имя твое Аллилуйя. Помилуй мя. Во саду любящих имя твое. Аллилуйя. Аллилуйя!..

Но неожиданно к хору голосов присоединился еще один — надтреснутый, ведьмачий.

— Бедный мой мальчик… один ты остался…

Присутствующие в церкви разом обернулись на этот голос. В церковь вошла Сычиха. Она выглядела ужасно — волосы, растрепаны, глаз безумный, речь бессвязная.

— Убирайся вон! Немедленно! — страшно закричал Владимир, бросаясь на Сычиху с кулаками, но остановился, словно завороженный ею.

— Что уставились? — Сычиха обвела собравшихся взглядом. — Прощаться пришли? Или злобу тешить?

— Батюшка! — Владимир очнулся и кинулся к отцу Павлу, который в растерянности замер с кадилом у гроба. — Эта женщина не должна здесь находиться! Своим присутствием она оскверняет святое место! Сделайте что-нибудь! Уйди, подлая, слышишь, уйди!

— Никуда я не уйду, — грозно сказала Сычиха.

— Хорошо! Тогда уйду я!

— Володя, ты в своем уме? — Репнин попытался остановить его. — Ты не можешь сейчас уйти!

— Оставь меня! — Корф вырвался из его рук и выбежал из церкви.

Сычиха проводила его с недоброй улыбкой и затем подошла к гробу барона. Она низко склонилась над умершим и что-то долго шептала ему в полной тишине. Наговорившись, она сняла дорогой перстень с пальца и положила его на грудь барону.

— Слетелись, стервятники… — снова обернулась она к скорбящим. — Звери дикие, пиявицы болотные, Божий храм поганите! Расползайся злое змеями! Сгинь! Сгинь… В огне не горит, в воде не тонет! Зло…

Каждый, к кому она подходила, вздрагивал и старался в глаза ей не смотреть.

— Что ждет тебя в этой жизни, милая… — Сычиха подошла к Анне. — Много горя, но и много радости. Сейчас над тобой тучи черные. А ты не бойся. Совсем худо будет, а ты не страшись. Найдешь тогда любовь, которую ищешь. Она совсем рядом… Притомилась я нынче. Не хочу больше видеть эти злые лица.

— Идемте, я вас провожу, — ласково сказала Анна и взяла ее под руку.

— Спасибо тебе, дитя мое. Звери, звери дикие…

Анна вывела Сычиху из церкви. Отец Павел истово перекрестился и стал продолжать.

— Душа его во благих водворится и память его…

Один за одним проходили перед бароном люди и ставили свечки — Репнин, Забалуев, Соня Долгорукая, доктор Штерн, Оболенский, давеча приехавший навестить барона по его приглашению… Неожиданно к гробу припала безутешная Полина и возрыдала:

— Ох ты, батюшка наш! Ох, на кого же вы нас покинули? Как же мы без вас?

Варвара и Никита бросились ее от гроба оттаскивать и не заметили, как она ловко схватила оставленный Сычихой перстень и, что есть силы, зажала в кулаке…

После похорон Репнин принялся разыскивать Анну. Он видел ее на семейном кладбище, но издалека и в обществе все той же странной женщины. Потом Анна куда-то исчезла. Варвара сказала ему, что как будто бы Анна снова вернулась в церковь, и Репнин поспешил проверить — там ли она еще.

— Анна… — выдохнул он, — с вами все в порядке?

— Почему вы спрашиваете?

— Эта женщина, что приходила во время службы…

— Ее зовут Сычихой. Я и сама толком ничего не знаю о ней. Дядюшка когда-то позволил ей поселиться в своем лесу. С тех пор она живет там.

— Она ведьма?

— Нет, что вы! — улыбнулась Анна. — Она знает травы, умеет гадать. Девушки часто приходят к ней, чтобы узнать про свою судьбу.

— Если она разбирается в травах, значит, и в ядах должна знать толк?

— Возможно. Но она никому не делает вреда.

— За что же Владимир ее так ненавидит?

— Не знаю. Я тоже была удивлена, что они знакомы.

— Пожалуй, я поговорю с ней. Возможно, Сычихе известно что-нибудь про убийство барона.

— Если она и могла приготовить яд по чьей-нибудь просьбе, то не догадываясь об истинной цели… Михаил, вы всерьез считаете, что Сычиха может помочь?

— Кто знает? — пожал плечами Репнин. — Но я должен попытаться.

— А Владимир Иванович еще не вернулся?

— Нет, и никто не знает, где он. Как вы думаете, куда он мог пойти? Вы ведь выросли вместе.

— Он никогда не был откровенен со мной.

— Я все-таки его не понимаю — пренебречь похоронами отца! Убежать, куда глаза глядят! Что с ним творится?

— Великое горе подчас толкает нас на неожиданные поступки. Не судите Владимира! Иван Иванович, я уверена, его бы простил…

 

Глава 2

Блудная дочь

Когда в финале спектакля барону Корфу стало плохо, и началась суета — кинулись звать доктора, забегали слуги — Мария Алексеевна Долгорукая поспешила домой. Сердобольная Соня бросилась узнать, что же случилось с Иваном Ивановичем, но мать сердито прикрикнула на нее — нечего в чужое горе соваться, сами разберутся — не маленькие. Любопытный Забалуев тоже хотел посочувствовать, а заодно разведать обстановку, но княгиня пресекла и его попытку. Вынюхивать, мол, будете потом, когда прояснится результат, а то разве у барона сердце не пошаливало?

Соня от такой черствости замкнулась, и Андрей, укоризненно посмотрев на мать, увел сестру. А Забалуев подумал: ох, что-то неладное между соседями. Не раз он уже отмечал, что княгиня с Корфам и нелюбезна. И виновником этой нелюбви был отнюдь не Владимир — Долгорукая всей душой ненавидела старого Корфа, но причину своей неприязни берегла и попусту не раскрывала. И даже Забалуев, прохиндей из прохиндеев, не мог добиться от нее правды. На все его вопросы и намеки Мария Алексеевна властным тоном указывала — знай свое место. Хочешь служить — служи, а в жизнь мою уши просовывать не советую — пожалеешь. И что-то подсказывало Забалуеву — она не шутит.

— Все под Богом ходим, — перекрестилась Долгорукая, усаживаясь в двуколку Забалуева. Тот вызвался отвезти ее до имения. — Вот так прихватит, слова сказать не успеешь и — уже на Небесах. Или в преисподней.

— А вы взгляните на это дело с практической стороны. Корфам сейчас не до нас будет, так что тяжбу по долгу разрешим в свою пользу в два счета!

— Помилуйте, Андрей Платонович! Барон в таком плохом состоянии, в доме несчастье, а вы! Я не хочу, что бы перед вашей с Лизой свадьбой ходили какие-то дурные слухи…

— Добрейшей вы души человек, Мария Алексеевна! Однако нельзя все же упускать такого благоприятного момента. Когда Корф поправится, он поместье нам без боя не отдаст. Поймите, я всего лишь забочусь о вашей выгоде. Конечно, если вы считаете, что не время, или решили проявить сострадание к Корфам…

— Сострадание?! К Корфам? Никогда! Поместье будет моим! А потом — через Лизино приданое — и вашим. А где же Соня и Андрей?

— Они поехали вперед.

— Вот и хорошо, что вместе — Андрюша благотворно влияет на девочек, а то Соня разволновалась слишком, я ее такой давно не видела. Даже обидно — из-за чужого старика переполошилась!..

А Соня действительно искренне переживала. После смерти отца барон стал для нее олицетворением всех тех прекрасных качеств, которые она связывала с образом папеньки. И многолетняя, крепкая дружба, объединявшая Корфа и Долгорукого, придавала барону в ее глазах ореол наследника всего того, что было ей завещано отцом — чести, благородства, любви. Она знала: Лиза тоже глубоко уважала барона, как близкого отцу человека и как отца своего жениха.

Соня торопилась домой — хотела поделиться с сестрой новостями, рассказать, что видела Владимира, что он жив-здоров, не в тюрьме и все так же привлекателен. И, конечно, сообщить о внезапной болезни барона. Вдруг Лиза решила бы поехать к Корфам проведать его и помирилась с Владимиром?

— Бедный Иван Иванович, — промолвила Соня, едва успевая схватиться за бортик коляски, которую неожиданно тряхнуло на кочке. — Я боялась, что он умрет на наших глазах! Господи, помоги ему!

— А Лиза? — покачал головою Андрей. — Как-то она встретит это известие? Она еще не пришла в себя из-за измены Владимира. Думаю, поэтому и на спектакль не захотела приехать.

— Ты считаешь, что не стоит ей говорить?

— Господин Забалуев сказал, что она плохо себя чувствует.

— Что за напасть: Лиза заболела, Иван Ивановичу плохо! — воскликнула Соня.

— Не будем преувеличивать, сестричка, — мягко улыбнулся Андрей. — Вот мы и приехали.

Дмитрий с силой натянул поводья. Коляска плавно остановилась у крыльца усадьбы, и Андрей тут же уловил какую-то подозрительную суету во дворе. Он помог Соне сойти по ступенькам из коляски и велел подниматься к себе, а сам направился к Татьяне, стоявшей в центре встревоженной кучки слуг и что-то им неслышно, но страстно объяснявшей.

Соня первым делом побежала к Лизе, но той в комнате не оказалось — и вообще по всему было видно, что она уже давно у себя не появлялась. Вещи оставлены так, как в тот момент, когда они только собирались в гости к Корфам. Соня подошла к камину — его больше не разжигали, а в золе она рассмотрела корешок той самой книги стихов, что был так дорог Лизе. Еще там виднелись фрагменты сгоревших писем, и Соня испугалась — неужели Лиза все-таки выполнила свое обещание и ушла в монастырь?

Девочка бросилась вниз по лестнице, обежала весь дом, но сестра словно сквозь землю провалилась. И тогда Соня вернулась во двор, где Андрей разговаривал с перепуганной и бледной Татьяной.

— Ушла? Как ушла, куда ушла?! — выспрашивал он.

— Не знаю, Андрей Петрович, — плакала Татьяна. — Кинулась я за ней, да только где мне! И след простыл, пропала за деревьями — и все тут!

— А чего же не искали сразу?

— Думали, походит барышня по лесу и вернется. А вот уже ночь на дворе, и ее все нет и нет.

— Хорошо, — кивнул Андрей. — Зови мужиков, искать станем, факелов вели, чтобы навязали. А ты, Соня, ступай спать, да маман понапрасну не беспокой. Может, Лиза сама к Корфам пошла, тайно от нас. Не хочу, чтобы ей досталось — и так столько бед на ее голову за это время.

Подъехавшие позже Забалуев с княгиней о пропаже Лизы не подозревали. Долгорукая Забалуева за извоз поблагодарила, но в дом не позвала — поздно, устали все, не до ужина тут.

— Как прикажете, Мария Алексеевна! Денек сегодня действительно выдался тяжелый, — раскланялся Забалуев. — Желаю хорошенько отдохнуть. А о делах… о делах всенепременно поговорим, когда вам будет угодно.

— Вот и славно, — кивнула та. — А я пойду, посмотрю, как Лиза. Нездоровится ей на самом деле, или, может, она нам тоже спектакль разыгрывает.

— Уверен — с Лизой все в порядке.

— Да день-то уж больно странный, не знаешь, чего и ждать, — с сомнением сказала Долгорукая, поднимаясь по ступеням в дом.

— До скорой встречи, любезная Мария Алексеевна!

— Спокойной вам ночи, Андрей Платонович, — не оглядываясь, пожелала Долгорукая и скрылась в доме.

Забалуев еще какое-то время смотрел ей вслед и уже собрался ехать, как вдруг увидел Татьяну.

— Эй! — властно позвал ее Забалуев. Татьяна вздрогнула и остановилась. — Как там Елизавета Петровна?

— Нет ее!

— Как нет?!

— Да так вот — нет! Я всю округу обошла. Нигде ее нет!

— И давно нет? — дрогнувшим голосом спросил Забалуев.

— Да как вы ее…

— Ты вот что, — резко прервал ее Забалуев. — Ты — бабенка умная, и тебе объяснять не надо. Держи язык за зубами, поняла?! Подумай, что тебя ждет, если ты проболтаешься.

— Это вы про то, что Елизавету Петровну ударили?

— Дура! — не на шутку разозлился Забалуев. — Если я Лизу не побоялся ударить, то с тобою тем паче — церемониться не буду!

— Что ж это вы меня все время стращаете?! — горестно всплеснула руками Татьяна. — Что стращаете? Вы мне не указ!

— Не указ, говоришь? А ты подумай — кого послушают? — Забалуев схватил Татьяну за плечи и притянул к себе. — Меня — предводителя уездного дворянства, жениха Елизаветы Петровны, или тебя, крепостную девку? Запомни, Елизавета Петровна дома сидела, потому что ей вдруг подурнело.

— И в лес она потому убежала, что ей так стало нехорошо? — не сдавалась Татьяна.

— Ты была последняя, кто ее видел. А это, знаешь ли, подозрительно… Будешь дурой — найду за тобой грешки, и запорют тебя как скотину, до смерти, — страшным шепотом пригрозил Забалуев.

— Вот ты где, мерзавка! — раздался рядом голос неожиданно вернувшейся Долгорукой. — Ищу тебя по всему дому! Где Лиза?! А, Андрей Платонович, что же вы, однако, не уехали?.. Ну, Танька, что молчишь, точно воды в рот набрала?!

— Не знаю, барыня, — пробормотала Татьяна, опуская глаза под злым взглядом Забалуева.

— Как это — не знаешь?! Андрей Платонович сказал, что ей дурно сделалось. Почему она не в постели, коли так?

— Не сердитесь, барыня! Знаю, дома она была, а потом я вдруг в окно увидела, как она по двору пробежала, да и в лес!

— В лес?! Как в лес? Какой такой лес? С какой стати — в лес? А ты почему за ней не побежала, негодная?!

— Да я побежала, но не угналась.

— Ох, Татьяна, — погрозила ей кулаком Долгорукая. — Совсем ты от рук отбилась! Барышню догнать поленилась.

— Случись что с Лизаветой Петровной, — с горячностью поддержал ее Забалуев, — с тебя такой спрос будет, дура! Да при другой-то хозяйке ты бы навоз носила с утра до вечера. Выпороть ее надо прилюдно!

— А Андрей где? — продолжала допрос Долгорукая. — Соня?

— Софья Петровна спать легли, а Андрей Петрович с мужиками по лесу пошли — искать будут.

— Ну, вернись она только! — нахмурилась Долгорукая. — Раз Андрей ищет, значит, найдут.

— А если мне к поискам присоединиться? — предложил Забалуев.

— Не жениховское это дело — беглую невесту возвращать, — отказалась от его помощи княгиня. — Вы, Андрей Платонович, успокойтесь, поезжайте домой. Найдем мы Лизоньку. Найдем!

Долгорукая еще раз простилась с Забалуевым и вернулась в дом. Еще не хватало, чтобы вся округа знала, что ее дочь, как бездомная, по лесу рыскает! Совсем, видать, у девчонки, мозги повернулись — вот до чего любовь-то доводит, окаянная! Мария Алексеевна не сомневалась — Андрей с мужиками беглянку отыщут, и уж тогда глупой не поздоровится. «Я с ней сама разберусь — думала княгиня. — Под венец пойдет смирная и кроткая. Я ее научу мать уважать и устоев держаться. А все папенька ее — узнаю картину. Тоже был ходок — мечтал да придумывал!»

Разогреваясь от этих мыслей, Мария Алексеевна впала в такой раж, что прислуге досталось от нее — что не быстро узел на шляпке развязался, что застежки на корсете скользят, что не сразу пеньюар подали да чепец, кажется, несвежий! Девушки носились, не чуя под собой ног, но угодить барыне так и не смогли. Вконец разойдясь, Мария Алексеевна надавала им пощечин и прогнала с глаз долой. Потом она в сердцах забралась поглубже под одеяло и затихла.

А Забалуев, прежде чем уехать, еще раз Татьяну по темному месту прижал и напомнил:

— Вздумаешь сболтнуть что-нибудь — беда тебя ждет, моя милая! Пойдешь в лес по грибы да ягоды, а тебя ненароком за лисицу примут. Охотники обознаются и подстрелят! Какая ужасная ошибка, и нет милой девицы!

Татьяну от этих слов совсем повело. Она заперлась у себя в комнате и до самого утра сидела, не смыкая глаз. Иногда она принималась молиться, и каждый раз ее мысли незаметно от Лизы переходили к Андрею.

Никому она в том не признавалась, но любила молодого барина без памяти. Татьяна знала, что у него в Петербурге была невеста — наверное, красивая да богатая. Понимала, что Андрей видел в ней только спутницу детских лет и верную подругу своим сестрам. Говорили ей, что барская любовь до хорошего еще не доводила. Но Татьяна всегда робела, едва он приезжал — такой уж был Андрей Петрович ладный, приятный. И глаза у него — кружит голову!

Лишь под утро Татьяну ненадолго сморило, но во сне ей почудились какие-то звуки — будто на фортепианах играли. Татьяна приоткрыла глаза и прислушалась — и правда, играли! В комнате у Лизаветы Петровны. Татьяна быстро накинула платок поверх ночной рубашки и выбежала из комнаты. Остывший за ночь пол слегка морозил босые пятки, но Татьяна и так старалась на всю ногу не наступать — летела на цыпочках, как на крыльях.

— Лизавета Петровна! — воскликнула она, вбегая, и осеклась — за столом в комнате сестры сидела грустная Соня. — А я слышу музыку, думала, что…

— Лиза вернулась? — вздохнула Соня и закрыла крышку музыкальной шкатулки — любимой игрушки Лизы. — Папин подарок. Она, бывало, часами сидела и слушала, как молоточки бьют, мелодию выводят.

— Милая вы моя, — подошла к ней Татьяна и погладила Соню по голове. — Не волнуйтесь, не убивайтесь вы так! Найдется Лизонька.

— Что-то здесь непонятно, Таня, — покачала головой Соня. — Забалуев сказал, что ей очень плохо стало. Почему же она исчезла как-то вдруг? Это непохоже на Лизу. Вот уже и утро пришло, а ее все нет…

— Не волнуйтесь, Софья Петровна! Ваш брат непременно найдет Лизу. Пойдемте вниз, может, какие-то новости будут.

Соня кивнула, и они спустились в гостиную. Сразу же вслед за ними вошла в залу и Долгорукая.

— Татьяна, — кликнула она девушку, — ступай на двор, Дмитрия позови, они с Андреем Петровичем всю ночь по лесу пропадали — пусть доложит! А потом скажи, чтобы на кухне по сторонам не глазели и завтракать подавали, да поживее! Да оденься, что расхристалась-то!.. Сонечка, деточка, что же ты печальная такая? Иди ко мне, я тебя успокою.

— Маменька! — Соня бросилась в раскрытые объятия матери. — Что же это Лизы все нет и нет, и Андрей где-то долго… Боже мой, за что нам это все?!

— Ты Господа-то зря не беспокой, — ласково пожурила дочь Долгорукая. — Здесь я вижу не Божий промысел, а умысел непутевой девчонки.

— Маменька, я думаю, случилось что-то ужасное!

— Доброе утро, барыня! — в гостиную с поклоном вошел Дмитрий.

— Ничего доброго. Что Лиза? Объявилась?

— Нету ее нигде, барыня.

— А хорошо ли искали?

— Ночью искали, как могли, — ответил за Дмитрия вошедший следом Андрей. — И все-таки вам доброго утра! Маман, Сонечка…

Андрей поцеловал обеих и подошел к буфету.

— Что же это ты, — недовольно сказала Долгорукая, — и не завтракал, а уже за коньячком?

— Не до завтрака мне. Я всю округу обошел — никаких следов Лизы. Сейчас люди отдохнут — снова в лес пойдем. Дмитрий, Татьяна — поможете мне…

— Поисков не будет, — бесцеремонно прервала его княгиня.

— Я не ослышался, маман? Вы сказали — поисков не будет?

— Не ослышался.

— Но маменька! — непонимающе воскликнула Соня. — Лизы нет уже около суток! Что, если с нею случилась беда?

— Не спорь со мной! Я знаю свою дочь. Лишний раз хочет вызвать сочувствие. Не впервые разыгрывает спектакль! Желает, чтобы мы ее пожалели. Вспомни, как она противилась помолвке с Андреем Платоновичем, а потом вдруг согласилась! С чего это вдруг?

— Она просто подумала, как следует, и решила, что… — начала объяснять Соня.

— Я знаю, что она решила! Решила поиграть со мной. Думает: мы все сейчас бросимся на ее поиски! А она будет ждать, пока мы дойдем до того, что готовы простить ее, лишь бы была жива и здорова. Тогда и объявится! А я отменю помолвку. Вот чего она добивается!

— Возможно, вы и правы, маман. Однако если она прячется в лесу — это опасно.

— Там болото, дикие звери, — с дрожью в голосе произнесла Соня.

— Мы должны позвать исправника и организовать настоящие поиски. Неужели вы полагаете, мы так вот будем сидеть и ждать? — недоумевал Андрей.

— Да. Мы будем сидеть, ждать и бездействовать, — с нескрываемым раздражением объявила княгиня.

— В таком случае, я не останусь здесь более ни минуты, — Андрей поклонился ей и вышел из гостиной.

Соня с укором посмотрела на мать.

— Маменька! Почему вы не хотите послать на поиски? Мне страшно подумать, что может случиться с Лизой!

— Соня, никогда никому не позволяй управлять собой! Даже родной сестре. Мы не будем искать Лизу. Именно потому, что она хочет, чтобы мы ее искали.

— Но, маменька, откуда вы знаете, что Лиза нарочно скрывается? А вдруг она попала в настоящую беду?

— Когда она найдется, ты поймешь, что я была права. И потому незачем поднимать шум на всю округу. Лизавета вернется, а я не хочу, чтобы на меня показывали соседи — от нее родная дочь сбежала! Никогда этого не будет.

— Разве так важно, что подумают и скажут соседи?

— Соня, запомни: наши проблемы никого не касаются! Долгорукие не выносят сор из избы.

— Но мне страшно за Лизу!

— И я за нее беспокоюсь. Но все остальные не должны об этом знать. Никогда не выказывай свою слабость перед чужими людьми, слышишь? Никогда! Конечно, ты мала еще и не понимаешь меня. Но ничего — поживешь с мое, хлебнешь горя, вспомнишь слова матери.

— Маменька, а если речь идет о ее жизни?

— Она не пропадет! У Лизаветы мой характер — ей няньки не нужны.

— Вы то же самое говорили год назад, когда папа ушел на охоту. Помните? Вы уверяли, что с ним ничего не случится. А случилось…

— Это к делу не относится, — Долгорукая дала понять дочери, что разговор окончен. — Я уже сказала тебе: мы не будем искать Лизу.

Соня всхлипнула и выбежала из гостиной. Она еще некоторое время кружила по комнатам в поисках брата, а потом вышла на крыльцо. Андрей стоял у входа в дом и разговаривал с Татьяной.

— Татьяна, слезами делу не поможешь, — убеждал ее Андрей.

— Я думала, что она вскоре вернется, а ее все нет и нет…

— Помнишь, когда мы были детьми, то в этом лесу играли в прятки? Однажды мы тоже решили, что Лиза заблудилась и пропала.

— А она просто нашла землянику и забыла про нас, — невольно улыбнулась Татьяна, припомнив тот давнишний случай.

— Лиза тогда возмущалась, что мы беспокоимся за нее. «Чтобы я да в лесу заблудилась!» А я отправился ее искать и заблудился сам. И был так рад, когда ты меня нашла!.. Таня, а почему все-таки Лиза убежала? Маман говорит, ты была с ней. Что произошло? Ты ведь не скроешь от меня правды? Куда исчезла Лиза?

— Андрей Петрович, вы не спали всю ночь! — уклонилась Татьяна от ответа. — Вы бы отдохнули чуть-чуть.

— Пока я не найду сестру, об отдыхе не может идти и речи.

— И лицо у вас такое измученное…

— Андрей! — окликнула брата выбежавшая к ним Соня. — Ты должен что-то сделать! Лизу нельзя бросать одну в лесу! Маменька несправедлива — пусть сначала отыщет ее, а потом гневается!

Андрей хотел ответить сестре, но из-за дома перед ними неожиданно возник бородатый Григорий — холоп Корфов. Татьяна и Соня вздрогнули — Григорий появился тихо, словно медведь из кустов. И смотрел он мрачно и горестно.

— Здравствуйте, барин! — поклонился Григорий.

— Здравствуй! Тебя, часом, не Иван Иванович прислал? — Андрей вдруг подумал, что Лиза нашлась, и она — у Корфов.

— Иван Иванович прошлой ночью преставился. Владимир Иванович послал на похороны позвать.

— Барон умер? — Андрей недоуменно взглянул на Соню и Татьяну — обе затаили дыхание и, видно было, известию не поверили. — Сердце на этот раз не выдержало?

— Его отравили, — пробасил Григорий, уставившись в землю.

— Отравили?! Как?! Кто? — воскликнул Андрей.

— Ой, лихонько! — запричитала Татьяна, а Соня беззвучно заплакала, как маленькая.

— Не знаем мы, и молодой барин не знает. Сказал, что кто-то из поместья. Черти! Дьяволы окаянные! Простите, ваше сиятельство, за слова непотребные — так на язык и рвутся. Барина загубили.

— Господи, да как же это… — снова подала голос Татьяна, прижимая к себе плачущую Соню.

— Я пойду, ваше сиятельство, — снова поклонился Григорий. — Мне еще к другим соседям надо…

— Ступай, голубчик, — растерянно отпустил его Андрей, и Григорий так же бесшумно исчез.

— Вот что, — Андрей повернулся к Татьяне. — Отведи Соню к себе, успокой, а потом…

— В лес нам надо! — убежденно сказала Татьяна. — Я ведь только сейчас поняла, что неспроста все это было — Лиза, барон.

— О чем ты? — не понял Андрей.

— Господи, как же мне сразу-то в голову не пришло?! Я знаю, кто нам поможет правду узнать. Вы, барин, ждите меня здесь, я сразу вернусь! Идем, Сонечка!

Андрей, оглушенный сообщением о смерти барона, и не думал сопротивляться. Он лишь спустился с крыльца и хотел позвать Дмитрия, чтобы уговорить его идти с ними в лес на поиски Лизы, как во двор въехала коляска Забалуева. Тот сидел, развалившись на сиденье, — важный и при параде.

— Доброе утро, Андрей Петрович, — любезно сказал Забалуев, сходя с коляски. — Я, собственно, хотел узнать, нашлась ли Елизавета Петровна?

— Я искал всю ночь, ее нигде нет.

— Исправнику сообщили?

— Нет, маман решила ничего не предпринимать. Она боится огласки, потому что считает, что это побег.

— Побег? — насупился Забалуев. — Вашей матушке мудрости житейской не занимать! И, пожалуй, я соглашусь с нею — наверняка, девчонка прячется сейчас где-нибудь да посмеивается над нами. Вот, дескать, как ловко я всех вас тут вокруг пальца!

— Вы забываетесь! — так горячо вскричал Андрей, что Забалуев поспешил отойти от него. — Я начинаю задумываться, отчего Лиза так противилась вашему браку? Имейте в виду, сударь, если я узнаю, что причина ее побега — ваше недостойное поведение, вы будете иметь дело со мной!

— Ах, молодость, — самодовольно улыбнулся Забалуев. — Смею вас уверить — ничего подобного не произойдет. Моей вины в том, что у вашей сестры плохой характер, нет. Но я надеюсь его исправить…

— Что вы хотите этим сказать?

— Любовью, — сладко проговорил Забалуев. — Любовью и вниманием. Вы позволите?

Андрей отступил, давая ему возможность пройти в дом. Забалуев кивнул и прямиком бросился в гостиную.

— Мария Алексеевна! — воскликнул он без церемоний, едва успев закрыть дверь за собой. — Тут такие новости! Барона Корфа отравили!

— Как это может быть? И кто мог это сделать? — княгиня неимоверно округлила глаза и откинулась на спинку дивана.

— Подозревают управляющего, — подбежал к ней Забалуев и стал нашептывать на ушко. — Яд подсыпали в графинчик с бренди — на это много смелости да смекалки не нужно. А Карл Модестович — подлец еще тот! Я его знаю! Ходят слухи, что он воровал у барона!

— Да полно вам, Андрей Платонович! Карл Модестович трусоват, а человек, способный на убийство, должен быть умным, дерзким, умеющим просчитывать каждый шаг!

— Однако доподлинно известно, что он люто ненавидел барона!

— И не он один, и было за что, прости меня Господи! Уж я-то знаю!

— Мария Алексеевна, — с пафосом начал Забалуев, — думаю, был ли барон хорошим или плохим — нам теперь обсуждать недосуг. Его уже нет, и мы должны быстро завершить наше дело с поместьем. Если мы предпримем необходимые усилия…

— Не гоните лошадей, Андрей Платонович, — осадила его Долгорукая. — Сначала пусть Лиза объявится.

— Я понимаю, как вам тяжело — пропала ваша дочь…

— И ваша невеста, Андрей Платонович, — с недоброй усмешкой напомнила княгиня.

— Да, да, конечно, — заторопился подтвердить Забалуев, — и моя невеста. И я тоже места себе не нахожу. И как бы вам, и как бы мне ни было тяжело — будущее не за горами.

— Завтра приезжайте, Андрей Платонович.

— Завтра — похороны. Разве вы не собираетесь к Корфам выразить свои соболезнования?

— Я никуда не поеду.

— Но как же приличия?

— Мне сейчас не до приличий!

— Княгиня! — воскликнул Забалуев. — Под подозрением все, кто был в тот вечер в доме, кто пил с ним!

— Это вы что же, намекаете, что я убила барона? — озлилась Долгорукая.

— Нет, конечно, нет! Но люди…

— Довольно, Андрей Платонович! — Долгорукая встала с дивана — прекрасная и величественная. — Если вы намерены и дальше продолжать в том же тоне…

— Нет-нет! — испугался Забалуев. — Я сам… сам передам ваши сожаления Владимиру!

— Буду вам благодарна, — холодно кивнула княгиня.

Забалуев попятился под ее взглядом и опрометью выскочил из гостиной. «Ох, и женщина! — его обуяла мелкая дрожь. — С такой на узкой дороге да ввечеру — упаси Боже! А я-то, я-то! Чуть все дело не испортил! Она мне, как воздух нужна — имение же, вот только что не на блюдечке! Осторожней стоит быть, осторожнее!».

* * *

Лиза бежала по лесу, не разбирая дороги. Она ничего не видела вокруг — в глазах стояла наглая улыбка Забалуева и его рука, занесенная для удара. «Я буду разговаривать с вами в таком тоне, которого вы заслуживаете!» Господи, неужели она заслужила все это? Тот, кто был ей дорог и любим, предал ее чувства. Тот, кого ей прочили в мужья, оскорбил ее. Пощечина врезалась ей в память, как его пальцы — в кожу щеки. Лиза растирала слезы — она словно ослепла и потеряла слух. В ушах звенело, ветки осины скользили по лицу, ей не хватало воздуха и силы постепенно оставляли ее.

Скоро она устала настолько, что и сама поняла — вернуться обратно без посторонней помощи ей будет очень трудно. Лиза убедила себя остановиться и огляделась. Она шла по краю болота — места здесь были почти непроходимые и глухие. И Лиза вдруг растерялась — не от испуга, а от беспомощности что-либо изменить в своей жизни. Потому что куда ни кинь — везде топь, что в лесу, что дома…

Неожиданно вдали ей померещился огонек. Лиза привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть его за буреломом. Нет, не показалось! Лиза вздохнула с облегчением и решительно направилась на этот свет.

Деревянный дом, в который она пришла, оказался жилищем Сычихи. Дверь была не заперта, и Лиза без страха открыла ее. В комнате, слабо освещенной свечой на окне, стояла тишина, и только неясное бормотание доносилось из дальнего угла. Лиза приблизилась почти на ощупь и увидела, что Сычиха лежит на кровати, разметавшись в тяжелом забытьи.

— Он оставил меня… Оставил… Он оставил меня… Я змею видела… Это знак! Беда пришла… Беда!

— Что случилось с вами? Кто вас оставил? — Лиза как-то сразу забыла все свои переживания и боли — до такой степени тронул ее горестный голос Сычихи.

— А? Что? Кто здесь?! — вскрикнула Сычиха, приходя в себя. — Лизонька…

— Это я. Вам плохо?

— Ничего, — тихо сказала та, поднимаясь и набрасывая на плечи раскидистую, точно крылья, черную вязаную шаль. — Сон приснился дурной, а много ли надо, чтобы расстроиться? Да ты садись. К столу, к столу, я сейчас чай заварю, тебя отпою. Да рассказывай, что приключилось? Платье порванное, лицо исцарапанное. Долго по лесу бродила?

— Я заблудилась… Ходила-ходила, если бы не набрела на вашу избушку, все — пропала бы.

— И впрямь — счастье! В наших лесах сгинуть можно, — Сычиха подошла к печке, проверила — теплая еще, потом сняла с плиты железный туесок и налила в чашу какого-то настоя. — Ты выпей, сил наберешься.

— Странный вкус, — удивилась Лиза, но напиток пригубила. Он оказался бодрящим и мягким.

— Не бойся, — улыбнулась Сычиха, глядя, как Лиза мелкими глоточками отпивает из кружки. — Рецепт старинный, целебный. Еще здоровее будешь… А теперь говори.

— Наш сосед барон Корф пригласил всех на спектакль. А я… вдруг почувствовала себя неважно, решила домой вернуться — и заблудилась в темноте.

— Ты только мне правду рассказывай, — покачала головой Сычиха. — Иначе за тебя твоя щека заговорит. А придумывать я и сама мастерица…

— Мой жених… — Лиза смутилась, она чувствовала: щека опухла и мешала говорить, — господин Забалуев ударил меня. Я и убежала в лес, не разбирая дороги. А когда опомнилась — кругом темный лес.

— Это ведь только часть правды?

— Владимир… — кивнула Лиза. — Помнишь, вы гадали мне на картах, что я выйду за него замуж? Он разлюбил меня. Вот и выходит — не правду карты сказали…

— Нет, милая, я тебя не обманывала. Я тебе суженого обещала, и ты выйдешь за него. Все будет хорошо… Хорошо…

— Спасибо, мне нужно идти, — засобиралась Лиза. Она вдруг почувствовала легкое головокружение, приятное и теплое. — Меня дома ждут. Вы покажете мне дорогу к дому?

— Никуда ты не пойдешь, — ласково заговорила Сычиха, глядя ей прямо в глаза. — Не пойдешь. Никуда не пойдешь!

— Мне домой пора, — сквозь наступавшую на нее дремоту сопротивлялась Лиза. — Меня ждут. Меня уже ищут…

— Тебя еще не ищут, но будут искать. А ты останешься здесь! И не волнуйся — ты будешь счастлива! Ты выйдешь замуж за суженого, не сейчас, но выйдешь! Я должна тебя научить, объяснить…

— Пустите меня! — Лиза оттолкнула от себя Сычиху и поняла, что руки стали слабыми и словно ватными.

— Хорошо. Иди, — улыбнулась та.

— Что со мной? — Лиза попыталась встать со скамьи, и ее закачало. — Чем вы меня напоили?

— Эти травы — целебные. Они придадут тебе сил. Но сначала ты должна поспать…

— Мамочка… — прошептала Лиза, погружаясь в сладкое забытье.

— Спи родная, спи…

Лиза упала на руки Сычихе. Колдунья подхватила ее и помогла добраться до кровати. Она бережно уложила ее голову на подушки, поправила руки, чтобы не падали, и зашептала, наклонившись низко-низко, к самому лицу:

— Встану, благословясь, выйду, перекрестясь, умоюсь росою, пойду из дверей в двери, из ворот в ворота, выйду в чисто поле, во зеленое поморье, сомкну злодеям глаза, замкну им уши-уста ключом. Брошу тот ключ на дно болота. Никому тот ключ не достать, никому ей жизнь не погубить! Да будет так!

И приснился Лизе дивный сон.

Пары кружились, скользя по паркету, как лодки по тихой глади морской. Раз, два, три… Раз, два, три… Вальс завораживал и увлекал. Его волшебный ритм пьянил и заставлял сердце погружаться в прекрасные мечты. Вальс — чародей, вальс — соблазнитель. Вальс — это легкие пузырьки шампанского в твоем бокале, который подает тебе ОН…

Лиза не видела его лица, но понимала: он прекрасен, воплощение изящества и благородства. Его рука — на ее талии, пальцы чуть-чуть дрожат, потому что и он потрясен — они созданы друг для друга.

— Сколько света! — услышала Лиза свой голос.

— Это оттого, что вы — здесь.

— Я не хочу, чтобы наш танец кончался!

— У нас впереди — целая вечность.

— Я так счастлива!

— Вы счастливы, потому что свободны.

— Мне так легко, что, кажется, я могу летать!

— Любовь дает вам крылья.

— Это и есть блаженство?

— Нет, блаженство начинается с этого…

Лиза почувствовала тепло его света на своем лице, на губах и поняла, что это поцелуй. И она захотела продлить его. Ее тело впитывало в себя эту странную энергию, но Лиза не боялась ее — она была уверена, что это идет к ней с Неба. Неожиданно она поняла, что пальцы ее рук непонятным образом удлиняются и превращаются в перья — белые-белые.

Я — ангел, — подумала Лиза, и в тот же миг с легкостью, доселе лишь желанной, оттолкнулась от пола и полетела — над танцующими, над залом, над землей…

— Где я? Что это было? — встрепенулась Лиза, точно птица, поднимая голову.

Голова снова закружилась, и она вынужденно прилегла на подушки.

— Ишь, как ты набегалась по лесам, по болотам, притомилась, — с сердечностью сказала появившаяся в поле ее зрения Сычиха.

— Чем вы меня напоили? Что мне в питье подсыпали?

— Не бойся. Я добра тебе желаю.

— Тогда отпустите меня!

— Время еще не пришло. Останься со мной, ласточка моя, не пожалеешь.

— Не могу я оставаться. Голова кружиться перестанет и пойду. Дома, наверное, волнуются, по всему лесу меня ищут.

— А ты не торопись, не торопись. Лучше меня послушай.

— Я уже послушалась, а вышло все по-другому!

— Тогда ступай — держать не стану. Если правду об отце узнать не желаешь…

— Что за правда такая?

— О его смерти, — загадочно промолвила Сычиха.

— Он погиб от несчастного случая на охоте…

— Все думают, что это был несчастный случай. А на самом деле…

— Что? Что — на самом деле?

Сычиха не успела ответить — в дверь постучали, и следом Лиза услышала голос Андрея.

— Откройте! Мы плохого не сделаем. Мы спросить вас хотели…

— За мной пришли, — вздрогнула Лиза.

— Может, ее там и нет? — говорил Андрей кому-то за дверью.

— Там она, я уверена, — второй голос принадлежал Татьяне. — Просто старая она, не слышит. Надо погромче постучать. Матушка, Сычиха! Это Татьяна! Открой, пожалуйста!

— Выбирай, — загадочно улыбнулась Сычиха. — Хочешь знать, как умер твой отец? Или уйдешь в неведении?

— Да есть там кто живой или нет? — Андрей еще раз настойчиво забарабанил по двери.

— Сычиха, милая, открой! — умоляла Татьяна.

— Мой отец погиб от несчастного случая, — твердо сказала Лиза.

— Что ж, это твоя вера, — пожала плечами Сычиха. — Мне больше не о чем с тобой говорить.

— Нет, не открывай им, что я здесь, — вдруг решилась Лиза, видя, как Сычиха направилась к двери.

— Сейчас, сейчас! Уже иду! — наконец, откликнулась Сычиха и вышла в сени, плотно притворив двери за собой. — Чего стучите на ночь глядя, что случилось-то?

— Беда у нас! — кинулась к ней Татьяна.

— Сестра моя, Лиза, вчера убежала в лес, — пояснил Андрей. — Ты ее не встречала, не видела?

— Нет, не видела.

— Может, карты скажут, где Лиза и что с ней? — спросила Татьяна.

— Я тебе, девушка, и без карт скажу — все с ней в порядке.

— Откуда тебе знать, если ты ее не видела? — усомнился Андрей.

— А я всегда все знаю. Чувствую, когда черные тучи сгущаются. И когда свет их рассеивает.

— Может, ты знаешь, кто убил барона Корфа?

— Барон, барон Корф? — вздрогнула Сычиха. — Мой сон…

— Его отравили, — шепнула Татьяна.

— Значит это, правда… — побелела Сычиха.

— Что с тобой? — испугалась Татьяна.

— Нет, нет, нет! — Сычиха схватилась за голову и закачалась.

— Да что это с ней? — нахмурился Андрей.

Он и так считал приход к ведьме глупостью и женскими сказками.

— Уходите, — простонала Сычиха. — Уходите!

— Но…

— Уходите! — закричала Сычиха на Татьяну и замахала руками на Андрея. — Прочь! Я не могу ни с кем разговаривать.

Она чуть не силой вытолкала их из сеней и захлопнула двери. Потом, шатаясь, вернулась в комнату.

— Это сколько же я здесь? — спросила Лиза.

— Да уж сутки с лишком, — ответила Сычиха, а сама все по углам смотрела, словно выглядывала кого.

— Господи, они же думают, наверное, что меня убили…

— Убили, — кивнула Сычиха.

— Кого? Моего отца?

— Убили! Убили его! Душегубцы, убили… — то и дело бессвязно повторяла Сычиха.

— Ты лжешь все! Ты злая, ты сумасшедшая! Отца не убивали! — закричала Лиза и бросилась на Сычиху с кулаками.

— Не трогай меня! — грозно повернулась к ней Сычиха, и Лиза так испугалась ее вида, что слабость опять пронизала ее. Голова закружилась с новой силой, и Лиза упала без чувств.

Сколько продолжалось ее второе забытье, она не знала. Когда Лиза очнулась, то увидела, что лежит на полу. Сычихи не было, а за окнами уже рассвело.

Лиза почувствовала вдруг невероятный прилив сил и стала крушить все в доме Сычихи, вымещая на посуде и мебели неизвестную ей прежде ярость. Потом она бросилась к двери. Но дверь оказалась запертой снаружи на засов. И тогда Лиза нашла за печкой топор и принялась рубить дверь, пока не выломала досок достаточно, чтобы выскользнуть из этой клетки. Оказавшись на свободе, она побежала прочь от дома, продираясь сквозь ветки деревьев, кусты и заросли травы.

А потом она увидела Владимира — он шел ей навстречу и улыбался. «Я схожу с ума» — подумала Лиза. Но Владимир взял ее за руку, и она ощутила тепло его руки.

— Лиза? Что ты здесь делаешь? Что с тобой? — его участливый голос казался таким настоящим, родным.

— Я знала, что ты придешь, — прошептала Лиза и потеряла сознание.

Владимир поднял ее на руки и понес.

* * *

А Татьяна и Андрей, ничего не разузнав у Сычихи, вернулись тогда же домой. По дороге Татьяна все печалилась, что ходили впустую, и на въезде в имение разрыдалась.

— Это я во всем виновата! Все из-за меня!

— Ты не виновата, что не смогла догнать Лизу! Но мы знаем: она убежала в лес, и обязательно ее найдем.

— «Найдем, найдем!» Да мы уже два дня это повторяем! Андрей, а что если она просто не хочет возвращаться…

— Откуда у тебя эти мысли? Ты что-то знаешь, но не говоришь мне?

— Просто… — собралась, наконец, с духом Татьяна, — она не хотела выходить замуж за господина Забалуева. Он совсем не такой порядочный человек, как представляется.

— Он обидел тебя? Или Лизу? Рассказывай, Таня. Не бойся. Что он сделал? — Андрей обнял Татьяну за плечи.

— Андрей Петрович, — раздался рядом такой знакомый голос, но Андрей не сразу поверил, что это возможно — перед ним стояла Наташа Репнина.

— Наташа… — смутился он и отошел от Татьяны. — Откуда ты? Я не слышал, чтобы подъезжала карета.

— Дядюшка приехал к Корфам, я увязалась за ним. Он высадил меня у ваших ворот, — легко объяснила Наташа. — А ты, я вижу, не рад тому, что я приехала?

— Я рад, — не слишком вежливо ответил Андрей. — Просто сейчас не лучшее время — Лиза пропала, мы ищем ее вторые сутки.

— О, Господи, — растерялась Наташа и почувствовала неловкость. — Я могу чем-то помочь?

— Боюсь, что нет.

— Как жаль! А мне, наоборот, нужна помощь — я порвала перчатку, когда открывала дверцу кареты. — Наташа и сама не знала, что на нее нашло, но Андрей и эта молодая крестьянка стояли так близко, объединенные чем-то очень важным. Конечно, их заботила судьба Лизы, но все-таки… — Милочка, поди-ка сюда. Зашей ее да побыстрее.

Наташа ловко сняла перчатку с левой руки и с выражением барской любезности протянула ее Татьяне. Та растерянно оглянулась на Андрея, но он ничего не сказал, не остановил ее. Татьяна покорно опустила голову и, взяв у Наташи перчатку, ушла с нею в дом.

— Андрей, — натянуто улыбнулась Наташа. — Я не понимаю твоего поведения. Наверное, мне следовало тебе написать и предупредить о своем приезде, но все вышло так неожиданно…

— Твое высокомерие ужасно!

— Что это значит? Я всего лишь попросила твою крепостную зашить мне перчатку!

— У этой крепостной есть имя. Ее зовут Татьяна.

— Да-да, — понимающе кивнула Наташа. — Когда я подошла, мне на секунду почудилось, что я помешала вам. Ты, кажется, обнимал ее?

— Я пытался ее успокоить.

— И ты всех крепостных утешаешь подобным образом?

— Нет, не всех. Мы выросли вместе.

— И, похоже, не на шутку сблизились?

— Твои намеки оскорбительны!

— Прости, я не хотела огорчить тебя… с Татьяной. Я больше вас не побеспокою, — Наташа повернулась, чтобы уйти.

— Куда ты? — спохватился Андрей.

— Я возвращаюсь в Петербург.

— Но как ты доберешься? — Андрей, наконец, пришел в себя и устыдился устроенной сцены. — Я распоряжусь, чтобы тебя довезли.

— Не стоит беспокоиться, — гордо отказалась Наташа. — Покорнейше вас благодарю!

— Наташа! — Андрей остановил ее и крикнул маячившему невдалеке конюху. — Алеша, приготовь карету и отвези княжну обратно в Петербург.

Наташа позволила усадить себя в карету, равнодушно приняла от выбежавшей на минутку Татьяны поправленную перчатку и уехала молча, едва сдерживая непрошенные слезы. Андрей еще какое-то время смотрел вслед удалявшейся по дороге карете, а потом вернулся в дом и сразу же прошел к Татьяне.

— Открыто! — отозвалась она на стук в дверь. — Андрей Петрович? Вам что-нибудь нужно, барин?

— Не называй меня барин! — воскликнул Андрей. — Я хочу извиниться перед тобой за Наташу.

— Это ваша невеста?

— Она уже уехала в Петербург. Но дело не в этом… — Андрей замялся. — Она не имела никакого права так обращаться с тобой.

— Она всего лишь велела крепостной зашить ее перчатку.

— Таня — ты не крепостная для меня, ты… Ты всегда была моим другом. Знаешь, бывало, я в Петербурге увижу кого-нибудь, или встречу что-нибудь любопытное и спохватываюсь, что тебя нет рядом, чтобы поговорить. Я… не хотел постоянно думать о тебе, но так выходит. Само собой…

— Я тоже не хотела…

Андрей не дал ей договорить — он стремительно подошел к Татьяне, обнял, поцеловал. Сначала быстро, и еще раз — нежно и долго. Потом он поднял ее на руки и отнес на постель. Татьяна улыбнулась и потянула его за собой. Она отдалась ему просто и искренне. И, оказавшись вместе, они даже не заметили, как пролетела ночь, а проснулись, когда утро уже набрало свет и силу.

— Доброе утро, Андрюшенька! — ласково прошептала Татьяна.

— Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? — неожиданно спросил Андрей.

— Простить… За что?

— За это… Таня… — Андрей поднялся на постели, сел на край. — Я собираюсь сделать предложение княжне Наталье Репниной. Я люблю ее, Таня — это какое-то затмение нашло на меня вчера.

— Я все понимаю, Андрей Петрович, и прощаю вас, — она была потрясена внезапной переменой, произошедшей в нем, но ничем своей боли не выдала.

— Мы с тобой останемся друзьями? — пытаясь заглянуть ей в глаза, с надеждой спросил Андрей.

— Какие же из нас друзья — барин да крепостная!

— Не говори так! Это больно!

— Как прикажете, барин! И лучше бы вам пойти — хватились вас, поди, домашние.

В подтверждение ее слов в дверь застучали.

— Танька! — закричал Дмитрий. — Тут у нас такое творится! Лиза нашлась! Без чувств она! Хозяйка велела бегом в погреб за льдом!

— Я сейчас, — отозвалась Татьяна. — Я только мигом переоденусь и сразу же…

— А то бы вышла, как есть, — перебивая ее, заржал под дверью Дмитрий. — Я бы сам на этот лед опрокинулся.

Дождавшись, когда его грязный хохоток удалится, Татьяна обернулась к Андрею. Он торопливо одевался и старался не смотреть ей в глаза.

— И то правда, ступайте, однако, Андрей Петрович, сами слышали — Лиза нашлась.

— Послушай, Таня. Возможно, я больше не приду в твою комнату. Возможно, больше никогда не поцелую, не возьму за руку. Но это не значит, что я тебя забыл! — Андрей и сам не понимал, кого он больше убеждает: ее или себя. — А теперь, прости, я должен идти к Лизе!..

* * *

Никто не знал, что Лизу нашел Владимир Корф — эту честь приписал себе Забалуев. Вернувшись с Соней с похорон барона, он на всякий случай уговаривал ее выйти за него замуж, если Лиза сгинет в лесах и уже никогда не вернется. Забалуев заливался соловьем и совсем заморочил бедной девочке голову.

— Хорошо, — в конце концов, кивнула она. — Если маменька с братом пожелают, я исполню их волю. А пока позвольте мне уйти — я очень устала, смерть Ивана Ивановича потрясла меня. В прошлом году я потеряла папеньку, а теперь вот его лучший друг…

Забалуев помог ей взойти на крыльцо, потом высокомерно оглянулся и одернул мундир, довольный своей предусмотрительностью. Не все ли равно — та или эта, обе — молоденькие, наследницы солидного состояния, да к тому же княжны…

И в этот момент он увидел Владимира Корфа, который подходил к дому со стороны сада, неся на руках бесчувственную Лизу. Как это могло случиться? — не понял Забалуев. Ведь Владимир еще недавно бросил всех в церкви и убежал куда-то, словно безумный. Тоже мне Гамлет! И смотри, однако, нашел же где-то Лизу! Не зря, видать, в народе говорят — рыбак рыбака… Лечить их надо, обоих! Ну, а уж Лизу я сам полечу!

— Елизавете Петровне нужна помощь! — Корф задыхался от усталости и своей драгоценной ноши.

— Что вы с ней сделали? — притворно возмутился Забалуев, бросаясь ему наперерез и препятствуя.

— Господи, дайте же мне пройти! — воскликнул Владимир. — Ей нужен доктор…

— Я сам в состоянии донести свою невесту до дома!

— Как вам будет угодно, Андрей Платонович, — кивнул Корф, передавая ему Лизу с рук на руки, — только помогите ей!

— Ладно, ладно! А вы ступайте! Дальше уже моя территория!

Владимир с ужасом посмотрел на него, но ничего не сказал и, слегка пошатываясь, пошел прочь.

Дождавшись, когда Корф уйдет, Забалуев принялся кричать, что есть силы:

— На помощь! Скорее! Лиза нашлась!

На его истошные крики сбежались все — Долгорукая, Соня, слуги и дворня.

— Лизонька! Родная моя! — по-настоящему убивалась княгиня. — Слава Богу, жива! Дмитрий, доктора! Да поскорее!

— Вот, решил здесь вокруг прогуляться, вдруг слышу, стонет, — на ходу сочинял Забалуев.

— Несите барышню в комнату! — командовала Долгорукая подбежавшим слугам. — Да осторожнее! Спасибо вам, Андрей Платонович! Век не забуду!

— Мы расстались с вами пять минут назад, — удивилась простодушная Соня. — А вы успели за столь короткий миг спасти нашу Лизу?

— Видно, Елизавета Петровна плутала, плутала, все хотела дорогу домой найти, да силы ее и покинули.

— Ей повезло, что вы оказались рядом, Андрей Платонович! — Соня смахнула набежавшую слезу и кинулась за маменькой в дом.

Позже всех появилась Татьяна. Забалуев тут же поймал ее за руку и зашептал:

— Уговор наш помнишь? А то я тебе…

— Не было у нас никаких уговоров, Андрей Платонович! — смело отмахнулась от его угроз Татьяна. — Барышня очнется и сама все расскажет!

А Лиза, и впрямь очнувшись от поднесенного ей к лицу флакона нашатыря, сразу принялась звать Владимира.

— Лизонька, его здесь нет! — стал успокаивать ее Андрей.

— Он спас меня! — заволновалась Лиза. — Я хочу его видеть! Поблагодарить… Теперь я знаю, что он меня любит…

— Ангел мой, — отвела глаза Долгорукая. Она решила, что дочка от нервов попутала воображаемое с действительным. — Ты ошибаешься! Тебя спас Андрей Платонович, твой жених!

— Маменька права, — подтвердил Андрей, и Соня, возникнув перед ней, согласно закивала головой — так и было, так, так!

— А Сычиха? Где Сычиха? Она же обещала — суженый будет со мной! — закричала Лиза.

— Мы будем рядом с тобой, — улыбнулась Долгорукая.

— Нет, нет! — заплакала Лиза. — Владимир!.. Владимир!.. Где ты?! Где?!

 

Глава 3

Кто отравитель?

Оставив Лизу на попечение Забалуева, Владимир вернулся домой. Он шел лесом по хорошо знакомой ему с детства тропинке, соединявшей два имения. Когда-то пробежаться по ней было для них забавой — маленькими Корфы и Долгорукие и дня не проводили друг без друга. И все казалось таким предсказуемым и понятным — жизнь, карьера, семья. Как один день может все изменить! — горестно подумал Владимир.

Он и не заметил, как чуть уклонился в сторону и вышел к семейному кладбищу. Здесь нашли свой последний приют пять поколений Корфов — от первых немецких мелкопоместных колонистов, пожалованных еще Петром Первым российским дворянством и возведенных в бароны за заслуги перед новым отечеством. Соединяясь с истинно русской аристократией, они дали целую плеяду талантливых и заметных при дворе персон. Среди Корфов были и дипломаты, и военные. Непростым характером прославился двоюродный дедушка Владимира, служивший начальником полиции Санкт-Петербурга при Екатерине Второй.

Иван Иванович Корф сделал свою карьеру при императоре Александре, с которым прошел весь памятный путь от сожженной Москвы до Триумфальной арки в Париже. Он был молод и энергичен, и весь боевой задор перенес позднее на новое и весьма неожиданное для его семьи увлечение.

Владимир не знал, как и когда его отец стал завзятым театралом. Но эта страсть заменила ему политику и поле боя. После смерти жены, матери Владимира, барон утешался созданием своего особого мира — страны грез, где Орфей мог с легкостью спуститься в ад за возлюбленной Эвридикой, где умершие не уходили со сцены, а превращались во вполне реальных персонажей — теней и призраков, ангелов и серафимов.

— «Весь мир — театр», — постоянно цитировал эту фразу отец, но для старого Корфа театр стал его миром.

Владимир, робея и смущаясь собственной нежности, приблизился к свежему холмику.

— Прости, что не проводил тебя, как подобает, — заговорил он с отцом, как с живым. — Видишь, снова подвел тебя… Всю жизнь я хотел быть похожим на тебя и всегда подводил. Отец, как мне жить дальше? Что делать? Я подобрал твой медальон, я смотрел на нее, я пытался понять, почему ты по-прежнему любишь ее… И не смог найти оправдания ей, и у меня нет сил простить ее. Я пытался, но не вышло. Возможно, это гордыня, а может быть, слабость. Скажи, как мне жить без тебя?

Чья-то изящная рука в черной перчатке положила на могилу барона охапку свежих лесных цветов — безыскусных и милых.

— Зачем вы здесь? — резко спросил Владимир, узнав Анну.

— Пришла еще раз попрощаться с дядюшкой. Простите, что помешала вам!

— Не стоит извинений — вы всегда были в моей жизни некстати.

— Он не должен был так умереть, — тихо сказала Анна, делая вид, что не заметила его колкости. — Иван Иванович мечтал о тихой старости в обществе любимых внуков.

— Я не был готов к этому…

— Жаль, что дядюшка так и не успел дождаться.

— Ему помешали! И я отомщу за это преступление!

— Это преступление — против Бога, и пусть свершится высший суд. А мы будем помнить Ивана Ивановича, и, пока мы помним его, он не оставит нас своей заботой и любовью.

— Пока мы помним его… — Владимир неожиданно улыбнулся. — Когда отец по утрам заходил в мою комнату, то всегда делал вид, будто что-то там забыл.

— А когда задумывался — чертил пальцем по столу.

— Да-да, — кивнул Владимир. — Я всегда старался угадать, что же он там такое чертит. А когда к нему приходили хорошие известия, отец делал вид, что ничего не произошло…

— Хотя мы давным-давно обо всем догадались!

— И целый день ходил с загадочным видом.

— А помните, как он сердился на нас, когда мы были детьми?

— Конечно! Сначала ругал за разные шалости, а потом присылал в знак примирения эклеры, которые пекла мастерица Варвара. И я частенько бедокурил только ради них.

— Мне кажется, я съела целую тысячу этих пирожных!

Они вдруг разом замолчали.

— Мама говорила — ангел пролетел, — сказал после долгой и светлой паузы Владимир.

— Это Иван Иванович…

— Не смейте! Отец умер — его больше нет! Я один, совсем один!

Корф вложил столько ярости в эти слова, что Анна отшатнулась от него, но все же быстро взяла себя в руки.

— Мне следует оставить вас с ним.

— Да, уходите! Сейчас же! — закричал Владимир.

Анна не стала спорить. Она оглянулась уже издалека, из-за деревьев, и увидела, как Владимир зарыдал и упал на колени перед могилой отца.

— Господи, прости его! Иван Иванович, простите его — он просто боится любить, — прошептала Анна и быстро направилась в дом.

В коридоре ее остановила Полина. Она была слегка веселой после поминок, которые потихоньку устроили дворовые, и на лице ее читалась готовность к содействию и столь намеренное сочувствие, что Анне захотелось немедленно уйти, но Полина настойчиво преграждала ей дорогу.

— Что тебе, Полина? — сдержанно спросила Анна, понимая, что избежать разговора не удастся.

— Я видела, вчера Оболенский пожаловали. Не скупись, подруга, — замолви за меня словечко перед Сергеем Степановичем. Пусть он мне прослушивание устроит. На актерку. В императорский театр.

— Я не уверена, что он согласится, да и время неподходящее — траур у нас.

— А ты попробуй, уговори! А взамен я тебе про каждый шаг Карла Модестовича рассказывать буду! Вот те крест! Он-то считает, что я на его стороне и ничего не заподозрит.

— Я подумаю, — кивнула Анна, лишь бы разойтись с ней.

Тем не менее, Полина ее слова восприняла за согласие, обрадовалась и побежала поискать платье получше. Анна укоризненно покачала головой и поднялась к себе. Сняв в своей комнате накидку и капор, она прошла в библиотеку, где застала Оболенского.

Сергей Степанович приехал давеча к вечеру и был сражен известием о смерти друга. Оболенский приехал, отвечая на настойчивую просьбу Михаила, чувствовавшего свою вину перед Анной за сорванное в Петербурге прослушивание, и на приглашение барона, который звал его на премьеру. «Анна будет играть Джульетту, и ты еще раз сможешь насладиться необыкновенным талантом этой жемчужины, которая должна сиять в короне императорской сцены», — писал ему барон Корф.

К спектаклю Сергей Степанович не успел — разбирал жалобу одной известной актрисы на роли первого плана. Она считала, что дирижер намеренно ставит ее в несоответствующее ее внешности и тембру амплуа. Попутно к заявлению прилагались еще две-три личные просьбы и немного сплетен о коллегах. Оболенский к примадонне благоволил — хороша была, негодница, хотя и неимоверная скандалистка. И поэтому, после перекрестной тяжбы с дирижером, он пригласил ее на обед, который затянулся до утра, и, наверное, мог продолжаться и дольше, но к дядюшке нагрянула всегда шумная и эмоциональная Наташа.

Она, ничуть не смущаясь ситуацией, выждала, когда примадонна уйдет, и бросилась в ножки Сергею Степановичу — умолять, чтобы он взял ее с собой к Корфам.

— К Корфам? — удивился тот. — Надеюсь, не Владимир Корф тому причиной?

— Конечно, нет! — замахала руками Наташа. — После того, как он испортил жизнь Мише? Но я слышала, вы устраиваете прослушивание для Анны?

— Тебе понравился ее голос? — с сомнением спросил Оболенский. Наташа закивала. — Что-то ты хитришь, племянница! С каких это ты пор стала так интересоваться театром?

— А если скажу, обещаете выполнить мою просьбу? — князь кивнул. — Я хочу увидеть Андрея Долгорукого, он у Корфов в соседях.

— Ах, молодость, молодость… Но не кажется ли тебе, дорогая, что бегать девушке за молодым человеком есть моветон?

— Я люблю его!

— Вы не виделись-то всего две недели.

— А я не хочу, чтобы они превратились в вечность!

— Ты готова рисковать своей репутацией?

— А вы рисковали своей, когда бросились за мадемуазель де Транш, дабы уехать с нею в Париж?

— Увы, я все же не посмел ослушаться отца. Я стоял на морозе в сугробе под ее окном и играл на прощанье на скрипке серенаду из Моцарта…

— Это так прекрасно! — Наташа преисполнилась умиления дядюшкиным романтизмом.

— Не могу сказать, что обмороженные пальцы сделали меня привлекательнее, но собирайся, любовь не бывает без жертв. Надеюсь, твои не окажутся столь же трагичными.

Наташа на радостях облобызала дядюшку и бросилась домой собираться. По дороге в Двугорское она без умолку щебетала и, счастливая, выпорхнула из кареты вблизи усадьбы Долгоруких. А Оболенский отправился к Корфам.

Дальнейшее ввергло его в такую горесть, что он, будучи приглашен к ужину, почти не прикоснулся к еде, хотя и выглядела, и пахла она аппетитно. За столом молчали все: заметно похудевший и осунувшийся Владимир, растерянный Миша и печальная Анна. Наконец, Владимир нарушил тишину и рассказал Оболенскому обо всем, что случилось, и это усилило навалившуюся на князя мигрень. Сергей Степанович извинился и, сославшись на нездоровье, ушел в отведенную ему комнату.

Утро добавило скорби — похороны и странная выходка Владимира подействовали на него удручающе. Но Оболенский нашел в себе силы мужественно перенести смерть друга и боевого товарища. А что до Владимира, то он был известен своим непредсказуемым и строптивым нравом. История с вызовом наследника на дуэль — вопиющий случай, лишний раз подтвердивший дурную репутацию этого храброго, но неразборчивого в средствах выяснения отношений и не изощренного в дипломатии молодого человека. Оболенский знал, как дорог был Владимир отцу, но той симпатии, которую излучала Анна и которой обладал сам Корф, он все же был лишен, и поэтому часто попадал в истории, которые надрывали сердце старого барона.

Поклонившись могиле Ивана Ивановича, Оболенский вернулся в дом и прошел в библиотеку, где они любили сиживать и курить трубку. Князь опустился в любимое кресло Корфа — не занимая его место, а просто вспоминая об ушедшем друге, и взял с курительного столика бомбоньерку с табаком.

— Ах! — вскрикнула вошедшая в библиотеку Анна.

— Аннушка! Простите, — поспешно сказал Оболенский, вставая с кресла. — Простите, что напугал вас.

— Сергей Степанович! А мне показалось, что это барон сидит в своем любимом кресле…

— Да, он любил его и в шутку называл «последним седлом старого солдата».

— Вы и трубку набиваете точно так же, как Иван Иванович!

— Ведь это он меня и научил! Сколько же лет мы с ним были знакомы? Почти полвека — подумать только… Но позвольте мне задать вам один вопрос?

— Да-да, конечно.

— Надеюсь, вы не изменили своего решения из-за этой трагедии? Вы по-прежнему намерены ехать в Петербург и стать актрисой?

— Я не думаю, что это будет сейчас правильным.

— Вы шутите, дитя мое?! Вы хотите сказать, что передумали?

— Дядюшка умер в день моей премьеры. Боюсь, я никогда не смогу избавиться от этого воспоминания.

— Дорогая! Вы еще так молоды, и у вас впереди еще столько печалей и радостей, разочарований и любви.

— Любовь? Любовь и есть главный источник бед и разочарований.

— Так вот в чем дело! — улыбнулся Оболенский. — Я должен был догадаться. Но позвольте дать вам один совет. Когда вы будете выбирать между любовью и театром — вспомните, что любовь проходит, и ее сменяет пора забот и утраченных иллюзий. И ваш талант постепенно угаснет за семейными хлопотами. Тогда как театр навсегда будет давать вам ощущение новизны, и продлевать вашу жизнь.

— Я благодарна вам, Сергей Степанович, за заботу, но я сейчас совершенно не готова думать о будущем!

— И все же рано или поздно вам придется выбирать между театром и любимым человеком, — с грустью сказал мудрый Оболенский. — Я знал много прекрасных актрис. Великих актрис. Я принимал участие в их судьбах. И смею вас уверить: чем раньше вы сделаете свой выбор, тем менее мучительным он будет для вас и для вашего избранника.

— К несчастью, я не так свободна в своем выборе, как это может показаться.

— Вы хороши собой, талантливы, добры. Вы способны внушать серьезные чувства. Мой племянник Михаил…

— Мы с ним едва знакомы, — перебила его Анна. — Возможно, ему понравилось мое пение, не более того.

— Вероятно, я ошибаюсь, но когда на балу вы танцевали, мне показалось, что амур нацелил свою стрелу прямо в его сердце.

— Простите меня, Сергей Степанович, — Анна решила прервать этот разговор, пока он не завел их еще дальше. — Мне надо вернуться в столовую. А вы отдыхайте здесь. Иван Иванович был бы счастлив видеть своего друга и говорить с ним.

Оболенский сей внезапной перемены в ее настроении не понял, но все же отнес это на счет недавней трагедии и убеждать Анну в обратном не стал. И, когда она вышла, снова погрузился в воспоминания и размышления о бренности земного бытия.

Анну же перехватила в коридоре неугомонная Полина и принялась выспрашивать, говорила ли она с Оболенским? У Анны не было ни сил, ни желания отвечать ей, она неопределенно кивнула головой и заспешила прочь. Полина ее молчание и этот жест поняла по-своему. Она тут же кинулась на кухню, налила чаю и, поправив складки и рюши на платье, явилась перед Оболенским.

— Спасибо тебе, милая, — рассеянно сказал он, принимая от нее тонкую чашечку из дорого китайского фарфора.

Иван Иванович был ценителем изящных и экзотических вещей, и азиатские раритеты всегда интересовали его особенно. Оболенский отпил чуть-чуть чаю и отметил, что сорт подстать своему благородному хозяину — изысканный по вкусу и редкий по цвету — с оттенком пурпурного.

— Что ж ты выпил все и мне ничего не оставил? — с театральным пафосом продекламировала Полина.

— В каком смысле?! — растерялся Оболенский.

— Это монолог Джульетты, в склепе, над бездыханным трупом Ромео, — пояснила Полина.

— Над… трупом? — Оболенский едва не поперхнулся от ужаса. — Надо же предупреждать, милочка!

— Не пей, не пей вина, Гертруда! — Полина вплотную приблизилась к Оболенскому, едва не вжавшемуся в спинку кресла.

— А это что еще такое?

— Это Клавдий. Из «Гамлета». «Я пить хочу!» — застонала Полина, склоняясь к самому лицу князя. — А это уже Гертруда. О-о-о!..

— Что ты, девушка, встань! — не на шутку перепугался Оболенский, когда Полина принялась заваливаться к нему на колени. — Встань немедленно! Сюда могут войти! Совсем с ума сошла?

— Вам понравилось, Сергей Степанович? — Полина «ожила» и присела в поклоне перед креслом, в котором опадал вконец раздавленный ее бесцеремонностью Оболенский.

— Что понравилось? — грубо спросил он и брезгливо несколько раз провел рукой по камзолу, как будто стряхивая нечистое.

— Моя игра!

— Так это ты — играла?!

— Карл Модестович говорил, что на сцене я смотрюсь лучше, чем Анна.

— Карл Модестович? — не сразу понял Оболенский. — Ах, управляющий!.. Да ты полоумная, однако!

— Но вы же сами позвали меня на прослушивание.

— Какое тебе прослушивание?!

— Чтобы пригласить в театр. Разве Анна вам ничего не говорила?!

— Значит это все — чтобы поступить в театр? — с облегчением рассмеялся Оболенский.

— Конечно! — обиделась Полина. — Я еще из Сумарокова знаю!

— Нет-нет, — замахал руками повеселевший князь. — Сумарокова не надо, Шекспира достаточно. Насмешила!

— Куда же вы? — рассердилась Полина, глядя, как Оболенский встал с кресла и направился к выходу из библиотеки.

— Я? Я пока пойду. И передай барину, что прогуляюсь немного, а то, неровен час, еще какой талант объявится.

— Ну, ладно, Анька! — прошептала Полина со злостью. — Ты мне за это заплатишь!..

* * *

Тем временем Репнин выполнял данное Анне обещание — пытался понять, кому и зачем была выгодна смерть барона.

Когда гроб с телом старого Корфа вынесли из церкви, Михаил схватил Карла Модестовича под локоток и задержал.

— Еще одно слово плохое об Анне услышу, и я тебя убью!

— Вы меня, господин хороший, отпустите! Я не собираюсь в таком тоне продолжать разговор, если вы имеете все-таки намерение поговорить серьезно.

— Что ты хочешь сказать?

— Я вам уже докладывал — графинчик думал украсть. Черт попутал! Баварское стекло, между прочим! Но сами посудите: вы же меня и спасли. Если бы не остановили, в живых уж и не было бы. Вылить дорогущий бренди я бы не решился.

— Почему я должен тебе верить? Ты же ненавидел барона! Кому, как не тебе, желать ему смерти?

— Я не убийца! Деньги — крал, каюсь, я себе уже и поместье в Курляндии присмотрел. Но убить — на такой грех я бы в жизни не пошел! Вы подумайте, как следует! У других-то куда больше мотивов было! Вы ведь даже не догадываетесь, что одна небезызвестная вам барышня способна. Все, все… — испуганно затараторил управляющий, увидев над собой занесенную для удара куку Репнина. — Молчу, молчу! В голове помутилось! Но есть и другие враги!

— Кто?

— Вот, к примеру — Забалуев, Андрей Платонович, предводитель уездного дворянства. Сам сатана! Он здесь такую темноту развел — всему жандармскому корпусу не разобраться.

— Слушай меня, — зашептал ему на ухо Репнин. — Если окажется, что ты врешь, я тебя убью! Найду, где бы ты ни был. Даже в твоей Курляндии. Понимаешь?

Модестович усиленно закивал головой. Репнин разжал пальцы, и управляющий скривился, растирая онемевшую руку. Потом он обиженно посмотрел на Репнина и побежал вслед за процессией на кладбище. Подошедший чуть позже Михаил, наверное, впервые за эти дни с интересом принялся рассматривать Забалуева. «А может, и прав этот рыжий? — подумал он. — Если судить по физиономии, то она у господина Забалуева приятностью не отмечена. Глазки маленькие, крысиные, как бусинки — туда-сюда снуют. Смотрит так, кажется, высокомерно, но вся осанка, между тем, — вороватая и хищная». Михаил вздрогнул — Забалуев поймал его взгляд и ответил своим, от которого Репнин почувствовал неудобство и неясную маету.

На обратном пути с кладбища Забалуев сам подошел к нему и спросил:

— Позвольте узнать, чем вызвано ваше любопытство?

— О чем это вы, Андрей Платонович? — смутился Репнин.

— Да вот вы на меня так странно посмотрели…

— Я?.. Я хотел поговорить с вами о смерти Ивана Ивановича. Убийца по-прежнему на свободе.

— А как же ваше дознание на управляющего?

— Владимир Иванович полагает, что он невиновен, — на ходу придумывал Репнин. — И вернул его в должность.

— Как же так? — засуетился Забалуев. — Неужели сын пошел против воли отцовской?

— Карл Модестович убедил Владимира в том, что виновников надо искать вне поместья. Барон мог оказаться поперек интересов какой-то персоны в вашем уезде, за которой водятся темные дела и грешки всякие. Управляющий намекнул, что кое-кому смерть барона была весьма на руку.

— И… кому же?

— Он имени не назвал, и поэтому я решил, что управляющий крутит — очевидно, пытается отвести от себя подозрения. То есть, это нам с вами очевидно, а вот Владимир ему верит.

— Но это же глупо!

— Вот именно, но совместными усилиями мы могли бы положить этому конец и убедить Корфа, что управляющий его обманывает.

— Правильно мыслите, молодой человек. Можете на меня рассчитывать.

— В таком случае — до скорой встречи?

— Да-да, увидимся, — кивнул ему Забалуев и поспешил догонять Соню, которая сиротливо стояла у крыльца.

Разговор этот Михаилу не понравился. Забалуев не стал никого защищать, больше спрашивал и отвечал осторожно. Но намек Репнина понял и насторожился — это было заметно. А может быть, управляющий ничего не придумал, и Забалуев — первое лицо, заинтересованное в смерти барона? Михаил решил найти Анну и посоветоваться с ней, как поступать дальше и что сказать Владимиру.

Встретив Анну в столовой, он попросил ее пройти с ним в библиотеку. Михаил уже собрался ей все рассказать, как слуга доложил о приезде доктора Штерна. Доктор, простившись с бароном в церкви, немедленно вернулся к себе. Его помощник должен был закончить работу по исследованию яда, которым отравили Корфа, и Штерн хотел, как можно быстрее довести эти сведения до его близких.

— Мне сказали, что Владимира Ивановича все еще нет?

— Он на кладбище, — тихо сказала Анна.

— Вы что-нибудь узнали? — спросил нетерпеливый Репнин.

— Да. Я, однако, хотел подождать Владимира Ивановича.

— Здесь нет посторонних, — обиделся Репнин.

— Да-да, вы правы, — согласился доктор и присел на диван. — Должен сообщить вам, что барон Корф был отравлен редчайшим ядом. Я нашел его описание в одной книге. Этот яд сделан на основе растения, которое встречается только в Индии. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы привезти его оттуда?

— Владимир был в Индии… — начала Анна.

— Вы полагаете, что это он убил отца? — растерялся Штерн.

— Как можно! — воскликнула Анна, зардевшись от негодования. — Я просто думаю, что он мог привезти яд из поездки в Индию, а кто-нибудь выкрасть его.

— Что ж, это вполне вероятно…

— А как насчет Андрея Платоновича? — предположил Репнин. — Он не мог бывать в Индии?

— При чем здесь господин Забалуев? Он уважаемый человек, предводитель уездного дворянства.

— В таком деле ни за кого нельзя поручиться, — с сомнением в голосе сказал Репнин.

— Спасибо, доктор, — Анна кивнула Штерну.

— А теперь я, пожалуй, пойду, — засобирался он. — Надеюсь, вы обо всем проинформируете Владимира Ивановича, а я возьму на себя обязанность дать отчет исправнику.

Когда Штерн откланялся, Анна обернулась к Репнину.

— Так вы подозреваете Забалуева?

— Я этого не утверждаю, я просто не исключаю такой возможности. Посудите сами — господин Забалуев выступает посредником в тяжбе с поместьем Корфов.

— А знаете, — задумалась Анна, — Лиза говорила, что мать обещала его Андрею Платоновичу в качестве приданого.

— Значит, Забалуеву выгодно, чтобы княгиня завладела поместьем!

— Но Забалуев — состоятельный человек, а Карл Модестович — нищий и негодяй!

— Я сам не в восторге от управляющего, — попытался успокоить ее порыв Репнин, — но мне кажется, в вас говорит личное предубеждение. Доказательств и мотива его участия в этом деле нет.

— Карл Модестович очень хитер!

— В этом я с вами согласен, но все же…

— Я опять вижу вас вместе, — раздраженно заметил входящий в библиотеку Владимир.

— Слава Богу, ты вернулся! — Репнин бросился к нему. — Здесь только что был доктор Штерн. Он уверяет, что яд, который отравили Ивана Ивановича, — из Индии.

— Стало быть, Карл Модестович чист, так как он пробавляется банальным мышьяком. И, значит, нам по-прежнему необходимо найти убийцу моего отца. Ты подозреваешь кого-нибудь?

— А что тебе известно о Забалуеве?

— Забалуев? Предводитель уездного дворянства? — удивился Корф, краем глаза наблюдая, как Анна подошла к шкафу с книгами и стала что-то искать и рассматривать в нем.

— Возможно, он как-то связан с темными делишками, которые творятся в вашем уезде — подделка документов, фальшивые ассигнации. Не исключено, что твой отец узнал что-то и стал опасен.

— Но только мне он об этом ничего не говорил. Впрочем, мы с ним нечасто и разговаривали. А вообще, Забалуев — скользкий тип. И кроме всего прочего, похоже, он мог быть сильно заинтересован в том, чтобы княгиня Долгорукая заполучила наше имение. Пожалуй, я просмотрю бумаги отца повнимательнее. Может быть, найду что-нибудь, проливающее свет на эти обстоятельства или хотя бы указывающее направление поиска. Куда же вы, Анна?

— Я уже собиралась уходить… — Анна отвела глаза.

— В чем дело? Вас раздражает мое присутствие?

— Нет, просто я хотела избежать очередной ссоры с вами.

— К чему же ссориться? Вы же видите, я сегодня настроен миролюбиво.

— Володя! — воскликнул Репнин.

— Ладно-ладно, оставь свои нравоучения, я больше не буду. — Владимир снова обернулся к Анне. — А позвольте полюбопытствовать, что это вы сейчас рассматривали?

— Рисунки, привезенные вами из Индии.

— И здесь Индия! — съерничал Корф. — Ряд совпадений — уже закономерность! Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве отца?

— Вы знаете, кого я считаю убийцей.

— Я начинаю думать, дорогая, что между вами с Карлом Модестовичем что-то есть. Больно вы к нему неравнодушны — так и кипите страстью!

— Иногда вы совершенно невыносимы, Владимир Иванович! — Анна, прощаясь, посмотрела на Репнина и ушла.

— И все-таки я тебя не понимаю, Владимир! — вскричал Репнин, уязвленный его нападками на Анну. — Даже в такое время ты не можешь объявить перемирие!

— Ах, оставь! — отмахнулся Корф. — Это наши домашние радости, тебе не понять.

— Барин! — в дверь протиснулась зареванная Полина. — Дозвольте в ножки пасть — обидели меня!

— Умеешь ты выбрать время и место, Полина! — нахмурился Корф, но потом подумал и махнул рукой. — Хорошо. Миша, оставь нас ненадолго.

Репнин вежливо откланялся.

— Итак, чего тебе?

— Не подать вам чаю? — Полина кошкой метнулась к Владимиру. — Иван Иванович в это время всегда чай….

— Не смей липнуть ко мне, — осадил ее Корф. — Зачем приходила? Кто тебя обидел?

— Да Анна же! Она вечно надо мной издевается, — Полина сделала паузу, ожидая реакции Корфа, и тот кивнул ей, давая понять всем своим видом, что весьма заинтересован в ее доносе. — Нынче прикинулась добренькой, обещалась за меня словечко замолвить перед Его Сиятельством, князем Оболенским.

— И как, замолвила?

— Ничего она Сергею Степановичу не сказала. А он меня на смех и поднял, когда я перед ним стала выступать.

— Вряд ли бы он стал смеяться над тобой.

— Но он смеялся! — заплакала Полина. — Сказал, что мне место в балагане.

— Может быть, ты его не правильно поняла? Нет? Да, полно тебе, будет слезы лить. Разберусь я с Анной, обещаю тебе.

— Ой, барин, — Полина принялась хвататься за его руку, — благодарствую, барин…

— Иди, иди, я уже все понял, — Корф оттолкнул Полину и прошел в кабинет отца.

Он просидел с бумагами барона до вечера, но ничего, объясняющего столь трагически сложившиеся обстоятельства, отыскать не смог. Или мы идем по ложному следу, или здесь замешаны силы совсем иного свойства, думал Владимир.

Когда речь зашла о яде из Индии, он вдруг решил, что отец мог покончить с собой. Его гордость была известна, а лишение сына военного звания и всех заслуг — удар не из легких. Владимир понимал, что молодому человеку с его репутацией более будет невозможно рассчитывать на карьеру и достойное отношение общества. И он был уверен — отец тоже понимал это.

Корф не исключал, что он мог дать Анне вольную и переписать завещание в ее пользу, а сам — уйти, спасая свой род и имя от позора. Владимир всегда подозревал в отце черты римского патриция, которые с достоинством уходили из жизни во благо своих близких и ради сохранения чести и славы своего имени.

Но, подумав, мысль эту Владимир все же отмел — перед смертью отец выглядел удивленным и потрясенным своим внезапным недугом. Да и Анна — он слишком ценил ее, чтобы бросить, не обеспечив всем, что обещал. Вольная — вот она, лежала перед ним, а нового завещания он так и не обнаружил. Может быть — только пока?

Нет-нет, остановил сам себя Владимир, это был злой умысел. Коварный и низкий. И теперь надо найти того, кто посмел убить его отца. Владимир бросил взгляд на его портрет — небольшую акварель в рамке из красного дерева, и тяжело вздохнул.

В этот миг ему показалось, что отец на рисунке улыбнулся и повернул голову к нему — художник запечатлел барона в профиль, как на медалях. И вот теперь отец смотрел ему прямо в лицо. Его взгляд был укоряющим и внимательным, и таким живым, что Владимир отшатнулся от стола и выбежал из кабинета.

К ужину он вышел позднее других. Обстановка за столом отдавала печалью. Блюда подавались, как положено, но уносились почти нетронутыми.

— Спасибо, достаточно. Я столько не съем, — отказывался Оболенский.

— Благодарю, я не голоден, — сдержанно вторил ему Репнин.

— Вижу, что с такими гостями и готовить не надо, — недобро улыбнулся Корф, присаживаясь к столу. — Да, кстати, Сергей Степанович, если прослушивание все еще осталось в ваших планах, вы могли бы уединиться с Анной в библиотеке.

— Нынче траур. Не стоит, — Анна неодобрительно посмотрела на него.

— Почему же?! Отец обожал сцену. Я думаю, его душа будет счастлива встретиться с театром еще раз.

— Володя, мне кажется, Анна права. Сейчас не время.

— А когда будет время Миша? В конце концов, это отвлечет Сергея Степановича.

— Как скажете, — пожал плечами Оболенский, — это вы должны решить сами. А я пока вернусь в библиотеку. Благодарю за угощение!

— Нет, в самом деле, Анна, — не унимался Корф, кивнув оставившему их князю. — Что вы упрямитесь? Отец был бы доволен, зная, что вы, наконец, поступите на сцену и покинете этот дом.

— Сцена должна быть мне в радость, а не в наказание.

— С чего это вы решили, что я непременно желаю вам плохого?

— Владимир… — хотел поддержать Анну Репнин, но в этот момент в столовую вошел Забалуев в сопровождении уездного исправника.

— Господа… — брови Корфа удивленно поползли вверх. — Я, конечно, невероятно рад вашему появлению. Но, однако, в следующий раз соблаговолите предупреждать о своем визите. Тем более, в столь поздний час.

— Нам не до церемоний, сударь! Правосудие не может ждать! — надменно сказал Забалуев.

— И что же значит ваш визит? Вы нашли убийцу?

— Нашли.

— И кто же он?

— Вы, милостивый государь!

— Вы арестованы господин Корф. Собирайтесь! — гаркнул исправник.

— И кто же это, господин капитан, навел вас на подобные домыслы? — Владимир и не подумал вставать. — Неужели своим умом дошли?

— Извольте пройти с нами — там разберутся, домыслы это или факты, — нагло заявил Забалуев.

— Владимир, что происходит? — Репнин в изумлении посмотрел на друга.

— Мы присутствуем на спектакле, поставленным господином Забалуевым, — не без иронии пояснил Корф. — Жаль, Сергей Степанович ушел. Он большой любитель драматического искусства.

— Кто позволил вам, милостивый государь, обвинять Владимира в смерти барона? — потребовал объяснений Репнин.

— Извольте! Доподлинно известно, что яд, которым был отравлен ваш батюшка, привезли из Индии! Доктор Штерн сообщил нам об этом, как только изучил его.

— И что вам дает этот тезис? — нахмурился Репнин.

— Владимир Иванович, как вам хорошо известно, несколько раз путешествовал по Индии. И кое-что оттуда мог привезти. Кроме того, он один всегда свободно мог подойти к графину с любимым бренди Ивана Ивановича.

— Бред какой-то!

— Нет, — ядовито «поправил» Репнина Корф. — Это называется «излагать факты».

— Интересно, — в тон ему продолжал выяснять Репнин, — а мотивы убийства у вас столь же определенные? Насколько мне известно, Владимир любил отца.

— Любил?! О его постоянных распрях с отцом известно, простите, всей округе. И причина этих ссор тоже не является тайной.

— Ну, что же, — улыбнулся Корф, — значит, мне суждено стать козлом отпущения?

— Владимир, — возмутился Репнин, — ты не можешь позволить, чтобы тебя так просто арестовали! Господа, это же очевидная ошибка!

— Князь Репнин! — напыжился Забалуев. — Вы мешаете законной власти! Я буду вынужден…

— Действительно, Мишель, — остановил друга Корф, — не стоит мешать предводителю уездного дворянства арестовывать опасного преступника.

— Стойте! — Анна стремительно встала из-за стола. — Господин Забалуев, я, правильно поняла, что главная улика — яд?

— Да. И, прошу заметить, — улика достаточная и убедительная.

— Возможно, вы и правы, однако все же есть «но», господа. В Индии побывал не один Владимир Иванович.

— А кто же еще? — с неохотой спросил Забалуев.

— Вы.

— Что? — грубо расхохотался тот.

— Вам смешно? А мне нет. Лучше ответьте, откуда у вас этот хлыст, господин Забалуев? Я видела эти узоры в книге, которую привез Владимир из Индии.

— Вынужден вас разочаровать сударыня, — зло ответил Забалуев. — Этот хлыст я купил у цыган.

— Если цыгане могли привезти из Индии хлыст, то они могли привезти вам с таким же успехом и яд! — поддел Забалуева Репнин.

— Это неслыханно!

— Только не говорите нам, Андрей Платонович, что вы невинны, — продолжал Репнин. — Мы знаем, какое активное участие вы принимали в тяжбе по поводу поместья. Ведь княгиня Долгорукая пообещала его вам, как часть приданого Лизы. А в тот день, когда отравили Ивана Ивановича, в библиотеку беспрепятственно мог проникнуть любой, в том числе и вы.

— Господин предводитель, — Владимир поднялся из-за стола и угрожающе посмотрел на Забалуева. — Предупреждаю, если выяснится, что вы имели отношение к смерти отца, скрыться от меня вам удастся только в могиле.

— Должен признать, Андрей Платонович, — подал, наконец, голос и исправник, — но только что эта дама высказала против вас не меньше улик, чем вы предъявили против молодого барона Корфа. Прошу прощения, господа, но очевидно, что мы поторопились. Честь имею!

Исправник уважительно козырнул и откланялся.

— Я этого так не оставлю! — заверещал Забалуев. — Я доберусь до правды. Я…

Он хотел еще что-то сказать, но захлебнулся под выразительным взглядом Репнина и покинул столовую вслед за исправником.

— Зачем вы это сделали? — Корф повернулся к Анне. — Почему не позволили меня арестовать?

— Потому что вы невиновны.

— Я не заслуживаю вашего доверия, — побледнел Владимир, — но спасибо вам. Прости, Миша, мне что-то не по себе, я оставлю вас на какое-то время.

Репнин поднялся, провожая его, а потом подошел к Анне.

— Я должен перед вами извиниться.

— За что? — удивилась она.

— Я думал о вас плохо — я считал вас робкой и беззащитной.

— Разве сила женщины — не в ее слабости?

— Надеюсь, однажды мне представится возможность вступиться за вас, как вы вступились за Владимира.

— Вы по-прежнему не оставляете попыток привязать меня к себе, заставить меня поверить в то, что я вам не безразлична.

— Но так оно и есть! Я бы хотел видеть вас чаще, заботиться о вас, защищать и гордиться вами. И желание это столь велико, что я ничего не могу с собой поделать.

— Вы хотите заботиться обо мне?

— Я хочу, чтобы мы заботились друг о друге. Разве не так поступают влюбленные?

— Вы любите меня?

— Неужели это звучит так ужасно?

— Не очень, — Анна задержала дыхание, а потом спросила:

— А если я скажу вам, что тоже люблю вас?

— Я думаю, что смогу это пережить, — улыбнулся Репнин и наклонился к ней.

В этот момент в двери показался Владимир. Он хотел поговорить с Михаилом о Забалуеве, но слова замерли у него в гортани. Владимир почувствовал, что мозг его как будто взболтали ложкой. Кровь снова бросилась ему в голову, а лицо, напротив, побелело и за секунду усохло. Владимир ощутил, как сводит скулы и замедляется дыхание. Но он так и не смог оторвать взгляда от Анны и Репнина.

Корф смотрел, потемневшими от злобы и ненависти глазами, как Михаил склоняется к ее лицу — все ближе и ближе. Вот их губы сливаются в поцелуе, тела сближаются на предельное расстояние. Анна порывисто обвивает руками его шею, Репнин скользит рукой по ее талии, по спине, изогнувшейся, словно лебединый стан.

Поцелуй затягивается, объятия становятся крепче…

Владимир отступил, иначе — он понял это так явственно и болезненно! — сдержаться не сможет. Ворвется в столовую, убьет Репнина или, по крайней мере, покалечит, а эту… Господи, что мне делать с этой! Корф недюжинным усилием воли подавил рвущийся из горла рык и буквально по воздуху перенес свое тело в глубь коридора. И, уже отойдя на безопасное расстояние, выдохнул, что есть силы, и убежал к себе.

Она солгала тебе! — кричал невидимый кто-то внутри Владимира. — Ты поверил, поддался чарам актерки, размечтался, что она жалеет и понимает тебя, а она притворялась. Убаюкивала тебя сказками, как маленького, а сама упала в объятия первого встречного… Первого встреченного ею твоего друга! Строила из себя невинность, говорила о любви и добродетели и тут же осыпала поцелуями того, кого обещала оставить в покое.

Она нарушила условия договора, понял Владимир, и она ответит за это. Она будет мучаться за свое преступление и познает настоящее унижение. Клянусь!..

Владимир спустился в кабинет отца и сел за его стол. Потом он поднял звонок и несколько раз с силой встряхнул его. На зов появился один из слуг — Владимир велел найти и привести к нему Анну. Он жаждал мести — страшной и сейчас. Корф положил прямо перед собой вольную Анны и приблизил к себе подсвечник.

— А ты уверен, что поступаешь правильно? — раздался совсем рядом голос отца.

— Кто это?! — сдавленным шепотом вымолвил Владимир, поднимая свечу над столом.

— Разве ты не узнал меня, сынок? — голос из темноты прозвучал расстроенно и грустно.

Свеча задрожала в руке Владимира, и он поспешил поставить ее на стол.

— Отец? Это ты?

— Конечно, я, мой мальчик.

— Но ты же умер!

— Смерть телесная не означает смерть души. А моя душа не сможет успокоиться, пока ты будешь сопротивляться исполнению моей последней воли. Ты помнишь, что обещал мне освободить Анну?

— Отец! Теперь я ее хозяин, а не вы.

— Гордыня! Ты так и не смирился, — голос барона вздохнул и посетовал. — Я допустил ошибку, не написав вольную раньше.

— И даже после смерти ты говоришь о ней! — воскликнул Владимир. — Защищаешь от ее собственной доли, которую ей назначила судьба, а не я!

— Ты злишься на меня, а мстишь ей. Анна ни в чем не виновата перед тобой. Я не делил любви между вами. И очень любил вас обоих. Она могла бы стать тебе сестрой.

— А ты спросил у меня, нужна ли мне сестра? Ты, вообще, хотя раз поинтересовался у меня, что я обо всем этом думаю?

— Наказывая ее, ты, прежде всего, наказываешь себя.

— Я не понимаю, о чем вы?

— Володя! Пока ты не дашь Анне вольную, ты будешь заложником своей обиды и ненависти. Но, как только ты освободишь ее, ты освободишься сам.

В этот миг Владимир рассмотрел говорившего — это действительно был отец. Такой, каким он последний раз видел его живым — во всем белом и с лицом, исполненным света и великого благородства.

— Отец! — попытался возразить Корф и протянул к нему руку…

* * *

Но ни Анна, ни Репнин ничего этого не знали. Они так увлеклись новизной в своих отношениях, что, казалось, утратили связь с реальностью. Один-единственный поцелуй превратился в вечность и открыл им врата Рая. Влюбленные собирались так и сидеть рядом, продлевая счастливый миг.

— Мы совершили ошибку, — первой очнулась Анна.

— Я обидел вас?

— Вы не можете обидеть меня, Михаил. Только дядюшка был так же добр ко мне, как вы теперь. И мне будет невыносимо потерять и вас.

— Отчего такие грустные мысли? Вы меня не потеряете. Разве нам плохо вместе?

— Хорошо! Слишком хорошо! Но иногда мне кажется, что все это — лишь чудесный сон, который вот-вот закончится.

— Почему сон?

— Только во сне ты в силах стать тем, кем хочешь, а не тем, кто ты есть на самом деле.

— Очевидно, у вас есть муж, томящийся в амбаре? И трое детей, которых вы роздали в крепостные семьи?

— Не угадали.

— Тогда, расскажите, что вас так гнетет.

— Вы знаете, что я воспитанница Ивана Ивановича, он вырастил меня, как свою родную дочь и…

— Анна Платоновна, — тихо сказал подошедший к ним слуга, — молодой барин звал вас в кабинет, тотчас же.

— Ах, как некстати! — воскликнул Репнин.

— Нет-нет, не говорите так, — мягко укорила его Анна, — возможно, Владимиру Ивановичу необходима помощь.

— Я провожу вас к нему.

— Не стоит беспокойства.

— Тогда до завтра? А завтра я отправляюсь к Долгоруким. Думаю, мне следует поговорить с княгиней. Я постараюсь узнать, где находился господин Забалуев в тот вечер, когда убили Ивана Ивановича.

— Миша! Будьте осторожны!

От этих простых слов Репнин расцвел, он вежливо поцеловал Анне руку и ласково пожал ее пальцы на прощанье. Она ответила ему очаровательной улыбкой и тем особенным лучистым взглядом, который всегда отличает влюбленную женщину. А потом отправилась библиотеку.

— Владимир Иванович, вы звали меня? — спросила Анна, входя в кабинет барона, где теперь царствовал его сын.

— Проходите, Анна, — велел ей Корф.

Анна сразу уловила перемену в его настроении. Меньше часа назад Владимир был трогательно ей благодарен и вдруг стал напряженным, властным и безжалостным.

— Чем вызвана столь разительная в вас перемена? Вы же казались добры ко мне!

— Я всего лишь был признателен вам за своевременную подсказку. Вы сумели помешать господину Забалуеву, когда он обвинил меня в убийстве собственного отца.

— Вы что-то задумали?

— А вы мне, похоже, не доверяете?

— Я не знаю, что от вас ожидать и что вы чувствуете.

— Да кто ты такая, чтобы рассуждать о моих чувствах?

— Вы правы. Я вам никто. Мы выросли вместе, но я до сих пор не знаю вас. Все хотели видеть в нас брата и сестру, но я давно поняла, что вы не сможете отнестись ко мне, как брат.

— Тебя мне навязали отец и мать! «Люби ее, как любим ее мы!» А я другой! Но они не захотели этого понять. Я никогда не был и никогда не буду твоим братом! Я твой хозяин, а ты — крепостная в этом доме. И думаю, всем пора понять, что это так.

— Вы, кажется, обещали мне…

— Обещания! Как быстро ты вспомнила о них! Довольно! Завтра за ужином ты исполнишь для гостей танец семи вуалей! Будешь прислуживать и танцевать. Как крепостная для господ — для меня, для Сергея Степановича и, конечно, для князя Репнина. Таково мое решение, и никакие слезы и уговоры тебе не помогут.

— Что ж, поздравляю вас, Владимир Иванович! Вероятно, вам не удалось жить так, чтобы отец гордился вами. Но вам удалось добиться того, чтобы я возненавидела вас так же сильно, как вы меня!

 

Глава 4

Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…

На радостях, что Лиза нашлась, Соня с утра побежала на могилу папеньки. Она часто приходила сюда — порадоваться и спросить совета, пожаловаться и погоревать. Соня была уверена, что папенька слышит ее, и каждый раз что-то вокруг давало ей знак об этом. То солнышко выглянет из-за тучи, то птичка возьмется невесть откуда и разольется трелями. Соня порой засиживалась на мраморной скамеечке рядом с могилой отца, подолгу обсуждая произошедшее за день, и, конечно, сейчас она не могла не поделиться с папенькой столь замечательной новостью — Лиза нашлась!

За год, прошедший с момента смерти Петра Михайловича — он погиб от несчастного случая на охоте (упал с лошади, а ружье случайно и выстрели!), Соня так и не привыкла к тому, что больше уже никогда не сможет приласкаться к отцу, посидеть на его коленях, пошептать на ушко разные разности. Соня не могла поверить, что голос, который она слышала в ответ на свои вопросы и жалобы, когда приходила на родовое кладбище Долгоруких, не исходит от папеньки, а чудится ей. И это ощущение особенно сильным было в первое время, когда земля хранила свежесть недавно совершенного погребения. Но и потом, когда через год княгиня установила тяжеловесный памятник из редкого уральского камня, Соня все равно продолжала слышать этот голос. Только теперь он шел не от земли, а со стороны, словно из воздуха или от деревьев.

— Папенька! Это чудо — Андрей Платонович вернул нам Лизу! Мы ее выходим, вылечим, и снова заживем вместе и счастливо. Папенька, милый, мне тебя не хватает! Знал бы ты, как без тебя тяжело. Маменька решила выдать Лизу за Андрея Платоновича. Он говорит, что любит ее, а она любит Владимира. Мы Лизу два дня искали, Андрей ноги сбил, бегая по лесу. Если бы ты был рядом, все было бы по-другому!

— Заблуждаешься, дорогая моя! — к Соне неслышно подошла Долгорукая. — Твой ненаглядный папенька был слабым человеком и подлым обманщиком!

— Он был добрым.

— Да что ты знаешь! — воскликнула Мария Алексеевна.

— О чем это вы?

— Неважно, — Долгорукая с ненавистью взглянула на барельеф на обелиске, изображавший благородный профиль ее мужа. — К тому же он разбаловал вас с Лизой неимоверно. Привыкли, что все дозволено, и чуть что не по-вашему — тут же из дома бежать! Назло мне! Теперь он умер, а я должна собирать за ним плоды его неразумного воспитания! Елизавета вся в него. Ей нет дела до родных, творит, что хочет. Господи!

— Маменька, почему вы никогда не оплакивали его?

— Он недостоин моих слез.

— И Лизу вы тоже не пожалели! Вы такая жестокая, маменька! — Соня расстроилась и убежала.

— Беги, беги, нечего здесь мелодраму разводить, — посмотрела ей вслед княгиня и снова взглянула на образ на памятнике. — Ты и не надейся, Петр Михайлович, я Соню тебе так просто не отдам, хотя бы одну дочь воспитаю, как положено. Елизавета вон в девках засиделась, все мечтает за Владимира Корфа замуж выйти. А я скорее убью их обоих, чем позволю этому свершиться. За твои грехи она отвечает, Петр Михайлович! И чего тебе только не хватало? Разве мы с тобою плохо жили? Зачем ты все разрушил? Как я мучилась тогда! А вы радовались с дружком твоим дорогим. Корф не меньше тебя виноват. И отберу я у них поместье, отберу! Пусть его сын нищим пойдет! Пусть помучается Владимир, как я мучалась тогда!

Долгорукая в сердцах смела подолом цветы, что принесла на отцовскую могилу Соня, и решительно зашагала прочь с кладбища.

Дома она, прежде всего, принялась за расходную книгу. Кажется, все утряслось — Лиза вернулась, у Корфов траур вот-вот закончится, и надо быть готовой к решающей битве за имение. Долгорукая разложила книгу на столе в кабинете мужа и принялась крутить ее и так и сяк, пытаясь понять, что же можно сделать, чтобы извести эту дурацкую запись о полученных князем от Корфа деньгах.

— Маман, я хотел поговорить с вами, — в кабинет постучался Андрей. — А вы опять работаете.

— Дело молодых — наслаждаться жизнью, мы же, родители, должны позаботиться о том, чтобы у вас были на это достаточные средства.

— Знаю, знаю, чем я вам обязан, — Андрей вежливо поцеловал мать в щеку и вдруг разглядел на столе знакомый переплет. — Оказывается, расходная книга у вас, а я ее искал.

— Да, вот все пытаюсь после смерти твоего отца вникнуть в нее, — Долгорукая отодвинула фолиант подальше с глаз. — Да все недосуг — то одно, то другое. Теперь вот ноги разболелись. К непогоде видно.

— А вы оставьте ее мне, я во всем разберусь.

— Что ты, Андрюшенька! — замахала на него руками княгиня, как будто речь шла о ничтожнейшем пустяке. — Разбираться не в чем — все, слава Богу, идет своим чередом. Ты лучше о себе подумай — не засиделся ли у нас? Не пора ли тебе обратно, в Петербург?

— Петербург подождет.

— Не скажи, сынок… Чего тебе? — отвлеклась Долгорукая, глядя на появившуюся в дверях Татьяну.

— Вы чай травяной просили, подавать?

— Неси, да прибор на Андрея Петровича поставь, и пирожные не забудь, разговор у нас времени потребует. Но ты садись, Андрюшенька, — Долгорукая вернулась к начатой было теме. — Мне Алешка сказал, что ты давеча свою невесту со двора прогнал? Или почудилось ему, дураку лошадиному?

— Но вы же сами, маман, говорили, что не одобряете приезд без приглашения? Насчет приличий толковали.

— О приличиях, Андрюша, всегда должно помнить. Но я все же рассудила на досуге и поняла, что у вас с княжной настоящее чувство. Таня! Ну, что ты делаешь-то! Осторожнее! — прикрикнула Долгорукая на вошедшую снова Татьяну — та при ее последних словах, как слепая, натолкнулась на кресло, в котором сидел Андрей, и едва не опрокинула на него разнос с чайными приборами. — Уродка!.. Так вот. Мне бы прежде столько свободы, сколько у нынешних барышень! Я бы со своей красотой таких дел навертела! А она у тебя при дворе живет, в почете и внимании таком, что о тебе — только повод дай! — тут же и забудет. Или ты разлюбил ее?

— Нет, не разлюбил.

— Танька! Да что ж ты творишь! То роняешь все, то падаешь! Пошла вон отсюда, пока я до тебя не добралась! — разгорячилась княгиня, глядя, как пошатнуло Татьяну. — Вот что значит всю жизнь с барышнями, тоже стала мечтательная! Витает где-то. Ступай, кому сказала, после заберешь!

— Простите, Мария Алексеевна, — потупилась Татьяна.

— Ладно, не до тебя мне, — отмахнулась от ее извинений Долгорукая. — И вот не пойму я, Андрей, чего ты маешься, отчего в Петербург не спешишь?

— Вы же сами знаете, какие события у нас.

— События все закончились, скоро быльем порастут. А тебе о своем будущем думать надо. Смотри, как бы младшая сестра прежде тебя замужем не оказалась.

— Вы правы, маман, я и сам хотел к Наташе поехать.

— Поезжай — повинись, помирись. А то потеряешь невесту, Андрюшенька. Я бы для тебя лучшей партии и не желала — родовитая, богатая, красавица и, похоже, любит тебя. А иначе, чего бы сама за тобой прибежала?

— Но как же Лиза? Она еще нездорова.

— О Лизе заботы из головы выброси — она не у чужих людей. А как дело до свадьбы дойдет, так мы сообщим.

— И вы обещаете, что не станете поперек меня с Корфами судиться?

— Побойся Бога, мальчик мой! Или я похожа на ирода злобного? — Долгорукая даже платочек к глазам поднесла — посмотри, мол, обидел мать словами непутевыми. — Я разве могу о чем другом думать, кроме как о счастии своих детей? Все мои заботы — семейные.

— Маменька, — смутился Андрей. — Я не хотел плохого сказать. Просто столько переживаний за эти дни, что я уже и не знаю, то ли говорю, так ли поступаю.

— Вот и отправляйся в Петербург — развеешься, чувства свои проверишь, мысли проветришь. И главное — если любишь ее, любовь свою сбереги. По себе помню — самое это тяжелое дело. А мне иного и не надо, лишь бы все были счастливы.

— Вы правы маменька, — растрогался Андрей. — Пойду собирать вещи и сейчас же поеду.

— А я тебя в дорогу благословлю, — улыбнулась Долгорукая.

Андрей решил перед отъездом еще раз зайти к Лизе — проведать, как она там. В коридоре он столкнулся с Татьяной. Она спускалась с лестницы, что вела на второй этаж, где были комнаты сестер. Татьяна особой радости от этой встречи не выказала, но и с объяснениями и укорами не бросилась. Только слегка поклонилась барину и уже собиралась пройти, как Андрей остановил ее.

— Таня! Как там Лиза, еще не проснулась?

— Проснулась. Я и ей чай отнесла, полезный, с мятою.

— Вот и хорошо, значит, я ее не потревожу. Попрощаться хотел.

— А вы?..

— Я возвращаюсь в Петербург.

— Счастливого пути, барин, — Татьяна побледнела.

— Послушай, Таня, — нахмурился Андрей. Он уже и сам был не рад, что дал вчера волю своим желаниям. Чувствительность девушки вызывала в нем ощущение вины, с которым Андрей справиться не мог, и от этого раздражался и принимался барствовать. — Попытайся понять — ты мне не безразлична, но я говорил тебе — мы не можем быть вместе. Ты выросла со мной и сестрами, ты для нас больше, чем служанка. Ты всегда была другом и мне, и девочкам. Без тебя стало бы пусто в этом доме. Но я женюсь на Наташе.

— А если бы я не была крепостной? Если бы я была вам ровней? Все могло быть иначе?

— Прости, — Андрей отвел взгляд в сторону — он не хотел смотреть, как она уходит.

Более всего Андрея угнетало ее великодушие. Получалось, что это Татьяна прощала его за неосмотрительный поступок, а не он облагодетельствовал ее своей любовью. «Кажется, я становлюсь похожим на Владимира, — подумал Андрей. — А еще говорят, что цинизм — не болезнь. Нет-нет, болезнь, да к тому же заразная!»

Он быстро взбежал по лестнице, чтобы пожелать Лизе скорейшего выздоровления. Но в комнату не попал — перед дверью, точно на часах стоял Забалуев.

— Вы, кажется, не позволяете мне пройти? — изумился Андрей его наглости.

— Как жених, я должен охранять покой Лизаветы Петровны.

— Но Татьяна сказала, что сестра встала!

— Встала, чаю попила да опять и заснула. И, право, сие не мудрено — такие испытала лишения!

— Да, я едва не позабыл, что вы теперь — наш благодетель, Лизу нашли! Однако позвольте спросить, уважаемый Андрей Платонович, как вам удалось разыскать ее? Мы с Татьяной обошли все окрестности — и никаких следов!

— Вы глазами искали, голубчик, а я — сердцем! Любящие сердца друг к другу тянутся. Мы ведь мало с вами знакомы, Андрей Петрович, никогда толком не поговорили ни о чем. А мне, признаться, давно хочется поближе узнать будущего шурина.

— Боюсь, что для столь детального знакомства вы время выбрали не совсем подходящее. Я срочно уезжаю в Петербург.

— Уж не намерены ли вы и сами жениться?

— С чего вы взяли?

— Так спешат только военные курьеры или влюбленные. А у нас, насколько я помню, сейчас не война.

— Если честно, то я не совсем понимаю вашей иронии.

— Да какая же тут ирония?! Женитьба — дело серьезное. Я вот и сам жду не дождусь, когда свадьбу сыграем.

— Надеюсь, что ваш брак будет счастливым.

— Не сомневайтесь Андрей Петрович. Уж, я свою жену не обижу ни словом, ни делом. Холить буду, лелеять, беречь как зеницу ока! Поверьте, я так счастлив, что женюсь на вашей сестре! Витаю в облаках и жду неземного блаженства!

— Будь по-вашему — я не стану тревожить Лизу, — кивнул Андрей. — И не забудьте известить меня о свадьбе.

— Всенепременно! — Забалуев расплылся в широчайшей улыбке, которую он с усилием сохранял на лице, пока Андрей не уйдет.

Еще не хватало, думал он, чтобы князек успел переговорить со своей сумасбродной сестрой, и она пожаловалась бы на ту пощечину. Забалуев был уверен, что Андрей вступится за честь сестры. Эта молодежь стала такая ранимая, такая нервная, чуть что — сразу дуэль! И ему совсем не хотелось потерять столь выгодную перспективу, как женитьба на одной из самых завидных невест в уезде. И уж тем более собственная жизнь была ему всего дороже!

Потерпев фиаско с обвинением Корфа в убийстве отца, Забалуев с утра вернулся к Долгоруким — сейчас этот дом был его передовым рубежом. И Забалуев не собирался сдавать свои позиции без боя. Татьяну, похоже, ему удалось запугать. Но если эта дворовая вздумает его выдать прежде, чем он заручится прощением самой Марии Алексеевны, то сильно пожалеет. И, кроме того, Забалуев не знал, как далеко зашло помешательство Лизы, а в том, что у нее не все в порядке с головой, Андрей Платонович не сомневался. Да разве нормальной девушке взбредет в голову после ссоры с женихом бросаться, на ночь глядя, в лес и пропадать там двое суток! Другое дело — брат, с ним надо действовать осторожно и убеждением. Конечно, мальчишка не сможет тягаться с ним в умении вести сложную интригу, но он вспыльчив и опасен своей непредсказуемостью.

Выждав еще какое-то время, Забалуев перевел дух. На этот раз ему удалось отодвинуть момент встречи Лизы и Андрея. Этот ход остался за ним!

— Мария Алексеевна, позволите? — чуть заискивающе спросил Забалуев, проникая в кабинет Долгорукой.

— О, Андрей Платонович! Заходите, заходите! Что же вы мнетесь в дверях, спаситель вы наш?! Да не тушуйтесь — спаситель, спаситель! Какие новости? Надеюсь, такие же хорошие, как и те, что вы нам вчера принесли?

— Увы! Обижен, оскорблен до глубины души — меня обвинили в убийстве!

— Вас? Святого человека? Спасителя Лизы?

— Воспитанница барона Корфа подозревает, что я убил Ивана Ивановича…

— Да кто она такая?! И как она смеет?!

— Хотя лично я думаю, что это сделал сам Владимир. Я даже пригласил исправника его арестовать.

— А вот это вы явно хватили лишку, Андрей Платонович, — неодобрительно покачала головой Долгорукая.

— Возможно, но в свете нашей тяжбы…

— Да, кстати о тяжбе. Вот, полюбуйтесь-ка на эту запись, — княгиня поманила к себе Забалуева пальчиком и постучала овальным ноготком по расходной книге. — Черным по белому написано — долг выплачен! И главное страницы все прошиты и пронумерованы.

— Может, в печь ее? — Забалуева перекосило от злости.

— Подозрительно будет, если книга вдруг исчезнет. Особенно теперь, когда Владимир потребовал сам лично взглянуть на нее. Да и Андрей — принесла же его нелегкая! — видел книгу сегодня у меня на столе.

— А подчистить?

— Пробовала — заметно.

— А вы, поди, ножиком скребли? Вот-вот! А моя двоюродная тетка свой возраст в документах на десять лет убавила. Помнится, сырой картошкой выводила.

— И что же — не заметили?

— Муж до сих пор не знает.

— Ловкая у вас тетка! Дайте-ка я Татьяну позову. — Долгорукая ради такого случая не поленилась — поднялась и с силой потянула за шнур у двери, соединенный со звонком в комнате для прислуги.

Забалуев на всякий случай ловко закопал книгу под какие-то бумаги на столе и, как не в чем ни бывало, принялся расхаживать по кабинету. Скоро в кабинет влетела Татьяна и с порога кинулась барыне кланяться.

— Да ладно, виделись уже, — нетерпеливо остановила ее Долгорукая. — Ступай-ка на кухню да картошки мне очисти и на блюде принеси. И не спрашивай — что, для чего. Делай, как тебе велят и побыстрее!

Татьяна кивнула и поспешила исполнять.

— Ох, Андрей Платонович, если и в самом деле поможет, то я, пожалуй, и сама выйду за вас замуж.

— Я, конечно, возражать не стану, но, боюсь, что после случившегося вы не только сами на меня не посмотрите, но и передумаете выдавать за меня Лизу.

— О чем это вы, Андрей Платонович? Вы — такой герой, а какая же мать за героя не выдаст свою дочь?

— Ах, Мария Алексеевна, никакой я не герой! — повинно склонил голову Забалуев.

— Не прибедняйтесь!

— Увы, я должен открыть вам ужасную тайну. Я — виновник всего того кошмара, который обрушился на вашу семью. Если бы не мой поступок, ничего не случилось бы.

— Да говорите прямо, Андрей Платонович!

— Это не просто, Мария Алексеевна. Выслушайте и попытайтесь меня понять!

— Я — вся внимание.

— Как вы знаете, я ждал Елизавету Петровну — все ждал и ждал. А когда она появилась, представьте, вместо того, чтобы извиниться за свое опоздание, она вдруг принялась на меня кричать! И такими словами стала называть, что я покраснел. Я и подумать не мог, чтобы воспитанные барышни знали такие слова. Она повела себя крайне, крайне неуважительно. Я бы даже сказал: непочтительно и грубо.

— И что же вы?

— Я ведь человек — войной контуженный, я, когда разойдусь, так бываю несдержан. Вот и вышел из себя…

— И?

— Повинен, матушка, — ударил ее! Елизавета Петровна бежать бросилась, да разве ее, молодую, догонишь? Татьяна — и та не угналась. Боже, как я раскаиваюсь! Я совершил ужасный, непоправимый поступок! Мария Алексеевна, сможете ли вы когда-нибудь меня простить?

Забалуев был так убедителен в своем раскаянии и так удрученно сокрушался, что Долгорукая поспешила его утешить.

— Вы — удивительный человек, Андрей Платонович! Принимать на себя чужую вину! Я просто восхищаюсь вашим благородством.

— Так вы не сердитесь?

— С чего бы вдруг? И я на вашем месте непременно проучила бы негодную девчонку. Вы поступили, как мужчина и муж, которому я смело могу доверить будущее своей дочери.

— Княгиня! — Забалуев бросился облобызать ее ручку.

— Барыня, вы картошку просили, — Татьяна вернулась с серебряным блюдом, на котором лежали несколько свежеочищенных картофелин.

— Поставь на стол и ступай отсюда, не задерживайся. — Долгорукая моментально спровадила Татьяну и принялась за подчистку книги. — Не очень-то получается. Может, чернила похуже или картошка у вашей тетушки была другая?

— Голландскую нужно. У ней клейкость лучше.

— Где ж ее взять-то, голландскую?

— Позвольте-ка мне, я вам помогу. Сейчас мы ее…

— Маменька! А чем это вы здесь занимаетесь? — раздался от двери голос Лизы.

— Я… — растерялась Долгорукая. — Лизонька… Да вот беседуем с твоим женихом.

— Да, — кивнул Забалуев, тут же бросив картофелину на блюдо.

— Андрей Платонович любезно согласился оценить новый сорт картошки.

— Замечательная картошка, Мария Алексеевна. За урожай можете не беспокоиться.

— Зачем ты встала из постели, моя милая? — Долгорукая поднялась из-за стола и подошла к Лизе. — Посмотри на себя — ты же еле на ногах стоишь!

— Маменька, — Лиза выглядела испуганной и была очень бледна, — я проснулась — никого нет. Я хотела найти Соню или Андрея, спустилась сюда. А в коридоре на меня напал цыган!

— Цыган? Ну, какой цыган, Лизонька, — по тону было понятно, что княгиня всерьез обеспокоилась душевным здоровьем дочери. — Видать еще не поправилась — в последнее время тебе все какие-то страшные сны снятся. То Владимир Корф тебя из леса вынес, то теперь цыган напал. И где — в нашем доме!

— Это никакой не сон, маменька! Я видела его так же, как вас сейчас перед собой вижу!

— Ну, и каков он из себя? — понимающе улыбнулся Забалуев.

— Ужасный человек — глаза горят, волосы черные, и седая прядь надо лбом.

— Страшная картина, очень похожа на те сказки, которыми Сычиха пугает.

— Маменька!

— Ну, полно, полно, не смеюсь я, — пожала плечами Долгорукая. — И что же он хотел от тебя, этот цыган?

— Он хотел меня предупредить, что Андрей Платонович не тот, за кого себя выдает.

— Что это значит? — нахмурилась княгиня.

— А я дальше вырвалась, и слушать не стала.

— Вот что, милая, — твердо сказала Долгорукая после повисшей в кабинете паузы. — Узнаю, что это — очередная твоя уловка, чтобы свадьбу отменить, накажу.

— Он сказал, что знает что-то о моем женихе!

— Довольно! Ступай сейчас же к себе, ложись в постель и постарайся заснуть, чтобы всякая дурь из твоей головы за ночь выветрилась.

— Я никуда не пойду, пока не поговорю с Андреем. Где он?

— Андрей уехал в Петербург.

— Как уехал в Петербург?! И со мной не попрощался?! — Лиза была готова заплакать. — Вы нарочно сделали, чтобы он уехал!

— Лиза, не говори глупостей!

— Ничего у вас, маменька, не получится! Я не выйду замуж за господина Забалуева — это он виноват в том, что со мною случилось! Он кричал на меня, он меня ударил! — Лиза обвиняюще указала рукой на Забалуева.

— Ой, ударил, — улыбнулась Долгорукая, — подумаешь! А как тебя иначе привести в чувство? Будь я на его месте — поступила бы точно также! Повторяю, последнее время ты ведешь себя отвратительно, Лиза!

— Вы знали?

— Андрей Платонович все объяснил мне. И я, должна признаться, чуть со стыда за тебя не сгорела, пока он мне все это рассказывал. И после такого позора этот святой человек еще и спас тебя и по-прежнему хочет жениться.

— Когда же вы простите меня, Елизавета Петровна, за мою минутную вспышку гнева? — скромно потупил очи долу Забалуев.

— Лиза, Андрей Платонович давно загладил свою вину перед тобой — спас тебя, когда другие ничем помочь не смогли. Так что иди в свою комнату и больше напраслину на благородного человека не возводи. А вы, Андрей Платонович, проводите ее, а то, не приведи Господи, опять какой-нибудь цыган объявится.

Забалуев предложил Лизе взять ее под руку, но она гордо отказалась и вышла из кабинета с таким видом, как будто была заключенной и под конвоем. Забалуев кивнул Долгорукой и поспешил за Лизой. Проводив ее до дверей комнаты, он осмелился предложить ей свою помощь.

— Я помогу вам прилечь.

— Вы не муж мне и не будете им!

— Напрасно, вы ко мне столь суровы.

— А скажите-ка, Андрей Платонович, что вы с маменькой делали с расходной книгой отца? Это ведь забота моего брата — заниматься делами в имении.

— Я просто помогал Марии Алексеевне разобраться с прошлыми расходами да и будущие траты рассчитать. Одной ей тяжело вести такое хозяйство.

— Я обязательно Андрею напишу — расскажу обо всем! И про пощечину, и про книгу…

— Я бы очень не хотел, дорогая моя, чтобы вам снова цыгане пригрезились, — тихо сказал Забалуев.

— Вы мне угрожаете?

— Елизавета Петровна, я прошу вас сменить гнев на милость. Я был не прав. Неужели вы будете казнить меня всю нашу совместную жизнь?

— Когда я расскажу Андрею обо всем, ни о какой совместной жизни речи не будет. Вас вышвырнут из этого дома!

— Вы сейчас утомлены немного. Я уверен — как только вы поправитесь, ваше отношение ко мне переменится.

— Никогда! Прошу вас, оставьте меня.

— Как прикажите, Елизавета Петровна. Желаю вам сладких снов.

Забалуев бочком удалился. Он почти неслышно спустился по лестнице, но не успел и нескольких шагов сделать по коридору, как его остановила сильная смуглая рука, приставившая ему нож к горлу. Второй рукой цыган затянул его в угол за колонною, где света было поменьше и место нелюдное.

— Узнал меня?

— Как ты сюда попал?

— Разве твоя невеста тебе не сказала, что я умею проходить сквозь стены?

— Только сделай что-нибудь, Седой, я закричу! Сбегутся люди, тебя под арест, а табор твой разгонят.

— Зачем мне руки пачкать? Я тебя не трону. А людей тебе самому звать не резон. Люди придут, я им такое про тебя расскажу, что у них волосы дыбом встанут.

— А кто поверит в твои цыганские сказки?

— Вот и посмотрим, поверят или нет! Хочешь, прямо сейчас с твоей невестой поговорю, а ты послушаешь?

— Не надо!

— Где деньги?

— Отдам. Завтра. Заброшенную избушку на берегу озера помнишь? Рядом с табором.

— Во сколько?

— В два часа пополудни, но только без свидетелей.

— Бог свидетель! Смотри, обманешь — не поздоровится!

— Без обмана, — прошептал Забалуев, — отдам, все отдам завтра же!

Забалуев почувствовал, что хватка ослабла, и острый металл уже не холодит подбородок. И тогда он позволил себе оглянуться — цыгана и след простыл, словно и не было его. Забалуев отступил и прижался к стене — его слегка потряхивало…

* * *

А Долгорукой опять не удалось довести дело с книгой до конца. В который раз в кабинет проникла уставшая и какая-то осунувшаяся за последние дни Татьяна и сообщила, что в гостиной барыню дожидается князь Репнин. Долгорукая удивилась, но потом рассудила, что, возможно, этот визит как-то связан с намерением Андрея жениться на княжне Репниной, и велела Татьяне принять гостя по первому разряду и предупредить его, что сама она скоро спустится.

— Князь! Какой сюрприз! — ослепительной улыбкой приветствовала она Репнина, входя в гостиную.

— Здравствуйте, Мария Алексеевна. Наконец-то, я добрался и до вас.

— Жаль, что мы увиделись мельком на спектакле — такая трагедия!

— А вы уже поправили здоровье?

— Здоровье? Ах, да, мне лучше, значительно лучше, — Долгорукая жестом пригласила Репнина присесть на один из диванов.

Он последовал ее приглашению.

— Вы, оказывается, любите птиц? — Репнин кивнул на клетки с канарейками.

— Мой муж любил охоту, рыбную ловлю, а я вот завела себе птаху мелкую, этим и довольствуюсь. Я весьма рада познакомиться с вами поближе, Михаил Александрович! Андрей так много говорил о вас.

— Он сейчас здесь?

— Нет, уехал в Петербург, к вашей сестре. Возможно, наши семьи скоро породнятся.

— Я знаю, что Наташа уже написала письмо родителям в Италию. Они ответили, что будут счастливы благословить ее союз с наследником столь славной фамилии.

— А вы гостите у Корфов?

— Владимир — мой старый друг.

— Я так сочувствую его горю, — Долгорукая поднесла платочек к глазам. — Смерть барона для всех нас большой удар.

— Вы хотели сказать — убийство?

— И не говорите, не говорите… У какого чудовища рука поднялась? Барон и так был слаб сердцем, болел часто. Не дали старику умереть спокойно, ироды.

— Вам ведь довелось быть рядом с бароном в тот злополучный вечер?

— Да, да. Как сейчас помню — барон всем предлагал выпить с ним бренди. Но все предпочли вино.

— А вернулись вы домой вместе господином Забалуевым?

— Но, почему, собственно, вы задаете мне такие вопросы?

— Я думал с вашей помощью восстановить доподлинно картину его последних часов.

— Что ж, похвально, я прекрасно понимаю вас, князь. Однако я думаю, что вам об этом лучше поговорить с Андреем Платоновичем. Он в тот вечер приехал к Корфам раньше всех. Когда Владимир пригласил меня в дом, Андрей Платонович был уже в библиотеке, а Иван Иванович появился последним.

— Добрый день, князь. Рад вас видеть в добром здравии, — Забалуев, едва оправившись от разговора в коридоре, поспешил в гостиную. Он услышал последние слова княгини, и они ему не понравились. Забалуев решил вмешаться.

— Простите, вы так громко разговаривали, что я невольно слышал вас. И позволю себе внести кое-какие уточнения.

— Буду вам крайне признателен, — кивнул Репнин.

— В тот злополучный день мы пили за здоровье моей невесты, поднимали тост за нашу предстоящую свадьбу, — Забалуев бесцеремонно уселся в кресло напротив княгини и выразительно посмотрел на нее. — Кстати, Мария Алексеевна, еще до моего приезда вас видели в поместье Корфов — вы прогуливались по двору.

— Да полноте вам, Андрей Платонович, — Долгорукая махнула на него платочком, словно отгоняла назойливую муху, — когда я приехала в поместье, то первым делом повстречала Владимира. А вы были уже в библиотеке. Пойду, посмотрю, как там Лиза. Не прощаюсь с вами, князь.

Долгорукая быстро поднялась и вышла из гостиной.

— Табачку, Михаил Александрович, не желаете? — поинтересовался Забалуев, доставая свою любимую бомбоньерку.

— Благодарю, — отказался Репнин.

— Как угодно, — Забалуев набрал щепотку и затолкал ее себе в нос.

— Признаться, я озадачен, Андрей Платонович. Насколько я помню, во время пашей последней встречи я просил вас о содействии в аресте управляющего Корфов, Карла Модестовича. И вот вы являетесь с исправником не за управляющим, а для того, чтобы арестовать Владимира. Будьте здоровы!

— Благодарю вас, — чихнувший Забалуев полез за новой порцией табачку. — Да я собирался арестовать Владимира Ивановича, но это лишь часть задуманного мною плана. Я хотел, чтобы настоящий преступник расслабился и раскрыл себя.

— И кто же он, по-вашему?

— Я готов назвать вам его имя, но в обстановке, где нас никто не смог бы услышать. Давайте встретимся завтра!

— Где и в котором часу?

— Недалеко от моего поместья, ближе к озеру есть заброшенная избушка, любой крестьянин вам ее укажет. Встретимся там завтра в два часа пополудни…

Оставив Забалуева и Репнина в гостиной, Долгорукая поднялась к Лизе. Разумеется, поход к ней был скорее предлогом, чем насущной необходимостью. Долгорукой не понравилось, как дотошно выспрашивал Репнин и как ловко вмешался в разговор Забалуев, тут же принявшийся усердно выгораживать себя. Подобное поведение будущего жениха дочери ее не порадовало, но и не удивило — Мария Алексеевна и сама не была чиста перед Богом. Забалуев, конечно, тоже не ангел, но полезный человек и вынужденный соратник в ее тяжбе с имением. И поэтому княгиня сочла за лучшее избежать лишних и не совсем приятных вопросов молодого князя и нашла для этого понятный и вполне правдоподобный предлог.

— Лиза! Что ты делаешь? — удивилась Долгорукая, входя в комнату дочери.

— Вот, нашла что-то любопытное, — Лиза стояла перед зеркалом и примеряла на себя фату из сундука, доставшегося ей в наследство от бабушки. — Вы помните этот флер-д-оранж, маменька?

— В этой вуали я венчалась с твоим отцом, — нахмурилась Долгорукая.

— Вы были счастливы в день свадьбы?

— Хотя мой брак устроили родители, я по-настоящему обожала своего мужа и была счастлива.

— Маменька, простите меня за то, что я так часто говорила, будто вы не любили отца. Теперь я вижу, что это не так. А вы помните день своей свадьбы?

— Это трудно забыть, — Долгорукая с подозрением взглянула на дочь, но Лиза смотрела с такой искренностью, что княгиня растрогалась. — Когда я шла к алтарю, было столь светло и празднично, что казалось, все вокруг пронизано любовью и радостью.

— О, как бы мне хотелось почувствовать это… — мечтательно сказала Лиза. — Смотреть через вашу вуаль на своего жениха, и видеть мир, осиянный любовью. Маменька! Вы позволите мне выйти замуж по любви?

— Ах, вот в чем дело! — Долгорукая тут же очнулась и заговорила своим обычным и недобрым тоном. — Хитришь, милая, по-своему повернуть хочешь? Только ничего у тебя не получится. Будет по-моему, ибо я не враг тебе — я тебе счастья желаю!

— Не зря вас папенька кавалерист — девицей называл! Вам бы армией командовать! — в сердцах воскликнула Лиза.

— Отец ваш был чувством юмора не обижен, да и других, с позволения сказать, достоинств у него тоже насчитывалось предостаточно. Только не все они столь безобидные, как его умение пошутить.

— Но вы же любили папеньку, когда выходили за него?

— Не обо мне теперь речь и не о папеньке. Ты, слава Богу, вовремя узнала, что твой ненаглядный дрался на дуэли из-за другой женщины! А представь себе, что тебе стало известно об этом через много лет после свадьбы?

— Уж не хотите ли вы сказать, что тоже разочаровались? — догадалась Лиза. — Так вот о чем мне пыталась сказать Сычиха… Папенька изменил вам?

— Довольно! — прервала ее Долгорукая. — Ты выйдешь замуж за Забалуева, это дело решенное! И я не желаю впредь разговаривать о твоем отце! Никогда! А если кто-нибудь вздумает рассказывать тебе всякие небылицы про него, тот об этом сильно пожалеет. И запомни мои слова крепко-накрепко!

Долгорукая быстро вышла из комнаты, сильно хлопнув дверью.

Вернувшись в гостиную, она застала там одного Забалуева.

— Андрей Платонович, а где же князь?

— Михаил Александрович вдруг вспомнил о каком-то важном деле. Он просил извиниться и передать, что еще непременно навестит вас.

— Ох, не понравились мне эти его расспросы! И куда он клонит, как вы думаете?

— Я лично подозреваю, что он, как утопающий, хватается за соломинку.

— Да с чего бы? Впрочем, я вмешиваться не хочу, дело это семейное.

— Не скажите, отравление — это уже по части полиции.

— Вот пусть исправник и разбирается, а у меня своих забот — полон дом! Надо к свадьбе готовиться. Кстати, как вы насчет перепелок в винном соусе в качестве второго блюда? Я бы лучше обсудила с вами меню.

— С превеликим удовольствием.

— Татьяна! — Долгорукая снова взялась за тесьму с колокольчиком. — Куда запропастилась, негодная?

— И как вы терпите ее нерасторопность? — сочувствующим тоном сказал Забалуев. — Я вот столкнулся с ней сегодня в коридоре — так чуть кипятком меня не обожгла. И на кого глазела — не знаю, все по сторонам да по сторонам.

— Что правда — то правда, за слугами почти и не слежу — дел-то у меня предостаточно. За всем и не поспеваю.

— А вы мне поручите — я вам содействие окажу.

— И то мысль, — кивнула Долгорукая и тут же набросилась на вошедшую Татьяну. — Где была? Что долго бежала?

— Лизавете Петровне помогала.

— Ты что — доктор? Лучше вот принеси нам ликеру да не забудь, что рюмочки маленькие, и фрукты к нему.

— Хорошо, барыня, — Татьяна кинулась выполнять, но в спешке не заметила, как Забалуев в проход между диванами выставил каблучок. Татьяна покачнулась и упала на колени. И откуда-то из складок платья вылетел конверт.

— А что это здесь у нас? — словно между прочим поинтересовался Забалуев, не позволяя Татьяне поднять письмо. — А рука-то, кажется, Елизаветы Петровны.

— Дайте-ка, дайте мне его сюда! — потребовала Долгорукая. — Сейчас посмотрим. Почитаем.

Татьяна поднялась и с обидой взглянула на Забалуева. Тот подошел к ней и тихо сказал:

— Я тебя предупреждал, не серди меня. И это только начало.

— Что?! — вскричала Долгорукая. — Так вот в чем ты Лизке помогала!

Долгорукая подошла к двери и, распахнув ее, зычно закричала:

— Эй, кто-нибудь! Живо ко мне!.. А ты стой, не двигайся, негодяйка! Сейчас разбираться стану.

— Маменька, что случилось? — в гостиную заглянула Соня.

— Сонюшка, — расплылась в улыбке княгиня, на глазах разом переменившись. — Вот как славно, что ты рядом оказалась! Окажи любезность, дружочек, поднимись к сестре, попроси спуститься ко мне. По очень важному делу.

— Как прикажете, маменька, — кивнула ничего не подозревавшая Соня.

Она все это время выполняла просьбу Лизы — искала пару ее туфельки. Когда Забалуев принес Лизу в дом, то на ней оказалась всего одна туфелька. Поначалу на это внимания не обратили, а, заметив, не расстроились. Однако Лиза эти туфельки выделяла и в тот день надела их специально для Владимира, которого надеялась встретить на спектакле. Соня не поняла, почему пропажа показалась сестре такой существенной, но Лиза все твердила о Владимире, который нашел ее в лесу. Она была уверена, что потеряла одну туфельку, как Золушка, и что вторая осталась в руках у принца.

Соня согласилась помочь сестре, но, прежде всего, потому, что хотела убедить ее — сказки сказками, а спас ее все-таки Забалуев. Соня хорошенько порасспросила Андрея Платоновича, где он нашел Лизу, и долго ходила вокруг указанного места, но никаких следов туфельки не нашла. Забалуев от ее вопросов отмахнулся, а Соня впервые серьезно задумалась — может быть, Лиза и в самом деле видела не сон?

Посетовав перед сестрой на неудачу в своих поисках, Соня сказала, что маменька ждет их в гостиной. Лиза нехотя оставила занятие у бабушкиного сундука и вместе с ней спустилась вниз.

— Ты писала? — с порога набросилась на Лизу Долгорукая, размахивая перед ее лицом конвертом, найденным у Татьяны.

— Я.

— Вот как — признаешься? И не страшно? Снова, значит, мать обойти решила! А ты, Танька, у нее на посылках? На конюшню отправлю — выпороть так, чтобы всем в округе было слышно!

— Татьяна ни в чем не виновата, — заступилась за нее Лиза. — Письмо Андрею она собиралась передать по моей просьбе. С каких пор мы наказываем крепостных за то, что они выполняют приказы хозяев?

— Хозяйка здесь — я! Татьяна должна была донести мне о твоем намерении. Она же этого не сделала, значит, заодно с тобой и против меня, своей хозяйки! Ишь, чего удумала — «Приезжай, дескать, братец, расторгни помолвку»!

— Прошу прощения, Мария Алексеевна, — грустно сказал Забалуев. — Все это печально для меня, я, можно сказать, оскорблен в своих лучших чувствах. Я хотел бы откланяться, ибо и времени у меня уже нет, и…

Забалуев демонстративно полез в карман за часами, но не нашел их, и на лице его отразилось искреннее недоумение и обида.

— И часов, как я вижу, тоже. А куда это часики мои запропастились?

— Может, дома оставили, Андрей Платонович? — предположила Соня.

— Нет-нет, когда я приехал к вам, часы были при мне. Значит, где-то в доме пропали. Впрочем, я, кажется, догадываюсь, куда они делись. Ловко! То-то ты на меня в коридоре с чаем припадала, — Забалуев так выразительно посмотрел на Татьяну, что ни у кого в ее вине и доли сомнения не должно было остаться.

— С чего вы взяли? — возмутилась Лиза. — Таня — честная девушка!

— А вот сейчас мы и посмотрим, какая она честная. Вы позволите? — Забалуев повернулся к княгине за разрешением.

— Да, пожалуйста, — кивнула та, — ищите, да только я тоже сомневаюсь. Татьяна ни в чем таком прежде у нас не замечена.

— Ничего я не брала! — воскликнула Татьяна.

— А вот мы в фартуке посмотрим — что-то он тяжеленький. Что это там тикает? Не мои ли часы? — Забалуев виртуозно извлек из кармана Татьяниного фартука свои часы. — Воровка! Вот, милые дамы, вы сами все видели. Как пострадавшее лицо, я требую наказать виновницу этой отвратительной кражи!

— Клянусь, я впервые их вижу!

— Так как же они у тебя оказались? — нахмурилась Долгорукая.

— Подкинули! Сейчас и подкинули!

— Уж не на меня ли ты намекаешь… — начал Забалуев.

— На кого ж еще, Андрей Платонович? — дерзко спросила Татьяна.

— Ты как смеешь голос поднимать, мерзавка?! — завелась княгиня. — Да я тебя за одно это велю на конюшне выпороть!

— Не на конюшне, а во дворе, чтобы все видели! — поддакнул Забалуев.

— Маменька! Андрей Платонович! Успокойтесь, прошу вас! — взмолилась перепуганная за Татьяну Лиза.

— Барыня, да не брала я…

— Молчать!

— Таня! — вмешалась Соня. — Скажи, может быть, ты взяла эти часы почистить и забыла положить?

— Взять, значит, взяла, а положить, забыла? Нет, это и называется украсть! — не унимался Забалуев.

— Господь с вами! — взмолилась Татьяна.

— Маменька, посудите сами — для чего Татьяне эти часы?

— А ты, Лизавета, ее не защищай, у вас, я смотрю, круговая порука. Скажешь, и письмо она не брала?

— Письмо было, — признала Татьяна, — а часы — не мое, не виновата я!

— Как вы все это терпите, Мария Алексеевна? — взвизгнул Забалуев. — Выпороть ее, да и дело с концом! Вся спесь из нее разом и выйдет. А на вас, Елизавета Петровна, я удивляюсь! С какой стати вы крепостную девку так защищаете?

— Таня мне подруга! А вы в нашем доме распоряжаться людьми не смеете.

— Не дерзи, Елизавета! Андрей Платонович спас тебя. Где твоя благодарность?!

— Меня Владимир спас, на руках из леса вынес!

— Думаю я, не поправилась еще Лизавета Петровна, ей бы снова в постель надо лечь — отдохнуть, глядишь, ум и просветлеет, — с угрозой в голосе сказал Забалуев.

— Маменька!..

— Все! Довольно, утомили. Ничего больше слышать не хочу. Дмитрий! — крикнула Долгорукая. Тот немедленно возник, словно из ниоткуда. — Веди Таньку на двор, да народ собери, пусть видят, и чтобы впредь никому воровать не повадно было!

— Марья Алексеевна! Барыня! — взмолилась Татьяна, падая перед ней на колени. — Ничего я не брала! Клянусь!

— Язык-то прикуси! — прикрикнул на нее Забалуев и оглянулся на озадаченного таким поворотом событий Дмитрия. — Тебе хозяйка чего велела? Драть ее, как Сидорову козу!

Дмитрий еще раз посмотрел на княгиню, вроде с сомнением — та кивнула, исполняй, мол, что велено! Тогда Дмитрий подхватил Татьяну с колен и поволок на двор. Лиза с Соней кинулись следом, но Долгорукая преградила им путь.

— Куда собрались? Я с вами еще не закончила…

Забалуев же поспешил посодействовать экзекуции. С видимым удовольствием он наблюдал за тем, как Дмитрий кликнул подручного конюха Алешку и наказал ему Татьяну стеречь. Потом притащил откуда-то лавку и велел Алешку звать всех сюда. Татьяна Богом просила его — остановись, миленький, не виновата ни в чем! Но тот ничком положил Татьяну на лавку и склонился над ней, чтобы привязать.

— Ты, Таня, меня извини, — улучив мгновение, прошептал он так, чтобы Забалуев не услышал. — Мы — поди подневольные. Барыня приказала — надо исполнить…

— Эй, ты там! — закричал на него бдительный Забалуев. — Чего глазами хлопаешь? Начинай — видишь, уже сбежались все!

Дмитрий оглянулся — перепуганные дворовые жались по сторонам от крыльца — и взмахнул плетью. Ударил легонько, потом еще раз, еще…

— Так, и это все? — снова подал голос Забалуев. — Дальше! Дальше!

Дмитрий снова занес плеть над Татьяной, как вдруг услышал:

— Не сметь! Что здесь происходит?!

— Барыня приказала, — Дмитрий бросил плеть и виновато уставился на Андрея, невесть как и когда вернувшегося в имение.

— Андрей Петрович… — Забалуев даже задохнулся от неожиданности. — Эта дрянь у меня часы украла.

— Я не трогала ваших часов! — простонала Татьяна.

— Трогала не трогала, а прикарманила!

— Этого не может быть, — сказал Андрей, подходя к Татьяне и освобождая ее. — Я не верю вам!

— Поживите с мое — поверите. У меня в имении таких ловких много. По всем хлыст плачет!

— Вот у себя в имении порядок и наводите! — Андрей подхватил Татьяну под руки и повел во флигель, где была ее комната.

— Никогда не прощу себе, что оставил тебя… — сказал Андрей, укладывая Татьяну на постель.

— Пустяки, барин. Заживет.

— Ты, Таня, прости меня, я не думал, что такое может случиться. И, поверь, ни минуты не сомневаюсь в том, что ты невиновна.

— Ах, Андрей Петрович… Они ведь меня не за часы отхлестать хотели, а за письмо. Лиза вам написала — рассказать хотела…

— С Лизой я и сам поговорю, а ты лежи, поправляйся.

Андрей нежно поцеловал Татьяну в лоб и бросился к матери. Долгорукая сидела в гостиной, где продолжала распекать Лизу, да и Соне за компанию доставалось по ходу от матушки.

— Это с каких же пор в нашем доме чужие расправой над слугами распоряжаются?

— Андрей? Что за манеры? Врываешься, кричишь! Откуда ты? Ты ведь уехал в Петербург?

— Я вернулся. Душа была не на месте, чувствовал что-то. И, как оказалось, не зря.

— Чувствовал? Не то ты чувствовал! — рассердилась Долгорукая. — Татьяну в краже уличили, вот и отвечает за содеянное.

— Это вас Андрей Платонович убедил в этом?

— За него часы убедили — их в Танькином фартуке нашли. Я видела собственными глазами. Ну, не сами же они туда прыгнули!

— От Андрея Платоновича, подозреваю, еще и не таких фокусов можно ожидать. Маменька, нельзя верить этому человеку! Наверняка, он сам и подсунул их Тане в карман.

— Андрей! У тебя нет оснований обвинять достойного человека в такой мерзости.

— Зато у меня есть, — заявила Лиза. — Андрей, ты совершенно прав, что не доверяешь Забалуеву. Он — страшный человек, я уверена — он мстил Татьяне за ее помощь мне. И за то, что она видела, как он ударил меня.

— Что? — побелел Андрей. — Господин Забалуев посмел поднять на тебя руку?! Когда это случилось?

— В день спектакля у Корфов.

— И мне никто не сказал? Вы знали об этом, маман? — Андрей обернулся к матери и все понял. — Знали. Знали и настаивали, чтобы я поскорее уехал… Потому что понимали — я не позволю принимать этого мерзавца в нашем доме!

— Лиза преувеличивает, — пожала плечами невозмутимая Долгорукая. — Да, Андрей Платонович погорячился, но она сама виновата в этом! Она его вынудила.

— Погорячился? — Андрей повысил голос. — Маменька, он ударил вашу дочь! Вы понимаете, что это значит?

— Я понимаю только то, что моя дочь способна вывести из себя кого угодно. Ей давно нужен муж, который сможет держать в узде ее норов.

— Нет! Я этого не допущу. Я увезу ее с собой в Петербург. А вы, маменька, запомните — Лиза не выйдет за Забалуева. И поместье Корфов ей ни к чему. И полагаю, больше нам спорить не о чем!

— Андрей, я знала, что ты спасешь меня! — воскликнула Лиза и бросилась к брату на шею.

— Ступай пока к себе, сестричка, — улыбнулся он, мягко отстраняя Лизу. — А я еще скажу пару слов господину Забалуеву, если он не сообразил вовремя исчезнуть.

Забалуев не сообразил. Он был уверен, что княгиня справится со строптивым сыночком, и поэтому, когда Андрей снова появился на крыльце, встретил его с весьма самоуверенной ухмылкой. Но Долгорукий сразу же взял совершенно неожиданный для него тон.

— Господин Забалуев! Я прошу вас немедленно убраться отсюда. Вы осмелились поднять руку на мою сестру. Ваша свадьба отменяется, и вам больше нечего делать в этом доме.

— Мне очень жаль, молодой человек, но если меня не будет в этом доме, то не будет и вашей свадьбы с фрейлиной Репниной.

— Да вы наглец!

— Не более чем вы. Променять княжну на крепостную девку!

— Да как вы смеете?! — Андрей почувствовал, что краснеет.

— Значит, я не ошибся? — гадко подмигнул ему Забалуев. — А то я думаю, с чего бы это барину за крепостную воровку заступаться? И по лесу вы что-то больно долго вместе ходили. Гулял и гулял и, а Елизавету Петровну не нашли, в то время как я едва вышел за порог — и, пожалуйста!

— Господин Забалуев… — Андрей задохнулся от негодования. — Вы — подлец и негодяй! И у вас еще хватает наглости угрожать мне в моем собственном доме! Вон отсюда!

— Успокойтесь, юноша! — высокомерно сказал Забалуев. — В отличие от вас, я все очень хорошо понимаю. И готов простить вас за эту наивную вспышку гнева. А если вы подумаете хорошенько о том, о чем сейчас я здесь вам толковал…

— Я не желаю вступать с вами в сговор! Я требую…

— Вы, однако, не спешите, у вас еще ночь впереди, и я даю вам ее на размышление.

Андрей замахнулся на него, но Забалуев ловко уклонился от удара.

— Э, нет, молодой человек, я не доставлю вам удовольствия затеять дуэль. Я подожду, когда вы сами все исправите, что сегодня наворотили. А пока думайте, и позвольте откланяться!

Забалуев жестом подозвал своего кучера, и к крыльцу подъехала уже стоявшая наготове коляска. Кучер помог барину сесть и тронул. Уезжая, Забалуев еще раз оглянулся и напомнил, доставая из кармана свои часы:

— Думайте, Андрей Петрович, часики уже пошли!

 

Глава 5

Крепостная актриса

Этой ночью Анна так и не смогла заснуть. Вчерашний разговор с Владимиром все не шел у нее из головы, и она до рассвета просидела близ окна, всматриваясь, как появлялись и удлинялись тени деревьев в саду. Белые ночи уже давно сменило обычное чередование света дневного и лунного, и снова стало легко увидеть в оконном стекле отражение волнующегося под вечерним ветерком пламени свечи.

Анну потрясла внезапная перемена, произошедшая с Владимиром. Конечно, он и прежде не отличался последовательностью в поступках, за исключением, пожалуй, одного — своей откровенной неприязни к ней. Но трагические события последних дней, казалось, смягчили это ледяное сердце, и Анна почувствовала, что Владимир оттаивает.

Она всегда жалела его. Анна прекрасно понимала, что капризный и избалованный мальчик рано или поздно не захочет более делить любовь родителей с чужой ему девочкой. Да Анна никогда и не просила этой любви сверх меры. Она была готова довольствоваться даже малой частью того расположения, которое ей оказывали барон и баронесса Корфы. Анна не знала, чем вызвала такую глубокую симпатию к себе. Ей казалось, что среди дворовых есть много прелестных детишек, вполне подходивших для роли воспитанников.

Уже после смерти баронессы Анна, повзрослев, начала догадываться, что с ее происхождением связана какая-то тайна в семье Корфов, да и Варвара не раз говорила ей — ты другая, ты не такая, как мы. Однажды она обмолвилась про Сычиху, но замолчала под взглядом неожиданно вошедшего барона. Анна даже подумала, что говорить о Сычихе опасно, но потом узнала, что барон заботился и об этой странной женщине. По его приказу время от времени ремонтировали ее лесное пристанище, Варвара готовила для нее, а, увидев как-то Сычиху на кухне, Анна просто растерялась — таинственная колдунья оказалась приятной женщиной с пронзительными глазами и благородной осанкой.

Сычиха долго смотрела на нее и потом заговорила с Анной ласково, по-родственному. Она пообещала ей прекрасного принца и возвращения всего, чего Анна как будто бы лишена. Анна хотела расспросить ее подробнее, но Варвара услышала вдруг за дверью голос Владимира и заторопила Сычиху. Та заволновалась и быстро ушла.

И вот теперь — эта странная и неприятная сцена в церкви! Анна молилась за смягчение нрава Владимира, но, по-видимому, недостаточно. Яд, разъедавший его душу, отравил и ее существование и сегодня, в конце концов, привел Анну к обрыву над пропастью. Приказ танцевать перед Оболенским и Репниным означал для нее одно — крушение всех надежд и любви. Принимая это решение, Владимир пренебрег памятью отца, уничтожая все, что он делал для Анны все эти годы — пестовал ее талант, создавал репутацию и воспитывал в ней любовь и уважение к себе подобным.

Анна наблюдала за сменой дня и ночи и думала о том, что время ее летнего солнца закончилось, и перемирие с тьмой более невозможно. В ее жизни наступала черная полоса, и она должна собраться с духом, чтобы выстоять в этот час нелегких испытании. Анна обратила взор к маленькому портрету барона, который тот подарил ей однажды на день ангела. «Я всегда буду твоим ангелом-хранителем, Аннушка, — сказал тогда барон, — и всегда уберегу тебя от беды и людского сглаза». И вот ее ангел-хранитель занял свое место среди обитателей небесных садов, а она оказалась один на один с олицетворением той злой силы, что завладела душой и сердцем Владимира Корфа.

Завтра ее жизнь изменится к худшему, и уже ничто не будет таким, как прежде. Она незамеченной вышла из дома, накинув теплую вязаную шаль, и через лес отправилась на кладбище. Придя на могилу барона, Анна присела на скамеечку возле нее.

— Иван Иванович! — прошептала Анна, глядя, как первые солнечные лучи поднимаются над деревьями и будят говорливых птах. — Я навсегда сохраню ваш образ в своем сердце в знак бесконечной моей признательности за все, что вы сделали для меня. Вы научили меня добру и прощению, и я прощаю Владимира — ради вас, ради вашей памяти. Я приму и до дна выпью эту чашу позора, ибо вы показали мне пример смирения во имя любви. И теперь я чувствую себя, как никогда сильной и мужественной. Я не знала своих родителей — вы заменили мне их. Но я знала настоящую родительскую любовь, потому что в моей жизни были вы. Я не смогу выполнить свое обещание и стать великой актрисой — сегодня вечером Сергей Степанович узнает, кто я на самом деле и навсегда позабудет обо мне. Простите, простите меня…

По дороге обратно Анна собрала лесных цветов и, по обыкновению, зашла в библиотеку, чтобы поставить их в любимую вазу старого барона. Иван Иванович обожал лесные лилии и орхидеи. Анна составляла из них замечательные букеты, приправляя их листьями папоротника. Цветы пахли тонко и нежно, сохраняя в своем аромате воспоминания о свежести утра ранней осени. Анна глубоко вздохнула, и ее взгляд скользнул по шкафам с книгами. Анна подошла к ним.

Она открыла дверцу одного, потом другого… Анна касалась пальцами корешков книг — вот эти Иван Иванович часто перечитывал, вот эти называл раритетами — доставал изредка и листал с исключительной бережностью. Вот книги из Индии, а эти — его любимые историки, в них барон черпал тысячелетнюю мудрость мира. А это Шекспир — оригинальное издание… «Дух твоего отца без плоти,/ я был приговорен к скитаньям вечным по ночам/ и мукам средь живых при свете солнца… Послушай, если ты меня когда-нибудь любил/ — отомсти за подлое мое убийство». Барон особенно почитал «Гамлета». Анна поставила томик с трагедиями Шекспира на полку и собралась уйти, как дверь в библиотеку открылась.

— Что вы делаете здесь? — вместо приветствия спросил Владимир, появившийся на пороге. — Я полагал, что вы будете репетировать весь день. Так почему вы же бездельничаете?

— Мне незачем репетировать. Роль крепостной мне прекрасно знакома.

— Что ж, вечером посмотрим, так ли это.

— Вам не терпится увидеть мое унижение, Владимир Иванович?

— Я не стремлюсь вас унизить. Мне нужна правда.

— Правда? Какая правда? — Анна вскинула голову и посмотрела Корфу прямо в глаза. — Правда о том, что вы — жестокий и бессердечный человек, для которого дружба — пустое слово, и уважение к памяти отца — ничего не значит?

— Нет. Мне хочется развеять миф, в котором вы жили все эти годы. Остановить обман, который все в этом доме привыкли поддерживать.

— Мечтаете полюбоваться, как удивятся ваших знакомые, когда они узнают эту «правду»?

— Удивятся? — рассмеялся Владимир. — Это еще слабо сказано. Они будут потрясены, они эту «правду» увидят воочию, когда вы выйдете к ним в образе крепостной актерки, танцующей для господ.

— И тогда вы, наконец, успокоитесь?

— Однако слишком самонадеянно с вашей стороны полагать, что это и есть предел моих мечтаний.

— Я ни минуты не сомневаюсь в том, что вы менее всего думали о том впечатлении, которое произведет ваш замысел на Сергея Степановича и Михаила.

— А о чем или о ком я должен думать? Может быть, о тебе? Ты — обычная крепостная, и тебе пора привыкнуть к этой мысли. Да и окружающим тоже.

— И ради этого вы готовы разбить сердце лучшему другу?

— Мишель прекрасно знает себе цену и будет благодарен мне, когда поймет, что принял стекляшку за алмаз. Он увидит тебя моими глазами, — Корф подошел к винному столику и налил себе в фужер из графина немного терпкого шардонэ.

— Не много ли вы на себя берете, решая за Михаила, что он должен чувствовать, а что — нет?

— Мы с ним одного круга, Михаил — мой друг, — Корф чуть покрутил бокал в руке, согревая вино, и выпил. — А ты совершенно заморочила ему голову! Ты так привыкла жить в обмане, что обманываешь даже саму себя.

— Я никому не лгала. Это была воля вашего отца — чтобы я росла в семье, как равная.

— Но ничья воля не смогла бы сделать тебя дворянкой! И для всех будет лучше, если ты предстанешь перед моими гостями той, настоящей, что так долго скрывалась под дорогими нарядами и побрякушками.

— Если вы так хотите открыть правду, почему просто не сказать всем? Для чего надо устраивать это представление?

— Но ты же не просто крепостная. Ты — крепостная актриса. Вот и откроешь истину со сцены!

— Это жестоко — устраивать из чужого несчастья спектакль! — воскликнула Анна.

— А обнадеживать Мишу — не жестоко? — в тон ей повысил голос Владимир. — Ведь вы прекрасно знали, что у вас не может быть будущего!

— У нас могло быть будущее! Иван Иванович написал мне вольную. А вы предпочли оставить меня крепостной!

— Ты так уверена, что достойна свободы? — надменно спросил Корф.

— А почему вы так уверены, что вправе судить, кто достоин свободы, а кто — нет?!

— Потому что я твой хозяин!

— Владимир, я уже спрашивала вас, но вы не ответили мне. За что вы меня так ненавидите? Ответьте! Я сделаю все, чтобы искупить свою вину, если она есть. Только, Бога ради, откажитесь от идеи устроить этот ужасный и бессмысленный спектакль. Неужели вы не понимаете, насколько тяжело будет для князя Репнина видеть это представление? И если вы действительно ему друг, то почему так жаждете подвергнуть его душу страданиям?

— Неужели Мишель так много для тебя значит?

— Да.

— Хорошо… — Корф на секунду задумался. — Тогда, пожалуй, я предоставлю тебе выбор. Можешь не танцевать нынче Саломею, не унижаться и жить дальше, как ты привыкла. При одном условии.

— Что же это за условие?

— Сегодня ты скажешь Михаилу, что тебе больше нет до него никакого дела. Скажешь, что будет лучше, если он навсегда забудет тебя. А затем ты встанешь и уйдешь не оборачиваясь. Или ты танцуешь за обедом танец семи вуалей, и Михаил все узнает сам. Выбирай.

— Вряд ли это называется выбором — я в любом случае потеряю Михаила.

— Но если ты примешь мое условие, то останешься жить здесь, в поместье, и как раньше сможешь продолжать изображать из себя дворянку.

— Вы имеете в виду, что я должна жить здесь с вами?

— Вы невероятно высокого мнения о себе, мадмуазель! Жить не «со мной» — но в моем поместье! Иметь все, что вы имели раньше. Согласитесь, это вполне сносное существование в сравнении с жизнью служанки! Хорошенько подумайте. Не часто крепостным доводится слышать подобные предложения. И что же вы выберете? Танцевать Саломею или продолжать жить в довольстве, как прежде? — Владимир подошел к Анне вплотную, словно перекрывая ей пути к отступлению.

— Мне пора идти, у меня слишком много дел… — тихо, но твердо сказала она. — Пропустите меня. Пожалуйста!

— Не раньше, чем вы ответите мне, — не уступал Корф.

— Владимир, вы действительно ничего не знаете о любви. Я не могу променять любимого человека на «жизнь в довольствии»!

— Минуту назад вы утверждали, что вас волнуют чувства Михаила! Если вы расстанетесь с ним по собственной воле, это ранит его гораздо меньше, чем…

— Чем мое унижение?

— Не упускайте свой шанс, Анна! — раздраженно воскликнул Владимир, отступая перед ее самоотверженностью. — Какой бы хорошей актрисой я ни была, мне никогда не удастся, глядя Михаилу в глаза, сказать, что я не люблю его! Пропустите меня — я должна репетировать танец Саломеи.

— Аня! — вырвалось у Корфа.

— Когда-нибудь вы пожалеете о том, что делали, — последние слова Анна произнесла, почти как приговор, и вышла из библиотеки, сохраняя в осанке и выражении лица привитые ей бароном достоинство и гордость.

Владимир пытался ее остановить, но усилием воли сдержал порыв раскаяния. Анна была так прекрасна в своем праведном гневе и вместе с тем столь же ненавистна ему в своей неприступности и верности своим чувствам. Наверное, если бы она вела себя иначе и не бросалась в глаза благородством манер и нравственным поведением, Владимиру удалось бы избежать сцен, подобных этой, и избавиться, наконец, от того невыносимого чувства неловкости, которое он испытывал, унижая Анну.

«Господи, до чего она меня довела! Я готов извиняться за свои поступки перед крепостной! Я изощряюсь в политесах и смущаюсь говорить ей „ты“. Я сошел с ума — отец! зачем ты это сделал со мной?!» — мысли Владимира путались.

Выходя из библиотеки, Анна столкнулась с Репниным. Она вздрогнула и заметалась — ей было невыносимо больно видеть его сейчас. Анна даже испугалась, не услышал ли Михаил хотя бы часть их разговора с Владимиром, проходящим на весьма повышенных тонах. Но Репнин искренне обрадовался ей и бросился навстречу с той радостью, которая обычно свойственна людям, пребывающим в совершенном неведении того, что их ждет. «Бедный мой Миша! — успела подумать Анна. — Ты счастлив… Ты еще не знаешь, что уготовила нам судьба, и я не могу уберечь тебя и не могу помочь себе избежать беды».

Репнин остановил ее, взял ее руки в свои, нежно сжал ее пальцы.

— Анна! Я рад, что успел увидеться с вами! Это очень важно.

— Что-то случилось? — заволновалась она, заподозрив, что Михаил уже все знает — но тогда, тогда… Если ее тайна раскрыта, а Репнин все еще с ней и держит ее за руку — значит, он простил ее, значит, он любит ее по-настоящему и готов принять такой, кто она есть.

— Похоже, появилась надежда, что мне удастся узнать правду о смерти барона. Я говорил с Забалуевым, и он согласился встретиться со мной, чтобы прояснить кое-что.

— Вот как? Прекрасно. — Анна поняла, что обрадовалась преждевременно и совершенно напрасно.

— Вот именно — прекрасно! Я загадал, что увижу вас прежде, чем сообщу об этом Владимиру. Теперь я уверен — встреча пройдет успешно, вы — мой счастливый талисман.

— Михаил, — Анна старалась говорить ровно, ничем не выдавая своего ужаса перед ожидавшей их катастрофой. — Я хочу, чтобы вы знали — вы и ваши чувства изменили мою жизнь. Неизвестно, что с нами будет дальше, но я счастлива, что мы встретились. Я буду думать о вас и молиться о вашем благополучии.

— Анна! — растроганным голосом произнес Репнин. — С первой минуты нашего знакомства я только и думаю о вас. И я приготовил вам сюрприз.

— О, нет! — воскликнула Анна. — Сюрпризов на сегодня довольно.

— Не знаю, кто внушил вам отвращение к новостям, но я намерен по возвращению весьма серьезно говорить с вами.

— Не тревожьтесь ни о чем, — успокоила его Анна. — Идите, и да поможет вам Господь.

— Анна, знайте, я запомнил, на чем мы остановились в прошлый раз. И мы обязательно продолжим тот разговор, что начали в столовой.

Анна кивнула и быстро оставила его, так уже не могла больше сдерживать подступившие слезы. Репнин истолковал ее поведение по-своему, приписав эту нервность артистической впечатлительности и книжности, в которой пребывали многие благородные девушки и дамы его круга. Он незаметно для Анны послал ей вслед воздушный поцелуй и прошептал:

— Родная, чудная, любимая…

— Владимир, я тебе не помешал? — спросил счастливый Репнин, улыбаясь своим мечтам об Анне.

— Входи, Мишель! — Корф сидел за столом в кабинете и просматривал какие-то бумаги. — Правда, я жду управляющего, но не думаю, что его присутствие может нам серьезно помешать.

— Ты так и не отказался от мысли оставить его здесь? — спросил Репнин, присаживаясь в кресло у стола.

— Оставлю. До поры.

— А тебе не кажется, что пока Карл Модестович находится в твоем поместье, он может навредить?

— Помилуй, кому?

— Анне!

— И ты с этим шел ко мне? — помрачнел Корф.

— Нет, но…

— Навредить, Мишель, может сама Анна. Тебе!

— Что за глупости? — с негодованием воскликнул Репнин. — Чем Анна может мне навредить? Ты заклинаешь меня против нее, точно она ведьма!

— Поверь мне, она для тебя хуже, чем просто ведьма.

— Мне надоели твои загадки! Тебе, как будто, доставляет удовольствие мучить меня неведением.

— Неведение, друг мой, тебе покажется Раем, когда ты узнаешь правду.

— И когда же откроется мне эта ужасная правда? — саркастически поинтересовался Репнин.

— Скоро, — мрачно ответил Владимир. — Скорее, чем ты думаешь. Однако у нас есть дела поважнее… Я просмотрел все бумаги отца — ничего, ни одной, даже крошечной зацепки. А тебе удалось узнать что-нибудь о Забалуеве?

— И не только о нем. Княгиня Долгорукая оказалась откровеннее, чем я мог предполагать. По ее словам, господин Забалуев приехал в тот вечер один и беседовал с бароном с глазу на глаз, и таким образом он имел возможность подсыпать яд в бренди. У Забалуева же своя версия того, как прошел этот вечер, и он утверждает, что у Долгорукой тоже был мотив и возможность сделать это.

— Но каким образом она смогла раздобыть яд?

— Да у того же Забалуева! Они — просто два сапога пара. Но ответ на этот вопрос я вскоре надеюсь получить. У меня в два часа пополудни встреча с Забалуевым. Он обещал рассказать что-то важное.

— Я пойду с тобой! — загорелся Владимир.

— Нет-нет, — остановил его Репнин. — Мы договорились о встрече без свидетелей.

— Речь идет об убийце моего отца! Это мой долг перед ним.

— Если тебе действительно дорога память об отце, выполни его последнюю волю — позаботься об Анне.

— Анна, Анна, Анна! — Корф в раздражении встал, Репнин тоже. — Мы опять вернулись к твоей излюбленной теме, Мишель!.. Но ты можешь, наконец, успокоиться — я уже предпринял все необходимые шаги.

— Мне не нравится твой тон, Владимир.

— Очевидно, я не столь искусен в интонациях, как актеры нашего театра, но смею уверить тебя — все будет отлично. Я примусь ходить за Анной, как старая нянька — и день, и ночь!

— Владимир, я говорю серьезно.

— А если серьезно, — Корф как-то странно усмехнулся, — то я разговаривал с князем — прослушивание состоится нынче же вечером, пока Сергей Степанович здесь. Ты не доволен? Тебе не угодишь!

— Твое внезапное рвение, признаться, меня смущает. На тебя это так не похоже.

— Друг мой, ты заблуждаешься на мой счет. Ладно, я раскрою тебе свои карты. Я позабочусь об Анне лишь из корысти. Если Анна станет актрисой, у нее начнется совсем другая жизнь, репетиции, гастроли, поклонники. Она забудет тебя.

— Но я не забуду ее! И хочу тебе сообщить, что собираюсь принимать в ее жизни самое деятельное участие.

— Тогда не опоздай на ее выступление — твое мнение и планы нуждаются в корректировке. А вот и Карл Модестович, — широко улыбнулся Корф. — Входите, любезный, у меня есть для вас поручения.

Репнин откланялся и пошел на конюшню. Другой конюх, вместо Никиты, оседлал ему Париса и вывел коня на двор, потом подробно объяснил, как добраться до заброшенной избушки, указанной Михаилу Забалуевым.

— Вы, барин, человек смелый, — покачал он головой, когда Репнин с легкостью вскочил в седло.

— А чего мне бояться в барском лесу?

— Господин Забалуев у себя цыган держит. Говорят, они по округе лошадей воруют, а женщины у них — сплошь красавицы, только глаза — лучше не встречаться, заколдуют.

— Женщины для того и существуют, чтобы мужчин привораживать, — рассмеялся его страхам Репнин.

— Как знаете, барин, я предупредить хотел — мы в тот край леса никогда не ходим, опасно, — конюх похлопал Париса по боку. — Да коня в чащу не заводите, и не бросайте без присмотру.

— А я обожаю опасности, — кивнул Михаил, — но про цыган не забуду — обещаю. Спасибо тебе, бывай!

Репнин слегка коснулся шпорами боков скакуна, и красавец Парис помчал его навстречу новым приключениям.

В отличие от Владимира, весьма искушенного в военном ремесле, Репнин романтизировал баталии и был склонен скорее к авантюрам, нежели к тривиальной армейской службе. Ему нравился дух приключений и тайны, и поэтому он с удовольствием окунулся в атмосферу расследования убийства барона. К тому же некоторую приподнятость обстоятельствам придавал и тот факт, что в интриге оказалась замешанной прекрасная женщина — Анна, ради которой Репнин был готов на любые подвиги и жертвы, тоже, разумеется, романтические.

Михаил не казался настоящим мечтателем, но порой иллюзии овладевали им, и все происходящее вокруг грезилось, а не оценивалось с холодностью трезвого ума. И поэтому, пребывая в возбуждении и азарте, Репнин бывал неосмотрителен и не всегда осторожен. Как и сейчас, когда вперед его вело знамя любви с вышитым на нем золотом именем Анны.

— Только пошевелись, и я тебя прикончу! — услышал Репнин незнакомый ему голос, едва вошел в указанную Забалуевым избушку.

— Отпусти… — Репнин почувствовал у горла холод стали остро наточенного клинка.

— Тебя прислал Забалуев, чтобы убить меня?

— Убить?! — решил все-таки пошевелиться Репнин. — Я даже не знаю, кто ты! Послушай…

— Не вздумай мне врать, а то в миг порешу!

— Однако, любезный, — попытался Репнин договориться с неизвестным нападавшим, — ты ошибаешься — никто меня не присылал. Господин Забалуев назначил мне здесь встречу!

— Не ври! Раз пришел меня убить, живым отсюда не выйдешь!

— Да не собирался я тебя…

Репнин не договорил — рядом просвистела пуля, потом вторая. Они влетели в открытую дверь, напротив которой стояли Репнин и неизвестный, и явно влетели неслучайно. Напавший на Михаила человек пригнулся и метнулся в сторону, к стене. И теперь Репнин увидел его. Это был немолодой цыган — крепко сбитый, с заметной седой прядью надо лбом.

— Плохо твои люди стреляют, — оскалился цыган. — Ненароком и в тебя попасть могут.

— Если бы это стреляли мои люди, — ответил Михаил, тоже прижимаясь к стене, — то ты бы уже был на Небесах.

— Я тебе не верю!

— Мне назначил здесь встречу Забалуев, в два часа пополудни.

— И мне он сказал, что придет в это же время, — цыган осторожно выглянул за дверь и быстро отклонился — пуля прошила деревянную доску над ним. — Но вместо него пришел ты. И не верю я ни тебе, ни ему!

— Верь, не верь, дело твое. Но в мои планы не входило сегодня умереть, — Репнин и сам попытался выглянуть наружу и едва успел уклониться от следующей пули. — Вот черт!

— Черт не черт, а стреляет прицельно. Стой! Ты куда?! — цыган схватил Репнина за руку. — Я же сказал — живым ты отсюда не выйдешь!

— Надо выбираться с другой стороны дома. Ты что, не видишь, что стреляют в нас обоих?

— Выходит, обманули тебя твои друзья, — скривился цыган.

— Это не мои друзья!

— А кто?

— Откуда я знаю… — Репнин вырвал руку из цепких пальцев цыгана и приподнялся, чтобы перебежать к окну на противоположной стене избушки. — Что ж ты делаешь?! Забалуев только того и ждет, чтобы мы убили друг друга!..

Когда Репнин пришел в себя, то увидел над собой красивую молодую, черноволосую женщину с большими карими глазами в окружении длинных бархатных ресниц.

— Долго ты, барин, без памяти лежал, — ласковым, грудным голосом сказала она.

— Кто ты? — не понял Репнин. Последнее, что он запомнил, — страшный взгляд цыгана там, в избушке. А потом он почувствовал резкую, сильную боль и потерял сознание.

— Я — Рада, сестра Седого.

— Какого седого?

— Того, кто ранил тебя. Он наш вожак, Седой — его прозвище. Или уже забыл, с кем дрался?

— Я не дрался — это он хотел меня убить, — Репнин, наконец, огляделся.

Он лежал на какой-то подстилке в шатре, накрытый мягкой на ощупь тканью, но без одежды, с перебинтованы торсом.

— Рана не опасная, — поймала его взгляд Рада. — Седой неглубоко задел, до свадьбы заживет.

— Где я?

— У нас, в таборе — здесь для тебя безопасно. Здесь никого нет, кроме нас.

— А твой брат?

— Скоро вернется. А пока велел, чтобы я о тебе позаботилась. Лежи смирно, барин. Слаб ты еще.

— Я должен идти… — Репнин хотел привстать, но голова закружилась.

— Ты должен лежать, — Рада мягким движением заставила его лечь снова. — Будешь меня слушаться — скоро поправишься.

— Значит, твой брат поверил, что я не собирался его убивать?

— Мне нет дела до мужских споров. Я другое вижу — красивый ты, барин!

Репнин собирался возразить и неловко пошевелился, боль тут же дала о себе знать, и Михаил поморщился.

— Терпи, золотой, — успокаивающе прошептала Рада. — Такая боль скоро проходит. Плохо, когда сердце болит от любви. Эти раны долго не заживают. Но твоя скоро затянется.

— Ты колдунья?

— Нет, я простая цыганка, — Рада заглянула ему в лицо. — Скажи, а та, в твоем сердце, кто она?

— Самая прекрасная женщина на свете.

— Любишь ее?

— Больше жизни.

— Но если все же не заладится у вас, — вспомни про меня.

— У нас заладится, — убежденно сказал Репнин. — Она тоже меня любит. Я буду просить ее руки. Если, конечно, твой брат прежде не убьет меня.

— Не стану я тебя убивать, — прозвучал рядом уже знакомый Репнину голос.

В шатер вошел Седой. Рада передвинулась ближе к Репнину и поправила под ним некое подобие подушки, чтобы тому было легче видеть и разговаривать.

— Один раз ты уже пытался…

— Разве я знал, кто ты есть на самом деле? Хороший человек не станет с Забалуевым дел иметь.

— Однако ты и сам этого не избежал.

— Я не затем тебя спасал, чтобы ссориться с тобой. Я тебе кое-что показать хочу. Смотри, — Седой достал из кожаной сумки флакон. — Догадываешься, что это?

— Это… — понял Репнин.

— Яд, — кивнул Седой. — Смертельный. Из Индии привезен. Недавно точно такой же флакон у меня купил Забалуев. В том флаконе тоже был яд.

— Если бы купил, — вставила свое слово Рада. — Взял под честное слово. Он Седому деньги должен, а отдавать не хочет.

— Когда это случилось?

— За несколько недель до того, как убили барона. Я ему сказал, что во флакончике смертельный яд. Но его яд вовсе не интересовал, он только на флакончик позарился.

— И хлыст тогда же взял, — припомнила Рада.

— Яд и хлыст мне по наследству от дяди остались, — пояснил Седой. — Это семейная реликвия, наши предки из Индии вышли, а кочуют теперь по всему свету. Дядя говорил — яд очень сильный, чтобы человека на тот свет отправить одной капли довольно.

— Барону больше и не потребовалось, — тихо сказал Репнин.

— Он и нас убить пытался, дрянь-человек! Он у меня узнает, как наказывают обманщиков!

— Держись от него подальше, Седой, боюсь я за тебя!

— Нет, Рада, — покачал головою Седой. — Этого я ему не спущу. Он слово нарушил и денег не отдал, немало денег.

— Теперь мне все понятно, — приподнялся на подушках Репнин. — Он назначил нам встречу в один и тот же час, рассчитывая, что мы убьем друг друга. И каждый унесет свою тайну в могилу. Но если доказать его вину, Забалуева арестуют! В тюрьме он никому уже не сможет навредить.

— В этом я тебе не помощник! Кто поверит словам цыгана?

— Надо добыть доказательства! Он же где-то хранит остатки яда!

— Смелый ты, барин, но у меня с Забалуевым свой расчет будет. За свою жизнь я и гроша не дам, а этому старому обманщику отомщу.

— Для того чтобы свершилось правосудие, Забалуев должен остаться жив! — воскликнул Репнин.

— Обещать не могу. Тот, кто мне смерть готовил, ее сам и получит.

— Послушай, Седой, за то, что он сотворил, смерть ему будет только избавлением. Оказаться в тюрьме для Забалуева — гораздо большее наказание.

— Может, ты и прав…

— Он хитрый, опасность издали чувствует, — предупредила Рада.

— От меня не уйдет. Я его из-под земли достану! — с угрозой в голосе пообещал Седой.

— Мне надо идти, — Репнин решительно отдернул ткань, но вспомнил, что не одет.

Рада улыбнулась.

— Сейчас одежду твою принесу, — цыганка легко поднялась и вышла из шатра.

— Надо попасть к Забалуеву домой, — предложил Репнин.

— Хорошо, — кивнул Седой, — встретимся здесь, вечером, как стемнеет.

Рада вернулась с одеждой Репнина, подала ему и стала смотреть, как он одевается. Репнин смутился, и Рада, с удовольствием взглянув на его порозовевшее лицо, снова вышла. Седой рассмеялся и последовал ее примеру.

— Ну что, не полегчало тебе, герой? — весело спросила Рада, когда Репнин отдернул полог шатра и появился перед ними.

— Спасибо, Рада! Мне стало легче.

— Не торопись! — Рада подала ему кружку с каким-то отваром. — Выпей на дорогу, чтобы рана быстрее затянулась.

— От твоих рук жар исходит, — прошептал Репнин, принимая кружку от нее.

— Слушай, барин, — также шепотом промолвила Рада и положила ему во внутренний карман сюртука цветной шелковый платок, — когда тебе плохо станет, вспомни этот жар. Он тебе силу вернет, все раны твои залечит. Беды свои забудешь, а надо будет — и женщину свою забудешь.

— Уже собрался? — Седой снова подошел к ним, он вел на поводу Париса.

Репнин растерялся — за всеми этими событиями он совсем позабыл про оставленного в лесу жеребца. Седой заметил его недоумение.

— Не бойся, барин, я коня в обиду никогда не дам.

— Я — князь Михаил Репнин, друг барона Владимира Корфа, — Репнин протянул Седому руку, как равному.

— Что же, — ухмыльнулся Седой, осторожно отвечая на его рукопожатие, — теперь мы не только кровью побратались, но и познакомились.

— Тогда — до встречи?

— До встречи! — Репнин вскочил в седло и пришпорил Париса.

— Возвращайся, князь, да поскорее! — пожелала Рада вслед ему.

— Вот что, сестра, — повернулся к ней Седой, — ты жди его, а я в ту избушку наведаюсь. Не может того быть, чтобы Забалуев убийц подослал и не проверил, хорошо ли они свое дело сделали.

Седой еще раз взглянул в ту сторону, где по лесной дороге удалялся от них Репнин, и тут же растворился в лесной куще. Тропинки он знал хорошо и чувствовал себя в лесу, как дома — все видел и все слышал. И поэтому еще издалека различил слабое лошадиное ржание. Седой замедлил шаг и стал подбираться к избушке с великой осторожностью.

Он не ошибся — к столбу, подпиравшему навес над крыльцом, была привязана впряженная в коляску лошадь. «Кучера не взял — не доверяет», — отметил про себя Седой. Он не стал торопиться и дождался, пока Забалуев сам выйдет из дома, и тогда только набросился на него, по обыкновению приставив нож к горлу своей жертвы.

— Вот и встретились снова, Андрей Платонович. Что, не ожидал меня живым увидеть? Или случайно на встречу опоздал?

— Случайно, Седой, видит Бог, случайно!

— И деньги неужели принес?

— Деньги? Ах, деньги! Нет, потому и опоздал — не смог я все собрать, искал, по соседям ездил — занять хотел. Да кто же теперь мне в долг даст? У Долгорукой и своих бед хватает. Не к Корфам же с этим идти!

— Значит, своей подлой жизнью заплатишь! Ты зачем ко мне барина этого подослал? Убить меня?

— Да никого я не посылал! И не знаю я, что тут у вас творится, и что наболтал тебе этот барин!

— Он много сказать не успел — пуля его зацепила. А я вот, видишь, выбрался — целый и невредимый, на твою беду.

— А что же тот, второй, убит? В моем поместье? Какой кошмар!

— Верно, — ухмыльнулся Седой, — хорошего мало.

— И где же он, где труп?

— Хочешь, чтобы я тебе сказал? Чтобы ты меня потом обвинил в убийстве князя Репнина?

— Так это был князь?! — запричитал Забалуев. — Горе… Горе!

— Брось притворяться! Князь мне успел сказать, что это ты его сюда заманил. И про яд рассказал, которым старого барона отравили. Тот самый индийский, что я тебе продал. И за который ты мне не заплатил.

— Так я тебе заплачу, все, до копейки! Клянусь! — Забалуев побелел и затрясся. — Только, Седой, давай договоримся!

— Не о чем мне с тобой договариваться! Сделаешь все, как скажу, — Седой угрожающе поводил ножом по шее Забалуева. — Через сутки принесешь вдвое больше денег против того, что посулил.

— Ладно, ладно, как скажешь, — одними губами прошептал Забалуев, боясь даже пошевелиться.

— А если к закату денег не будет, пеняй на себя. Трупы я прятать умею. Да еще шепну исправнику, кто старого барона Корфа отравил.

— Ни одному твоему слову исправник не поверит! Он с цыганами не знается.

— Исправник, может быть, и не поверит, а вот Владимир Корф… — Седой сделал многозначительную паузу. — Как ты думаешь, что он сделает, если я ему все расскажу, да еще приведу сюда и покажу ему, где его друга схоронил? Ведь, если не ошибаюсь, Репнин ему друг?

— Ты говори, говори да не заговаривайся! Я тут ни при чем! — завопил Забалуев.

— А это исправник решать будет, когда все узнает.

— Да не стращай ты меня больше! — взмолился Забалуев. — Да, я купил тот яд! И что с того? Яд у меня выкрали. Воров нынче — пруд пруди!

— Может, и так, всякое бывает, — покачал головой Седой. — Только я тебе не верю. И молодой барон не поверит. Никто тебе, злодею, не поверит. Я тебе все сказал — дальше сам думай, как поступать будешь…

* * *

— Анна, куда вы уходите? — остановил девушку Оболенский, удивившись, что она не собирается сидеть за столом.

— Я должна подготовиться, Сергей Степанович, — спокойно сказала Анна.

Она все смотрела и смотрела в окно в столовой, выглядывала — не едет ли Михаил. Но Репнин к обеду задерживался, и Анна этому даже обрадовалась — а вдруг ему удастся избежать ее позора?

— А что за роль вы решили представить?

— Разве Владимир Иванович вам не сказал?

— Увы, он покрыл все это атмосферой крайней таинственности.

— Ну что ж, в таком случае, позвольте и мне не открывать секрет преждевременно.

— Как вам будет угодно, милая, но имейте в виду — я надеюсь на приятный вечер.

— Сергей Степанович! — Анна остановилась на пороге и оглянулась. — А вы не будете слишком огорчены, если все случится иначе?

— Вы не сможете меня разочаровать! Разве что ваша кухарка…

— Нет-нет, — улыбнулась Анна, и слезы блеснули в ее глазах. — Варвара у нас — искусница.

Оболенский пожелал ей удачи и стал ждать Владимира. Михаил где-то пропал — уехал еще днем и пока не объявлялся.

Сергей Степанович, несмотря на все горестные события, был все же рад, что приехал. Им овладели пейзанские настроения — без суеты и скандалов театрального мира, без притворства и светских условностей. Простота сельской жизни не расслабляла, а, наоборот, подпитывала энергией и освежала голову. И сегодня отдохнувший от Петербурга Оболенский как никогда понимал своих друзей-литераторов, убеждавших, что по-настоящему творить можно только в такой тишине и покое.

— Вы уже здесь, Сергей Степанович? — в столовую решительным, солдатским шагом вошел Владимир. — А Миша еще не вернулся?

— Увы, — развел руками Оболенский.

— Жаль, впрочем, я думаю, что самое важное в сегодняшней трапезе — это десерт, и, надеюсь, к нему он поспеет.

— Если честно, я и сам сгораю от нетерпения, — кивнул ему Оболенский.

Ужин прошел при свечах, обставленный Владимиром по-театральному. Для гостей играл камерный оркестр из крепостных музыкантов, и Оболенский подивился чистому звуку и слаженности их игры. Он наговорил Владимиру массу комплиментов, подразумевая, что большая часть из них предназначена светлой памяти Ивану Ивановичу, понимавшему толк в хорошей музыке и умевшему подготовить своих крепостных должным образом.

На перемену блюд выходили служанки-актрисы в русских нарядах — расшитых дорого, по-сказочному. В качестве закуски подавали салат бокер, суфле из сыра и луковый пирог. На первое — суп-буайбесс, на второе — телятина с белым вином под соусом бешамель и рагу из зайца по-ландски. Пили исключительно вина из барского погреба — они приятно освежали и пьянили слегка, не до глупости. Оболенский время от времени нахваливал и сами блюда, и мастерство кулинара.

— Поверьте, Владимир, вкуснее, я даже в столице не едал!

— Отец в свое время привозил в имение французского повара, и Варвара, надо сказать, с легкостью все его премудрости переняла.

— Талантливая, весьма талантливая особа!

— О, если говорить о талантах, то у меня их предостаточно, — улыбнулся Владимир. — И не только в застольном жанре.

— За таланты, — поднял тост Оболенский.

— За моих крепостных, — кивнул Владимир. — И сейчас они выступят перед вами. Вы увидите балет на сюжет из греческих мифов, а потом танец Саломеи. Уверен, что он вам понравится.

— А может, кто-нибудь из них затем будет доступен и Императорскому Театру?

— Такой возможности и я не исключаю…

В это время Анна сидела на кухне у Варвары и дожидалась объявления своего выхода.

— Владимир сказал, что у меня есть выбор. Неужели он мог подумать, что я променяю свои чувства к князю Репнину ради возможности жить по-барски! У меня выбора не было и нет!

— Владимир Иванович, видать, умом повредился, — признала Варвара, краем глаза наблюдавшая за тем, правильные ли блюда подаются в столовую.

— Надо было мне сразу сказать ему, что я крепостная! Я сама заслужила этот позор! Привыкла жить, как барышня, а ведь я такая же, как и ты, Варвара!

— И за что ты себя казнишь? Посмотри, какие руки у тебя нежные, пальчики тоненькие. Какая ты крепостная?

— Да что руки? Как бы я ни выглядела, все равно я не барышня! Если бы у меня на лбу было написано, что я крепостная, едва ли Михаил обратил на меня внимание. А после сегодняшнего танца он вообще от меня отвернется!

— Глупая ты! Он тебя любит не за то, что у тебя на лбу написано, а за то, что у тебя в сердце есть.

— Посмотрим, как он ее любить будет, когда полуголой увидит, — поддела Анну вошедшая Полина.

— Опять, змеюка, подслушивала! — замахнулась на нее половником Варвара.

— Да брось, Варька, — Полина отшатнулась, но особого страха не выказала. — Или ты думаешь, я что-то новое услышала? И так всем понятно, чем сегодняшний ужин закончится. Молчишь, Аннушка? Нечего сказать? Поняла, наконец, где твое место?

— Да сгинь ты, дрянь! Иди отсюда! — Варвара погнала Полину с кухни. — Как муха к чужому горю липнет! Сейчас, думаю, Модестовичу жаловаться побежала. Ты хотя бы вид сделай, что метешь там что или моешь, чтобы не привязался, если пожалует…

Анна взяла у нее тряпку и принялась с покорным видом наводить чистоту на разделочных столах.

— Убираешь? — из двери, как черт из табакерки, тут же выскочил управляющий. — Умница, Анечка, но пора и готовиться. Скоро твой номер, переодеться бы не мешало и отдохнуть — тяжелая работа никого не украшает. А тебе надо в самом лучшем виде показаться, чтобы гостям Владимира Ивановича понравиться.

— И то верно…

— Ступай, ступай, а я тебя провожу, послежу, чтобы все, как надо, и вовремя.

Анна кинула печальный взгляд на Варвару и пошла к себе. Модестович семенил следом и все приговаривал: «Нельзя тебе, Аня, уставать, талант, он ведь заботы требует, внимания и любви. Не приведи Господи, надорвешь свои ручки белые, ножки собьешь да истопчешь. Кто о тебе тогда позаботится, кому ты станешь нужна, к чему пригодна?»

Модестович хотел прошмыгнуть за Анной в комнату, но она его остановила и так посмотрела, что он мелко-мелко перекрестился и отступил в коридор. Но, дав Анне войти, он все же потихоньку сделал щелочку в двери и все заглядывал в комнату, пока она надевала костюм Саломеи.

— А чтобы и дальше не уставать и привлекательность свою дамскую ни на грамм не потерять, — продолжал бубнить за дверью управляющий, — приходи ко мне, Аннушка, попозже, мы все обсудим и подумаем, как и чем тебе помочь. Можешь даже костюм не менять. Так даже веселей будет. И зачем только Владимиру Ивановичу понадобилось, чтобы ты танцевала в костюме этом? Совсем без тряпок, кажется, намного лучше…

Анна вышла из комнаты, и Модестович про себя облизнулся — уж больно она, полуодетая, была соблазнительна.

— Так придешь ко мне или упрямиться станешь?

— Приду, Карл Модестович, после выступления, — тихо сказала Анна.

— Вот и славно, что додумалась, а сейчас ступай — твой выход объявлять буду.

Больше Анна и не помнила почти ничего. Все поплыло у нее перед глазами. Она не знала — привиделось ли ей, как жалела ее выбежавшая с кухни Варвара и проклинала одежду ту бесовскую. Как скалилась счастливая ее унижением Полина, и с ног до головы обшаривал ее взглядом Модестович.

Ей казалось, она не слышала, как объявили танец Саломеи, и она выпорхнула в столовую. Анна кружилась и извивалась, подобно лиане, и одно за одним сбрасывала с себя газовые покрывала, пока не осталась с открытым лицом и полуобнаженная. Она не видела, как изменялось выражение лица Оболенского: от восхищенного до потрясенного. Она не видела, как в столовую стремительно вошел опоздавший Репнин, торопившийся не пропустить ее выступление. Она не пришла в себя и тогда, когда Михаил бросился ее останавливать и, схватив за руки, тряс, что есть силы.

— Анна! Что вы делаете?

— Она выполняет свои обязанности крепостной актрисы, — сквозь туман донесся до нее высокомерный голос Владимира.

— Ты крепостная? — воскликнул, отстраняясь, Репнин.

— Миша… Миша… — только и могла вымолвить в наступившей тишине Анна. — Я умоляю вас… Я вам все объясню!

— Ты куда? — властно прикрикнул на нее Корф, с довольным видом наблюдая, как Репнин бросился прочь из столовой. — Разве я сказал, что ты можешь идти? Представление еще не закончилось. Танцуй! А вы, что притихли, играйте!

— Пожалуйста, отпустите меня, — взмолилась Анна. — Я должна с ним поговорить….

— Что вы делаете, Владимир? — с ужасом вскричал Оболенский и остановил музыкантов. — Прекратите играть!

— Уйдите, уйдите все, — велел Корф после минутной паузы.

Музыканты, слуги, девушки-актрисы быстро и, стараясь не шуметь, разбежались из столовой. Анна осталась одна посреди отведенного для выступлений пространства. Она руками пыталась закрыть плечи и грудь и смотрела вокруг себя затравленно и так горестно, что Оболенский бросился к ней. Он поднял одну из вуалей и накинул Анне на плечи.

— Идите к себе, дитя мое, оденьтесь и выпейте чего-нибудь покрепче — вам надо прийти в себя.

— Сергей Степанович, я не хотела, чтобы вы… Простите меня!

— Вы ни в чем не виноваты. Ни в чем! Идите…

— Иди, — смилостивился Корф.

— А вот вам бы следовало извиниться, Владимир!

— Вы правы. Я должен извиниться за поведение моей крепостной, она обманывала вас, выдавая себя за воспитанницу отца и благородную даму.

— Уму непостижимо! — побагровел Оболенский, провожая Анну сочувствующим взглядом.

— Согласен, — как ни в чем не бывало, продолжал Корф. — Анна вела себя непозволительно для крепостной.

— Это Анна вела себя непозволительно?!

— Вы должны понять меня, Сергей Степанович. Я совсем недавно стал здесь хозяином. Мой отец разбаловал дворовых. Он скрывал происхождение Анны, и одному Богу известно, зачем он так поступал. Со временем все привыкли и стали принимать ее присутствие в нашем доме, как данность. Но после смерти отца я посчитал своим долгом сделать тайное явным.

— Долгом? — Оболенский смотрел на Корфа так, как будто сегодня увидел его впервые. — И унижение этой бедной девушки вы тоже считали своим долгом?

— Развенчивать обман — дело неблагодарное, но святое. И я нашел для этого достаточно удачный момент.

— Вы поступили жестоко! И ваш поступок недостоин дворянина и порядочного человека, каким я вас до сих пор считал! Это представление было омерзительно и унизительно не только для Анны. Вы называли себя другом Михаила, и как вы поступили с ним?!

— Я не хотел этого, — ничуть не смущаясь, солгал Владимир. — Но мне было невыносимо наблюдать, как она опутывает его!

— Владимир, — с грустью сказал Оболенский, — вы даже не понимаете, что за одну минуту разрушили мир, а, может быть, и жизнь сразу нескольких близких вам людей. Неужели эти мгновения, когда вы наслаждались своей властью над крепостными, стоили того? Или кто-нибудь стал счастливее? Так зачем, зачем все это было?

— Я всего лишь желал прекратить обман!

— И выбрали для этого самый отвратительный способ… — Оболенский отвернулся от Корфа и направился к выходу.

— Но, князь, — Владимир хотел его остановить, — возможно, я был не прав. И действительно заставил вас…

— Заставили всех пережить ужасное унижение. Всех без исключения! Мне неведомо, почему барон скрывал происхождение Анны. Но я видел, как искренне он любит ее. Любит, как родную дочь. И я уверен, что такого унижения своей воспитанницы он бы не потерпел! Даже от собственного сына. Ваш отец был высоко порядочным и очень деликатным человеком. И он бы ужаснулся, если бы узнал, что вы сегодня натворили. Прощайте, Владимир, я немедленно уезжаю и не знаю, смогу ли когда-либо впредь воспользоваться гостеприимством этого дома! А Михаил!.. Мише следует на будущее осторожнее выбирать себе друзей!

Останавливать Оболенского было бессмысленно — он выказал все с определенностью, исключающей любые возможные толкования. Владимир, с побелевшим от злости лицом, схватился за край скатерти и, что есть силы, дернул ее на себя — посуда, свечи, фрукты, бутылки с вином в разнобой посыпались на пол…

* * *

— Коня! Живо! — кричал во дворе Репнин.

Все дворовые и слуги, наблюдавшие за происходящим исподтишка да тайком в окна, выбежали к нему и попытались успокоить:

— Барин, куда вы, ночь на дворе?

— Молчать! — отогнал всех Репнин. — Коня мне сию же минуту!

— Миша! — Анна выбежала на крыльцо. Она переоделась и снова была прежней Анной, прежней да не той. — Я прошу вас, не уезжайте, пожалуйста… Мы должны поговорить!

— Зачем? — Репнин старался на нее не смотреть. — Все понятно без слов.

— Да, я крепостная, и я с самого начала хотела все вам рассказать. Поэтому я бежала от вас на балу, поэтому запретила писать мне.

— Но вы меня не остановили! Вы заставили меня полюбить вас!

— Я тоже люблю вас… — упавшим голосом прошептала Анна.

— Мне нечего больше сказать.

В этот момент конюх подвел к крыльцу Париса, и Михаил вскочил в седло.

— Миша, подождите!.. — кинулась за ним Анна. — Я все та же Анна! Я все такая же Анна! В моих чувствах к вам никогда не было притворства. Поверьте мне!

— Я больше не знаю, чему верить, а чему нет, — Репнин гарцевал на жеребце, все еще не решаясь отъехать со двора.

— Посмотрите мне в глаза, — умоляла Анна, хватаясь за стремена, — вы увидите, вы поймете, что я чувствую!

— Глаза, в которые я готов был смотреть часами, — горько вымолвил Репнин, придерживая Париса. — Теперь я знаю, что они принадлежат крепостной, которая обманывала меня вместе с моим лучшим другом. Сознайтесь, Анна, вы были в сговоре с ним? Как далеко зашел этот обман? Вы устроили мне ловушку, чтобы посмеяться, наблюдая за тем, как глупый дворянин поддается чарам крепостной красавицы-актрисы?

— Нет! Нет! Это не так, это не правда!

— Да, пожалуй, правды на сегодня достаточно. Вы слишком долго дурачили меня…

Парис неожиданно скакнул, и Анна заметила, как побелело лицо Михаила. Он схватился за бок.

— Что с вами? — воскликнула она. — Вы ранены!

— Оставьте меня! Я более не нуждаюсь в вашем сочувствии. Прощайте! — Репнин пришпорил коня, и тот стремительно умчал его.

— Что, проводила суженого? — к безутешной Анне подкралась всегда «доброжелательная» Полина. — Небось, не вернется больше. Не нужна стала! Поделом получила!

Анна окинула ее ненавидящим взглядом и вернулась в дом. Корф по-прежнему сидел в столовой. Он продолжал пить, и был уже изрядно нетрезв.

— Что тебе надо? Я тебя не звал.

— Я пришла, чтобы закончить танец, барин.

— Танцев на сегодня достаточно. Эффект превзошел все ожидания. Можешь идти.

— Спасибо, барин, — поклонилась Анна. — Но все-таки танец не закончен. Я — ваша крепостная и не хочу, чтобы вы обвинили меня в непослушании.

— Я уже отпустил музыкантов, — брезгливо сказал Корф.

— Мне не нужны музыканты, я прекрасно обойдусь и без них, — Анна стала кружиться, отбивая такт ногой и хлопая в ладони. — Нравится вам, барин? Да? Вы ведь этого хотели, барин? Теперь я в вашей власти. Нравится? Вам ведь нравится! Вы же так хотели этого. Смотрите — берите, пользуйтесь! Теперь я ваша, барин…

— Уйди! — страшно зарычал Корф, вдруг нависая над Анной.

Она смело заглянула ему в лицо и остановилась. Сколько длилось это противостояние взглядов? Корф не выдержал первым — он сжал, кулаки так, что костяшки пальцев побелели и забугрились, и отступил, потупился, схватился за голову. Анна с презрением посмотрела на него и ушла, все та же — непокоренная и гордая.

Корф рухнул на стул и тупо уставился на дверь, куда ушла Анна. Как долго он так просидел, Владимир не знал, но в чувство его привел ласковый и томный женский голос.

Полина, приблизилась к нему, обняла за плечи, прижалась грудью.

— Что вы сердитесь, барин? Дура она, дура и есть. На меня посмотрите. У меня все не хуже…

Корф медленно поднялся и притянул Полину к себе. Она подалась, задрожала. И тогда он, подняв ее легко, как пушинку, усадил на стол и умелым движением закинул подол юбки…

* * *

Когда вошла Варвара, Полина еще сидела на столе, но вид у нее был такой, словно она восседала на троне. Корф стоял у окна и неторопливо, пуговицу за пуговицей, застегивал сюртук.

— Проследи, чтобы здесь все убрали, — глухим голосом сказал Владимир и, не оглядываясь, вышел из столовой.

— Батюшки мои! — всплеснула руками Варвара. — Это что же здесь господа учинили?

— Не господа — это твоя разлюбезная Анна так плохо танцевала, что ее забросали объедками и посуду от злости переколотили! — съязвила Полина.

— А, может, это тебя объедками закидали? В это я легче поверю.

— Да что ты понимаешь! Господин барон в восторге от моего выступления! — Полина улыбнулась самодовольно и масляно. — Теперь я буду примадонной в нашем театре! Кончилось Анькино время!..

А Репнин все гнал и гнал, не разбирая дороги. Наконец, Парис стал сбиваться и заржал, словно испугался кого-то на темной дороге. Репнин осадил его и спустился на землю. Страшно ныла недавняя рана, и лоб покрывала испарина. Репнин отогнул борт сюртука и увидел краешек платка, высовывавшийся из внутреннего кармана. Репнин достал его — это был платок, на прощанье подаренный ему Радой.

— Смотри, не оброни. Обронишь — потеряешь, — услышал он.

— Рада? Откуда ты здесь?

— Ягоды собирала, — лукаво ответила она, появляясь из ивовых зарослей.

— И где же твои ягоды?

— Да съела, пока собирала. А куда ты так торопился, барин?

— Куда глаза глядят.

— Как рана твоя? Болит?

— Ничего, заживет…

— Позволь, я помогу, чтобы быстрее затянулась. Пойдем со мной. Цыгане ночью костры жечь станут и песни петь. Послушаешь, отдохнешь. А я рану твою перевяжу, залечу, заговорю…

Репнин посмотрел в ее глаза и сам не заметил, как утонул в них.

— Поехали! — протянула к нему руки Рада.

— Поехали, — кивнул Репнин.

Он снова вскочил в седло и наклонился, подхватывая Раду. От усилия рана снова дала знать о себе, Репнин слабо застонал, но Рада прижалась к нему, и Михаил почувствовал, как боль потихоньку отступает.

Парис тоже больше не волновался — шел спокойно и медленно. Рада сидела рядом с Михаилом и шептала что-то непонятное, но нежное, как будто обещала ему забвение от печалей и новую любовь. Репнин плавно покачивался в седле, слушал ее уговоры, и они ехали все дальше и дальше в лес, а прошлое оставалось где-то там, далеко, за непроходимой стеной северной осенней ночи…

Продолжение следует…