Глава 1

Друзья познаются в беде

— Какая ты счастливая, Наташа! — вздохнула Лиза. — Через несколько дней у тебя свадьба. И ты выходишь замуж за того, кого любишь. А для меня день свадьбы превратился в кошмар, и я даже не хочу о нем вспоминать. У тебя же все будет по-другому — любимый жених, согласие родителей и настоящее свадебное путешествие.

— О, если бы все было так просто! — грустно улыбнулась Наташа.

Девушки сидели в комнате Лизы и проводили время за шитьем крестиком. Занятие интересное, легко отвлекающее от посторонних мыслей и требующее сосредоточенности и спокойствия.

— Не понимаю, о чем ты? — удивилась Лиза. — Андрей предан тебе и, несмотря ни на что, стремится к этому браку. Он любит тебя и боится тебя потерять.

— Дело не в Андрее, — покачала головой Наташа. — Это я не уверена, что поступаю правильно, отправляясь с ним под венец.

— Как ты можешь так говорить? — Лиза воткнула иголку в материю и отложила шитье в сторону. — Неужели ты все еще не простила ему истории с Татьяной?

— Татьяна здесь совершенно не при чем, — успокоила ее Наташа, тоже убирая шитье. — Впрочем, не совсем так. То, что случилось между Андреем и Татьяной, заставило меня по-новому взглянуть на наши с ним отношения. И я невольно поймала себя на мысли, что не желаю этого брака. Но не из-за ревности — я вдруг поняла, что мои чувства к Андрею лишены любовного флера.

— Как это понимать? — растерялась Лиза.

— Я только сейчас осознала, что по-настоящему мы и не были никогда влюблены друг в друга. Вернее, я не была. То, что я испытывала к Андрею, больше походило на крепкую дружбу, на родственную привязанность. С ним как-то сразу стало легко — говорить о важном или шутить, у нас много общего во взглядах на жизнь и в отношении к людям.

— Господи, — всплеснула руками Лиза, — да о таком родстве душ в семье можно лишь мечтать!

— А я мечтаю о любви! — разочаровала ее Наташа. — Я еще ни к кому не испытывала настоящей страсти или… Или хотя бы того странного наваждения, что посетило меня, когда Александр Николаевич увлекся мной.

— Ты любишь наследника? — ужаснулась Лиза.

— Нет, о нет! — спохватилась Наташа. — Я говорю не о конкретном человеке, а о чувстве, которое мне не удалось изведать, но которое влечет и манит меня.

— Чувство?! — с сарказмом усмехнулась Лиза. — Что тебе оно даст? Посмотри на меня. Я была влюблена в Корфа — романтически, страстно. Я натворила столько глупостей и подошла к самому краю. И что получила взамен?

— Вот именно — взамен! — пылко ответила ей Наташа. — Твоя любовь не была взаимной! А я мечтаю о таком единении, когда в слиянии двух душ открываются новые горизонты и рождаются новые ощущения.

— Разве так бывает? — тихо сказала Лиза.

— Но твое чувство к Михаилу… — вздрогнула Наташа. — Оно не такое?

— Да, — подтвердила Лиза. — И, слава Богу! Ибо я уже прошла испытание огнем и мечом — моя душа устала, а здоровье подорвано. Я более не хочу страстей до головокружения, которые, в конечном счете, приводят только к трагедии. Я ждала и получила то, что прежде не представляло для меня никакой ценности, — взаимопонимание, доверительность, свет и тепло. Я не ищу бурь и не устраиваю праздников, мне довольно того мира и согласия, которое есть между нами с Михаилом.

— Ты удивляешь меня! — растрогалась Наташа и обняла Лизу. — Я никогда не думала о браке с этой стороны. Мне казалось, что свадьба — это, прежде всего, соединение двух горячо любящих сердец, возможность дать таящейся в каждом из нас страсти проявиться и не смущаться себя, не скрывать свою истинную сущность. Я полагала, что любовь определяет наше желание провести жизнь рядом с тем или иным человеком.

— Брак — это нечто иное, чем просто любовь и даже чуть больше ее, — печально произнесла Лиза. — Я прежде тоже заблуждалась и обижалась на маменьку, когда она отбирала у меня французские романы. Жизнь гораздо шире и многоцветнее наших представлений о ней, а тем паче — наших заблуждений на ее счет. Эта истина открылась мне, и я хочу испытать на себе настоящие, а не выдуманные чувства. Прожить жизнь с настоящим героем, а не нарисованным моим богатым воображением.

— Как ни странно, — задумчиво прошептала Наташа, — но я мечтаю о том же.

— Что ты хочешь этим сказать? — не поняла Лиза.

— То, что свадьба с Андреем отнимает у меня право на следующую встречу, — решилась признаться Наташа. — Я никогда не смогу изменить ему, бросить его. Но и себя обрекаю на необходимость следовать раз и навсегда заведенному порядку вещей. И я не уверена, что этот порядок мне понравится. — Наташа! — с недоумением вскричала Лиза. — Ты никогда не казалась мне ветреной!

— Я и есть такая, — кивнула Наташа. — Но вместе с тем, мне всегда не хватает воздуха в отношении с мужчинами. И, чем ближе день свадьбы, тем страшнее мне становится. Я боюсь ее, как наши крестьяне своей несвободы.

— Бедная! — пожалела ее Лиза. — Ты так запуталась…

— Наоборот, я лишь начинаю распутывать узел своих отношений с Андреем, — покачала головой Наташа. — И чем быстрее я это сделаю, тем больше уверенности, что я не совершу чего-то непоправимого.

— А я бы дорого отдала, чтобы тотчас выйти замуж за Михаила, — прошептала Лиза. — Мне не терпится узнать блаженство покоя и гармонии. И я опасаюсь, что излишняя поспешность может повредить моим планам.

— А ты еще говоришь, что я счастливая, — улыбнулась Наташа. — Сегодня ты — образец невесты, из которой выйдет прекрасная жена и отличная мать.

— Разве ты сама не думаешь о детях? — удивилась Лиза.

— Я еще не решила, что выхожу замуж, а ты хочешь, чтобы я заглянула так далеко в свое будущее! — отмахнулась Наташа.

— Значит, ты все-таки передумала? — насторожилась Лиза.

— Н-нет, — смутилась Наташа. — Конечно, нет, но я пытаюсь убедиться в том, что наше с Андреем решение стать мужем и женой — единственно верное и неизбежное. — А почему ты не поговоришь об этом с Андреем? — нахмурилась Лиза. — Мне кажется, ты не вправе принимать такие решения без него.

— Я боюсь, — призналась Наташа.

— Но чего? — Лиза удивленно вскинула брови.

— Боюсь, что он уговорит меня не покидать его, — пояснила Наташа. — Ты даже не представляешь, какой дар убеждения у твоего брата! Ведь я уже неоднократно пыталась остановить все это, но всегда сдавалась под его натиском.

— Да, Андрей у нас — боец, — признала Лиза.

— Но лучше бы он использовал свои превосходные тактические данные на поле боя или на службе! — воскликнула Наташа. — А мне дал время все обдумать, не спеша, и предоставил возможность самой разобраться в своих чувствах…

Наташа не договорила — в дверь вежливо постучали.

— Да-да, войдите! — разрешила Лиза и бросилась навстречу вошедшему в комнату Репнину. — Миша! Ты вернулся?! Так скоро?! Какое счастье!

— Так точно, — кивнул Репнин, смущенно обнимая и целуя ее. Ему было неловко, что Лиза так откровенно проявила их отношения перед сестрой, но, встретив доброжелательный и даже восхищенный взгляд Наташи, он успокоился.

— Здравствуйте, Елизавета Петровна… Наташа…

— Что сказал император? — словно между прочим поинтересовалась та. Она и не подозревала, что заданный из вежливости вопрос окажется судьбоносным.

— Его Величество говорил со мной… — начал Репнин и вздохнул. — Мое возвращение потому и стало скорым, что я просил Его высочайшего соизволения навестить вас всех перед тем, как отправиться к месту прохождения службы.

— Тебя восстановили? — обрадовалась Наташа.

— Что значит — к месту прохождения? — подозревая худшее, прошептала Лиза.

— Его Величество отправляют меня в действующую армию, на Кавказ, — выдохнул Репнин.

— Боже! — в голос воскликнули и сестра, и возлюбленная.

— Таково решение Императора, — бесстрастно сказал Репнин. Новость потрясла его самого не меньше, чем дорогих ему женщин. Честно говоря, в том, что история с Калиновской ни для кого из ее участников не пройдет даром, он и не сомневался, но все же надеялся, что вызван был в Гатчину, дабы доложить Императору лично о результатах проведенного им в Двугорском расследования. Но, выйдя из приемной загородной резиденции Николая, Репнин почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

Император принял его с вежливостью и внешним примирением, поблагодарив за верную службу и преданность царской фамилии, а потом сообщил, что желает наградить его за хорошую службу.

— До меня дошли сведения, что вы глубоко переживаете невозможность в полной мере проявить свои военные таланты и мечтаете попасть в самый центр боевых действий, — весьма доброжелательным тоном сказал Николай. — Мне сообщили, что вы хотели бы отправиться на Кавказ, и я рад содействовать вам в этом.

— Благодарю вас, Ваше Величество, за оказанную мне честь, — невольно дрогнувшим голосом произнес Репнин. — Однако не будет ли с моей стороны слишком бесцеремонным узнать у Вас, откуда Вашему Величеству стали известны мои, по-видимому, не слишком глубоко скрытые намерения?

— Да ваш давний и добрый знакомый, сосед Корфа, господин Забалуев рискнул передать мне ваше пожелание, князь, — как ни в чем не бывало, признался Император. — А так как я собирался восстановить вас в чине, то даже не представляю себе лучшего места, где бы человек вашего круга и способностей мог подтвердить свое право не только на ношение формы, но и на соответствие высокому званию русского офицера.

— Так вот оно что! — не удержался от негодующего возгласа Репнин.

Все стало ясно в тот же миг: Забалуев, отчасти — по собственной инициативе, и, разумеется, не без приказа шефа жандармов, нашел-таки способ устранить его со своего пути. Репнин чувствовал, что его расследование по делу предводителя уездного дворянства вступило в свою завершающую фазу, и понимал, что на этом этапе сопротивление Забалуева может оказаться более активным, но все же не ожидал, что тому удастся нанести ответный удар так быстро и с такой точностью.

— Вы, кажется, не готовы принять мой дар? — нахмурился Николай, видя, что Репнин растерян.

— Простите, Ваше Величество! — спохватился Репнин. — Я искренне признателен Вам за оказанную мне высокую честь и немедленно проследую в полк, где буду ждать дальнейших распоряжений.

— Вы можете не торопиться, — кивнул Николай. — Уверен, вы хотели бы собраться и попрощаться с родными.

— Благодарю Вас, Ваше Величество, — поклонился Репнин и нетвердыми шагами вышел из кабинета Императора.

Не то, чтобы Репнин испугался, — он не отрицал страх, как таковой, ибо полагал, что не боятся только дураки и сумасшедшие. Но командировка в действующую армию на Кавказ всегда означала наказание, а не поощрение. И почти Неизбежно была равносильна смертному приговору с отсрочкой исполнения, и срок этой передышки каждому назначался свой: кому-то везло больше, кому-то — меньше.

До знакомства с Корфом Репнин знал Кавказ лишь с одной его стороны. Однажды ему выпало сопровождать матушку на воды в Пятигорск. Городок приятно поразил его живописной природой и животворным воздухом. Склонный к поэтическому, Репнин мгновенно ощутил в себе прилив творческих сил — здесь рифмы слагались на удивление быстро и рождались, точно сами собой.

Общественная жизнь, правда, мало чем отличалась от уже знакомой ему по Баден-Бадену. Она была сосредоточена вокруг бювета с минеральной водой и плавно текла по центральной аллее взад-вперед, туда и обратно. Единственным отличием от чопорной и бюргерской Европы были кутежи лечившихся на водах купцов, днем чинно принимавших водные процедуры, а вечером спускавшими едва наладившееся здоровье в местных ресторанах — с девицами и под громкую музыку. Светское же общество соблюдало приверженность столичному образу жизни, и, если бы не мимолетные и вполне невинные флирты с молоденькими княжнами и юными провинциальными дворянками, здоровому, полному жизненных сил и жажды новых впечатлений юноше грозил ужасный сплин и мелодраматическое настроение.

Корф рассказал ему о другом Кавказе. О хитрых и отчаянных горцах, которые отличались невероятной жестокостью и одержимостью в бою. Они не гнушались обманом и подлостью, ибо, обманывая инородца, действовали во имя и славу своего бога. И в то же время могли быть радушными хозяевами и умели принимать гостей — широко и с почетом. Вот только, подчеркивал Корф, никогда при этом не выпускали кинжала из рук.

Эта война высасывала из России все соки, и немало достойных офицеров и храбрых солдат сложили головы в тех горах. В этих райских, благословенных местах, где все, казалось, создано природой для того, чтобы жить и процветать благополучно и счастливо. И Репнин, в который раз слушая Владимира и вспоминая при этом свои собственные впечатления, удивлялся, как причудливо распределяет Господь дары и кару.

И вот он сам стал прямым подтверждением этому — благодарность Императора могла стать его концом. Он никогда не позволил бы запятнать себя отказом от этого назначения, но сейчас, когда жизнь обрела для него новый смысл, который вдохнула в него встреча с Лизой, Репнин не желал ни острых ощущений, ни великих подвигов. Он любил и был любим, мечтал соединиться с Лизой, не отягощая их отношения внебрачными встречами. Но судьба распорядилась иначе, и в первые мгновения Репнин даже не смог найти в себе сил для того, чтобы сдержаться от переживаний.

Он гнал коня, и все просил: «Не подводи меня, Парис, миленький, не подводи! Я должен успеть повидаться с Лизой, должен в последний раз увидеть ее, обнять и почувствовать, как земная благодать наполняет меня, прежде чем опустится небесная…» Парис мчал его вперед, беспрекословно и сосредоточенно, словно понимая серьезность и важность момента, и Репнин был благодарен свою любимцу за понимание и чуткость.

Слезы текли у него из глаз, но Репнин говорил себе: это только холодный ветер, от него режет под веками, и ресницы, обледенев, колют глаза. Это всего лишь зима, мороз и встречная снежная пурга, вздымающаяся копытами Париса…

— Как же так? — Лиза беспомощно оглянулась на Наташу, но та ответила ей полным растерянности взглядом. — Но как же мы… как же свадьба вашей сестры, князь?

— Боюсь, мне не придется сопровождать Натали в церковь, — развел руками Репнин.

— Все это так нелепо! — воскликнула Наташа. — Неужели ничего нельзя сделать, чтобы исправить положение?

— Ты собираешься убедить Императора, что честь, оказанная им одному из его верноподданных, слишком для него высока, и поэтому он не в силах ее принять? — горестно усмехнулся Репнин.

— Нет-нет, — поспешила объясниться Наташа, — не Его Величество, а его высочество!

— Даже не думай об этом, — строгим тоном запретил Репнин. — Я не намерен втягивать наследника в свои проблемы. Довольно и того, что все мы оказались теперь на виду и под пристальным вниманием шефа жандармов. Что же касается свадьбы — я поздравляю тебя сейчас. Хочешь, поцелую и обниму тебя? Мой подарок вам с Андреем на свадьбу я распоряжусь передать Владимиру, надеюсь, он не откажется выполнить это приятное поручение и вручить его. А я приеду навестить вас в первый же отпуск, и ты расскажешь мне, хорошо ли тебе замужем. Да?

— А что делать мне? — прошептала Лиза.

— Елизавета Петровна, — серьезно и оттого торжественно произнес Репнин, — я не имею права требовать от вас запереть себя в этом доме и ждать моего возвращения. Война — это игра случая. Я бы хотел убедиться, что он благоволит ко мне. Но… кто может знать свое будущее?

— Вы прогоняете меня, князь? — сухо спросила Лиза. — Отказываетесь от своих слов?

— Я не могу отказаться от самого лучшего, что было… что есть в моей жизни, — с горячностью промолвил Репнин. — Но я не хочу, чтобы вы лишали себя возможности начать новую жизнь.

— Моя новая жизнь — это вы, — просто сказала Лиза. — И я не уйду от вас. Я поеду вместе с вами на Кавказ или на край света. Мне все равно — куда, лишь бы не разлучаться с тобой!

— Да что же такое происходит?! — слезы навернулись Наташе на глаза. — Я не хочу выходить замуж и выхожу, вы мечтаете соединяться — и расстаетесь! Это несправедливо, невыносимо!..

— И когда ты должен уезжать? — тихо спросила Лиза.

— Я хотел засвидетельствовать свое почтение твоим родителям, потом заехать в имение Корфа и собраться, а дальше… дальше в путь, — пояснил Репнин.

— Не желаю, чтобы ты тратил свое… нет, наше время на политесы и реверансы, — решительно произнесла Лиза. — Я хочу, чтобы этот день мы провели вместе, как муж и жена…

— Лиза… — смутился Репнин.

— Я поклялась перед Богом, — остановила его Лиза, — и я имею право быть с тобой. Мы вместе поедем сейчас к Корфу и проведем там оставшееся у тебя до отъезда время.

— Лиза права, — неожиданно поддержала ее Наташа. — Если бы человеку, которого я любила, грозила опасность, и он уезжал на войну, я бы поступила точно так же.

— Ох, уж эта мне женская солидарность! — улыбнулся Репнин. — Но что скажут твои родители, Лиза?

— Отцу до меня, впрочем, как и ни до кого из нашей семьи, нет сейчас никакого дела. Он полностью поглощен общением со своей новоявленной дочерью, — презрительно скривилась Лиза.

— Эта нахалка, — кивнула Наташа, — буквально не отходит от князя Петра и отчаянно набивается нам в компанию. И что еще удумала: обещала прийти на свадьбу в качестве сестры Андрея и второй день убеждает князя Петра купить для нее новое платье и подарок для нас от ее имени. Это просто моветон какой-то!

— Она сует свой нос во все дела, — добавила Лиза, — и даже заняла любимый маменькин диванчик. Давеча они едва в волосы друг другу не вцепились, отвоевывая место под солнцем. Так что, подозреваю, что и maman до меня нет совершенно никакого дела — она занята войной с этой ужасной Полиной.

— В таком случае, — рассмеялся Репнин, — нам стоит поблагодарить ее за оказанную нам помощь. Она отвлекла на себя всеобщее внимание, и, значит, мы действительно сможем провести это время вместе без опасения быть раскрытыми или застигнутыми врасплох. — Тогда — едем?! — счастливо воскликнула Лиза.

— Поезжайте, — Наташа подошла к ней и обняла. — Я буду молиться за вас и постараюсь сделать так, чтобы твое отсутствие никто не заметил. Да хранит вас Господь!

— Спасибо тебе, — растрогалась Лиза и обернулась к Репнину. — Решено — мы едем и немедленно!

* * *

Корф встретил Репнина в своем кабинете. Он сидел за столом в полумраке — небритый и изрядно пьяный.

После отъезда Анны в нем что-то сломалось — точно хрустнула тончайшая шестеренка, отвечавшая за ход его жизненных часов. Все вокруг стало ему неинтересно и противно. Корф даже не вышел проводить Анну. Тотчас после их последнего объяснения ушел к себе и заперся в кабинете, вооружившись фужером и графинчиком с бренди. Потом он перешел на коньяк и, опустошив раритетные за пасы в памятном шкафу библиотеки, принялся за шампанское, нарушая неписанный пивной закон о восходящих и нисходящих напитках.

Владимир понимал, что опускается, но остановиться не желал — он думал только о себе, а ему было так плохо, что он махнул на все рукой. Отец сделал попытку явиться перед ним — Владимир заметил его укоризненный и грустный взгляд в дальнем углу кабинета, но потом, по-видимому, понял безуспешность любого разговора. Сейчас сын не услышал бы его, а, услышав, не стал обращать внимания на родительские предупреждения, ибо не готов был внимать ни самому себе, ни кому-нибудь другому.

И поэтому Владимир продолжал пить и злился, но никак не мог решить — на кого сильнее. Он ненавидел себя за собственное упрямство и излишнее благородство, так некстати проснувшееся в нем под влиянием чувства к Анне. Прежде он уже давно поставил бы зарвавшегося князя Долгорукого на место и силой увез Анну с собой. Но теперь… теперь он стал мелодраматичным и слабовольным. А Анна не только не помогала ему — наоборот, усиливала растущую пропасть между ним вчерашним и нынешним.

Анна… Она отняла у него независимость и гордость, превратила его в сентиментальное и романтичное существо. Владимир чувствовал, как, становился мягче и покладистее. Видано ли это — гуляка и бретер барон Владимир Корф бежал от пришедшей к нему в спальную женщины — от красавицы Калиновской! — и отвергал ее, опасаясь, сто строгая Анна не правильно его поймет, и точно школьник извинялся за уже состоявшееся проявление подобной слабости в прошлом — в истории с Лизой. Еще немного, и он объявил бы себя пуританином, не признающим плотских утех и подвергающим себя воздержанию ото всех удовольствий нормальной жизни.

Бред какой-то!.. Владимир застонал. Он знал, что преувеличивает. Анна всего лишь хотела нормальной жизни, а он оказался неспособным дать этой чудесной девушке то, что она заслуживает. И винить в случившемся можно было только себя…

— Миша, — слегка заплетающимся языком пробормотал Корф, — я думал, ты у Долгоруких, с другими, готовишься к свадьбе сестры… Или — только не говори мне, что я не ошибся! — неужели свадьбы не будет?

— Свадьба будет, — устало кивнул Репнин, — но я не смогу присутствовать на венчании Наташи и Андрея.

— Ты нашел себе занятие повеселее, чем слушать клятвы верности у алтаря? — удивился Корф.

— Не я — Император. Его Величество отправляет меня на Кавказ, — объяснил Репнин.

— Ты наказан?

— Мне сказано — награжден. Меня восстановили в звании и командируют в действующую армию.

— Узнаю руку дающую… — недобро усмехнулся Корф. — К сожалению, эта тайна шита белыми нитками, — пожал плечами Репнин.

— И что же — ты едешь?

— Таков приказ. Но прежде, чем покинуть Двугорское, я хотел бы просить тебя об одолжении.

— Слушаю.

— Я должен признаться тебе — я люблю Елизавету Петровну Долгорукую…

— Тоже мне новость! — махнул рукой Корф, невольно прерывая его. — Лиза сама призналась мне в этом. И я искренне поздравил ее — я рад за вас обоих.

— Вот как… — вздрогнул Репнин. — Впрочем, сейчас это уже не имеет никакого значения. Ведь мы с Лизой дали друг другу клятву любви и верности, тайно, конечно. И я прошу тебя позволить нам провести день до отъезда здесь, в твоем имении. Если это не смущает тебя и твоих домашних.

— Побойся Бога, Миша! — воскликнул Корф. — Я бываю груб и неприятен, но никто не смог бы обвинить меня в лицемерии. Оставайтесь — дом в полном вашем распоряжении. А беспокоить некого — я один.

— Но Анна…

— Анна уехала, — сухо сказал Корф.

— Я могу спросить, как это случилось? — растерялся Репнин.

— Можешь, но отвечать я не стану. Просто случилось — и все, — отрезал Корф.

— Я лишь хотел знать — нет ли в этом и моей вины? — смутился Репнин.

— Чья угодно, — махнул рукой Корф, — но точно — не твоя. Поверь, причина не в тебе и не ваших Анной прежних отношениях. Это все — между нами. И больше не будем об этом. Договорились, друг?..

Владимир, пошатываясь, встал из-за стола — разговор с Репниным слегка отрезвил его — и подошел к нему пожать руку. Михаил ответил крепким рукопожатием, и на прощанье приятели обнялись. Потом Корф вызвал к себе Варвару и дал ей указание во всем исполнять пожелания князя и его гостьи. Благодарный Репнин предложил встретиться с Лизой, ожидавшей в гостиной его решения, но Владимир отказался — вид чужого счастья был ему сейчас в тягость.

Оставшись один, он задумался: как все-таки несправедлива жизнь! Когда-то именно он разрушил счастье своего друга, отняв у него надежду на брак с Анной. Но Миша не только не держал на него зла — Репнин сумел пережить это горе и встретить новую любовь. И Лиза — он разбил ей сердце и стал виновником многих ее бед, отдав на растерзание подлецу Забалуеву, а потом окончательно и безжалостно растоптал остатки ее самоуважения и последние проблески симпатии к нему самому. И вот эти двое — отвергнутая любовница и несостоявшаяся невеста, и лучший друг, у которого он увел девушку и с которым стрелялся на дуэли, соединились. Они нашли покой и утешение друг в друге и счастливы, а он сидит у разбитого корыта, жалкий и одинокий… Так какого же черта он сидит?!..

Владимир вдруг понял, что судьба дает ему шанс сохранить достоинство и проявить свою дружбу.

Нельзя, чтобы Репнин и Лиза потеряли друг друга, едва успев обрести любовь. Он, Владимир Корф, не позволит подобной несправедливости по отношению к двум близким ему людям. Он может и должен помочь им спасти их прекрасное чувство. Пора уже перестать разрушать жизни и разбивать сердца — в его силах даровать им надежду на счастье. Он немедленно прошел к себе, умылся и сбрил щетину. Потом оделся — так же торжественно и элегантно, когда готовился сделать Анне предложение руки и сердца. Правда, теперь его дорогой и торжественный костюм напоминал ему убранство человека, приготовленного к своему последнему земному пути. Но вполне возможно, именно так и случится, если он осуществит задуманное.

Владимир вызвал колокольчиком Григория и велел ему заложить вторую карету, и, когда все подготовили, приказал кучеру: «В Гатчину! В загородную резиденцию Императора! И побыстрее!»

Корф решил добиваться аудиенции у Николая — он приносил себя в жертву. Жизнь без Анны была ему постыла и бессмысленна, она же ушла навсегда — Владимир знал твердость ее характера. Так пусть его несчастье послужит во славу любви его друзей! И кто-нибудь там, наверху, зачтет ему этот поступок…

— Да вы в своем уме, барон?! — вскричал Николай, когда Корф изложил ему суть своего прошения. — Вы что, Репнину — сват, брат? И потом, с чего вы взяли, что я соглашусь на ваше предложение?

— Я умоляю вас об этом! — воскликнул Корф.

Он застал Императора на выходе из Гатчинского дворца — Николай собрался на прогулку с женой и детьми. Владимир выждал удобный момент и преклонил колено перед Его Величеством, вызвав удивление царской семьи и явную досаду Николая. Дворянин, смиренно просивший о помощи в такой неподходящий момент, по всем правилам должен быть услышан и помилован.

Младшие дети Императора с интересом разглядывали коленопреклоненного Корфа, а девочки восторженно перешептывались — мужественный и благородный барон производил впечатление достойного, хотя и отчаявшегося человека. Ее Величество, узнав Корфа, нахмурилась, но, услышав, о чем идет речь, просительно взглянула на мужа. И Николай закусил губу — среди тех, кто окружал его в этот миг, не было ни одного, кто бы мог поддержать его или одобрить отказ, который уже крутился у Императора на языке.

— Но я не наказывал Репнина! — с раздражением произнес Николай. — Князю оказана честь вернуться в строй!

— Я не прошу вас нарушать этот строй, — убежденно произнес Корф. — Ваше величество, я нижайше умоляю вас позволить мне занять его место в действующей армии.

— Вам так недорога жизнь? — пожал плечами Николай.

— Мне дорого счастье друга и его любимой. Князь Репнин намерен жениться, и новое назначение лишает их возможности создать семью, — с почтением склонил голову барон.

— И я должен верить в искренность ваших слов? — с недоверием посмотрел на него Николай. — Вы, ничтоже сумняшеся, рисковали жизнью наследника престола, позволив какому-то цыгану ранить его, а сейчас пытаетесь убедить меня, что вас заботят здоровье и счастье князя Репнина! Лучше признайтесь честно: каковы истинные мотивы вашего поведения?

— Я движим только состраданием к судьбам близких мне людей, — гордо ответил Владимир. — И я не подвергал опасности Александра Николаевича, ибо в противном случае, он вряд ли остался жив и в прекрасном здравии. Единственное, что я не смог сделать — найти и наказать того, кто покушался на жизнь престолонаследника.

— Что ж, — миролюбиво кивнул Николай, — вы сами определили цену выкупа.

Арестуйте этого мерзавца, а я, так и быть, соглашусь заменить на вас князя Репнина.

— Я сделаю все, что в моих силах! — пообещал барон.

— Сделайте больше! — усмехнулся Николай и знаком велел ему встать.

Поклонившись Императору, садящемуся в карету, Корф отошел в сторону, дожидаясь, пока императорская чета с детьми уедет, а потом бросился к своему экипажу и — в путь!

Вернувшись в имение, он переоделся и, не давая себе ни минуты расслабления, отправился на поиски цыган. Как оказалось, табор все еще стоял в лесу близ границы его имения с забалуевским. Но стоянка эта была скорее вынужденной — табор находился под арестом на время разбирательства по поводу нападения на члена императорской фамилии. И Корфу пришлось дать взятку исправнику, осуществлявшему надзор за цыганами, чтобы получить разрешение на проезд.

Цыганский барон принял его с недовольством и поначалу разговаривал сухо.

— И даже не проси, барин, мы своих не выдаем, — покачал головой цыган в ответ на просьбу Владимира позволить ему увезти Червонного.

— Он подверг опасности табор и покушался на жизнь наследника престола! — убеждал его Корф.

— Никто не совершенен, — грустно улыбнулся барон.

— Но ты же должен понимать, — настаивал Владимир, — что жандармы не дадут тебе жизни. Я не уверен, что однажды за вами не приедут и не отправят по этапу в Сибирь. И тогда уж точно — прощай воля и забудь о свободе!

— Каждому — свое, — пожал плечами барон. — Противиться судьбе — все равно, что прыгать в бурную реку со связанными руками и ногами. Все равно потонешь.

— А как же справедливость? — не уступал Корф. — Ведь ты и сам знаешь, что Червонный виновен!

— И ты хочешь убедить меня в том, что предательством одного из нас я куплю себе и своим людям свободу, и мы сможем жить долго и счастливо, не оглядываясь в прошлое и честно глядя своим детям в глаза? Разве этому учит вас ваш Бог?

— Наш Бог говорит нам о том, что один человек может ответить за всех, если тем самым он спасет их жизни!

— У нас все решает честный поединок, — усмехнулся цыган. — Дуэль? — Владимир вздрогнул. Кажется, он догадался, как убедить барона принять его предложение. — Отлично! Я предлагаю тебе заключить соглашение. Если вы не способны выдать Червонного, то убедите его принять мой вызов.

— Что это значит? — непонимающе нахмурился барон.

— Я вызываю Червонного на честный бой, — объяснил Корф. — Мы станем драться. Если победит он — ваша взяла, если победа останется за мной — вы не станете мешать мне арестовать его и препроводить в тюрьму.

— Однако… — протянул барон, с интересом взглянув на Корфа. — Я должен подумать. И понять, в чем тут подвох.

— Что еще я должен сделать, чтобы ты думал быстрее? — разгорячился Корф. — Посуди сам — все выгоды налицо, и нет никакого подвоха! Я обещаю, что полиция прекратит преследовать вас, едва виновный окажется за решеткой.

— Вы, господа, даете много обещаний, но редко выполняете их.

— О чем ты?

— Твой друг поклялся Раде, что накажет виновного в смерти ее брата, Седого.

— Увы, — развел руками Корф, — выполнение этого обещания целиком и полностью зависит от того, смогу ли я освободить князя Репнина от солдатчины. И не смотри на меня так — я говорю правду! Помоги мне, и князь поможет тебе и Раде!

— Хорошо, — после паузы, которая показалась Корфу вечностью, решил барон. — Вы будете драться. Но с условием — никаких пистолетов, только нож.

— Я согласен, — Владимир встал с примитивного сидения — узкого ковра, свернутого валиком и брошенного при входе в шатер напротив места, где на подушках возлежал куривший трубку барон.

По лицу Червонного, которого цыгане привели вскоре в круг, образованный кибитками, Корф понял: эта схватка — не на жизнь, а на смерть. Червонный метал в него взгляды, не предвещавшие ничего хорошего, и страшно скрежетал зубами. Оттолкнув плечом брата, одноглазого цыгана, удерживавшего его от преждевременного нападения на противника, Червонный заходил кругами у костра, по-звериному настороженно наблюдая, как Корф сбрасывает с себя шубу и сюртук и скатывает свободные рукава блузы. В руках Червонного холодно сверкал нож — кривой, с зазубринами у самой рукояти.

Корфу тоже дали нож, и Владимир несколько раз провел им резко в воздухе, очертив крест — нож оказался острым и рассек воздух со свистом. Убедившись, что противники готовы, цыгане отошли от горевшего в центре круга костра, но стена, которую они образовали, была плотной и живой. Она, казалось, дышала, и волнение толпы начало постепенно передаваться и горячему Червонному, который завибрировал и пошел на Корфа, выставив нож вперед.

Владимир вздохнул и помолился про себя, испросив у Господа прощения за все свои прегрешения и заранее — извинения у Михаила, если поединок закончится не в его пользу. И потом решительно двинулся навстречу Червонному…

* * *

— Похоже, вы сдержали обещание, — произнес Николай, читая переданное ему Корфом донесение от уездного Двугорского судьи о задержании опасного преступника цыгана по прозванию Червонный, коего заметили нападавшим несколько дней назад в трактире на дворянина, представившегося именем «князь Муранов», и нанесший ему незначительное телесное повреждение.

Николай с интересом взглянул на Владимира: тот был бледен, и лицо его носило следы отчаянной борьбы — волосы растрепаны, опасная ссадина на виске, подсыхающий кровью порез на щеке.

— Хорошо, — наконец, нарушил напряженное молчание Николай.

Он принимал Корфа в своем кабинете в Гатчине, куда прошел сразу после прогулки.

Император любил детей, но все же быстро утомлялся их неугомонным и часто надоедливым обществом и поэтому пользовался любой возможностью уединения, даже под видом государственных дел. Известию о приезде барона Владимира Корфа, настаивавшего на аудиенции, Николай не обрадовался — честно говоря, их утренний разговор он отнес на счет эскапад барона, известного своей невоздержанностью и эксцентричным нравом. Он думал: в лучшем случае, Корф действительно бросится выполнять обещанное и пропадет с концами. В худшем — станет жертвой цыган, и все решится само собой.

Триумфальное возвращение Корфа стало для Императора полной неожиданностью, и он впервые пожалел, что столь деятельный молодой человек и отличный воин вынудил его в свое время отказать ему в службе и чине. Наверное, ему стоило подумать о том, как привлечь барона к более важным делам, но сейчас это уже было невозможно — Корф настаивал на том, чтобы занять место князя Репнина в полку, отправлявшемся на Кавказ.

— Воля ваша, — кивнул Николай, отложив в сторону письмо судьи и еще раз пристально взглянув на Корфа, — вы отправитесь на Кавказ вместо Репнина. Я велю сейчас же издать об этом особое распоряжение. И мне, право, жаль, что вы, обладая такими военными навыками, не стремитесь к большему, чем сложить голову на поле боя. Мне представляется, что вы умеете правильно оценить противника и рассчитать свои силы, чтобы добиться победы. Вы могли быть полезны нам и здесь.

— Я — солдат, — покачал головой Корф. — И к мирным битвам не приспособлен. Я должен видеть и знать неприятеля в лицо, там, на поле боя, я способен искать обходные маневры, но применять свои навыки в дворцовых условиях — увольте, Ваше Величество. И доверьте мне укреплять славу русского оружия в честном бою.

— Вы сами это сказали, барон, — согласился Николай, отпуская его.

В приемной Корф, ожидавший распоряжения относительно Репнина — он лично хотел его тотчас привезти и вручить Михаилу, столкнулся с Александром. Наследник удивился, увидев его, и Владимир вынужден был рассказать ему обо всем.

— Но как же Анна? — растерялся Александр. — Мне показалось, вы решили соединить свои судьбы.

— Мне тоже так показалось, — отрешенно улыбнулся Корф. — Однако при ближайшем рассмотрении выяснились обстоятельства, воспрепятствовавшие нам… И мне остановиться на этом решении, как окончательном. Дальнейшее вам известно.

— Не понимаю! — горячо воскликнул Александр. — Мне думается, вы поторопились с выводами, барон.

— Вывод сделал не я, — признался Корф.

— Никогда не поверю, что вы не смогли победить… то есть убедить Анну, — покачал головой Александр.

— Я боец лишь на войне, а в домашних условиях атаковать неприятеля не обучен, — развел руками Корф.

— Полагаю, вы что-то не договариваете, — Александр с сомнением посмотрел на него, но барон не успел ответить — вышедший из кабинета Императора адъютант передал ему только что подписанный Николаем приказ об изменении места службы для князя Михаила Репнина.

— Благодарю вас, — Корф кивнул офицеру, потом — наследнику и попрощался.

Он стремительно прошел по коридорам и, надев верхнюю одежду в вестибюле, поспешил на улицу.

Его конь, почувствовав настроение хозяина, мчал своего седока легко и целеустремленно. На повороте с главной аллеи дворца на дорогу, ведущую к тракту, рысак Владимира едва не пересекся с каретой, направлявшейся ко дворцу. На мгновение барону почудилось, что там, за стеклом в глубине кареты он увидел — нет, почувствовал — присутствие Анны, но тотчас отогнал от себя эту нелепую мысль и пришпорил коня.

До имения он добрался засветло, благо, что день уже набирал силу, оживляясь после долгой зимы, и бросился в столовую, откуда слышались голоса Лизы и Михаила. Они говорили о чем-то счастливом — непринужденно и спокойно, и от их мирной беседы у Владимира зашлось сердце. Он никогда не видел себя со стороны, а, вполне возможно, именно так выглядели их с Анной ужины в семейном духе. Но это было так давно — необратимо давно — и потому — нереально и болезненно.

Торжественно вручив Репнину послание Императора, Корф без объяснений удалился, ссылаясь на усталость. Репнин же, в радости не заподозривший ничего, предположил в перемене решения Николая участие наследника, что подтверждало и означенное в письме новое место назначения его службы — Репнину предписывалось снова вступить в должность адъютанта Александра. Лиза была всему этому несказанно счастлива, и влюбленные заторопились поехать в имение Долгоруких, чтобы обрадовать и Наташу…

* * *

В Петербурге первым делом Анна навестила Оболенского. Однако, едва войдя в кабинет князя в дирекции Императорских театров, она поняла — что-то случилось. Сергей Степанович принял ее вежливо, но сдержанно, как будто прежде они не были знакомы. Оболенский сухо осведомился о ее здоровье и самочувствии Владимира и с несвойственным ему прежде равнодушием задал стандартный вопрос о ее планах на будущее.

— Я вернулась, — растерянно напомнила ему Анна, — и готова приступить к репетициям, как мы и оговаривали.

— Не помню, чтобы с вами, мадемуазель Платонова, был подписан контракт, который составляется с особами изрядно в актерском деле одаренными, — Оболенский отвел взгляд в сторону и добавил, — впрочем, если вы согласитесь немного обождать в приемной, я попрошу моего помощника проверить все бумаги. Возможно, я что-то и перепутал.

— Не стоит, — тихо сказала Анна. — Полагаю, мне более не на что рассчитывать.

Она встала, и, стараясь держаться с достоинством, направилась к двери, все-таки надеясь, что еще мгновение — и Сергей Степанович остановит ее и скажет, что все это шутка, игра. И он по-прежнему восхищается ее талантом и мечтает в память о своем лучшем друге Иване Ивановиче, бароне Корфе, увидеть ее блистающей в первых ролях на императорской театральной сцене. Анна медленно шла к выходу, но ничего не изменилось — Оболенский прятал лицо, пристально и, похоже, без всякого смысла разглядывая лежавшие перед ним на столе документы. Он не окликнул и не позвал ее.

В карете Анна дала волю своим эмоциям и разрыдалась, испытанное ею унижение оказалось неожиданным и ужасным. Она чувствовала себя в роли мелкой просительницы, до которой, в сущности, никому нет никакого дела, и от которой отмахивались, точно от назойливой мухи. Тон Оболенского был оскорбительным, и Анна уловила в словах и интонациях князя вынужденность лжи, что делало его поступок еще более безнравственным.

Когда они вернулись в особняк Корфов, и Никита, помогая Анне выйти из кареты и подавая руку, увидел ее разом осунувшееся лицо, в котором, казалось, не осталось ни кровинки, страшно перепугался и побежал налить ей коньяку — а то как бы голова не лопнула от напряжения. Анна хотела от напитка отказаться — от миндально-острого запаха все поплыло у нее перед глазами, но Никита убедил-таки ее сделать глоток, и вскоре ей действительно полегчало.

— А теперь рассказывай, что там у вас с его сиятельством произошло, — велел Никита.

— Сергей Степанович прогнал меня, — прошептала Анна. — Он сделал вид, что не существовало никаких договоренностей прежде, и обращался со мной, как с чужой, — без церемоний.

— Что ж ты теперь — одна и без средств к существованию? — вздрогнул Никита.

— Не беспокойся, — сквозь слезы улыбнулась Анна. — Я не пропаду.

— Послушай, — смутился Никита, — ты только скажи — я останусь с тобой, и мы начнем новую жизнь. Хочешь — здесь, хочешь — уедем в Москву.

— Если ты куда-то и поедешь, — прервала его Анна, — то назад в имение. И как можно скорее. Или ты забыл, что тебя там ждет Татьяна? Неужели ты сможешь ее обмануть, как когда-то сделал князь Андрей? Если так — то такого Никиту я знать не желаю.

— Значит, крепко тебя барон приворожил? — нахмурился тот. — Все из-за него сохнешь? А он — вон что, даже проводить тебя не захотел! И сейчас, поди, с кем-то там утешается!

— Уезжай, Никита, — прошептала Анна, — уезжай, пока не наговорил того, что и сам себе не простишь, и я не забуду.

— У князей научилась? Прогоняешь, чтобы глаза тебе не колол? — обиделся Никита. — Только тогда тебе и в зеркала-то смотреться не стоит. Все равно, как ни бросишь взгляд, все одно видеть будешь — немой укор и свою глухоту!

— Да не терзай ты меня! — взмолилась Анна. — Почему вы не оставите меня все? Каждый на свою сторону тянет, про свое песни поет, а обо мне вы хотя бы раз подумали? Меня спросили — чего я хочу, о чем плачу, для чего живу? Нет, вам невдомек! Вам бы меня побыстрее окрутить и командовать!

— Зря ты так, Аня, — махнул рукой Никита. — Я для тебя как лучше желал, помощь предлагал.

— Не надобна мне твоя помощь! Сама справлюсь! Уходи! Уходи!..

Анна отвернулась к окну и долго стояла так, дожидаясь, когда Никита уйдет. Но едва она успокоилась, в коридоре снова послышались шаги, и Анна опять повернулась спиной к вошедшему, полагая, что это Никита.

— Чего тебе еще? — неласково спросила она через плечо.

— Письмо у меня к вам, барышня, — раздался от двери незнакомый голос.

Анна почувствовала, что краснеет, и медленно оглянулась.

— Вы ко мне? — она с удивлением разглядывала пожилого мужчину — по виду камердинера в богатом доме.

— Если вы сударыня Анна Платонова, актриса, — кивнул посыльный, — то к вам.

— Актриса? — горестно улыбнулась Анна. — Собиралась да не стала, но имя — мое. Что вы имеете мне передать?

— Его сиятельство князь Сергей Степанович Оболенский просил лично вручить вам это послание, — мужчина с поклоном передал Анне конверт.

— Отчего же с такой тайной? — удивилась Анна.

— Не могу знать, сударыня, — пожал плечами посыльный. — Позвольте мне удалиться. Счастливо оставаться…

Анна молча кивнула загадочному гонцу от Оболенского и, набравшись смелости, разрезала конверт ножичком.

«Милая Аннушка!

Понимаю, с каким тяжелым сердцем вы ушли сегодня от меня. Но, поверьте, мне, старику, было еще невыносимее подвергать вас обструкции, к коей меня принудили однозначно и весьма жестоко. Думаю, нет смысла объяснять вам, какие силы вмешались в вашу судьбу, но противостоять им ни я, ни вы не в силах. Не знаю, да и не хочу знать, чем не угодили вы сильным мира сего, но для меня, человека на государственной службе, словесные рекомендации персон, которые вам, наверное, известны не хуже меня, равносильны приказам, даже если они и не переданы на бумаге. Смею надеяться, что вы не приняли всерьез мои слова о недостаточности у вас сценического таланта. Вы по-прежнему являетесь для меня, равно как были и для Ивана Ивановича, бриллиантом, звездой, которую мне более всего хотелось бы видеть в созвездии Императорской сцены, но обстоятельства побуждают меня скрывать ото всех правду о вашем таланте. Поймите и простите меня — человек слаб, а я — тем более. Письмо это передаст вам надежный человек, который служит у меня всю жизнь и предан мне бесконечно. Я же не осмелился лично извиниться перед вами за устроенное в Дирекции представление, ибо, как известно, и стены имеют уши. Я отпускаю вас в никуда, но — с надеждой, что вы найдете себе временное пристанище, ибо временно все на этой Земле — и мы, и слуги царевы. Заклинаю, если вы столь же сердечно относитесь ко мне, насколько и я расположен к вам, — сожгите это письмо немедленно по прочтении. И подумайте о том, чтобы обрести не только высокопоставленных врагов, но и важных покровителей…»

Анна вздохнула — теперь все стало на свои места. Бедный, бедный Сергей Степанович! Да, ей дорого стоила эта встреча в Дирекции, но она-то пребывала в неведении, а каково было ему, доброму и искренне любящему театр человеку, убеждать свое лучшее приобретение в полной непригодности к сцене.

Анна догадалась, что за всей этой историей стоит граф Бенкендорф. Девушка понимала, что главной мишенью все же являлась не она сама, этот удар предназначался для Корфа.

Выполнив просьбу Оболенского и уничтожив письмо, Анна на минуту задумалась — что дальше? И вдруг вспомнила последние строчки догоравшего в камине послания князя — обрести важного покровителя… Конечно, как она сразу не подумала!.. Уезжая, Александр Николаевич обещал ей поддержку — к нему она и должна отправиться. Упасть в ноги — умолять за Владимира, чтобы прекратили преследовать его, и потом просить о помощи. Как друга, как умного и доброго человека, волею обстоятельств наделенного властью казнить или миловать…

— Уверен, вы преувеличиваете, — убежденно сказал Александр, выслушав Анну. Она, наняв экипаж, приехала в Гатчинский дворец и добилась разрешения встретиться с наследником. — Если кто-то и угрожает Владимиру, так это именно он сам. Удивляюсь, как вы разминулись с ним в дороге, — он только что уехал после аудиенции у государя. И знаете, зачем он приезжал? Барон убедил отца отправить его на Кавказ, заменив в полку князя Репнина.

— Боже! — побледнев, воскликнула Анна.

Значит, всадник, едва не подсекший их на повороте к дворцовой аллее, был Владимир, и он приезжал проситься на фронт.

— Увы! — развел руками Александр. — Владимир, в силу своей горячности, как всегда поторопился. Ему лучше бы всего-навсего прийти ко мне, и я бы сумел убедить Его Величество отозвать Репнина из действующей армии без столь красивой, но совершенно бесполезной жертвы.

— Но вы можете все изменить? — воскликнула Анна, и ее глаза наполнились слезами.

— А для чего? — Александр пристально посмотрел ей в лицо. — Прощаясь с бароном, я понял, что жизнь ему более не интересна. Он потерял вас, вы утратили к нему уважение и любовь… Разве я вправе обрекать человека на медленную смерть в забытьи и одиночестве, вместо того, чтобы с честью храбро сражаться и пасть смертью героя?

— Он так сказал? — прошептала Анна. — Совершенно верно, — кивнул наследник. — И я не в силах приказать ему жить. Вот если только он ошибается…

— Он ошибается, — вздохнула Анна. — Я люблю его.

— Тогда совсем другое дело! — улыбнулся Александр. — Обещаю, что тотчас отправлюсь к отцу и приложу все усилия, дабы вызволить нашего Чайльд-Гарольда из плена его меланхолии.

— Благодарю вас, ваше высочество, — Анна попыталась опуститься перед наследником на колени и поцеловать его руку, но Александр этому воспрепятствовал.

— Анна, что вы делаете? Неужели оттого, что сейчас мы не в вашем милом и уютном имении, мы оба изменились? — он лукаво подмигнул ей. — Поверьте, я все тот же князь Муранов и хочу чувствовать себя равным в обществе своих друзей. Да, кстати, а чем вы намерены заняться?

— К сожалению, я пока не определилась… — смутилась Анна.

— Отлично! Я договорюсь с матушкой — вас назначат учительницей пения к моим младшим сестрам и брату. Приступите к занятиям через денек-другой, а пока послушайтесь моего совета, возвращайтесь к барону и удержите его от авантюр.

Анна с благодарностью поклонилась Александру и поспешила уехать. Она велела нанятому кучеру везти ее срочно в Двугорское. Тот слегка и для фасона покрутился, но Анна пообещала ему приличное вознаграждение, и мужик от души махнул рукой — поехали!

Но при съезде на тракт карету занесло — кучер вынужден был уклониться от встречной кареты, и заехал в сугроб на обочине. Едва не сбившая их карета тоже остановилась, и из нее вышел низенький, плотного сложения господин, дабы осведомиться о пострадавшем экипаже и его пассажирах.

— Андрей Платонович? — растерялась Анна, разглядев в господине Забалуева.

— Анна? Какими судьбами? — расплылся он в елейной улыбке. — Торопились домой? Ах, какая жалость! Впрочем, это моя вина. Позвольте я все исправлю.

— Что вы хотите этим сказать? — не поняла Анна.

— Я, конечно, ехал по весьма важным делам. И все же, чувствуя некоторую свою причастность к произошедшему, готов их временно отложить и доставить вас к барону. Ведь карета ваша, насколько я могу судить, нуждается в ремонте? — Забалуев направился к нанятому Анной кучеру и под предлогом осмотра повреждения прошелся с ним вокруг кареты и сунул в руку несколько крупных ассигнаций.

— Да уж, барышня, — кучер показался перед Анной, смущенно почесывая в затылке, — поломка-то посерьезней будет, чем я думал.

— Так что даже не рассуждайте; Аннушка, прошу вас ко мне! Домчим вмиг и по назначению! — Забалуев протянул ей руку, помогая сойти и пересесть в его карету.

И пока она устраивалась на сиденье, он незаметно достал из ящичка, стоявшего у окна на сиденье с его стороны, какую-то бутылочку и, вылив толику ее содержимого на платок, стремительным движением накрыл им лицо Анны.

Она ничего не успела понять — сладкий запах мгновенно заполнил пазухи носа, проник в горло, и сразу закружилась голова. Анна потеряла сознание и упала на сиденье. Забалуев тут же выбросил пропахший эфиром платок за окно, устроил Анну поудобнее, точно куклу прислонив к стене в углу салона кареты, и требовательно постучал несколько раз по крыше тростью:

— Двигай, черт, двигай!..

 

Глава 2

Роковой выстрел

— Как мне вас понимать, уважаемый Александр Юрьевич? — побледнел князь Петр, выслушав витиеватую речь князя Репнина-старшего.

Родители Наташи и Михаила приехали вчера из-за границы, где Зинаида Гавриловна лечилась от легочной недостаточности, по обыкновению проводя зиму на теплом средиземноморском побережье. Репнины-старшие сразу привнесли в загородный дом Долгоруких атмосферу респектабельного салона, и Мария Алексеевна с удовольствием предалась приятной светской беседе — занятию подзабытому, но такому тонизирующему.

Зинаида Гавриловна со свойственной ее происхождению и воспитанию непринужденностью оживила скучный сельский быт занимательными рассказами о курортной жизни. Долгорукая уже давно никуда не выезжала и с особым чувством, замешанным на ностальгии и зависти, понимающе кивала и поддакивала Репниной. Петр Михайлович тоже не остался в стороне и обижен не был — их беседа с князем Репниным вечером в гостиной за чаем напомнила ему прежние дни общения с верным другом и соседом бароном Корфом.

Репнина-старшая осталась весьма довольна участием Марии Алексеевны в судьбе дочери — горячо одобрила и платье, и выбранные украшения. Женщины немного посудачили о своих детях, мягко укоряя их за в основном несуществующие или несущественные недостатки и нахваливая очевидные достоинства будущих жениха и невесты. Зинаида Гавриловна внесла свои предложения по части маршрута свадебного путешествия, а князь Александр Юрьевич высказал пожелание увидеть Андрея на государственной службе, соответствующей его дипломатическим талантам и предрасположенности.

Андрей был несказанно рад такому быстрому единению родителей, а Наташа весь вечер казалась слишком озабоченной и даже грустной. Зинаида Гавриловна остановила Долгорукую, все порывавшуюся растормошить ее, и убедила отнести меланхоличное настроение дочери на счет предстоящей завтра свадьбы. Андрей же, наоборот, чувствовал себя если не главой семьи, то, по крайней мере, равным двум отцам — светским львам и мужам, умудренным в делах государственных и военных.

Ночью Наташа заперлась у себя и даже с матерью не хотела говорить. Утром в доме началась суматоха — слуги бегали туда-сюда, украшая столовую, из кухни во все уголки проникали дразнящие и аппетитные ароматы. Сборы были долгими, с оттяжкой — Андрей для виду капризничал, добиваясь совершенного силуэта своего фрака. Ему так не хватало мудрого совета Наташи, обладавшей изысканным вкусом и абсолютным чутьем идеального. Но Андрея к ней не пускали, говорили — примета плохая видеть невесту до свадьбы.

Наташе собираться помогала взятая вместо Татьяны Аксинья да рядом крутились неугомонная Соня и радостно светившаяся Лиза. Избавление Михаила от кавказской ссылки сделало ее надежды на счастье вполне реальными и недалекими. Наташа позволяла помогать себе, но при этом одевалась с непривычной для нее меланхолией и равнодушием. Правда, она пару раз прикрикнула на Аксинью, слишком затянувшую шнуровку лифа, и обидела Соню, бросившуюся расправлять оборки на ее платье. Но сорваться Наташе все же не удалось — девушки сочли ее душевное состояние обычным и вполне объяснимым и даже посочувствовали.

Когда одевание закончилось, и Наташа впервые увидела свое отражение в большом напольном зеркале, специально принесенным по такому случаю в ее комнату, ей подурнело. Роскошное белое платье, фата и флердоранж уподобляли ее ангелу, и возвышенность момента испугала Наташу. Между ней и Андреем уже давно не существовало того романтического чувства, которое превращает венчание в событие, способное перевернуть всю твою жизнь. Прозаичность быта и преждевременное познание далеко не лучших сторон семейных отношений самым серьезным образом повлияли на ее желание этого брака.

На подъезде к церкви она попросила отца остановить карету и решительно сказала родителям, что свадьбы не будет. Князь Александр Юрьевич, который должен был вести ее к алтарю, немедленно схватился за сердце, но Зинаида Гавриловна незаметно ущипнула его за ухо, сердито велев не устраивать здесь представления, ибо подобные заявления — дело для невесты даже обязательное. Какая же свадьба без слез и сомнений в правильности сделанного шага?..

— Да-да, — кивнул Репнин-старший, — я помню, ты все время вырывала свою руку и не позволяла надеть тебе на палец обручальное кольцо.

— Это не каприз, papa, — спокойно сказала Наташа. — Я не собираюсь выходить замуж, только и всего.

— Натали! — воскликнула Репнина, и на ее лице появилось выражение, дающее понять, что она только что догадалась об истинной причине неожиданного решения дочери. — Неужели ты влюблена не в Андрея?

— Мама! — Наташа укоряюще посмотрела на нее. — Разве прежде вы могли обвинить меня в ветрености? То-то и оно. Нет, я люблю Андрея, но… не так, чтобы позволить ему стать моим мужем.

— Это еще что за новости? — растерялся Репнин-старший. — Объяснись!

— Я уже не хочу жить с ним одним домом, одной семьей, — начала объяснять Наташа, но мать прервала ее.

— Тебя в этом доме обижали?

— О чем ты говоришь, maman?! — рассердилась Наташа. — Долгорукие — чудесная семья, и мне было легко сойтись здесь со всеми. Я говорю не о них — я пытаюсь рассказать вам о себе и о своих чувствах!

— Вероятно, ты просто путаешь чувства, что владели тобой вчера, и те, что заполняют тебя сегодня, — предположила княгиня Репнина. — Уверена, завтра ты будешь с улыбкой вспоминать свои нынешние опасения и, предаваясь любви, позабудешь о сомнениях.

— Действительно, дочка, — ободряюще улыбнулся Репнин-старший, — надо всего лишь сделать этот шаг, и завтра вся жизнь пойдет совершенно по-другому. И если ты боишься, я готов крепко-крепко взять тебя за руку — поддержать и успокоить тебя.

— Мама, папа! — умоляюще сказала Наташа. — Поверьте, я спокойна, как никогда, и я ничего не боюсь. И говорю вам без тени сомнения — я не желаю этой свадьбы! Прошу вас — едем сейчас же в Петербург! Я не пойду под венец — ни с Андреем, ни с кем-либо другим. По крайней мере, какое-то время. Я хочу побыть одна и всерьез подумать над своим будущим.

— И нам не переубедить тебя? — грустно спросила княгиня.

Наташа отрицательно покачала головой и отвернулась к окну, а княгиня взглянула на мужа.

— Александр, думаю, нам не стоит выходить из кареты! А тебя, друг мой, прошу взять на себя эту неприятную миссию и объясниться с князем Петром и Марией Алексеевной.

Репнин-старший вздохнул и вышел из кареты.

В церкви уже было все готово, расфранченные уездные гости собрались по левую и правую стороны от прохода, вполголоса обсуждая причину задержки церемонии. Андрей немного нервничал и постоянно поддергивал из-под рукава фрака манжеты своей рубашки в стиле а-паж. Лиза изредка, успокаивающим жестом прикасалась к его плечу, а Репнин, стоявший подле Лизы, бросал на Андрея ободряющие взгляды. Князь Петр понимающе кивал сыну и все поглядывал встревоженно в сторону входа, и лишь Долгорукая пребывала в прекрасном расположении духа, улыбаясь почтительно и заискивающе взиравшим на нее уездным дамам и время от времени беседуя с взволнованной и оттого раскрасневшейся Соней.

Князь Репнин не решился пройти в церковь и попросил служку вызвать в притвор князя Петра, а, когда тот появился, изложил ему суть из только что состоявшегося разговора с Наташей, правда, умудрившись облечь все нелицеприятности в весьма солидную и ни для кого не оскорбительную форму. Слушая его, князь Петр то багровел, то бледнел и по завершению извинительной речи Репнина-старшего, выдержав незначительную паузу, задал ему тот самый вопрос:

— Как мне вас понимать, уважаемый Александр Юрьевич?

— Петр Михайлович, — развел руками Репнин-старший, — вы же понимаете: времена меняются, нынешняя молодежь ведет себя сегодня совсем не так, как иначе воспитанные мы и наши родители, Я не могу приказать Наташе выйти из кареты и предстать перед батюшкой и своим женихом. Она приняла решение, причины которого мне неизвестны, непонятны, но я уважаю: выбор дочери и не намерен заставлять ее идти замуж против собственной воли.

— Это не воля, сударь! — вскипел Долгорукий. — Это… позор! Когда такое было, чтобы невесты бросали своих женихов прямо у алтаря?! Это недопустимое падение нравов!

— Вы, кажется, собираетесь оскорбить мою дочь? — нахмурился Репнин-старший.

— Я всего лишь называю вещи своими именами! — настаивал князь Петр. — Ибо оскорбление нанесено моему сыну — принародно и безжалостно! И я требую от вас и вашей семьи внятных объяснений по этому поводу.

— Боюсь, что любые слова сейчас будут приняты вами в штыки и истолкованы вольно и необъективно, — сухо сказал Репнин-старший. — Впрочем, если вы желаете как-то успокоить ситуацию, то советую вам предложить Андрею Петровичу самому поговорить сейчас с Натали, и все выяснить между собой. Поверьте мне, решение дочери оказалось для нас с супругой столь же неожиданным и необъяснимым, но мы не в силах заставить ее изменить свое решение, и это — не в правилах нашей семьи.

— А в правилах нашей семьи — не прощать оскорблений! — воскликнул Долгорукий, но вышедший к ним Андрей остановил его.

— Отец, тебе опять мерещится неуважение к своей персоне?

— Все далеко не так весело, как ты себе представляешь, — трагическим тоном промолвил Долгорукий.

— Андрей Петрович, — мягко сказал Репнин-старший и отвел жениха в сторону, — простите, что принес вам не радостную весть, но, полагаю, свадьбы не будет.

— Что с Наташей? — вздрогнул Андрей.

— Ничего особенного, если не считать внезапной перемены в ее настроении, вследствие чего она не хочет выходить за вас замуж, — развел руками Репнин-старший.

— Господи! — прошептал Андрей. — Кто мог настроить ее против меня? Я должен тотчас с нею переговорить.

— Да-да, я тоже так считаю, — обрадовался его благоразумию Репнин-старший. — Пожалуйста, пойдемте со мною к карете! Надеюсь, вы встретитесь, и, если и были какие-то недоразумения, то они рассеются, и мы сможем, наконец, приступить к венчанию.

Бросив осуждающий взгляд на отца, Андрей строго попросил его не вмешиваться впредь и вышел вместе с князем Репниным из Церкви.

Зинаида Гавриловна с готовностью предоставила молодым людям возможность еще раз поговорить. Завидев приближающихся Андрея и мужа, она вышла из кареты и ободряюще кивнула незадачливому жениху ее строптивой дочери. И, пока Наташа и Андрей объяснялись, она молилась Богу, чтобы он надоумил ее Натали, и наставил ее на путь истинный.

Время от времени Репнины переглядывались, но, чем дольше длилось ожидание, тем очевидней становилась бессмысленность затянувшихся переговоров. Репнины знали характер Наташи — она принимала решения быстро и никогда не отказывалась от них. И, судя по всему, у Андрея не осталось никаких шансов что-либо изменить — уговорами он только отдалял миг неизбежной разлуки.

Когда Андрей вышел из кареты, он был смертельно бледен, и его молчание свидетельствовало о том, что сердце его разбито. Князь Репнин отвел взгляд в сторону, княгиня тихо ахнула и приложила руку в перчатке к губам, точно боялась разрыдаться. Но Андрей не услышал и словно и не заметил их — он медленно направился к церкви нетвердым шагом и, дойдя до крыльца, опустился без сил на ступеньки.

Репнины переглянулись и заторопились с отъездом. Михаил и появившаяся вслед за ним на крыльце Лиза с удивлением смотрели на поникшего и расстроенного Андрея и уезжавшую, как будто поспешно бежавшую, со двора карету невесты, увозившую Наташу и ее родителей прочь — навсегда от Андрея и из этих мест. Лиза разволновалась и склонилась к брату, безучастно сидевшему на ступеньках — не замечавшему ни мороза, ни любопытных взглядов прицерковных зевак.

— Что случилось, Андрюша? — ласково спросила Лиза.

— Ничего особенного… — повторил слова князя Репнина Андрей. — Просто Наташа бросила меня.

— Не может быть! — воскликнул Михаил.

— Тебе лучше знать, что может или не может быть с твоей сестрой, — горько усмехнулся Андрей. — Это, наверное, у вас семейная черта — бросать тех, кто вас любит.

— Ты несправедлив, Андрей, — смутился Репнин.

— Но почему? — растерялась Лиза. — Наташа как-то объяснила тебе причину своего решения уехать?

— Она объясняла, — кивнул Андрей, — но я не сумел ее понять, и потому сделал еще хуже. Теперь она уже никогда не вернется. Спасибо вам за подарки и поддержку, но мы с Наташей расстались.

— О чем ты говоришь? — на крыльце появилась взволнованная, с безумным взглядом Долгорукая. — Как расстались?! Почему ты позволил ей уйти? Ты… ты — тряпка, такой же, как и твой папенька!

— Маменька! — вскричал Андрей, вставая со ступенек. — Умоляю вас — держите свои домыслы при себе! Вы же ничего не знаете!

— Домыслы? Это я ничего не знаю?! — взвилась Долгорукая. — Боже, а я-то размечталась, что хотя бы твоя жизнь пойдет совершенно иначе! Но нет — ты прямой дорожкой побежал по кривому пути, проложенному твоим драгоценным папенькой! Ты завел интрижку с дворовой девкой, ты оскорбил свою невесту! И еще удивляешься, что она, в конце концов, не решилась связать с тобой свою судьбу! Да княжна — просто ангел, что всего лишь уехала, а не стала мстить тебе!

— Замолчите, маменька! — закричал Андрей. — Оставьте меня в покое! Оставьте меня все! Мне не нужны ваши соболезнования и сочувствие, я справлюсь с этим сам!

Андрей бросился к саням, на которых приехали любопытствующие слуги из имения, и велел немедленно везти его домой. Мужики переглянулись и приказали бабам из саней — вон! А один, встав за возницу, повез барина обратно.

Андрей не видел, как расходились гости, но чувствовал изрядную дурноту, представляя, как все эти кумушки с мужьями судили и рядили произошедшее. Он ощущал на себе их изучающие взгляды — притворно соболезнующие, но азартные и плотоядные, буквально по живому сдирающие кожу со всего его семейства. Андрей думал, и у него кружилась голова, когда в его воображений возникала картина позорного выхода его родных из церкви, как они шли, словно сквозь строй, под осуждающие усмешки соседей, как садились в карету, пытаясь сохранить остатки их принародно униженного достоинства.

Приехав домой, он сразу прошел к себе и заперся в своей комнате. Скинув уже ненужный свадебный фрак, он швырнул его в угол и бросился на постель. Ему хотелось плакать, но Андрей боялся быть услышанным. Он ощущал себя маленьким мальчиком, который набедокурил и потом получил от взрослых нагоняй — обидный оттого, что прилюдный, и теперь боялся, что все поймут, как ему больно и тягостно на душе.

Решение Наташи отменить свадьбу потрясло его. Андрей ждал этого дня, он стремился соединиться с Наташей, ибо искал в этом браке спасение от разъедавшей его язвы — вины перед Татьяной и их еще не рожденным ребенком. Отчасти Андрей не снимал с себя вины и перед Лизой и ее исковерканной судьбой. Свадьба должна была искупить и его предательство любви к Наташе. Андрей думал, что, отвечая: «Согласен», он разом перечеркнет все прошлые прегрешения и начнет новую жизнь, в которой все будет по-другому. Но Наташа почему-то не дала ему подобного шанса…

Господи, вздрогнул Андрей, неужели он так жестоко заблуждался в ней и ее чувствах к нему?! Неужели она так же коварна, как и его маменька? И все ее слова о том, что ей необходимо время на раздумье, — только игра, подлая, крапленая? Что, если Наташа лишь прикидывалась любящей и тянула его под венец, чтобы отомстить ему за роман с Татьяной? Она хотела их разлучить, сделать им обоим больно и довершить свою месть, в самый последний миг отказавшись стать его женой… Наташа — это собака на сене, и она играла с ним, используя свадьбу, как способ унизить и растоптать его…

Таня бы себе такого не позволила! Андрей сжал кулаки и перевернулся на спину. Конечно, тихая, милая, кроткая Татьяна, верная ему до гроба — как он мог бросить ее?! Как решился отдать это любящее сердце и свое, кровное дитя в чужие руки? Никита — малый добрый, но он не любит Таню, а спасает ее от всеобщего порицания. И почему Никита, когда он сам вполне годится для этой роли? В его силах поддержать Татьяну, признать ребенка и официально усыновить его. В конце концов, теперь Татьяна свободна, и никто не может помешать ему жениться на ней.

Ведь дал же отец вольную Марфе! Да он бы и жил с ней, если бы Лиза, истинная дочь своей матери, не вмешалась и не разрушила их покой и уединение. О, как он понимает отца — только сейчас Андрею открылась истинная причина ухода князя Петра из семьи. Андрей и сам не отказался бы ныне от этого. Да и впрямь — забрать сейчас Татьяну и уехать с нею, куда глаза глядят! Пусть она не благородного происхождения, и светским манерам не обучена, но она чиста перед ним и чтит его, как мужа. Татьяна не предаст — это он предал ее, но у него еще есть время все исправить.

Андрей немедленно встал и после минутного раздумья решился нарушить свое затворничество. Он осторожно открыл дверь и выглянул в коридор — в доме стояла невыносимая тишина, как будто имение настиг мор. Впрочем, это было ему на руку — сейчас он никого не желал видеть, никто не должен был помешать ему. Андрей крадучись прошел по коридору и направился в кабинет отца. Там он сел за стол и принялся за письмо.

«Единственная моя, чуткое и преданное мне существо — Танечка, Танюша… Ты и только ты способна дать мне блаженство Рая, и лишь с тобою позволено мне испытать удивительное счастье и любовь… Умоляю — прости меня, хотя грех мой велик, ибо нет ничего страшнее, чем отринуть жену свою перед Богом и дитя свое единокровное. Теплится ли еще в душе твоей пусть малая толика того чувства, что приносило нам радость в прежние дни? И, если жива надежда на наше общее будущее в твоем сердце, то готова ли ты позволить ей осуществиться? Я знаю, что обидел тебя, что обошелся с тобой подло и низко, и потому так же низко склоняю сейчас перед тобой и нашим будущим ребенком голову и на коленях прошу о снисхождении и прощении для меня. Вернись ко мне — приди в мои объятия, и я уже никогда больше не разомкну их по своей воле и не отпущу тебя от себя. Теперь-то мне ведома сила твоего чувства, и я собираюсь излить на тебя и нашего малыша столько же страсти и нежности, ибо виноват перед вами и мечтаю искупить свою вину. Я жду тебя — дай знак или просто подумай обо мне, я все равно услышу твой зов. Люблю… Всегда твой Андрей».

Написав, Андрей почувствовал облегчение и, запечатав конверт, бросился разыскивать Дмитрия. На конюшне того не оказалось, и Андрей заглянул во флигель, где жили слуги. На его расспросы девки как-то смущенно отводили глаза в сторону, и только после того, как он страшным тоном пригрозил, что накажет их за обман, молоденькая Аксинья смущенно выдавила из себя признание — мол, барыня звала к себе Дмитрия по особому делу, Андрей недовольно покачал головой и направился к матушке.

Долгорукая подошла к двери не сразу, а, отперев, держала ее полуоткрытой, оберегая от взгляда Андрея то, что происходило в ее комнате. Выглядела она странно — была навеселе, глаза диковато блестели, и пеньюар был глубоко расстегнут. Андрей впервые видел маменьку в столь неприглядном состоянии и, не желая более усугублять свое и без того дурное настроение, решил не замечать всех этих сомнительных подробностей и спросил о Дмитрии.

— Ты что-то задумал, Андрюша? — Долгорукая с подозрением посмотрела на сына, пытаясь протрезветь.

— Я хочу, чтобы он выполнил одно мое поручение, — сухо ответил Андрей. — Послушай, мне некогда объясняться, да и незачем. Просто скажи, где Дмитрий, мне объяснили — ты звала его.

— А твое дело не может подождать? — недовольно спросила Долгорукая.

— Нет, — категорично покачал головой Андрей.

— Что ж, я не могу отказывать своему сыну, с тебя сегодня уже довольно отказов, — заплетающимся языком произнесла княгиня и велела куда-то в глубь комнаты:

— Митька, ты иди, помоги барину, чем скажет. А потом все-таки возвращайся, возвращайся, голубчик… Вскоре в дверном проеме показался и сам Дмитрий — молодой, красивый, холеный. И Андрей почувствовал, что краснеет, — он вдруг понял, что это было за особое поручение.

— Как вы можете, маменька? — укорил он Долгорукую. — Вы же совсем не такая…

— А какая? — с вызовом вскинулась она. — Брошенная при живом муже? Опозоренная невесткой? Оболганная детьми? Невинно обвиненная в убийстве?

— Но это же грех, маменька, — прошептал Андрей.

— Я и так давно грешница, хуже мне не станет, — Долгорукая махнула рукой и посторонилась, пропуская выходящего из ее комнаты Дмитрия. — И ты меня не суди — мал еще!..

Андрей не стал с нею спорить. Едва княгиня закрыла дверь, он отдал Дмитрию письмо и, стараясь не смотреть ему в глаза, велел срочно везти Татьяне в имение Корфов. Дмитрий равнодушно кивнул и степенно пошел исполнять. Андрей хотел вернуться к себе, но, проходя через вестибюль, увидел появившегося на пороге Корфа.

— Владимир? Что тебе? — неласково поинтересовался Андрей.

Менее всего он желал сейчас выслушивать чьи-то соболезнования по поводу несостоявшейся свадьбы с Наташей.

Но, как оказалось, Корф о случившимся еще ничего не знал и приехал говорить о дуэли, давеча затеянной князем Петром.

— Хорошо, — кивнул Андрей, — я буду рад обсудить с тобою это. Прошу.

Они направились в кабинет отца. Андрей сел за стол, Владимир — в кресло напротив.

— Я умоляю тебя убедить отца не требовать боле сатисфакции, — сказал Корф, — ибо дуэль теперь уже не имеет смысла. Завтра я отправляюсь на Кавказ по личному распоряжению Его Императорского Величества. Думаю, князь Петр должен быть доволен — моя личная жизнь разрушена, моя собственная жизнь не стоит теперь и ломаного гроша.

— Ты собираешься погибнуть в первом же бою? — без особой доброжелательности спросил Андрей.

— Если повезет — да, — без тени улыбки кивнул Корф. — Я не держусь за жизнь, поверь мне.

— Я знаю, ты всегда умел рисковать, — грустно сказал Андрей, — но все же я полагал, что это — всего лишь игра, и что в последний миг ты обязательно одумаешься и увернешься от пули или остановишь вражеский клинок, скрестив его со своим.

— Возможно, так оно и было, — признал Корф, — но это было давно, в той, другой жизни и с другим Владимиром Корфом, которому нравилось будоражить кровь опасностью. Сейчас я вижу в этом всего-навсего избавление от мук, которые изводят меня, вынимают всю душу и опустошают сердце.

— Значит, ты не станешь уклоняться от смерти? — тихо уточнил Андрей.

— Я готов к встрече с ней, — прошептал Корф. — Впрочем, прости, что я утомляю тебя подобными разговорами. Тебе и без того нелегко.

— Напротив, — улыбнулся Андрей. — Я собираюсь начать новую жизнь. Я уже предпринял некоторые шаги в этом направлении и надеюсь, что вскоре приятно и неожиданно удивлю всех моих родных и друзей.

— Мне бы твою уверенность, — Корф безнадежно махнул рукой. — Но я искренне желаю тебе счастья.

— Благодарю, — Андрей поднялся из-за стола и протянул Корфу руку. — Обещаю, что не позволю отцу продолжать это бессмысленное противостояние наших семейств. Конечно, сделать это будет непросто — он не желает слушать никого из нас. Отец упоен своей находкой и носится с Полиной — кто бы мог такое представить! — балует ее, и боюсь, как бы вконец, не испортил эту нагловатую девицу, у которой и без того несносный характер.

— Думаю, что хуже, чем она есть, Полина стать не может — слишком глупа, но крови вам попортит, — со знанием дела сказал Корф. — Я отчасти понимаю настроение княгини, которая всячески хотела избежать ее появления в вашем доме, но, поверь, я не мог поступить с Петром Михайловичем столь бесчеловечным образом, лишив его найденной дочери, даже если она и не умна, и не порядочна.

— Благодарю тебя, — кивнул Андрей.

Друзья пожали друг другу руки, и Корф направился к выходу.

— Странно, — вдруг услышал он и оглянулся.

Андрей открыл стоявшую на столе коробку с дуэльными пистолетами, которые подготовил князь Петр, и достал один из них.

— Я читал, что это называется дежавю, — задумчиво произнес Андрей, рассматривая пистолет, — я словно уже видел однажды эту картину: ты, я, коробка с пистолетами…

— Как давно это было! — улыбнулся Корф. — После той памятной дуэли с наследником, кажется, утекло столько рек, безвозвратно пропало столько надежд и желаний…

Владимир не договорил — Андрей, вертевший в руках пистолет, вдруг чем-то заинтересовался в нем и повернул к себе дулом. Его палец заскользил по бойку, и внезапно раздался характерный щелчок затвора, а потом прозвучал выстрел. Быстрый и резкий, оглушивший и буквально взорвавший тишину дома Долгоруких.

Еще мгновение Владимир, ничего не понимая, наблюдал, как Андрей удивленно рассматривает кровь, выступившую на жилете справа, и проводит по ткани рукой, словно желая удостовериться, что это не сон, что выстрел действительно был сделан. А потом, подняв на Корфа совершенно детский, близорукий взгляд, стал медленно оседать на пол, выронив пистолет и цепляясь пальцами сначала за крышку стола, затем хватаясь за ножку кресла…

— Не-е-ет! — страшно закричал Владимир и бросился к нему.

Дальнейшее он воспринимал сквозь сетку наваждения. На звук выстрела в кабинет стали сбегаться Долгорукие, но Владимир не видел их лиц, не слышал голосов — он стоял на коленях на ковре перед рабочим столом князя Петра и прижимал к себе Андрея. Иногда он кричал что-то нечленораздельное и все не хотел отпускать его руку, когда Андрея стали оттаскивать от него. Корф не видел и не помнил, как истошно выла Долгорукая, а Соня подняла с пола пистолет и бездумно разглядывала его, пока князь Петр не выхватил оружие у нее из рук, а Лиза бросилась к открытой коробке и схватила второй пистолет, чтобы стрелять в Корфа, но Полина отняла его.

Прибежавшие на шум слуги как-то ловко принялись разводить хозяев — огромный Гаврила, стиснув Долгорукую в охапку, немедленно поволок сопротивлявшуюся княгиню в ее комнату и всем телом припер дверь, впихнув туда хозяйку. Долгорукая еще какое-то время стучала кулаками в дверь, но потом выдохлась и сползла вниз — Гаврила слышал, как она царапалась, точно мышка, у самого пола. Аксинья расторопно увела Соню, а влетевший с улицы Дмитрий с силой встряхнул Лизу за плечи, приводя ее в чувство.

Опомнившись, Лиза велела нести Андрея в гостиную. Князь Петр шел рядом со слугами и поддерживал голову сына. Владимир потерянно плелся последним, пытаясь разглядеть из-за спин слуг, как там Андрей. Он не видел и не понял, когда приехал доктор Штерн — сонный и недовольный поздним скорым вызовом. В руках служанок замелькали полотенца, из которых доктор велел рвать корпию, кто-то побежал за водой — несли ключевую и еще грели для кипячения медицинских инструментов.

Владимир ходил между всеми, как неприкаянный, — иногда его оттесняли от дивана, на котором лежал Андрей, и Корф удивился: от чего так странно запотели его очки. Иногда Владимиру удавалось приблизиться к другу, но вскоре он понимал, что Андрей не узнает его. Наконец, доктор Штерн приказал Корфу сесть на стул у двери и перестать мешаться под ногами. Владимир покорно кивнул и тихо сидел в углу, пока Штерн, колдовал над раной Андрея.

Корф не знал, сколько времени прошло с того момента, как прозвучал тот роковой выстрел, — мир словно замедлил свое движение, стали размытыми границы между предметами и людьми, и голоса звучали одним общим гулом. Но вдруг все изменилось — в гостиной воцарилась страшная тишина, и все головы разом обернулись к Корфу. Владимир поднял голову и обвел глазами всех, собравшихся в гостиной, — он понял, что произошло.

— Я не убивал Андрея, — прохрипел он. — Я не убивал его! Это ошибка!..

* * *

— Как это могло случиться? — тихо спросил Репнин, садясь рядом с Корфом на деревянное ложе широкой тюремной скамьи.

Владимира привез в уездную тюрьму исправник, которого вызвал князь Петр. И, хотя Корф все время пытался объяснить, что это недоразумение, его обвинили в убийстве молодого князя Долгорукого.

— Надеюсь, ты не веришь, что я стрелял в Андрея? — хмуро поинтересовался Корф, откидываясь на холодную и слегка заиндевевшую стену.

— Я ни минуты не сомневаюсь, что ты невиновен, — кивнул Репнин. — Но почему пистолет выстрелил?

— Коробка стояла на столе, — просто сказал Корф. — Я уже уходил, когда Андрей взял ее в руки и увидел, что она открыта. И тогда они решил проверить оружие — что-то привлекло его внимание.

— Вот как? — задумчиво произнес Репнин. — А он не успел сказать, что именно его заинтересовало?

— Увы, — вздохнул Корф. — Тишина… Точнее — сначала выстрел, а потом — гробовое молчание.

— А что вообще ты делал поздно вечером у Долгоруких? — продолжал спрашивать Репнин.

— Ты решил выступить моим адвокатом? — не очень весело улыбнулся Корф.

— Я — твой друг, и хочу помочь тебе, — Репнин осуждающе взглянул на него. — И еще я намерен очистить твое доброе имя — и перед Богом, и перед людьми.

— Бог свидетель, я чист, — покачал головой Корф, — но Всевышнего нельзя вызвать в суд в качестве свидетеля.

— Не богохульствуй! — нахмурился Репнин. — Но ты все-таки не ответил на мой вопрос — зачем ты приходил к Андрею? Это как-то связано с Лизой? Вы ссорились?

— Это связано со мной, — отрезал Корф. — И я приходил к нему попрощаться. Сегодня я намерен был выехать в Петербург. А потом — в полк, который отправляется днями на Кавказ.

— Ты едешь на Кавказ? — растерялся Репнин. — Но я думал, что ты отправляешься искать Анну, чтобы вернуть ее и объясниться с ней.

— Нельзя искать того, что нет, и говорить о том, что ушло, — покачал головой Корф. — Между мной и Анной все кончено, и Кавказ — самое лучшее место пребывания для такого неудачника, как я.

— И что тебе сказал Андрей? — после паузы вернулся к расспросам Репнин.

— Обещал уговорить отца оставить эту бредовую мысль женить меня на Лизе, — вздохнул Корф. — А еще он сказал, что собирается начать новую жизнь. И знаешь, какая странность — я говорил Анне те же слова перед тем, как мы расстались…

— Уверен, это всего лишь совпадение, и оно никоим образом не предвещает твоего будущего, — поспешил успокоить его Репнин.

— Андрей тоже утешал меня, — кивнул Корф, — но, как видишь, слова недорого стоят.

— Перестань паниковать! — вдруг разозлился Репнин. — Я разберусь с этим загадочным делом и помогу тебе. Только не пытайся ничего предпринимать. — О чем ты? — удивился Корф. — Никаких побегов, нападений на тюремную охрану и судейских, — сурово сказал Репнин.

— Насколько я помню, это ты у нас мастер вызволять заключенных из-под стражи, — Корф впервые за все время их разговора улыбнулся, и за его измученной улыбкой Репнину привиделся прежний Владимир — остроумный собеседник и неунывающий оптимист.

— Только никому не рассказывай об этом, — заговорщически подмигнул Корфу Репнин, — иначе я окажусь здесь же по соседству, а из тюрьмы, как ты догадываешься, мне вряд ли удастся доказать твою невиновность еще кому-нибудь, кроме меня.

На прощанье друзья обнялись, и Репнин отправился к Долгоруким.

Произошедшее никак не укладывалось в его голове — Андрея больше нет с ними. Еще вчера он пытался убедить его не отчаиваться и верить, что Наташа все обдумает и вернется. Боже, возможно ли такое? Репнин настолько был поражен пришедшей ему в голову мыслью, что даже придержал поводья, невольно затормозив Париса, который вздыбился и обиженно прохрипел что-то, сворачивая шею на бок.

— Прости, приятель! — Репнин ослабил поводья, позволяя коню вернуться к прежнему аллюру, и ласково потрепал его шею под гривою.

Неужели это не случайный выстрел, и Андрей инсценировал свою смерть? Почему никто не заметил, что Андрей утратил веру в себя и в Бога и решил покуситься на святое — на самое себя? И что будет с Наташей, если его ужасное предположение подтвердится? Она не сумеет простить себе, что оттолкнула Андрея, и тем самым подвела его к самому краю пропасти.

Репнин боялся даже в мыслях произнести слово, которое подразумевал, думая о том, по какой причине мог всегда осторожный Андрей взяться за пистолет. И тогда его фраза о новой жизни, в которой все будет иначе, приобретала совершенно иное значение. До какого же отчаяния он должен был дойти, чтобы решиться на такое?..

В имении Репнин сразу направился к Лизе. Она лежала в своей комнате на постели и безучастно смотрела в потолок. Михаил приподнял ее казавшееся безжизненным тело и слегка встряхнул. Лиза медленно повернула голову к нему, и слеза побежала по ее щеке.

— Родная моя, — растрогался Репнин, — ты не должна так изводить себя. Изменить случившееся мы не в силах, но силы необходимы нам, чтобы жить дальше.

— Андрея больше нет… — прошептала Лиза. — Корф убил его.

— Владимир не делал этого, — начал Репнин, но Лиза тотчас очнулась от своей дремоты и резко вырвалась из его объятий.

— Да как ты смеешь! Ты — предатель! Ты… ты…

— Лиза, успокойся, — после некоторого сопротивления Репнину удалось схватить ее за руки и притянуть к себе, — очнись и постарайся выслушать меня. Я никого не предаю. Память об Андрее для меня священна, но и ты не имеешь права выносить приговор, не разобравшись во всех обстоятельствах дела.

— Разобраться? — Лиза буквально сверлила его взглядом. — Или ты думаешь, я ослепла? Я видела своими глазами…

— Что ты видела? — прервал ее Репнин. — Только будь предельно точной и честной. Освободи свою память от горя и боли и расскажи то, что было на самом деле.

— На самом деле?! — завелась Лиза, но потом сникла и прошептала:

— Когда мы вбежали в кабинет, Корф стоял на коленях перед Андреем и держал его за, руку.

— А пистолет? Где находился пистолет? — разволновался Репнин.

— Он лежал у стены, за столом, — припомнила Лиза. — И что это доказывает?

— То, что, если бы Корф стрелял в Андрея оттуда, где он стоял, то, наверняка, отбросил бы его в сторону. А то, как ты описала сейчас положение пистолета в комнате, говорит о том, что он выпал из рук самого Андрея! — воскликнул Репнин.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мой брат стрелял в себя?! Да как ты смеешь?! — вскричала Лиза. — Видеть тебя не могу, не желаю! Уходи, немедленно уходи!

— Лиза! — Репнин снова прижал ее к себе и крепко держал так, пока она опять не затихла и не заплакала. — Плачь, родная, плачь! Слезы очищают не только душу, но и голову. И тогда ты поймешь, что в этой истории не все так просто. К тому же Владимир сказал мне, что Андрей специально рассматривал пистолет. Что-то его в нем насторожило, но проверить все он не успел — пистолет выстрелил.

— И что это значит? — прошептала Лиза.

— Мы должны сами увидеть этот пистолет, — сказал Репнин, — а ты должна помочь мне попасть в кабинет князя Петра, чтобы немедленно осмотреть оружие.

— Хорошо, — едва слышно промолвила Лиза.

Она мягко высвободилась из сильных рук Репнина и утерла слезы платочком, который он подал ей. Потом Лиза поднялась и кивнула Репнину, зовя его за собой.

В кабинете Долгорукого, по счастью, никого не было. Репнин попросил Лизу постоять на страже и подошел к столу. Коробка с пистолетами по-прежнему находилась на своем месте. Репнин открыл ее, заметив про себя, что она, похоже, была и прежде открыта. Корф не упоминал, чтобы Андрей доставал ключ и отпирал ее. Потом он взял один из пистолетов и, поднеся его к лицу, сильно втянул носом воздух. Нет, из этого не стреляли. Второй отдавал характерным запахом гари, и Репнин принялся внимательно рассматривать его.

— Господи! — вдруг вскричал он — Лиза тотчас обернулась на его возглас и подбежала к столу. — Пистолет неисправен! У него поврежден боек, и сделано это умышленно.

— Ты уверен? — растерялась Лиза, пытаясь увидеть то, о чем говорил Репнин.

— Поверь мне, я разбираюсь в оружии, — кивнул тот. — Пистолет был намеренно испорчен с тем, чтобы или взорваться в руках и покалечить, или чтобы выстрелить и убить того, кто стрелял из него.

— Но кто мог сделать это? — побледнела Лиза. — Кто мог желать Андрею смерти? О, кажется, я поняла! Только один человек в последние дни постоянно крутился возле отца в его кабинете. Наша новоявленная сестра! Конечно, отец обещал включить ее в завещание, и она вознамерилась устранить всех нас по одному. И начала с Андрея! Дрянь, я убью ее!

— Остынь, Лиза! — Репнин покачал головой. — Пока все это лишь догадки, мало отличающиеся от вашего предыдущего обвинения Владимира в смерти Андрея.

— О чем ты говоришь? — не поняла Лиза.

— Любая вина должна быть доказана, — вздохнул Репнин. — Вряд ли нам удастся, исследовав пистолет, точно установить, кто повредил его.

— Но как же тогда наказать убийцу? — воскликнула Лиза.

— Тише! — Репнин приложил указательный палец к губам, призывая ее быть осторожной. — Если мы не можем предъявить следствию улик, абсолютно изобличающих преступника, мы можем заставить его сделать признание в том, что он совершил. Да-да, убийца сам расскажет, как и почему он это сделал. Только мне будет необходима твоя помощь…

* * *

Полину на свадьбу Андрея и Наташи не допустили — Долгорукая грудью легла, защищая предстоящую церемонию от ее присутствия. Князь Петр, стремившийся восстановить справедливость, выдержал тяжелейший натиск со стороны жены и, в конце концов, вынужденно уступил ее доводам. Официально Полина не была еще признана дочерью князя, а, значит, ее присутствие для соседей и родителей Наташи стало бы изрядным моветоном. Да и сам князь Петр не хотел подвергать свою Настю еще большей обструкции, а потому в его глазах решение оставить нового члена семьи дома оправдывалось благородным желанием избавить Полину от любопытных и далеко не всегда лояльных посторонних взглядов.

Внешне Полина смирилась со своим затворничеством, но в глубине души возненавидела Долгорукую еще больше. Судя по всему, именно она заправляла всем в доме, решала судьбы детей и вела хозяйство. Князь Петр, конечно, — барин, но только по названию, и к тому же — невыносимый подкаблучник. Княгиня вертела им, как хотела, и Полина подумала, что неплохо бы изучить ее тактику.

Собственная же позиция Полины была совсем нехороша. Кроме князя, который в ней души не чаял, других сочувствующих ей в имении не нашлось. Полина, правда, пыталась найти общий язык с членами вновь обретенного семейства, но это ей так и не удалось. Она пробовала подружиться с Соней, но после того, как сморозила несусветную глупость про ее карандашные портреты, назвав их по простоте душевной черканием, младшая Долгорукая совершенно утратила к ней еще не устоявшийся интерес и снисходительность.

С Лизой у Полины не заладилось с первого взгляда, ибо Лиза так и не смирилась с тем, что именно Полина оказалась потерянной дочерью князя Петра. Не такой представляла себе Лиза Анастасию и другую принять не смогла. Лиза все время заставляла Полину пересказывать историю ее жизни, словно искала несоответствия деталей, которые могли бы уличить ту в обмане. И не верила, что эта примитивная и похотливая девица и есть то самое бедное дитя отца, которое нарисовало ей ее богатое воображение.

И более всего Лизу настораживало поразительное равнодушие Полины к судьбе своей матери.

Лиза неоднократно — то намеками, то прямым советом — пыталась заставить Полину навестить мать, ожидавшую в тюрьме разбирательства по ее делу. Но та под разными предлогами каждый раз отказывалась встречаться с Марфой. Что-то здесь не так, думала Лиза, я бы первым делом кинулась к матери, а эта — присосалась к богатому папеньке и шагу из дома не ступит, все вкруг него кольцами ходит и по-собачьи преданно смотрит в глаза.

А Полине эти переживания действительно были невдомек — появление князя-отца и впрямь невероятно возвысило ее в собственных глазах и сделало, по ее мнению, недосягаемой для других. Мать? Кто такая эта мать? Бывшая крепостная, что родила ребенка от барина? Но ей никогда не стать княгиней, в то время как Полина, будучи официально признанной, обретет все права не только называться дворянкой, но и стать таковой.

Конечно, у Долгоруких детей много, да еще вот Андрей Петрович так некстати надумал жениться — еще чего доброго, быстро дети пойдут, внуки-наследнички. Но Полина надеялась, что молодые жить в Двугорском не станут — уедут себе в столицу да в заграницы, а уж ей того и надо! Лизку, если что, Андрей Платонович Забалуев к ногтю припрет — все-таки муженек, никуда от него не денется, пару раз кулаком стукнет — да не просто по столу — и станет, как шелковая. И хорошо, что про княгиню-то судачат, что на голову заболела — надо будет князя убедить сплавить ее подальше! — на воды там, а чтобы не скучала: Соньку-художницу ей в компанию, и пусть разъезжают по курортам в свое удовольствие.

А уж она своего времени не упустит — окружит папеньку заботой да лаской, да так к себе привяжет, что не разольешь! Все говорят, мол, что Полина — актриса никудышная, ничего-ничего, я им такой театр покажу, мечтала Полина, что вы все у меня, князья да княгинюшки, как миленькие по струночке ходить станете да в глаза заглядывать: что тебе, свет Настенька, надобно, чем тебе помочь-подсобить, улестить-угодить?..

Одно плохо: слышала Полина, Лиза как-то говорила Соне, что ждет не дождется, пока Сычиха поправится, что она, дескать, точно скажет — Анастасия Полина или нет. Не то, чтобы Полина в своем счастье сомневалась, но все же скребли у нее на душе кошки — мелко так да противненько. А вдруг и в самом деле — очнется лесная ведьма да не признает в ней Настю, что тогда? Куда ей деваться с таким позором?

Мысль об этом натолкнула вдруг Полину на действия, и, пока семья по церквам разъезжала, она к Забалуеву подалась и все ему про себя новую рассказала. Глаза у Андрея Платоновича мигом загорелись, и он немедленно велел ей написать заявление на его имя, как предводителя уездного дворянства, чтобы взял на себя заботу о признании ее дочерью князя. Писать, правда, пришлось под диктовку да пару раз переписывать, ибо с грамотностью у Полины всегда были сложности, но, в конце концов, проблему эту осилили, и Забалуев обещал ей завтра же заехать к Долгоруким и проверить, как ей живется в имении — не обижают ли девушку почем зря…

Вернувшись от Забалуева, Полина застала Долгоруких в трауре — княжна Репнина отказалась венчаться с Андреем. Хваткая Полина тотчас поняла, что ставки ее пошли вверх. Княжна-то, рассказал Полине Дмитрий, как оказалось, приревновала Андрея Петровича к Таньке, что служанкой жила у них сызмальства, и еще ребеночка от молодого Долгорукого, кажись, прижила. Только Полину-то не обманешь — она эту правду давно знала. Что Танька за Никиту собралась — так грех свой скрывала, потому что для Никитки всегда один свет в окошке был — Анька, проклятая разлучница и интриганка.

Полина сразу к князю в кабинет побежала, и Долгорукий, встретив в ее взгляде готовность слушать, отводил душу, сетуя на обиду, нанесенную Репниной. Полина молча кивала, иногда неопределенно поддакивала, но про себя отмечала, что князь по-настоящему потрясен случившимся. Видать, что-то за этой свадьбой еще стояло. Никак, князь себя со стороны рассмотрел, свое в сыновнем горе увидел.

Потом князь Петр попросил отвести его в столовую, но ужин, проходивший в растерянности и при отсутствии Лизы и Андрея, внезапно прерван был выстрелом, долетевшим из кабинета. Полина вздрогнула: ведь они только что оттуда ушли, не напали ли грабители.

Сидевшие за столом переглянулись, словно спрашивая друг друга — не ослышались? А потом все разом бросились в кабинет.

Вид окровавленного Андрея испугал Полину — не то, чтобы она смерти боялась, но как-то стало не по себе, неуютно, что ли. Хотя из события этого ей-то уж точно выгода была прямая и очевидная: одним Долгоруким меньше, ее наследство больше. Полина долго и выразительно ахала и стонала, заламывая руки и по-простонародному хватаясь за голову. И, пока другие занимались обезумевшей от ужаса княгиней и раненым Андреем, Полина никого не допускала к «папеньке» — сама ему воду ко рту подносила, платочком обмахивала, чтобы легче дышал, гладила по плечам, снимая напряжение.

Князь Петр ее заботой был тронут и все время, пока приехавший вскоре доктор Штерн не констатировал смерть Андрея, держал ее за руку — крепко-крепко, как будто не просто искал поддержки, а молил ее — помоги, помоги!.. И на какой-то миг Полина даже растерялась — она не Бог, и уж если медик ученый ничего путного сделать не смог, то она и подавно. И потом ей за здоровье Князева сыночка молиться не резон: оживет, поправится и опять по новой жениться надумает, а ей — опять же проблема, что с ним, непоседливым, делать.

Однако неожиданно для себя Полина в какой-то момент заметила, что случившееся не просто потрясло Долгоруких — разрознило и сделало беспомощными. И, осознав это, она немедленно взяла власть в доме в свои руки и принялась командовать слугами, а те, видя абсолютную невразумительность поведения хозяев, и сами невозможно потрясенные смертью Андрея Петровича, сделались покорными ей и беспрекословно выполняли ее четкие распоряжения.

Умершего Андрея обрядили и снесли в домашнюю церковку, свечей поназажигали… Долгорукую заперли в ее комнате, и доктор Штерн дал ей сильного успокоительного, князя Петра увели в спальную, а Соня с Лизой и сами ушли, обнявшись, точно искали друг в дружке сил противостоять своему страшному горю. Полине никто не мешал управлять, и она почувствовала всю полноту власти, которую чужая беда часто дает в руки посторонним и случайным людям.

Когда она убедилась, что все в доме стихло — хотя тишина эта была пугающей, как бывает затишье перед грозой — и сама наведалась в церковку.

— Варвара? — удивилась Полина, застав выходящую в притвор кухарку Корфов. — А тебя чего нелегкая принесла? Я думала, ты должна подле своего барина-убийцы крутиться.

— Какая же ты, Полина, бессердечная! — шепотом сказала Варвара. — Такое горе — Андрей Петрович погиб! Он ведь не чужой мне, почитай, с младенчества они с Владимиром Ивановичем как братья.

— Хорош братец! — криво усмехнулась Полина. — Пристрелил князя, и все!

— Что — все?! Что — все?! — осерчала Варвара. — Ты-то что знаешь? Как смеешь Владимира Ивановича обвинять? Никогда он на друга руки бы не поднял, ошибка это, не стрелял он, не мог стрелять!

— Это уж пусть суд разбирается, — пожала плечами Полина. — Не нашего ума такие дела судить-рядить, да только я своими глазами и пистолет видела, и Андрея Петровича в крови.

— А тебя это как касается? — тихо спросила Варвара. — Ты-то здесь кто? Отчего распоряжаешься да свое мнение выставляешь?

— Да ты и не в курсе, Варя? — догадалась Полина. — Я ведь теперь здесь, в имении, не последний человек. Я — дочь князя Петра, нареченная Анастасия.

— Что это тебе в голову взбрело, Полька? — замахала на нее руками Варвара. — Что мелешь? Какая ты Анастасия? Аполлинария ты, да и то лишь потому, что я так тебя назвала, когда безродную в корзинке на ступеньках дома обнаружила.

— Это ты — глупая, — нахмурилась Полина, — а я свою родословную знаю. Ты меня в одеяле нашла с буквой А вензелечком, а одеяльце принадлежало полюбовнице князя Петра, что приходится мне матерью. Она ребенка родила да сберечь не сумела, похитили у нее младенца-то.

— Младенца у Марфы действительно похитили, — покачала головой Варвара, — да только тот младенец — не ты.

— То есть как это не я?! — побелела Полина. — Ты ври, ври да не заговаривайся!

— А мне врать ни к чему! — перекрестилась Варвара. — Я по любому присягну, что одеяльце с буквой А я прежде нашла, да выбрасывать пожалела — больно красивое. А как тебя нашла, то в него и завернула, а имя — точно по букве этой дала, потому как первое, что в голову пришло.

— Врешь! — зашипела Полина и закачалась. Земля словно поплыла у нее из-под ног. — Врешь, подлая! Это ты, чтобы мне досадить! Тебя злоба съедает, что не твоя Анька, а я княжной буду — в шелках да в почете ходить.

— Аннушке твои радости не нужны, у нее своих забот хватает, — Варвара укоряюще посмотрела на Полину. — А вот тебе про все это лучше Сычиху расспросить. Она все здешние тайны знает, точно правду скажет.

— Сдвинулась твоя Сычиха! — озлобилась Полина. — От ранения умом помешалась.

— От ранения? — кивнула Варвара. — Значит, как поправится, так разум и просветлеет. Вот очнется и все по местам расставит — вспомнит, милая. Все вспомнит.

— Убиралась бы отсюда, Варя, подобру-поздорову, — страшным голосом сказала Полина.

— Видать, и впрямь не в себе ты, девка, — испуганно вымолвила Варвара. — Лицо — белое, саму трясет. Неужто так тебе барские денежки голову закружили, что себя не помнишь и честь-совесть пропали совсем?

— Уходи! — зарычала Полина, сжимая кулаки.

Варвара поспешно принялась осенять себя крестом и заторопилась к выходу, а Полина, проводив ее на прощанье уничтожающим взглядом, застонала вдруг по-звериному.

Это что же — понапрасну она понадеялась? Зря картины себе светлые нарисовала, о богатой жизни размечталась? Нет, врешь, никому не отдам ни новое имя свое, ни звание благородное! Сычиха, говоришь, все доподлинно знает? Так пусть же то, что она знает, не откроется никому! Убивать ненормальную, конечно, рука не поднимется, лучше пусть сгинет на чужбине неведомой. Пусть исчезнет с глаз — ушла, мол, блаженная, и пропала с концами. А концы те — ищи-свищи, как ветра в поле…

 

Глава 3

Леди Макбет Двугорского уезда

— Таня, ты куда собралась? — растерянно спросил Никита, входя в отведенную им Корфом комнату во флигеле.

— Крестную навестить, — пряча глаза, быстро сказала Татьяна, суетливо собирая свои вещи в узелок, приспособленный из большого посадского платка. Все самое необходимое, что называется, — на первое время. — Она давно меня в гости зазывала, да я все откладывала. И вот, думаю, пора мне откликнуться и наведаться к ней.

— Так зачем идти? — удивился Никита. — Я сейчас тебя мигом на санях довезу.

— Не стоит, по хорошей погодке, по легкому снежку сама доберусь, — отмахнулась Татьяна.

Словно, между делом отмахнулась, но Никита почувствовал — что-то здесь не так.

— И надолго останешься там? — настороженно спросил Никита, подходя к ней и забирая из рук ее узелок. — Когда обратно тебя везти?

— А чего торопиться? — смутилась Татьяна. — Так же вот сама и вернусь. Когда вернусь. Ты узел-то отдай, Никитушка…

— Что же я — изверг какой, и невесте на сносях вещи не поднесу? — нахмурился Никита. — Темнишь ты, Татьяна! Нехорошо это.

— Да нечего мне скрывать, — стала оправдываться она, — просто соскучилась я здесь по родным, в имении барона я мало кого знаю.

— А меня тебе недостаточно? — спросил Никита, незаметно растягивая узел на платке. Узел развязался, и вещи посыпались из него.

Татьяна ахнула и бросилась поднимать, но потянуло в пояснице, и она остановилась, переводя дыхание. Никита положил узел на пол и принялся перебирать Татьяны пожитки.

— Ты что же это, Таня? — тихо сказал он. — Говоришь — крестную навестить, а сама как будто навсегда собралась, и даже заготовочки для дитя новорожденного с собой сунула. А это, кажется, вольная? И письмо еще какое-то…

— Отдай! — Татьяна метнулась к нему, пытаясь вырвать конверт из рук Никиты, но он не отдал, а посмотрел на нее так строго, что она затравленно сникла и, поискав глазами, куда бы присесть, со стоном опустилась на стул у двери.

— Значит, так ты со мной? — только и смог вымолвить Никита, наскоро пробежав глазами письмо Андрея. — Барин опять поманил, а ты сразу и побежала? Врать начала, а, если бы я из Петербурга задержался, так и ушла бы, ничего не сказав, не попрощавшись? Так ты меня отблагодарить решила за то, что помог тебе в трудную минуту, что поддержал тебя, когда Андрей Петрович от тебя отступился?

— Не отступался он от меня! — воскликнула Татьяна. — Его заставили! А любит он меня! Он и прежде мне замуж предлагал, да невеста его словно почуяла что-то, на крыльях принеслась, разметала нас, рассорила.

— Но ведь венчался он сегодня, — Никита с недоумением посмотрел на нее. — А ты, что, в наложницы подалась?

— Не женился Андрей Петрович! — с вызовом бросила ему Татьяна. — Видать, у невесты его совесть проснулась, отказалась она от свадьбы. Прямо в платье подвенечном, из кареты не выходя, в столицу уехала с маменькой и папенькой.

— Кто же такое сочинил? — вздрогнул Никита.

— Сорока на хвосте принесла, — буркнула Татьяна и потом пояснила:

— Дмитрий Варваре на кухне рассказывал. Говорят, Андрей Петрович не в себе сделался — в комнате заперся, ни с кем разговаривать не желает.

— А с тобой, решила, станет поприветливей? — зло спросил Никита.

— Он меня ждет, — глаза Татьяны засветились торжеством и радостью. — Вот письмо красивое прислал, прощения просит, хочет, чтобы мы вместе жили и ребеночек наш в незаконных не ходил.

— Спасибо тебе на добром слове, — с обидой поклонился ей Никита. — Как нужен был, так обещала, что родным отцом дитя звать будет, а как снова барин поманил — не родной стал и немилый?

— Господи, Никита! — Татьяна встала и с покаянным видом приблизилась к нему, заглянула в глаза. — Прости ты меня, грешную! Виновата я перед тобой, но сделать ничего над собою не в силах. Люблю я его, пуще жизни люблю. Нет мне без него ни покоя, ни счастья. Андрей Петрович для меня единственный и родной, и ребеночек наш — по любви, Богом данный. Это свадьба его супротив чувства была, ведь любит он меня, как и я, почитай, с самого детства.

— Неужели ты думаешь, что княгиня Долгорукая позволит сыну на бывшей крепостной жениться? — Никита с сомнением покачал головой. — Да и князь не больно прыток на такие подвиги, свою-то он Марфу бросил, слышали мы эту историю.

— А мы с Андрюшей уедем, — смело вскинула голову Татьяна. — Сами жить станем, где нас и не знают совсем. Заживем ладно, будем маленького растить.

— Какая же ты наивная, — вздохнул Никита. — Да разве так бывает, чтобы все, как по писанному? Только в сказках, да и среди них со счастливым концом больно мало найдешь.

— Послушай, — взмолилась Татьяна, — вот, скажем, если бы тебе вдруг Анна сейчас написала да за собой позвала, не бросился бы ты к ней, позабыв обо всем?

— Твоя правда, — грустно кивнул Никита. — Но она меня не позовет.

— Ты же сам сказал, что они с бароном расстались, — удивилась Татьяна.

— Может, и расстались, — пожал плечами Никита. — Да если что в их отношениях изменилось, то меня не касается. Потому что Анна ко мне никогда не изменится. Я ей всегдашний друг, по театру приятель, а любит она другого…

— Вот и я Андрея люблю, — просительно прошептала Татьяна. — Я ведь тебя не обманывала, Никитушка. Я за тебя по большому горю собиралась, чтобы ребенку позором глаза не кололи, да с глаз Андреевой невесты подальше уехать, и себе сердце не рвать.

— И то правда… — устало произнес Никита. — Вот и рассуди, что мне теперь, когда Андрей один остался, гордость свою перед ним выпячивать? — Татьяна покачала головой. — Да и нет у меня той гордости! Все бы отдала, чтобы рядом с ним быть.

— А, была ни была! — Никита махнул рукой. — Давай соберем твои вещички, и отвезу я тебя назад. Пусть хотя бы ты будешь счастлива!

Никита решительно собрал с пола оставшиеся вещи, накрепко затянул узел и протянул Татьяне руку. Она с благодарностью приняла его помощь, и они вместе вышли из комнаты. Никита деловито снарядил сани, устроил в кошеве Татьяну с узлом и потеплее. И взнуздал лошадку, чтобы шла побойчей.

Всю дорогу до имения Долгоруких Татьяна дремала в санях, представляя себе картины их будущей жизни с Андреем. Вот войдет она в дом, Андрюша прижмет ее к груди и обнимет нежно, потом поцелует, прикоснется к округлившемуся животу и ласково поздоровается с малышом. А ее назовет женою при всех и защитит от недоброго взгляда Марии Алексеевны.

Татьяна была уверена, что и Лиза, и Соня встретят эту новость с сочувствием, в их доброжелательности она и не сомневалась. Да и князь Петр — неужели он восстанет против родного внука? Татьяна медленно покрутилась с боку на бок в огромной дохе, в которую ее завернул Никита, — в последнее время она стала чувствовать: внутри нее что-то происходит. Жизнь, которая зародилась в ней, начала пробуждаться и все чаще давала знать о себе. И осознание этого делало ее гордой и ответственной за судьбу нового человечка.

Татьяна вздохнула. Ничего, маленький, теперь нам уже не будет страшно, мы все окажемся вместе — я, ты и наш папа, любимый мой Андрей, свет мой в окошке, душа моя!

Уже въехав во двор, Никита заподозрил неладное — огней в доме почти не было, и кругом стояла не правдоподобная тишина. Татьяна, очнувшаяся от своих сладких грез, тоже заволновалась, и дите в унисон сердечным скачкам принялось потихоньку бузить в животе. Никита поддержал ее при сходе из саней, поднял узел с вещами и стал поддерживать на ступеньках, кабы чего доброго не поскользнулась.

Первыми навстречу им попались Аксинья да Дмитрий — тихие и удрученные. Татьяна кинулась к ним, но Аксюша вдруг заслезилась и убежала куда-то, а Дмитрий кивнул Никите хмуро и неодобрительно, словно говоря: не до тебя, мол, парень, не до разговоров нам.

Татьяна его остановила.

— Если мы некстати, так и скажи, не чужие, поди. А чтобы не мешались, отведи меня скорей к Андрею Петровичу, он ждет меня, ты же сам мне письмо его давеча привозил.

— Опоздало то письмо, — с ходу брякнул Дмитрий. — А к барину пока чего ходить — вот обрядят его, в церковку вынесут, тогда и прощайся!

— Ты что мелешь?! — воскликнул Никита, едва успевая поддержать покачнувшуюся Татьяну. — Беременная она, ей волноваться нельзя, забыл?

— И то, чего это я — так сразу, без подходу, — виноватым тоном произнес Дмитрий. — Простите вы меня, да только все сейчас в доме, как помешанные. Горе у нас — Андрея Петровича убили…

— Не-ет… — простонала Татьяна. — Врешь, живой он, он звал меня, он ждет!

— Давай-ка ее отведем туда, — почесал в затылке Дмитрий, обращаясь к Никите. — И не шучу я — барин твой, барон, с Андреем Петровичем повздорили, говорят, да Владимир Иванович в гневе нашего-то и застрелил. Не сразу, правда, умер — мучался еще, доктор Штерн приезжал, да все напрасно. Помер Андрей Петрович, как есть крест, помер!

— А-а-а… — Татьяна, казалось слушавшая его вполуха, завыла тихонько и вцепилась в Никиту.

— Нет, не может быть, не верю я, жив он! Андрюша, сердце мое!..

— Танечка, милая, успокойся, — Никита обнял ее и стал гладить по голове. — Коли так случилось, ничего не попишешь. Может, вернемся домой, а?

— Никуда я с тобой не пойду! — Татьяна зло и с силой оттолкнула его. — Я здесь останусь. Место мое — подле него, и, если Андрей умер, то и я умру. Сяду рядом и умру.

— Совсем баба сдвинулась, — покачал головой Дмитрий, — как бы кричать не начала, скандалу не оберешься. Прошли бы вы куда, да куда? Комната ее теперь под Сычихой. Давай я за Лизаветой Петровной схожу, пусть она решит.

— А ты чего приперлась? — раздался противный и резкий голос Полины. — Ступай вместе с женишком своим обратно, к хозяину-убивцу.

— Совести у тебя, Полина, нет, — рассердился Никита. — Видишь, плохо женщине, а ты свирепствуешь. И потом, с каких это пор твой барин тебе не хозяин?

— Не будешь с Анькой по столицам разъезжать! — усмехнулась Полина. — А то бы знал, что я нашла своих родителей, и отец мой — князь Петр Михайлович Долгорукий! Так что я нынче вольная и в доме этом, как дочь, принята. А барон твой теперь — убийца и посажен в тюрьму за то, что Андрея Петровича загубил.

— Не мог он, — недобро покосился на Полину Никита. — Барин не из таких, он против друга ни в жизнь не пойдет.

— Это он пусть на суде объясняет, — хмыкнула Полина, — а мне он больше не указ. Я сама здесь хозяйка…

— Не рановато ли обрадовалась, девушка? — в коридор вышла Лиза. Полина зыркнула на нее острым глазом и удалилась восвояси. — Здравствуй, Танечка, здравствуй, Никита… Вот такая у нас приключилась беда.

— Как же это? — Татьяна заплакала: по глазам и лицу Лизы она поняла, что надежды больше нет, как нет в живых и Андрея.

— Что случилось, того не вернешь, — прошептала Лиза, подойдя к Татьяне и взяв ее за руку. — Потерю эту не измеришь, и не изменишь ничего. Мне тоже страшно, и пусто на душе. Но мы должны жить и думать, что Андрей теперь в лучшем мире, и покой окружает его.

— Пусть он возьмет меня с собой, — прошептала Татьяна.

— Не смей так говорить! — нахмурилась Лиза. — Ты не одна, ты обязана думать о ребенке. Андрей бы тебе иного не простил. Лучше идем со мной, я отведу тебя в комнату Сони, Никита отнесет твои вещи, а потом я попрошу кого-нибудь покормить тебя.

— Я не хочу есть, — устало произнесла Татьяна, — я хочу увидеть его.

— Лучше попозже, когда мы станем прощаться, — кивнула Лиза. — Но я опасаюсь, что это будет слишком тяжелое зрелище для тебя. А вдруг что случится с ребенком?

— Ты запрещаешь мне увидеться с ним? — вздрогнула Татьяна, но под укоряющим взглядом Лизы сникла и покорно пошла следом за ней.

Никита тяжело вздохнул и поднял узел с ее вещами, Дмитрий сердобольно покачал головой — что-то все же с этим домом неладно. Как будто проклятье лежит на роду Долгоруких, даже и не упомнить, были хотя бы когда спокойные дни?

— Тсс! — Андрей подошел к постели, на которой спала Татьяна, и заговорщически приложил указательный палец к губам.

— Андрюша, родной, это ты?! — не веря своим глазам, воскликнула Татьяна, но Андрей осуждающе покачал головой, призывая ее к молчанию. — Ты живой? Я знала, что ты не убит! Я не верила, что с тобою что-либо могло произойти!

— С каждым бывает, — улыбнулся Андрей, — но ты права, я действительно не умер. Любящее сердце не обманешь!

— Но как же весь этот траур? — растроганно спросила Татьяна, когда Андрей осторожно присел на край кровати и привычно провел ладонью по завиткам ее пышных, пшеничных прядей, разметавшихся по подушке. Рука его была прохладной. — Ты что-то скрываешь? Это какой-то умысел? Что за тайны от меня?

— Нет никакой тайны, — успокоил ее Андрей. — Ты, наверное, слышала — papa не хотел простить Владимиру его прошлые отношения с Лизой, и все заставлял его жениться на ней. Но ведь это несправедливо! Владимир уже давно безнадежно влюблен в Анну, а дна так же сильно любит его. Они должны быть вместе, должны быть счастливы. Все влюбленные должны быть счастливы, ты согласна со мной?

— Конечно! — согласилась Татьяна. — Взять хотя бы нас с тобой — твоя невеста поняла свою ошибку и ушла, чтобы мы могли, наконец, соединиться.

— Вот видишь, — тихо сказал Андрей, — я тоже не мог позволить отцу разрушить счастье друга. Ты не думай ничего плохого — я только притворился мертвым, чтобы отвлечь папеньку от дуэли, которую он затеял, пробуя заставить Владимира поступить так, как он хочет.

— Ты притворился ради счастья Анны и Корфа? — понимающе протянула Татьяна, но потом все же засомневалась. — Стоило ли подвергать себя и своих родных такому риску? Ты видел, как все переживают? А я? Ты не подумал о нас с маленьким? Я думала, что земля из-под ног убежит, сердце оборвется, когда заслышала про твою смерть. Господи, да я ведь чуть с ума не сошла!

— Не говори так, — Андрей укоряюще посмотрел на нее, — смерти нет. Даже, когда мы уходим — мы остаемся с теми, кто нам дорог. Уверяю тебя, все будет хорошо, и я никогда не покину вас. Я буду заботиться о тебе и нашем ребенке.

— Ты пугаешь меня, Андрей, — побледнела Татьяна, — ты словно здесь и не здесь. Ты говоришь, что любишь меня, но отчего-то мне так морозно и маетно… Ты не договариваешь чего-то, боишься сказать мне всю правду. Я это чувствую, я это слышу. Андрей!..

— Да-да, я тоже слышу, — кивнул Андрей, — извини, мне надо торопиться. Мне пора…

Татьяна протянула руки к Андрею, но он, как будто чего-то испугавшись, быстро встал и с таинственным видом скрылся в стене у окна. Татьяна вскрикнула и открыла глаза.

— Ой, кто это?! — стоявшая у ее изголовья Долгорукая перекрестилась и с удивлением уставилась на нее. — Татьяна? А ты что здесь делаешь? Почему разлеглась в постели Сони, точно барыня какая?

— Простите, Мария Алексеевна, — Татьяна стыдливо натянула одеяло до подбородка, — мне Лиза сказала, что я могу пока отдохнуть в комнате Софьи Петровны.

— А чего тебе отдыхать? — Долгорукая недоуменно принялась рассматривать ее. — С каких это пор такие послабления служанкам? Это все Андрей тебя избаловал! Вот вернется из Петербурга, я ему попеняю.

— Значит, вы тоже знаете, что он жив? — обрадовалась Татьяна, поднимаясь на постели.

— А с чего ему живу не быть? — пожала плечами Долгорукая. — Они еще вчера с Наташей в столицу уехали украшения к свадьбе покупать.

— К свадьбе? — растерялась Татьяна. — Так свадьба же расстроилась, Мария Алексеевна…

— Типун тебе на язык! — вскричала Долгорукая. — Ишь, размечталась! Ничего подобного — завтра они поженятся, станут жить-поживать да добра наживать. Потом и внучата пойдут мне на радость.

— Мария Алексеевна! — Татьяне вдруг стало страшно. Вчера Дмитрий говорил, что княгиня умом тронулась, узнав о смерти Андрея, значит, все правда? Андрей погиб? Или ей самой все приснилось — вольная, отъезд с Никитой, письмо Андрея, возвращение и ужасная весть? — Матушка, княгиня, Мария Алексеевна, что же вы делаете со мной?! Давеча только все вокруг меня уверяли, что Андрей Петрович погиб, а потом он сам ко мне пришел и рассказал, что не умер. И вот вы еще теперь — и того хуже! Как же это может так быть, чтобы одновременно человек был и жив, и мертв, писал мне письмо, что расстался со своей невестой, и уезжал вместе с нею в столицу за подарками к свадьбе?

— Ты что путаешь меня? — рассердилась Долгорукая и принялась водить глазами по потолку. — Нет сейчас у Андрюши другой заботы, кроме как о свадьбе с княжной Репниной. А я уж на них и не нарадуюсь — они так подходят друг другу, просто, как голубок с голубкой.

Татьяна тихо всхлипнула и только приготовилась зареветь, как дверь в комнату открылась, и на пороге появился Никита.

— Вот, зашел проведать и попрощаться, — кивнул он Татьяне, а потом вежливо с поклоном — княгине. — Наше вам, Мария Алексеевна…

Долгорукая холодно посмотрела на него, перевела взгляд на Татьяну, и вдруг на лице ее отразилась какая-то тревожная мысль. Долгорукая стала в секунду бела, как полотно, и со стоном опустилась на постель рядом с Татьяной.

— Где это я? — прошептала она, будто сама с собою разговаривала.

— Вы в своем доме, Мария Алексеевна, — жалеющим тоном сказала Татьяна, вставая и подходя к ней.

— Видать, прав, Дмитрий — совсем плоха, барыня, — покачал головой Никита. — Может, сказать, чтобы врача ей позвали?

— Врач? — вдруг зашлась страшным смехом княгиня. — Да что он может? Мертвого и я от живого отличу. А вот лучше пусть признается, где Андрея прячет. Показали мне вчера куклу восковую — руки ледяные, глаза пустые. Нет, мой Андрюшенька — мальчик добрый и веселый. Он всегда к маменьке подбежит, головку приклонит, обнимет ручками — ангелочек просто.

— Андрей Петрович и есть ангел, — принялась утешать ее Татьяна. — Точно знаю — на Небе он! Зла Андрюша никому в своей жизни не сделал.

— Это так, — поддержал ее Никита, — во всем белом перед Господом представился.

— Представился? Почему представился? — опять заволновалась Долгорукая. — Что такое вы все время говорите да сказать не можете?

— Мария Алексеевна, — ласково прошептала Татьяна, — нет больше нашего Андрюшеньки… Ушел он от нас.

— Умер он, — просто сказал Никита и осекся — Татьяна метнула на него такой сердитый взгляд, что ему стало неловко за свое случайное бессердечие.

— Умер? — Долгорукая болезненно поморщилась. — Не мог мой сыночек умереть, не может того быть, никак не может…

— Так и есть, Мария Алексеевна, — кивнула Татьяна, — уж поверьте мне — не ушел Андрей Петрович. Здесь он, во мне.

— Ты о чем это, глупая? — нахмурилась Долгорукая.

— Здесь, под сердцем, — для вящей убедительности показала Татьяна. — Это он, это его ребеночек у меня.

— Дитя? От Андрея? — Долгорукая с интересом посмотрела на нее, и взгляд ее отчасти прояснился. — Тогда береги его, никому не говори! А то, как прослышат, накинутся на тебя и отнимут Андрюшу. Как у меня отняли.

— Боже, да что это с нею? — Татьяна расстроилась и умоляюще посмотрела на Никиту — тот понимающе покачал головой и, подойдя к Долгорукой, взял ее под руки и поднял с постели.

— Пойдемте, Мария Алексеевна, я вас к семье отведу, вместе всегда легче горе переживать.

— Да нет у меня никакого горя, — улыбнулась она. — Вот только тайна есть. И у тебя, Татьяна, тоже тайна есть. Ты береги ее, никому правды не открывай, а не то разверзнется земля под ногами, расступится пучина морская, и откроется картина ада ужасная.

— Как скажете, — по-доброму промолвил Никита и, точно маленькую, повел княгиню из комнаты.

Едва они ушли, Татьяна откинулась на подушки и тихонько заплакала. Больше всего на свете ей хотелось сейчас зарыдать по-дикому, упасть на пол, биться головой, растрепав по-вдовьему волосы. Сколько раз она видела в деревне, как истошно вопили бабы по сгинувшим на поле боя рекрутам, и лишь просила Господа, чтобы уберег ее от такой судьбы. Но разве уйдешь от нее, от судьбы-то?

А она ведь глупость заподозрила — вообразила, что Сычиха про кровосмешение говорит, когда в бреду на нее да на Андрея смотрела. Знала, колдунья, его конец, потому и предупреждала. Но они не поняли, не догадались. Впрочем, может ли когда человек в гордыне своей поверить в неизбежное?

Татьяна вздохнула — нельзя ей волноваться, ей о маленьком беспокоиться надо, чтобы рос счастливым и здоровым. Татьяна вдруг испытала такой прилив нежности к еще не рожденному ребенку, что захотелось сказать и сделать для него что-то приятное. Она стала гладить себя по животу и напевать что-то протяжное и убаюкивающее. Голос у нее был низкий, бархатный, и песня выходила величавая, теплая. Мелодия текла, как река в погожий день, — плавно и свободно, как будто сама по себе несла свои воды в необозримую даль. Даль светлую и прекрасную, в которой нет ни боли, ни горя, где цветут волшебные сады, и птицы щебечут подголоском ее песни. Там дышится легко и шагается без усилий, точно летишь по воздуху, не задевая земли, не касаясь предметов и деревьев. Там люди такие же добрые — их сердца горячи, а мысли — прозрачны. И время не имеет там никакого значения, потому что — нет всему этому благолепию конца. Смерти нет… смерти нет… смерти нет…

* * *

В вечер, предшествующий похоронам Андрея, семья впервые за эти дни собралась в гостиной. Все двигались как-то тихо и сосредоточенно — входили по одному и садились на привычные места: Долгорукая — на свой любимый диванчик, Лиза и Соня — на полукруглый диван у окна, Татьяна — на стул при входе. Князь Петр появился на пороге гостиной под руку с Полиной и, отечески похлопав ее по запястью руки, вежливо пропустил вперед. Полина быстро огляделась и, увидев свободное место, немедленно подалась к нему.

— Нет! — вскричала, смертельно побледнев, Долгорукая, и ее бледность в неярком освещении настенных канделябров казалась попросту мистической.

Полина вздрогнула — на нее со всех сторон смотрели озлобленные женщины. Полина надулась и тотчас бросилась за помощью к папеньке.

— Да чем же я провинилась, отец? — она припала к груди князя Петра и как будто заплакала.

— Ничего, ничего, милая, — Долгорукий успокаивающе притянул ее голову к себе и поцеловал в лоб. — Ты, верно, не знала — это место Андрея. Он всегда сидел в кресле после ужина, когда мы все встречались в гостиной выпить чаю.

— Господи Боже! — прошептала Полина и истово перекрестилась. — Да разве я на покойничье место уселась бы? Сказали бы прежде, я бы и не пошла.

— Это еще почему — покойничье? — обиделась Долгорукая. — Андрюша скоро придет, и мы сможем приступить к чаепитию.

— Маша, — князь Петр укоризненно покачал головой, — держи себя в руках, не одной тебе плохо.

— О чем ты, Петя? — Долгорукая с невинным видом обернулась к нему.

Ее шея двигалась, как у совы, словно была на механических бесшумных шарнирах.

— Маменька, — Соня встала и подошла к ней, — не терзайте себя, этим горю не поможешь. Андрей мертв, и мы должны принять это.

— Андрей жив, — убежденно сказала Долгорукая, непонимающим взглядом обвела всех находившихся в гостиной, и, остановившись на Татьяне, понимающе подмигнула ей. — Мы-то с тобою, милочка, знаем, что он жив. Не правда ли?

— Что это значит? — князь Петр с суровым выражением на лице посмотрел на Татьяну.

— Мария Алексеевна знает, что я ношу под сердцем ребенка Андрея Петровича, — смущаясь, объяснила Татьяна. — Вот и говорит так… А я не спорю — мне самой кажется, что Андрей Петрович не умер, раз во мне растет его дитя. Мне даже кажется, я видела его — вошел в дверь и… Ах!

— Что с тобой, Таня? — удивился князь Петр и, проследив за ее рукой, побелел. — Андрюша, ты?

Ужас охватил всех — в дверях, раскрыв их, но, не приближаясь, стоял Андрей. Он был, каким его запомнили в последний раз — во фраке и рубашке с манжетами, с гладко причесанными волосами и быстрым взглядом из-под тонкой золотой оправы.

Андрей стоял молча и пристально смотрел каждому в глаза, медленно поворачивая голову от одного родного лица к другому.

— Свят, свят! — зашептала суеверная Полина.

— Ты чего это, приблудная? — насмешливо спросила Долгорукая и встала, направляясь к Андрею. — Я же говорила вам — он жив! Не мог он умереть. Я этого не хотела. Он не должен был попасться в эту мышеловку. Я ее для муженька своего развратного готовила — стал бы с безумным бароном стреляться, вот тебе и награда за все хорошее. А еще лучше, если бы тот пистолет к Корфу попал, — радость моя не знала бы меры.

— Маша… — с ужасом воззрившись на жену, прошептал князь Петр.

— Маменька, — всхлипнула Соня, — что вы такое говорите? Как же вы могли?

— А чего здесь такого сложного? — спокойно пожала плечами Долгорукая, подходя к Андрею и обнимая его. — Милый ты мой, как я счастлива, что ты вернулся! Ты на меня не гневайся, Бога ради, я боек подпилила, чтобы он как будто случайно сработал. И зачем ты только ту коробку в руки брал? Но ничего, теперь все позади, мы опять вместе. Все вместе…

— Тане плохо! — вдруг вскричала Лиза, обращаясь к Андрею. — Довольно уже, хватит, слышишь, хватит!

— Простите меня, — заговорил Андрей голосом Репнина и снял с головы черный парик.

Долгорукая безумным взглядом следила за тем, как Михаил снимает очки и отклеивает бачки. Сомнений не осталось — в костюме Андрея перед ними стоял князь Репнин.

— Это жестоко, князь! — вскричала Соня и зарыдала.

— Не приставай к Мише, — бросила ей Лиза, поднося флакон с нашатырем к лицу Татьяны. — Это с моего согласия он решился на маскарад.

— Ты безумна, как и твоя матушка, — глухим голосом заговорил князь Петр, схватившийся за руку Полины, чтобы не упасть от пережитого потрясения.

— Не лучше ее, но и тебя не хуже, — огрызнулась Лиза, помогая Татьяне прийти в себя. — Танечка, милая, ты нас извини, но другого способа узнать правду не нашлось.

— Правду?! — зарычал князь Петр. — Какую правду?!

— Умоляю, простите нас, Петр Михайлович, и вы, дамы, — Репнин повинно склонил голову перед собравшимися. — Но я не мог поверить в то, что барон Корф решился убить друга. И тогда я внимательнейшим образом осмотрел пистолеты. Тот, что стрелял, оказался поврежденным. Он был заряжен и сработал бы в любом случае, выстрелив в первого, кто прикоснулся бы к нему. По страшной, невероятной случайности, этим первым оказался Андрей.

— Когда мы догадались, что пистолет поврежден, — продолжила его рассказ Лиза, — мы захотели узнать правду: кто убийца. И тогда возник этот план. Мы были уверены: убийца не сумеет не выдать себя, увидев воскреснувшего Андрея. Только я и представить себе не могла, что это — маменька…

— Вообще-то, честно говоря, лично я подозревал Полину, — признался Репнин. — За ней подобное водилось, однажды она из ревности чуть не сожгла Анну, заперев ее на конюшне.

— Вот еще! — вскинулась Полина. — Нашли изверга!

— Да как вы смели подозревать мою девочку? — рассердился князь Петр. — Пожалуй, мне стоит поторопиться с тем, чтобы раз и навсегда избавить тебя от прошлого, дав твое настоящее имя и новую жизнь, которой у тебя до сих пор не было.

— Благодарю вас, папенька, — расцвела Полина, еще крепче прижимаясь к князю.

— Я готов извиниться перед Полиной, — смиренно склонил голову Репнин. — Я думал о ней хуже, чем она есть. Будем считать, что я ошибался.

— Оставь реверансы, Миша! — презрительно сказала Лиза. — Мне нет дела до этой самозванки. Отец, вы действительно настолько увлечены этой деревенщиной, что даже не понимаете, что произошло в вашем доме? Вы не поняли, что ваша жена, мать ваших детей, хотела убить вас, а убила собственного сына, моего брата?!

— Лиза, прошу тебя, пусть эта страшная правда останется между нами, — тихо сказал князь Петр, глядя на неподвижно сидевшую на диванчике Долгорукую. После того, как Репнин открылся, она, точно слепая, добрела до своего любимого места в гостиной и замерла там, подобно египетскому сфинксу — величественная и холодная.

Соня и Татьяна переглянулись между собой и согласно кивнули князю Петру.

Лиза растерянно взглянула на Репнина.

— Однако, Петр Михайлович, — твердо сказал он, — вы, кажется, забыли, что по вашему обвинению в тюрьме сидит невиновный человек. Призывая нас всех скрыть правду, вы обрекаете Владимира на каторгу, а, быть может, и на смерть.

— Мне сейчас не до Корфа, — с раздражением ответил князь Петр и попытался подойти к жене, чтобы увести ее из гостиной, но Репнин преградил ему дорогу.

— Я не позволю вам наказывать Корфа за то, чего он не совершал, — тихо, но с угрозой произнес Репнин.

— А я не питаю никакого сочувствия к барону, чтобы прощать ему все его предыдущие прегрешения! — воскликнул князь Петр.

— Так вы решили воспользоваться случаем, чтобы избежать дуэли? — понимающе усмехнулся Репнин. — Вы прекрасно знаете, что Владимир стреляет лучше вас, и хотите избавиться от более сильного соперника?

— Вы обвиняете меня в трусости? — вскипел князь Петр.

— Я обвиняю вас в подлоге и заведомо ложном обвинении! — торжественно сказал Репнин.

— Вы ничего не докажете, — недобро улыбнулся князь Петр.

— Докажу, еще как докажу, — в тон ему ответил Репнин. — Я забрал из вашего кабинета коробку с пистолетами. Это, во-первых, а во-вторых, — у меня есть свидетель — Елизавета Петровна.

— Лиза?! — Долгорукий с возмущением обернулся к дочери. — Ты пойдешь против отца своего?

— Ты не оставил мне иного выхода, папа, — кивнула Лиза. — Ты пытаешься насильно выдать меня замуж за Корфа, которого я не люблю. Ты глух к моим мольбам, почему я должна слышать твои просьбы?

— Но как же честь семьи? — побледнел князь Петр.

— Вы могли бы избежать всех расспросов и разбирательств, — предложил рассудительный Репнин, — если немедленно отправились бы со мною к судье.

— И что мы скажем ему? — недоверчиво покосился на него князь Петр.

— Что еще раз проверили пистолеты и обнаружили, что боек одного из них оказался неисправен, и поэтому смерть Андрея — несчастный случай. И у вас нет претензий к барону Корфу. А что касается княгини, то я настоятельно рекомендую вам как можно скорее увезти ее отсюда и показать хорошему врачу. Впрочем, судьба княгини — в ваших руках. Делайте с ней, что хотите. — Я жду от вас только одного — мы едем с вами к судье или нет?

— Шантаж? — надменно спросил князь Петр и еще раз обвел взглядом гостиную. Дочери смотрели на него настороженно, и лишь Полина — преданно, с беспрекословной готовностью подчиняться. — Похоже, в этом доме лишь одна Настя поддерживает меня. Хорошо, я подчиняюсь чуждой мне силе. Так и быть, едем к судье…

* * *

Оставшись в гостиной одна — Долгорукую под присмотром Сони и Лизы заперли в ее комнате, а князь Петр в сопровождении Репнина уехал высвобождать Корфа — Полина с торжеством огляделась по сторонам. Решимость настроения старшего Долгорукого была для нее очевидна: папенька хотел сделать ее наследницей всего этого, и скоро дом и все в нем — мебель, картины — станут ее собственностью. Она будет владеть имением безраздельно!

Полине даже и в голову не пришло, что Долгорукий поступает несправедливо, — ведь она так пострадала во младенчестве, по воле злого рока оказавшись рабыней, лишенной всех радостей жизни, не похить ее вороги из колыбели. Сказка, грезившаяся в девичьих снах, стала явью, и Полина ощущала себя героиней одного из тех женских романчиков, один из которых успела просмотреть давеча, потихоньку вытащив книжку у Сони.

Книжка, хотя чтение и давалось ей с трудом, произвела на Полину неизгладимое впечатление, и она то и дело представляла себя прекрасной юной графиней, отнятой от груди матери кровожадными пиратами и проданной на невольничьем рынке Константинополя. «Потерянная и обретенная» — это была она, Полина, — нет, Анастасия Долгорукая, княжна и богатая наследница.

Полина уже представляла себе, как будет принята в высшем свете, как появится на балу, где кавалеры — один другого краше и знатнее — бросятся наперебой приглашать ее на танец. Она не станет отказывать никому, но и обещать ничего не станет. Приглядится, присмотрится, кто покажется идеалом: чтобы и собой хорош, и молод, и в чине, и при деньгах. Теперь у нее есть повод быть разборчивой — она и сама нынче имеет все… ну, будет иметь! Осталась всего малость — Полина нутром чувствовала, что князь Петр не шутит. Сказал, что все завещает ей — так и сделает.

Все, хватит, прошли те времена, когда она, чтобы от тяжелой работы оторваться, к хозяину ластилась, а ради того, чтобы актрисой на Императорской сцене представиться, тому противному плешивому старику глазки строила. А еще и с Забалуевым пришлось поближе сойтись — впрочем, этот ей пока еще нужен, как никак предводитель уездного дворянства. Пусть свое дело сначала сделает, документ закрепит о ее происхождении, а потом — ищи себе новую утеху, волосатый коротышка!

А вот бы сейчас перед Модестовичем похвастаться, подумалось Полине. Все говорил, что в Курляндию возьмет, баронессой сделает, ан нет — она теперь сама княжеского роду и на Модестовича даже не взглянет. Ему, конечно, это в обиду, но, однако, полезно. Враль Вральич золотые горы обещал, сантименты разводил. Попользовался и сбежал, где он теперь-то, рыжий черт?

Полина ахнула и застыла на месте, как вкопанная, — словно отвечая на ее немой вопрос, в дверях показался Карл Модестович. Появился бочком, протискиваясь между створками, и опасливо косился по сторонам. Потом, убедившись, что кроме Полины в гостиной никого, крадучись подбежал к ней.

— Где князь, Полька? — быстро спросил он. — И чего ты здесь, как барышня разнаряженная? Продал тебя, что ли, барин за грехи твои?

— А ты мне, Карл Модестович, не тыкай! — высокомерно сказала Полина. — И нечего меня за задницу щупать, а то, неровен час, вернется Петр Михайлович, застанет тебя и так за рукоблудие отметелит, что долго не забудешь.

— Ой, ой, ой! — с притворным испугом взглянул на нее Модестович. — А с какой это надобности князь Петр за крепостную девку заступаться будет? Или ты уже и его на грудь приняла?

— Петр Михайлович — не любовник мне, а отец, — с вызовом объявила Полина.

— Отец? — Модестович хотел рассмеяться, но поперхнулся. — Ты чего мелешь, дура?!

— И не дура вовсе, — с достоинством пожала плечами Полина. — Я — недавно найденная пропавшая в детстве дочь князя, и имя мне настоящее — Анастасия. Так что ты и руки не распускай, и язык попридержи, а не то велю слугам — тебя живо захомутают и на конюшню отведут.

— Больно строга ты, матушка, — ехидно произнес Модестович, но все же задумался. И впрямь, ведет себя Полька в доме слишком свободно, и одета не по рангу, не то, что она у Корфов в служанках ходила. — И когда же такое чудо открылось? Почему не знаю? Не та ли ты дочь, которую Марфа, бывшая князя наложница, недавно разыскивала? Значит, князь Петр — тебе отец, а она — тебе мать?

— Мне мать убийца не нужна, — нахмурилась Полина. — Князь Петр меня удочерит и в семью впишет.

— Может, он тебе еще и наследство даст? — недоверчиво улыбнулся Модестович.

— Да, — подтвердила Полина. — Папенька мне все по завещанию передаст. Так что знай свое место, Карлуша! Я скоро стану здесь хозяйкой, буду всем владеть и заправлять.

— Шутить изволите? — растерялся Модестович.

— А вот и нет! — хмыкнула Полина. — Завтра, как сыночка их похоронят, князь собрался объявить всем о своем решении. И буду я здесь полновластной царицей, и поеду с ним потом в Петербург жениха себе выбирать.

— Царицей, говоришь? — сладко заулыбался Модестович и с объятиями развернулся к ней. — А царице без любовника никак нельзя…

— Ладно, ладно, Модестович, — Полина слишком явно отбиваться не стала, но от поцелуя увернулась. — Ты свои нежности побереги пока, чтобы при людях не выставлять.

— Да где здесь люди? — не унимался Модестович, пытаясь накрепко поцеловать ее в губы.

— А вдруг войдет кто? — Полина поднапряглась и отпихнула его. — Мне сейчас честь свою девичью позорить перед папенькой не резон. Он на меня молится, вот пусть так и будет.

— И что же мне для тебя совершить, чтобы ты к старому другу поласковей сделалась? — зашептал Модестович.

— Есть, есть у меня для тебя задание, — вдруг просияла Полина. — Выполнишь — заплачу, останешься доволен.

— Хорошо, однако, что мать твоя — не княгиня Долгорукая, — покачал головой Модестович. — Та тоже много чего обещала, да выполнила — на грош.

— Э, вспомнил кого! — рассмеялась Полина. — Княгиня вообще головой повредилась окончательно, какой с нее спрос? А я за верность не обижу, только сделай все складно.

— И что за работа? — кивнул Модестович. — Ты сама ненароком не задумала кого порешить?

— Порешить — не порешить, а с дороги убрать кое-кого все же надобно, — Полина вдруг стала совершенно серьезной и понизила голос. — Требуется от одной безумной особы тихо и быстро избавиться. Навсегда!

— Ты что про Марью Алексеевну плохое задумала? — испугался Модестович.

— Вот еще! — махнула рукой Полина. — Она и так плоха, без меня кончится. Тут у нас еще одна невменяемая по постелям вылеживается. Надо бы ее куда подальше пристроить. А потому хочу, чтобы ты мне подсобил…

Полина замолчала и прислушалась — не идет ли кто. Модестович тоже головой завертел — нет ли свидетелей нежелательных, или другой опасности какой. Потом Полина поманила его к себе пальчиком — мол, придвинься поближе, я тебе на ушко важное расскажу. Модестович угодливо поспешил к ней прижаться, и Полина зашептала ему в самое ухо:

— Завтра, когда все на похороны пойдут, приезжай сюда да сделай вот что…

* * *

— Владимир Иванович, милый вы наш! — Варвара со слезами бросилась к Корфу, едва он вошел в прихожую. — А я уж и не чаяла свидеться! Думала — все, загиб наш соколик без вины и без времени!

— Что ты, Варя, — растрогался Корф, застывая в ее объятиях. Давно уже он не чувствовал материнского тепла и подобной душевности. — Все в порядке, я жив, свободен, оправдан по всем статьям.

— Слава тебе, Господи! — Варвара, наконец, отпустила его и перекрестилась. — У нас никто не верил, что вы виноваты, барин. Промеж слугами решали — досудились до того, что без барыни Долгорукой тут не обошлось, никак она, коварная, западню устроила.

— Ты о людях плохое в голове не держи, — остановил ее Корф, памятуя о своем обещании, данном князю Петру и Мише — не разглашать истинную причину смерти Андрея. — Мария Алексеевна серьезно больна, а о больных дурного слова не говорят. Пожалей ее и прости по-христиански.

— Да мне до нее и дела нет, — кивнула Варвара, хотя и поняла чутьем: недоговаривает барин, видать, правда или слишком ужасна, или присягой запечатана. — Для нас всех главное — вы вернулись, целый и невредимый, да еще и подчистую. Что теперь делать станете? Может — в баньку и поесть вкусненького? Через пар — все дурное сойдет, а как поедите, — жизнь светлее покажется.

— Хорошо, Варя, — улыбнулся Корф — ему было приятно, что кухарка вдруг обратилась нянькою, и, как в детстве, принялась баловать его. — Бери надо мной руководство, сделаю, как велишь. Может, и правда, все плохое уйдет, а хорошее объявится?..

Когда посвежевший и словно обновленный, в чистой белой рубашке навыпуск Корф появился в столовой, Варвара уже накрыла ему обед — под водочку, чтобы кровь ожила. Кухарка заботливо сама подливала ему супчику куриного да подкладывала кусочек мясной понежней. Служанок спать прогнала, а Никите велела, чтобы в оба смотрел, дабы никто к барину беспокоить не сунулся.

Отобедав, Корф разом почувствовал такую усталость, что Варваре пришлось прислонить его к себе и помочь добраться до спальной. Варвара уложила Владимира, взбив для него подушки повыше и подоткнув одеяло, точно маленькому. А потом села на край постели рядом с ним и запела тихонько что-то протяжное и доброе, как будто убаюкивала, и Владимир быстро и незаметно погрузился в спокойный, ровный сон. Он дышал глубоко и время от времени улыбался. Знать, что-то хорошее увидел, поняла Варвара. Она наклонилась, поцеловала его в лоб и на цыпочках вышла из спальной, осторожно притворив за собой дверь.

Утром Владимир проснулся непривычно бодрым, как будто заново родился. Пережитый сон словно вернул его в детство — Владимир увидел себя маленьким, он играл с мамой в саду на лужайке. Мама качала его на качелях, а он уносился в небесную даль и смеялся, радостно и счастливо, как умеют смеяться лишь дети… Корф вздохнул — время, проведенное в тюрьме, побудило его к размышлениям о своей жизни. И Владимир вдруг открыл для себя, что не правильно жил — не прощал обид, был высокомерен и циничен, не ценил тех, кто любил его, и боялся любить сам. Он гордился своим одиночеством, но, лишь действительно оставшись один, осознал, как тяжела эта ноша. Корф впервые подумал о том, что, если бы судьба дала ему возможность все начать сначала, он непременно воспользовался данным ему шансом.

— А вы что здесь делаете? — негодующим тоном вскричал Корф, входя после завтрака в библиотеку.

На диванчике рядом с винным столиком, развалясь, с наглой физиономией, сидел Забалуев и, причмокивая от слишком демонстративно показываемого удовольствия, попивал любимый баронов коньяк.

— С возвращением, Владимир Иванович, — вполне миролюбиво произнес Забалуев. — Я, разумеется, не верил в вашу вину, но все же было приятно убедиться, что не ошибся в вас.

— Не могу сказать, чтобы меня особо беспокоило ваше мнение, — Корф сдержал себя от желания немедленно вышвырнуть из дома этого подонка. — Но все равно благодарю. Так что вы хотели?

— Немного, совсем немного, барон, — недобро улыбнулся Забалуев. — Я хочу, чтобы вы возместили мне убытки, что нанесли моему положению и благосостоянию ваши собственные поступки и действия ваших друзей.

— Вы тоже требуете сатисфакции? — рассмеялся Корф. — Это князь Петр посоветовал вам? Что ж, извольте, я готов хоть сейчас стреляться с вами.

— Нет уж, — покачал головой Забалуев, — чтобы вы сразу меня убили? Нет-нет! Я хочу компенсации, настоящей, весомой, которая позволила бы мне безбедно вести тот образ жизни, к которому я привык за последние годы.

— Деньги? — удивился Корф. — С какой стати и за что я должен вам платить, сударь?

— А вам и невдомек? — Забалуев даже в ладоши похлопал — так ему стало весело. — Посудите сами, вы стрелялись с наследником, и поэтому в Двугорское вслед за вами отправился князь Репнин, который сделал мою жизнь невыносимой. Из-за вас разрушились мои отношения с цыганами, из-за вас с вашим дружком князем я на грани развода с Елизаветой Петровной, вы обвиняли меня в убийстве вашего батюшки и подставили в деле Калиновской.

— Лучшая защита — нападение? — криво усмехнулся Корф. — Понимая, что все ваши грязные замыслы рухнули, вы собираетесь обвинить в этом меня и князя Репнина? Ловко, удобно… Только я не стану раскаиваться в том, что — пусть даже невольно — содействовал разоблачению такого негодяя, как вы.

— Значит, если я вас правильно понял, платить по счетам вы отказываетесь? — Забалуев встал с диванчика и вызывающе посмотрел на Корфа.

— С подлецами не торгуюсь! — воскликнул барон. — А станете перечить — позову слуг и попрошу их оказать вам те почести, которых вы заслуживаете.

— Хорошо, — с тихой угрозой произнес Забалуев, — тогда даже не мечтайте снова увидеться с Анной…

— Что ты сказал?! — Корф бросился к Забалуеву и схватил его за грудки, чуть приподнимая над полом. — Повтори, что ты сказал? Что ты сделал с ней, бандит?!

— Желаете узнать, где Анна, — прохрипел Забалуев, размахивая руками и дергая ногами, точно повешенный, — отпустите, иначе никто не будет в силах ей помочь.

— Негодяй! — вскричал Владимир, вынужденный оставить его. Забалуев едва не упал, у него закружилась голова, не хватало воздуха. — Где Анна, говори! Что с ней?

— И чего это вы так разволновались? — Забалуев откашлялся и изобразил на лице лучшую из своих умилительных улыбок. — С госпожой Платоновой все в порядке, вот только свободу она получит лишь после того, как вы заплатите мне за все, что я потерял. А хочу я немного — перепишите на мое имя ваш петербургский особняк.

— Наглец! — зарычал Корф.

— Поберегите силы и эмоции, — как ни в чем не бывало, продолжал Забалуев. — И дважды я повторять свои условия не стану. Хотите убить меня — сделайте это немедленно, я все равно унесу тайну местонахождения Анны в могилу. И тогда вы можете искать ее хоть до скончания века. Надумаете договориться — завтра я сам навещу вас в вашем доме в Петербурге. И не пытайтесь меня обмануть — только я знаю, где сейчас Анна, и от вас зависит ее жизнь. Не будьте жадным, барон, поделитесь с обездоленным и несчастным человеком. Я никому не желаю зла. Я просто хочу вернуть то, что у меня отняли. Я ухожу, но не прощаюсь, — до встречи в столице. Время и место нашей встречи назначено — буду рад видеть вас там…

 

Глава 4

Потерянная и обретенная

— Вы чем-то расстроены, Натали? — участливо спросил Александр.

Вот уже несколько дней, как княжна Репнина вернулась к своим обязанностям при дворе. Александр несказанно обрадовался, увидев ее в свите государыни, и с большим трудом сдержал радость при встрече с нею. Наташа была связана с самыми светлыми воспоминаниями в его жизни, и Александр боялся нарушить равновесие, установившееся между ними в их последнюю по времени встречу, и бросить даже самую малую тень на прекрасные моменты их прошлого.

Поначалу Наташа сторонилась его — была сдержанна и корректна, но потом все же оттаяла и однажды согласилась сыграть с ним партию в шахматы. Александр с непривычной для него самого нежностью взрослого, умудренного годами и жизнью мужчины, наблюдал за тем, как она перебирает завитки волос и чуть близоруко морщит носик, по привычке, распространенной между светских барышень, редко признававшихся в недостаточности своего зрения.

Все было мило, а сама Наташа — просто очаровательна, и Александр вынужден был признаться себе, что испытал огромное облегчение, узнав о ее разрыве с князем Андреем Долгоруким. И впервые позволил себе назвать чувство, что разъедало его, когда речь заходила о княжне Репниной, — Александра душила ревность. И хотя он по-прежнему не желал себе другой супруги, кроме принцессы Марии, Натали была нужна ему, как воздух, как обязательная составляющая. Александр плохо представлял в такой роли Ольгу, которая стремилась доминировать и обладать им полностью и безгранично. Но Наташа стала другом, оказавшимся важнее и ближе всех — даже самых близких, потому что каким-то необъяснимым образом была неразрывной частью его «я», необходимостью, данной от рождения.

Александр чувствовал — Натали и сама вздохнула свободно, когда вырвалась из Двугорского. Он понимал — она бежала… от чего, от кого? Не только от Андрея, в отношении к которому никак не могла разобраться, — скорее всего, от самой себя, неуверенной в неизбежности этого брака. А еще — от замужества, грозившего стать обязательством — перед семьей, своей собственной и своего жениха, перед ним самим.

Александр догадывался, что Репнина — вольная птица — оказалась не готова к самопожертвованию, и никоим образом не осуждал ее эгоизм, потому что именно эта ее независимость и стремление к переменам, эта восхитительная воздушность и легкомысленность характера делали Наташу особенно привлекательной и желанной. Ибо ничто так не держит мужчину подле женщины, как угроза ее потерять.

И вот она опять предстала перед ним — в слезах и удрученная. И Александр немедленно принялся перебирать в памяти слова или поступки, которые могли быть сказаны или сделаны им и по неосторожности подвергли княжну осуждению со стороны императрицы.

— Признайтесь, что не я причина ваших слез? — с надеждой в голосе спросил Александр, подходя к Наташе, одиноко сидевшей на мраморной скамье в дальнем углу коридора, ведущего в покои государыни.

Наташа не ответила и лишь протянула ему письмо, которое читала до его прихода. Александр, тронутый таким доверием, осторожно взял листок из ее рук и принялся читать. После первых же строк он в изумлении сдержанно ахнул и соболезнующе взглянул на Наташу.

— Простите, Натали, я не знал, — тихо сказал Александр, пробежав глазами послание Репнина. — Это так неожиданно! И нелепо! Какая бессмысленная смерть!

— Это я убила его, — прошептала Наташа. — Я разбила его сердце, я разрушила его жизнь… Ради меня Андрей отказался от своей любви к той женщине и заставил ее выйти за другого, ради меня Андрей отдал чужому человеку право называться отцом его ребенка, а я… я не приняла его жертвы, пренебрегла ею, и он не смог вынести этого удара.

— Неужели вы всерьез полагаете, что князь Андрей застрелился? — растерялся Александр. — Ничто в письме не подтверждает вашего предположения.

— Вы думаете, Михаил открыл бы мне правду? — Наташа грустно покачала головой. — Думаю, он решил пощадить меня, он брат — он меня защищает. Но я знаю, что была жестока с Андреем, и поэтому виновна в его гибели.

— Но Натали, — убежденно произнес Александр, — разве было бы меньшей жестокостью принять его жертвоприношение и самой сделаться жертвой его благородства? И потом, кто может сказать, какой мукой обернулась бы для вас эта так называемая семейная жизнь, если бы князь Андрей продолжал разрываться между вами и той, другой, и ее ребенком, а вы терпеливо сносили бы все и с каждым годом становились все более одинокой и несчастной?

— Увы, — кивнула Наташа, — именно это предположение и остановило меня, а еще пример матушки Андрея, княгини Марии Алексеевны. Бедная женщина сошла с ума, оказавшись в столь же нелепом и безвыходном положении, и сотворила столько страшных вещей, что ей уже никогда нельзя будет рассчитывать на место в Раю. Ее судьба ужасна, и, узнав подробности ее истории от ее дочерей, я была искренне потрясена и напугана — я не хотела повторения такой судьбы.

— Вы поступили правильно, Натали, — мягко сказал Александр, взяв ее за руку. — И, поверьте, нет вашей вины в случившемся с князем Андреем. Я чувствую это сердцем и умоляю вас не корить себя за то, к чему вы не были причастны.

— Вы утешаете меня или действительно так думаете? — попыталась улыбнуться Наташа.

— И то, и другое, — чистосердечно признался Александр. — Мне искренне жаль князя Андрея, но у каждого человека своя дорога. Его уже закончилась, и мы ничего не можем в этом изменить. Отдадим дань его памяти и отправимся продолжать свой путь, нам предначертанный.

— Возможно, вы и правы, ваше высочество, — кивнула Наташа и утерла слезы платочком.

— Кстати, — Александр обрадовался, что она приходит в себя, — почему вы не приглашаете меня на музыкальные уроки, которые дает моим сестрам наша милая Анна? Или она боится, что мы станем слишком строго судить ее юных учениц?

— Анна? — удивилась Наташа. — Я слышала, что к принцессам будет приставлена по вашей рекомендации новая учительница музыки, но не знала, кто она. И потом ее до сих пор никто не видел во дворце.

— Как это не видел? — нахмурился Александр. — Она уехала несколько дней назад в имение барона и уже давно должна была вернуться и приступить к занятиям.

— Мало ли что могло задержать влюбленных, — пожала плечами Наташа, и ее голос звучал вполне доброжелательно и с легким оттенком зависти.

— Разве что они помирились, — задумчиво сказал Александр. — Барон недавно тоже был здесь и просился на Кавказ, ввиду своей размолвки с Анной. И я знаю, что император согласился вернуть ему звание и командировал в часть, ведущую там боевые действия. Но я умолил его отменить свое решение и как раз собирался сообщить ему новость через Анну в надежде, что это станет поводом для их сближения.

— Вам кажется — что-то случилось? — Наташа испытующе посмотрела на него.

— Кажется, мне следует самому сообщить о милости Его Величества и навестить барона, — покачал головой Александр.

— Вы собираетесь ехать в Двугорское? — вздрогнула Наташа.

— Судя по всему, если барон намерен прибыть в часть, то он уже должен вернуться в Петербург, а значит — его можно застать в его особняке, — кивнул Александр. — А вы не составите мне приятную компанию в этой поездке, Натали?

— Я? — смутилась Наташа. — Но как это воспримут в окружении Ее Величества?

— А мы никому не скажем о том, куда вы ездили, — подмигнул ей Александр. — Вы якобы отправитесь навестить родителей, что в свете произошедших событий выглядит вполне естественно, а я буду безымянной и молчаливой фигурой, которая таинственным образом окажется вашим соседом в карете.

— Это заговор? — улыбнулась Наташа.

— Обожаю заговоры, — в тон ей ответил Александр…

* * *

Корф встретил их с удивлением и досадой, и отсутствие радости на его лице насторожило Александра и обидело Наташу.

— Похоже, мы не вовремя, Ваше высочество, — не очень любезно сказала она, глядя, как Корф напряженно посматривает на часы.

— Не думал, что окажусь незваным гостем, — не церемонясь с бароном, поддакнул ей Александр, тоже отметивший про себя нервозность Владимира.

Корф даже не отреагировал должным образом на известие об отмене его командировки на Кавказ — принял это сообщение, как само собой разумеющееся, сухо поблагодарил и снова замкнулся в себе.

Александр и Наташа переглянулись — Корф, конечно, славился мизантропией, но быть настолько неблагодарным по отношению к царской особе, оказавшей для него не просто милость — фактически спасшей ему жизнь?

— Вы сегодня как никогда любезны и отзывчивы, барон, — бросила Наташа, давая понять, что намерена тотчас уйти.

— Нам что — даже не предложат присесть? — поддержал ее Александр.

— Ваше высочество, княжна, — развел руками Владимир, — я действительно ждал совершенно другого гостя. И, поверьте, именно эта встреча должна оказаться для меня весьма неприятной. Но я не расположен сейчас к дружескому общению, ибо принужден к действиям, которые могут повлечь за собой последствия, способные оказаться роковыми для одного очень близкого мне человека.

— Надеюсь, вы говорите не об Анне? — встревоженно спросил Александр.

Что-то в голосе Корфа подсказало ему: переживания барона связаны с делами любовными.

— К сожалению, — после тягостной, почти трагической паузы, признался Корф.

— Объяснитесь, — строгим тоном велел Александр.

— Прошу вас, садитесь, — усталым голосом сказал Корф, жестом приглашая их пройти в гостиную. — Еще раз умоляю вас простить мою невежливость, но я не спал ночь, гнал лошадей, чтобы засветло приехать в Петербург и попытаться найти Анну.

— Значит, она все-таки пропала? — воскликнула Наташа.

— Пропала? — не понял Корф.

— Анна поехала к вам, в Двугорское, несколько дней назад, — пояснил Александр. — Я сам провожал ее до кареты. Но с тех пор о ней нет никаких известий, и я решил, что с нею что-то случилось.

— Теперь все ясно! — воскликнул Владимир. — Она возвращалась ко мне! Милая моя… А я был в тюрьме, и этот подонок увез ее!

— О чем вы, барон? — не понял Александр, и Наташа удивленно приподняла брови.

— Это ужасная, нелепая ошибка, недоразумение, — начал Корф. — Миша взял с меня слово о молчании, но вам я могу довериться. Князь Андрей Долгорукий погиб в моем присутствии, он сам смертельно ранил себя. Я думал — по неосторожности, но князь Петр и княгиня обвинили меня в убийстве Андрея. Михаилу удалось доказать, что пистолет был специально испорчен, и сделала это сама Мария Алексеевна. Она хотела, чтобы князь Петр «случайно» убил себя, проверяя пистолеты.

— Какой ужас! — вскричала побледневшая Наташа.

— Когда меня оправдали, и я вернулся домой, то ко мне явился некто Забалуев…

— О, понимаю, — кивнула Наташа.

— Кажется, это имя мне знакомо, — нахмурился Александр.

— Думаю, вы догадываетесь, что ничего хорошего из этой встречи случиться не могло, — кивнул Корф. — Он объявил мне, что похитил Анну, и потребовал выкупа за ее жизнь. Завтра он обещался прийти сюда в полдень, вместе с нотариусом, чтобы заключить сделку — этот особняк за свободу Анны. И поэтому я спешил сюда, чтобы попытаться найти его прежде, чем он явится предъявлять мне ультиматум. Я искал его, зная пристрастие господина Забалуева к картам и женщинам низкого поведения, но — ничего, он как сквозь землю провалился.

— Жаль, что вы не приехали ко мне за помощью, — мягко укорил Корфа Александр, — но в вашем положении подобная нерасчетливость вполне объяснима. Узнав об опасности, поджидающей Анну, вы сразу сами ринулись в бой. Странно, если бы мужчина первым делом бросился за помощью к сильным мира сего, а не попробовал ринуться на поиски. Но, похоже, в этом случае вам следовало поступить именно так, ибо я знаю, как найти упомянутого вами негодяя.

— Откуда? — в голос удивились Владимир и Наташа.

— А я знаю того, кто знает, — усмехнулся Александр. — Едемте, мы кое-кого сейчас же навестим…

* * *

— Ваше высочество? — растерянно произнес Бенкендорф. Наследник сам приехал к нему домой, решительный и весьма суровый. — Прошу извинить меня за домашний вид, но я сегодня не в присутствии — болен.

— Ничего, ничего, — покровительственным тоном махнул рукой Александр, — болейте спокойно, меня интересуете не вы, а один из ваших верных вассалов, действия которого перешли всякие границы. Если, конечно, он не выполняет ваше поручение, граф.

— Я не понимаю, о чем идет речь, ваше высочество, — осторожно сказал Бенкендорф, посильнее запахивая теплый халат, надетый поверх домашнего костюма.

— Ой ли? — засомневался Александр. — Не вы ли устроили всю эту интригу с отправкой князя Репнина на Кавказ, сославшись на сведения, полученные вами от вашего цепного пса в Двугорском? И не вы ли, узнав, что замысел ваш провалился, велели тому же человеку похитить актрису Анну Платонову, дабы еще больше досадить моему другу барону Корфу?

— Анну Платонову? Зачем мне похищать какую-то актрису? — вздрогнул Бенкендорф. — Поверьте, ваше высочество, у моего ведомства и у меня лично слишком много забот государственного масштаба, которые требуют оперативного вмешательства и постоянного контроля. Но то, в чем вы меня обвиняете, унижает мое достоинство и умаляет заслуги и деяния подчиненного мне ведомства.

— Вот как? — недобро усмехнулся Александр. — Значит, вы утверждаете, что мое сообщение для вас — новость, и вы не имеете к случившемуся никакого отношения?

— Именно так, ваше высочество, — поклонился Бенкендорф. — Моя задача — стоять на страже интересов моего монарха и всего государства. Мадемуазель Платонова, если я правильно произношу ее имя, представляется мне слишком мизерной целью для того, чтобы использовать арсенал и личный состав жандармского корпуса.

— А почему же такая честь была оказана мадемуазель Калиновской? — поддел Бенкендорфа Александр.

— Ее поступки угрожали спокойствию монаршей семьи и вам, в частности, — сухо сказал Бенкендорф. — Что же касается госпожи Платоновой, то она не имеет чести состоять вашей любовницей, а, значит, не представляет никакого государственного интереса.

— Жестоко, но похоже на правду, — Александр не смог сдержать улыбки. — В таком случае, уверен, вы не откажете мне в любезности сообщить, где может в Петербурге скрываться человек, похитивший мадемуазель Платонову.

— Я не понимаю, о ком речь, — Бенкендорф отвел взгляд в сторону.

— Понимаете, еще как понимаете, сударь, — безжалостно воскликнул Александр. — Имейте в виду, Александр Христофорович, после вашей неприглядной неудачи в деле Калиновской, ваша репутация в глазах Его Величества изрядно пошатнулась. Неужели вы хотите усугубить свое положение? Мне ничего не стоит тотчас поехать в Гатчину и рассказать матушке, что учительница пения, которая уже несколько дней, как должна была приступить к занятиям с моими сестрами, похищена человеком из вашего ведомства. И я не уверен, что никто не заподозрит в том и ваше личное участие, граф.

— Почему же вы сразу не сказали, что госпожа Платонова принята учительницей пения к императорским детям? — побледнел Бенкендорф.

— Я думал, что для вас нет тайн в нашем государстве, — усмехнулся Александр.

— Последние дни я болел… — принялся оправдываться Бенкендорф, но Александр остановил его.

— Вот и продолжайте болеть, милейший Александр Христофорович, ваше нездоровье вредно для здоровья нации. Итак, где нам найти некоего господина Забалуева?

Бенкендорф закашлялся, потом принялся глубоко дышать, останавливая спазм. Наконец, ему полегчало, и, недобро покосившись на Александра, он тихо назвал адрес — словно прошелестел. Александр кивнул — это был один из особняков графа Суворова, проданных в свое время в доход для того, чтобы выплатить содержание его бывшей супруге, графине Варваре, установленное ей по суду при разводе.

Александр не без иронии и не очень вежливо пожелал шефу жандармов скорейшего выздоровления и вернулся к Наташе и Корфу, ожидавшим его в карете на улице.

— Вы узнали, где она? — нетерпеливо воскликнул Корф.

— Я узнал, где скрывается ее похититель, — сказал Александр. — Думаю, Анна должна находиться где-то рядом с ним.

— Надеюсь, наша помощь не опоздает? — встревоженно спросила Наташа.

— Мы не промедлим и минуты, — кивнул Александр, легко впрыгивая в карету. — Разве что заедем взять конвой…

— Сейчас я могу сражаться за четверых, — глухим голосом сказал барон. — Так что в лишних действиях нет необходимости, я этого мерзавца голыми руками скручу! Только бы он мне попался!

Но Забалуев и не думал сопротивляться — он был потрясен, увидев на пороге арендованного им дома наследника престола и грозно сверкавшего глазами Корфа, который немедленно и исполнил свое обещание, пребольно заломив Забалуеву руки за спину и потом перевязав их шнуром для гардин.

Однако праздновать победу было рано — Забалуев молчал, готовый унести тайну местонахождения Анны даже в могилу, если таковое наказание будет ему определено. И, как ни старался с угрозами Корф, как ни увещевал его Александр, как ни умоляла Наташа, Забалуев стоял на своем, и взгляд его сверкал ненавистью.

И тогда, оставив Забалуева на попечение Александра — чтобы не вздумал бежать — Владимир бросился искать Анну. Он заглянул в каждую комнату и каждый угол Дома, с факелом, наспех сооруженным из попавшихся под руку тряпок, обследовал подвал и чердачные помещения. Он почти обезумел от ужаса — Анны как будто след простыл. Владимир был близок к отчаянию и почувствовал — еще немного, и он сорвется — станет бить и мучить Забалуева, пока тот либо не признается, где прячет Анну, либо не испустит дух, корчась от боли.

Но Корф не желал обагрять руки кровью, пролившейся не в честном бою, а под пытками, хотя и виновного человека. И, вконец устав от бесплодных поисков и терзавших его сомнений, он призвал на помощь единственного, кого мог попросить и просил о помощи в самые тяжелые моменты своей жизни.

— Отец! — вскричал Владимир, падая на колени в спальной, которую он обследовал последней. — Я был тебе не лучшим сыном, но ты был лучшим из отцов. Ты всегда поддерживал меня и в горе, и в радости. Ты всегда приходил мне на помощь и открывал мне глаза на то, к чему я оставался слеп по наивности или высокомерию своему. Не оставь меня и сейчас! Подскажи, где она? Куда этот изверг спрятал ее?! Ты же всегда любил Анну, ты охранял ее, неужели сейчас ты позволишь ей погибнуть в безвестности, и мы с ней никогда не будем счастливы? Отец, умоляю, заклинаю тебя — протяни руку, укажи, куда мне идти, где искать ее! Обещаю, что изменюсь, что стану другим человеком. Я смирю гордыню, я буду благочестив и послушен, только верни мне ее! Мне нет жизни без Анны! Умрет она — я уйду вслед за ней. Не позволяй свершиться несправедливости, не бросай нас, твоих детей! Я покаюсь за все обиды, что когда-то нанес ей и тебе, я больше никогда ни словом, ни делом не ступлю поперек — лишь пусть она вернется. Живая и невредимая! Слышишь ли ты меня? Веришь ли мне? Уповаю на тебя и Отца нашего небесного! Снизойдите к просьбе моей, дайте знак, хотя бы случайно, мимолетно — я пойму, я догадаюсь, я почувствую, что это вы подсказываете мне…

Владимир не договорил — откуда-то из глубины плательного шкафа раздались глухие, но настойчивые удары — как будто кто-то из последних сил стучал кулаками в дверь. Корф бросился к шкафу и, раскрыв его, принялся выбрасывать висевшую на перекладине одежду. И, чем свободней становилось в шкафу, тем отчетливей доносились до Владимира звуки, в которых чудился призыв о помощи. И, наконец, Корф увидел деревянную дверь, встроенную в стену, к которой был приставлен шкаф, хитрое устройство без задней панели.

Корф попытался открыть дверь, но она оказалась заперта. Владимир подумал, что ключ непременно должен быть у Забалуева, но возвращаться не стал — из-за двери послышался женский голос, отдаленно напоминавший голос Анны, и тогда Корф одним сильным ударом вышиб дверь.

Предчувствие не обмануло его — в полумраке потайной комнаты с лестницей, уходившей куда-то вниз, в изолированную часть подвала, он разглядел бледную, похудевшую и измученную затворничеством Анну.

Увидев Владимира, она вскрикнула и упала в обморок. Корф успел подхватить ее, и, бережно прижимая к себе драгоценную ношу, вынес на свет. Он боялся даже дышать на Анну, но понимал, что девушке необходим воздух. Тогда, усадив ее на стул, он принялся обмахивать ее какой-то из брошенных на пол вещиц — ажурной накидкой, и вскоре Анна пришла в себя и открыла глаза.

— Анна, милая… — Корф был готов расплакаться, — почему ты прежде не подавала знака, что ты здесь?

— Я так устала, — слабым голосом призналась Анна, — я уже не хотела ничего… Силы оставляли меня. Я не понимала, как я здесь оказалась, я не знала, какой сегодня день и что сейчас — утро или полночь. Отчаяние подавляло меня, и вдруг — этот свет! Я увидела Ивана Ивановича! Он приблизился ко мне, взял за руку и повел по лестнице наверх, из подвала. Он улыбался и говорил мне, что помощь близка. Это он велел мне стучать в дверь…

— Отец! — вскричал Корф. — Отец! Благодарю тебя! В который раз ты спасаешь нас, и теперь, обещаю, мы никогда не расстанемся. Аня, прошу тебя, останься со мной, не прогоняй! Я думал, мое сердце разорвется, если я снова потеряю тебя.

— Я ехала к тебе, — кивнула Анна, — я хотела сказать, что прощаю тебя. Я тоже поняла, что не могу жить без тебя.

— Благодарю тебя, Господи! — страстно прошептал Владимир. — Ты даровал мне прощение, я обещаю Тебе начать новую жизнь.

— Мы вместе начнем ее, ты и я, — улыбнулась Анна. — Я готова следовать за тобой, куда ты скажешь. Веди меня, любимый мой, муж мой…

* * *

Похороны Андрея прошли тихо, навеяли еще большую грусть, опустошили души. С родового кладбища семья возвращалась в унынии и холодном отстранении друг от друга. Правда, Соня и Лиза вели мать под руки, но, скорее, из предосторожности — Долгорукая уже второй день была вынуждена принимать прописанное доктором Штерном успокоительное. И потому выглядела вялой и вела себя соответственно — передвигалась медленно, словно вслепую, на ногах держалась нетвердо, постоянно смотрела в сторону, а на лице застыла полуулыбка полнейшего равнодушия.

Репнин из вежливости корректно соблюдал дистанцию, следуя чуть поодаль, чтобы в случае необходимости помочь сестрам Долгоруким, или, что тоже было не исключено, предупредить вспышку неконтролируемого гнева, который уже не раз посещал княгиню Марию Алексеевну. Но Долгорукая вчера впала в прострацию и при прощании не шелохнулась, а вот Лиза и того — хуже — окаменела и, даже встречая незаметное сердечное пожатие руки Михаила, не отвечала на него и замороженно глядела куда-то сквозь людей и предметы. Соня же по молодости лет переносила утрату и легче, и естественней — плакала без стеснения и так жалобно, словно щенок, потерявший любимого хозяина.

Князь Петр давно ушел вперед вместе с Полиной. Он не стал смотреть, как слуги принялись бросать подогретую кострами землю на гроб, — горестно обнял Полину и попросил ее увести его домой. Репнин с ужасом наблюдал, как разом и одинаково хищно повернулись в его сторону головы женщин-Долгоруких, — как будто мать и сестры в едином порыве послали уходящим свое страшное и необратимое проклятие.

Репнин расстроился — смерть Андрея и так оказалась для него довольно сильным ударом, но атмосфера в доме превзошла все его ожидания, подавив своей мрачностью, безысходностью и растущей с каждым днем ненавистью к старшему Долгорукому и его вновь обретенной дочери. Репнин считал подобные настроения неуместными в такой тяжелый час, но не мог повлиять на эту ситуацию — князь Петр сам провоцировал ее. Он вызывающе противопоставлял Полину членам своей семьи и оказывал ей столь предпочтительное внимание, что это задевало даже стороннего наблюдателя — Репнина.

И еще — его обидело отсутствие Наташи. Репнин немедленно после всех этих событий написал ей, но сестра так и не появилась. Хотя, вполне вероятно, что ее задержала и уважительная причина, но — какая? И, если случилось, то — что? В прихожей Аксинья шепотом передала Лизе, что барин желает видеть всех у себя. Кивнув, та попросила Соню отвести мать в кабинет отца, а сама подошла к Репнину и бросилась ему на грудь. Михаил обнял ее и погладил по голове — Лиза была сейчас похожа на маленькую, несчастную девочку, одиноко чувствовавшую себя в чужом и пугающем ее доме.

— Плачь, плачь, родная, — говорил ей Репнин, — не держи горе в себе. Слезами беде не поможешь, но очистишь душу и сбросишь с сердца невозможную тяжесть переживания. А я не покину тебя, буду с тобой, и часть твоей грустной ноши возьму на себя. Только не бойся отдать ее мне — я сильный, не сломаюсь и тебя поддержу…

Неожиданно на пороге появились судья и нотариус. Судья, завидев заплаканную Лизу, смутился и принялся извиняться за вынужденный визит и все бормотал соболезнования. Нотариус прятался за его спиной и лишь тихо поддакивал и согласно кивал головой.

— Все это, конечно, хорошо, — нахмурился Репнин. — Но, Фрол Прокопьевич, что означает ваше появление в этом доме в столь неурочное и недоброе для его обитателей время? Мне казалось, что уже все вопросы решены. Или вы опять получили указания сверху против меня или барона Корфа?

— Я понимаю ваше волнение, князь, — принялся оправдываться судья, — но причина моего прихода не вы и не кто иной, как сам Петр Михайлович. Он послал за мной и просил быть с нотариусом сразу после похорон, дабы подтвердить факт составления нового завещания.

— Что? — вскинулась смертельно побледневшая Лиза и стремглав кинулась в кабинет отца.

Репнин укоризненно посмотрел растерявшегося судью и последовал за нею. Нотариус тоже собрался пойти за князем, но судья его остановил — кто знает, что сейчас произойдет, лучше переждать в гостиной, пока князь Петр сам не выйдет к ним и не пригласит оформить бумаги. Аксинья приняла от гостей шубы, и, с трудом взгромоздив их на вешалку, с поклоном развела руками — мол, проходите, садитесь.

Судья с благодарностью ей кивнул и попросил принести им с дороги чаю — он не исключал, что, возможно, придется долго ждать, пока утихнут страсти в кабинете. А в том, что подобные дела всегда чреваты семейными войнами, Фрол Прокопьевич и не сомневался — завещания всегда вносили в дома раздоры, а перемены в праве на наследования — и того больше…

* * *

— Как вы посмели, папенька?! — вскричала Лиза, врываясь в кабинет отца.

От ее неожиданного крика Полина, стоявшая подле князя Петра, шустро спряталась за кресло и теперь выглядывала оттуда, по-крысиному мелко поблескивая глазками. Долгорукая вздрогнула и как будто очнулась — Соня почувствовала, что ее прежде безжизненная рука налилась силой и снова стала теплой. Репнин, вбежавший с опозданием, хотел успокоить Лизу, но она не слушала его — шла словно напролом, надвигаясь на отца, сидевшего в своем кресле за письменным столом, и одаряя его пламенными, но совсем не добрыми взглядами.

— Ты ведешь себя неприлично, Лиза, — стараясь держаться с достоинством, сказал князь Петр. — Ты кричишь в доме, где еще недавно умер твой брат.

— Нет, это ты ведешь себя отвратительно! — с негодованием шумела Лиза. — И девяти дней не прошло, а ты уже осквернил его память, торопясь лишить последнего — права на наследство.

— Мертвому-то оно зачем? — вылезла Полина.

— А тебя, самозванка, не спрашивают! — бросила ей Лиза. — Но ты, папенька, как можешь вести себя столь безрассудно — ведь у тебя скоро появится внук, у Татьяны от Андрея родится ребенок, твоя кровь, между прочим! Ты и малыша хочешь наказать, обрекая на нищету и бесправие?

— Ты преувеличиваешь, Лиза, — поморщился князь Петр. — Я всего лишь хочу восстановить справедливость.

— Ты не справедливости ищешь, ты мстишь своим близким за то, что они не желают смириться с твоей жестокостью и душевной глухотой! — не отступала Лиза.

— Можешь кричать, сколько угодно, — с деланным равнодушием кивнул ей отец, — это ничего не изменит. Я за тем и собрал вас сейчас, чтобы объявить о переменах, ожидающих вас.

— Подлец! — вдруг зарычала Долгорукая и прыжком бросилась к мужу. — Ты исковеркал мою жизнь, но я не дам тебе убить всех моих детей! Не дам!..

Репнин успел схватить княгиню и прижал к себе, удерживая до тех пор, пока она не затихла и не сникла — безвольная и опустошенная.

— Посмотрите, что вы наделали, папа, — промолвила Соня, поднимая на отца опухшие от слез глаза, — вы убиваете маменьку! Андрей уже мертв, а нас вы хотите пустить по миру. Как вам не стыдно?

— Извините, Петр Михайлович, — решился вмешаться Репнин. Он, наконец, отпустил Долгорукую, и Лиза тотчас усадила мать на кресло подле стола, — но вы ведете себя неразумно. Конечно, я не оставлю Елизавету Петровну, и мы поженимся…

— Насколько я помню, она еще замужем, — опять вставила со своего места Полина.

— Уже нет, — раздался от двери знакомый и величественный голос.

Все разом обернулись посмотреть на вошедшего.

В кабинет, ведя под руку печальную Наташу, вошел Александр, за ними на пороге появились и Корф с Анной.

— Ваше высочество?! — князь Петр торопливо привстал, Соня и Лиза присели в реверансе. — Что значат ваши слова?

— Я лично приехал выразить вам, князь, и вашему семейству соболезнования по поводу трагической и такой преждевременной кончины князя Андрея. И одновременно обрадовать известием о том, что господин Забалуев был сегодня утром арестован и препровожден в тюрьму за похищение Анны Платоновой и вымогательство выкупа за ее жизнь у барона Корфа.

— Но у этого прохвоста слишком большой покровитель, — растерянно произнес князь Петр. — Он опять может выпутаться даже из этой неприятной истории.

— Уже нет, — покачал головой Александр, — и, если говорить о покровителях, то у вашей дочери есть посильнее — в моем лице. Ибо я испытываю к княжне Елизавете известную приязнь, как к очаровательной женщине и, надеюсь, будущей супруге моего адъютанта, князя Репнина. Что же касается развода, то должен сообщить вам, что все это время господин Забалуев вас обманывал — разрешение на развод было подписано еще месяц назад, но он подменил настоящее отправление подложным. Его Величество откликнулся на вашу просьбу, князь Петр Михайлович, и несказанно удивился проявлением вашей неблагодарности. Но сегодня все разъяснилось — мы нашли в его бумагах настоящий документ, освобождающий княжну от любых обязательств перед ее бывшим мужем. Она свободна.

— Благодарю вас, ваше высочество, — разрыдалась Лиза. — Благодарю тебя, Господи! Благодарю Императора за его милость ко мне недостойной!

— Что вы, Елизавета Петровна, — улыбнулся Александр. — Вы — милая, чудесная девушка, вы достойны лучшего будущего, и оно уже не за горами.

Все расселись.

— Да, это замечательно, — задумчиво произнес князь Петр, — но вряд ли ваше сообщение способно повлиять на мое решение об удочерении Насти и установлении ее места в завещании.

— Хотелось бы надеяться, что вы делаете это на законных основаниях и не в ущерб своей семье, — кивнул Александр.

— Разумеется, на законных! — воскликнул князь Петр.

— Тогда пусть все получит твоя законная дочь! — послышался от дверей грозный и чуть хрипловатый голос Сычихи.

— А-а-а!.. — выдохнула Полина и заметалась вдоль стены, пытаясь найти выход из кабинета.

— Что с тобою, девочка моя? — взволнованно обратился к ней князь Петр.

— Твоя девочка — не Полина! — твердо сказала Сычиха, проходя вперед.

— Чего вы слушаете сумасшедшую?! — вскричала Полина, побагровев от злости и ненависти. — Она сама не знает, что несет!

— Знаю, теперь знаю, — улыбнулась Сычиха. — Я все вспомнила, да рассказать не успела. Эта негодяйка Полина подкупила Карла Модестовича, пока вы хоронили Андрея, увезти меня к цыганам и продать им, чтобы я уже никогда не смогла вернуться сюда и открыть правду о происхождении Анастасии.

— Это ложь! — бесновалась Полина. — Бессовестная ложь! Наглая и дерзкая!

— Это — правда, и ты сама прекрасно все знаешь, — усмехнулась Сычиха. — А для сомневающихся у меня есть и свидетель. Входи, Рада!

— Мир вам! — тихо сказала вошедшая по ее знаку Рада.

Полина охнула и прижалась к стене, словно пригвожденная к позорному столбу.

Рада внимательно окинула взглядом всех, кто находился сейчас в кабинете князя Петра, и сдержанно, но с уважением приветствовала каждого:

— Барышни… Счастья тебе, красавец! (Репнину) Барин… (Корфу) Государь! (Александру)

— Но я еще не… — смутился Александр.

— Станешь, — кивнула Рада. — И прославишься в веках, только не забывай мое предсказание, как забыл обещание наказать убийцу моего брата.

— Я сдержал свое слово, — успокоил ее Александр. — Человек, о котором ты говоришь, сегодня был арестован, его ждет каторга за все совершенные им прегрешения, и я обещаю, что лично прослежу за тем, как его отправят в Сибирь по этапу.

— Что ж, — Рада внимательно посмотрела на него, заглянув в глаза — глубоко-глубоко, потом вздохнула, — я верю тебе.

— Постой! — повернулась к ней Сычиха, видя, что Рада собирается уйти. — Ты обещала снять проклятие с этого дома.

— Если обещала — исполню, — тихо сказала та и замерла на пороге — стала что-то шептать по-цыгански и руками собирать воздух, словно хотела унести с собой, потом стянула с шеи цепь с монистами, по одному сорвала с нее серебряные кружки монет и сложила их в карман своей широкой юбки. Напоследок разломила цепь — и ушла…

— Что это было? — тихо спросила Лиза. — О каком проклятье ты говорила, Сычиха?

— Это старая история, — усталым голосом промолвила она. — Все началось с бабушки и дедушки Петра Михайловича, ибо князь сызмальства, оставшись сиротой, воспитывался у них, но ни добротой, ни сердечностью эти люди не отличались. Еще по молодости в день свадьбы они жестоко обидели старую цыганку, которая пришла к церкви просить милостыню. Невеста посмеялась над ее увечьями, а жених ударил ее тростью. И цыганка прокляла их. Сказала, что их дети и дети их детей никогда не будут счастливы. Они будут любить, но не смогут воссоединиться со своими возлюбленными.

— Господи! — воскликнула Лиза.

— Увы, — кивнула Сычиха, — с тех пор так и повелось — все Долгорукие гонялись за призраком любви, но счастья не находили. Отец князя Петра влюбился в свою крепостную по имени Анастасия — красивую и добрую, но родители не благословили его выбор, и влюбленные вынуждены были вместе уйти из имения. А когда родился Петр, в деревне, где они жили в большой нищете, случилась холера. Родители Петра умерли, а малыша забрали к себе бабушка с дедушкой.

— Ты права, — прошептал Долгорукий. — Я действительно не знал своих родителей. И все, что у меня осталось от них, это письма отца к матери, кольцо, ожерелье и портрет. Ожерелье я отдал Марфе — я не знал, что повторяю судьбу отца. Куда оно делось потом — мне неведомо, но на портрете художник, запечатлевший мать, нарисовал именно его.

Князь Петр достал из ящика стола портрет матери — урожденной Анастасии, и протянул его стоявшей ближе всех к нему Лизе. Она со вздохом рассмотрела его и передала дальше.

— Потом я просил Марфу, если у нас когда-нибудь появится ребенок, девочку назвать Анастасией, а сына — любым мужским именем, начинающимся на букву А.

— А! — вдруг вскрикнула Анна и покачнулась, опершись на плечо Корфа. Портрет выпал из ее рук, Владимир едва успел подхватить его и, взглянув мимоходом, тоже не удержался от возгласа.

— Не может быть! Я узнаю это ожерелье! Отец хранил его с незапамятных времен и потом отдал Анне.

— Но это значит… — Репнин побоялся продолжить его мысль.

— Вы все правильно поняли, — подтвердила Сычиха. — Барон передал это колье той, кому оно и должно было принадлежать по праву и рождению — новой Анастасии, настоящей Анастасии Долгорукой.

— Анна и есть моя дочь? — побледнел князь Петр, не зная, что и думать и как себя вести — броситься к Анне и заключить ее в объятия или прежде повиниться, что едва не разрушил ее счастье, как когда-то испортил жизнь ее матери — Марфе.

— Но как такое могло случиться? — удивилась Наташа, переглянувшись с Александром.

— И зачем тогда ты украла ребенка у Марфы? — растерялась Лиза.

— Я не похищала дочь Марфы, — покачала головой Сычиха. — Это сделал барон Корф. Я принесла девочку в церковь, чтобы ребенка окрестили. Но отец Георгий тогда уехал к Долгоруким, потому что в этот день раньше срока родилась Лиза. Была страшная метель, я боялась, что могу заблудиться с ребенком на руках по дороге назад, и поэтому сама окрестила ребенка, но вписать полностью в церковную книгу не успела — на пороге появился Иван. Он все знал и следил за мной. Барон был истинным другом Долгоруких, он понимал, что связь Петра с Марфой приносит огромные мучения его семье, и старался не дать разрушиться браку князя.

— Так отец все знал? — прошептал Владимир.

— Да, — кивнула Сычиха, — и скрывал всю жизнь тайну рождения Анны. И мне велел молчать, взяв с меня страшную клятву не разглашать этот секрет, пока он сам не сочтет возможным признаться в содеянном. И я была верна данному ему слову.

— Но как же так? — задумчиво произнес князь Петр. — Иван всегда говорил мне, что взял на воспитание дочь его знакомых, мелкопоместных дворян, умерших от болезни легких.

— Так и было, — подтвердила Сычиха. — Поначалу он отдал Настю на воспитание своим старым бездетным знакомым и просил называть ее Анной, дабы не нарушать традицию первой буквы в имени. Но случилось несчастье — приемные родители Анны в одночасье сгорели от болезни, и девочка осталась сиротой, и тогда барон вынужден был взять Анну к себе в дом и воспитывать, как и положено дочери князя Долгорукого. Но поскольку Марфа, когда родила Настю, оставалась еще крепостной, барон на всякий случай отписал ей вольную. А остальное вы уже и сами знаете.

— А Полина?.. — смутился князь Петр. — Ее ведь нашли в том самом одеяльце.

— Про одеяльце — это вы у Варвары, кухарки Корфов спросите, — закивала головой Сычиха. — Она подтвердит вам, что барон велел ей сжечь откуда-то принесенное одеяльце для младенца, да она пожалела — вещичка больно красивая была, теплая. А тут еще и девочку в корзинке безродную перед дверью нашли, вот Варвара и укутала бедняжку, чтобы не простыла, а имя от головы придумала, когда букву А на уголке увидала.

— Девочка моя! — растрогался князь Петр, подходя к Анне. — Простишь ли ты меня? Примешь ли?

— Да, да! — воскликнула Анна и в смущении позволила князю Петру обнять себя.

— А я? Я-то что же — стала никто и не нужна никому? — запричитала Полина.

— Шла бы ты отсюда побыстрее, — неласково сказал ей Корф. — Ты теперь птица вольная — езжай, куда глаза глядят, и не возвращайся.

Полина всхлипнула и, утирая рукавом слезы, выбежала из кабинета.

— Удивительная история! — прослезилась Наташа.

— Надеюсь, папенька, больше вы не станете принуждать меня выходить замуж за барона Корфа? — настороженно спросила Лиза.

— Прости и ты меня, — кивнул князь Петр, раскрывая объятия и другой своей дочери. — Я был слеп и безумен. Но это все в прошлом, и по прошествии траура мы отпразднуем сразу две свадьбы!..

* * *

— А что намерены делать вы? — тихо спросил Александр, садясь в карету вслед за Наташей, когда, попрощавшись со всеми, они собрались вернуться в Петербург. — Разве мы едем не во дворец? — удивилась она.

— Нет, конечно, нет, — поспешил успокоить ее Александр. — Просто я хотел знать, каковы ваши личные настроения?

— Я все еще не разобралась в своем чувстве к… — начала Наташа и покраснела.

— В своем чувстве ко мне? — Александр пытливо заглянул ей в лицо.

— Я бы хотела остаться верной подругой принцессе Марии, — тихо сказала Наташа. — Она, как я слышала, в скором времени возвращается ко двору, и вы обвенчаетесь с ней.

— Я буду делать все, что требуют от меня интересы государства, ибо только недавно я понял, как это важно — быть для своих подданных государем, — вздохнул Александр.

— А я буду счастлива служить вам, — прошептала Наташа и отвернулась, опасаясь, что Александр заметит слезы у нее на глазах.

За окном проплывал знакомый зимний пейзаж, но что-то неуловимо изменялось в нем. Тени заметно удлинились, снег, пропитанный приближающимся теплом и по-весеннему солнечным воздухом, стал рыхлым и потемнел. Вокруг все наполнилось нежным древесным ароматом, и птицы защебетали. О чем? О любви!..