Глава 1

Секреты Забалуева

— Дело, конечно, ваше Мария Алексеевна, — уклончиво сказал Забалуев, входя в дом Корфов. — Можете ничего на меня не переписывать, но Лиза совершенно не имеет опыта в управлении поместьем.

— Когда я осталась одна, без мужа, у меня тоже никакого опыта не было. И ничего — справилась, — отвечала ему Долгорукая, между делом осматривая обшивку кресел и диванов в гостиной.

— У вас характер другой. А Лиза слишком впечатлительна. Вдруг ей крестьян жалко станет, она возьмет и всех их на свободу отпустит?

— А вы не позволяйте жене глупостей делать!

— Лизе-то я муж, а не хозяин.

— Так будьте хозяином, — Долгорукая взяла со столика графинчик с рифленым стеклом, глянула на просвет — красиво.

— А как я могу быть хозяином в доме, который мне не принадлежит? Здесь бы ремонт надо сделать да мебель обновить…

— Кстати, о ремонте, — перебила его Долгорукая и достала из дамского кошеля какие-то тряпички. — Я сама кое-что выбрала. Вот образчики обивки. Не желаете взглянуть?

— Конечно, с превеликим удовольствием. — Забалуев приблизился к ней и потянул носом воздух, воздав должное изысканному аромату дорогих духов.

— Вы извините меня, Андрей Платонович, — кокетливо поморщилась Долгорукая, — за то, что я уж решила имение оставить за собой. Для чего нам сейчас лишние хлопоты, бумаги? Вы только посмотрите, какая топкая работа, ручная вышивка — золото да серебро.

— Тончайшая работа, — кивнул Забалуев, почти склоняясь к ее плечам. — Разве в России так умеют делать? И, верно, дорого обошлось?

— Не дешево, — похвалилась Долгорукая, с любопытством оценивая траекторию перемещения забалуевского взгляда по ее телу. — В Бельгии заказывали. А вот это — китайский шелк.

— Прекрасный вкус… Великолепная фактура… — Забалуев уже терся подбородком о ее шею.

— А вы еще не видели туалетных принадлежностей, — растаяла от прикосновений Долгорукая. — Все из серебра.

— Все чудесно, вы чудесная, — зашептал Забалуев, оттесняя княгиню к дивану.

— Что-то у меня голова закружилась, — Долгорукая ловко выскочила из-под его руки. — Может, пройдем дальше по дому и посмотрим, что еще и где мы можем изменить?

— Идемте, идемте, божественная Мария Алексеевна, — Забалуев закатил глаза и выразил на своем лице полную покорность и обожание.

Из гостиной они прошли в библиотеку, откуда двери вели в спальню барона и его кабинет.

— Может быть, сюда, — Забалуев указал на дверь в спальню.

— Пожалуй, — согласилась Долгорукая, проходя вперед, — я как раз думала переменить там покрывала.

— У вас, часом, и на этот случай не имеется ли заготовок? — похотливо спросил Забалуев, прижимая к себе кошель Долгорукой вместе с руками его хозяйки. — А то еще можно и перину проверить — не затерлась ли, не свалялся ли пух.

— Отчего не проверить? — задыхаясь от волнения, шептала Долгорукая. — Можно и перину проверить. Хороша ли.

— Хороша, — процедил сквозь зубы Забалуев, роняя княгиню на постель. — Однозначно говорю вам — хороша.

— Маменька! — вдруг раздался совсем рядом голос Лизы.

— Я сама с горничными поговорю, — намеренно громко сказала Долгорукая, отталкивая Забалуева и бросаясь к двери. Но было поздно — Лиза стояла на пороге спальни.

— Маменька? Андрей Платонович?

— Мы.., мы проверяли, все ли готово к брачной ночи, — быстро нашелся Забалуев. С благодарностью во взоре Долгорукая посмотрела на него.

— Брачная ночь — здесь? Там, где умирал Иван Иванович? Даже и не мечтайте.

— Лизонька, нельзя же быть такой суеверной, — приторно улыбнулась Долгорукая.

— Люди постоянно то рождаются, то умирают, — равнодушно пожал плечами Забалуев. — Если из-за каждой смерти живым свои радости отменять, не будет ни живых, ни мертвых.

— Ах, вот вы где! — наконец-то нашла их Соня. — Я ходила по дому, здесь все такое знакомое, как будто мы всегда жили здесь.

— Не говори глупостей, Соня, здесь нам все чужое, и мне придется немало потрудиться над тем, чтобы я и мы все почувствовали себя в этом сарае, как дома. А сейчас, — Долгорукая решительно взяла Соню за руку и стала выпроваживать из спальни, — пойдем отсюда, оставим молодых наедине.

— Но я хотела… — заартачилась Соня.

— Все, довольно разговоров. У твоей сестры сейчас совсем другие заботы.

Когда мать с сестрою ушли, Лиза встала по другую сторону кровати, давая понять, что расстояние между ней и Забалуевым не сократилось.

— Вы как будто не ласковы ко мне, Лизавета Петровна, — Забалуев обиженно прикусил губу.

— Прежде ласки мои вам ни к чему были, вы все больше о приданом заботились.

— Я передумал. Вот увидел вас сегодня в церкви — такая вы были красивая, аж дух зашелся. Вот как повезло мне с женушкой, — плотоядно облизнулся Забалуев.

— Вон отсюда, — с холодной решимостью велела ему Лиза.

— Да вы никак запамятовали, Лизавета Петровна, я муж ваш, а вы мне супружница, — Забалуев сделал попытку приблизиться. Лиза бросилась к двери и распахнула ее.

— Не смейте и надеяться. Если это моя спальня, то вам здесь не бывать. Никогда!

— И где же, по-вашему, должно быть место вашего мужа?

— Вы не на мне, вы на имении женились. Вот и выбирайте — хоть конюшню, хоть диван в гостиной.

— А если я здесь остаться хочу?

— Андрей Платонович, я вас предупреждаю, я такое устрою, вас даже дворовые на смех поднимут, опозорю — не отмоетесь.

— Хорошо, — подумав, примирительно сказал Забалуев. — Я сегодня и в самом деле устал, могу и подождать. Но и вы мне, Лизавета Петровна, впредь грозить не пробуйте — пожалеете. А вздумаете кому сказать, что я эту ночь не у вас провел — не обессудьте, накажу примерно. Вы меня уже знаете.

— Вон! — воскликнула Лиза.

Забалуев высокомерно окинул ее взглядом, от которого Лизе сделалось противно, и вышел из спальни. Лиза тут же метнулась к двери и заперла ее изнутри на ключ, торчавший в замочной скважине. Потом, чтобы успокоиться, походила по комнате и вдруг почувствовала, что замерзает. Ложиться в эту постель, которую только что приминали Забалуев и маменька, оскверняя место, где умирал добрейший Иван Иванович, — нет!

Лиза еще немного походила по комнате, но усталость и переживания брали свое, она буквально валилась с ног. И Лиза решилась — прилегла на край кровати, натянула на себя верхнее покрывало и, свернувшись под ним в клубочек, скоро заснула.

А Забалуев вынужден был устраиваться на ночь в библиотеке. От злости весь хмель прошел, но вернулась способность рассуждать здраво и плодотворно. Конечно, ссориться с мерзкой девчонкой не имело смысла, и впрямь, чего доброго, драться начнет. Забалуев был уверен, что сумел бы с ней справиться, но завтра явится с ответным визитом братец ее, начнет требовать удовлетворения. Хорошо, что сейчас он боится огласки его романа с крепостной, а вдруг… Вдруг, скажем, упрячет куда Татьяну с глаз подальше или, паче чаяния, передумает жениться — тогда все, больше ничем князька не припугнешь. И тогда уже точно за каждую пощечину, за каждый синяк его разлюбезной сестрички отвечать придется. Нет, перекрестился Забалуев, я и без брачной ночи смогу ею управлять. А лучше так ее матушкой. Вот женщина, так женщина, что тебе плечи, что тебе ручки. И, похоже, сама не против…

Забалуев растянулся было на диванчике в библиотеке, как в дверь постучали. «Ну, кто еще там — недовольно подумал Забалуев и крикнул — войди, человек!» Человек оказался весьма смазливой и видной девкой.

— Ты кто? — жадно оглядывая ее, поинтересовался Забалуев.

— Полина. Я здесь в услужении.

— Крепостная?

— А как же.

— И ты знаешь, кто у вас новый хозяин? — сладострастно улыбнулся Забалуев.

— Знаю — вы. Потому и пришла познакомиться. Спросить — не надо ли чего.

— Надо, Полина, надо, — Забалуев поманил Полину к себе. — Иди-ка сюда, ты в доме живешь? (Полина кивнула.) А я как раз хотел дом осмотреть — каково оно, приданое моей женушки, пока она там к брачной ночи готовится. Не желаешь дом показать?

— Отчего не показать, — улыбнулась понятливая Полина. — Затем и пришла, чтобы новому барину угодить.

— А старому часто угождала?

— Старый больно стар был, а молодой и похозяйничать не успел, как новый объявился.

— Ну, тогда пойдем, проводишь меня, — Забалуев от души шлепнул Полину ниже талии. Она не обиделась и быстрее вперед пошла.

— Хороша, — сказал сам себе Забалуев. — Хороша. Что же, пойдем посмотрим, а как там все остальное…

В это же время Долгорукая продолжала инспектировать дом. Она вошла на кухню в тот момент, когда Шуллер воевал там с Варварой, — вернувшись, как и обещал Репнину через час, он не застал в комнате Анны ни ее самой и ее вещей, ни Никиты и понял, что его опять провели. На всякий случай он обежал двор и конюшню, но беглецов — а в том, что Анна и Никита сбежали, управляющий уже не сомневался — нигде не было. Тогда он бросился к Варваре и учинил ей допрос с пристрастием. Варвара отбивалась от него половником и кричала: «Не подходи, убью!» А Шуллер бегал вокруг стола и ругался что есть силы по-немецки.

— А вот этого безобразия я в своем доме не допущу, — грозно сказала Долгорукая, испепеляя взглядом парочку, замершую при ее появлении. — Это, смею вам напомнить, кухня. Наказывать строптивых крепостных следует на конюшне, господин управляющий.

— Простите, Мария Алексеевна, не сразу вас и заметил, — испугался он.

— Вы, я вижу, не только меня не замечаете. То же мне управляющий! Это не дом, а помойка какая-то. Сплошное запустение, все старое, не модное. Вот и на кухне беспорядок, в шкафах пусто. Пряностей раз-два и обчелся.

— Барон не любил, — пояснила Варвара.

— А я люблю, и потому — чтоб запасы были! — прикрикнула на нее Долгорукая.

— Как скажете, барыня, так и будет, — равнодушно кивнула Варвара.

— По всему видно — нет женской руки ни в чем. А что Анна, — княгиня обернулась к Шуллеру, перестав шарить по полкам, — воспитанница барона? Куда она смотрела? Как могла до такого довести? Впрочем, она все актеркой стать хотела, ей не до домашних дел. Сейчас, наверное, ушла с Корфом? Стоит ей посочувствовать, он о себе-то позаботиться не может, куда ему такая обуза.

— А при чем здесь Анна, — пожал плечами Карл Модестович. — Она и не хозяйка в доме была, а так, как и все, — крепостная.

— Что ты сказал? — в миг побелела Долгорукая. — Да ты в своем уме? Она воспитывалась на моих глазах. С детьми моими играла!

— Барин ее и воспитывал, как собственное дитя! — воскликнула Варвара, пытаясь защитить Анну.

— Ах, он старый мерзавец! Ах, мошенник! Крепостную девку за дворянку выдавал! Благородные люди ее принимали, ручки целовали! Ах, лжец! Без обмана жить не мог! Ненавижу! — накричавшись, княгиня обратила взгляд на управляющего. — А ты все знал, чертово отродье! Все это время знал и молчал?!

— Да у нас, почитай, все знали, — с довольным видом сказал Варвара, понимая, что Модестовичу сейчас же и достанется.

— Барон клятву взял, — бросился объяснять управляющий. — Крепостным грозил — кто проболтается, того сразу продадут. Говорят, даже сына заставил поклясться. О себе уж молчу, тотчас же и вылетел бы со службы.

— Ах, он хитрый лис! — задыхалась от возмущения Долгорукая. — Как посмел!

— В любовницы Анну себе держал, говорил — пусть только кто прикоснется, — продолжал он мутить воду.

— А вот это ты хватил, — вмиг остыла Долгорукая. — Нет-нет, так трепетно относятся лишь к родным детям или крестникам своим. А кем ему была Анна?

— Сирота она, — кивнула Варвара, видя, что вопрос этот к ней. — В младенчестве без родителей осталась, вот барон и пожалел ее.

— И родных, значит, у нее нет, и вольную старый дурак ей дать не успел. Славно, однако! — улыбнулась Долгорукая. — Так, стало быть, Анна теперь моя крепостная? Я хочу ее видеть! Карл Модестович! Веди ее живо ко мне!

— Да где же я теперь Анну найду — ушла она, — залепетал управляющий.

— Где хочешь, ищи — всю округу переверни, под каждый куст загляни, но чтоб была она здесь передо мной, — кипятилась Долгорукая. — Вот уж потешусь, душу отведу. Вспомнят меня еще Корфы не раз — будут помнить!

От новости такой княгиня пришла в столь большое возбуждение, что никак не могла успокоиться и направилась в библиотеку — там у Корфа всегда стояли графинчики с вином и коньячком. Но, как оказалось, не одна она в этот час пробавлялась баронскими припасами.

— Андрей Платонович, вы-то что здесь делаете? Или в брачную ночь заняться нечем?

— А я одно дело уже сделал, — нагло ответил ей Забалуев. — И решил отметить свой успех. А почему вы бодрствуете?

— У меня теперь забота есть, воспитанницу барона найти.

— Далась она вам!

— Пока не далась, но пусть только в руки попадется — шкуру спущу. Воспитанница, дворянка! Анька — крепостная актерка!

— Что вы такое говорите, Мария Алексеевна? — недоуменно приподнял бровь Забалуев.

— То и говорю — дурачил нас старый Корф. Крепостную за равную нам выдавал. Но она у меня за это ответит. За всех Корфов ответит! — Долгорукая плеснула себе коньячку в рюмку и решительно выпила.

— Смелая вы, Мария Алексеевна, — как бы между прочим отметил Забалуев. — В этом доме пить надо осторожнее. Особенно крепкие напитки.

— А я не из пугливых!

— Разумеется, вы же сама себе не враг, — усмехнулся Забалуев.

— На что это вы намекаете? — насторожилась Долгорукая — Да бросьте, княгинюшка! Каждая собака в поместье уверена, что это я отравил барона. И только два человека знают правду. Догадываетесь, о ком речь?

— Догадываюсь, Андрей Платонович, что затмение на вас от брачных трудов нашло. Перенапряглись, однако, вот кровь в голову и ударила.

— Зря вы так, Мария Алексеевна. Постельное занятие для мозга полезное — потом расслабишься, подумаешь да на многое прозревать начнешь.

— И какое же прозрение на вас снизошло, зятек дорогой?

— А то, что вы барона убили. И теперь об этом знают только два человека — вы и я.

— Да вы и впрямь съехали, Андрей Платонович! — зашлась в деланном смехе Долгорукая. — Али грибки на свадебном столе не хороши были?

— Грибки были в самый раз. И факты — тоже. Один к одному.

— Это какие же факты? — озлобилась Долгорукая.

— А вы присаживайтесь, Мария Алексеевна, чтобы слушать удобнее было.

Долгорукая посмотрела на него с презрением, но села — расположилась на диванчике напротив и вперила взгляд свой в Забалуева.

— А факты… Вот вам и факты, — сказал вполголоса Забалуев. — Для начала вы украли у меня яд. Тот самый, что был в индийском флакончике, — помните, вы еще рассматривали его?

— Конечно! И прекрасно помню, что вы забрали флакончик с собой.

— Вот именно — флакончик. Содержимое осталось у вас. После чая в тот день вы попросили Софью Петровну показать мне новые рисунки. Свой флакон я тогда неосмотрительно оставил на столе, и вы просто подменили его содержимое.

— У вас богатая фантазия, Андрей Платонович, — недобро скривилась лицом Долгорукая.

— Это не фантазия, Марья Алексеевна, это факты, и у меня есть доказательства. Когда Корф обвинил меня в убийстве барона, я отправился в свое поместье, чтобы уничтожить яд, так — на всякий случай. И как истинный ценитель прекрасного, бутылочку решил оставить. Но, высыпав содержимое, понял, что это была обыкновенная соль.

— Невероятно! — с притворным восхищением воскликнула Долгорукая.

— И главное — как остроумно! — в тон ей поддакнул Забалуев.

— В другой раз я бы посмеялась над вашей выдумкой…

— Смейтесь сейчас, — прервал ее Забалуев, доставая из кармана серебряную солонку, — другого раза может и не представиться. Узнаете? Вы велели вещи распаковать да в порядок привести. А с этой солонкой одной девице пришлось лишнего повозиться — никак внутри темный налет счистить не могла. Случайно мне пожаловалась. А солонка-то приметная — тогда же у вас на столе и стояла.

— И что из того? Серебро всегда темнеет.

— Увы, этот налет иного свойства. Меня цыган строго-настрого предупредил — в другую посуду яд не пересыпать! Серебро для него непригодно.

— Что ж, убила я его, — страшно усмехнулась Долгорукая после невыносимо долгой паузы, от которой Забалуеву даже страшно стало. — Тогда убила, а представился бы случай — и еще раз убила бы! И вас убью, если вздумаете со мною тягаться…

— Что вы, Мария Алексеевна, — замахал руками Забалуев. — Разве я доносчик какой? Я договориться с вами мечтаю. Мы ведь и породнились уже, а дочка ваша мне как чужая, имение вы себе оставляете. И подозрение в убийстве барона — тоже на мне. Нечестно как-то. Поделиться бы надобно.

— Против вас доказательств нет. Корф не в счет. Никто не поверит опальному дворянину, изгнанному из армии. А вы богаты, влиятельны и к тому же предводитель уездного дворянства.

— Все это хорошо, но маловато.

— Ладно, — устало кивнула Долгорукая, — уговорили. Завтра в город поедем — отпишу вам поместье.

— Мария Алексеевна, благодетельница! — радостно воскликнул Забалуев, но осекся — слишком громко получилось, и дальше уже зашептал. — Никогда не забуду вашей доброты.

— И я не забуду, — тихо сказала Долгорукая.

— Я ваш, весь ваш! Можете на меня рассчитывать!

— Хотелось бы верить… — кивнула Долгорукая.

— Верьте, верьте, а уж я вас не подведу. И давайте выпьем за наш союз!

— Надеюсь, вы принесете опечатанную бутылку из подвала?

— А вы шутница, Мария Алексеевна! Я сейчас прямо и распоряжусь.

— Да разве ж это шутка! Так, баловство. А вот когда я по-настоящему шутить начну, сразу догадаетесь. Только смотрите, чтобы поздно не оказалось, — шепотом добавила Долгорукая вслед уходившему Забалуеву.

Когда Корф пришел в себя, то первое, что он увидел, было лицо Сычихи. Владимир сильно встряхнул головой, пытаясь сбросить это наваждение, но лицо никуда не исчезло, а в голове к шумам и глухой боли прибавилось кружение.

— Ты почему здесь? — с трудом разлепляя иссохшие губы, спросил Корф.

— Не помнишь? Совсем ничего не помнишь?

— А что я должен помнить?

— Как гулял в трактире, подрался с трактирщиком?

— Не знаю, может быть… — Владимир сделал попытку приподняться на узкой и низенькой деревянной кровати, но тут же вынужден был опереться на спинку — в глазах вспыхивали и гасли маленькие серебряные звездочки, а слабость была такая, что тело казалось невесомым и совершенно чужим.

— Давно я так?

— Время торопится, и тебе надо торопиться.

— Куда, зачем? — обреченно махнул рукой Владимир. — Я один, без денег. Отравитель моего отца женился на моей бывшей невесте! Я не вернул поместье, не наказал убийцу!

— Но ты еще можешь это сделать, — Сычиха попыталась положить ладонь ему на лоб, но Владимир отшатнулся.

— У меня нет свидетельств выплаты этого проклятого долга. У меня нет ничего против Забалуева. Что я могу? Я устал воевать. Мне надоело.

— Это не ты говоришь, это брага. И разве ты не воин?

— Но почему, почему за все приходится воевать?! За правду, за любовь и даже за то, что мне и так принадлежит по праву?

— Зря только тратишь силы на вопросы, вместо того, чтобы искать ответы.

— А что изменится оттого, что истина откроется мне? Все чудесным образом перевернется? Воскреснет отец, Анна полюбит меня?

— Найди убийцу отца, и ты вернешь себе поместье. И любовь вернется к тебе.

— Что ты меня гипнотизируешь? Я же не девица — верить в твои заговоры и видения.

— А ты и не верь, ты просто встань и иди.

— Куда?

— Чтобы жить в будущем, надо понять прошлое. Ищи там, — тихо сказала Сычиха и исчезла, словно на самом деле привиделась ему.

Но нет, она, конечно, была в его комнате — на столе остывал приготовленный ею отвар. Корф понял: это для него и, поморщившись от горечи, выпил всю кружку. Через полчаса он почувствовал облегчение в голове и во всем теле. Руки, ноги — все было на месте. Он стал бодрым, уверенность вернулась к нему. Пожалуй, Сычиха права: валяться в пивной недостойно героя войны и дворянина. Больше никаких слабостей — он должен найти убийцу отца. Как она сказала — ищи ответы в прошлом? Хорошо, он тотчас же отправится в имение Забалуева и попробует разыскать там свидетельства своей правоты.

Владимир заплатил хозяину гостиницы за лошадь и отправился на поиски дома Забалуева. Ему пришлось немало поплутать по проселочным дорогам — судя по всему, Забалуев большого хозяйства не держал, поэтому мало кто видел его крепостных. Да и в гости он никого не приглашал, все больше сам навещал соседей и приятелей по карточной игре.

Когда Владимир добрался до имения Забалуева, солнце уже перевалило зенит. Под выпавшим утром снегом дом казался обычным особняком — не лучше и не хуже его собственного. Но подойти Владимиру к дому не дали. Едва он появился на дорожке, на него бросились с лаем три мохнатые собаки. Они не нападали, но обступили и принялись рычать, выразительно демонстрируя солидные клыки. Следом за собаками показались сторожа — три дюжих мужика в дохах и с ружьями наперевес.

— Здорово, братцы! — крикнул им Корф. — Собак-то отозвали бы.

— Здорово, барин, коль не шутишь! — неласково откликнулся один из них. — Фу, псины, фу!

— Мне бы хозяина твоего повидать, Андрея Платоновича, — с благодарностью кивнул Корф, видя, что собаки отбежали и два других мужика увели их за поводки к крыльцу.

— Нет его, — покачал головой сторож.

— Так проводи меня в дом. Я его подожду.

— Не велено!

— Как же не велено?! Мы с твоим барином договорились. Если я уйду, он приедет и тогда уже точно велит тебя выпороть за такое гостеприимство!

— Не стращай, барин, и не лезь на рожон! Мы зайцев бьем без промаха.

— А вот это я сейчас и проверю, — Корф стремительно сделал шаг к сторожу и выхватил у него ружье. Мужик оторопело уставился на него и пуще прежнего замотал головой.

— Зря ты это, барин, — с угрозой в голосе сказал один из вернувшихся сторожей. — Фирс у нас ротозей известный, ружье зарядить забывает.

— А вот мы свои завсегда наготове держим, — поддержал его третий сторож.

— Ладно, — кивнул Корф, поняв, что диспозиция неудачная, и осторожно опустил на землю отобранное у Фирса ружье. — Все, спектакль окончен. Так и передам вашему барину, мол, хорошие у вас, Андрей Платонович, сторожа!

— Мы воробьи стреляные, нас на мякине не проведешь, — усмехнулся второй сторож.

— Давай, давай, пока мы тебе шкуру не попортили! — с обидой в голосе пригрозил ограбленный Корфом сторож.

— Да не, Фирс, пусть катится восвояси, нам из-за него на каторгу идти неохота, — сплюнул вдогонку Корфу третий мужик.

Этот странный случай только подтвердил, что в нынешней и прошлой жизни хозяина дома что-то нечисто. Теперь уже Владимир был в этом уверен. Но как проникнуть в дом, хранящий не одну, наверное, тайну? Одному вряд ли удастся преодолеть этот заслон. Что же, пора звать на помощь Михаила. Уезжая, Репнин сказал, что найти его можно в таборе у цыган близ поместья Забалуева. Гитарные переборы ветер доносил до слуха и сейчас. Значит, это судьба. Владимир направил коня в сторону озера и пришпорил его. Вперед!..

— Снова слышу голос твой, / Слышу и бледнею. / Как расставался я с душой, / С красотой твоею. / Если б муки эти знать, / Чуя спозаранку, / Ох, не любил бы, не ласкал смуглую цыганку, — пел красивый бархатный баритон, и голос становился все ближе и ближе.

Но что это? Владимир вздрогнул — второй, зазвучавший рядом с мужским, женский голос принадлежал Анне. Корф никогда и ни с каким другим не спутал бы его. Владимир осадил коня и спешился. Он боялся нарушить ладность песни и то очарование, каким веяло от проникновенных голосов.

— Зачем, зачем передо мной / Образ этот милый / Ох, не смогла меня ты полюбить. / Я забыть не в силах.

Владимир привязал коня к дереву и подошел ближе к кибиткам — да, это была Анна. Они сидели у костра — седовласый величавый старик, молодая красавица-цыганка и Репнин.

— Снова, снова слышу голос твой. / Слышу и бледнею. / Ох, расставалась я с душой, / С красотой твоею, — пела Анна, и как когда-то сердце зашлось от тоски. Владимир отступил назад, под ногою хрустнула ветка.

Песня оборвалась. Репнин, выхватив из-за пояса пистолет, вскочил со своего места и бросился в ту сторону, откуда послышался шум. Корф на всякий случай поднял руки и вышел из-за кибитки.

— Владимир? Дружище, как же я рад! — приятели обнялись, Седой жестом пригласил Корфа к костру.

— Я думал, вы уходите из наших мест с первым снегом, — с благодарностью кивнул Корф Седому.

— Мы бы и уехали, да должок тут один остался — надо бы получить.

— Забалуев?

— Он самый, — подтвердил Седой, раскуривая трубку.

— А что здесь делает Анна, Михаил? Она уже давно должна была жить в Петербурге.

— Карл Модестович помешал, — тихо сказала Анна.

— И мне пришлось устроить похищение и спрятать ее у цыган, — добавил Репнин.

— Это не выход, Миша. Мы можем все исправить только одним способом — уличить Забалуева в убийстве и вернуть поместье.

— Пока ты будешь возвращать свое поместье, Анна может попасть в руки какого-нибудь самодура!

— Похоже, ты сейчас не способен принимать правильные решения. И уж не знаю, то ли это дым от костра, то ли опять тебе любовь в голову ударила.

— А что за это время предпринял ты? Где был, что делал, пока я Анну спасал?

— Тоже спаситель нашелся — забрался в глухой лес и отсиживается.

— Я-то хотя бы оборону занял, а ты до передовой вообще не дошел — отдал все Долгорукой без боя и руки опустил!

— Перестаньте ссориться, господа, — прервала их Анна. Еще немного, и спор мог легко перерасти в драку и дуэль. — В нашем положении бессмысленно держать обиды друг на друга. Если вы снова приметесь враждовать, то ничего хорошего из этого не выйдет. Так что лучше обменяйтесь рукопожатием и помиритесь. Я прошу вас.

— Анна права, — подумав, признал Репнин. — Мир?

— Мир, — нехотя, сквозь зубы согласился Корф. — И хочу, чтобы ты знал: я тоже не бездействовал. Сегодня я пытался пробраться в поместье Забалуева, но сделать это оказалось не так просто. Дворня вооружена. Дом охраняют собаки. Одному там не справиться.

— Ты, кажется, просишь моей помощи? — хмыкнул Репнин.

— Я прошу, чтобы ты довел начатое дело до конца. Ведь это была твоя идея — пробраться в дом Забалуева.

— Я поеду с вами, — решительно сказала Анна.

— Женщина на корабле… — покачал головой Корф.

— Анна, мне кажется, вы недооцениваете опасность предстоящего предприятия, — поддержал сомнения друга Репнин.

— Я пойду с вами. Потому что я знаю, как пробраться в дом, а вы нет.

— Тише, — вдруг остановил их Седой. — Слушайте.

— Чужой, — подтвердила сидящая рядом с ним Рада.

— Надо спрятать Анну. Рада, помоги, — обернулся к ней Репнин.

— Хорошо, барин," — Рада поднялась и кивнула Анне. — Идем со мной. Я спрячу тебя так, что и князь не найдет.

Не успели девушки и Седой скрыться за кибитками, на поляну вышел сам Карл Модестович.

— Что будем делать? — шепнул Репнин и в следующую секунду упал, получив мощнейший удар в челюсть.

— Подлец! — закричал склонившийся над ним Корф. — Я знаю, это ты. Ты увез ее. Где ты ее спрятал? Где она?

— Да мне нет до нее никакого дела. Я с Анной порвал отношения, и тебе это хорошо известно, — со злостью сказал Репнин, держась за щеку. Он не сразу понял игру Корфа, но быстро опомнился.

— Она исчезла. Ты знаешь, куда. Отвечай!

— Не знаю и знать не хочу. Уходи отсюда по добру по здорову. Я здесь у друзей-цыган, сейчас мы вместе объясним тебе, что к чему.

— Не верьте ему, Владимир Иванович, — вмешался управляющий. — Он сам мне деньги предлагал, чтобы я Анну с ним отпустил.

— И ты те деньги, конечно же, взял? — Корф свирепо посмотрел на управляющего.

— Если бы я деньги взял, стал бы я сейчас Анну искать!

— Так ты тоже за ней сюда пришел?

— Вот, дорога привела. Видать неслучайно, раз и вы здесь…

— Значит, правильно привела, — кивнул Корф и снова обернулся к Репнину. — Говори, где она?

— Да я о ней и думать забыл. Купить хотел, не отрицаю. Может, мне приятно видеть, как она в моем доме на кухне картошку чистит да полы моет. А тебе-то она зачем, ты ведь не хозяин ей уже?

— Так я тебе и поверил!

— Не столь уж и важно, веришь ты мне или нет. С цыганками мое сердце успокоилось. Они песни поют страстные, объятия их — жаркие, поцелуи — сладкие. Мне до вашей Анны дела нет. Нужна она вам — так ищите, а меня не трогайте. Понятно?

— Как не понять! — Карл Модестович подмигнул появившейся на словах Репнина Раде. — Из-за такой красавицы можно забыть все на свете! Однако я все же проверю, не здесь ли предмет вашего спора.

— Я только что все проверил, Карл Модестович. Нет ее здесь, — Корф с безнадежностью махнул рукой. — Поеду дальше искать.

Что ж, если Корф отчаялся, значит, и впрямь чисто здесь, — рассудил управляющий.

— Я, пожалуй, тоже пойду. А ты, красавица, всем скажи — ищут, мол, беглую крепостную, что выдает себя за барышню. Деньги за нее обещаны хорошие. Ваш вожак знает, где меня найти.

Друзья собрались вместе не сразу.

— Однако, Михаил Александрович, вы были весьма убедительны, когда говорили с Карлом Модестовичем, — обиженно заметила Анна.

— Сказал первое, что в голову пришло. Простите, моя царица!.

— А мне показалось, вы были довольно искренни. Я даже поверила, что вы хотели сделать меня своей рабыней.

— Разве только в страшном сне, Анна! — принялся оправдываться Михаил.

— Все, друзья мои, довольно разговоров — нам пора действовать. Модестович в любой момент может вернуться. Кто знает, действительно ли он поверил нам, — остановил милую перебранку Корф. — Я сделал вид, что ушел, и обернулся вокруг табора. Надеюсь, мне удалось запутать управляющего хотя бы на время.

— Пора — значит, пора, — улыбнулся Репнин. — Мы ведь теперь в расчете?

— Что? Ах, да, в расчете, — кивнул Корф. — Думаю, твоя боль скоро пройдет. Моя успокоилась к вечеру.

— Что такое, господа? — с недоумением поинтересовалась Анна. — Вы что-то скрываете от меня?

— Так, былое! — отмахнулся Репнин. — Не стоит и разговора. Спасибо тебе, Рада, за Анну.

— Зачем цыганке слова? Сердцем благодари, любовью своей, — прошептала Рада, с грустью смотревшая на них. — Только вот сердце твое занято, а любовь слепа.

— Прости меня, — тихо сказал Репнин. — Видишь ли, Анна…

— Опять, Анна! — воскликнула Рада и пошла прочь от костра.

Репнин смутился, поймав на себе взгляда Корфа и Анны, и махнул — не стоит переживать, не о чем…

Когда они подошли к дому Забалуева — Репнин узнал у цыган кратчайшую дорогу к имению — уже смеркалось. Охранники, по-видимому, разделились и дневалили по одному на посту у небольшого костра возле крыльца. Собаки далеко не отбегали, видать, тоже мерзнуть не хотели. Первый снег, не растаявший днем, напоминал о конце осени, вечерами было уже по-зимнему зябко.

— Голову на отсечение, это тот самый мужик, с которым я давеча сцепился! — признал его Корф, выглядывая из-за угла дома.

— Побереги голову и лучше подумай, как заставить его открыть двери, — посоветовал Репнин.

— Надо подумать…

— Пока мужчины думают, женщины обычно действуют, — сказала Анна и с криком «Помогите! Помогите!» открыто побежала к дому.

— Анна! Куда вы?! Подождите! Что она задумала? — Корф растерянно смотрел на Михаила. Репнин только пожал плечами — кто их поймет, этих женщин!

— Помогите! — Анна с рыданием бросилась к сторожу. — Умоляю! Карета разбита, мой муж — ему плохо! Цыгане напали!

— Цыгане? Чур меня, чур! — принялся креститься сторож. — Эй, Матюха, Митька, сюда!

— Что за крик? — выскочил на крыльцо второй сторож.

— Умоляю вас, — застонала Анна. — Нога… Мы были на свадьбе в соседнем поместье. Ехали домой, лошадь понесла. Карета перевернулась. Господи, нога, так болит нога! Мне плохо…

— Чего это вы, барышня, на меня падаете. Я мужик, я не барин какой-нибудь, — перепугался сторож.

— Зато ты у нас самый молодой, — подбодрил его товарищ. — Помоги-ка барышне в дом подняться.

— Там, кажется, собаки, я боюсь, — побледнела Анна, цепляясь обеими руками за доху сторожа.

— Не боись, барышня. Митька! Собак запри! А ты, Матюха, веди госпожу в комнаты, пусть посидит, отдохнет. А где карета-то?

— Там, за пригорком, я через лес бежала, заплутала, — Анна склонила голову на скрещенные руки.

— Устала, поди ж ты, — посочувствовал сторож. — Ладно, мужики, пошли мужа ейного из-под кареты извлекать. Вдруг, неровен час, это знакомцы нашего барина, будет потом попрекать, что не помогли.

— Вы не думайте, — словно очнулась Анна. — Муж заплатит вам за работу. Только помогите ему!

— Вот, водички принес, — Матюха подал стакан Анне.

— Спасибо тебе, милый, — улыбнулась она и отпила глоток. И, едва сторожа ушли, бросилась к дальнему от входа окну и открыла его.

— Господа, — позвала Анна в темноту двора, тотчас же откликнувшуюся голосами Репнина и Корфа. — Добро пожаловать в поместье Забалуева, господа!

— Да… — протянул Корф, оглядывая коридоры и гостиную забалуевского дома.

— Неужели здесь можно жить? — с недоумением воскликнула Анна.

— Жить, конечно, нельзя, а вот изображать жизнь можно, — усмехнулся Репнин, стараясь не задевать запыленных и покрывшихся паутиной вещей.

— Теперь понятно, почему господин Забалуев так хотел переехать в наше имение — свое-то изгнило от ветхости.

— Ты прав, Владимир, — кивнул Репнин. — Забалуев — мошенник, всех водил за нос, рассказывая о своих богатствах.

— Мошенничество еще ничего не значит. Нам надо доказать его участие в убийстве отца. Анна, вот свечи. Помогите посветить здесь, — попросил Корф. — Ага, здесь шкафчик с аптекой. У нас в доме такой же, там хранятся лекарства.

— Похоже, здесь сто лет никто не был и ничего не открывал, — покачал головой Репнин.

— Только не этот шкафчик. Смотрите — его точно открывали, и не так давно. Везде полным полно пыли, а на шкафчике — следы рук!

— И, правда, что это здесь? — Михаил пошарил рукой по полочкам и извлек несколько пузырьков.

— Кажется, вот это лекарство от облысения, — прочитала одну надпись Анна.

— А это что? Какие-то яды.

— Мышьяк, стрихнин. Я видел такие же баночки у Варвары на кухне, — определил Корф. — Но зачем ему столько?

— Не знаю, — задумчиво произнес Репнин. — Только все равно, того самого — чем отравили Ивана Ивановича — здесь нет.

— И что нам это дает, вся эта авантюра? Мы ничего не нашли, — рассердился Корф.

— Не спеши! — остановил его Репнин. — У меня появилась идея. Давайте выберемся отсюда и вернемся в табор. А я скажу, что мы сделаем дальше.

По дороге Михаил изложил свой план, и он показался Корфу удачным. Репнин предложил оставить Анну в таборе, а самим поутру отправиться к Долгорукой. Они убедят княгиню поехать с ними к Забалуеву, и пусть Мария Алексеевна сама увидит, что Забалуев ее обманывал. Михаил был уверен, если удастся разрушить этот союз, Забалуев запаникует и чем-то обязательно выдаст себя. Корф с ним согласился — на том и порешили.

Когда утром Анна проснулась и спустилась из распряженной кибитки, Корф и Репнин уже давно уехали. Они не стали тревожить Анну, каждый втайне надеялся вернуться к ней победителем. Анна хотела поговорить с Репниным еще до отъезда. Она подошла к кибитке, приютившей Михаила, и позвала его. В ответ из-за приоткрывшегося полога выглянула Рада.

— Что так смотришь на меня? — улыбнулась цыганка. — Не тебе одной князья нравятся.

— А мне не важно — князь или раб, — ответила ей Анна. — Главное — сам человек, его душа.

— Видать, ничего-то ты в душе не понимаешь, если так барину сердце надорвала. Извела его, да все попусту.

— Почему это попусту?

— Вижу я, все вижу — от цыганки не спрячешься. Не нужен он тебе, другой в твоем сердце, только ты сама себе в том признаться боишься. Вот и мучаешь князя. Оставь его, освободи!

— Я не понимаю, о чем ты, — смутилась Анна, — я люблю Михаила, и он любит меня. Несмотря ни на что. Он простил мне обман и помогает мне.

— Разные у вас пути. Это я тебе и без карт, и без руки скажу, потому что чувствую — думаешь о другом. Рядом твой любезный, но не князь. Не князь! — Рада спрыгнула с облучка кибитки.

— Нравится он тебе, вот ты и морочишь мне голову, — сказала Анна.

— А я и не скрываю того. Я все, как есть, говорю. Видишь, честно выхожу, не прячусь, — Рада гордо откинула со лба волосы.

— Так ты здесь ночью была… — прошептала Анна.

— Я думала, ты жестокая, а ты и слепая еще! — усмехнулась Рада.

— Незачем тебе меня оскорблять, так мужчины не добиваются.

— А мне и добиваться не надо — он сам меня позвал.

— Если звал, значит, его воля. Михаил Александрович — свободный человек, и не мне его судить, — Анна повернулась, чтобы уйти.

— Отпусти его! — Рада схватила ее за руку. — Не мани больше. А я утешу князя — боль быстро пройдет, потому что и не боль вовсе, так — баловство.

— Я не цыганка, чтобы колдовать, привораживать, отвораживать. Прогонит он меня — уйду. А пойму, что не любит — уйду и того раньше. Но ты мне не мешай, я сама решаю, как мне поступать следует, — Анна хотела было уйти, как вдруг услышала, что ее позвали. Она обернулась на голос. — Лиза?

— Аня! — бросились они друг к другу.

— Лиза, что вы делаете здесь?

— Я приехала узнать у цыган о гибели отца. Они ведь прошлым летом стояли возле озера.

— А разве гибель вашего отца — не трагическая случайность?

— За последние дни раскрылось столько странных обстоятельств, что я поняла — маменька скрывает правду.

— Лиза, а вы не слишком торопитесь с обвинениями?

— Я сказала барышне, что слышала в тот день выстрел и женский крик, — пояснила Рада.

— Да-да, — кивнула Лиза. — Но кто кричал и кто стрелял — загадка. Анна, может быть, и вы что-нибудь знаете?

— К сожалению, нет. Мы тогда почти все лето были в Петербурге, правда, Иван Иванович получал иногда письма от вашего папеньки. — Анна задумалась. — Впрочем, подождите! Однажды — как раз в те дни! — пришло письмо от Петра Михайловича… Да, да, точно. Мы сидели в гостиной, барон прочел письмо и тут же уехал в деревню, сказал, что по какому-то срочному делу.

— А что это было за дело, он не объяснил?

— Нет, — покачала головой Анна. — Но, когда Иван Иванович вернулся, он сообщил нам, что отец ваш погиб на охоте. Барон тогда приехал вместе с отцом Георгием, они закрылись в кабинете и долго-долго о чем-то разговаривали.

— А потом?

— Потом отец Георгий просто уехал и все, — закончила свой рассказ Анна.

— Отец Георгий… Вы не первый человек, кто упоминает его в связи с этими событиями. Я сейчас же еду к нему!.. А вы, — спохватилась Лиза, — вас куда-нибудь отвезти? Вы, наверное, гадать приезжали?

— Это раньше в табор за гаданием ехали, а сейчас — за суженым, — усмехнулась Рада.

Лиза с недоумением посмотрела на Анну.

— Рада шутит, — успокоила ее Анна. — Но вы должны знать — я беглая!

— Что?

— Я крепостная, Лиза. Барон воспитал меня, как свою дочь, и никто в округе не знал об этом. Но теперь в имении хозяйствует ваш муж, и меня ищет управляющий.

— Вы — крепостная?! — растерялась Лиза.

— Погодите-ка, — прервала их Рада. — Слышу, нам знак подают. Опять вблизи табора ваш немец появился. Прятаться тебе надо, Анна. Поднимайся в кибитку, а я присмотрю, чтобы он чего не разнюхал.

— Как же так, как это? — шептала Лиза.

— И вы, барышня, тоже идите — не думаю, что вам стоит тому человеку на глаза показываться.

— Тому человеку?

— Это Карл Модестович, — пояснила Анна, забираясь в кибитку.

— Господи! — воскликнула Лиза. — Вы правы, мне надо поторопиться. Прощайте и помните — вы были и останетесь моей подругой, Анна. И, если честно, между нами нет разницы. Я тоже не принадлежу себе. Моя маменька распорядилась моей жизнью по-своему. Вы — крепостная, меня продали Забалуеву.

— У нас еще будет другая жизнь, не отчаивайтесь!

— Простите, я сейчас совсем не могу вам помочь. Может, когда разгадаю тайну смерти отца, то смогу разговаривать с матушкой и моим мужем уже по-другому. А сейчас — берегите себя и будьте осторожны.

— Будьте и вы счастливы! — прошептала Анна вслед убегавшей от табора Лизе.

Тем временем Корф и Репнин, как им казалось, торжествовали победу. Долгорукая поначалу приняла их в штыки, но потом, похоже, их настойчивость и ее любопытство взяли верх, и она согласилась тайно поехать с ними в дом Забалуева.

Мария Алексеевна обставила выезд с превеликой театральностью, и забалуевские сторожа, так и не нашедшие вечером ни кареты с ограбленным барином, ни потом в доме его хорошенькой барыни, вынуждены были пропустить в дом Долгорукую с эскортом с лице исправника.

И пока Забалуев, ничего не подозревая, отсыпался после ночного разговора и его счастливого, как он думал, завершения под звуки открываемых бутылок с шампанским, Долгорукая осматривала его дом и крыла зятя на чем свет, не стесняясь в выражениях и не обращая ни малейшего внимания на присутствующих при этой сцене Репнина с Корфом и исправника.

— Он у меня попляшет, — рычала всю дорогу обратно Долгорукая, — он меня попомнит. Теперь понятно, почему он так боялся в дом к себе приглашать — там даже мыши дохнут! А сколько таинственности напустил! К дому не подойди, коляску не трогай — сплошные ограничения!

По приезде она велела исправнику далеко не уходить, хотела, дескать, отблагодарить его за помощь, накормить, напоить. А сама бросилась будить Забалуева.

Репнин и Корф не могли нарадоваться такому повороту событий. Они спешились во дворе родного Владимиру поместья и решили ждать на часах — вдруг Забалуев вздумает бежать. И тут Репнин обратил внимание на коляску Забалуева.

— Слушай, Владимир, а что там княгиня говорила про коляску, что, мол, не дает к ней Забалуев никому подходить? Может, посмотрим, что он там прячет?

Корф кивнул, и они принялись осматривать коляску. И вскоре обнаружили тайник под сиденьем, где среди разных шуллерских принадлежностей под руки им попался флакон с порошком, по запаху так похожим на тот, с помощью которого был отравлен старый барон Корф.

Михаил тотчас же побежал на кухню за исправником, а Корф ворвался в гостиную, где Долгорукая отчитывала зятя, и с криком «Убийца!» бросился на Забалуева. Забалуев, конечно, все отрицал и показал, что истинный убийца не он, а княгиня Долгорукая. Мария Алексеевна немедленно пустилась в слезы.

* * *

— Хватит изворачиваться, — прервал измышления Забалуева Репнин. — Мне доподлинно известно о вас все. Вы картежник, мошенник и вор. Вы, именно вы купили этот яд. И у нас есть тому свидетель.

— Да кто поверит пройдохе-цыгану! — завопил Забалуев.

— Вот вы и выдали себя, Андрей Платонович! Думаю, что с появлением этого флакона вы уже не сможете никого убедить в своей невиновности. — Репнин, как факир, извлек из рукава злополучный флакон. — Мы только что с бароном нашли его в тайнике вашей коляски.

— Обманщик! Плут! — стенала Долгорукая. — И этому негодяю я отдала самое ценное, свою дочь!

Наконец, исправник повел Забалуева к выходу, и тот, обернувшись от дверей, сказал Корфу: «Ваш друг наивен. Но вы-то, Владимир Иванович, должны чувствовать, что все это слишком просто. Подумайте еще раз обо всем, и, если не перемените своих обвинений, я стану сомневаться в том, что вы умный человек».

 

Глава 2

Завеса тайны приоткрывается

Утром Лиза никак не могла вспомнить, что же с ней все-таки вчера происходило. Казалось, ей привиделся один большой и тяжелый сон, и в этом сне Владимир Корф просил ее руки, а она ему отказала, чтобы выйти замуж за противного, лысого старика с мокрыми губами и хваткими пальчиками. Бред какой-то! Этого просто не может быть, не должно быть!

Лиза открыла глаза и увидела, что она не у себя в комнате. Лиза стремительно выскользнула из-под чужого покрывала, наброшенного на чужую для нее постель, и покачнулась. Она узнала это место и поняла, что на ней все еще надето подвенечное платье и что теперь ее зовут госпожа Забалуева. Лиза, торопясь и путаясь в булавках и петельках, принялась стаскивать с себя ненавистное платье, и вдруг поняла, что так и не сняла перчатки. Тонкий шелк обтянул ее руки и стал похож на вторую кожу. Лиза перестала бороться с платьем и прежде сорвала перчатки. Она отбросила их в сторону, все равно куда — к этой «коже» прикасались руки Забалуева!

Лиза прислушалась, в доме все было тихо. Она осторожно повернула ключ в замке и вышла из спальни старого барона Корфа. Из библиотеки раздавался мерзкий храп — гнусавый, с подсвистом и булькающей губой. Лиза неслышно прокралась вдоль стены, но Забалуев спал блаженным сном. Он был весь какой-то узкий и маленький и легко разместился на одном из диванов. Забалуев подогнул к животу рахитичные коленки, манишка под фраком выпятилась, превратив его в сказочного карлика. Лиза вдруг почувствовала себя принцессой в замке отвратительного тролля, от которого она непременно должна была спастись бегством, иначе быть ей заколдованной его злыми чарами.

Она задержала дыхание и проскользнула мимо. В какой-то момент ей показалось, что Забалуев проснулся — но нет, он просто почесал ногой об ногу — большим пальцем левой ноги, выглядывавшим из огромной дырки, по истертым штрипкам правой, тоже одетой в безнадежно истлевший носок. Лиза едва не засмеялась — так был жалок и уморителен этот предводитель уездного дворянства, от которого несло пьяным перегаром, и который икал во сне от неизвестного ей удовольствия.

В гостиной, укрывшись пледом, сидела грустная Соня.

— Доброе утро, Сонечка, — ласково сказал ей Лиза.

— О, хотя бы одна живая душа! — воскликнула сестра, тут же резво вскакивая со своего места. — Я уже давно проснулась и не знаю, что делать. Маменька куда-то срочно уехала с господами Репниным и Корфом. А к тебе я входить боялась — там он!

— Забалуев? — снисходительно улыбнулась Лиза. — Вот еще, нашла, кого бояться. Это он только с виду такой грозный, а на самом деле — сплошное рванье и дырки.

— Ты хотела сказать — вранье?

— И это, думаю, тоже. Впрочем, мне сейчас не до него. Есть дела поважнее. Ты не знаешь, где мои вещи? Я бы хотела снять с себя этот маскарадный костюм.

— Лиза! Как можно! Это же подвенечное платье!

— Милая, у меня нет иллюзий по поводу своей свадьбы, и поэтому я хотела бы, как можно быстрее освободиться от этого наряда и вернуться к нормальной жизни.

— Твой сундук — в комнате для гостей, я там ночевала, — Соня обиженно надулась — она никак не могла понять, почему ее сестра не рада своему замужеству. Ведь это так здорово — белое платье, фата, венец над головой, свечка в руке и батюшка, благообразный и добрый, вводит тебя с именем Христовым в новую, счастливую жизнь.

— Знаешь, я тебя не понимаю, — сказала Соня, когда Лиза вернулась, переодевшись в привычное, домашнее платье. — Если ты так любишь Владимира, то почему не желаешь слышать о нем и отказываешь ему?

— Я бы хотела замужества по любви.

— А Владимир, что — тоже по принуждению?

— Нет, это по обману. Мне даже с Забалуевым не так страшно — здесь все честно. Ему нужны мои деньги, мой титул и это имение. А Владимир? Оказалось, что и он не бескорыстен, только побоялся признаться в этом. Промолчал и взял свое предложение руки и сердца обратно.

— Но ведь он спас тебя!

— О чем ты?

— Ты же не хотела слушать меня, — Соня снова надула губки. — Это Корф нашел тебя в лесу и принес в дом. А Забалуев прогнал его и приписал все себе!

— Как же так? — растерялась Лиза. — Значит, я не была в бреду? Значит, я видела Владимира! Но зачем же тогда маменька с Андреем обманули меня?

— И почему у тебя во всем виновата маменька! — с возмущением воскликнула Соня. — Они ничего не знали и желали для тебя лучшего. А мне ты и рта раскрыть не дала — помнишь?

— Прости, — кивнула Лиза. — Спасибо, что хотя бы сейчас рассказала мне правду, но, однако, это ничего не меняет. Владимир не любит меня, он сам признался мне в этом.

— И что ты будешь делать?

— Прежде всего, я хочу найти ответы на свои вопросы о том, что все-таки случилось с папенькой.

— Как?

— Я поеду к отцу Георгию.

— Возьми меня с собой, — запросилась Соня. — Я не стану тебе мешать. Буду сидеть тихо, как мышка. Лиза!..

— Хорошо, но ты должна пообещать мне, что не станешь рассказывать о нашей поездке маменьке и Андрею.

— А если спросят, где мы были? — смутилась правдивая Соня.

— Мы? Ездили на прогулку. Запомнила? Вот и отлично. Пойду попрошу здешнего конюха заложить для нас карету…

Они выехали из имения Корфов без лишнего шума — маменька еще не вернулась, Забалуев продолжал видеть сны, а здешний управляющий, которого Лиза знала плохо, но почему-то внутренне не любила и побаивалась — уж больно он был какой-то скользкий, тоже, говорят, с рассвета по барскому приказу в леса подался. Соня радовалась приключению и возможности уехать из дома — весь год, прошедший со дня гибели папеньки, ей пришлось просидеть подле сестры и матушки, а ее живая и впечатлительная натура художницы всегда стремилась к новому, неизведанному и если не опасному, то хотя бы волнующему.

Когда дорога пошла вдоль озера, Лиза увидела неподалеку от леса дымки от костров. Она тут же несколько раз потянула за шнур звонка — хитроумное изобретение французов, больших любителей разных удобств. Гаврила, сидевший на козлах, не сразу вспомнил, что означает перезвон этих колокольцев под его сиденьем, но потом сообразил, что он — не в санях, натянул поводья и остановил лошадей.

— Что вам, барыня? — спросил Гаврила, с неохотой сползая с насиженного места.

— Видишь дымки. Кто там?

— Там? — Гаврила прищурился. — Так то ж цыгане. Они тут, почитай, каждый год шатры разбивают. А в этот раз чего-то задержались — осень уже, они в холоде не живут.

— Каждый год, говоришь? — Лиза быстро посчитала что-то в уме. — К ним поезжай.

— Что вы, барыня! Цыгане ведь обобрать могут, или еще пуще — порчу наведут. Поостереглись бы, а?

— Мне бояться нечего. Все богатство мое мужу ушло, а сглаза я не боюсь — хуже, чем есть, уже не будет. Поезжай, кому сказано!

Гаврила укоряющее покрутил головой — чумовая эта, новая барыня. Не завела бы куда, откуда не воротишься! Свят, свят, — перекрестился Гаврила и снова полез взгромождаться на козлы.

Когда подъехали к табору, Соня увязалась было за сестрой, но Лиза настрого Гавриле наказала — чтобы младшая с места не сошла, хоть потоп, хоть светопреставление. «Мне-то что, — пожал плечами Гаврила, — исполню, как хочется».

Нельзя сказать, что Лизе не было страшно. До сих пор еще у нее перед глазами стояло бородатое лицо седого цыгана со шрамом — то ли призрак, то ли он и в самом деле приходил напугать ее. Ее долго уверяли, что она была больна и путала видения с реальной жизнью. Но, чем больше Лиза узнавала нового за эти дни, тем больше убеждалась в том, что ее обманывали. И, возможно, старый цыган — тоже не был исключением.

— А-а! — вскричала Лиза — перед ней снова возникло лицо со шрамом. Лиза поднесла было руку, чтобы перекреститься, но цыган остановил ее.

— Не бойся, барышня, мы уже вроде как и знакомы. Я — Седой, и это мой табор. А вот что ты делаешь здесь?

— Я? — перевела дух Лиза. — Я приехала узнать, не стояли ли вы в этом лесу прошлым летом.

— А для чего тебе? — нахмурился Седой.

— Быть может, вы что-нибудь знаете об охотнике, погибшем тогда. Князь Долгорукий.

— Сам не знаю, не слышал, а вот сестра моя, Рада, рассказывала что-то.

— Проводи меня к ней, — умоляюще бросилась к нему Лиза и вдруг остановилась, заметив на поясе у Седого знакомые часы. — Рада, говоришь? Заманить меня решил, а потом, как отца, убить и обокрасть?!

— О чем ты, барыня? — Седой недобро посмотрел на нее. — Мы не убийцы и не воры, мы люди вольные, мы дорогу любим.

— А это что? — Лиза указала на часы.

— Это? — удивился Седой. — Часы. Золотые и дорогие. Уплата в часть долга. Ваш муженек и заплатил. Он мне много, чем обязан еще.

— Но это же папины часы, — растерялась Лиза. — Я их год, как не видела. Откуда они у Забалуева?

— Знать не знаю, а за слова свои извинись — вещь не краденая.

— Да, простите меня, — кивнула Лиза. — Как увидела часы — голову потеряла. Вот и еще одна странность вокруг смерти папеньки… Седой, продайте мне их! Прошу вас! Вот возьмите!

Лиза принялась вынимать из кошеля деньги, которые взяла на пожертвование обители. Она торопилась, сминая ассигнации, — все хотела отсчитать, а потом отчаянным жестом протянула Седому всю пачку. Он ответил не сразу — пристально посмотрел ей в глаза, но подвоха не увидел — только горе и боль.

— Хорошо, — Седой взял деньги и отдал Лизе часы. — Забирай.

— А сейчас, — Лиза вздохнула, прижимая к груди руку с часами отца, — проводи меня к своей сестре…

Когда Лиза вернулась к карете, Соня встретила ее тихая и растерянная.

— Ты что-нибудь узнала? — спросила она Лизу.

— Да, и теперь еще больше стала уверена в том, что Сычиха говорила правду. Думаю, маменька замешана в смерти отца.

— Лиза!..

— Не смотри ты так на меня! Все сходится — выстрел и женский крик, что слышала одна молодая цыганка, часы отца, которые я уже год не видела, эти странные похороны — поспешно и в закрытом гробу. Осталось только услышать, что скажет отец Георгий, и я сложу эту головоломку.

— Ты говоришь ужасные вещи, — Соня была готова расплакаться. — Мне страшно. Ты меня пугаешь. И еще Карл Модестович меня испугал…

— Управляющий? Ты видела его? Что он тебе сказал?

— Он сказал, что ищет беглую крепостную, и что она — Анна. Но Анна же воспитанница барона. Как это может быть?

— О, Сонечка, — грустно сказала Лиза и успокаивающе погладила сестру по голове. — В жизни все может быть. Ты многого еще не знаешь, но однажды и тебе откроется правда. И ты поймешь, почему я так упорно ищу ответы на свои вопросы. Значит, Карл Модестович Анну не нашел?

— А ты видела ее! — догадалась Соня.

— Видела и говорила с ней. Она — чудесная, добрая. И пусть хотя бы она будет счастлива.

— Барыня, — осмелился подойти к ним Гаврила. — Может, поедем уже, а то нам еще до обители добираться. Если засветло вернуться домой не успеем, матушка ваша ругаться станет, а о ней мы наслышаны — сурова она очень.

— Что спешить надо, ты прав, а за спину свою не бойся, я наказывать тебя не дам. Поезжай! — Лиза села в карету, и они продолжили свой путь.

В обители никто Лизу задерживать не стал — двор был открыт, монахи заняты послушанием: кто по хозяйству, кто молитвами. Лиза остановила проходившего мимо послушника и попросила проводить ее к отцу Георгию.

— Отец Георгий? — удивился тот. — Это имя мне не ведомо. А кто он в монашестве? Или хотя бы как выглядит.

Лиза описала отца Георгия, каким помнила его до ухода в монастырь. Послушник кивнул — пойдемте со мной. Они прошли через двор к жилому крылу здания монастыря, где располагались кельи. Суровый вид внутренних коридоров взывал к строгости и порядку, и Лиза как-то сразу успокоилась и ощутила себя в безопасности. Послушник провел ее к дальней двери — это здесь.

— Лиза? Елизавета Петровна?! — отец Георгий встал из-за стола, увидев ее на пороге, — он что-то писал при свече.

— Отец Георгий! Наконец-то я вас нашла! — Лиза бросилась к нему, как к родному.

— Что случилось, Лизонька? Здорова ли матушка? Все ли благополучно с Соней, Андреем? Вижу, вижу, что все хорошо. А то я уж испугался — думаю, чего это ты меня, старика, вдруг разыскивать стала. Да садись, садись, рассказывай, что за беда привела тебя ко мне?

— Простите, что потревожила вас, отец Георгий, — Лиза со вздохом опустилась рядом с ним на скамью. — Расскажите мне о последних часах папеньки.

— Что ты желаешь знать? — отвел глаза в сторону отец Георгий. — Раб Божий Петр уже в другой жизни, душа его теперь блаженна и счастлива. Зачем тревожить ее понапрасну?

— Разве я не имею права знать, о чем говорил и думал он в последнюю минуту? Вспоминал ли нас, обращался ли к нам? Маменька избегает разговоров о смерти отца, а мне его так не хватает.

— Он очень любил вас, тебя любил. И Сонечку любил. И Андрея. Так найдите же утешение в светлой памяти о его отцовской любви, — снова уклонился от ответа отец Георгий. — Прошлое уже не вернешь. А он со светлой душой отправлялся тогда на охоту, не ведая о том, что ждет его несчастье. И более я ничего не могу тебе сказать. На все воля Божья!

— Но отчего похороны были так скоро? Почему Андрея не дождались? Почему хоронили в закрытом гробу? И зачем он писал накануне барону Корфу?

— Я бы и хотел помочь тебе, Лизонька, но знаю о смерти твоего отца меньше других.

— Значит, вы хотите уверить меня, что это был несчастный случай на охоте — и все? И нет никакой тайны?

— А какую тайну ищешь ты? — отец Георгий впервые за все время разговора пристально посмотрел ей в глаза.

— Я не верю в несчастный случай. Никому не верю! — вскричала Лиза и испугалась своего голоса — настолько гулко и грозно прозвучал он под сводами кельи.

— Негоже в святой обители гневаться и волю чувствам своим давать, — мягко укорил ее отец Георгий. — Думаю, тебе стоит вернуться домой и еще раз поразмыслить над своим поведением — стоит ли нарушать покой отца твоего. И так ли чисты помыслы, побудившие тебя потревожить его бессмертную душу.

— Помыслы мои чисты, — твердо сказал Лиза, вставая, чтобы уйти, — а вот подозрения мои вы не рассеяли. И я теперь еще больше хочу узнать правду. Всю правду…

Лиза вдруг замолчала. До нее наконец-то дошли слова, сказанные отцом Георгием. И даже если он и не хотел придавать им такой смысл, но Лиза услышала именно это — «потревожить бессмертную душу».

— Спасибо вам, отец Георгий, — Лиза порывисто схватила его руку и поцеловала ее. — Вы мне помогли, вы мне так помогли!

— О чем ты, Лиза? — недоумевал отец Георгий, принимая ее благодарность и провожая взглядом ее уход. — Бедная девочка, она совсем запуталась. Нельзя ее так оставлять, не натворила бы чего неразумного.

Отец Георгий взял чистый лист бумаги и быстро написал несколько строк. Потом он нашел во дворе того самого послушника и со словами: «Не сочти за труд, отнеси это, ты знаешь, кому» — отдал ему сложенную вчетверо записку.

А Лиза, разбудив утомившуюся поездкой Соню, которая умиротворенно прикорнула на мягком бархате сиденья кареты, велела Гавриле срочно гнать домой — нет-нет, не в имение Корфов, а к ним — в поместье Долгоруких. А когда они добрались, тут же бросилась в кабинет отца.

— Лиза, что ты делаешь? — вбежала за ней запыхавшаяся Соня. — Маменька будет сердиться.

— А мне все равно, — сказала Лиза, вороша бумаги на столе. — Я должна найти, хотя бы что-то. Что-то, что поможет мне. Я не успокоюсь, пока не выясню тайну смерти папеньки.

— Но вдруг маман вернется, как ей объяснишь, почему ты здесь и что ищешь. Она накажет тебя!

— А я больше никого не боюсь! Я теперь не ее дочь, я замужем. И могу делать, что захочу.

— Лиза, прошу тебя, не надо! — Соня попыталась помешать ей.

— Отойди! — Лиза оттолкнула сестру и принялась один за одним открывать ящики стола.

— Лиза, пожалуйста, подумай о нас. Подумай о том, что Господь до сих пор хранил эту тайну, неужели ты можешь идти против воли Всевышнего? И станет ли наша жизнь лучше оттого, что тайна будет разгадана?

— Наша жизнь? — горестно рассмеялась Лиза. — Она станет чище. И, может быть, что-то изменится и в моей судьбе, потому что все плохое, что случилось со мной, случилось из-за лжи и недомолвок.

— Я не стану тебе в этом помогать! — воскликнула Соня и выбежала из кабинета, утирая слезы.

— А я и не прошу. Лишь бы не мешала. Интересно, что это? — Лиза открыла и задвинула один из ящиков и услышала, как сработал запирающий замок какого механизма. И в тот же миг из боковой панели выскочил маленький потайной ящичек, в котором лежала пачка писем, аккуратно надписанных округлым, но не очень уверенным женским почерком и перевязанных розовой ленточкой.

— Нет! Не может быть! — воскликнула Лиза, вынимая письма из ящичка и принимаясь за их чтение.

— Лиза! — в кабинет отца стремительно вошел Андрей. — Я только видел заплаканную Соню. Зачем ты напугала ее, зачем роешься в столе отца? Мне не по душе твои выходки.

— Этого не может быть, нет! — шептала Лиза, не обращая на него никакого внимания.

— Лиза, очнись! — Андрей подошел к ней и властно развернул к себе лицом. — Немедленно объяснись — что ты делаешь здесь и по какому праву…

— По праву дочери, Андрей, — Лиза подняла на него глаза — они казались безумными и горели. — Вот, посмотри сам, у нашего отца был роман с другой женщиной.

— Что это? — Андрей взял протянутое ему письмо. — «7е бесценные минуты радости, которые ты даришь мне, помогают прожить долгие часы без тебя…» Господи! Это же любовное послание!

— Это письмо к отцу, — кивнула Лиза. — Теперь ты понимаешь, что означали его частые отлучки в имение Корфов. Возможно, это была мать Владимира или.., какая-нибудь крепостная! И, может быть, папенька только притворялся, что любил нас?

— Лиза, послушай, — Андрей уже пришел в себя. — Это письмо.., оно все равно ничего не объясняет. И потом, какое имеет значение давний роман — отца уже все равно нет в живых. Оставь это!

— Об умерших или не говорят, или… — саркастически начала Лиза.

— Да, или не говорят плохо, — закончил за нее фразу Андрей. — Перестань копаться в прошлом.

В конце концов, нам ничего не известно о его чувствах. Человек ведь не всегда хозяин своему сердцу. Порой разум трезво подсказывает, с кем соединить судьбу, а сердце рвется к другой, с которой никогда, никогда не быть вместе. Думаю, мы не вправе осуждать отца…

— Это ты сейчас о нем говорил или о себе? — не удержалась от усмешки Лиза.

— Обида сделала тебя жестокой, — тихо сказал Андрей. — Я не просил твоей жертвы.

— Но ты и не отказался от нее!

— Лиза, послушай…

— Не хочу! Не стану я тебя слушать, — прервала брата Лиза. — Вы все здесь сговорились. Вы лжете мне! Но я все равно найду ответ, и никто не сможет помешать мне.

— Лиза, куда ты? — Андрей попытался было ее остановить, но Лиза оттолкнула его и выбежала из кабинета.

Она даже не подумала сесть в карету — побежала к Корфам знакомой дорогой через лес. И, когда бежала через их родовое кладбище, увидела Владимира, который стоял у могилы отца. Лиза остановилась — что означала эта встреча? И если это знак, то хороший или дурной? Она не решилась сразу подойти ближе — Владимиру она не верила. Он тоже обманывал ее и тоже хотел использовать ее, как маменька, как Андрей…

Но вдруг Лиза услышала сдержанные рыдания и поняла, что это Корф. И ей стало жаль его — Владимир, как она, потерял отца, и, может быть, боль утраты смягчила его холодное и безжалостное сердце? Лиза беззвучно вздохнула и тихо подошла к могиле старого барона.

— ..Я ждал, что мне станет легче, — услышала она слова Владимира. — И вот, Забалуев арестован, но исполнен ли мой долг? Я не уверен в том, что пойманный преступник — твой настоящий убийца! Конечно, Забалуев проходимец и мошенник, но здесь явно что-то не так! Еще одна твоя тайна. Зачем ты все скрывал от меня? Я не знаю, как поступить… Я совершенно запутался! Лиза?!

— Извините, Владимир Иванович, я не хотела помешать вам, но то, что вы сейчас сказали здесь, так похоже на те чувства, что испытываю и я сама.

— Вы? Почему вы? Лиза, неужели ты так и не сможешь простить меня, и мы навсегда останемся чужими друг другу, просто знакомыми людьми?

— Простить? О нет, я простила. Я лишь не была уверена в том, что после разоблачения Забалуева ты захочешь видеть меня и говорить со мной, как обычно.

— Что ты, Лиза! Ты же ни в чем не виновата, — удивился Корф.

— А я думаю, что виновата. Я позволила себе не замечать очевидное и допустила, чтобы одна нелепость разрушила всю мою жизнь.

— О чем ты говоришь, Лиза?

— Я говорю о том, что причина всех моих несчастий — смерть отца. А она — я уверена в этом! — связана с его тайным романом с женщиной, которая жила в вашем имении, в вашем доме.

— Почему ты так решила? — растерялся Корф.

— Сегодня я нашла в потайном ящике своего отца его любовные письма, и в них все указывает на то, что ваш отец знал об этом романе или каким-то образом был в нем замешан.

— Но кто она? Ты же не думаешь, что это была моя мать?

— Прости, но такая мысль поначалу приходила мне в голову. Но как это было глупо с моей стороны — твоя матушка много болела и рано ушла от вас. Нет-нет, это кто-то другой! Вот, прочти это письмо, здесь эти строки, — Лиза подала Корфу одно из писем.

— «С тем, ангел мой, оставляю тебя, чтобы снова встретиться в четверг, в два часа пополудни. В ожидании новой встречи целую твои руки…» — Владимир с изумлением взглянул на Лизу. — Именно в это время твой отец и барон Корф часто играли в шахматы. И всегда просили не мешать им.

— Быть может, шахматы были лишь предлогом? И нам следует искать ответ на этот вопрос там? А мы можем сейчас незаметно пройти в библиотеку?

— Да, я знаю один ход. В детстве мы часто играли с Андреем в библиотеке в прятки, но я никогда не видел там потайной комнаты.

— Просто вы никогда не думали о ней.

Корф кивнул и знаком предложил Лизе следовать за ним. Пройдя через кладбище и сад, они вышли к дому с другой стороны и черным ходом проникли в коридор. Неожиданно Владимир дал Лизе знак остановиться и замереть. По коридору широким решительным шагом прошла Долгорукая, за ней вприпрыжку бежал Карл Модестович и что-то вполголоса говорил. Когда они вышли во двор и направились к конюшне, Корф снова подал Лизе знак — дорога свободна, мы можем войти.

В, библиотеке было тихо и печально. Осиротевшие книги стояли на полках под слоем успевшей осесть на них пыли. А в воздухе носился густой запах недавно распивавшегося шампанского — то, что осталось в доме от пребывания в нем Забалуева.

— Иван Иванович писал о каком-то тайном месте… Может быть, в стене есть дверь? — Лиза попыталась заглянуть за массивные книжные шкафы из мореного дуба.

— Теперь я уже ничему не удивлюсь, — кивнул Владимир, заглядевшись на книги, — они тут же напомнили ему об отце. — Здесь все — сплошная латынь. Не припомню, чтобы кто-нибудь брал их в руки! Латынь всегда была для меня непосильной!

Владимир хотел было наугад снять одну из них с полки, но книга лишь наклонилась. И следом раздался странный скрежещущий звук. Как будто пришел в движение старый, заржавевший механизм. Лиза вскрикнула — тяжелый шкаф легко и плавно сошел со своего места, открывая вход в другую комнату.

— Ты же захочешь посмотреть, куда ведет дверь, — от волнения Владимир заговорил шепотом, и Лиза согласно кивнула ему.

Владимир вошел в потайную комнату первым и остановился на пороге. Когда-то комната явна была жилой. Здесь все пахло домом, а не приютом для краткой любви. Из комнаты вела еще одна дверь — в ту часть здания, где жили слуги. Владимир догадался об этом, сопоставив расположение комнаты с расположением других помещений в доме.

— Значит, она была крепостной… — почти бесшумно произнес он, но Лиза не слышала его — она в каком-то угаре разбирала книги на столе и бумаги в выдвижных ящиках. Владимир подошел к ней и взял одно из писем, которые Лиза отложила в сторону. — Как будто их писал ребенок. Такой смешной почерк!

— Это писала она. Вот, взгляни на это: «Петр я очень тибя люблю»… Отец учил ее писать… Боже мой! Он любил крепостную. Неудивительно, что маменька так возненавидела вашего отца, когда узнала о его роли в этом деле!

— Так и есть! — Владимира вдруг осенило — он понял, о чем ему говорил Забалуев, и заторопился. — Лиза! Так и есть. Ты даже не представляешь, как помогла мне! А теперь, прости, я тебя оставлю!

— Владимир, куда ты? — Лиза растерянно оглянулась — Корф убежал так стремительно, что она не успела его задержать. Лиза тяжело вздохнула и собрала найденные письма. Потом она тихо вышла из комнаты и вернула латинскую книгу на полку. Шкаф медленно въехал на свое прежнее место.

Какое-то время Лиза еще стояла посреди библиотеки, пытаясь собраться мыслями и чувствами, а потом ушла тем же путем, каким ее привел в свой дом Владимир. Она опять прошла через сад, и по мере того, как она удалялась от дома Корфов, шаги ее ускорялись. Вскоре она уже бежала по лесу, назад в свое имение. В ее голове созрело решение, и Лиза спешила выполнить его. «Не нарушить покой… — как заклинание, повторяла она слова отца Георгия. — Не тревожить бессмертную душу…»

— Мне нужна твоя помощь, — тяжело переводя дыхание, сказала Лиза, подойдя Гавриле, топтавшемуся подле кареты. — Возьми на конюшне лопату и тут же возвращайся, ко мне.

— Снег что ли разгребать? — удивился Гаврила. — Вечереет уже, возвращаться надо бы!

— Не рассуждай, голубчик, делай, что велю, — Лиза разволновалась — не дай Господь, кто увидит, — могут помешать.

— А теперь иди со мной, — приказала Лиза, когда Гаврила вернулся, неся наперевес лопату с острым носком.

— Копай! — указала она на могилу отца, когда они пришли на семейное кладбище.

— Шутить изволите, барыня? — испугался Гаврила.

— Я хочу, чтобы ты раскопал могилу моего отца, — настойчиво повторила Лиза.

— Грех это, барыня!

— Это мой грех, а не твой. Копай, кому говорю!

Гаврила еще немного для вида поартачился, потом перекрестился и, поплевав на руки, принялся снимать землю с могильного холмика. Лиза все время стояла рядом и смотрела, как он отсыпает в сторону подмороженную землю. Зима еще не началась, и земля под первым снегом оставалась теплой, и только кое-где рассыпалась под ударами лопаты, как песок.

— Хотя б сказали, зачем копать-то? — время от времени бурчал Гаврила. — А то явятся сюда другие покойники и нападут за осквернение. Свят, свят!

— Копай, не тяни, — подгоняла его Лиза. Солнце уже и впрямь уходило за лес, а светильника она с собой не взяла. «Успеть бы до темноты», — с тоской подумала Лиза, как вдруг раздался характерный стук — лопата уперлась в крышку гроба.

— Вот, — крякнул Гаврила, — докопались. А дальше-то что?

— Открывай! — храбро велела Лиза.

— Может, не надо, барыня? — Гаврила испуганно огляделся по сторонам и принялся с новой силой осенять себя крестным знамением.

— Открывай, чего ждешь! — закричала Лиза.

Гаврила вздрогнул, втянул голову в плечи и поддел крышку гроба, крышка в каком-то месте хрустнула и сдвинулась. Гаврила тут же бросил лопату и с невероятной скоростью и прытью выпрыгнул из могилы.

— Что это? — с ужасом прошептала Лиза, вглядываясь в открывшийся просвет — гроб был пустым, и только в изголовье лежала небольшая иконка. — Ничего не понимаю… Но где же папа?

* * *

— Господин барон! Владимир Иванович! — с деланной радостью встретил Корфа Забалуев. — Решились — пришли? Значит, поверили, что я говорил вам правду?

— Вы знаете, Андрей Платонович, что я особой симпатии к вам не испытываю…

— Знаю, знаю, — кивнул Забалуев, опережая его. — Да вы присаживайтесь — в тюрьме полагается сидеть.

— Очень тонкое наблюдение! — усмехнулся Корф, принимая его приглашение, хотя унылый вид камеры и напомнил ему печальные события совсем недавнего времени.

— Да не смотрите вы так на меня, — отмахнулся от прямого взгляда Корфа Забалуев. — Я картежник! Я проиграл все свое состояние, но, поверьте, это мой единственный криминальный недостаток, следствием которого является моя нищета. Но убийство!..

— А знаете, я вам верю, — тихо сказал Владимир, — и готов выслушать вашу версию этого отравления.

— Что же, — Забалуев кивнул, — я расскажу вам. Но для начала ответьте мне и сами себе на следующие вопросы. А была ли у меня причина убивать вашего батюшку? И если это я отравил барона, то неужели у меня не хватило бы хитрости избавиться от яда? А теперь, однако, подумайте еще, кто больше всех ненавидел барона Корфа? Кто выставил вас из вашего поместья? Догадываетесь, о ком я говорю?

— Княгиня Долгорукая?

— Вот именно! — Забалуев подбежал к Владимиру и зашептал, наклонившись прямо к его лицу. — Она сама мне призналась! Она сама мне сказала, что убила вашего отца!

— Как призналась? Кто еще знает об этом? Кто это слышал?

— К сожалению, никто, кроме меня, — Забалуев вернулся на свое место и горестно покачал головой. — Увы, я был настолько глуп и упоен своим успехом — сами понимаете, свадьба, приданое… Извините. Я оказался излишне самоуверенным и поверил, что могу переиграть княгиню, но я забыл, с кем связался. Если ей оказалось под силу провернуть всю эту аферу с долговой распиской…

— И это тоже она? — побледнел Корф.

— Посудите сами, кто еще мог подкупить вашего управляющего? Карл Модестович дорого берет, а у меня — ни гроша, я нищ, как церковная мышь!

— Но убийство! — вскричал Владимир.

— Барон убит не из-за поместья.

— Да, и, кажется, я догадываюсь, что стало тому причиной, — вздохнул Владимир, сопоставив все увиденное в тайной комнате в библиотеке с тем, что говорил ему Забалуев. — Но как она это сделала? Ведь яд-то ваш, и потом эта коляска…

— Коляска? — хмыкнул Забалуев. — А что коляска? Она могла так же легко подложить мне флакон, как и украла его. Но для начала она подменила его содержимое, когда я на минуту оставил флакон в ее руках. Кстати, а почему вам пришло в голову обыскать мою коляску?

— Княгиня обронила фразу о том, что вы никого не подпускаете к ней. Нам показалось это подозрительным! О Господи! — понял Корф.

— Все подстроила, змея! — осклабился Забалуев. — Не было там яда. Я, как пропажу содержимого обнаружил, от флакона тоже решил избавиться — я ведь понимал, что на меня первым подумают. Я же не одним Долгоруким покупкой хвастался. Только потом спохватился, да больше флакона найти не мог.

— Вы не помнили, куда выбросили флакон?

— В том-то и дело, что помнил, да только там его не оказалось. Думаю, княгиня за мной следила и подобрала — с нее станется!

— Возможно, вы и правы, — сказал Корф, вставая и направляясь к выходу, но в этот момент дверь в камеру распахнулась и вошел исправник.

— Ваше сиятельство, вас Их сиятельство спрашивают, говорят — срочно.

— Это Репнин, — воскликнул Владимир и понял, что что-то случилось — они расстались несколько часов назад — Михаил поехал в табор за Анной.

— Репнин? — вздрогнул Забалуев. — Он.., он…

— Он жив, — кивнул Корф. — Ваши наемники не убили его. И если в смерти моего отца вас теперь уже вряд ли обвинят, то за подлоги и воровство вам придется ответить перед государем императором. — Так он и есть секретный ревизор? — Забалуев схватился за голову и со стоном опустился на кровать. — Это конец, это конец…

— Вы правы — вашим преступлениям скоро будет положен конец. Счастливо оставаться! — Владимир, усмехнувшись, поклонился Забалуеву и вышел из камеры.

Репнин ждал его в кабинете исправника.

— Скорее, нам надо ехать, срочно! Сейчас! — Михаил потянул Корфа за собой.

— Что такое, что за спешка?

— Когда я вернулся в табор, Рада сказала, что Анна ушла на могилу твоего отца. Я бросился за ней, но было поздно — первым там оказался этот подлец Шуллер. Он схватил ее и повел к Долгорукой.

Владимир остановился — лоб его мгновенно покрылся капельками пота. «Она убьет ее, точно убьет, — понял Корф, — княгиня не успокоится, пока не отомстит всем нам, всем, кто был связан с отцом».

— Анне угрожает опасность, Долгорукая может продать ее, — торопил друга Репнин.

— Боюсь, что княгиня придумала нечто пострашнее, — сказал Корф. — Но сначала мы должны придумать, как вывести ее на чистую воду.

— О чем ты говоришь?

— Мне удалось установить, что отца отравила Долгорукая. Весь вопрос в том, как это доказать.

— Княгиня? Эта одинокая женщина, озабоченная, как бы подороже продать дочерей замуж?

— Хитрая, умная и очень злая женщина, обиженная на все мою семью до десятого колена. Обиженная настолько, что не просто полностью нас разорила, но и убила моего отца.

— И ты знаешь, как она это сделала? — растерялся Репнин.

— Теперь мне ясна вся картина преступления. Прежде чем поехать в имение, заедем к доктору Штерну — возможно, он подскажет нам, как заставить княгиню выдать себя. Он врач, он понимает толк в уликах, которые оставляют яды.

— Но как же Анна?

— Надеюсь, с ней ничего не случится до нашего прихода, но все же ты прав, нам следует поторопиться!

* * *

— Значит, крепостная? — уперев руки в бока, спрашивала Долгорукая, обходя кругом Анну и оглядывая ее со всех сторон.

По ее приказу управляющий привел Анну на конюшню и привязал к опорному столбу.

— А бежала зачем? — продолжала свой допрос княгиня.

— Карл Модестович хотел надругаться надо мной, — честно отвечала Анна.

— Ты посмотри, какие мы щепетильные! — рассмеялась Долгорукая. — Карл Модестович сладкого захотел, что в том такого? Плохо только, что сладкое это он решил с моего стола взять и разрешения при этом не спросил. Ну, да с ним я потом разберусь. А тебя накажу, за то, что вздумала сбежать от меня!

— Уверяю, у меня не было и мысли скрываться от вас, — тихо сказала Анна, пытаясь с достоинством смотреть в глаза княгине.

— Лжешь! — закричала Долгорукая. — Это барон научил тебя лгать? Мерзавец, всех нас надул, и долга не отдавал, и потешался над нами, выставляя тебя благородной!

— Не смейте так говорить о бароне! — воскликнула Анна. — Он был честный человек и вашему мужу — верный друг. И Петр Михайлович в нашем доме как родной был.

— Что? Что ты сказала?! — сорвалась Долгорукая — ее лицо покраснело и всю ее явно залихорадило. — Да как ты посмела!

— Прикажете выпороть самозванку? — тут же предложил управляющий, с удовольствием наблюдавший эту сцену.

— О нет! Я сама хочу ее наказать. Да так, чтоб другим не повадно было чужих мужей отбивать!

— О чем вы говорите? — побледнела Анна.

— Знаешь, как наказывали беглых крепостных в старину? — Долгорукая оглянулась и увидела среди прочих предметов на стене металлическую кочергу для клеймения телят, схватила ее. — Знаешь? Клеймо ставили на лбу — чтобы впредь не бегали. С клеймом-то далеко не убежишь!

— Правильно, Ваше сиятельство, — зашелся он в довольном смехе, — так ей и надо! Заклеймить тем тавром, что и телят прижигают!

— Опомнитесь! — умоляюще воскликнула Анна. — Вы же женщина, вы же мать…

— Вот как ты заговорила?! — Долгорукая поднесла клеймо к самому лицу Анны. — А когда строила глазки барину, когда соблазняла? Когда отбивала от семьи, а у нас с Петром — трое детей!

— Что вы такое говорите?!

— Все вы такие — лезете в барскую постель, отбиваете мужей у законных жен, заставляете страдать порядочных женщин! Но больше ты никому не причинишь зла! Признавайся, дрянь, что ты его соблазнила, грязная девка!

— Барыня, — раздался от дверей приторный голос Полины. — Там к вам господа приехали. Срочно вас видеть хотят.

— Господа? Какие еще господа? — Долгорукая непонимающе обернулась к ней.

— Князь да молодой барон. С ними исправник еще да доктор, — пояснила Полина.

— А этим-то что нужно? — начала понемногу остывать Долгорукая. — Ладно, после закончим этот разговор. Она пусть здесь сидит — незачем ее никому видеть.

— Ну, что, Анька, дождалась своего часа? — нагло спросила Полина, едва только княгиня и управляющий вышли.

— А ты и рада? — устало ответила ей Анна.

— Ох, как рада! Так рада, что и сказать мало, — улыбнулась Полина. — Но теперь тебе уж точно конец. А я стану свободной и богатой. Карл Модестович выкупит меня и вольную даст. А еще у меня его денежки есть, что он на черный день копил — сама себе хозяйкой стану. На сцену пойду, и будут у меня поклонники, каменьями одаривать станут, платья покупать дорогие. А ты так и останешься здесь!

Полина с наслаждением плюнула в сторону столба, к которому была привязана Анна, и вышла, с такой силой распахнув дверь, что висевший на ближайшем столбе фонарь упал и разбился. Полина ушла, заложив щеколду замка. Она не заметила, как керосин из лампы разлился по сену, и оно загорелось.

* * *

— Какая приятная неожиданность, — изобразив на лице самую ангельскую из своих улыбок, сказала Долгорукая, войдя в гостиную. — Рада видеть вас, господа!

— Это скорее неприятная неожиданность, — кивнул ей Репнин. — Мы с плохими вестями, Марья Алексеевна.

— Господин Забалуев оказался дружен с судьей, — в тон ему сказал доктор Штерн.

— И что с того? — пожала плечами Долгорукая. — Дружен, это еще громко сказано, — поправил Штерна Репнин. — Господин судья проиграл когда-то господину Забалуеву некоторую сумму, и Андрей Платонович любезно забыл об этом. А теперь припомнил. И вполне возможно, что скоро мы увидим господина Забалуева на свободе. Ибо, по мнению судьи, доказательств Для обвинения его в убийстве барона недостаточно.

— Как это, недостаточно? — напряглась Долгорукая. — В его карете обнаружили яд — это ли не доказательство? И, потом, господин Забалуев женился на моей дочери, чтобы завладеть поместьем Корфа, которого он убил, это же причина реступления.

— Увы, судье показалось, что этого мало, — развел руками Репнин.

— Боже мой! — княгиня в растерянности опустилась на диванчик. — Неужели нет ни одного человека, которого господин Забалуев не обманул или не подкупил? Его нельзя выпускать на свободу. Я не желаю, чтобы преступник жил рядом с моей дочерью.

— Мария Алексеевна, успокойтесь, — присел рядом с ней Штерн. — У меня появилась мысль, как этого не допустить, но нам нужна ваша помощь. Вы не могли бы дать мне на время свои перчатки, в которых вы были в тот вечер?

— Перчатки? Зачем вам мои перчатки?

— Неловко обременять вас этой просьбой, — поддержал доктора Репнин, — но Илья Петрович должен осмотреть перчатки всех гостей, которые были в тот вечер в доме. Я уже отдал ему свои.

— Небольшой осмотр, — успокаивающим тоном сказал Штерн, — и я тут же верну их вам. Чистая формальность.

— Хорошо, хорошо, но скажите, что вы хотите там разглядеть?

— Дело в том, что яд при взаимодействии с воздухом оставляет следы, знаете ли, такие маленькие крапинки. Когда отравитель открывал флакончик с ядом, эти частицы могли попасть на перчатки. А насыпать яд убийца мог только в перчатках, так как яд весьма опасен и мог случайно убить и самого преступника. Вот, к примеру, на перчатках господина Репнина никаких следов яда не было обнаружено.

— А другие гости? А Владимир Корф?

— Ищем, ищем, — потупился доктор Штерн. — Итак, вы поможете нам или нет?

— Разумеется. За кого вы меня принимаете? Сейчас я принесу перчатки. Правда, столько времени прошло, даже не вспомню, где они могут быть. Надеюсь, господа, что это вам поможет, — Долгорукая поднялась и вышла из гостиной.

— Благодарю вас, княгиня, — кивнул ей Штерн, многозначительно переглядываясь с Репниным.

Долгорукой не было довольно долго, и Репнин с доктором начали немного волноваться, как вдруг она появилась на пороге гостиной.

— Увы, господа, — изображая искреннее сожаление, сказала Долгорукая, подавая доктору перчатки — они были обожжены. — К сожалению, эта здешняя служанка, Полина, кажется, когда распаковывала наши вещи, уронила перчатки в огонь. И вот что от них осталось.

— Свежий запах дыма, — признал Штерн, принимая перчатки из рук княгини.

— Что вы хотите этим сказать? — тоном невинно обиженного человека спросила Долгорукая.

— А то, что вы только что признались в совершении убийства, — объявил Корф, входя в гостиную вместе с исправником.

— Ваше сиятельство, я должен арестовать вас, — исправник подошел к Долгорукой и положил ей руку на плечо.

— Да как вы смеете врываться в мой дом и обвинять меня в убийстве? — закричала Долгорукая на Корфа.

— Я здесь в своем доме, которым вы завладели обманным путем, подкупив управляющего.

— А вот это еще надо доказать!

— Докажем, Мария Алексеевна, докажем, — кивнул ей Корф.

— Не прикасайтесь ко мне! — Долгорукая сбросила руку пристава с плеча и отбежала к двери в библиотеку.

— Что такое? Что здесь происходит? — спросил Андрей, входя в гостиную вместе с Соней — не дождавшись Лизы и не найдя ее нигде, они решили поехать к Корфам. Андрей так и сказал — к Корфам, он никак не мог привыкнуть к тому, что отныне поместьем друга владеет их мать.

— Андрей! — начал было Корф. — Дело в том, что… Черт!

Долгорукая бросилась из гостиной в библиотеку и закрыла дверь изнутри. Исправник посмотрел на Корфа — тот кивнул, разрешая действовать. Исправник плечом вышиб дверь и вбежал в библиотеку, но ту же и вернулся, разводя руками — Долгорукая исчезла.

— Она знала! — воскликнул Корф. — Она знала о потайной комнате. Мы должны догнать ее, она сейчас выбежит в сад.

— Владимир, постой! — Андрей железной рукой остановил его. — Прежде изволь объясниться.

— Да отпусти ты его! — бросился на помощь Корфу Репнин.

— Нет, объясни мне…

— Твоя мать убила моего отца! — воскликнул Корф.

— Что за бред? — растерялся Андрей, но хватку ослабил, и Владимир, кивнув исправнику, выбежал из гостиной. Исправник последовал за ним.

Соня, смотревшая на все происходившее с ужасом, вдруг тоненько заплакала.

— И все же, объяснитесь, господа! Может быть, мне это снится? У вас есть доказательства того, что маменька убила барона?

— К сожалению, Андрей Петрович, княгиня сама невольно выдала себя и представила на себя неоспоримые доказательства. И мы все были тому свидетели.

— Не верю, — прошептал Андрей.

— Мне очень жаль, — пожал плечами Репнин, — но мы выяснили, что твой отец был влюблен в одну из крепостных девушек барона, и их тайные свидания, происходили в доме покойного Иван Ивановича. Княгиня знала об этом и только что сама призналась в своей ненависти к барону.

— Нет, нет! В это невозможно поверить! — вскричал Андрей.

— Извини, но мы должны ехать и попытаться догнать княгиню, — покачал головой Репнин, пытаясь выйти из библиотеки.

— Я не позволю вам травить мою мать, как зайца. Вы никуда не поедете! — Андрей преградил ему дорогу.

— Господа, господа! — бросился к ним Штерн.

— Горит, — вдруг громко сказала Соня, указывая куда-то за окно, и все разом обернулись к ней.

— Там что-то горит, во дворе. Кажется, конюшня, — подтвердила Соня.

— О, Господи, Анна! — закричал Репнин и, оттолкнув растерявшегося Андрея, бросился прочь из гостиной.

На дворе за домом люди тушили огонь, выбивавшийся из конюшни. Репнин бросился в самую толпу дворовых и, растолкав их, прорвался внутрь горевшего здания. Он знал, что Шуллер поймал Анну, видел, как управляющий с Долгорукой выходили из конюшни, чтобы встретиться с ними в гостиной.

Дворовые быстро выводили лошадей и заливали пожар, цепочкой нося ведра из колодца. Репнин, прикрыв лицо от дыма, пробрался в дальний угол конюшни и — о радость! — увидел там Анну. Она была привязана к столбу и, по-видимому, наглоталась дыма и оттого не смогла позвать на помощь, потеряв сознание. Репнин попытался разорвать веревки, но дым слезил глаза, и тогда он выхватил пистолет и прострелил связывавшие Анну путы. Веревки порвались и ослабли, и Репнину далось наконец поднять Анну и вынести ее из конюшни.

Когда Репнин вошел с Анной в дом, Штерн предложил ему перенести девушку в библиотеку — там спокойнее. Репнин уложил Анну на один из диванов, и доктор бегло осмотрел ее — проверил пульс, приоткрыл веки.

— С ней все в порядке, — успокоил Штерн Репнина. — Она наглоталась дыма, но сейчас это пройдет. Будет лучше, если мы оставим ее одну. А вы пока откройте-ка окно, она подышит свежим воздухом и придет в себя.

— То есть как одну? Почему — одну, — заволновался Репнин — от волнения он никак не мог совладать со щеколдой, но, наконец, справился, и в библиотеку хлынул чуть морозный вечерний воздух.

— Где я? Что со мной? — тихо спросила Анна, вскоре приходя в сознание.

— Все уже позади, — улыбнулся ей Штерн. — Вы немного полежите здесь, а мы посидим в гостиной и подождем, пока вы окончательно придете в себя.

— Но, доктор… — возмутился Репнин.

— Идите, идите, молодой человек, — Штерн буквально вытолкал князя из библиотеки.

Оставив Анну одну, они вернулись в гостиную, где в напряженном молчании сидели Андрей и Соня.

— Итак, что же все это значит? — повторил свой вопрос Андрей, но никто не успел ему ответить — в гостиную вбежал Корф.

— Где она? Где Анна? — в его лице не было ни кровинки.

— Успокойтесь, Владимир Иванович, — ласково сказал Штерн. — Анна отдыхает в библиотеке. Мы оставили ее одну…

— Одну? Как одну! — закричал Корф. — Ведь там же…

— Что там? — зло спросил Андрей.

— Не что, а кто! Твоя мать! Я понял — ей некуда больше бежать. Она спряталась в доме, чтобы потом выйти и…

— Ну, договаривай, договаривай! — Андрей встал с видом человека, готового к вызову.

Но Корф лишь махнул на него рукой и выбежал из гостиной. Репнин бросился за ним следом. Доктор и Андрей, переглянулись и последовали за ним. А Соня снова зарыдала — на сей раз громко и взахлеб.

— Остановитесь! — тихо сказал Долгорукой Корф, когда, раскрыв дверь в библиотеку, увидел ее, нависающей над Анной с пистолетом в руке. — Вы ошиблись — это не она, это совсем другая женщина.

— Ты знал, — страшным тоном сказала Долгорукая, обращая к нему полубезумный взгляд. — Ты знал об этой комнате. Ты знал обо всем, что здесь творилось. Все знали, все. И твой отец поощрял распутство моего мужа.

— И поэтому вы покончили и с мужем, и с моим отцом?

— Ты встал на моем пути, щенок. Ты сам меня вынудил! — прорычала Долгорукая, целясь в Корфа.

— Маменька, — только и смог прошептать Андрей, застав эту сцену.

Он вместе с Репниным и доктором Штерном стояли на пороге библиотеки, онемев от ужаса.

— Андрюша! — вдруг расплылась в сахарной улыбке Долгорукая, и взгляд ее помутнел, а глаза закатились. — А знаешь, они хотели меня убить. Андрюша!

— Успокойтесь, родная моя, — бросился к ней Андрей. — Кто хотел тебя убить? Ведь пистолет-то у тебя!

— Пистолет? — Долгорукая блуждающим взглядом посмотрела на руку, сжимавшую оружие. — Что это? Фу, какая гадость!

Долгорукая бросила пистолет на пол и приласкалась к сыну.

— Это не я. Это вот тот молодой человек, — княгиня украдкой пальчиком указала на Корфа. — Ах, молодой человек, вы так меня обидели, так меня обидели, не играй с ним больше, Андрюша, не играй.

— Что с вами, маменька? — вздрогнул Андрей.

— Вот вернется муж из Москвы, я ему все расскажу. Да-да, Андрюшенька, папенька приедет, все расскажу. И тогда он пожалуется барону, и ваш отец спрячет вас в чулан и запрет на сто замков.

— Да что ж вы такое говорите? — заволновался Андрей, испуганно оглядываясь на Штерна.

— Андрюшенька, — по-детски запросилась Долгорукая, — поедем домой, поедем домой, а то Петруша вернется, а нас нет. Он будет нас искать. Поедем домой, а?

— Кажется, княгиня не в себе, — тихо сказал доктор. — Уведите отсюда Анну.

Репнин хотел было пройти вперед, но Корф отодвинул его и сам предложил Анне руку. Она все еще никак не могла прийти в себя от только что пережитого потрясения — сначала этот допрос в конюшне, потом пожар, и наконец княгиня с пистолетом!

— Идемте, Анна. А ты, Миша, помоги Андрею — увезите княгиню отсюда, когда ей станет лучше.

Репнин, растерявшийся от натиска Корфа, кивнул и остался с Андреем и доктором.

— Испугались? — с небывалой для него сердечностью спросил Владимир, поддерживая Анну под руку.

— Ничего, — еще слабым голосом ответила она, — Главное, что все это уже закончилось. Если бы не вы, я…

— Не стоит благодарности, — кивнул Корф. — Еще неизвестно, кто бы из нас показался княгине лучшей мишенью.

А тем временем доктор велел прибежавшей с пожара Варваре срочно вскипятить ему воды и сказал, чтобы еще поставила прокипятить шприц. И пока Варвара, охая и ахая, выполняла его поручения, он занялся княгиней.

Он попросил ее показать ему язык и постучал пальцами по коленкам. Потом велел следить глазами за перемещениями его руки и спрашивал, какой сегодня год и как ее зовут. Княгиня при этом все действия выполняла исправно, но коленки ее как-то странно подпрыгивали, а глаза западали за яблоко. А когда у княгини, рассказывавшей о муже, в уголке рта появилась слюна, доктор Штерн грустно покачал головой и оставил ее в покое.

Варвара принесла шприц и иглы, доктор быстро набрал из какой-то ампулы и попросил Андрея покрепче прижать мать к себе. С самыми любезными извинениями доктор присборил рукав платья княгини и сделал укол в руку чуть ниже плеча. Княгиня ойкнула и через какое-то время обмякла, а вскоре совсем затихла, позволив уложить себя на тот же диванчик, где только что лежала Анна.

— Что с нею, доктор? — взволнованно спросил Штерна Андрей.

— Боюсь, у вашей матушки на почве больших переживаний случился срыв.

— Вы хотите сказать, что она?..

— Похоже, Марию Алексеевну постигло небольшое помутнение рассудка.

— Вы уверены, что это по-настоящему, Илья Петрович? — не очень осторожно спросил Репнин.

— Да как ты смеешь! — сверкнул на него взглядом Андрей.

— Господа! — остановил их доктор. — У меня нет никаких сомнений, что княгиня сейчас не в себе. Давайте будем уважать ее состояние.

— Это надолго? — не удержался от вопроса Репнин.

— Да замолчишь ты, наконец?! — бросился было к нему Андрей.

— Я, кажется, вас попросил обоих, — гневно промолвил Штерн. — Немедленно прекратите это. И вы — Андрей Петрович, и вы — Михаил Александрович. Негоже так себя вести в присутствии больной женщины. О том, что она сделала, разговор будет позже. Сейчас она больна, и следует о ней позаботиться. И поэтому вы, князь, ступайте к господину барону, а вы, Андрей Петрович, везите матушку домой. Да присматривайте за нею получше.

 

Глава 3

«Враги? — Врага!»

— Где я? — слабым голосом прошептала Анна, приходя в себя и приподнимая голову.

— Вы дома, и больше вам ничего не угрожает.

Анна, с трудом разомкнув веки, открыла глаза и увидела лицо Владимира. Он стоял на коленях перед кроватью и смотрел на нее с таким участием и теплом, что Анна смутилась. Она инстинктивно дотронулась рукой до пуговиц на платье — нет-нет, она была одета, она была в своей комнате. Анна поднялась и села на кровати, Владимир тут же встал и протянул руку, чтобы помочь. Анна с благодарностью кивнула ему, но от помощи отказалась.

— Что со мной, что случилось?

— Вы ничего не помните?

— Все, как в тумане. Помню Ее сиятельство. Княгиня так страшно кричала там, в конюшне! Грозила клеймом, каким клеймят лошадей. Она выкрикивала очень странные слова. Понимаете, она считает, что я разрушила ее брак. Она говорила, что я отняла у нее Петра Михайловича! — воскликнула Анна.

— Забудьте! Не обращайте внимания на слова этой несчастной, — улыбнулся Корф. — Княгиня тронулась умом. Ненависть и злость довели ее до этого, и теперь ее ждут или тюрьма, или лечебница.

— Значит, это не сон? Угрозы, пламя и дым? Мне кажется, потом я видела пистолет в ее руке…

— Да, правда, — кивнул Владимир. — Был пожар, и вы, наглотавшись дыма, потеряли сознание. Доктор Штерн привел вас в чувство, но затем опять появилась княгиня, она хотела вас убить. По счастью, мы помешали ей.

— Мы?

— Я… Потом я помог вам добраться до своей комнаты, но в коридоре вы снова почувствовали себя плохо, и я взял на себя смелость донести вас, — Владимир говорил робко, смущаясь, как будто оправдывался за то, что был добр и внимателен к ней. — Но теперь все позади. Княгиня созналась в убийстве отца, и она будет наказана за свои преступления по закону.

— Сегодня я впервые увидела ее такой. Никогда бы не подумала, что эта милейшая женщина может быть такой жестокой. Бедная Лиза! — с горечью сказала Анна и попыталась подняться. Но ее качнуло — Корф тот час же подхватил ее, не давая упасть.

Владимир прижал Анну к себе и обнял мягко и нежно, как будто хотел защитить от всего плохого и опасного на этом свете. Анна чувствовала, как он осторожно вдыхает аромат ее волос. Голова ее и так кружилась. От этого прикосновения она почувствовала, что уплывает — погружается в теплую реку, сильное течение властно увлекает за собой всю ее целиком.

Корф приблизился с поцелуем. У Анны не хватило духу прервать этот длившийся вечность поцелуй, уже и сама она не хотела останавливаться. Вдруг сделалось так легко, так сладостно, что она не смогла противиться этому неведомому доселе чувству. Анна не понимала, что с ней происходит: ощущение счастья и гармонии ясно свидетельствовало, что не только губы, но и души их слились в этот миг, став одним, неразделимым целым. И все вокруг перестало существовать для нее!..

— Что это? — тихо спросил Корф, усилием воли отрываясь от Анны. — Ты плачешь, родная? Зачем, отчего?

— Не знаю, — сквозь слезы прошептала Анна. — Не понимаю.

— Не надо, не плачь. Все будет хорошо. Успокойся, Анечка, люби… — Корф вдруг оборвал себя на полуслове и снова поцеловал ее — на этот раз быстро и резко.

— Что вы делаете? — оттолкнула его Анна. — Как вы смеете!

— А почему бы и нет? — недобро усмехнулся Корф. — Красивая девушка позволила мне себя поцеловать. Но почему же только один раз? Мне мало.

— Я позволила? — вздрогнула Анна. — А мне-то показалось, что вы изменились.

— С чего бы это я должен изменяться? Себе я нравлюсь и таким! — вызывающие ответил Корф.

— Господи! — с ужасом глядя на него, воскликнула Анна. — Владимир, какой вы недобрый. Вы все время лжете, вы боитесь быть искренним. Отчего вы так страшитесь настоящих чувств?!

— Вы смеете упрекать меня в трусости? После всего, что я сделал для вас? — тон Корфа стал надменным и жестким.

— Я не просила об этом.

— И вы согласились бы умереть? — язвительно спросил Корф.

— По мне, лучше смерть, чем ваши издевательства! А я уж думала, мы стали друзьями…

— Друзьями? — прищурился Корф. — А вы всех своих друзей так целуете?

— Друзьям я готова отдать и больше, — с вызовом бросила Анна. — Но вам это не дано будет узнать никогда! Больше вам не спрятаться под маской. А я в следующий раз уже не буду так наивна, чтобы поддаться на ваш обман.

— А вы надеялись на следующий раз?

— Вы бессердечный человек, Владимир! Немедленно оставьте меня, — Анна усталым движением указала ему на дверь.

— Похоже, дым все еще не выветрился из вашей прелестной головки, — издевательским тоном произнес Корф. — Вы забыли, что ваш хозяин я, и это я решаю, когда и что надо делать моим крепостным.

— Анна! Вы у себя? Как вы — живы, здоровы? Я могу к вам зайти? — раздался из-за двери голос Репнина.

— А, вот и следующий…как я понимаю, друг? — зло рассмеялся Корф, открывая ему дверь. — Заходи!

— Что это значит? — не понял Репнин, провожая Владимира взглядом. — Что он хотел мне сказать?

— Это он не вам, это он мне ответил, — тихо произнесла Анна.

— Владимир, может, и странно ведет себя в последнее время, но вы должны простить его, Анна, — столько волнений за эти дни.

— С каких это пор он стал нуждаться в услугах адвоката?

— Не адвоката, а друга. Тем более, что мне показалось…

— Вам показалось, — тихо и вместе с тем твердо оборвала его Анна. — Извините, князь, я очень устала и хотела бы отдохнуть.

— Анна! Вы прогоняете меня? — растерялся Репнин. — Но чем я провинился перед вами?

— Ничем, но вам надо спешить, вас ждут в таборе.

— В таборе? Зачем мне ехать в табор? — удивился Репнин. — Все благополучно завершилось, убийца найден, Владимир вернулся домой. А я могу снова занять свою комнату для гостей.

— А как же Рада?

— Рада? Она, конечно, молода, красива, но она цыганка и немного колдунья, а мне нравится совершенно другая девушка.

— Но она сказала, что вы были с ней…

— Нет, Анна, нет! — воскликнул Михаил. — Она только выдала желаемое за действительное. Как только представилась возможность, я тут же бросился вас искать, но, увы! — опоздал. Когда мы нашли способ, как уличить княгиню в совершенном ею преступлении, я вернулся за вами и спас вас из огня, я вынес вас из конюшни…

— И вы? — Анна готова была разрыдаться. — Не слишком ли много у меня спасителей сегодня?!

— Анна, чем я обидел вас? Что мне сделать, чтобы вы перестали плакать? Ведь вы дороги мне, я готов на все ради вас.

— Простите, но мне ничего не надо. Как вы и сказали, все завершилось и вернулось на свои места. Вы князь, я крепостная.

— Это можно исправить. Я думаю, Владимир подпишет вам вольную. А если нет.., если нет, я выкуплю вас у него!

— Чтобы смотреть, как я буду мыть полы в вашем доме? — сквозь слезы улыбнулась Анна, припомнив сцену, которую Корф с Репниным разыграли перед управляющим в таборе.

— Чтобы каждое утро видеть ваши сияющие счастьем глаза и наслаждаться этой картиной бесконечно, — с пафосом произнес Репнин и бросился поцеловать ей руку.

— А это из какой пьесы? — лукаво спросила Анна.

— Это из моего сердца! Я прямо сейчас отправляюсь к Владимиру, я задам ему этот вопрос. И пусть он только попробует манкировать ответом!

Репнин по-гусарски прищелкнул каблуками и выбежал из комнаты, оставив Анну наедине с невеселыми мыслями. Тревожно было на душе. Счастливое избавление, о котором говорил Репнин, ожидаемой радости от перемены в судьбе не добавило. Владимир по-прежнему играл с нею, как кошка с мышкой. Анна желала только одного — чтобы он разобрался в своих чувствах, сказал что-то с определенностью, которая положила бы конец пустым надеждам.

Надеждам на что? Анна поймала себя на мысли, что впервые думает о Корфе, как о Михаиле, и даже серьезней. Прежде ей казалось, что самое главное — это стать Владимиру другом. В ее мечтах он относился к ней, как к сестре, которой на самом деле у него не было. Теперь же в сердце вкралась новая печаль, подспудно она ждала от него прямого объяснения в любви, страдая из-за боязни Корфа открыться в своих истинных чувствах.

Все! — решила Анна, ждать у моря погоды она больше не в ее силах. Она должна предпринять что-то сама. Анна взяла свой саквояж, стоявший собранным еще с того момента, как Полина сообщила ей, что Репнин у цыган в таборе умирает, и, оглядев комнату, как ей казалось, в последний раз, вышла.

— Ой, и куда же это мы собрались? — всплеснула руками Варвара, когда Анна появилась на кухне с саквояжем в руках. Она не могла уехать, не попрощавшись с доброй и верной нянькой и поверенной в ее сердечных делах.

— Уезжать мне надо, Варвара, а не то я погибла.

— Да что случилось? Сейчас-то тебе чего бояться — княгиня-злодейка умом подвинулась, да и Модестович наш от нее не сильно отстал, видать, так волновался, что все в голове перепуталось. Молодой барин домой вернулся!

— Вот это меня и страшит, Варвара. Ты даже не представляешь, что произошло, — Анна остановилась, словно собираясь с духом. — Владимир поцеловал меня.

— Здравствуйте! — с облегчением рассмеялась Варвара. — Тоже мне, нашла ирода! Я жизнь прожила — чтоб поцелуй кого вот так напугал, первый раз слышу.

— Варя! — смутилась Анна.

— Что-то ты, девка, темнишь, что-то не договариваешь. Брось-ка по кухне метаться, садись да рассказывай, — Варвара силой усадила Анну рядом с собой у стола.

— Чем же тебе барин наш так плох показался? Или не полюбился тебе его поцелуй?

— Если честно, Варя, — покраснев, прошептала Анна, — я до сих пор чувствую прикосновение его губ.

— Сдается мне, что ты и сама не знаешь, чего хочешь, — подвела итог Варвара.

— Мне, Варя, казалось, я Михаила люблю, но этот поцелуй…

— Не думаю я, чтобы молодой барин тебе зла желал.

— Но и добра он мне не желает. Не хочет он меня от себя отпускать. Никогда Владимир не даст мне вольную. Хочет, чтобы я навсегда осталась крепостной. Запуталась я, Варвара. Вот и решила: бежать надо, бежать, чтобы забыть и того, и другого.

— Да разве от чувств убежишь, девонька? — вздохнула Варвара. — Тот, кто люб, всегда будет рядом. Если и не наяву, то в мыслях да в сердце. Их куда выкинешь?!

— В Петербург поеду, Владимир обещал меня продать Оболенскому. Пусть так и будет.

— Дело твое, я тебя неволить не стану и выдавать тоже. Но учти, бежишь ты от самой себя. Одни мучения здесь оставляешь, другие появятся.

— Нет, я бегу от унижения, Варвара! И, быть может, если я не буду каждый день его видеть, скорее забуду. Ведь правда, Варварушка?

— Жизнь покажет, храни тебя Господь, — Варвара широко перекрестила ее и обняла на прощанье.

— Ты только не переживай за меня, слышишь, все будет хорошо! Я не пропаду, — Анна расцеловала Варвару в обе щеки и вышла. Она решила попросить Григория заложить карету и тут же и уехать, пока не хватились. Анна не сомневалась — Григорий перепроверять указания барина не пойдет, мужик он был доверчивый и добрый. Она только не заметила Полину, которая подслушивала за дверью весь их с Варварой разговор.

* * *

— Что же, мой мальчик, можешь быть доволен собой — ты получил такую прекрасную возможность открыть Анне свои чувства и сделал все, чтобы она ответила тебе взаимностью!

Отец! Не смейтесь надо мной! — Владимир не заметил, как начал кричать, обращаясь к барону. Призрак возобновил свои визиты, на этот раз возникнув в момент наивысшего раздражения. Уйдя к себе, Владимир уже не сдерживался, круша все, что попадалось под руку, смел со стола бумаги, пресс-папье и не горевший — слава Богу! — светильник.

— Свои трудности ты создаешь себе сам! — продолжал отец, наблюдая за сыном из дальнего угла кабинета. — Ты ведешь себя, как мальчишка, который всего боится, но желает прослыть храбрецом и оттого путает смелость с наглостью.

— Я не хотел! Я просто не смог сдержаться в ту минуту. Увидел это прекрасное заплаканное лицо и потерял самообладание. Она так красива, отец!

— Сначала реши, что для тебя важнее, краткий миг обладания этой красотой или любовь, которая стоит всей жизни. Наберись терпения.

— Разве теперь она поверит мне? — Владимир без сил рухнул в кресло и схватился руками за голову. — Я все испортил. Я снова восстановил ее против себя. Как я мог? Забудет ли, простит ли она меня?

— Тобою сейчас движет ревность, которая мутит разум…

— О да!.. — вздохнул Корф.

— Если не готов к борьбе — уйди в сторону, чтобы не потерять еще и друга.

— И навсегда потерять Анну? Нет, никогда!

— Борись за свою любовь!

— С кем? С Анной или Репниным? Или с обоими одновременно?

— С самим собой! Усмири гордыню! Ты любишь Анну — так докажи самому себе, что ты достоин ее любви!

— Легко сказать!

— И трудно сделать, — кивнул ему отец. — Но стоит однажды переломить гордыню, и ты поймешь, что любовь — это искусство отдавать, а не завоевывать.

— Да что Вы знаете о любви? Как вы можете советовать? Вы, кто за всю жизнь не отдавался безумию страстей. Благополучный семьянин, унылый вдовец! Оставьте меня с запоздалыми нравоучениями! Оставьте меня!

— Сейчас тобой руководит вполне законная ненависть к моей семье. Я не стану докучать и тотчас же откланяюсь, — растерянно сказал Андрей Долгорукий, неожиданно вошедший в кабинет.

— А? Что? — Владимир посмотрел на него мутными глазами, но через мгновение опомнился. — Нет-нет, прости, Андрей. Я, кажется, просто перенервничал.

— Это неудивительно. Столько пережить за какие-то несколько дней! Сможешь ли ты говорить со мной? Готов ли выслушать мою просьбу?

— Конечно, проходи, садись. Я слушаю тебя.

— Прежде всего, — кивнул Андрей, присаживаясь к столу в кресло напротив друга, — я бы хотел извиниться перед тобой, если, конечно, слова могут послужить утешением.

— Ты говоришь об имении? — недобро улыбнулся Корф.

— Побойся Бога, Владимир! — вздрогнул Андрей. — Я говорю о твоем отце! Все, что случилось, просто ужасно! В голове не укладывается, что матушка — убийца. Сможешь ли ты простить меня и мою семью?

— Есть вещи, которые, к сожалению, исправить нельзя.

— Но мы всегда были дружны. И ты знаешь, что я не разделял планов матушки насчет поместья. Осталось оформить бумаги, восстанавливающие тебя в правах на него.

— Что ж, спасибо. Хотя я никогда и не сомневался в твоей честности и благородстве. И рад, что ты принял это решение.

— Все, что случилось, не должно разрушить нашу дружбу!

— Ни что не совершенно, — горестно заметил Корф.

— Ты прав. В твоей власти решение — казнить или миловать.

— О чем ты?

— Владимир, моя мать совершила чудовищное злодеяние, но она была не в себе. Моя вина, что я не заметил этого раньше и поэтому не смог предотвратить худшее. Но сейчас маман — просто больная, истерзанная безумием женщина. Ей кажется, будто она снова молода, дома ждут маленькие дети — я, Лиза, Соня… Она потеряла рассудок…

— Мне жаль, — прервал друга Корф. — Я сожалею о твоем несчастье, но я не доктор. Тем более, не судья.

— Вот именно об этом я и хотел говорить с тобой! Владимир, будь снисходителен…

— К убийце?

— К болезни! Во имя нашей дружбы, во имя милосердия! Я прошу тебя не выдвигать против маменьки судебных обвинений.

— Это невозможно! Твоя мать не только попрала дружбу, но и посягнула на творение Господа — на жизнь человека. Она убийца, убийца! — вскричал Корф, вставая.

— Владимир! — Андрей тоже поспешно встал. — Выслушай меня! Ревность овладела ею и управляла всеми ее поступками. Только мать и твой отец знали правду, и я уверен, он чувствовал свою вину перед ней.

— За то, что не мешал другу любить?

— За то, что покрывал измену! И разве ты сам не вызвал бы обидчика на дуэль? А что могла сделать она? Я не оправдываю маменьку, но не она убивала твоего отца — обида и ревность подсыпали яд в его бокал. И они же привели ее к безумию. Теперь она неопасна — она больна, она живет в другом мире — в прошлом, где еще нет ничего: ни предательства, ни убийства. Эта женщина, любимая мужем и детьми, любящая и добрая, не может никого отравить. Ее пощади — она не заслуживает тюрьмы и каторги.

— Да, ты не зря пошел по юридической линии, твоя речь растрогала даже меня — сына убитого ею человека, — с саркастической усмешкой сказал Корф.

— Володя, матушка не может сейчас отвечать за свои поступки, она невменяема, нуждается в лечении. Она виновна, но она неподсудна. Умоляю, будь к ней милосерднее. Небо уже наказало ее, лишив рассудка. Я уверен, если бы Иван Иванович был жив, он отпустил бы ей ее грехи.

— О да, мой отец всегда был добросердечным самаритянином!

— Владимир, твой отец был благородным человеком и настоящим воином. Он никогда не стал бы воевать с женщиной и мстить ей, тем более, когда уже свершился высший суд — суд Божий, наказавший ее по всей строгости и справедливости. Моя мать уже неопасна, прости ее.

— Хорошо, — после тягостно долгой паузы тихо сказал Корф. — Я напишу письмо с отказом от претензий. Но я не желаю больше ни видеть, ни слышать ее.

— Обещаю, что, как только доктор позволит, мы увезем ее на лечение подальше отсюда. Возможно, за границу. — Андрей протянул Корфу руку. — Я благодарю тебя и прошу не отказываться от дружбы.

Корф молча кивнул и пожал протянутую Андреем руку. Тот горячо ответил на рукопожатие и, поклонившись, вышел из кабинета.

— Надо же, какой я благородный! Правду говорят, что дурной пример заразителен. И это все ваше воспитание, отец. Теперь-то вы довольны? — печально спросил Владимир, обращаясь к портрету отца на стене.

— Я доволен, я страшно доволен, что ты вернулся домой! — воскликнул Репнин, вбегая в кабинет на последних словах Корфа. — Андрей успел обмолвиться, что возвращает тебе имение и все права на него.

— Спасибо на добром слове, Миша, — сдержанно ответил ему Корф. — Наконец-то я снова чувствую себя здесь, как дома.

— И что же дальше?

— О чем ты? — нахмурился Владимир.

— Не о чем, а о ком. Когда ты намерен дать вольную Анне?

— Все еще любишь ее?

— Ты не ответил мне! Значит, ты не собираешься освобождать ее? — понял Репнин. — Тогда продай Анну мне.

— Тебе? Чего ради?

— Но ты же собирался продать ее моему дяде, князю Оболенскому!

— Собирался, но передумал. У меня есть свой театр, и я не хочу лишаться лучшей в нем актрисы.

— Послушай, Корф…

— Я не желаю слушать всякий вздор! Анна останется в моем доме на прежнем, как при отце, положении.

— Владимир! Зачем тебе Анна? Что ты задумал сделать с ней?!

— Тебя это не касается! Я могу с ней делать все, что захочу, потому что она моя крепостная!

— Нет — потому что ты ее любишь!

— И как это могло прийти тебе в голову? — с деланным изумлением рассмеялся Корф.

— Я знаю, ты давно ее любишь, но стыдишься в этом признаться — даже самому себе.

— Если бы я любил Анну, как ты это себе воображаешь, то старался бы вызвать ответное чувство, а не лютую ненависть.

— Нет-нет, тебе меня не обмануть! Все это только слова, а на деле ты боишься отпустить ее от себя. Потому что знаешь — свободная Анна никогда не станет твоею, а предпочтет тебе кого-нибудь другого.

— Уж не тебя ли?

— Надеюсь, что меня. По крайней мере, я не запятнал себя перед нею романами, приводящими к дуэли, и отвратительной грубостью, — с вызовом сказал Репнин.

— Неужели я настолько плох? — Владимир снова спрятался за спасительно иронией.

— Ты разбил много сердец, Володя, но на этот раз у тебя ничего не выйдет.

— Желаете пари, сударь?

— Такие пари заключают только негодяи.

— Так вот, — воскликнул Корф, вставая, — этот негодяй обещает тебе завоевать сердце Анны. И его, негодяя, уже никто не остановит. Даже ты, благородный рыцарь!

— Анна никогда не полюбит тебя! — Репнин тоже поднялся ему навстречу. — Анна любила и любит только меня!

— Тебе нравится тешить себя иллюзиями? Пожалуйста, но уже через несколько дней она преданно и с любовью будет смотреть мне в глаза.

— Ни за что! Через пару дней мы уедем с Анной в одной карете, а ты благословишь нашу любовь.

— Идеалист!

— Фигляр!

— Барин, скорее! — с порога закричала Полина, врываясь без стука в кабинет Корфа. — Анна хочет бежать, она уже на конюшне, Григорий карету заложил.

— Что? — в голос воскликнули оба соперника и вместе бросились к двери, едва не столкнувшись лбами. Но Владимир так посмотрел на друга, что Репнин счел за лучшее пропустить его вперед, но и сам тут же последовал за ним.

Они вбежали на конюшню, задыхаясь не столько от бега, сколько от ужаса, но для одного — смешанного с ненавистью, а для другого — с обидой. Увидев их, Анна вздрогнула и остановила Григория, уже собравшегося выводить лошадей. Григорий с недоумением уставился на нее и пожал плечами, словно говоря — вас, благородных, не поймешь, то едут, то опять поворачивай оглобли!

— Полина, отнеси вещи Анны в ее комнату, — зло велел Корф запыхавшейся Полине. — Мне любопытно, однако, куда это вы едете?

— Вы, помнится, хотели отправить меня в Петербург, к господину Оболенскому, — нашлась Анна. — Я решила выполнить распоряжение барина.

— Да-да, ты этого хотел! Я тоже это помню, — поддержал ее Репнин. — Буду рад сопровождать вас, Анна. Знаете, в дороге всякое может приключиться. А со мной будет безопаснее. Владимир, ты даже не представляешь, как будет счастлив мой дядя! Сцена императорского театра ждет вас, Анна.

— Жаль огорчать дядю, но Анна никуда не едет.

— И таким способом ты надеешься завоевать сердце женщины?

— Мне незачем завоевывать то, что и так принадлежит мне. Я уже устал повторять, что ты говоришь о моей крепостной. Которая, к тому же, только что едва не стала беглой.

— Я никогда не решилась бы на это, если бы могла доверять вашим обещаниям. Чего они стоят, вы нам только что доказали, — гордо ответила ему Анна.

— Господину барону вообще нельзя верить, ибо он сам не знает, чего хочет, — бросил Корфу Репнин.

— Почему же не знаю? Знаю. Я точно знаю, что хочу, чтобы вы перестали вмешиваться в мои дела, князь. Это мой дом, и ты в нем — гость. Или принимай мои условия, или…

— Ты меня гонишь?

— Боюсь, что ты загостился. Пора и честь знать.

— Полагаешь, если я уеду, Анна меня забудет?

— Я всего лишь хочу покоя в своем собственном доме.

— Когда прикажете убираться?

— Немедленно!

— Думаешь, я пропаду? Уверен, Андрей не откажется приютить меня.

— Поедешь к Долгоруким? Вот и славно. Чудесная там соберется компания — мать-убийца, вор-растратчик и секретный агент Его величества. Бог в помощь! — ернически поклонился другу Корф. — А вы, Анна, отправляйтесь сейчас же в дом. До моих особых распоряжений.

— Особых? — вскинулся Репнин.

— Вы все еще не уехали, князь? Поторопитесь, а не то мое терпение может иссякнуть.

— И что тогда?

— Вот тогда и поговорим, а пока, дамы и господа, я сообщил вам свою волю и жду, что вы с пониманием отнесетесь к необходимости ее исполнять, — Корф дал понять, что разговор окончен, и вышел из конюшни. — Анна, следуйте за мной!

— Садитесь, — сухо кивнул он ей, когда они вошли в кабинет. — Я должен объяснится с вами. Я решил не отправлять вас в Петербург, но у меня есть на то свои причины. И я буду вам весьма признателен, если вы примите эту новость как данность, не подлежащую обсуждению.

— Вам не надо ничего мне объяснять, я уже смирилась с удивительными переменами и в ваших планах, и в вашем настроении.

— Почему?

— Вы, как стихийное бедствие, на вас нельзя обижаться или пытаться изменить.

— Я кажусь вам смешным? — побледнел Корф.

— Нисколько. Мне просто грустно от безысходности каждого нашего разговора.

— Ах, да, я понял! Бедная овечка! Смиренная жертва из стада Христова! Прекрасная роль, и главное — всегда вызывает сочувствие у окружающих.

— Роль? Какая роль? Я вас не понимаю.

— Глупая роль, которую вы сами себе придумали. Извините Анна, вы хорошая актриса, но только не в жизни.

— Нет, Владимир Иванович, роль — это то, чем заняты вы. Это вы все время играете, потому что боитесь быть самим собой. Разве не потому вы отменили мой отъезд, что хотели оставить меня себе? Только себе. Тому себе, который приходил в мою комнату вот за этим, — Анна решительно подошла к растерявшемуся от ее напора Корфу и поцеловала его в губы.

— Нет! — оттолкнул ее Корф.

— Лжете. Вы опять лжете. Знаете, я совершенно запуталась, и не понимаю, когда вы настоящий и когда вам верить. Скажите, друг вы мне или враг? Я боюсь вас.

— А я вас, — прошептал Корф.

— Почему вы мучаете меня? — Анна уже готова была расплакаться. — Боже мой! Вы это делаете потому… Потому что вы любите меня?!

— Ступайте к себе и выбросьте из головы сентиментальные глупости из французских книжек, — резко оборвал ее Корф, указывая Анне на дверь.

Она вздрогнула и молча вышла из кабинета.

— И не смотрите вы на меня так, — сказал Корф отцу, с сочувствием и жалостью глядевшему на него с портрета. — Довольно вам вмешиваться в мою жизнь! Вы меня оставили, ушли, вы умерли. И не смейте меня осуждать — буду жить, как могу. Как хочу!

Последние слова Владимир произнес, приблизившись к портрету вплотную, затем взял его обеими руками и перевернул лицом к стене.

— Вы чего-то хотели, барин? — тут же раздался голос вездесущей Полины. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

Рыжая голова и роскошные плечи девушки заняли весь дверной проем, Владимир изучающе оглядел ее с головы до ног.

— Помочь? Пожалуй. Закрой-ка ты дверь. Да не из коридора, с внутренней стороны. Закрой на ключ и подойди ко мне…

* * *

Вернувшись в комнату, Анна хотела поскорее запереться, чтобы дать волю чувствам, но тут увидела на столе красную розу из оранжереи, полураскрывшийся высокий бутон на крепком длинном стебле. Роза была свежая и такая нежная и ароматная, что у Анны зашлось сердце — значит, Владимир все-таки любит ее. Он побоялся сказать ей об этом прямо, но признался, используя старинный язык цветов и красок. Анна осторожно взяла розу со стола и вдохнула от нее.

— Как бы ни был прекрасен этот цветок, его красота все равно не сравнится с вашей, — раздался от дверей голос Репнина.

— Слишком сильный комплимент для крепостной, Ваше сиятельство, — смутилась Анна, пряча розу за спину.

— Для меня вы не крепостная, Анна. Вы — самая благородная, самая чистая девушка в мире!

— Так этот цветок от вас? — растерялась Анна.

— А вы думали — от Владимира? Что же, извините, что сюда пришел я, а не он. Не собираюсь долго докучать вам. Я отправляюсь в поместье Долгоруких. Прощайте.

— Простите меня, Михаил! Сама не знаю, что говорю. И уж тем более, не знаю, что и думать.

— Вы правы, все ужасно запуталось, но вы ни в чем не виноваты. Причина в более чем странном поведении барона. Этот безумец осмелился полюбить вас, но не нашел в себе хоть капли мужества, чтобы признаться вам. Он любит вас, Анна!

— Миша, я не желаю говорить о нем!

— Аня! — воскликнул Репнин, бросаясь к ней. — Не подавайте ему никаких надежд, иначе вы рискуете навсегда остаться во власти его горячей и переменчивой натуры.

— Мы больше не увидимся? — тихо спросила Анна.

— Я постараюсь помочь вам. Нельзя позволить ему мучить вас. Я поговорю с дядей, и вместе мы что-нибудь придумаем. Вы получите вольную, станете актрисой.

— Но я никогда не стану вашей женой?

— Анна! Я боюсь даже мечтать об этом!

— Но хотите это?

— Так же сильно, как благоухает сейчас эта роза, — Репнин попытался поцеловать Анну, но она остановила его.

— Не надо, Миша… Не сейчас.

— Я понимаю, — кивнул он. — Я уезжаю к Долгоруким, но мыслями и сердцем я буду рядом с вами. Прощайте!

Дверь за Репниным закрылась, и Анна без сил опустилась на стул возле трюмо.

Она и в самом деле запуталась. Ей почти удалось убедить себя, что Репнин презирает ее, и с легкостью променял любовь крепостной на вольную любовь цыганки. Но вот уже в который раз Михаил доказывает ей свою преданность — он простил ее невольный обман, простил ее необоснованные обиды. Он, кажется, готов простить ей даже ее симпатию к Корфу. Репнин просто проявил чудеса благородства, спасая ее от управляющего и вынося из огня. Он не скрывает своих чувств, которые лишь окрепли в испытаниях. Он искренен в желании помочь ей. А что же она?

Теперь уже Анна чувствовала себя недостойной такой любви. Тем более, что позволила поселиться в своем сердце новому чувству к другому мужчине. Более закрытому и мрачному, неверному и непредсказуемому. Чувству к тому человеку, кто сводит ее с ума своей невысказанной страстью и мучает — и ее, и себя, будучи не в силах справиться с этим влечением.

Анна не знала, как себя дальше вести. Наверное, она могла бы обратиться за помощью к тому же Оболенскому, и великодушный князь, уже однажды бросившийся ей на помощь, наверняка сделал бы это еще раз. Но в глубине души Анна и не хотела ничьей помощи, с каким-то непонятным ей самой упорством жаждала она испить по капле чашу мучений до дна. Отчего-то мука казалась ей сладкой.

Ее размышления прервал странный писк за дверью. Анна вышла из комнаты и ахнула — у порога лежал хорошенький пушистый комочек, котенок. Анна подняла его и прижала к себе, стараясь согреть. И вдруг увидела, как чуть в стороне стоит Корф и смотрит на нее с тоской и отчаянностью человека, которому больше нечего терять.

— Хотите взять его себе? — грубоватым тоном спросил Корф.

— А у вас были на него другие планы?

— Да, я собирался назвать его Карлом Модестовичем и затем утопить.

— Опять вы шутите, Владимир! Я знаю, что вы на такое не способны, — укоряюще сказала Анна, ласково гладя котенка по шерстке.

— Я не ослышался? Вы только что выступили в роли моего адвоката? Неужели разглядели за маской чудовища доброе сердце?

— А вы и есть добрый. К тому же, вы очень любите кошек. Помните, как помогали мне таскать сливки У Варвары?

— Для наглого рыжего котяры, которого Григорий пригрел на конюшне? — кивнул Корф.

— И совсем не наглого! Он был такой маленький и несчастный!

— И поэтому ему потом всегда приходилось путешествовать с нами в отдельной корзине огромных размеров, — Владимир улыбнулся неожиданным воспоминаниям. — Вы можете взять себе и этого. Только таскать сливки вы меня больше не заставите. Тяжелая длань у Варвары — соломинка…

— Спасибо, — обрадовалась Анна. Она решила подойти к нему, но отчего-то остановилась.

— Вы по-прежнему меня боитесь? Боитесь, что я схвачу вас и силой утащу к себе? Поверьте, я не чудовище. Впрочем, я вас понимаю. Позвольте один вопрос, Анна. Есть ли надежда, что когда-нибудь вы сможете ответить на мои чувства?

— Не стану давать ложных обещаний. Я не знаю.

— Если бы я с самого начала признался вам в своих чувствах, могло бы все сложиться иначе?

— Возможно.

— Тогда забудем все! Давайте начнем все сначала, — с горячностью предложил Корф.

— Невозможно забыть того, что уже произошло, — промолвила Анна.

— Что же, благодарю вас за откровенность. Это даже к лучшему. Я не буду мучить себя несбыточными мечтами, а вы можете спокойно предаваться своим.

Когда Корф ушел, Анна спустилась на кухню, чтобы покормить котенка.

— Я назову его Лучик, — сказала Анна, с нежностью глядя, как Варвара поит котенка молоком из блюдца. Котенок был совсем еще кроха и не умел лакать — Варвара обмакивала какую-то тряпичку, намотанную на указательный палец, в молоко и подставляла палец котенку. А тот с удовольствием лизал тряпицу, полагая, что это его теплая, добрая мама.

— И впрямь, какой-то он весь светлый, солнечный, — согласилась Варвара. — Хорошенький! Откуда он у тебя?

— Владимир принес. Оставил под дверью, как будто котенок сам случайно забрался на второй этаж, а потом подарил его мне.

— Подарил котенка? — покачала головой Варвара. — А я-то думала, что только у барыни Долгорукой рассудок помутился. И наш барин, похоже, тоже заболел — умом тронулся. Не знает, что девушке подарить, чтобы чувства свои правильно высказать.

— Варя! Разве это от чувств? — смутилась Анна.

— А от чего еще? Сдурел он совсем, вот и мечется. Ты бы хоть его приласкала, что ли, может, и отойдет, обмякнет. А потом, глядишь, и здраво рассуждать начнет.

— Да она-то и целоваться по-человечески не умеет, куда ей барина приласкать! — с презрением бросила Полина, проходя в кухню.

— Язык у тебя без костей! — прикрикнула на нее Варвара.

— И язык без костей. И тело мягкое. Молодому барину нравится, — с вызовом глядя на Анну, заявила Полина.

— Срам-то какой! Тьфу на тебя! — Варвара перекрестилась и замахнулась на Полину. — Иди-ка ты отсюда по добру по здорову, а то, не ровен час, попадешься под горячую руку, а она у меня — сама знаешь…

— Соломинка, — сквозь слезы прошептала Анна, вспомнив слова Корфа.

— Во-во! Соломинка — если опущу, мало не покажется!

— А ты мне не грози! — встрепенулась Полина. — Я вот барину все расскажу, как вы его тут обсуждали, посмотрим, какой он тогда Анне подарок сделает — сто розог или полсотней обойдется.

— Совести у тебя нет, — горестно сказала Анна.

— Это у тебя нет совести. Смотри-ка, в одночасье двух кавалеров хочет охмурить!

— Это тебя не касается! — побледнела Анна.

— Как же это не касается? Ты у меня барина хочешь увести, а я и молчи? Ну, уж нет! И барона ей, и князя подавай! За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь.

— А я ни за кем и не гонюсь! Это ж ты у нас на деньги падкая, за копейку на любую подлость готова.

— Тоже мне, святая невинность! Ты всегда красоте моей завидовала! Да таланту моему. Все вперед меня лезла — и в театре, и перед барином. Всю жизнь мне испортила, думаешь, я и сейчас терпеть стану?

Полина не на шутку распалилась и, сверкнув глазами, стала искать, чем бы таким в Анну зашвырнуть. Увидела свежие яйца в корзинке, схватила одно из них и бросила в Анну. Яйцо пролетело мимо и с треском ударилось в косяк двери.

— Это по какому же поводу артиллерийский салют? — вполне миролюбиво спросил Корф, едва успевший уклониться от этого символического снаряда.

— А что она! — вскричала Полина. — Почему одним все, а другим ничего? Почему ей и котята, и розы…

— Какие розы? — нахмурился Корф.

— Да те, которыми ваш разлюбезный князь Аньке всю комнату засыпал!

— Это правда? — тихо спросил Корф, оборачиваясь к Анне.

— Правда, — гордо ответила она, смотря ему прямо в глаза.

— Что же, котенок — не розы. Подкидыш, беспризорный выкормыш. Хорошо, если протянет дольше, чем успеют завянуть ваши цветы, — Корф сдержанно кивнул Анне и вышел.

— Ты что ж это творишь, стерва?! — Варвара с половником бросилась на Полину.

— А что я, что? — закричала та и наутек пустилась из кухни.

— Да неужто ж князь всю комнату розами засыпал? — прогнав Полину, обернулась Варвара к Анне.

— Нет, Варечка. Только одна роза-то и была. Только одна! — тоскливо произнесла Анна.

Котенок на полу снова запищал. Анна подняла его, прижала к себе и принялась гладить.

— А чего тогда перед барином похвалялась? Дразнила, что ли?

— Ой, Варя! Я и сама не знаю, что я делаю. Запутал он меня — земля под ногами уже кругом идет!

— Не нравится мне все это, девонька, — покачала головой Варвара. — Давно ведь вам уже пора договориться, а вы все ссоритесь. Не дело это! Ох, не дело…

* * *

Из кухни Корф тотчас же прошел в комнату для гостей и, открывая дверь, столкнулся на пороге с Репниным.

— Ты все еще здесь? Разве я не велел тебе убираться отсюда и поживее?

— Я уже ухожу, вот только решил проверить, не оставил ли чего.

— Это важно — проверяй лучше. Чтобы потом не придумывал повода вернуться — мол, забыл у тебя в доме то, другое.

— Ты несправедлив. Я же стараюсь делать, как лучше.

— Лучше было бы, если бы ты, уезжая, не оставлял после себя мусора в доме.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о розах в комнате Анны.

— О розах? Это от чистого сердца. Я не пытаюсь быть оригинальным в своих чувствах.

— А я не требую ничего взамен.

— С чего ты взял, что я корыстен? По-моему, это ты все время думаешь, как загладить свою вину перед Анной.

— Сначала тебя раздражало мое равнодушие к ее судьбе, потом пришлась не по душе моя жестокость. Теперь тебя злит, что я готов заботиться о ней.

— И ты называешь ее рабство заботой? Представляю, сколько зла ты ей еще причинишь, думая, что совершаешь благо. Ты на что-то надеешься? Полагаешь, если сам не помнишь, то и она забыла все твои издевательства?

— Я помню все, — мрачно сказал Корф. — И знаю, что мне нечем гордиться. Но я никогда не отказался бы от Анны из-за того, что она крепостная.

— А кто же отказывается? — улыбнулся Репнин. — Это тебя все время волновало ее происхождение. А я был обижен на Анну только за то, что она сразу же не сказала мне правду.

— Не лги хотя бы мне, — скривился Корф. — Ты никогда не забудешь о ее происхождении. Даже если она будет свободна. Ты испортишь ей жизнь.

— И это говоришь мне ты? Ты, кто с такой легкостью то тянет ее за собой, то отталкивает от себя?

— Запомни, Анна останется со мной! — вскричал Корф.

— Ты же ее хозяин — можешь приказывать, — пожал плечами Репнин.

— Я сделаю ее счастливой. Она станет моей женой.

— Только через мой труп!

— Как вам будет угодно, сударь, — кивнул Корф.

— Это вызов?

— А что, князь Репнин считает ниже своего достоинства драться из-за крепостной?

— Ты сам знаешь, что дело не в этом.

— Ты прав, у нас просто нет выбора. Ты же не оставишь Анну в покое.

— А ты, я смотрю, не прочь по-быстрому избавиться от соперника.

— Не скажу, что мне по душе такой поворот событий…

— Но делать нечего? — с иронией в голосе заметил Репнин. — Хотя мне тоже жаль. Завтра у тебя будет мой секундант.

— Отлично! С нетерпением жду!

— Значит, дуэль?

— Дуэль, — повторил Корф и вдруг попросил. — Репнин, Анна не должна знать об этом.

— Пожалуй, в этом я с тобой соглашусь. И позволь пройти — мне пора.

Корф отступил в коридор и дал Репнину возможность выйти из комнаты. Потом он незаметно направился следом за ним, проверяя, действительно ли тот сейчас же и уедет. Но Михаил и не думал путать следы, он вышел во двор, оседлал Париса, которого держал за поводья полусонный Григорий. Потом Репнин пришпорил коня и умчался по дороге — прочь от имения.

А Корф вернулся в кабинет, но, проходя через библиотеку, он увидел у книжных шкафов Анну.

— Что вы здесь делаете?! — с раздражением воскликнул он.

— Хотела выбрать книгу…

— Разве вас не учили спрашивать разрешения у владельца, прежде чем что-либо взять в этом доме?

— Но.., это же библиотека!.. — растерялась Анна. — Хорошо, если отныне для входа сюда требуется специальное разрешение, я обращусь к вам и зайду в другой раз!

— Анна! — Корф заслонил собой дверь, мешая ей выйти. — Я прошу вас, останьтесь! Я должен сообщить вам очень… Очень важную вещь!

— Что-то еще непредвиденное случилось?! — холодно спросила она.

— Скажите, вы любите Репнина?!

— Мне кажется, что это касается только нас двоих — меня и князя! — гневно ответила Анна.

— Действительно! — с ненавистью воскликнул Корф. — И как это я не подумал — вас двоих! И все-таки ответьте мне — вы любите его?

— Мое положение не позволяет мне любить князя!

— Так скажите же ему об этом! Ах, да, я разрешаю вам — напишите ему, я распоряжусь, чтобы письмо ваше тотчас же передали князю.

— Но я никогда не смогу сказать Мише, что больше не люблю его! Я не понимаю, почему вы просите меня об этом? Вы вынуждаете меня отказаться от Репнина только для того, чтобы расчистить дорогу себе?

— Поверьте — это не так. Мне не нужно счастье, добытое подобным способом! Скажите, вы верите, хотя бы в глубине своего сердца, верите, что действительно сможете когда-нибудь быть вместе с ним?

— Что вы все время пытаетесь мне сказать?

— Согласны ли вы оставаться с ним теперь — теперь, когда князь знает, что вы крепостная! По душе ли вам быть возлюбленной, которую скрывают от высшего света, от близких? Быть любовью, которая вместо счастья приносит только горе и страдания?!

— Хорошо, — прошептала Анна. — Я напишу князю. Вы правы, я крепостная, а его ждет блестящее будущее. Он достоин самых красивых и родовитых девушек Петербурга. Я напишу ему, что между нами все кончено.

Анна поклонилась Корфу, невольно под ее взглядом отступившему к двери, и ушла.

«Какой я болван», — подумал Корф. Ему стало стыдно. Он снова командовал Анной, он лишал ее возможности выбора, не оставляя ей времени самой определиться в ее чувствах к Михаилу.

"Я не просто болван, я негодяй, как сказал Миша, — негодяй и трус. У меня не хватило благородства отказаться от дуэли, и вот теперь я заставляю Анну написать письмо, чтобы убедить Репнина отменить дуэль. Я такой подлец! — сам все рассчитал: если Анна даст ему отставку, исчезнет самый важный повод для дуэли. Не я отбил ее у Михаила, я всего лишь «подбил» ее написать ему.

Должно быть, он сразу же и не поверит, примчится тайно и станет ее убеждать. Но Анна — она наивная и добрая! — она откажет ему, и Репнин вынужден будет просить мировую. Уж конечно, он с уважением отнесется к выбору Анны. И не все ли будет равно, как она сделала свой выбор, по собственному разумению или по моему принуждению? Все будет кончено — все останутся живы. Не так уж важно, какой ценой достанется победа, ведь так?" — рассуждал Корф.

Он прошел в кабинет и достал из сейфа ящичек с пистолетами, открыл его и принялся рассматривать оружие, медленно водя пальцами по холодному металлу.

— Опять готовишься к дуэли? — раздался из глубины комнаты голос отца. — Ты неисправим, Владимир!

— Не вижу иного способа разрешить это соперничество с Репниным. Наши отношения зашли в тупик.

— И не было возможности остановиться раньше? Сколько еще людей должны пострадать из-за твоего несносного характера?

— Вы опять защищаете кого-то другого, но не меня!

— Если ты о Репнине, то могу тебя уверить — Миша сильный человек. Он не нуждается в моей защите. Но Анна… Сколько еще будут продолжаться ее мучения!

— Ждать осталось недолго! Скоро все решится!

— Опять ведешь себя, как мальчишка-задира! Видно, прошлая дуэль тебя ничему не научила!

— Вы же сами говорили, что за любовь стоит бороться!

— Убийство друга — не та цена, которую позволено заплатить за любовь женщины!

— Почему же сразу убийство? Это будет честный поединок!

— Но ты убежден, что погибнет Михаил! Не так ли?

— По крайней мере, я не собираюсь умирать. Но я и не хочу Мишиной смерти. Надеюсь, мне все же не придется стрелять. Если Анна убедит Репнина в том, что она его не любит, дуэль потеряет для него всякий смысл.

— Поверит ли он ей? Если она неравнодушна к Михаилу, то не сможет быть искренней.

— Сможет. Она прекрасная актриса, вы же знаете.

— О!.. Анну трудно заставить делать то, что ей не по душе. И помни — она никогда не полюбит убийцу и скорее возненавидит того, кто отнял у нее надежду на счастье.

— То есть шансов, по-вашему, у меня в любом случае нет? Репнин — живой или мертвый — все равно будет мне помехой?!

— У тебя есть только один шанс — отмени дуэль и предоставь Анне право выбора. Ибо истинная любовь не терпит насилия.

— Basta! Хватит! — разозлился Владимир. — Каждый раз, когда вы даете мне советы, мое положение лишь ухудшается. И не говорите мне, что вы имели в виду совсем не то, что я сделал. Я поступлю так, как считаю нужным! Я буду драться — и пусть произойдет то, что должно произойти!

Владимир встал и крикнул слугу, чтобы принесли огня. В свете свечей видение исчезло, и Корф почувствовал себя намного уверенней.

— Позови ко мне Григория, немедленно, — велел он собравшемуся уходить слуге. Тот с готовностью кивнул и заспешил исполнять приказание — молодой барин сегодня был нервный.

Корф подошел к портрету, повернул к себе и сказал: «Мы и прежде не могли часто найти общий язык. Почему вы никогда не принимали мою сторону, отец? Почему не слушали моих доводов? Я любил вас, всегда любил и люблю до сих пор. Но это вы, именно вы приучили меня свое мнение ставить превыше других, потому что всегда ставили его после собственного мнения — праведника! Как бы я хотел, чтобы хоть иногда вы позволяли бы себе оступаться и заблуждаться. Вы всегда знали, что хорошо, что плохо, знали меру всех вещей и поступков. Вы руководили мной и навязывали свои правила. Больше этому не бывать! Я взрослый! Я сам могу постоять за себя — разобраться с другом, завоевать женщину. И уж поверьте, сам знаю, когда и как мне лучше умереть…»

В дверь постучали.

— Входи! — крикнул Корф, отходя от портрета.

Григорий со всей силой, на которую только был способен, рванул ручку двери и ввалился в кабинет. В тот же момент распахнулось окно, створка опасно стукнула по каменной кладке стены. Владимир вздрогнул — в комнату ворвался холодный ветер. И как будто потянуло дымом…

— Звали, барин? Ах ты, господи, окно-то распахнулось! — Григорий бросился закрывать окно, принюхался. — Со двора гарью натянуло. От конюшни, поди, еще не развеялось. Чего надобно-то, барин?

— Вот возьми, — Корф протянул Григорию ящичек с пистолетами. — Подготовь — почисть и проверь.

— А давненько же вы, барин, не стреляли! — кивнул Григорий. — Решили поупражняться? Прикажете подготовить мишени?

— О мишенях я позабочусь сам. А поупражняться придется. Ступай.

Григорий взял под мышку ящичек и, пятясь, выбрался из кабинета — он казался огромным, как слон в посудной лавке.

«Вот и все, — подумал Корф, — вот и все!»

 

Глава 4

Тайна старого поместья

— Как там маменька? — с волнением в голосе спросила Соня, когда Андрей и доктор Штерн вышли из комнаты Долгорукой.

— Я сделал Марии Алексеевне еще один укол, — сказал доктор, с благодарностью кивая слуге, помогавшему надеть шубу. — Думаю, что на сегодня этой дозы достаточно. А далее вам, Андрей Петрович, следует отвезти княгиню в Петербург и показать двум-трем светилам в этой области. Я, как вы знаете, в вопросах душевных болезней не силен.

— Позвольте, Илья Петрович, — вмешался в разговор исправник, — но я должен препроводить подозреваемую в тюрьму!

— Боюсь, что сейчас это невозможно, — покачал головой доктор, — и сомневаюсь, что в этом есть особая необходимость. Вряд ли княгиня в настоящий момент может убежать — она находится под действием весьма сильного лекарства.

— Кроме того, — поддержал его Андрей, — я только что имел разговор с Владимиром Корфом, он обещал мне не подавать иск против матушки и завтра же составит все необходимые для этого документы.

— И все же я хотел бы снять с княгини допрос. Меня обязывают к этому следственные правила, — развел руками исправник.

Андрей посмотрел на доктора, тот подумал и кивнул: «Утром вы сможете допросить княгиню».

— Хорошо, я вернусь завтра. Надеюсь, вы не станете чинить мне каких бы то ни было препятствий для совершения законных действий, — исправник откозырял и хотел было уйти, но доктор остановил его.

— Не подвезете меня до города?

— Разумеется, прошу вас.

Исправник и доктор откланялись, оставив Андрея и Соню в гостиной — растерянных и подавленных всем произошедшим.

— Не может быть! — первой нарушила молчание Соня. — Какой позор! Как они смеют обвинять маменьку? Я никогда не поверю в то, что она убийца!

— Я потрясен не менее тебя, но, однако, не могу столь категорично говорить о ее невиновности.

— Андрей! — возмущенно воскликнула Соня.

— К сожалению, дорогая сестричка. К сожалению, есть ряд обстоятельств, которые побуждают меня сомневаться в ее непричастности к смерти Ивана Ивановича.

— А я в этом даже и не сомневаюсь! — резко сказала Лиза, входя в гостиную. Она на ходу сбросила шубу, и Татьяна, всплакивавшая время от времени в своем углу, едва успела ее подхватить.

— Как ты можешь, Лиза! — Соня соскочила с дивана ей навстречу. — Как ты смеешь такое о маменьке!.. Говорят, что она сошла с ума. Но это не правда! Это вы все вокруг лишились рассудка!

— Другие, возможно, и могут ошибаться, но я нет! Я знаю, что маменька — убийца. И барон Корф — не единственная ее жертва.

— Что ты такое говоришь, Лиза, — устало произнес Андрей. — Я понимаю, что ты сердита на нее за свою свадьбу с Забалуевым, но… Послушай, даже Владимир проявил великодушие, пообещав мне простить ее.

— Корф может вести себя так, как считает нужным. В конце концов, барон — его отец. Но я никогда не прощу ей убийство папеньки!

— Опомнись, Лиза! Что ты такое вбила себе в голову?! — вскричал Андрей.

— Ты — злая! Ты.., ты… — Соня даже задохнулась от возмущения, не в силах продолжить свою мысль.

— Конечно, — криво усмехнулась Лиза, — это я злодейка-душегубка, а наша матушка — божий одуванчик, невинный цветок!

— Лиза, возьми себя в руки и перестань юродствовать, — строго сказал Андрей.

— Очнись, Андрей! Посмотри правде в глаза! Маменька ненавидела отца так же сильно, как ненавидела барона Корфа. И где теперь барон? И что случилось с отцом?

— Папенька погиб на охоте, — со слезами в голосе прошептала Соня.

— При странных обстоятельствах, — напомнила Лиза, — и после выстрела был слышен женский крик.

— И что это доказывает? — устало спросил Андрей.

— Ничего, — улыбнулась Лиза. — Вот поэтому я и решила проверить, почему же папеньку похоронили так спешно.

— Что значит — решила проверить? — Андрей с ужасом уставился на нее, а Соня разом перестала плакать.

— Я велела выкопать гроб с телом отца…

— А… — вскрикнула Соня и упала в обморок.

— Соня, Соня! — Лиза быстро подошла к ней и потрепала по щекам, приводя сестру в чувство.

— Изыди, сатана! — воскликнула та, отталкивая ее руку.

— Ты не там ищешь дьявола, — грустно сказала Лиза. — И можешь не обвинять меня в богохульстве — гроб оказался пустым.

— Что? — растерялся Андрей.

— Да, — кивнула Лиза и протянула ему небольшую иконку. — Это все, что было в гробе.

— И как это все понимать? — Андрей повертел иконку в руках и передал ее Соне. Та тут же принялась крутить и рассматривать ее.

— Я не знаю, — покачала головой Лиза. — Ты, конечно, считаешь мой поступок ужасным, но разве мы не имеем право знать, что на самом деле случилось с папенькой? Где его тело? Быть может, его похоронили как простого крестьянина? Или, не дай Бог, закопали в лесу без отпевания?! А может быть, кинули на растерзание собакам?

— Лиза, остановись, это слишком жестоко!

— Правда всегда жестока, братец. И я не успокоюсь, пока маменька все не расскажет нам!

— Вправе ли мы сейчас требовать от нее этого? Что бы она ни совершила, она по-прежнему наша мать, — попытался убедить ее Андрей, — она больна, Лиза, пожалей ее. Что бы ни случилось с отцом — это уже произошло.

— Но…

— Подумай хорошенько. Что скажут люди? Какой позор ждет всех нас?! Как я посмотрю в глаза Наташе?

— А как ты смотришь в глаза Владимиру?! — вскинулась Лиза.

— Владимир не стал перечеркивать долгие годы нашей дружбы. Он повел себя в высшей степени благородно, и я счастлив, что у меня есть такой друг.

— Что это? — вдруг спросила Соня.

Лиза и Андрей оглянулись — увлеченные спором, они не замечали, как Соня изучала иконку из гроба отца и, наконец, разобрав ее, под снятым окладом обнаружила полувыцветший акварельный портрет молодой женщины.

— Покажи, — требовательно сказала Лиза и взяла портрет из рук Сони. — Это она!

— Она? — не сразу поняла Соня.

— Уверена, это та женщина, которую любил отец. Интересно, где она теперь? Что она знает о его смерти? Я должна ее разыскать! Я должна поговорить с маменькой! Она же все знала, она знала ее!

— Лиза, — остановил сестру Андрей. — Маменьке недавно сделали укол. Вряд ли ты сможешь поговорить с нею раньше завтрашнего утра.

— Я не хочу ждать! — оттолкнула его Лиза. — Здесь ключ к разгадке всех моих несчастий! Из-за нее маман убила отца, из-за нее никто не смог помешать ей выдать меня замуж за Забалуева. И если я найду ответы на свои вопросы, я смогу разорвать позорный брак с этим мерзким, гадким человеком.

— Me voila! — раздался в гостиной противный, знакомый голос. — А вот и я! Мерзкий и гадкий.

Долгорукие замерли от ужаса — в дверях, отвратительно улыбаясь, стоял самодовольный Забалуев. Собственной персоной.

— Вижу, мне в этом доме не рады. А я так даже соскучился, ну, просто — очень! По моей милой женушке, по очаровательной свояченице. И еще нечаянная радость — бесценный шурин здесь же!

— Но вот уж вас в этом доме никто не ждал! — воскликнул Андрей.

— А куда я, по-вашему, должен идти? Место мужа — подле жены. Разве не так? Опять же, дорогие родственнички, вы у меня в долгу.

— Мы вам ничего не должны! — встрепенулась Соня.

— Ошибаетесь. А по чьей милости я очутился в тюрьме? Разве не ваша сумасшедшая матушка оклеветала меня?

— Да как вы смеете?!

— Смею, Андрей Петрович, еще как смею. Вы думали, Забалуев — чудовище, Змей Горыныч о трех головах? А Горынычем оказалась ваша маменька! Отравила старика и глазом не моргнула!

— Андрей, я не могу это слышать! — Соня зажмурила глаза и закрыла уши ладонями.

— А вы послушайте, Софья Петровна! — жестко сказал Забалуев. — И помните — Забалуев не держит зла и прощает вашему семейству свой позор!

— Какое великодушие! — с иронией процедила сквозь зубы Лиза. — А как быть с вашим обманом? С вашим разоренным поместьем? С миллионами, которых нет?

— Надеюсь, вы простите мне мою слабость? Соврал — каюсь. Но все ведь из великой любви к вам, ненаглядная моя! Уверен — вы еще успеете оценить меня по достоинству и полюбить со всей силой.

— Никогда! — отвернулась Лиза, кусая губы.

— Да будет вам известно, милостивый государь, что я собираюсь написать прошение императору, — сообщил Андрей. — Меня хорошо знают при дворе, и Его величество поможет Лизе избавиться от вас.

— Хотите состязаться со мной в эпистолярном жанре? — еще шире улыбнулся Забалуев. — Давайте начнем писать. Вместе. Вы — императору, а я — сами знаете, кому.

— Вы не меняетесь! — гневно вскричал Андрей.

— А вы не даете мне для этого повода, — усмехнулся Забалуев. — Перестаньте угрожать мне, окажите приют да сестре своей велите, чтобы меня не чуралась. И станем жить поживать да добра наживать!

— Послушайте, вы! Голодранец, враль, мошенник и вор — вы предлагаете мне сделку?

— Не такой уж и голодранец! Вы забываете о приданом Елизаветы Петровны, на которое я теперь имею некоторое право. И кроме того по закону мы должны жить с нею под одной крышей и спать в одной постели.

— Этому не бывать, даже если мне прикажет сам государь император! — закричала Лиза. — Андрей, прогони его!

— Пусть он уходит! Немедленно! — поддержала ее Соня.

— Нет, — тихо сказал Андрей после паузы, — я не могу. Нам не нужен еще один скандал. Пусть остается, а мы будем действовать по закону.

— Давно бы так, — хмыкнул Забалуев и направился к выходу из гостиной. — А где теперь наши покои? Где я могу преклонить свою голову, уставшую от тюремных нар?

— Ваше место — на кухне и в комнате для гостей, — отрезал Андрей.

— Побойтесь Бога, Андрей Петрович! Разве кухня — место для дворянина? И потом, какой же я гость — я член семьи, вашей семьи, мой милый шурин.

— Андрей, — Лиза повернулась к брату, — я клянусь — если этот человек попытается переступить порог моей комнаты…

— Неужели убьете? — с притворным испугом спросил Забалуев. — Впрочем, одна убийца в этом доме уже есть. Так что это у вас, наверное, наследственное?

— Вон! — закричал Андрей.

— Вы меня прогоняете?

— Вон отсюда, — усилием воли сдержал себя Андрей. — Татьяна вас проводит в комнату для гостей. Пока живите. Но предупреждаю, вы здесь ненадолго. И поэтому не воображайте, что можете командовать слугами и приставать к моей сестре.

— А как же я буду выполнять свои супружеские обязанности? — принялся сокрушаться Забалуев. — Я бы не хотел давать вам лишний повод для развода.

— Поводов у нас уже и так предостаточно. И мошенничество — один из них. Так что — подите прочь и оставьте нас в покое хотя бы до утра.

— Зачем же так грубо? Я уверен, мы сумеем обо всем мирно договориться. Главное сейчас — избежать нового скандала. И я с удовольствием буду вам в этом содействовать. Так куда я должен идти?

Андрей кивнул Татьяне. Та вышла из гостиной, жестом указывая Забалуеву следовать за ней.

— Давно не виделись! — прошептал Забалуев, когда они вышли в коридор, игриво задевая Татьяну ниже талии.

— Как вы смеете! — отшатнулась она.

— Ух, какие мы страстные! Глазки горят, губки шипят — ох, понимаю я Андрея Петровича. Я и сам таких люблю.

— Что это вы, что?

— А я сейчас объясню. Только не торопись, милая.

— Нечего мне с вами задерживаться, вот ваша комната, располагайтесь. А мне идти надо, дел по дому невпроворот.

— А разве я — это и не дело совсем? — Забалуев попытался втолкнуть Татьяну в комнату, схватив ее за руки.

— Да отпустите же! — вырвалась она.

— Какая страсть! И почему ты не хочешь отдать ее своему барину?

— Вы мне не барин!

— Правильно, я твой друг. Друг, пока ты готова идти мне навстречу. А могу ведь и обидеться. Вот возьму и поговорю с твоей будущей барыней, с княгинюшкой Репниной. Что-то она скажет, когда узнает правду о милом женишке?

— Андрей Петрович сам обо всем расскажет невесте, и вы больше не сможете никому угрожать.

— Ах, какая же ты наивная! Барин-то, поди, уверил тебя, что от невесты откажется и с тобою сойдется?

— Он обещал…

— Да кто ты есть-то? Крепостная! Милая, красивая, даже очень красивая, но глупенькая крепостная. А она — княжна!

— Меня в гостиной ждут, дайте пройти, — твердо сказала Татьяна. — Господа велели чай подавать.

— Чай, говоришь? Так ты и мне принеси, а вместо сладкого — сама будешь. А коли передумаешь — на себя пеняй. И барину скажи, пусть не удивляется, если скоро ему княжна от ворот поворот даст.

Татьяна сверкнула на него полным ненависти взглядом и убежала.

— Что случилось, Танечка? — ласково спросил ее Андрей, когда она вернулась в гостиную. Лиза и Соня уже к себе ушли, и Андрей сидел один на диване, пытаясь собраться с мыслями.

— Чая вам подавать?

— Не до чая мне, — махнул рукой Андрей. — Да и ты ступай отдыхать — столько всего произошло сегодня!

— Почему вы не прогоните его?

— Ты о Забалуеве? — Андрей пожал плечами. — Пока у меня нет иного выхода. Придется какое-то время терпеть его в своем доме.

— А если он еще какую пакость сделает?

— Не бойся. Я не позволю ему вредить нам. Или — постой, Забалуев угрожал тебе? Что он сказал?

— Он… — смутилась Татьяна. — Он велел к нему вместо сладкого к чаю прийти.

— Вместо сладкого? — вспылил Андрей. — Что же, он у меня получит, все получит! А ты иди к себе, отдыхай и не думай об этом мерзавце. Я с ним сам разберусь.

Татьяна, кивнув, ушла, а Долгорукий бросился к Забалуеву.

— Ты что себе позволяешь, подлец! — с порога закричал Андрей, врываясь в комнату для гостей.

— Невежливо, ох, как невежливо, Андрей Петрович, — укоряющее произнес Забалуев, приподнимаясь на кровати и упираясь в спинку. Он был в нательном белье и юрко стрелял глазами. — Врываетесь, как будто я ваш крепостной, кричите истошно — дом весь разбудите, сестрицы снова плакать начнут. Опять скажете, что я виноват?

— Слушай, ты, подонок, — Андрей сжал кулаки и приблизился к кровати, на которой возлежал Забалуев, — если еще раз к Татьяне пристанешь…

— А зачем она тебе, князь? Ты же жениться собрался, — нагло сказал Забалуев.

— Ты не за меня думай, ты за себя отвечай!

— Похоже, Андрей Петрович, все эти волнения так вас напрягли, что вы сами думать уже не можете. Кто-то должен вас направлять, да на путь истинный наставлять, раз уж маменька ваша не в здравии.

— И не вы ли этот кто-то?

— Правильно, я. И поэтому слушай меня, дорогой шурин, внимательно. Мне деньги нужны. Твой дружок разлюбезный, Репнин, покоя мне дает, накопал против меня чего-то. И потому мне срочно надо долг один погасить. А так как ты мне к приданому подступиться не даешь, сам подумай, где эти деньги достать. А я пока повременю его сестре все рассказывать.

— Тебе что — мало? — в ужасе посмотрел на него Андрей. — Живешь в нашем доме, сидеть будешь с нами за одним столом. И тебе еще деньги нужны?

— Деньги всегда нужны. А Татьяна… Да у меня таких Татьян будет! Были бы ассигнации…

— Какой же ты негодяй!

— Да кто угодно! Лишь бы с деньгами, — Забалуев насмешливо посмотрел на Андрея и принялся устраиваться на постели поудобнее. — Теперь ты все знаешь, князь. Думай, как беду мою исправить, а я пока послежу, чтобы тайну нашу от невесты твоей поберечь.

Андрей хотел броситься на него, но сдержался и до боли сжав кулаки, выбежал из комнаты. А Забалуев тихонько рассмеялся ему вслед и с головой ушел под теплое пуховое одеяло.

* * *

Утром приехал исправник, и Андрей попросил его немного подождать в гостиной — он хотел сам первым зайти к матушке и узнать, как она чувствует себя.

— Андрюшенька! Мой маленький мальчик! Где ты был так долго, а? — слабым голосом приветствовала его Долгорукая.

— Не хотел тебя прежде тревожить, — мягко сказал Андрей, подходя к ее постели.

— Иди ко мне. Садись, — Долгорукая похлопала ладонью по одеялу. — Опять заигрался с деревенскими мальчишками? Так нельзя, Андрюшенька, они у тебя растаскают всех твоих солдатиков, папа будет ругаться.

— Как вы себя чувствуете, маменька? — Андрей сделал вид, что не заметил этих ее слов.

— Отвратительно! Отвратительно, Андрюшенька! Скажи папеньке, пусть доктор больше не делает уколов. Я уколов боюсь!

— Хорошо, родная, — дрогнувшим голосом пообещал Андрей. — Обещаю, что ничего плохого больше с тобой не случится.

Вернувшись в гостиную, Андрей растерянно развел руками.

— Она по-прежнему думает, что отец жив, и мы еще совсем маленькие. Чего вы надеетесь добиться этим допросом? Вряд ли она поймет и услышит вас.

— И все-таки я должен попытаться, это моя обязанность, — настаивал исправник.

— Хорошо, — кивнул Андрей. — Но сначала я попрошу слуг помочь ей одеться и после приведу матушку сюда.

Исправник кивнул и остался ждать в гостиной, пока Долгорукая в сопровождении Андрея не вышла к нему.

— Итак, — приступил к допросу исправник, когда Андрей усадил мать на диване напротив. — Я бы хотел, княгиня, чтобы вы взглянули вот на этот любопытный документ.

— Что это? — Долгорукая по-детски широко открыла глаза и беспомощно оглянулась на стоявшего за ее спиной Андрея.

— Это показания господина Забалуева, — пояснил исправник, — который свидетельствует против вас и которого вы, в свою очередь, оклеветали.

— Это Сонин эскиз? — Долгорукая взяла лист в руки и пробежала его взглядом. — Ужасно неудачная работа. Стоит ли хранить нелепые заготовки?!

Андрей ей даже и помешать не успел — княгиня ловким движением быстро разорвала листок на мелкие кусочки.

— Вы едва изволили взглянуть, — покачал головой исправник. — Но это была лишь одна из копий. И сдается мне, этим поступком вы только подтвердили правильность выдвинутых в ваш адрес обвинений.

— Она сделала это несознательно, она не понимает своих поступков, — воскликнул Андрей.

— Не знаю, не знаю, — исправник с сомнением посмотрел на княгиню, которая с самым что ни на есть отрешенным видом переводила взгляд с одного на другого. — Послушайте, ваше сиятельство, обвинения против вас ужасны, и вам следует отнестись к этому допросу со всей серьезностью!

— Да, как вы смеете так разговаривать со мной? — нервически задергалась Долгорукая. — Вот вернется мой муж из Москвы — он вам покажет, он вас научит соблюдать правила приличия!

— Ваш муж? — нахмурился исправник. — Вы уверены, что он сейчас в Москве?

— А где же еще ему быть? Гостит у генерал-губернатора, князя Голицына. По делам государственной важности!

— Хорошо, хорошо, — кивнул исправник, с сочувствием посмотрев на Андрея. — А сейчас успокойтесь, может быть, ей надо выпить воды?

— Я распоряжусь, — кивнул Андрей и хотел было отлучиться, но княгиня тут же вцепилась ему в руку и притянула к себе.

— Андрюшенька, ты бы взял меня под локоток и повел в спальню? А? — тонким слезливым голосом попросила она.

— Вот видите, — с грустью сказал Андрей, — я же предупреждал, что все это бесполезно. Она совершенно беспомощна.

— Пожалуй, вы правы, — исправник задумчиво почесал горстью в затылке. — Ладно, я еще раз посоветуюсь с доктором Штерном. А пока оставляю ее здесь под вашу ответственность.

— Можете не сомневаться, — кивнул Андрей, — я буду наблюдать за ней. Это ведь моя сыновняя обязанность.

После ухода исправника Андрей отвел Долгорукую в ее комнату. Она тут же повеселела и кинулась к туалетному столику. Принялась пудриться, пробовать румяна и доставать из коробочек свои украшения, примеряя их одно за другим. Андрей еще сильнее расстроился и вышел из комнаты. Но следом за ним к матери прокралась взволнованная Лиза.

Она почти не спала этой ночью — все смотрела в неверном свете свечи на портрет, найденный в иконке, и не могла дождаться утра, чтобы тут же расспросить мать об этой женщине.

— Господи, помоги мне! Пусть все тайное стать явным! — прошептала Лиза, прежде чем войти в комнату матери.

— Лизонька, родная моя! — Долгорукая широко раскинула руки, словно ожидая, что маленькая Лиза сейчас и бросится к милому другу маменьке на шею. — Ты поела кашку? Кашка сладкая, вкусная-превкусная!

— Маменька, я уже давно не ем по утрам кашку. Я выросла, и вы недавно силой выдали меня замуж за старого картежника и проходимца!

— Тебе не нравится кашка? И пусть — я тебя не стану неволить. А играть-то ты любишь? Когда за вами заедет наш любезный сосед Иван Иванович? Вы все так чудесно проводили время в его имении?

— Иван Иванович уже больше ни за кем не заедет, маменька. Вы отравили его. Вы его ненавидели. Его и папеньку. За то, что они обманывали вас.

— Лиза! — погрозила ей пальцем Долгорукая. — Лиза, ты не смеешь говорить так об отце. Он самый прекрасный человек на свете! И у нас с ним трое детей!

— Маменька! Папы больше нет — его вы тоже убили!

— Вспомнила! — Долгорукая многозначительно подняла вверх указательный палец и потом им же поманила Лизу к себе.

— Слава Богу, — выдохнула Лиза.

— Я видела, как мышь родила мышат! — таинственным шепотом произнесла Долгорукая. — Она тут бегала, бегала, бегала, бегала… А потом распласталась и родила мышат. Таких маленьких, не больше ноготка. А я сказала кухарке, чтобы она их бросила в нужник! Это я — я их убила! Я убийца! Нет мне прощения! Нет!

— Да что же это такое, маменька! — с отчаяньем в голосе воскликнула Лиза. — Почему же вы не слышите меня?! Я же говорю вам — папа умер.

— Да что ты говоришь, да ты в своем уме? Петя умер? Мой Петруша умер? Любимый мой, любимый мой муж! Да на кого же ты меня покинул? Ой, Петенька, ой… — принялась убиваться Долгорукая. — Где, где Петруша? Я хочу его видеть. Он в Москве?

— Он скончался.

— А как же я? Как же мои малютки, мои маленькие деточки?

— Мы давно уже взрослые и самостоятельные люди.

— Я осталась одна? — Долгорукая потерянным взглядом обвела комнату. — И некому позаботиться обо мне? Ох, лишенько…

— Мама, мне нужно вам кое-что показать, — Лиза достала из кошелька найденную в пустом гробу отца иконку и подала ее матери.

— Ой! — обрадованно взяла иконку в руки княгиня, и взгляд ее, кажется, прояснился. — Это же его любимая. Она всегда висела у него в кабинете.

— Она уже давно там не висит.

— А откуда тогда она у тебя?

— Неважно, откуда, но в ней я нашла вот это…

Лиза показала матери портрет незнакомки — Долгорукая бросила на него взгляд и снова замкнулась в себе.

— Значит, вы узнали ее?! — поняла Лиза. — Ответьте, кто она?! Маменька, я не отстану!

Долгорукая отвернулась и с отсутствующим видом начала заново перебирать пуховки и румяна. Она переставляла их тонкими, длинными пальцами, словно фигуры на шахматной доске.

— Маменька! Я вижу, вы узнали ее! Не уклоняйтесь от ответа, вы знаете, кто она. Скажите мне! Сейчас скажете, кто эта женщина?!

— Это… — Долгорукая равнодушным взглядом скользнула по портрету и по лицу дочери. — Это…

— Мне надоели ваши тайны, маменька! — разгорячилась Лиза. — Если вы не скажете, кто это, я… Я что-нибудь с собой сделаю!

— Марфа, — тихо обронила имя княгиня.

— Кто? — растерялась Лиза.

— Марфа, наша крепостная.

— У нас нет крепостной по имени Марфа. Или — она раньше была у нас? А где Марфа сейчас?

— Не знаю, — пожала плечами Долгорукая.

— С ней тоже что-то случилось?

— Я не знаю, Лиза. Зачем ты мучаешь меня? Сначала ты мне лжешь, что Петя умер, потом допытываешь меня об этой Марфе. У меня больше нет сил терпеть весь этот ужас.

— Но, маменька….

— Лиза, перестань. Ты прежде никогда не была такой любопытной. Расскажи мне лучше, как там Андрюша, Соня? Не озорничают? Вы играете в куклы? А рисует Соня, рисует?

— Рисует, рисует… — нетерпеливо прервала ее Лиза. — Так ты вспомнишь еще что-нибудь или нет?

— А ты поешь ей на ночь колыбельную? — Долгорукая потянулась к дочери и, как маленькую, погладила по голове.

— Конечно, — грустно сказал Лиза — она поняла, что больше от матери ей сегодня ничего не удастся добиться. — Прости, мне пора идти.

— Но ты не забывай меня, Лизонька! — княгиня подняла на дочь большие голубые глаза — они были чисты и прозрачны, как весеннее небо. — Я буду ждать тебя, приходи завтра. Да, постой… Я хочу сказать тебе, что Соня никогда не ложится спать без своей любимой куклы. Андрюша говорит, что я не должна выходить из комнаты и не дает мне уложить Соню. Так ты уж проследи, милая, чтобы Сонечкина кукла не потерялась. Она без куклы не уснет.

— Хорошо, маменька, — кивнула Лиза, едва сдерживая слезы — вид безумной матери был ей тягостен. — Не переживай, я обязательно прослежу за тем, чтобы сонина кукла не пропала.

Поговорив с матерью, Лиза собралась съездить к Корфам. Если эта женщина появлялась в их имении, значит, кто-то мог ее видеть. Лиза решила порасспросить обо всем Варвару — та с детства служила в доме старого барона и наверняка знала эту таинственную Марфу. Никого не предупреждая, Лиза отправилась на конюшню и велела Гавриле заложить для нее карету.

— У меня к тебе дело, Варвара, — сказала Лиза, входя на кухню Корфов, — она приехала, стараясь остаться незамеченной. Лиза не хотела встречаться ни с кем из Корфов — ей было бы трудно смотреть в глаза Владимиру и Анне. Анна, Анна, где-то она сейчас…

— Что-то бледная вы однако, Лизавета Петровна, — участливо заметила Варвара, — Может, чайку вам заварного, с травками?

— Нет, спасибо, я рассиживаться у тебя не хочу. Мне только узнать надо — встречала ли ты в имении женщину по имени Марфа, говорят, она жила у вас раньше. Вот и портрет ее у меня имеется, взгляни.

— Марфа? — Варвара взяла портрет в руки, колоритно подвигала бровями, припоминая, и вдруг просияла. — Ой, правда, Марфа! Так ваш батюшка, Петр Михайлович, продал ее барону Корфу много лет назад.

— Странно, я ее никогда не видела в нашем доме, — удивилась Лиза.

— Так вы еще совсем маленькая были!

— Но и к вам я часто захаживала, а лица такого не помню.

— А Марфа и не жила в поместье, она все больше в Петербурге была, в городском доме наших господ прислуживала.

— А сейчас она где? — с надеждой в голосе спросила Лиза.

— Точно не припомню, — покачала головой Варвара. — Нет, не стану я вам врать, Лизавета Петровна, не знаю я, где Марфа.

— Никто ничего не знает, — сокрушенно махнула рукой Лиза. — А ведь у Марфы был роман с моим отцом. Они встречались здесь, в имении, и Иван Иванович им помогал. У меня и письма их есть.

Лиза достала из кошелька сложенный вдвое розоватый конверт.

— Хм, — протянула Варвара. — А я такие где-то видала.

— Где? — встрепенулась Лиза. — Вспомни, Варвара, милая!

— Такие конверты раз в неделю приходили от отца Георгия. Точно. Вот у него и спроси. Он тоже, может, чего знает.

— Ох, спасибо тебе, Варечка! — Лиза бросилась к ней на шею и от души обняла.

— Да не за что, — кивнула Варвара, проводив ее сочувствующим взглядом.

От Корфов Лиза велела Гавриле срочно гнать лошадей в обитель на озере.

Всю дорогу она с негодованием и обидой вспоминала свою последнюю встречу с отцом Георгием.

«Как он мог, — думала Лиза, — как он мог обмануть меня! Прикидывался святым, а сам все это время безбожно лгал мне. Конечно, он был близок отцу, так же, как и барон Корф. И никакого сомнения, знал о его романе с крепостной и тоже покрывал его, содействовал ему. Отец Георгий передавал эти письма, отец Георгий помогал маменьке скрыть обстоятельства смерти отца. С ним о чем-то секретничал барон Корф за день до того, как папенька отправился на охоту. Господи, это все так похоже на заговор! Теперь понятно, почему отец Георгий так неожиданно сделался отшельником, он был виновен, виновен, как и все, кто оказался причастен к исчезновению папеньки. Но я не дам вам спрятать концы этой страшной тайны и утопить их в мутной воде недомолвок и лицемерных обманов. Я заставлю вас всех признаться в страшном злодеянии и сорву ваши маски. Я найду папеньку, чего бы мне это ни стоило!»

— Никита? — удивилась Лиза, столкнувшись с конюхом Корфов в обители. — Что ты делаешь здесь?

— Помогаю братьям по хозяйству, — объяснил Никита. — Когда ваша матушка стала в нашем поместье хозяйкой, я решил уйти. Молодой барон дал мне вольную, так что я теперь — свободный человек, и могу делать все, что захочу. Вот отец Георгий согласился помочь — попросил братьев дать мне работу. Я уже несколько дней живу здесь, за лошадьми слежу, да с дровами помогаю. А вас-то какая судьба завела так далеко от дома?

— Я ищу отца Георгия. Он очень нужен мне. Очень!

— Вот незадача! А он уехал давеча по богомольным местам, а когда вернется — не сказал.

— Что же мне делать? — Лиза готова была разрыдаться — ей казалось, еще немного, и тайна будет раскрыта, она узнает правду. И вот все рушится, и ей больше не к кому обратиться за помощью!

— Как же вы расстроились, однако, — пожалел ее Никита. — А я ничем вам помочь не горазд?

— Вряд ли, Никита, — покачала головой Лиза. — Вот, если бы ты знал, с кем отец Георгий общался последнее время, кому писал…

— Знаю я, вот уж это точно знаю. Самый раз перед его отъездом он меня просил одно письмо отнести.

— Письмо? — приободрилась Лиза. — А не такой ли был конверт?

— Такой не такой, сказать не могу, но очень похожий, — признал Никита, повертев протянутый Лизой конверт из найденной ею переписки папеньки с его возлюбленной.

— А куда возил-то, помнишь?

— Как не помнить, — Никита махнул рукой в сторону. — В заброшенное имение на краю озера. Я даже и не знал, что в нашем лесу такое есть.

— Никитушка, милый! Отвези меня туда да поскорее! — стала умолять его Лиза.

— Да как же это, Лизавета Петровна, — смутился Никита. — Я же братьям помогать взялся — кормят они меня за это…

— Никита! Помоги! Это вопрос моей жизни и смерти. И может быть, жизни и смерти еще одного человека, — Лиза прижала руки к груди. — Умоляю, отвези меня туда!

— А как же мы до места того доберемся?

— У меня и карета здесь, Гаврила правит. Вмиг и доедем. Обернемся туда-обратно, и братья не обидятся. Никита!

— Ладно, барышня, уговорили вы меня. Только дайте мне минуту — не могу я просто так со двора уйти, разрешения спросить должен. Ждите здесь, я сейчас вернусь.

Лиза не могла поверить своему счастью — это провидение. Господи! Ты услышал мои мольбы, ты поверил, что помыслы мои чисты. Ты же знаешь, не ради корысти или злого умысла — во имя справедливости поиски мои. Одного лишь хочу — найти душу невинно убиенную, освободить ее от пут лжи и позволить воспарить к ангелам небесным, чтобы могли мы со светлою душой помолиться за нее и порадоваться.

Лиза украдкой утерла навернувшиеся на глаза слезы. Она и не чаяла уже, что сможет узнать правду, достучаться до истины. И вот — ее розыски оказались не напрасны. Скоро, скоро она увидит сама и расскажет всем, что же на самом деле случилось с папенькой. Кто и почему убил его. И тогда убийца ответит по закону. И если это все-таки маменька, то она не станет ее покрывать. Нет ей прощения! Господи, да зачем же она это сделала? Почему отняла у детей отца, у себя — мужа? Неужели не могла посидеть, поговорить с ним по-дружески? Убедить, приласкать? Ведь они же были такою счастливой семьей…

— Ну, вот и я, — вернулся Никита. — Отпустили меня братья. Говорят, если вопрос жизни и смерти — поезжай с Богом, помоги доброму человеку в его горе.

Когда карета подъехала к старому заброшенному имению, Лиза вздрогнула.

Она узнала это место, вернее, смутно припомнила его. Кажется, это было одно из родовых имений Долгоруких, оставшееся за Петром Михайловичем. Сами-то они жили в новом имении, входившем в приданое маменьки. Лиза не была в том уверена, но как-то отец привозил ее сюда — давным-давно, когда она была еще совсем маленькой.

Дом выглядел мрачным и пустым. Но нет, она поторопилась признать его нежилым — из трубы поднимался дымок, видно, в доме топили камин. Лиза велела Гавриле остановить карету и ждать их у края леса, а сама попросила Никиту сопроводить ее к дому. Так, на всякий случай…

* * *

— Знакомые места? — понимающе кивнул Никита.

— Да, наше второе поместье. Мы сюда не часто ездили. Отец любил охотиться в этих местах. Но после того, как он умер, в нем больше никто и не жил, и не наведывался.

— А дорожки-то расчищены, — заметил Никита.

— Вижу, и это странно, однако.

— Знаете, барышня, надо мне с вами пойти.

— За заботу спасибо, но ты лучше со стороны последи — не увидишь ли чего неожиданного. А я к дому подойду.

— Но вы же не знаете, кто сейчас там живет.

— Надеюсь, та женщина, которая писала письма моему отцу. Может, у нее удастся узнать что-то о его судьбе.

Лиза решительно зашагала к дому. И не успела она подойти к крыльцу, как из двери вышла закутанная в платок и доху женщина средних лет.

— Простите, — обратилась к ней Лиза, — я проезжала мимо. У вас можно воды попросить? В дом войти, согреться?

— У нас оспа, — тихо сказала женщина. — Вам лучше не задерживаться здесь. Опасно очень. Езжайте дальше с миром, всего доброго вам.

— Постойте, — остановила ее Лиза. — Подождите, мне не нужна вода. Мне нужны вы.

— Да разве мы знакомы? — женщина снова сделала попытку уйти.

— Вот взгляните, — Лиза достала из кошеля портрет возлюбленной ее отца.

— А при чем здесь я?

— Этот портрет хранил в потайном месте мой отец.

— Но я не знаю вашего отца. Я никогда не видела эту женщину.

— Не видели эту женщину? Неужели в доме не осталось зеркал? Не уходите — всмотритесь, вы с нею — одно лицо!

— Ничего подобного! — женщина рукою отвела протянутый Лизой портрет. — Никакого сходства! Вам лучше уехать! Сейчас же!

Женщина вдруг прислушалась к какому-то неясному шуму, доносившемуся из дома, и крикнула, приоткрыв дверь: «Не беспокойтесь, это нищие приходили, денег просили. Я их уже выпроводила!»

Лиза поняла, что больше ничего от нее не добьется, и сделала вид, что уходит.

— Узнали что-нибудь? — спросил Никита, дожидавшийся ее за углом дома. — Это та женщина, которую вы искали?

— Да, она. Это ее портрет, хотя она и не захотела признаться в этом.

— Мне кажется знакома ее личность. Она жила какое-то время в нашем поместье, а потом уехали с барыней в Петербург.

— Значит, она солгала мне, сказав, что не знает хозяина дома. Придумала что-то на ходу — эпидемия оспы у них!

— Типун вам на язык! — перекрестился Никита. — В наших краях оспы отродясь не было. Но может, и впрямь лучше приехать сюда в следующий раз?

— Чтобы она успела придумать новую отговорку? Нет, я сейчас вспомнила, что когда-то в детстве мы играли в этом доме в прятки, и Андрей случайно обнаружил тайную кладовую, дверь в которую никто никогда не запирал. Может, она по-прежнему открыта?

— Вы собираетесь пробраться в дом?

— Это дом моего отца, а значит и мой собственный. Я намерена поговорить с этой женщиной с глазу на глаз. И пусть только попробует мне перечить!

Никита сокрушенно покачал головой, но спорить с Лизой не стал, — барыня чудит, дело барское, что под ногами мешаться. Он только тенью потопал за нею следом — вдруг на помощь кликнет. Мало ли что, характер у Лизаветы Петровны, судя по всему, горячий. Упрется — не своротишь, а напролом пойдет — поберегись!

Лиза слышала, что Никита ей в спину дышит, но прогонять его не стала — вот и хорошо, пусть посмотрит здесь по сторонам, подстрахует. Не то, чтобы Лиза чего-то боялась, но какая-то необъяснимая, внутренняя дрожь пробежала по всему ее телу, едва она проникла в дом. На нее сразу же нахлынули воспоминания — где она, безмятежная пора детства? Когда все было ясно и просто, когда самым большим обманом было желание отвести от себя подозрение в краже конфет из буфета или соблазнительно ароматной баночки с вареньем со стола.

— Марфа? Где вы? — громко спросила Лиза, войдя в гостиную через потайную кладовую в коридоре. — Марфа, не скрывайтесь, я не желаю вам зла. Я только хотела поговорить с вами о папеньке. О князе, Петре Михайловиче.

— Здравствуй, Лиза, — вдруг услышала она родной и желанный голос.

— Отец? Отец! — вскрикнула Лиза и покачнулась.

— Лизонька, девочка моя, — отец живой и здоровый смотрел на нее и улыбался сквозь слезы. — А я уже и не чаял увидеть тебя.

— Папенька, миленький! — Лиза бросилась на шею отцу, сидевшему на диване в гостиной. — Ты жив! Господи, ты жив! Какое счастье! Так это не сон? Это правда?

— Я жив, жив, и по-прежнему, по-прежнему люблю тебя.

— А я, глупая, думала, что ты давно умер. Мы все думали, что тебя с нами уже нет. Цветы на могилу носили!

— На могилу? Чертовщина какая — то, моя могила… Лиза видела, что отец не шутит — он искренне рад ее видеть. Рад так, словно это не он, а она считалась без вести пропавшей или похороненной на семейном кладбище.

— Но эта женщина внизу, кто она? И почему она лгала, что ничего не знает о тебе? Что здесь происходит, папенька?

— Присядь, Лиза, — Долгорукий тяжко вздохнул и протянул ей руку предлагая присесть рядом с ним на диван. — Ты многого не знаешь, Лиза. Я любил твою мать, я обожал Машу, но с каждым годом становилось все более очевидным одно ее качество, со временем заслонившее для нее всех и вся. Я видел, что ее интересуют только деньги. Только деньги и — больше ничего. Мне стало холодно с ней, неуютно. И вот тогда я встретил Марфу!

— Значит, я не ошиблась, это все-таки она, Марфа…

— Марфа — чудесная женщина. Она отдала мне все тепло, всю любовь, на какую была способна. Я знаю, что виноват перед вами, перед Машей, и все же ты должна понять меня — я хотел немножко счастья для себя. Но разрушать семью — нет, никогда! Я не думал, что Маша узнает о моей… О моей любви.

— Бедная мама, — прошептала Лиза.

— О, она пришла в такую ярость! — воскликнул Долгорукий. — Я почувствовал, что она затевает что-то против Марфы — что-то очень жестокое, и решил помочь Марфе бежать. Я умолял ее уехать, и, наконец, она согласилась. Но твоя маменька словно рядом стояла — до сих пор не знаю, откуда она все узнала? Она хотела застрелить Марфу, а попала в меня…

— Боже мой! — Лиза не смогла сдержать слез. — Я подозревала это!

— Не вини мать — она была ослеплена страстью. Я уверен, она никому не хотела зла. Именно поэтому она и убежала, посчитав, что убила собственного мужа.

— Но почему ты не объявился тотчас же, не успокоил ее?

— А вот это уже моя часть рассказа, — негромко сказала Марфа, входя в гостиную. Без дохи и платка она оказалась стройной красавицей с добрыми лучистыми глазами. Она всем своим видом располагала к себе, и голос ее завораживал своей неторопливостью и мелодичностью.

— Вы?! — Лиза от неожиданности встала. — Это вы?

— Простите, что не открылась вам сразу, Елизавета Петровна. Я всего лишь пыталась защитить Петра Михайловича.

— Защитить от законной жены и любимых детей? Марфа, что вы такое говорите?!

— Видите ли, ваша матушка бросила Петра Михайловича в лесу одного, раненого. Когда я прибежала на выстрел, он лежал неподвижный, мне казалось, он уже остывал. Я пыталась поднять его — неподалеку была избушка Сычихи, а она — известная травница. Но силы вскоре оставили меня, батюшка ваш из себя мужчина видный. Я не знала, что мне делать, но вдруг появился отец Георгий. Оказалось, княгиня была у него на исповеди и призналась, что убила мужа. Но ни в чем не раскаялась, а лишь попросила его помочь ей похоронить его тайно — мол, вышел на охоте несчастный случай. Вот тогда я и решила — если жив останется, будет со мной, а я уж уберегу его от всех.

— Так, значит, Сычиха все знала? — нахмурилась Лиза.

— Как не знать — она же его и выходила.

— Да, — кивнул Долгорукий. — Она помогла Марфе, научила, что надо делать, чтобы рану заживить.

Несколько месяцев я пролежал без сознания и пришел в себя только благодаря любви и заботе Марфы.

— Что же — на том ей спасибо, — недобро промолвила Лиза. — Только мы чем перед тобой и перед ней провинились, что ты детей своих забыл? Неужели тебе даже в голову не приходило, что твои дети любят тебя и страдают, считая умершим?!

— Лиза, как только я смог диктовать, я тайно переправлял вам письма! — удивился Долгорукий.

— Письма?! — растерялась Лиза.

— Да, письма, я посылал их тайно, чтобы Мария не знала о том, что я жив!

— Ты хотел, чтобы она мучилась сознанием своей вины?

— Я не настолько кровожаден, Лиза. — Долгорукий развел руками. — Просто не желал новых злодеяний.

— Да как же вы не понимаете! — вскричала Марфа. — Княгиня только и твердила: убила тогда, убила бы снова! Она возненавидела его и не смогла простить. Если бы Петр Михайлович объявился, ему неминуемо грозила бы гибель от руки вашей матушки!

— Ах, как благородно! — с раздражением бросила ей Лиза. — Обо всех подумали, обо всех позаботились! Вот только одно неясно — где же они, эти ваши хваленые письма? Мы не получили ни единого!

— Не может быть! — Долгорукий покачнулся, хватаясь рукой за грудь.

— Ни одного письма! — со злостью повторила Лиза. — Ты лжешь мне, лжешь, как и все! Ты думал только о себе, нарочно заставив нас поверить в свою смерть. Ты хотел наслаждаться своим собственным тайным счастьем! Ты предал нас, как когда-то предал маменьку! Я не хочу видеть тебя! Не хочу!

— Постой, Лиза, подожди, — Долгорукий успел схватить ее за руку. — Я не хочу снова потерять тебя!

— Ты потерял меня год назад, когда остался с крепостной, вместо того, чтобы вернуться к детям!

— Лиза, ты не права, ты все не так поняла! Прошу тебя, не уходи.

— О, если бы ты знал, как мне не хватало тебя! Когда маменька совсем прогнала Андрея из дома — отправила от себя в Петербург. Когда выдала меня против твоей и моей воли замуж! Я все время мечтала — был бы жив мой отец, он не допустил такого! Он бы не позволил, чтобы мне было плохо, так плохо! А оказывается, ты был жив, и ты все время жил рядом.

— Подожди, подожди, не уходи, мне очень трудно… — Долгорукий сделал попытку подняться с дивана, и его тут же скрутила какая-то боль.

— Папа, — растерялась Лиза, — прости, прости, я не поняла, что ты так сильно пострадал от раны. Почему, почему же ты мне сразу не сказал!

— Петр Михайлович мужественно переносит увечье, — тихо сказала Марфа, помогая князю сесть. — Если бы вы только знали, какую боль он терпел, пока рана заживала! Он едва не умер!

— Не надо Марфа, не стоит отягощать девочку рассказами о моих кошмарах, — прервал ее Долгорукий.

— Папа! — Лиза снова бросила на шею отцу и разрыдалась.

— Елизавета Петровна, заклинаю вас — не открывайте матери, что вы нашли своего отца! Пусть он останется лучше со мной — здесь. Вы только подумайте, что она сделает с вашим батюшкой, если узнает обо всем?! — Марфа осторожно тронула Лизу за плечо.

— Ложь? Опять ложь? Вы ее уже столько нагромоздили! Не пора ли остановиться? Моя мать совершила много ошибок и изломала жизнь многим людям, — горячилась Лиза. — И только из-за того, что вы уже когда-то все решили за нас, за всех нас! Да как вы смели?

— Лизонька! Я все исправлю! Я даю слово князя Долгорукого! — Петр сделал попытку приподняться.

— Ничего ты не можешь исправить! — резко сказала Лиза. — Все плохое уже случилось. И теперь ты и в самом деле мертв для меня!

— Вот видишь? — воскликнула Марфа. — Я предупреждала вас, Петр Михайлович! Им нет до ваших чувств и до вашей души никакого дела! Я знала, что однажды кто-то из них придет в этот дом и обвинит вас в том, что когда-то вы осмелились полюбить! Вот поэтому я прятала тебя ото всех!

— Марфа? — Долгорукий посмотрел на нее, словно впервые увидел. — Прятала? Что это значит?! О, Господи, письма!.. Ты не переслала ни одного моего покаянного письма детям?!

— Нет! — гордо ответила Марфа.

— Так ты лгала мне?!

— Я защищала тебя. Я боялась за тебя. Я берегла тебя. Я хотела защитить нашу любовь, и я буду защищать ее до последнего вздоха!

— Святые угодники! — Долгорукий откинулся на спинку дивана. — Каждый день, превозмогая боль, я учился ходить, чтобы, в конце концов, добраться до своих детей и вымолить — на коленях вымолить у них прощение! А ты обрекла их на сиротство при живом отце? Лиза! Помоги мне встать.

Лиза тотчас же бросилась к отцу, но опомнилась и остановилась.

— Папа, ты только не двигайся, миленький! Я сейчас, я быстро — здесь рядом Никита, тот что у Корфов служил. Он нам поможет.

— Петр! Одумайся, — Марфа бросилась перед князем на колени, едва только Лиза выбежала из гостиной. — Останься, Христом-Богом прошу! Все, что захочешь, для тебя сделаю. Только останься!

— Я едва не потерял из-за тебя детей. Я должен исправить это. И прости — но даже вся твоя любовь не в силах заменить их для меня…

 

Глава 5

Возвращение блудного отца

«Ах, какое прекрасное утро!» — с восторгом подумал Андрей Платонович Забалуев, потягиваясь на мягкой и теплой перине. Снежок искрился на солнце, на небе — ни облачка. «Я жив и здоров, я свободен, и скоро буду снова на коне — при деньгах и удовольствиях, какие только пожелаю. Если этот маменькин сыночек думает, что Забалуева можно не принимать всерьез, то он глубоко заблуждается. Нет, князьку придется раскошелиться, а мне пора бы уже и вернуться к нормальной жизни».

Забалуев вытянул руки вперед и сделал гимнастику для пальцев — тонких ловких пальцев игрока. Забалуев истосковался по азарту и зеленому сукну. Он с большим трудом переносил необходимость соблюдать приличия, вести светские беседы под сладенькие настоечки и расписывать с княгиней долгими вечерами пульку по маленькой. Забалуев жаждал крупных, рискованных ставок, ему было душно в домашней гостиной — хотелось полной грудью вдыхать сигарный чад, витающий над столами в игровом клубе.

Забалуев не был изнеженным сибаритом, но он любил жизнь с ее самыми острыми удовольствиями. Скачки — ставки, рулетка — ставки, карты — ставки, проигрыш — выигрыш. И особенный, главный момент — это когда фарт пошел. Когда ты еще не знаешь, каков окажется результат, но игра завертелась до необратимого, и тебя втягивает под колесо. Восторг, близость абсолютного предела — мечтаний, жизни… Кровь беснуется в жилах — то носится по ним, одуревшая от вина и возбуждения, то припадает к вискам и топит голову в вязкой сладковатой жиже.

«Но ничего, ничего, — улыбнулся Забалуев своим самым дорогим и желанным ощущениям. — Доведу эту игру до конца и все! Тут же в карету, и — в Петербург. А то еще лучше — в Ниццу. Если князь окажется не дурак, он сочтет за лучшее от меня откупиться, но конечно и я себя в обиду не дам, за дешево не отделаются. Развода захотел, Андрей Петрович? А пусть попробует, я им не какой-нибудь граф Суворов — обобрать себя не дам и в монастырь не сбегу. Хочет для сестры свободы — пусть положит мне годовое пособие в счет приданого, да еще поможет должок мой закрыть».

Вконец разорившийся на игре Забалуев успел залезть и в казенный карман, да спрятать растрату не успел — дернул же черт княгиню на преступление! Атак все было хорошо придумано — влиятельный и обеспеченный жених, готовый породниться с наследницей солидного состояния и родового имени. А что жених не молод, так оно и лучше, по сторонам смотреть не станет, дом будет укреплять. Все рассчитал, кроме одного — недооценил Забалуев будущую свекровь. Ох, недооценил!..

* * *

Забалуев оделся и вышел в гостиную. Долгорукая уже сидела там на своем излюбленном диване — разнаряженная и разрумяненная, как кукла. Она по-совиному крутила головой, зорко оценивая каждого входящего, и стращала и так, и эдак крутившуюся вокруг нее Татьяну.

— Да отойди ты, надоела мне, — махала на нее руками Долгорукая. — Ты кто?

— Господи, барыня, — чуть не плакала Татьяна. — Таня я, прислуга ваша. Вы меня совсем не помните?

— Таня? — княгиня как будто погрузилась в отдаленные воспоминания, но ничего там не найдя, просто решила смилостивиться. — Так и быть, ладно, — помню, помню. А чего тебе надобно от меня?

— Чай я вам принесла — ваш любимый.

— Что же ты врешь, что прислуга? — оттолкнула Долгорукая чашку. — Если и впрямь ты у меня в услужении, то знать должна, что я шоколад люблю, горький и горячий.

— Откуда шоколад-то? — расстроилась Татьяна. — Мы ж в Петербург уже сто лет не ездили.

— А нам и незачем. Вот Петенька вернется и все привезет. И иди ты от меня, утомила, однако.

Татьяна всхлипнула и попятилась к двери.

— А мне ты чая не предлагаешь? — подпер ее со спины Забалуев.

Татьяна ойкнула и отскочила.

— Да вот, возьмите…

— Ты что же это — мне объедки с барского стола суешь? — осадил ее Забалуев. — Свежего принеси, чтоб парок стоял. Да печенье не забудь — с мармеладом. Сладкое люблю, ох, как люблю. Здравствуйте, княгиня.

— Господин… — Долгорукая пристально посмотрела на него.

— Забалуев, — с готовностью подсказал он. — Андрей Платонович.

— Ах, да, — кивнула Долгорукая, наш новый предводитель уездного дворянства. Рада вас видеть. Как ваши дела? Вы, наверное, к мужу приехали? Но Петруша в Москве. Даже и не знаю, имеет ли вам смысл его подождать.

— Подождать? — рассмеялся Забалуев. — Мария Алексеевна, голубушка, я здесь живу!

— Как мило! — захлопала длинными ресницами Долгорукая. — Погостить приехали? Что же, я гостей люблю. Мы с вами беседовать станем. А в преферанс вы играете, любезный?

— Только ради вас, Мария Алексеевна, только ради вас, — Забалуев вальяжно подплыл к Долгорукой и принялся ей ручку лобызать.

— Ваш чай, — объявила Татьяна, возвращаясь в гостиную.

— Вот и умница, — поблагодарил ее Забалуев, велев поставить чашку на столик рядом с диваном. — А пока еще одно поручение исполни-ка. Вели в уезд ехать — портного мне привезти. Новый сюртук хочу, этот я на нарах пролежал, попортился матерьяльчик, поистерся.

— Что же это вы меня не спросили — крепостной девкой в чужом доме распоряжаться? — приподняла бровь Долгорукая.

— А вы мне давно уже и не чужая, Мария Алексеевна, — осклабился Забалуев.

— Это в каком смысле? — тоном оскорбленного достоинства сказала Долгорукая. — Я — мужняя жена, у меня деточки, трое. Или вы думаете, раз Петр Михайлович в Москве, то можете здесь похозяйничать?

— Да, да, в Москве, — ухмыльнулся Забалуев. — А скоро ли вернется?

— Сама заждалась! Как дело обернется. Да и путь не близкий. А он вам по делу нужен?

— По важному, по очень важному и очень срочному делу, — громко сказал Забалуев, наклонившись к самому уху Долгорукой.

— А почему вы кричите, Андрей Платонович? Я сумасшедшая, а не глухая.

— Вот как? — Забалуев впервые за это время с интересом посмотрел на княгиню, но она ответила ему кристально чистым и невинным взглядом. — Ну, раз супруг ваш в отъезде и вернется не скоро, тогда, может быть, вы окажете мне услугу, о которой я хотел просить Петра Михайловича? Дело-то важное, не терпящее отлагательств. Видите ли, на мне, как предводителе дворянства, лежит ответственность следить за всем в уезде. К примеру, за уплатой налогов в казну.

— Да-да, очень ответственная должность! — согласилась Долгорукая.

— Так вот, ваш муж, Мария Алексеевна, как это не прискорбно, не заплатил в этом году подушные подати и с земель.

— Не может быть! У нас нет задолженностей по акцизному ведомству, мой муж — добропорядочный человек и он никогда такого не забывает.

— А в этот раз забыл! — развел руками Забалуев. — А, имперская казна не может ждать.

— Ах, как же так, — расстроилась Долгорукая. — Конечно, у Петруши столько дел!.. Но чем же я могу вам в этом случае помочь? Я не вправе решать без мужа такие вопросы. Вы, однако, дождитесь его, он скоро вернется. У нас сегодня вишневый пирог! Завтра мы с девочками будем играть в шарады. Вы с нами не соскучитесь!

— Мария Алексеевна, я всего лишь не хочу, чтобы у вашего мужа были большие неприятности! Не дай Бог, поместье могут отобрать, все как есть, подчистую!

— Да неужели так серьезно? — Долгорукая на минуту задумалась. — Хорошо! Что я должна сделать?

— Вам надо только передать мне ту денежную сумму, что соответствует земельной пошлине за год. А дальше я все устрою сам! Вам — никаких хлопот! Поймите, я ведь тоже человек подневольный. Могу ли я на вас надеяться? На ту необходимую сумму?

— Разумеется, Андрей Платонович! Я не желаю, чтобы у Петеньки были проблемы с законом. Я дам вам то, что вы просите. Пополудни в два в кабинет заходите, все и получите.

— Маменька! — в гостиную в сопровождении высокой красивой молодой женщины вошла Соня. — А у нас гостья.

— Простите, если приехала некстати, но я посылала вам заранее письмо. Вы получали его?

Долгорукая с недоумением воззрилась на вошедшую.

— Маменька, — Соня быстро подбежала к ней и шепнула. — Ты помнишь, письмо от твоей кузины?

Это наша дальняя родственница, Елена Дмитриевна Болотова.

— Надеюсь, что не стесню вас своим присутствием, — скромно улыбнулась неожиданная гостья.

— Что вы, что вы! — бросился к ней Забалуев. — Мы всегда рады гостям. Будем знакомы, я муж их старшей дочери, Елизаветы Петровны, Андрей Платонович, к вашим услугам.

— Пойдемте, я провожу вас в вашу комнату, — Соня неодобрительно посмотрела на Забалуева и увела гостью с собой.

— А дамочка ничего, — бодрым тоном сказал Забалуев. — Весьма приятная и даже во всех отношениях.

— Я что-то подзабыла, вы здесь кто? — ангельским тоном осведомилась Долгорукая.

— Я? — прикинулся Забалуев. — Я жертва вашей неуемной страсти, а вы мой пожизненный кредитор.

— Не помню, чтобы я любила заниматься благотворительностью.

— Судя по всему, вы много еще не помните, но я с удовольствием буду освежать вашу память, — шутовски поклонился ей Забалуев.

— Портной приехали-с, — сообщила Татьяна. — К себе пройдете или здесь разговаривать будете?

— Здесь, конечно, здесь, — воскликнул Забалуев. — Как я могу вести портного в конуру, которую мне отвели в этом доме.

— Что-то у меня голова заболела, — Долгорукая приложила ладонь ко лбу. — Пойду к себе. Верка, помоги мне подняться. Что смотришь, тебе говорю!

— Мне? — растерялась Татьяна. — Таня я, Татьяна.

— Да не все ли равно — девка же. Буду звать тебя девка, если тебе Верка не нравится. Иди сюда и руку подай! Вот так!

Татьяна сглотнула слезы и повела Долгорукую из гостиной.

— Обещание-то свое не забудете, княгинюшка? — Забалуев издалека помахал ей ручкой на прощанье.

— Я не злопамятная, я помню, — кивнула, уходя, Долгорукая.

— Месье Забалуев, — тут же впрыгнул в гостиную ловкий, похожий на стручок, портной. Он был в полосатом жилете под укороченном пиджаком с зауженными рукавами и приталенным силуэтом. И делал в фамилии Забалуева ударение на последний слог — на французский манер. — Будем смотреть журнальчики или сами обскажете мне фасон?

— Журнальчики, конечно же, журнальчики, — Забалуев развалился в кресле, а портной немедленно приспособил у него на коленях замусоленную по уголкам книжицу и принялся перелистывать ее, время от времени тыкая исколотым указательным пальцем то в одну, то в другую картинку.

Забалуев что-то одобрял, на что-то квасился. Хотелось прифасониться, но вместе с тем не опозориться — все-таки он солидный человек в возрасте и положении.

— А что, дружок, может серебряного канту по костюму подпустить?

— Для вас, Ваше сиятельство, — золотого! Золотого, и не меньше! И материала купить наилучшего! — вертелся портной.

— Соображаешь, каналья!

— Чтобы богато было, — кивал портной. — Чтобы в свете не стыдно показаться.

— Вот-вот! Шей, валяй, все равно — женины родственники заплатят, — довольно улыбался Забалуев.

Выбрав фасон, портной принялся снимать с Забалуева мерки, а тот вдохновенно предался пению.

— «Любви утехи длятся миг, а наслажденье помним вечно…»

— Прекрасный тенор, господин Забалуев, — насмешливо сказал Репнин, входя в гостиную. — Удивлен, что вы осчастливили своим присутствием здешние места.

— Из-за Лизоньки, ненаглядной, пришлось переехать сюда, — покосился на него Забалуев. — Она ведь любит есть сладкое, спать на мягком. А мое поместье не очень удобное.

— Мне кажется, господин Забалуев, это вы любите спать на мягком и есть сладкое. И желательно за чужой счет.

— Фи, как пошло и неблагородно! На вас непохоже, князь. Что ты возишься, однако, — прикрикнул Забалуев на портного — он не хотел, чтобы тот присутствовал при разговоре с Репниным. — Хватит меня обмерять, пора уж и за работу.

— Как скажете, — заторопился портной, убирая в саквояж журнал и сантиметр. — Вы позволите завтра же с примеркою?

— Что значит — позволю? — с праведным гневом воскликнул Забалуев. — Жду! Жду и непременно.

Портной пару раз вежливо раскланялся и, пятясь, исчез за дверью.

— Кстати, — обернулся Забалуев к Репнину, с презрительной усмешкой наблюдавшему эту сцену. — И от вас я тоже кое-чего жду. В частности, ваших извинений.

— Извинений? За что?

— За ложные обвинения в убийстве барона Корфа.

— А я перед лжецами не извиняюсь. Ради выгодного брака вы скрыли свою нищету, в надежде, что с помощью княгини Долгорукой завладеете поместьем Корфов.

— А вот это вам доказать никогда не удастся! Никогда!

— Тогда, может быть, мне удастся доказать хищение из государственной казны в вашем уезде?

— Хищение из государственной казны? Ха-ха-ха! Никогда не докажете!

— Уверяю вас, я позабочусь о том, чтобы вор был наказан, — с тихой угрозой в голосе заверил Забалуева Репнин.

— Никогда! — выпрямился тот, приподнимаясь на носки. — Не дождетесь!

— Вы меня еще очень плохо знаете, — улыбнулся Репнин. — У нас в роду все упорные. Пока своего не добьются, не остановятся.

— Не испугали! — зло ответил ему Забалуев, сочтя все же за лучшее ретироваться из гостиной. — Не испугали, говорю вам. Зря вы все это, зря!

— Оно и видно, — рассмеялся Репнин.

— Понимаю, это так тяжело — трое суток сидеть на почтовой станции! Уж лучше путешествовать на долгих! — послышался из коридора сочувственный голос Сони. И тут же она сама вошла в гостиную в сопровождении только что приехавшей гостьи, которая объясняла ей, как избежать превратностей дальнего путешествия.

— Но так получается медленно, очень медленно! А на казенных лошадях, если повезет со смотрителями и деньги есть, то можно путешествовать без остановки!

— Ольга? — воскликнул Репнин. — Госпожа Калиновская?!

— Вы, должно быть, ошиблись… — Ольга, а это была она, изобразила на лице своем крайнее недоумение и даже обиду.

— Вы обознались, князь. Это госпожа Болотова, наша дальняя родственница. Она вдова и приехала в наши места на богомолье! — Соня с легким упреком покачала головой. — А это.., позвольте представить вам, Елена, — князь Михаил Репнин!

— Весьма рад знакомству! — не скрывая своего скепсиса, поклонился Калиновской Репнин.

— Я здесь проездом, князь, — кивнула Ольга. — После смерти мужа совершаю паломничество, дабы заглушить скорбь тяжкой утраты.

— Надеюсь, вы простите мои сомнения. Я принял вас за даму, с которой встречался при дворе.

— Надеюсь, вы нас с ней познакомите, если я окажусь в Петербурге, князь?

— Увы, это невозможно, — покачал головой Репнин. — Госпожа Калиновская покинула Россию. Навсегда.

— Наверное, это очень тяжело — расставаться с родиной?

— Дама, о которой я говорю, — Репнин посмотрел прямо в глаза Ольге, — была приглашена ко двору из Польши.

— Ах, вот как? В таком случае, ей не близка горечь подобной потери.

— Как это ужасно, — вставила Соня. — Потерять любимого человека! Вы такая молодая и такая несчастная!

— Иногда приходится умереть, чтобы доказать свою любовь! — грустно улыбнулся Репнин. — Но позволю себе оставить вас. Я бы хотел переговорить с Андреем. Он дома?

— Вы можете застать его в кабинете, — кивнула Соня. — На время болезни матушки он принял на себя управление делами. Елена Дмитриевна! Давайте, я провожу вас в столовую, вам следует подкрепиться с дороги.

— Что же, желаю приятного времяпровождения в вашем богоугодном предприятии, госпожа… Болотова, — церемонно раскланялся с дамами Репнин.

«А вот это сюрприз!» — подумал он, когда Соня и Ольга вышли из гостиной. Репнин растерялся — с одной стороны, он понимал, что случилось нечто из ряда вон выходящее и опасное. С другой — стремление Ольги вернуться в объятия любимого были ему близки и понятны. Но он не мог не понимать и того, что этой встречей и молчаливым согласием принять правила затеянной Калиновской игры он невольно становился ее соучастником. Репнин не сомневался, что приезд Ольги в Россию — это побег. Что же теперь делать — исполнить долг перед государем императором, выдав местонахождение Калиновской, или сделать вид, что ничего не заметил и Ольгу не узнал?

— Послушай, ты напрасно тревожишься, все будет хорошо, обещаю тебе, — с этими словами в гостиной появился Андрей. Следом за ним, как на привязи, шла бледная Татьяна — она первой увидела Репнина и остановилась в дверях. — Что с тобою? Ах, Миша! Как я рад видеть тебя. Что у Владимира — он получил возвратные документы?

— Если честно, я не знаю, — пожал плечами Репнин. — Я вообще-то приехал к тебе со всем своим скарбом проситься на постой. Я не могу больше жить у Владимира.

— Конечно, я с удовольствием приму тебя. Татьяна, посмотри, есть ли еще свободная комната для гостей, и проверь, готова ли она. — Андрей проводил Татьяну каким-то уж слишком сердечным и теплым взглядом и обернулся к Репнину. — Так что же случилось?

— Извини, что доставляю тебе лишние хлопоты. У вас сегодня съезд какой-то. Я видел Забалуева, и эта женщина — как ее?

— Болотова? И не говори, — махнул рукой Андрей. — Но ее приглашала маман, и я не мог отправить ее обратно или предложить переехать в гостиницу женщине в таком горе. А вот Забалуев… Впрочем, с ним я и сам разберусь. Но ты не ответил на мой вопрос. Какая кошка пробежала между вами с Корфом?

— Это не кошка, но тоже.., в некотором роде… — смутился Репнин.

— Вы поссорились из-за женщины? Узнаю Корфа! Но можешь не волноваться — здесь ты будешь в полной безопасности.

— Как раз, наоборот. Я иду навстречу этой опасности и прошу тебя сопроводить меня.

— И что сие должно означать?

— Я прошу тебя стать моим секундантом.

— Нет, нет! — воскликнул Андрей. — Вы не можете…

— Прости, Андрей, что втягиваю тебя, но дуэли нам с Владимиром уже не избежать. Все зашло слишком далеко. И поэтому я обратился к тебе…

— И совершенно напрасно! — прервал его Андрей. — Я говорю тебе — нет! И, если Владимир вздумает просить меня о том же, я и ему отвечу категорически — нет, нет и нет!

— Но Андрей…

— Довольно! Больше вам не удастся втянуть меня в эти нелепые игры! Опомнись, Миша! Вы — друзья, вы столько прошли вместе. И все ради того, чтобы наброситься друг на друга из-за.., как ты изволил выразиться, в некотором роде кошки? И не проси, и не уговаривай, я тебя и слушать не стану. Или помиритесь, или перестреляйте друг друга к чертовой матери!

Репнин хотел было ему возразить, но вернулась Татьяна и сказала: «Комната готова, Андрей Петрович».

— Вот и славно, — остывая, сказал Андрей. — Проводи Михаила Александровича. И больше ни слова!

Репнин понял, что по крайней мере сейчас продолжать разговор с Андреем бессмысленно и вышел из гостиной.

"Идиоты, кретины! — подумал Андрей. — Нашли себе утеху — стреляться. И в такое время! Им бы мои заботы: мать сошла с ума, сестра с утра заложила карету и исчезла в неизвестном направлении. Забалуев настолько обнаглел, что простого шантажа ему мало — заказал за наш счет портного, ест, спит на всем готовом, третирует Лизу — как бы и она умом не тронулась от горя. Следит за мной и Татьяной, она в доме уже и тени боится. А тут еще и гостья незваная…

Здесь я конечно не прав, она давно к нам собиралась, но сейчас это очень некстати, так некстати!"

— Андрей! Андрюшенька! — в гостиную влетела раскрасневшаяся от волнения Соня. — Папа, папа… Папенька вернулся!

— Соня, — Андрей взглянул на сестру сурово и неодобрительно. — Возьми себя в руки и перестань сочинять. Иначе я начну думать, что шизофрения распространяется как инфлюэнция — по воздуху.

— Андрюша, ты не понимаешь, — Соня подскочила к нему с мокрыми от слез и вместе с тем сияющими глазами и, взяв за руку, потянула за собой к двери. — Это правда! Идем, ты сам увидишь!

Андрей хотел было ей возразить, но слова замерли у него в горле. Он остолбенел, не в силах осознать случившееся — в гостиную вошел отец. Живой и здоровый. Никита, конюх Корфов, поддерживал его, помогая идти, а замыкала процессию Лиза, бледная и счастливая.

— Здравствуй, Андрей! — тихо сказал князь. — Я вернулся.

— Отец, — только и мог сказать Андрей. — Это ты?

— Подойди и обними меня, и тогда сам поймешь, что видишь перед собой не призрак.

— Отец, — Андрей бросился к князю и порывисто обнял его. — Как это может быть?

— Долгая история, — улыбнулся Долгорукий.

— Нет-нет, не уходи от ответа. Я хочу знать правду и немедленно!

— Андрей, — остановила его Лиза. — Мы проделали тяжелый путь, и, мне кажется, было бы своевременным дать отцу отдохнуть с дороги. К тому же, папеньке трудно ходить.

— Андрей прав, — кивнул князь, с благодарностью кивая Никите, помогавшему ему сесть на диван. — Наша встреча слишком затянулась, и теперь я не должен дольше оттягивать объяснение со своими детьми.

— Я маменьку позову! — воскликнула Соня и так стремительно исчезла, что ей никто не успел помешать.

— Вы переглянулись, — заметил князь. — Почему?

— Лиза считает маман виновной в твоем исчезновении, — пояснил Андрей.

— Маша была убеждена, что я погиб, и поторопилась избавить вас от переживаний по этому поводу. Думаю, она просто защищала вас. Как любая любящая женщина, как мать.

— Но где ты был все это время? Почему не давал знать о себе?

— Пуля задела нерв, и более полугода я пролежал без движения, а меня выхаживала.., одна женщина.

— Эта женщина присвоила тебя себе! — воскликнула Лиза.

— Она меня защищала.

— О чем ты говоришь? — Андрей переводил взгляд с отца на Лизу. — Вы чего-то не договариваете. Оба.

— Этот портрет, — сказала Лиза, — помнишь, той женщины? Ее зовут Марфа.

— Я писал вам, но Марфа обманула меня — она так и не отправила ни одного из них.

— Значит, все это время Лиза подозревала правду? И она нашла тебя? Это даже в голове не укладывается!

— Не стоит печалиться о прошлом, Андрюша! Я вернулся, и отныне уже никто и ничто не сможет разлучить нас.

— Соня! — послышался из коридора недовольный голос Долгорукой. — Да не тяни ты меня так, рукав оторвешь. Я знаю, что Петя в Москве, но ему еще рано возвращаться… А!

Когда княгиню привели в чувство, она дрожащей рукой боязливо потянулась к голове мужа и провела ладонью по волосам.

— Что ж так рано, Петенька? А у нас к приезду еще ничего не готово. Пирог вот хотели с вишнею, какой ты любишь, да тесто только завели. Мы ведь не ждали тебя сегодня.

— Что с ней? — князь растерянно посмотрел на сына.

— Разве Лиза не сказала тебе?

— Нам было не до разговоров — пока собирались, пока ехали, — развела руками Лиза.

— Машенька, родная, что с тобой? Посмотри на меня. Мне надо столько сказать тебе!

— Петя, а что это у тебя с ногой? Ты с лошади упал? Я же понимаю — дела, дела, и потом Москва не так от нас и близко.

— Маша! Почему ты не слышишь меня? Господи, что я наделал! Это я во всем виноват. Только я, я один.

— Да что случилось-то Петенька? — Долгорукая смотрела на мужа, как маленькая девочка на больного отца — то ли пожалела, то ли испугалась.

— Соня, — негромко, но твердо сказал Андрей, — ты поступила неосмотрительно. Маман еще не готова к таким переживаниям. Пожалуйста, отведи ее к себе.

— Я помогу ей, — тут же вызвалась Лиза, и вдвоем они помогли княгине подняться и под руки повели ее из гостиной.

— Устала я что-то, — уходя, кивнула Долгорукая. — А ты, Петя, молодец, что приехал пораньше. Дети по тебе так соскучились — совсем ты их за делами позабыл.

— Давно это с ней? — вздохнул Петр, провождая жену полным сочувствия и тревоги взглядом.

— Несколько дней. И я даже благодарен небу за то, что с маменькой это случилось.

— Что такое ты говоришь?

— Если бы рассудок ее не помутился, маман ждала бы сейчас тюрьма и наказание за убийство.

— Но я же жив!

— Ты? А при чем здесь ты? Маменька отравила Ивана Ивановича, барона Корфа.

— Как, за что? — князь схватился рукой за грудь и тяжело задышал.

— А разве вам неизвестно? Уже и Соня знает, что ваши поездки к Корфам по четвергам были не так невинны, как вы представляли это нам.

— Это я, я довел ее до крайности! Маша совершила тяжкий грех, но этот грех — на мне! Причина ее ненависти в моих поступках! Бедный, бедный мой Иван!..

— Владимир не стал преследовать ее, но не простил.

— О, если бы вы могли простить меня! За все горе, что я причинил вам! Андрей, я отвезу Машу в Петербург, за границу — мы вылечим ее. Она не будет нуждаться ни в чем. И мы навсегда останемся вместе!

— К сожалению, это еще не полный список наших несчастий, отец.

— Говори, — отдышался князь. — Я хочу испить эту чашу до дна.

— Обуреваемая ревностью и обидой, маменька пыталась отнять у Корфов их имение. Она сговорилась с предводителем уездного дворянства…

— Забалуев? Этот никчемный шут и лизоблюд?

— К сожалению, он еще и заядлый картежник, проигравший все свое состояние и теперь претендующий на наше. Ибо матушка заключила с ним договор и выдала за него замуж Лизу.

— Этого не может быть!

— И теперь Забалуев живет в нашем доме и отравляет нам жизнь.

— Лиза! Девочка моя!.. — Долгорукий схватился руками за голову. — И меня не было рядом! Я писал бесполезные письма и наслаждался любовью вдали ото всех, а моя девочка отдана была в лапы омерзительного проходимца! Мне нет прощения! Я виновен, виновен, виновен!..

— Отец! — остановил стенания князя Андрей. — Сейчас не время предаваться отчаянию. Вы вернулись, вы живы, и мы должны все исправить. Я собирался написать прошение императору о содействии в разводе…

— Я сам напишу его! Я поеду в Петербург и добьюсь для Лизы свободы.

— Папа… — голос Андрея дрогнул — впервые за весь разговор. — Я не знаю, как и сказать — счастье это или нет? Я переполнен чувствами, я потрясен, я в смятении и растерянности одновременно. Я не верю, вы ли это или это чудесный сон. Но я благодарю Господа за ваше возвращение!

— Благодари Лизу, — прошептал князь…

* * *

— Андрей Платонович! — в комнату Забалуева влетел конюх и порученец Долгорукой Дмитрий.

— Ты чего орешь, как резаный, — недовольно поморщился тот, потирая ухо. — Видишь, я отдыхаю. Я думаю, мне тишина требуется и большая сосредоточенность.

— Про Петра Михайловича слышали?

— А что про него слушать! Помер он, уже год, как помер, или ты забыл?

— Вернулись наш барин — целый и невредимый! С Лизаветой Петровной приехал!

— Что за бред! — поморщился Забалуев.

— И вовсе не бред — сами подите, посмотрите! Живой и здоровый! В гостиной с молодым барином разговаривают.

— Врешь! — Забалуева подкинуло. Он рывком вытянул часы из кармашка на жилете — у него же встреча в два часа с княгиней.

— Ладно, Андрей Платонович, я пойду, — попятился не на шутку струхнувший под его взглядом Дмитрий.

— Иди, иди! Проваливай! — Забалуев засуетился. «Вот чего не доставало! — чтобы покойники оживали да сами в семью возвращались, как ни в чем не бывало. Только это что же теперь получается? Значит, князь опять в доме хозяин, и тогда не видать ему денежек, как своих ушей? Плохо это, ох, как плохо, просто отвратительно! Надо быстрее к княгине бежать, пока не передумала или мужу все не рассказала». Забалуев зайцем метнулся в коридор и бросился наверх в кабинет Долгорукого.

Княгиня, как и обещала, ждала его там — сидела за столом, с примерным равнодушием барабаня пальчиками по расходной книге.

— Рад видеть вас, Мария Алексеевна, в заботах и здравии. Никак решили счета просмотреть? Раз уж муженек ваш объявился, надо будет дела передавать?

— Ваша правда, да вот сижу и думаю — почему это Петруша так долго не идет?

— И действительно, почему? — Забалуев бочком стал перемещаться к ней поближе.

— Говорите, должен по податям? Вот я здесь решила все проверить по книгам. Да только не нашла ничего. Чист мой Петенька перед законом. Все заплачено — по полной и в срок!

— Значит, не дадите мне денег, дорогая теща?

— Не дам. Ни сейчас, ни после. И вот еще…

Забалуев вздрогнул, ему показалось, что глаза княгини смотрят на него совсем по-прежнему — холодно и жестко.

— Уезжайте-ка вы отсюда, Андрей Платонович, сами. И побыстрее.

— Вы никак угрожаете, добрейшая Мария Алексеевна?

— Я с утра в лесок ходила, — расплылась в идиотской улыбке Долгорукая, — там цветов наросло — видимо-невидимо. А цветы-то все алые. Говорят, где такие цветы — там покойники в землю зарыты. И если те цветы собирать, то покойники за ними из земли восстанут. Потому что это и не цветы вовсе, а головы. Вот восстанут они и пойдут свои головы обратно вызволять.

— То-то я и вижу, что у вас по дому живые покойники разгуливают! — вскричал Забалуев.

— Чур меня, чур! — заголосила Долгорукая, бросая в него курительной трубкой князя, что всегда лежала на столе. Забалуев едва успел увернуться и выбежал из кабинет, чертыхаясь почем зря.

А вслед ему страшным хохотом надрывалась Долгорукая.

— Что здесь происходит?! — в кабинет, прихрамывая, вошел князь Петр. — Что такое, Маша?

— Маменька! Почему вы здесь? Вам лежать надо! — появился следом за ним взволнованный Андрей.

— Тараканы, Петруша! Тараканы! — Долгорукая бешено принялась вращать глазами и шарахаться от пустоты. — У нас в имении завелись тараканы! Я увидела одного и бросила твоей трубкой.

— Успокойся, я прикажу слугам, чтобы их потравили.

— Хорошо, что ты приехал. Хорошо. С тобой спокойней, — расплакалась княгиня. — А я сломала твою трубку!

— Не беда. Куплю другую.

— Да где же здесь в лесу трубку купить?

— А вот мы в Петербург поедем. Ты не хотела бы пожить там немного?

— Одна?

— Нет. Нет, что ты? Мы теперь всегда будем вместе. Будем ходить в театры, на званые вечера. Я хочу, чтобы ты опять стала прежней Машенькой. Веселой, счастливой. Чтобы ты не боялась тараканов, и чтобы ты снова полюбила меня.

— Я всегда.., тебя любила, — прошептала княгиня.

— Прости меня, прости, — князь Петр приблизил жену к себе и поцеловал ее локон, упавший на лоб.

— Андрюшенька, — вдруг заметила сына Долгорукая, — такая радость! Папа перевозит нас в Петербург! Иди, собери игрушки, и Лизе скажи, чтобы собиралась. И Сонечке, чтобы картины свои не забыла с красками.

— Вот и славно, — Долгорукий еще раз поцеловал ее, как маленькую, и кивнул Андрею. — Отведи маму в ее комнату. А я в кабинете осмотрюсь, я так давно здесь не сиживал…

Когда они ушли, князь Петр занял свое любимое кресло за столом и откинулся на спинку. Кожа привычно приняла очертания его тела, и он опять ощутил забытое чувство комфорта и ясности жизни. Как будто не было многих лет наваждения и прошедшего года душевных страданий.

Господи, что это было? Пожалуй, впервые за все это время Долгорукий задал себе этот вопрос и не смог быстро найти для него точного ответа. Долгое время он жил, как в тумане, считая дни до очередного свидания с Марфой. Его тянуло к ней, как будто он был неизлечимо болен, а она оказалась единственным лекарством, на время снимающим невыносимую боль. Боль отсутствия любви. Тоску неизрасходованной ласки. Жажду телесной гармонии. Она была отдохновением от быта и вдохновением для сердца, которое за годы брака стало подзабывать эту возбуждающую вибрацию в области солнечного сплетения. Сплетения линий жизни и точки смерти. Марфа! Что мы наделали с тобой?

— Отец, — в кабинет, постучавшись, вошла Лиза. — Андрей сказал мне, что мы отправляемся в Петербург?

— Там сейчас практикует известный психиатр Саблер, — кивнул князь Петр. — Я был с ним когда-то знаком.

— Это прекрасно, и мы будем рады помочь тебе. И наконец-то заживем, как прежде. Но сначала тебе надо отдохнуть. Я велела Татьяне, чтобы она подготовила твою комнату. Пойдем, я провожу тебя.

Лиза подошла к отцу и протянула ему руку. Долгорукий принял ее, оперся и поднялся с кресла.

— Все так и будет, Лизонька. Мы обязательно заживем, как прежде. Всенепременно!

Лиза проводила отца до его комнаты и хотела открыть дверь, но князь остановил ее.

— Тебе и самой следует отдохнуть. Здесь я уже справлюсь, ступай, родная, ступай.

Лиза ласково поцеловала отца и ушла. Князь Петр открыл дверь и замер на пороге — Андрей в его комнате обнимал с детства прислуживавшую в доме Татьяну. И они целовались.

— Андрей! Да как ты… — Долгорукий не решился завершить фразу.

Татьяна вырвалась из объятий Андрея и, закрывая лицо руками, выбежала из комнаты.

— Может быть, ты объяснишь мне, что здесь происходит?!

— Ничего, — пожал плечами Андрей, стараясь не смотреть отцу в глаза. — Татьяна готовила комнату к твоему приходу, а я зашел проверить, все ли в порядке.

— Андрей, это то, чего я боюсь, или ты просто балуешь со служанками?

— Надеюсь, ты не собираешься читать мне нотации? — с вызовом ответил ему Андрей. — Я давно уже не маленький, да и вы учитель никудышний.

— Не старайся наказать меня более, чем я уже наказан. Идешь по моим стопам?

— Я люблю ее.

— Мой мальчик, наши чувства, наши страсти надо держать на замке, чтобы не причинить никому боли.

— Зачем вы мне об этом говорите?

— Я говорю о том, через что прошел сам — любовь к простолюдинке не приведет тебя ни к чему хорошему.

— Но разве не ради такой любви вы бросили нас? И не смогли бросить ее!

— Это другая история.

— Вот именно — другая, маменька никогда вам не изменяла!

— О чем ты, Андрей?

— Моя невеста, ты помнишь, я был дружен с княжной Репниной, я даже сделал ей предложение, и мы обручились, — Андрей остановился на паузу, чтобы собраться с духом и признаться. — Боюсь, что жизнь при дворе не прошла для Наташи бесследно. Недавно я узнал, что у нее есть любовник. И этот любовник — наследник престола, Александр Николаевич.

— Ты в этом уверен? Возможно, это всего лишь слухи, цесаревич известен своей влюбчивостью.

— Я сам видел, как они целовались!

— Значит, ты делаешь это с Татьяной, чтобы наказать княжну? Видишь ли, сын…

— Оставьте меня в покое! Я не нуждаюсь в ваших наставлениях. Впрочем, и следовать вашему примеру я тоже не собираюсь. Чтобы не оказаться между двух огней, я намерен разорвать помолвку с Наташей. По-моему, это будет честнее, чем юлить, выкручиваться, скрываться, а потом ползать на коленях и молить о прощении.

— Как ты можешь быть таким жестоким?

— А вы?.. — Андрей махнул рукой и выбежал из комнаты отца, оставив его одного и с разбитым сердцем.

В коридоре к нему наперерез метнулся Забалуев.

— Андрей Петрович! Не проходите мимо.

— Что вам нужно, сударь?! — Андрей гневно обжег его взглядом с головы до ног.

— Фу, как мы стали сердиты, — Забалуев скривил губы и поморщился. — Вы так и не надумали оказать мне посильную финансовую помощь?

— Я надумал дать вам пинком под зад!

— Какая несдержанность! — покачал головой Забалуев, но на всякий случай чуть отодвинулся от него. — Тогда, быть может, вы выслушаете еще одно мое предложение? Весьма выгодное, смею вам сказать.

— Что еще за гадость вы придумали?

— Почему гадость? Я готов уступить вам собственную усадьбу. По сходной цене. Не отказывайтесь, Андрей Петрович. Лучшего подарка к свадьбе трудно придумать. Думаю, Наталья Александровна будет довольна.

— Вы готовы уступить мне вашу развалюху? — рассмеялся Андрей.

— Прекрасное имение — лес, угодья, недорого возьму.

— Побойтесь Бога, Андрей Платонович! От вашего леса остались одни щепки, а от угодий — пыль. Знаете ли, да ваше имение даром взять — оскорбление для приличного человека.

— Но можно все поправить, отремонтировать. Выйдет прекрасное семейное гнездышко. А, Андрей Петрович? Только как родственнику.

— Боюсь, вы опоздали со своим выгодным предложением. Свадебный подарок может вскоре не понадобиться. И больше вам не удастся нас шантажировать. Ваше время истекло, господин разоритель уездного дворянства!

— Постойте, Андрей Петрович! — бросился за уходящим Андреем Забалуев. — Куда же вы? Почему не понадобится? Что вы задумали? Постойте, да постойте же…

«Ах ты, черт!» — Забалуев без сил прислонился к стене в коридоре — он был сражен. Все его планы вытянуть деньги, чтобы покрыть долг в казне, рушились один за другим. Забалуев заметался, еще чего доброго Репнин выполнит свою угрозу и упечет его на веки вечные, отправит на каторгу. И тогда все — пиши пропало!

В этот момент он услышал в коридоре шаги. Забалуев отступил в тень — мимо него прошла в гостиную Татьяна. В руке у нее были саквояж и ридикюль — Забалуев вздрогнул. Он как-то видел, что в таком ридикюле Долгорукая возила свои украшения. Задержав дыхание, Забалуев на цыпочках двинулся за Татьяною следом. Он видел, как она поставила ридикюль на столик в гостиной и вышла с саквояжем в прихожую. И тогда Забалуев в один прыжок оказался в гостиной и схватил ридикюль.

— Андрей Платонович, что это вы делаете? — воскликнула только что вошедшая в гостиную Лиза.

— Я? Что? Где? — Забалуев бросил ридикюль на пол.

— Но это же маменькин! В нем она хранит свои украшения!

— Я так и думал, вот и решил проверить закрыто ли на ключ, — брякнул Забалуев.

— Вор! Вор! — во весь голос закричала Лиза.

— Да как вы смеете, Елизавета Петровна, вы что, вы считаете… — засуетился Забалуев.

— Вас выкинут из этого дома прежде нашего развода! Я прикажу исправнику следить за каждым вашим шагом, и, если вы еще раз что-нибудь украдете, он вас тотчас же посадит под арест.

— Я вижу, вы тоже лишились рассудка! Какой исправник, какой арест? И вообще, как вы смеете так разговаривать с законным супругом? Я — ваш господин! Перед Богом и людьми! Извольте быть со мной уважительным и во всем подчиняться!

— А вот это вы, Андрей Платонович, размечтались! Я вас больше не боюсь. Теперь здесь папенька хозяин. А он так просто этого не оставит, вас выкинут из нашего дома!

— Ваш папенька мне не указ, я ваш законный супруг! — в тон ей закричал Забалуев. — Хотите жаловаться? Бегите! Управимся и с вашим папенькой.

— Что это значит? — в гостиную, держась одной рукой за стену, медленно вошел князь Петр. — Кто вы такой, чтобы кричать на мою дочь в ее собственном доме?

— Я? — побагровел Забалуев. — Я ей законный супруг! Венчаный и супругой вашей одобренный!

— Однако это еще не дает вам право обижать ее.

— Он пытался украсть мамины драгоценности, — воскликнула Лиза.

— Наглая ложь! — высокомерно сказал Забалуев.

— Довольно! — прервал его Долгорукий. — Если вы не хотите, чтобы вас тотчас же выставили за порог, умерьте свой пыл и немедленно извинитесь перед Лизой.

— Да за что же? — всплеснул руками Забалуев. — Она меня почти публично оскорбила, выставили вором, и я же еще и должен извиняться? Увольте, Петр Михайлович! Это вы еще должны у меня прощения просить — пораспустили своих дамочек. Одна меня уже оболгала, обвинив в том, что сама и совершила, — дружка вашего, между прочим, любезного, барона Корфа, отравила. Но, слава Богу, есть еще на земле справедливость — меня оправдали! А теперь вторая за меня взялась — в воровстве обвинила. Да есть ли этому предел?!

— Папенька! — расплакалась Лиза. — Да что же это? Неужели же нет на него никакой управы?

— Вот что, дорогой зятек, — едва сдерживая злость, резюмировал Долгорукий. — Я не желаю больше ни видеть, ни слышать вас. Я не могу сейчас прогнать вас, ибо сделанного не вернешь, и вы еще считаетесь мужем Лизоньки. Но имейте в виду — как только я получу Высочайшее согласие на развод, вы и минуты в этом доме не останетесь.

— Что здесь такое, отец? — на шум в гостиную спустился Андрей. И следом потихоньку вышла Долгорукая.

— Все в порядке, — кивнул ему князь Петр, обнимая взволнованную Лизу. — Господин Забалуев уже уходит. — Забалуев осклабился и, изобразив реверанс, направился к двери. Андрей не посторонился, задев его плечом. Забалуев поморщился, но задираться не стал и, втянув воздуху, ужался до той степени, чтобы можно было протиснуться в оставленное Андреем пространство в растворе двери.

— Петруша… — решилась подать голос Долгорукая. — Я уже все собрала, уложила, можно ехать. Остались только детские вещи. Андрюшенька, ты уже разобрался, какие игрушки ты берешь с собой? Лиза, а ты проследила за Соней — взяла ли она карандаши и краски?

— Нет, маменька, — растерялся Андрей.

— Так пойди в свою комнату, поторопись. С ума с вами сойдешь, с озорниками. А ты, Лиза, готова уже?

— Я стараюсь, маменька, — Лиза с грустью посмотрела на отца. — Я обещаю вам, что все проверю. И Соне помогу.

— Хорошо, ступай, ступай, — кивнула ей мать.

— Дети так соскучились по тебе, Петруша, — нежно сказала Долгорукая, проводив Лизу мечтательным взглядом. — В Петербурге ты, видимо, не сможешь уделять им достаточно времени. А они так соскучились по тебе!

— Ты права — сейчас я особенно нужен им.

— Как бы дети не замерзли по дороге в Петербург. Зима все-таки.

— Да уж, не жарко. А что, если отложить нашу поездку до весны?

— Петя, да в своем ли ты уме? У тебя семь пятниц на неделе. Я же все собрала.

— Маша — ты прекрасная мать и верная супруга.

— А я это знаю… — как-то странно улыбнулась Долгорукая и, потрепав мужа по щеке, направилась к себе.

Войдя в комнату, она воровато оглянулась по сторонам и что есть силы сжала кулаки.

— Ненавижу! Ненавижу! — прошипела она в пустоту и вздрогнула — пустота зашевелилась и ожила. — Кто здесь? Кто?

— А не признала, милая? — голосом Сычихи ответила темнота, и тотчас же она сама вышла на свет.

— Какого лешего ты здесь? Кто тебя звал? Хочешь, чтобы собак на тебя спустила? — зашипела Долгорукая.

— А ты меня собаками не пугай! — также шепотом ответила ей Сычиха. — Люди пострашнее собак будут! А вот скоро все узнают в округе, какая ты у нас сумасшедшая! В бароновой погибели проклятие выйдет тебе и всей твоей родне! От невинной крови не отмоешься! Своим безумием не отделаешься! — Сычиха клятвенно подняла руку.

— Ой, как красиво говоришь, милая! Только у тебя-то руки тоже в крови. Да, да драгоценная! Мне твоя тайна известна! А все о ней узнают — не сносить тебе самой головы. Вот так-то! Убирайся отсюда, чтобы я тебя больше не видела!

— Я-то уйду, но и тебе от расплаты не уйти! — пригрозила ей кулаком Сычиха. — Полоумной тебе не долго оставаться. Больше никого не заморочишь и от расплаты не уйдешь. И за Марфу ответишь, и за Лизу. За все души покалеченные, за всех убиенных. И не жди, что я молчать стану и угрозы твоей убоюсь. Я от кары Божьей не бегу, все когда-нибудь искуплю. А только твой час раньше моего будет. Ибо твои прегрешения не сравнимы с моими — я душу спасала, а ты калечила. Не равняй меня с собой — разные мы. И судьба у нас будет разная. Тебе гореть в аду, а мне даст Господь покой, и на том спасибо. Иного не жду. И ты не жди. Не будет тебе прощения — ни на земле, ни под землей!..

 

Глава 6

Свободная и покинутая

Отобедав у Долгоруких, Ольга вернулась в отведенную ей комнату и прилегла отдохнуть. Она ужасно устала за эти несколько дней и даже не заметила, как и заснула. Просто погрузилась в безмятежный и глубокий сон младенца, сон праведника. И, пожалуй, впервые Ольга расслабилась — она преодолела самый трудный, самый опасный участок пути, и тревоги ненадолго оставили ее.

К побегу она готовилась долго и тщательно, хотя поначалу о возвращении в Россию не помышляла. Но дни шли, Александр не давал знать о себе, и Ольга решила, что он испытывает ее и свои чувства. Она надеялась, что однажды получит письмо со знакомым почерком, и Саша сообщит ей, что он рядом, проездом в Европу, и они смогут украдкой встретиться и пусть на миг воскресить их незабываемые ночи.

А пока она готовилась к свадьбе, покорно и равнодушно перенося утомительные встречи с портным, принимая приглашения на обеды и званые ужины в замке Огиньского. Не то, чтобы Ириней был так уж неприятен, ей была неприятна сама мысль занять место своей умершей при родах сестры. Ириней был некрасив, но обаятелен, и хотя его внешность служила постоянным источником насмешек родовитых полячек — невысокий, кривоногий, с залысинами, он искренне любил ее старшую сестру Марину и души не чаял в маленькой Марусе, названной им в память об умершей жене. Ириней был старше Ольги вдвое, и, несмотря на то, что такой брак не считался неравным, Ольга готовилась принять его, как постриг.

Она зачастила к Иоанне Гродзиньской, морганатической супруге Великого князя Константина, — припадала к ее ногам, умоляла стать ее исповедником. Ольга рассказала ей историю своих отношений с цесаревичем Александром — как она прожила ее сама, а не так, как ее, шушукаясь за спиной Ольги, пересказывали в Польше. Иоанна приняла ее со слезами и убедила оставаться мужественной — ей было известно, какие усилия были предприняты царствующей императрицей Александрой Федоровной, дабы разлучить своего сына с его возлюбленной. Иоанна прекрасно понимала безуспешность любых попыток сопротивляться этой силе и посоветовала надеяться на силу чувства, которые испытывал Александр к Ольге. Надеяться и ждать. И Ольга ждала.

Первые сомнения появились у нее, когда в Варшаве на несколько дней остановился кортеж принцессы Гессен-Дармштадтской Марии-Вильгельмины, направлявшийся в Санкт-Петербург ко двору императора Николая. В честь предполагаемой будущей супруги наследника российского престола при польском дворе был дан большой торжественный прием, на котором присутствовали и граф Огиньский со своей невестой.

Увидев Марию, Ольга почувствовала смятение и нехорошее волнение, которое постепенно переросло в тревогу. Ольга внутренним, женским чутьем поняла, что встретилась лицом к лицу с опасностью, которой не удастся избежать. Ольга занервничала — она принялась осторожно выяснять подробности визита Марии в Петербург, она металась с приема на прием, выезжала на все торжества и, курсируя между светскими болтунами, ловила любые отголоски придворных новостей из России. Писать Наташе она не решилась — Ольга была уверена, что эта записка первым делом попала бы на стол Бенкендорфа, а далее — прямым ходом к царю. И тогда уж ей точно было несдобровать, и даже брак с Иринеем не спас бы ее от наказания.

Но когда состоялось официальное объявление принцессы Марии невестой наследника российского престола, Ольга замыслила побег. Для начала она выправила себе российский документ на имя Елены Дмитриевны Болотовой. Когда-то Наташа Репнина рассказывала ей, что познакомилась с Андреем на балу у его дальних родственников Болотовых. Они не были слишком уж с Долгорукими близки, но родственные связи соблюдали, и поэтому Ольга могла быть уверена, что без приюта и покровительства не останется. Она написала Марии Алексеевне Долгорукой от имени младшей Болотовой — Елены, и та ответила ей согласием принять ее, даже не потрудившись проверить достоверность этого письма.

Следующим шагом стал поиск денег. Втайне от Иринея и своих родных Ольга отправляла с верной служанкой то одно, то другое из своих украшений к еврейским ювелирам. И вскоре у нее набралась сумма, достаточная для того, чтобы рискнуть и отправиться в Санкт-Петербург. Чтобы ее сразу не хватились, Ольга сообщила всем, что уезжает в Краков, навестить своего духовника. На полпути она оставила карету у владельца придорожной гостиницы и велела служанке ждать ее возвращения, а сама пересела на почтовых, имея при себе паспорт на имя Елены Дмитриевны Болотовой.

Иногда ей, правда, казалось, что ее отъезд все же не остался незамеченным, но, возможно, это ощущение подогревалось чувством опасности затеянного ею предприятия и свойственной времени подозрительностью. Но Ольга не могла и не хотела оглядываться — она потеряла способность рассуждать здраво и взвешенно. Оставить Александра под давлением обстоятельств — это одно, потерять его навсегда, без малейшей возможности видеть его в будущем — это другое. Такое будущее страшило ее и подталкивало к решительным, хотя, возможно, и неразумным, действиям. Но Ольга не желала сдаваться — ей было, что терять.

Наконец она открыла глаза и поднялась. За окном рассвело, ровная белизна снега вселяла ощущение покоя и бесконечности. Ольга присела к туалетному столику с зеркалом и принялась приводить себя в порядок. Она вытянула внутренний ящик, где лежали разные дорогие ей мелочи, и взгляд ее упал на завернутый в тонкий шелковый платочек портрет — все от Александра. Ольга едва не расплакалась — а ей-то казалось, что счастье так близко…

Неожиданно в дверь постучали. Ольга вздрогнула и быстро вдвинула ящичек на место. Она встала, поправила волосы и набросила домашнее платье. Потом открыла дверь и ахнула — на пороге стоял Репнин.

— Простите, Ольга, что побеспокоил вас в столь ранний час, но у меня есть к вам одна очень важная для меня просьба.

— Ольга? — пожала плечами Калиновская. — Я уже говорила вам прежде, вы ошиблись, вы спутали меня с кем-то другим.

— Перепутать вас? Вы шутите, наверное? — усмехнулся Репнин. — Да это просто невозможно! Вы Ольга Калиновская, блистательная фрейлина императрицы, первая красавица двора. Прошло не так много времени, чтобы кто-нибудь забыл вас.

— Я никогда не была при дворе! — продолжала настаивать Ольга.

— А разве не там вы познакомились с моей сестрой?

— Я знаю о ней, лишь как о невесте Андрея Петровича Долгорукого.

— Что же, если вы забыли свою лучшую подругу, то, конечно, и меня не вспомните — бывшего адъютанта вашего возлюбленного.

— Я ничего не понимаю, — нахмурилась Ольга. — Меня зовут Елена Болотова, и я вынуждена просить вас уйти, если вы тотчас же не прекратите досаждать мне своими измышлениями.

Ольга попыталась было закрыть дверь, но Репнин помешал ей.

— Послушайте, я не желаю скандала, я всего лишь хочу просить вас об одолжении. Перестаньте притворяться и видеть во мне врага. У меня и так хватает забот — делайте, что хотите, только выслушайте и помогите мне.

— Хорошо, — после некоторого размышления сказала Ольга, — вы можете войти, а я постараюсь понять, чего вы на самом деле от меня добиваетесь.

— Поверьте — ничего такого, что могло бы навредить вам, ибо сегодня мне нет до вас никакого дела. Я отправляюсь стреляться со своим лучшим другом, и мне необходимо сделать последние распоряжения. На всякий случай.

— Дуэль? Неужели прошлое ничему не научило вас?

— Ах, — грустно улыбнулся Михаил, — значит, вы все-таки узнали меня.

— Я? Н-нет… — спохватилась Ольга.

— Оставьте, — махнул рукой Репнин. — Но должен признаться, что тогда я не учел одного важного соображения. Когда ты секундант, дуэль кажется глупостью, мальчишеством, а когда задета твоя честь, честь любимой тобою женщины, ты понимаешь, что иного выхода просто нет.

— Вам нравиться играть со смертью?

— А вам? Разве вы, возвращаясь в Россию тайно, не подвергаете себя смертельной опасности?

— А почему я должна перед вами отчитываться? — насторожилась Ольга.

— Вы полагаете, я спрашиваю у вас отчета? Нет, я всего лишь отвечаю вам на ваш вопрос. Ведь вы вернулись из-за Александра? Вы сотворили эту глупость из-за любви? Бросились в дорогу под чужим именем…

— Появись я под своим настоящем именем, это принесло бы столько неприятностей! И не только мне.

— Вот видите, вы и сами понимаете всю степень риска, которому подвергаете себя и всех, кто невольно оказывается связан с вами. Но дуэль — это между двумя, а вы наверняка попросите помощи у моей сестры.

— Она моя подруга!

— Не ломайте ей жизнь. Узнав о вашем возвращении, она со всем пылом бросится помогать вам. Она такая горячая! Но я бы не хотел, чтобы с ней случилось что-нибудь ужасное. Если кто-нибудь узнает, что Наташа помогает вам, ее отлучат от двора.

— Не беспокойтесь за нее, это только мои заботы!

— Был бы рад, если бы так оно и было, — кивнул Ольге Репнин. — Но, впрочем, дело ваше. Я же хотел просить вас о другом.

— Присаживайтесь, — Ольга, наконец, успокоилась и вспомнила о приличиях.

— Нет времени. Долг обязывает.

— Так дуэль сегодня? — догадалась Калиновская.

— Увы, и я не в силах это изменить. Моя любовь — мой крест. И финал близок.

— Прошу вас, не говорите так. Вы напоминаете мне Александра, он тоже мрачно шутил перед дуэлью.

— У нас с ним один и тот же противник, однако, Александру было легче в сто крат, ведь ему не приходилось целиться в лучшего друга.

— Любовь — это безумие… Но вы говорили о какой-то просьбе.

— Да, — кивнул Репнин и вынул из внутреннего кармана мундира нежный батистовый платочек. — Вы не могли бы передать это одной женщине?

— Кто она?

— Ее зовут Анна. Она живет поблизости, в усадьбе Корфа. Анна Платонова.

— Так это вы из-за нее?.. — поняла Ольга.

— Она обронила этот платок при нашей первой встрече. Боже! Как это было давно…

— Я обязательно передам.

Репнин в последний раз вдохнул аромат духов, исходивший от платка, и отдал платок Ольге. Он хотел уже выйти, но Ольга задержала его.

— Скажите, князь, а почему в доме так странно тихо и даже пустынно — как будто все разом куда-то и без предупреждения уехали?

— О, вы, по-видимому, действительно сильно устали, иначе слышали бы отзвуки грозы, бушевавшей вечером в поместье.

— Я что-то пропустила?

— Да, невероятное и странное событие — через год после своей смерти воскрес и вернулся домой князь Петр Михайлович Долгорукий. Целый и невредимый.

— И что это может означать?

— Только то, что чудеса еще бывают и что все в этой жизни возможно.

— Все возможно? — Ольга почувствовала, как на глаза набегают слезы. — Все возможно…

— О! — воскликнул Репнин. — Прошу вас, не заблуждайтесь! Счастье одних — горе другим. Ничего не происходит просто так. Да, князь Петр вернулся домой, но здесь его ждет мало радости — княгиня сошла с ума, его дочь Лиза выдана замуж за негодяя и растратчика. Моя сестра готовится к свадьбе, а я отправляюсь на дуэль, откуда, скорее всего, не вернусь. Или вернусь, но с клеймом убийцы лучшего друга.

— Боже! Какую мрачную картину вы нарисовали!

— Я всего лишь предупредил вас. Прощайте, госпожа Болотова! И дай вам Бог удачи! — Репнин хотел было еще что сказать, но потом обреченно махнул рукой и, вежливо поклонившись Ольге, вышел из комнаты.

— Господи! Что я наделала! — прошептала она, едва только за Репниным закрылась дверь.

«Князь прав, — подумала она. — Мой отъезд наделает столько шума. Меня станут искать, достанется всем. Но, возможно, у меня все же есть еще несколько дней, и я успею увидеть Александра — в последний раз. Теперь уже точно — в последний!..»

— Лучик, Лучик, миленький! Куда же ты забрался, малыш! Кис-кис! — звала своего любимца Анна, вот уже битый час безуспешно разыскивая его по всему дому.

Это было какое-то наваждение. За последние дни вокруг нее происходили странные и необъяснимые вещи — то из комнаты из комнаты что-то пропадет, то, наоборот, появится там всякая разная хозяйственная мелочь, как будто домовой мутит. А как завела она себе мурлыку, беды и несчастья на него перекинулись — стал Лучик пропадать. То Гаврила его в конюшне найдет, то Варвара из кастрюли в дальнем углу вытащит, а вот теперь он и того отчудил — и как умудрился забраться на самый верхний шкаф с посудой на кухне, Анна ума приложить не могла. Чудеса, да и только!

Никита, вдруг объявившийся после возвращения Корфа дома, все эти происшествия таинственной силе не приписывал и считал, что Анне кто-то из своих вредит. Он даже подозревал один известный своими дурными наклонностями дуэт — управляющего да его прислужницу Полину. Но застать Полину за злодейством так ни разу и не смог, а Модестович, тот вообще поразил его невообразимыми переменами.

Стал Карл Модестович неузнаваем — по-немецки говорит и сам же себе удивляется, откуда, мол, язык чужеродный мне ведом. Кричать перестал, со всеми раскланивается и во всем помочь норовит. А Анна у него так и просто любимица — цветы ей из оранжереи по утрам в комнату несет. Пылинки с нее сдувает, а вчера и того странней — самолично деньги ей принес, сказал, чтобы платье себе красивое купила, когда на императорскую сцену поступит.

Сначала думали: прикидывается немчура, но потом Никита с Гаврилой Варвару на кухне затерли в уголок да допрос с пристрастием с нее сняли. Вот тогда она и призналась, что, когда погоня за барыней Долгорукой была, огрела Варвара Карла сковородкой. Вот после того случая с ним и стали чудеса происходить. И, как ни старалась Полина, так и не мог вспомнить управляющий ни про поместье в Курляндии, ни про титул баронский, ни про то, что обещал осыпать ее золотом да брильянтами. Ничего Карл Модестович не помнил.

Никита, конечно, за ним на всякий случай приглядывал, да все без толку. Словно благодать небесная на управляющего снизошла — вот и сейчас он без дела не сидел. Бросился пособить Анне в поисках Лучика — бегал по двору, под дом заглядывал, в дровяницах искал — все пальцы занозил. И теперь Варвара на кухне вынимала у него из подушечек да ладоней щепы и щепочки. Модестович тихо ойкал, но терпел, и каждый раз благодарил Варвару за сочувствие.

— Лучик, бедненький, как же ты туда забрался? — Анна встала на стул, но поняла, что его высоты не хватает, и взгромоздила на него еще и скамеечку для ног. Потом, балансируя, словно циркач, она поднялась на это опасное сооружение и потянулась за пищавшим в дальнем углу у стенки котенком. Анна успела уже дотронуться до него и ухватить за загривок, как пирамида под ней закачалась и рассыпалась. Варвара с Модестовичем онемели и замерли, но в этот момент в кухне, как по волшебству, из ниоткуда возник Репнин и успел подхватить Анну, растерянно прижимавшую к груди враз осипшего от переживаний Лучика.

— Как я вовремя! — усмехнулся Репнин, ставя Анну на пол.

— Вы кажется, только что меня спасли. И не меня одну, — Анна попыталась высвободиться из объятий князя. — Отпустите меня.

— Я, конечно, могу выполнить вашу просьбу, но вдруг с вами еще что-нибудь случится, а я не окажусь тогда же рядом.

— Умоляю вас, князь, мы здесь не одни.

— Да не стесняйся ты, Аннушка, — подал голос управляющий. — Что же мы тебя по-свойски не поймем? Дело-то молодое, ясное.

— Аннушка? По-свойски? — оторопел Репнин. — Когда это Карл Модестович умом просветлел? Или наоборот, тронулся?

— А вы Карлушу-то не обижайте, — заступилась за управляющего Варвара. — Мы на него сейчас не нарадуемся. Такой он добрый, такой внимательный стал.

— Опоили вы его, что ли чем? — недоверчиво покачал головой Репнин.

— Нет, — улыбнулась Анна. — Его Варвара сковородкой огладила. Вот и все лечение.

— В самый раз вышло, — кивнула Варвара, вытаскивая из пальца управляющего еще одну занозу. Он было скуксился, но она строго зыркнула на него глазом, и Модестович притих и опять стал терпеть.

— А что будет, если вы его еще раз — по голове? — поинтересовался Репнин.

— Что вы, барин, как бы хуже не вышло. Одно дело, если совсем мозги вышибет. А неровен час — все вспять пойдет? Нет, нам такой управляющий больше нравится. Мы его всем двором бережем, чтобы чего не случилось — не упал, не поскользнулся бы.

— Ох, и чудная ты, Варя, — рассмеялся Репнин.

— Михаил, — тихо напомнила ему Анна. — Вы ведь так еще и не отпустили меня.

— А я бы вас вовек не отпускал! — прошептал ей на ухо Репнин, но руки все же разжал.

— Давайте уйдем отсюда, — предложила Анна. — Я бы хотела поговорить с вами с глазу на глаз.

— Котенка-то оставь, — окликнула ее Варя. — А то, чего доброго, еще примнете малого.

— И как тебе не стыдно! — воскликнула Анна и, посадив Лучика на пол, быстро вышла из кухни в коридор. Репнин тут же последовал за ней.

— Анна!..

— Подождите, князь! — Анна остановила его порыв. — Я должна была написать вам, но раз уж вы сами здесь, то хочу тотчас же и объясниться. Я не люблю вас…

— Что это значит? — опешил Репнин.

— Я не люблю вас и прошу более не приезжать к нам, по крайней мере, не для того, чтобы видеться со мной.

— Я вас не понимаю…

— А и понимать здесь нечего — между нами все кончено. Между нами и так ничего быть не могло. А теперь и подавно.

— И кто внушил вам эти мысли? Кто подсказал слова? Вы прочитали их в какой-то пьесе или их написал вам Владимир?

— Владимир? — вздрогнула Анна. — Нет-нет! Это мое решение, и я прошу вас считаться с ним. Если для вас мое мнение хотя бы что-то да значит.

— Ваше мнение для меня свято, Анна. Но только тогда, когда оно понятно и объяснимо, — воскликнул Репнин. — Но то, что вы сказали сейчас — нелепо и подозрительно. Я не верю в искренность этих слов.

— В вас говорит самоуверенность. Вы не привыкли быть отвергнутым. Тем более какой-то крепостной.

— Да сколько же раз повторять вам, Анна! Мне безразлично — крепостная вы или вольная, богаты вы или бедны! Я люблю вас и желаю, чтобы мы были вместе.

— Но я не желаю этого!..

— Вы разыгрываете меня, — покачал головой Репнин. — Это шутка, да? Ах, кажется, я понял — это испытание верности? Да неужели же вы сомневались, что я пройду его?

— Князь, поверьте, нет никакого умысла. Это, скорее, для меня испытание — убеждать вас, что все кончено. Повторяю еще раз: я не люблю вас. И прошу оставить меня в покое. Не ходите за мной, прошу…

— Но, как же.., как же так… — пробормотал Репнин, глядя, как стремительно удаляется от него Анна — как будто бежит.

«Бежит? Вот именно — бежит! — понял Репнин. Ах, Корф, ах, мерзавец, это он заставил ее. Конечно, заставил — ведь он же хозяин. Барин, черт его подери!»

— А у меня, барон, для вас хорошая новость, — с порога без дипломатических экивоков крикнул Репнин, врываясь в кабинет Корфа. — Анна больше не желает меня видеть!

— Какое мне дело до того, кто вас желает видеть, а кто нет? — равнодушно пожал плечами Корф.

— Есть люди, которым вы можете приказать делать все, что вам будет угодно! И они не посмеют ослушаться! К сожалению, одна из них Анна.

— Так вот вы о чем? — рассмеялся Корф, откидываясь на спинку кресла. — Это было ее решение. Ее никто не принуждал.

— Но в ее голосе не было искренности, а только страх ослушаться. А я считал, что наше соперничество должно быть честным!

— Да кто вы такой, чтобы указывать мне! И здесь не место для свиданий. Вас сюда никто не звал!

— Я приехал не к Анне. Я хотел встретиться с вами и сообщить о новостях, которые стали известны вчера.

— Неужели так много событий случилось за какой-то день? — скептически скривился Корф.

— Да, и все — важные.

— Что же, я слушаю вас, князь. Не желаете ли присесть?

— Я уже сидел с вами однажды, и больше не намерен.

— Дело ваше, — пожал плечами Корф. — Итак?

— Итак. Во-первых, мне не удалось найти секунданта. Андрей категорически отказался содействовать мне в этом и предупредил, что и вам откажет, ежели вы обратитесь к нему с подобной просьбой.

— Что же, обойдемся без секундантов. А во-вторых?

— Вернулся князь Петр Михайлович. Он жив и здоров.

— Он все знает? — после паузы спросил Корф.

— Ему все рассказали, и он потрясен.

— Что же, если застреленные на охоте оживают, то мне остается надеяться только на то, что и отравленный может воскреснуть.

— Не богохульствуйте, Владимир!

— А что мне еще, по-вашему, остается? Вы врываетесь ко мне в дом, набрасываетесь на меня из-за пустяка. Потом сообщаете, что к убийце моего отца вернулся муж, и семья счастливо воссоединилась. А я один с моей невосполнимой утратой, и еще принужден выслушивать ваши поучения, что мне делать и как себя вести в собственной вотчине.

— Владимир, и это еще не все. В поместье Долгоруких появилась женщина, похожая на Ольгу Калиновскую. Я решил, что ты должен знать об этом.

— Это действительно она? — насторожился Корф.

— Она называет себя Еленой Болотовой, но я ее узнал.

— Что она задумала? Совсем недавно мы едва не погибли из-за нее!

— А теперь опять намерены драться…

— Если вы считаете, что Анна этого не достойна, вы можете отказаться от дуэли!

— И не подумаю! Анна рождена для того, чтобы разбивать сердца. Но рядом с ней должен быть человек, который сделает ее счастливой! Я готов бороться за ее любовь и даже отдать жизнь… Но, смею вас уверить, я не собираюсь умирать.

— И я не промахнусь! — кивнул Корф. — Анна! Что вы здесь делаете?

— Проверяю, готовы ли пистолеты!

Репнин оглянулся и остолбенел. Анна неожиданно появилась на пороге кабинета, и в руке у нее был один из пистолетов, приготовленных Корфом для дуэли.

— Анна! Откуда вы…

— Откуда я знаю о том, что вы затеяли, князь? Случай, только лишь случай! Я увидела, как Григорий чистит их, и поняла, зачем вы явились сюда.

— Но, Анна, все совсем не так, как вы думаете! — бросился к ней Репнин.

— Стойте! — воскликнула Анна. — Не приближайтесь ко мне!

— Очень мило, что вы решили помочь нам. Но, поверьте, мы справимся сами, — как ни в чем не бывало, спокойно сказал Корф. — Пожалуйста, оставьте нас, Анна.

— Анна! Это опасно. Отдайте мне пистолет, — Репнин протянул к ней руку.

— Чего вы добиваетесь, господа? — вскричала Анна. — Совсем недавно вы были друзьями! Лучшими друзьями. А теперь стали врагами. И ищете любой способ избавиться друг от друга. Но я знаю, как вам помочь!

— Вы хотите убить нас одним выстрелом, сударыня? — хладнокровно усмехнулся Корф. — Но это еще никому не удавалось, разве что мы построимся в одну линию и подойдем к вам поближе. Но, впрочем, вы можете убить кого-то одного. Так что выбирайте и делайте свой выстрел.

— В самом деле, — тихо сказал серьезный Репнин. — Анне лучше знать, кому из нас остаться в живых! Стреляйте, Анна!

— Вы измучили меня, мне тошно от ваших дуэлей! Впрочем, как и от вас самих.

— Приятно слышать, — прошептал Репнин.

— С чего вы взяли, что будет дуэль? — все так же невозмутимо пожал плечами Корф. — Нет никакой дуэли, просто я попросил Григория почистить оружие. Не терплю, когда оно в плохом состоянии.

— Это правда? — Анна посмотрела на Репнина.

— Опустите пистолет, — велел Корф и сделал попытку подняться из-за стола.

— Не шевелитесь, иначе я выстрелю, — предупредила Анна.

— Не надо, я верю, что вы выстрелите, — успокаивающим тоном сказал Корф и снова опустился в кресло.

— Если бы вы только знали, как же мне хочется убить вас обоих, чтобы даже в памяти ничего не осталось. Я ненавижу вас. Ненавижу! Вы всю душу мне надорвали, мне жить не хочется.

Неожиданно Анна быстро поднесла пистолет к груди и нажала на курок. Корф и Репнин вздрогнули — выстрела не последовало, но Анна, как подкошенная, упала на пол — у нее больше не было сил, и она лишилась чувств.

— И какой же из всего этого следует вывод? — зло спросил Репнин Корфа, когда улеглись страсти, Анна пришла в себя, и Корф велел Варваре увести Анну в ее комнату и посидеть с ней, как бы еще чего не сотворила. Потом он позвал Григория, наорал на него за недосмотр и приказал тотчас же принести ящик с пистолетами в кабинет. Когда все было исполнено, Корф вернулся к прерванному разговору.

— Вывод? — переспросил он, затягиваясь сигарой. — Из всего случившегося следует вывод, что дама не в состоянии сделать какой-либо выбор сама. И мы должны помочь ей в этом. Или я не прав?

— Похоже, мы оба ей противны. Что не мудрено после всего того, что ей пришлось пережить по нашей милости, — ответил Репнин.

— Тогда, быть может… Вот вам моя рука, и будем считать, что все кончено? Давайте, князь, выпьем по рюмочке коньяка, и все прояснится.

— То есть я уеду, а Анна останется с тобой?

— Давай так — я уеду, а ты останешься в моем имении с ней.

— Нет, ты никогда не оставишь ее в покое!

— Я не оставлю ее тебе!

— Что же, тогда я не вижу иного способа выяснить все до конца.

— Согласен.

— Но имей в виду, даже если мне суждено погибнуть, Анна никогда не ответит на твои чувства.

— Прибереги свои предсказания для дуэли.

— И когда они понадобятся?

— Сегодня же! Сейчас!

— Что же, тогда я немедленно еду за доктором Штерном.

— Хорошо, встречаемся на поляне у старой избушки лесника.

— Я знаю это место, — кивнул Репнин и откланялся. — Честь имею!

«Опять я нажил себе еще одно врага — теперь уже бывшего друга», — с горечью подумал Корф. Он раскрыл ящик с пистолетами и потрогал затвор — оружию все равно, кто и по какой причине из него стреляет. Оно должно четко выполнять свою работу — грязную работу, но оно для того и создано.

Корф закрыл ящик и взял его под мышку. Он оглядел кабинет, взгляд на мгновенье задержался на портрете отца, который, как ему почудилось, укоряющее наблюдал за сыном. Он снова перевернул портрет, чтобы не видеть грустные глаза отца, которые казались такими живыми. Надо же, вспомнил он, Петр Михайлович вернулся! Может быть, и ты, отец, когда-нибудь снова войдешь в эту дверь живым и здоровым. А может быть, я поднимусь к тебе на небеса? Да, пожалуй, это случится скорее и вернее.

Владимир закрыл за собой дверь из кабинета и прошел к себе в комнату. По дороге он сделал крюк и заглянул на кухню. Увидев там Никиту, возившегося с котенком, Корф велел ему разбудить себя через час. Владимир рассчитал — Репнину на все про все часа два. Так что у него есть время немного отдохнуть — собраться с мыслями и сэкономить силы.

Корф прошел к себе и рухнул на постель. Очнулся он от того, что кто-то легко тронул его за плечо.

— Никита? Ты? Уже пора? — Корф перевернулся на спину и замер.

Рядом с ним на кровати сидела Анна, она была простоволосая, в неглиже. И смотрела на него с нежностью и страстью.

— Мне что, это снится? Зачем вы пришли? Что вы хотите? Ты же не любишь меня, я точно знаю! Зачем жертвовать своей честью?

— Откажитесь от дуэли, Владимир Иванович, — прошептала Анна. — Я этого не переживу.

— Хочешь, чтобы я отменил дуэль? Тебя так волнует моя жизнь? Весьма тронут, но не стоит беспокоиться обо мне. Или вас тревожит судьба князя?

— Я думаю о вас обоих.

— Какая всеядность! — зло воскликнул Корф.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас пострадал.

— Но о ком-то ты заботишься больше? — с нескрываемым сарказмом спросил Корф.

— Я прошу вас, я умоляю — не будет дуэли, не будет и ревности, я обещаю, — Анна умоляюще сложила руки перед грудью.

— Но Миша не оставит тебя!

— Оставит! — воскликнула Анна. — Как только узнает, что мы вместе. Я скажу ему, что я с тобой, и он поверит. С тобой на всю жизнь, пока не прогонишь!

— Если бы вы знали, Анна, — с тоской произнес Корф после минутной паузы, — как я мечтал услышать от вас эти слова!

— Почему, почему ты не веришь мне?!

— Откуда мне знать, что, будучи со мной, вы не станете в свободное время думать о Репнине!

— Вся моя жизнь, вся моя жизнь принадлежит только тебе! — Анна наклонилась к Корфу, пытаясь его поцеловать.

— А ведь я всю жизнь только о том и мечтал — лишь ты всегда была рядом! — остановил ее Корф.

— Чего же еще? Я сама пришла к тебе!

— Я не это хочу услышать от тебя.

— Так что я должна сказать, чтобы остановить тебя?

— Ты любишь меня? Скажи! Ты любишь меня? — Корф на локтях приподнялся на постели и прямо посмотрел Анне в глаза, словно пытаясь прожечь ее взглядом, чтобы проникнуть в самую глубину ее души. — Не опускай глаза! Посмотри на меня и скажи мне — любишь ли ты меня?!

Анна вздрогнула и, не выдержав его взгляда, опустила голову.

— Вот видишь! — расхохотался Корф, и его смех был страшен. — Ты сама ответила на свой вопрос. Уходи! Уходи сейчас же! Дуэль состоится… Через два дня, как и намечалось.

Анна, закрыв лицо руками, выбежала из его комнаты. Она чувствовала себя униженной — Анна и впрямь шла к Корфу, как на эшафот. Но ни тогда, когда она пыталась выстрелить в себя, ни сейчас, когда предложила себя Корфу, она не играла — Анна искреннее хотела остановить эту дуэль. Остановить это безумие, которым окружили ее соперники — Корф и Репнин.

В коридоре Анне стало плохо — у нее кружилась голова, и к горлу подступило что-то густое и пряное. Она оперлась рукою на стену и медленно пошла к кухне.

— Анечка! Где ты! — бросилась к ней Варвара. — На минутку только отошла — чайку свежего налить тебе хотела. Куда же ты ходила? Зачем встала-то, бедная?

Варвара подхватила Анну под руки и помогла ей дойти до стула на кухне.

— Вот, садись, садись сюда, девонька!

Варвара, охая и ахая, принялась бегать по кухне — она схватила чистое полотенце и окунула его в ведро с колодезной водой, а потом кинулась с мокрым компрессом к Анне.

— Что же это такое, а? — причитала Варвара. — Важные господа, а ведут себя, как дети малые. И тебя до смертушки чуть не довели!

— Варя, — прошептала Анна, с трудом разлепляя ссохшиеся губы. — Да что же это за любовь такая, которую смертью добывать приходится? Уму непостижимо — драться на дуэли из-за любви. Ой! Не знаю, да пусть хоть оба сгинут, я плакать не стану!

— А вот это ты, девонька, врешь! — покачала головой Варвара, обматывая Анне лоб холодным полотенцем. — Случись беда, сама же первая мучиться будешь. Надо, Аннушка, этого не допустить.

— Так ведь я и так уже почти все перепробовала. Господи, прости, чуть до греха не дошло.

— До какого греха? — нахмурилась Варвара.

— Я… — смутилась Анна. — Я себя предложила Владимиру.

— Ужас-то! Вот ужас, — всплеснула руками Варвара.

— А что же мне было делать, чтобы Мишу спасти?

— А ты о том подумала, что будет, если князь узнает?

— Так ничего же не было, Варя. Ничего не было. Как только Владимир Иванович понял, что я о Мише пекусь, так сразу меня и прогнал.

— Слава тебе, Господи, — истово перекрестилась Варвара. — А молодой барин-то, что? Неужто поверил тебе?

— Поначалу он уж было совсем поверил в мои чувства, но как только мы… Да что это ты на меня так смотришь?

— Ой, девка, — пригрозила ей пальцем Варвара, — что-то я в толк никак не возьму — то ли ты Михаила спасти хочешь, то ли согрешить с Владимиром?

— Простите меня за вторжение, — раздался вдруг незнакомый им женский голос. — Мне бы срочно Анну Платонову повидать.

Анна с Варварой разом оглянулись к двери — в проходе стояла высокая красивая молодая женщина, по виду — столичная барыня.

— Это я, — кивнула Анна, снимая с головы полотенце. — Вот только не помню, чтобы мы были знакомы.

— А мы и незнакомы, — приветливо улыбнулась женщина и прошла вперед. — Меня зовут Елена Болотова. Я дальняя родственница Долгоруких, живу сейчас у них в поместье.

— А что привело вас ко мне? — удивилась Анна.

— Князь Репнин просил передать вам это, — незнакомка достала из кошелька знакомый Анне платочек и протянула его ей. — Что с вами? Вам плохо?

— Нет, ничего, — Анна остановила ее. — Но почему вы и почему сейчас? Что это значит? Он умер?

— Ах, я кажется вас испугала! Нет-нет, вы не о том подумали. Князь лишь просил передать этот платок в случае его смерти, но дуэль еще не состоялась. И поэтому я сразу решила приехать к вам.

— Спасибо, я уже знаю о дуэли. Я пытаюсь остановить ее — у меня еще есть время, и я надеюсь употребить все свое влияние на Михаила, чтобы помешать этому. Спасибо вам за все. У вас доброе сердце.

— Но, Анна, вы не поняли или вас обманули, — воскликнула незнакомка. — Дуэль сегодня! Сейчас!

— Господи! — вскричала Варвара.

— Но.., как же? Как же? — Анна растерянно оглянулась на нее. — Он же сказал мне — через два дня!

— Думаю, если вы действительно хотите этому помешать, то вам стоит поторопиться, — кивнула ей незнакомка.

— А где? Где они стреляются?

— К сожалению, этого мне князь не сказал.

— Благодарю вас, сударыня, — Анна резко встала, и у нее сразу закружилась голова.

— Ты куда! — Варвара тотчас же бросилась поддержать ее, но Анна оттолкнула ее руку.

— Я должна их остановить. Надо узнать, куда они поехали.

— Удачи вам, и благослови Господь вашу любовь. Любовь беречь надо, она нам свыше дается. Спасите его, спасите любовь! — незнакомка быстро перекрестила Анну и ушла.

— А чего это она крест от другого плеча положила? — удивилась наблюдательная Варвара.

— Не знаю, я Варенька, — отмахнулась от нее Анна. — Не до того мне теперь, на конюшню бежать надо — кто-то же да знает, куда барон с Мишей поехали!

* * *

— И не позорно тебе, Никита, щенком за Анькой бегать и пятки ей лизать? — спросила Полина, вдвигаясь между конюхом и рысаком, которого он обихаживал — обмачивал бока теплой щеткою.

— А ты бы не лезла под руку, Полина, а то неровен час — отмою и тебя, да так, что всю и размажу, как обмылок, дочиста.

— Да разве я возражаю, чтобы ты меня, как вот этого коня, по бокам гладил, — улыбнулась Полина. — Только ты от счастья-то своего бежишь и все за Анькой толчешься. А что ты получил от нее? Как про возвращение молодого барина услышал, враз вернулся, и, почитай, целыми днями подле ее комнаты крутишься. Котенка ее нянчишь, не ешь, не спишь — все глаза на нее проглядел.

— Не суйся в не свое дело, — буркнул Никита, локтем отодвигая Полину в сторону.

— Зря ты такой верный, Никита! Анну только господа интересуют. Старик барон дал ей барское воспитание, иностранным языкам обучил, музыке, танцам, платья дорогие дарил, на именины подарки. А я и дня рождения своего не помню. Такая же сирота, как и она, но платьев мне никто не дарил и в актрисы не готовил.

— Будет тебе, ей-Богу! Я тоже не в золотой люльке родился, а посмотри, кем стал — свободным человеком. Может, и тебе счастье выпадет, и ты свободу получишь.

— А что мне с ней делать, со свободой-то? Ты вот от барина освободился, а от Анны не можешь. Держит она тебя. Как нить дать, приворожила. Знаю я эти штучки.

— Ничего ты не знаешь, Полина, кроме злости да зависти. И не мешай мне, отойди, кому говорю, — Никита рассердился на Полинину и замахнулся мокрой щеткой. — Ату!

— Ох, испугал! — Полина с визгом отбежала к двери и вдруг остановилась, прислушалась. — Бона, еще один чокнутый идет. А ведь был — человек человеком, бароном стать хотел.

— Ah, mein Hebe Avgustin, Avgustin, Avgustin! — напевая, вошел на конюшню управляющий.

— Карл Модестович! А, Карл Модестович! — елейным голоском позвала его Полина. — Когда в Курляндию поедем замок покупать?

— А зачем мне в Курляндию? — пожал плечами управляющий. — Мне и здесь неплохо. Снежок пушистый, чистый, морозец себе ничего. Где такое в Курляндии увидишь — там одни дожди да сырость беспросветная.

— Не-ет, — протянула Полина. — Кто здесь долго проживет — рано или поздно чокнется. Одно слово — Россия! Да куда же ты летишь, оглашенная?!

— А тебе зачем? — вскинулась вбежавшая на конюшню Анна.

— Я еще пожить хочу. А если тебе жить надоело — выходи на тракт да под почтовых бросайся! — заорала Полина.

— Полина, что ты вопишь, как выпь на болоте? — неласково укорил ее Карл Модестович.

— Это я-то выпь? — Полина уткнула руки в бока и пошла на него всей грудью. — Погоди у меня, вот придешь в чувство, опять в постельку запросишься, так я тебе сразу все припомню. Еще погреешься!

— Помолчи, Полина! — прикрикнул на нее Никита. — Что ты хотела, Аннушка? Случилось чего?

— Ох, Никита, случится и совсем скоро, если я не узнаю, куда Владимир Иванович поехал!

— Говорила я тебе, — тут же вставила свое доброе слово Полина.

— Уйди! — замахнулся на нее Никита и нахмурился. — А тебе-то к чему? Барин человек самостоятельный, по своим делам отправился.

— Да не по делам! Стреляться затеял, дуэль у них с князем.

— Из-за тебя что ли?

— Да какая же разница! — воскликнула Анна. — Торопиться надо, их остановить.

— А чего Никите их останавливать? — хмыкнула неугомонная Полина. — Вот как друг друга перебьют — ты ему достанешься.

— Цыц, ведьма! — не на шутку рассердился Никита.

— «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, ах, мой милый Августин, все пройдет, все…» — снова затянул управляющий.

— Не до песен сейчас, Карл Модестович, Никита! — взмолилась Анна. — Надо барина выручать!

— Они уже давно уехали, может, поздно уже, — тихо сказал Никита.

— Никитушка, миленький, как ты можешь так говорить? Разве Владимир Иванович не освободил тебя? Разве он тебя когда обижал? — растерялась Анна.

— Меня не обижал, — кивнул Никита. — А тебя он измучил. Или думаешь, я слепой, не вижу, как ты извелась, почернела?

— Никита! Да ты в своем ли уме? Ты ему смерти желаешь? — ужаснулась Анна.

— Я для тебя свободы хочу…

— Интересно, — задумчиво спросил Карл Модестович. — А как это мертвый может вольную подписать?

— И то правда, — охнул Никита. — Что же это я? Как я мог!.. С Гаврилой они поехали, Аннушка! К сторожке лесника, что у озера. Модестович, поднимайся, сейчас сани по-быстрому запряжем и поедем барона спасать.

— Спасибо тебе, Никита, — растрогалась Анна.

— А ты, Никита, не торопись, — остановил его управляющий. — Мне Владимир Иванович указание давал — Анну беречь, как зеницу ока. Так что с ней я отправлюсь, а ты здесь за домом последи. И никаких разговоров! Выводи лошадку-то! И поживее!

Никита обиделся было, но потом махнул рукой — поезжайте с Богом, лишь бы успели, чего время на споры терять.

— Садитесь, Анна Платоновна! — кивнул управляющий Анне. — И не извольте беспокоиться, долетим с ветерком.

— Поторопитесь, прошу вас, — кивнула Анна, кутаясь в доху.

— Но! — лихо крикнул Карл Модестович. — Пошла! Пошла!

— Храни вас Господи! — помолился за них на дорогу Никита и вдруг заметил, как быстро шмыгнула в сторону Полина.

А ведь она все время здесь была, подумал Никита, ругалась, кричала и вдруг затихла так, как будто чего задумала! Как бы и впрямь не случилось бы чего с Аннушкой…

— Эх, пропадай все пропадом! — Никита вывел под уздцы свежую лошадь и бросился догонять выехавшие со двора сани.

Он нагнал Анну и управляющего на опушке леса за поворотом от усадьбы и ахнул. Сани перевернулись, накрыв собой и седока, и кучера. Подъехав ближе, Никита спешился и кинулся им помогать. Анна стонала — ей сильно придавило ногу, а Модестович со странной улыбкой сидел рядом в сугробе — по снегу от саней тянулся след, видно, ему удалось изловчиться и выбраться первым, и он еще какое-то время полз, не в силах подняться.

— Как вы, Карл Модестович? — крикнул ему Никита, первым делом подбегая к Анне на выручку.

— Я-то ничего, ты Анне помоги, не повредилась ли? — охая, ответил тот.

— Никита… Слава Богу! Откуда ты? Как узнал? — прошептала Анна.

— Сердце почуяло, вот следом и поехал. Что ж ты натворил, Модестович?!

— И сам не пойму? Меня вдруг как-то тряхнуло сильно. И сани разом — кувырком!

— Никита, — попросила Анна, — ты с нами не возись, скачи. Скачи дальше, останови дуэль. Мы здесь сами справимся.

— Вот еще, — оборвал ее Никита, помогая выбраться из-под саней. — Сейчас вот Модестовича встряхну, сани подниму, лошадь перепряжем, и все вместе поедем.

— Что ж ты не понимаешь?! Корф с Репниным стреляются. Ведь убьют друг друга!

— Тебе к доктору надо! Посмотри, хромаешь ведь!

— И никто мне не нужен! — с отчаяньем в голосе закричала Анна.

— Да скачи же ты, Никита, я сам лошадь перепрягу, — сказал управляющий, благодарно кивая конюху за помощь — Никита его с легкостью из сугроба поднял, отряхнул да рядом с санями поставил.

— Никита, Никита, — взмолилась Анна, — промедление смерти подобно!

— Ты мне латынью не щеголяй, тебя лечить надо, — Никита мягко отодвинул Анну от лошади — лошадка норовистая, от бега разогрелась, как бы не задела копытом случайно.

— Глянь-ка! — воскликнул Модестович. — Никак подрезано?!

— И в самом деле, — вздрогнул Никита, присмотревшись к подпруге. — Подрезано, но не до конца. Чтобы вроде не сразу лопнуло.

— Кто бы это мог сделать? — опечалился добрый Модестович.

— А вот это я, кажется, знаю. Ох, погоди, Полька! Вот вернемся, не сносить тебе головы! — погрозил куда-то в сторону Никита.

— Что же теперь делать-то? — Анна с надеждой смотрела на Никиту.

— Ехать тебе надо, Анна, самой ехать.

— Да какой же из меня ездок? — растерялась она.

— Хочешь быть сестрой милосердия — полезай в седло, а я подсажу. Езжай к своим князьям да баронам — спасай их! — Никита подставил Анне ладони лопаткой, и она несмело наступила на них ботинком.

Никита легко подбросил ее вверх и боком усадил в седло.

— Не дамское, конечно, лука короткая, держаться тебе не за что будет, — посетовал Никита. — Но ты спину ровнее держи, да уздцы из рук не выпускай. Бог даст — доедешь!

Никита легонько шлепнул лошадь по вспотевшему крупу, и она, чуть взбрыкнув, оттолкнулась копытами и с прыжка поскакала вперед.

— Спасибо, Илья Петрович, что согласились приехать, — кивнул Корф доктору, когда он появился у заброшенной избушки лесника вместе с Репниным. — Это честь для нас.

— Говоря по совести, мне совершенно не в радость эта обязанность и не к чести эта честь, — сухо ответил Штерн. Он был весьма обескуражен этим, с позволением сказать, приглашением — доктор глубоко уважал обоих молодых людей, и их необъяснимое решение стреляться вызвало у него не только грусть, но и протест. — Вообще-то я желал бы для вас перемирия. И готов принять участие в обсуждении этой возможности.

— К сожалению, Илья Петрович, — покачал головой Корф, — примирение никого не устроит, ибо от результата этой дуэли зависит личное счастье каждого из нас.

— Так это из-за женщины? Но я никогда не замечал, чтобы вы предпочитали общество одной и той же дамы.

— Это старая история, Илья Петрович, — осторожно сказал Репнин. — Просто мы, наконец, решили подвести под ней черту.

— А заодно и под своей жизнью? — воскликнул доктор.

— Увы! — с недобрым смешком развел руками Корф.

— Владимир! Ты опять юродствуешь?!

— А мне надоела твоя скорбная физиономия праведника!

— Господа! Господа! — бросился разнимать их Штерн. — Вот уж никак не думал, что все так далеко зашло. Вы же никогда не проявляли своих чувств публично.

— А зря, — бросил Корф. — Глядишь, и стреляться было бы не надо. Набили бы друг другу морды, угодили под трибунал и — завтра же на Кавказ, рубить головы чеченцам.

— Какой же ты все-таки кровожадный, князь!

— Нет, я жизнелюбивый. Я сладкого не выношу — рассиропят слезы, растают, вместо того, чтобы решительными действиями взять эту чертову невинность на приступ — и дело с концом!

— Кого ты пытаешься оскорбить?

— Да тебя же, тебя, романтичный ты мой! — вскричал Корф. — Чтобы ты прекратил уже лишние разговоры и помог доктору разметить шаги. Секундантов у нас нет, так что все в наших руках.

— Владимир Иванович, — вздрогнул Штерн, — а может, все-таки — того, передумаете?

— Никогда! Я намерен стреляться.

— И я! — в тон ему расхрабрился Репнин.

— Смотри, стреляй метко. Потому что я не промахнусь.

— Не будь столь самоуверен. Даже лучшие стрелки иногда погибают.

— Вот и славно! Приступим к формальностям? Обменяемся пистолетами?

— Твоему благородству нет предела, — съязвил Репнин.

— А ты его хотя бы зарядил? — хмыкнул Корф, принимая от него пистолет.

Доктор Штерн удрученно покачал головой — друзья вели себя, как птенцы-задиры. Рассчитывать на здравомыслие не приходилось, и поэтому он обреченно смотрел, с каким азартом Репнин и Корф размечают место дуэли, обмениваются пистолетами и проверяют их. «Невероятно, — подумал Штерн. — Я чувствую себя приговоренным к смерти, а эти двое только что не веселятся — подтрунивают друг над другом, слово за слово!»

— Что же ты, Миша? — покрикивал на Репнина Корф. — Это просто. Целишься в переносицу, нажимаешь на курок и… Сразу же и увидишь, что у меня вместо мозгов.

— Об этом и без выстрела догадаться несложно, — в тон ему отвечал Репнин.

— У тебя зато есть прекрасная возможность проверить практикой теорию. Или опровергнуть ее. Что же ты медлишь, поручик?! Неужели струсил?

— Нет! — сквозь зубы процедил Репнин.

— Не тяни — здесь все просто. Или я умру, или она останется со мной.

— Замолчи!

— Так стреляй же, черт возьми!..

Репнин поднял пистолет и выстрелил в воздух. Пуля ушла вверх, и с деревьев мягкими хлопьями западал растревоженный снег.

— Слава Богу! — воскликнул доктор Штерн.

— Ах, как благородно! — язвительно бросил Корф. — Только это плагиат, Миша. И потому не считается. Будем думать, что ты промазал. Молись, Мишель!

— В следующий раз… — начал было Репнин.

— Следующего раза не будет, — усмехнулся Корф, покачивая пистолетом, как веером.

— Стреляй! — зарычал взбешенный его издевательствами Репнин.

— А я первым делом направлюсь к ней в спальню и поведаю о твоем великодушном поступке. Думаю, мне потребуется не одна ночь, чтобы утешить твою прекрасную даму…

— Стреляй! — Репнин вдруг сорвался с места и бросился на Корфа, сбив его с ног — пистолет вылетел из руки Владимира и упал в снег.

— Идиоты, — схватился за голову Штерн.

— Итак, за мной выстрел, сударь, — зло сказал Корф, поднимаясь с земли и легкомысленным жестом отряхивая с сюртука снег.

— Стреляй, хватит ломать комедию, — закричал Репнин, возвращаясь на свое место.

— Надеешься, что твоя красивая смерть тронет ее до глубины души? И, рыдая на твоей могилке, она вычеркнет меня из своей жизни?

— Кретин!

— Господа, — взмолился Штерн, — или стреляйтесь, или… Ноги мерзнут.

— А ты — трус!

— Самодур! И ханжа к тому же.

— Так, — засобирался Штерн, — вы здесь разбирайтесь сами, а я поехал. А то вы прямо, как дети малые!

— Что же, придется тебя все-таки пристрелить!

— Наконец-то! — поддел Корфа Репнин. — Жаль только, что она будет обречена всю жизнь видеть перед собой твою лицемерную физиономию!

— Все, все, все! — замахал руками доктор. — Довольно! Бросайте это дело — поехали в тепло, господа! Домой, домой, все — домой.

— Домой поедет кто-нибудь один. Второго повезут вперед ногами, — Корф, наконец, поднял пистолет. — Видно это судьба, Миша.

— Пошел к черту, — разозлился Репнин.

— Остановитесь! — раздался издалека надломленный женский голос. — Стойте! Не стреляйте! Владимир, Михаил… Да подождите же!..

Дуэлянты и доктор разом обернулись на голос — к ним на коне мчалась во весь опор Анна. «Так вот в чем дело!» — догадался Штерн.

— Стойте! — Анна с трудом натянула поводья, едва не доехав до Корфа, — лошадь вздыбилась и стала. Анна тут же сползла с седла и, хромая, подошла к Корфу. — Владимир, бросьте пистолет! Умоляю вас!

— Владимир, вернись к барьеру! — закричал обезумевший от ревности Репнин.

— Почему же? Или ты только один хотел бы остаться благородным в памяти потомков и прекрасных дам? Доктор, — Корф обернулся к Штерну, — ваша помощь нам больше уже не понадобится. Спасибо, что согласились немного потерпеть нас.

— У вас, господа, конечно, характеры вздорные, — кивнул Штерн, — но вы — живы, и это главное. Слава Богу, что вы одумались. И позвольте откланяться.

— Куда вы, доктор? — рассмеялся Корф. — Там же снег, как вы выберетесь из леса без нашей помощи? И потом — вдруг медведь?

— После вашей дуэли мне уже ничего не страшно, — отмахнулся доктор, выбираясь на дорогу.

— Почему ты не выстрелил? — взвился Репнин, подбегая к Корфу и Анне.

— А тебе требуются объяснения? Ваше появление, мадемуазель, — Корф с нескрываемой иронией сделал в сторону Анны реверанс, — ваше чудесное явление расставило все точки над "i"! Судя по всему, вы сделали свой выбор! И убивать вашего избранника было бы с моей стороны весьма неделикатно! А вот вы сразили меня наповал, Анна! Так что — , в этой дуэли князь Репнин победил. Барон Корф сражен. Осталось только выполнить его последнюю волю! Вот, возьмите и будьте счастливы!

— Что это? — растерялась Анна, принимая от Корфа свернутый в трубочку лист бумаги. — О, Господи! Вы даете мне вольную?!

— Берите, не смущайтесь. И будьте счастливы!

— Володя! — воскликнул потрясенный Репнин.

— Ах, оставь ты эти мелодрамы! — отмахнулся Корф и, отвязав своего коня от дерева, вскочил в седло. — Прощайте, Анна! А ты, Миша, помни — я надеялся, что буду сегодня убит. Но ты лишил меня этой радости — я тебе этого вовек не забуду и никогда не прощу!

Корф пришпорил коня и умчался прочь от леса. Он скакал против ветра, и ветер тут же студил вытекавшие из его глаз слезы. Корф стыдился этих слез, но они покрывали кожу тонкой ледяной коркой и стягивали ее, превращая лицо в восковую маску.

— Это только кажется, что тебе тяжело, — услышал Владимир знакомый голос. Он оглянулся и увидел, что отец скачет рядом — на своем любимом Баязете, не боясь ни снега, ни холодного ветра.

— Разве я опять сделал что-то плохое? — крикнул отцу Корф, пытаясь заглушить стук копыт. — Вы ведь являетесь только за одним, чтобы укорять и поучать меня!

— Тебе больше не нужны мои поучения.

— Так зачем вы догнали меня? Хотите позвать с собой?

— Я хотел сказать тебе, что горжусь тобой, Владимире.

— Но отчего же мне так плохо, отец? — спросил Корф, оглядываясь по правую руку, и понял, что уже давно скачет один — мимо огромных заснеженных полей и деревьев. И конь уносит его прочь — от леса, от Анны, от любви…

— Анна, давайте зайдем в сторожку, — заботливо сказал Репнин, подхватывая ее под руку — ему казалось, что девушка не вынесет потрясений и здесь же упадет без сил. — Что у вас с ногой? Как это случилось? Когда?

— Миша, я свободна! — Анна повернулась к нему, и ее глаза засияли невыразимым счастьем. — Миша, вам никогда этого не понять! Вы всегда были свободны!

— Возможно, — кивнул он, с осторожностью помогая ей переступить через порог избушки. — Но я хочу разделить с вами первые часы вашей свободы.

— Думаю, что готова отдать вам и все остальные, — зардевшись, тихо сказала Анна.

— Это слишком щедрый подарок, но.., я подумаю над вашим предложением, — улыбнулся Репнин.

Он усадил Анну на лавку у стены и принялся осматривать печь. Кажется, она была в порядке, просто в избушке, по-видимому, уже давно никого не было. Репнин заглянул за печь и увидел несколько ссохшихся полешек, подобрал их и, расколотив кочергой спрессовавшуюся до угля золу, бросил поленья в печное окно. Потом он достал огниво и расщелкал искру над щепой. Щепа вспыхнула, затлела и вдруг заискрила веселым огнем. Репнин, выждав, пока огонь наберет силу, протолкнул щепу между поленьев, и вскоре очаг разгорелся, постепенно наполняя избенку еще слабым, но ароматным теплом.

— Да здравствует воля! — воскликнула Анна, потирая застывшие руки.

— Сегодня самый замечательный праздник в моей жизни! — кивнул Репнин.

— Наконец-то мы вместе, и больше никто и ничто не сможет нам помешать!

— Анна, отныне ты свободна, и вправе сама распоряжаться своей судьбой. А я впервые несвободен! Теперь моя жизнь зависит от тебя. Что ты решаешь? Втайне я все же надеюсь, что по недолгому размышлению ты согласишься сделать меня счастливым.

— Миша! Еще так холодно…

— Прости, Анна, — Репнин, хотевший было обнять ее, смутился и вернулся к печке проверить огонь. — Хорошо горит!

— Ты не ранен? — с сочувствием спросила Анна, приложив ко лбу Михаила тонкий батистовый платок.

— Дело не дошло до пистолетов, — кивнул Репнин, принимая ее помощь. — Но мы успели провести поединок на кулаках… Платок? Откуда он у тебя?

— Но вы же сами передали его госпоже Болотовой. — Анна не смела повторить только что вырвавшееся у нее сердечное «ты».

— Я думал, что больше не увижу тебя.

— А я боялась больше не увидеть вас, — с нежностью в голосе прошептала Анна.

— Теперь, однако, все в прошлом! Брошенные пистолеты, вольная — все как в романах.

— Да, и я не верила, что Владимир способен на такой благородный поступок после того, как он прогнал меня от себя и отказался принять мою жертву.

— Что значит — прогнал? — насторожился Репнин. — И о какой жертве идет речь?

— Я хотела пожертвовать собой, чтобы спасти тебя, — просто сказала Анна.

— В каком смысле — пожертвовать собой?

— Я пришла к нему, чтобы предложить себя в обмен на его отказ от дуэли. Но Владимир не воспользовался этим шансом. Он повел себя благородно и честно.

— Так значит, я должен сказать ему спасибо? — вдруг вскипел Репнин. — Ах, как чудесно, Владимир Корф — ангел-хранитель нашей любви!

— Миша, вы все не так поняли! Прошу вас, поймите, мне было так страшно, Миша! Я боялась не за себя — за вас. Я была как во сне…

— Если вы так боялись за меня, так хотели, чтобы я остался жив, почему вы не пришли в мою комнату? А вы не подумали о том, что я тоже мог бы отменить дуэль ради простой возможности провести с вами ночь? Или вы всего лишь искали предлог для того, чтобы остаться с ним? Может быть, вы любите его?!

— Нет! Нет! Вы знаете, что я люблю вас!

— Пять минут назад я думал, что вы любите меня, а теперь я вижу, что ваша любовь ко мне — это просто химера!

— Пять минут назад я хотела быть вашей навеки, а теперь я благодарю Бога, что он открыл мне ваше истинное лицо!

— Что же, — криво усмехнулся Репнин, отстраняясь от Анны. — Корф победил — эта дуэль за ним. Он добился своего — я ухожу, я больше не желаю видеть вас.

— Миша, опомнитесь, я люблю вас! — побледнела Анна.

— Я тоже люблю вас, Анна. К сожалению, слишком сильно люблю. Я не смогу смириться с тем, что всю жизнь тень Владимира будет стоять между нами. Прощайте! Надеюсь, мы никогда больше не увидимся!.. —Репнин сумел выпрямиться в низкой избе, затем церемонно поклонился и вышел, оставив Анну одну свободную и одинокую.

Продолжение следует