У двери хижины Нугри встретила Мимута и дети. Они приветствовали его низкими поклонами.

Мимута была еще молода, но нужда и тяжелая работа состарили ее. Лицо ее было в морщинах, лоб и подбородок разрисованы несмываемой татуировкой, губы подкрашены, глаза подведены истолченным углем. Черная полоска проходила от глаз к вискам. Волосы были выкрашены в синий цвет. Они падали на спину тонкими прядями с привешенными к ним шариками из глины.

Нагие дети с толстыми косами, заложенными за левое ухо, чинно стояли у хижины. Они только что принесли навоз, собранный на лугу, и нарвали травы – мать должна была изготовить кирпичи для топки.

Нугри снял мешки, положил их на землю и вытер пот с лица. Он приласкал мальчиков и девочек и заговорил с женой.

– Я не видел тебя у пруда, – сказал он, – и подумал, уж не случилось ли с тобой чего-нибудь.

– А что могло со мной случиться? – улыбнулась Мимута, помогая мужу перетаскивать мешки в хижину. – Все мы здоровы, слава пресвятому Ра! И тебе желаем того же.

Хижина Нугри состояла из двух квадратных каморок, между которыми находился дворик.

Нугри вошел внутрь лачуги. Ему приходилось ходить несколько согнувшись, чтобы не испортить головой потолка. Мешок с зерном он отнес в угол. Там он высыпал зерно в бочку, сделанную из битой земли, и рядом поставил сосуд с маслом.

Усевшись на низенькую скамейку, Нугри смотрел, как Мимута вынимала из сундука одежды. Она клала их на скамью, рядом с каменной зернотеркой, на которой обычно растирали зерна продолговатым камнем.

– Знаю, ты голоден, – обернулась жена к мужу, – но есть нечего, кроме куска лепешки, который я взяла у соседки. Хочешь, я вскипячу тебе воды, чтобы ты мог запивать хлеб?

Нугри встал. По обычаю, он должен был помолиться перед едой. На стене, в углублении, стоял божок, высеченный из камня. Глаза его, нос и рот едва были намечены, большие уши оттопыривались.

Мимута суетилась у очага.

Вонючий дым, не успевая проходить в отверстие в крыше, наполнял каморку. Нугри молился божку. Он просил его отгонять от семьи злых духов и скорпионов, наблюдать за сохранностью скудного имущества и провианта.

– Сегодня ночью, – сказала Мимута, – я погашу огонь в очаге. Завтра день празднования мертвых и смерти Египта Аменхотепа III, вечноживущего, как Солнце… Нужно добыть вновь огонь, вот два кремня и сухая трава.

Нугри кивнул. Когда вода вскипела, он взял из рук жены миску и половину круглой тяжелой лепешки.

– Тот месяц был очень тяжелый, – говорила Мимута, – больше десяти дней мы голодали.

– А какой месяц легкий? – усмехнулся Нугри. – Все месяцы похожи друг на друга… А ведь писцы не знают, что такое нужда, живут беззаботно…

Писцами назывались образованные люди, занимавшие ответственные должности. Заслуженные писцы, принадлежавшие к правящей знати, как, например, жрецы, наместники фараона в областях, начальники работ пользовались большой властью, жили в достатке, ездили на колесницах в сопровождении рабов. Были также писцы незнатного происхождения, низшего разряда. Они занимали менее ответственные должности и нередко подвергались за проступки телесным наказаниям, вообще широко распространенные в Египте. Но нужды они не испытывали.

– Я думаю так, – сказала Мимута, – богатые и бедные одинаково родятся и одинаково умирают. Почему же одни живут хорошо, а другие гибнут с голоду?

– Кени говорит: или нет богов, или они несправедливы.

Мимута покачала головой.

– Не говори так, Нугри! У богов много своих дел. Они решили, вероятно, так: человек должен сам заботиться о себе…

Вошел старший сын, по имени Аба. Ему было двенадцать лет.

С шестилетнего возраста он учился в фиванской школе, куда отправлялся на рассвете. Начальная школа находилась в центре города, рядом со школой писцов. Старый учитель был чрезвычайно строг. Он говорил ученикам: «Учись прилежно, молись Тоту, чтобы он просветил тебя, вложил в твою глупую голову семена премудрости». А когда ученик плохо отвечал заданный урок, учитель бил его палкой по спине и кричал: «Уши мальчика на его спине!» Это означало, что когда ученика бьют, он бывает внимательным.

Два первых года ученья были очень трудны для Абы: он не мог усвоить искусства письма. И за это учитель бил его каждый день. Третий и четвертый годы были успешнее: мальчик наконец изучил иероглифы: Так назывались фигуры животных, людей, солнца, луны, звезд и разных предметов, которыми обозначались буквы, слоги и слова. На пятый год Аба перешел к скорописи – искусству писать эти фигуры сокращенно. Первые годы ученья казались ему тяжелым сном. Теперь уже было легко. Аба обмакивал палочку, сделанную из тростника, в черную краску и быстро писал на папирусе.

В прошлом году Аба кончил школу и поступил в обучение к старшему писцу. Это был еще более строгий учитель. «Стать писцом для юноши – вершина благополучия», говаривал он.

Нелегко было учиться в школе писцов. Кроме образцов писем, которые должен был запомнить ученик, необходимо было заучивать и переписывать гимны богам, отрывки из произведений. Но не это было трудно. Пугали новые предметы: арифметика, геометрия, медицина. Аба прилежно решал примеры и задачи с целыми числами, но дроби давались ему с трудом. Усвоив геометрию, Аба научился вычислять площадь круга и объем полушария. Геометрию он полюбил, но медицина внушала ему страх, потому что приходилось заучивать заклинания от враждебных духов.

Нугри следил за успехами сына и гордился им. Остальные дети тоже учились, но большими успехами не отличались.

Взглянув на вошедшего Абу, отец улыбнулся.

– Расскажи, мальчик, что ты сегодня делал? – спросил он.

– Сегодня мы посетили с учителем – да сохранит его премудрый Тот! – папирусную мастерскую.

И Аба рассказал, как вырабатывались свитки папируса. Легкими ударами люди отделяли от ствола папируса тонкие слои верхнего покрова и нарезали из них длинные полоски. Накладывая их краями одну на другую, они получали широкую полосу, затем на эту полосу накладывали поперек другой ряд таких же полосок, а на этот ряд следующие ряды. Потом люди разглаживали полосу гладилами из слоновой кости, и клей, содержащийся в растении, придавал листу прочность. Лучшим считался папирус толстый, гладкий, желтовато-коричневого цвета.

Нугри внимательно слушал мальчика.

– Всякая работа требует умения, – сказал он, – а умение достигается учением. Вначале тебе было трудно, сын мой, но потом ты заслужил похвалу учителя.

– Я уже переписываю судебные решения, учитель повелел мне составить отчет о работах в папирусной мастерской… Со временем у меня будет колесница, слуги… Тогда я стану заботиться о матери…

Мимута обняла его.

– Мальчик мой, – сказала она со слезами на глазах, – мальчик мой!..

Аба ушел к братьям и сестрам, игравшим во дворике. Нугри и Мимута тоже вышли из хижины.

Была уже ночь. На черном небе – ни звезды. Тишина висела над долиной.

– За всю свою жизнь не упомню такой душной ночи, – сказал Нугри. – А ведь мне уже сорок лет. Неужели бог войны, грозный Сет, готовит нам удар?

Когда они возвратятся в лачугу, мать разостлала на глиняном полу тростниковые цыновки, загнутые по краям кверху и усаженные колючками. Она напоминала детям, чтобы они не поранили себе рук и ног колючками, предохраняющими спящих от нападения скорпионов. Потом она положила на цыновки волшебные таблички с изображением бога, душащего змей и попирающего скорпионов.

Вскоре семья улеглась.

Только в соседней каморке возилась еще Мимута: она чинила одежду мужа. Кончив работу, она встала, погасила в очаге огонь и растолкала Нугри.

– Вставай, вставай, – шептала она. – Время высекать огонь.

Долго мучился Нугри, ударяя кремнем о кремень. Наконец сверкнула искра, и сухая трава задымилась. Нугри дул на траву, пока не вспыхнуло пламя.

– Огонь, огонь! – воскликнула Мимута, захлопав по-детски в ладоши, и засмеялся. – Теперь можно ложиться и отдыхать.