После делового дня, прошедшего в подсчете скрибами прибылей совещании с аргентариями о взыскании денег по долговым обязательствам и продаже имущества должников с публичных торгов, Марк Красс устал. Отпустив всю эту толпу, пресмыкавшуюся перед ним, он захотел остаться один.

Полулежа в таблинуме, он думал о своей суетливой жизни, посвященной только наживе, и вздыхал.

Уже несколько дней беспокойство омрачало радостные дни стяжаний. Богатство? Огромное, достигнутое подозрительными сделками, оно казалось ему незначительным, хотя он считался самым богатым мужем Рима. Теперь он решил отдохнуть и поручить ведение дел опытным рабам.

«Помпей и Метелл умиротворяют Испанию огнем и мёчом, — думал он, — Лукулл отличился в Азии, став замечательным полководцем, а я остался в стороне, я, помогший Суллё взять Рим! Справедливо ли это? Лукулл… друг Суллы, гордый патриций, презирающий всадников и, конечно, меня, и всех не-патрициев… Лукулла ненавидят сенаторы, всадники и плебеи… Помпей, боясь соперничества, завидует ему, а я избегал Лукулла, потому что дружба с бедняком богачу невыгодна…»

Улыбнулся, вспомнив яростные насмешки всадников над честностью и неподкупностью Лукулла, злобные издевательства над преклонением его перед Рутилием Руфом, их врагом, и бешенство, когда Лукулл открыто выказывал презрение торгашам, ведшим постыдные дела.

Сделка Лукулла с Цетегом и Прецией вызвала злорадство всех сословий, но насмешки не могли задеть Лукулла; он был уже далеко, торопясь попасть в Киликию, куда уехал в сопровождении Мурены, Архия, Архелая и сыновей видных нобилей. Шли месяцы, принося вести о победах и завоеваниях. Красс волновался, и уязвленное честолюбие не давало покоя.

Хлопнул в ладоши и приказал вбежавшему рабу подать эпистолы из Азии. Это были греческие письма, еженедельно присылаемые Архелаем.

Просматривал их с завистью в глазах. Мелькали события: Митридат отступил, сняв осаду с Кизика… потерпел поражение у Эдепа… Вифиния покорена, Халкедон освобожден… Лукулл вторгся в Понтийское царство…

— Без приказания сената! — вскричал Красс, и лицо его исказилось.

Читал о грабежах городов, расхищении сокровищ, продаже рабов за бесценок…

— По четыре драхмы с головы! — злобно захохотал он. — А я плачу за раба сотню драхм и дороже.

Недовольство воинов полководцем обрадовало Красса. «Он уважает собственность бедняков, — думал он, — и препятствует грабежам… Легионарии могут возмутиться… Его погубит недальновидность! Я поступил бы иначе… Гордый, честный муж стал алчным честолюбцем: он оплачивает в Риме вождей популяров за поддержку в комициях, отправляет к себе на Палатин несметные сокровища из завоеванных областей…»

Это была правда: один за другим следовали в Италию корабли, нагруженные золотом, серебром, мрамором, произведениями искусств. И все эти ценности складывались в подвалы, а учет им вел юноша Парфений, грек из Никеи, взятый Лукуллом в плен и отправленный в Рим.

Красс следил за каждым шагом Помпея и Лукулла: жизнь обоих на войне и жизнь их жен и родных были известны ему до мельчайших подробностей.

«Богатеет, — думал он о Лукулле, — а его любимая Клавдия не скучает по мужу, — испортилась. Азийские божества прибыли под ее кров с азийскими сокровищами: она стала жадной, глупая голова закружилась от удовольствий… Частые пиры в ее доме вызывают порицание строгих патрициев. Разве не принимает она у себя развратного претора Цетега и Прецию? Разве не делает им драгоценных подарков в придачу к тем, которые шлет им Лукулл из Азии?.. Ха-ха-ха! Любимец Суллы умеет держать слово! Он оплачивает былые ласки былой своей любовницы и услуги ее любовника!»

Встал, швырнул эпистолы на стол и зашагал по таблинуму.

— Слава в веках, могущество!.. Я должен добиться первенства в республике, хотя бы пришлось истратить на подкуп все мои сестерции!..

Входили рабы и возвещали: дожидается брадобрей, баня истоплена, матрона одевается, скоро начнут собираться гости…

В атриуме собирались сенаторы и ближайшие сотрудники Суллы: напыщенный Хризогон, свирепо-мрачный Катилина, надменный Цетег и еще несколько мужей.

Беседовали о восстании рабов.

— Подумать только, до какого стыда мы дожили! — восклицал Цетег, разводя руками. — Подлый гладиатор побеждает уже второй год римские легионы! Если бы Помпей и Лукулл находились в Италии — разбойник давно уже был бы распят!

Зависть сжала сердце Красса, на лице выступила краска оскорбленного самолюбия.

— Ты забываешь, Публий, — негодующим голосом прервал Катилина, — что такой полководец есть: он разобьет полчища варваров и восстановит спокойствие в Риме. Я говорю о досточтимом Марке Крассе, нашем дорогом амфитрионе… Кому неизвестно, что он помог нашему императору взять Рим?

— Правда, правда! — закричали гости и захлопали в ладоши. Молчал только один Цетег.

— Друзья, — выговорил он наконец тихим голосом, — я это знал, но не решался предложить сподвижнику Суллы, который почти отошел от политики, кончить эту постыдную войну… Благородный Марк Красс занят денежными делами и, конечно, не захочет…

— Ошибаешься, дорогой Публий! — поспешно прервал его Красс. — Ради блага отечества я готов на всевозможные жертвы… И, если я получу империй, да будет мне спутницей в боях тень императора!..

— О, если ты согласен, я поставлю этот вопрос в сенате… И ты будешь воевать, Марк Красс, клянусь Марсом, ибо назрела необходимость разгромить разбойничьи шайки и уничтожить Спартака!

Катилина отозвал Цетега в сторону:

— Спартак — знаменитый полководец, и если бы…

— Молчи, не время…

— Почему?

— Рабы грызутся между собою…

— Спартак силен… Ветераны Суллы…

— Ни ты, ни я, ни ветераны — никто не пойдет с невольниками… — И Цетег отошел от Катилины.

Мульвий и Сальвий, пробираясь в Фурий, узнали от рабов, что Спартак находится в окрестностях города, собираясь выступить в поход.

Лагерь спал, когда они, подойдя к его воротам, были остановлены окриком часового:

— Кто такие? Сбежался караул.

— Видеть вождя, — сказал Мульвий. — Мы воины Сертория.

Имя великого популяра гремело по всей Италии, и караульный начальник, старый раб, с лицом, обезображенным шрамом, решил сам отвести пришельцев к вождю.

Спартак не спал. Он задумчиво полулежал на львиной шкуре, и пламя светильни освещало его мужественное лицо, голубые глаза и густую рыжую бороду. Рядом с ним сидела его молодая жена. Она славилась в лагере знанием мантики и предсказывала рабам будущее, дарила камешки, предохранявшие якобы от стрел и ранений.

Караульный легат, — не раб, а римлянин, — полуодернул полу шатра, заменявшую дверь, и выкрикнул:

— Вождь, два серторианца…

— Пусть войдут, — приподнявшись, сказал Спартак и сел на шкуре.

Глядя на старика и юношу, он молчал, ожидая, когда они заговорят первые.

— Слава вождю, да сохранят милостивые боги его жизнь! И слава борцам за свободную жизнь!

— Слава Серторию и его воинам, — отозвался Спартак. 

— Вождь! Серторий убит предательской рукой, а войска разгромлены Помпеем… Тысячи погибли, сотни бегут… Бежали и мы… Прими нас в ряды конников или пехотинцев…

— Серторий погиб? — с горечью прошептал Спартак. — А я так надеялся на него… — И, помолчав, спросил: — Какую должность занимали вы в легионах Сертория?

 — Вождь, я был префектом конницы, а Сальвий — моим помощником…

— Завтра вы получите такие же должности в отряде фракийской конницы… И да помогут нам боги!..

— Вождь, я римлянин, а сын мой — ибериец…

— В рядах рабов сражаются разные народности: римляне, греки, фракийцы, сирийцы, кельты, германцы… Их объединяет общая цель — свобода, стремление стать людьми…

— Вождь, такие же идеи провозглашал Серторий…

— Ты хочешь сказать, что и нам не устоять? Мульвий молчал, не решаясь спросить, верны ли слухи о раздорах среди восставших.

— Говори! — вскочил Спартак, и его мощная фигура заняла, как показалось Мульвию, половину шатра. — Малодушным здесь не место!

— Вождь, ты знаешь: сила — в единении, а в ваших рядах вражда и разногласия…

Спартак опустил голову, но тут же поднял ее.

— Пусть наше единство распалось, но мы скорее умрем, чем покоримся!

В его словах звучала такая твердость, что Мульвий и Сальвий, взволнованные, растроганные, бросились к вождю и, целуя его руки, воскликнули:

— Победа или смерть в бою!