Когда репетиции у Калачникова по каким-то причинам затягивались и заканчивались поздно, он сразу вез Волкогонову домой: она торопилась подменить няню, присматривавшую за ее сыном. Но если они покидали телецентр часа в три-четыре или около того, Петру еще удавалось куда-нибудь затащить Марину на часик-другой.

Пожалуй, с тех пор как Калачников и Волкогонова стали любовниками, это был самый лучший период в их взаимоотношениях. Они оба явно не хотели новых ссор, скандалов и хотя по-прежнему нередко пикировались, но вовремя останавливались, где-то даже уступая друг другу, идя на взаимные компромиссы.

Выпадавшее после рано заканчивавшихся репетиций время они проводили по-разному. Иногда заезжали в какие-то модные рестораны, бары, в коих Калачников был большим специалистом и мог на память составить неплохой путеводитель по злачным местам города. Один раз они посетили выставку современного искусства в Манеже. И три раза Марина соглашалась приехать к Калачникову домой.

Все эти три раза у них был секс – такой же яростный, как и в первый раз. Можно даже сказать, что ничем другим, кроме секса, они на квартире Калачникова и не занимались, прямо от входной двери направляясь в спальню и буквально не слезая с кровати. Но примерно в шесть Марина словно выключалась, облачалась в свою одежду и требовала, чтобы Петр вез ее домой, мол, «Илья будет плакать». Ему, никогда не имевшему детей, казалось это удивительным, и он даже немного недолюбливал сына Волкогоновой, которого до сих пор так и не видел. «Тебе же нравится трахаться со мной, – мысленно ругался Петр, – чего же ты убегаешь сломя голову?! Неужели же с твоим ребенком что-нибудь случится, если ты побудешь со мной еще часик, ведь он же не один, а с няней?!»

После очередной репетиции Калачников и Волкогонова также покинули Останкино довольно рано – не было еще и четырех, – и на полпути Петр поинтересовался: не завернут ли они к нему?

– О нет! – с такой решительностью воскликнула Марина, словно он предлагал ей что-то неприличное.

– Почему? – спросил он, стараясь ничем не проявить вскипевшие в нем эмоции.

– Иногда я должна заниматься и домашним хозяйством. У меня дома абсолютно пустой холодильник. Мне надо чем-то кормить своего сына, – пояснила она.

Калачников тут же мысленно представил себе маленького, злобного и очень толстого мальчика, поглощавшего гору продуктов, которые мать не успевала ему подносить, – пирожные, мороженое, гамбургеры, чипсы, жирные шоколадные коктейли, сладкие шипучки и прочую современную гадость.

– Может быть, тогда я зайду к тебе в гости? – буркнул Петр. – Угостишь меня чаем.

– И это не получится… Я же тебе уже говорила: не хочу, чтобы в детских воспоминаниях моего сына осталось, что его маму посещало много разных мужчин.

Теперь Калачников саркастически хмыкнул. Он явно рассчитывал ее задеть, и у него это получилось.

– Что тебе кажется таким уж смешным?! – повернулась к нему Марина.

– Много мужчин? – переспросил он. – Значит, я уже далеко не первый, кто наведывался к тебе?

– Ты не первый, кому я отказала.

Калачников на время прекратил эту опасную, бесперспективную пикировку, тем более что на повороте ему пришлось быть повнимательнее. Но когда впереди показался шпиль университета, он сказал:

– Некоторые твои слова, поступки бывают очень обидными для меня.

– Например? – удивилась Марина.

– Например, ты с таким упорством не хочешь познакомить меня со своим драгоценным сыном, словно я болен проказой или могу научить его чему-то дурному. А может, ты давно уже решила, что как только закончится действие нашего договора, мы сразу же расстанемся? Тогда и в самом деле знакомить его со мной не имеет никакого смысла.

– Говорю же тебе, я просто не хочу, чтобы он считал маму шлюхой.

Петр отметил про себя, что Волкогонова так и не прояснила, что же будет по окончании их делового соглашения, продолжатся ли их встречи, но решил не акцентировать пока на этом внимание, а зайти с другой стороны.

– Из пятилетнего возраста у людей не остается практически никаких воспоминаний, – заявил он. – Я вот лично ничего с того времени не помню, абсолютно ничего! Ну разве что дворнягу с обрубленным хвостом, которая жила у нас во дворе. Почему же у твоего сына должно быть по-другому?! Да и это ненормально, если мальчишка воспитывается только среди женщин. Ты кого хочешь из него вырастить? Неужели же у тебя не может быть друзей-мужчин?

Есть вещи, с которыми трудно спорить.

– Может, – согласилась Марина. – Но сын должен знакомиться с ними не в моей постели.

– А где?

– Ну, не знаю…

Еще минуты три они ехали молча.

– Хорошо, давай вместе с твоим сыном в воскресенье сходим в зоопарк, – сказал Калачников. – Такой вариант нашего знакомства тебя устраивает?

– Ты пойдешь в зоопарк?! – удивилась она.

– А что тут странного?

Волкогонова не ответила, но было видно, что она восприняла это его предложение почти как акт самопожертвования. В глазах Марины появились смущение и какая-то особая теплота, как тогда, когда Калачников безрассудно схлестнулся из-за нее с Дурмановым. Все-таки чтобы завоевать женщину, совсем не надо прожить с ней всю жизнь, достаточно ей это пообещать или притвориться, что ты любишь ее детей.

– Хорошо, я согласна, – сказала она. – В воскресенье мы все вместе сходим в зоопарк.

При прощании Волкогонова нежно поцеловала Калачникова и быстро взбежала на крыльцо своего подъезда, а он, отъезжая, подумал, что сейчас вполне мог бы добиться от нее и большего, и они впервые сделали бы это в машине.

Впрочем, поднялась Волкогонова к себе совсем ненадолго. Посмотрев на сына и убедившись, что с ним все в порядке, она предупредила няню, что скоро вернется, и отправилась за покупками. В расположенном неподалеку супермаркете Марина набрала целую тележку всяких продуктов, моющих средств, парфюмерии, других необходимых в домашнем хозяйстве вещей и уже направилась было к кассам, как у нее зазвонил мобильный телефон. Это оказался Калачников.

– Ты должна срочно приехать ко мне! – сдавленным полушепотом произнес он.

Казалось, на его груди лежит платяной шкаф. Такого испуга в его голосе она еще ни разу не слышала.

– Что случилось?! – встревожилась Марина. – Опять болит сердце?!

– Хуже!!

– Что может быть хуже?

– Я покалечил человека! Женщину! – чуть не плача, объяснил Калачников.

Чувствовалось, он охвачен паникой.

– Сбил машиной?

– Нет, просто толкнул.

– Где?

– У своего дома.

– Послушай, – разозлилась Марина, – ты можешь более или менее связно все объяснить?! Не заставляй меня вытаскивать из тебя по одному слову!

– Да я не знаю, что тут объяснять! – тоже стал сердиться Петр. – Мы с тобой попрощались, я поехал домой и у своего подъезда наткнулся на двух теток – ну из этих, в бесформенных вязаных кофтах. Им можно дать и тридцать лет, и сорок, и пятьдесят. Одна из них заявила, что является моей давней поклонницей и я просто обязан с ней поговорить. Думаю, это именно она терроризирует меня по телефону. Я пытался уйти домой, но она буквально вцепилась в меня. Тогда я ее оттолкнул – а что мне было делать?! Она упала и… кажется, сломала ногу.

– О Господи! – выдохнула Марина. – И где она сейчас?

– Мне пришлось вместе с другой женщиной затащить ее к себе домой.

– Зачем?!

– Ну не бросать же ее на улице?! Сейчас эти две тетки сидят у меня в гостиной, точнее, одна лежит на диване, а другая сидит, а я звоню тебе из спальни.

Теперь стало понятно, почему Калачников говорит вполголоса, сбиваясь на свистящий шепот.

– А почему ты не вызвал «скорую» и не отправил пострадавшую в больницу?

– Ты что, шутишь?! Для «желтой прессы» это еще лучший повод потоптаться на мне, чем если бы меня самого забрала «неотложка»! – подивился Петр наивности Марины. – Из меня сделают насильника и злостного хулигана. Ну пожалуйста, приезжай, – с мольбой добавил он.

– Но я не травматолог… Хотя, конечно, посмотреть, что у нее, да и наложить шину я могу.

– Вот видишь, – непонятно чему обрадовался Калачников. – Спаси меня! Я просто обезумел!

В трудных ситуациях у мужчин появляются те особые интонации, с которыми они обращались в детстве к своим матерям. При этом женщины просто не могут остаться равнодушными, у них срабатывает веками выработанный рефлекс. Бросив в магазине тележку с продуктами, Волкогонова выбежала из супермаркета, поймала машину и уже через пятнадцать минут позвонила в квартиру Калачникова.

Когда Петр появился на пороге, вид у него был чрезвычайно растерянный: в таком состоянии людей еще называют пришибленными, заторможенными. Вместо приветствия Калачников пожал плечами и смущенно повел рукой внутрь квартиры, приглашая Марину войти, он словно говорил: я ничего не придумал – убедись сама.

В гостиной Волкогонова увидела весьма необычную картину. На полосатом розово-голубом диване возлежала упитанная женщина с двойным подбородком и с вульгарными, ярко-рыжими волосами. На ней были цветастая юбка и бордовая вязаная кофта. Возраст этой особы действительно очень трудно было определить, но скорее всего ей было слегка за тридцать. Под ее правую ногу без туфли была заботливо подсунута подушка.

Рядом в кресле сидела еще одна женщина – жгучая брюнетка с крючковатым носом, густыми, почти сросшимися бровями и заметно пробивающимися усиками. Перед незнакомками стояли две чашки чаю и ваза с шоколадными конфетами. Судя по множеству разбросанных по столу разноцветных оберток, они не очень берегли свои фигуры.

– Вот, – неловко констатировал Калачников. – Это Тамара, – указал он на лежавшую на диване рыжеволосую женщину. – А это… э-э-э…

– Роза, – подсказала другая.

– Да-да, спасибо, это Роза.

Уже освоившиеся было в чужой квартире незваные гостьи немного засмущались, заерзали. Появление Волкогоновой не входило в их планы и несло потенциальную угрозу: если это любовница Калачникова, то она могла закатить скандал. Впрочем, на своем рынке подругам приходилось общаться и с гораздо более опасными людьми – с милицией, с мелкими рэкетирами, с попрошайничавшими бомжами, а то и просто воришками. На всякий случай Роза обозначила их защитные позиции.

– Мы – горячие поклонницы Петра. Каждую субботу мы смотрим программу «Танцуют звезды» и болеем только за него, – пробубнила она.

– Да, – подтвердила Тамара, – мы его поклонницы… горячие. Хотели подарить ему цветы – красные гвоздики, а он меня толкнул, и вот… – кивнула она на свою ногу.

– Давайте-ка я ее посмотрю, – сказала Волкогонова.

– А вы что, разбираетесь в этом? – подозрительно прищурилась Роза.

– Разбираюсь, разбираюсь… Я врач. Работаю в «Скорой помощи».

– Что-то непохоже… – подала голос Тамара.

Она посмотрела на подругу, ища поддержки. Дело принимало нежелательный оборот, к такому варианту развития событий они явно не были готовы.

– Да, что-то непохоже, – поддержала ее Роза. – А вдруг ей станет хуже?

– Очевидно, вы всегда лечились только в самых лучших платных клиниках, у самых лучших профессоров, – съязвила Волкогонова, – но в этот раз вам придется снизойти до простого доктора «неотложки».

Марина решительно подошла к Тамаре и склонилась над ее ногой. Первое же прикосновение к ступне пострадавшей вызвало громкий вопль:

– Ой!

– Что, болит?

– Естественно, – страдальчески сморщилась Тамара.

– А здесь?

– Ой!

– И здесь?

– Ой-ой-ой!!

– Понятно, – выпрямилась Волкогонова. – Так, милые дамочки, – решительно заявила она, – или вы сейчас же уходите из этой квартиры, или я вызываю милицию!

Всем своим видом Марина давала понять, что шутить не намерена. Конечно, она не прошла закалку колхозным рынком, но, работая в «Скорой помощи», ей тоже приходилось встречаться с самыми разными людьми, иногда даже не всегда трезвыми, и она умела ставить их на место.

– А как же нога?! – возмутилась за подругу Роза.

– С ногой все в порядке. Эта женщина притворяется.

– Как ты можешь знать, что у меня там внутри?! У тебя что, вместо глаз рентген?! – буквально заорала Тамара, переходя на ты.

Когда на рынке у нее возникали конфликты с товарками – из-за места или весов, – не многие могли ее перекричать. И вообще, даже грузчики не рисковали с ней связываться, так как можно было и в глаз получить.

– Если бы это был перелом или вывих, то на поверхности кожи обязательно появилась бы гематома, – отчеканила Волкогонова, скрестив руки на груди. – Да и нажимала я там, где болеть не должно было. Ну что, звонить все-таки в милицию? – поинтересовалась она, подходя к стоявшему на тумбочке телефону и берясь за трубку. – Кстати, Петр, проверь: ничего у тебя здесь не пропало: деньги, документы, другие ценности?

Встреча со стражами порядка подругам совсем не улыбалась. Это могло стоить им работы на рынке, да и не исключен был вариант, что до утра они просидят в камере в ментовке: рабочий день давно закончился и кто ими сейчас будет заниматься, кто будет разбираться в ситуации?

– Ой-ой-ой, испугала! Щас упаду в обморок! – загнусавила Тамара, тем не менее вставая.

Она натянула туфлю, крепко притопнула и как ни в чем не бывало направилась к двери. По пути Тамара прихватила полную горсть конфет из вазы и подарила обворожительную улыбку Калачникову:

– Дорогой, не скучай, я буду регулярно тебе звонить.

А Роза, развязной походкой следуя за подругой, пригрозила уже Волкогоновой:

– Ты еще поплатишься, сучка медицинская! У нас все здесь было тихо-мирно, мы просто хотели познакомиться с Петей поближе, может быть, выпить и закусить, а ты пришла и все людям испортила…

Когда дверь за ними наконец закрылась, Калачников, в течение всей этой трагикомедии простоявший у стены, с облегчением вздохнул и утер пот со лба.

– Как это я мог так дешево купиться! – нервно хохотнул он, подходя к бару и доставая бутылку виски и стакан. Наливая себе, Петр поинтересовался у Волкогоновой: – Будешь?

– Нет уж, спасибо, – отказалась Марина.

– А мне надо снять стресс. – Еще не поставив бутылку обратно в бар, Петр прилично отхлебнул из стакана. – Провели меня буквально на ровном месте. Просто удивительно. Пошлые и мерзкие шлюхи!

– Выбирай выражения! – осадила его Марина.

– Нет, они именно пошлые и мерзкие! – настоял на своем Калачников. – А ты видела их прически, их одежду?! Жуть! – передернул он плечами.

Он сел на диван как раз в том месте, где еще несколько минут назад возлежала Тамара, и, осознав это, опять вскочил, брезгливо отряхнул брюки и пересел в кресло. Даже когда у него был всего один зритель, он не мог избежать эффектных поз, жестов, картинных действий.

– Кстати, чтобы ты знал, – внятно произнесла Волкогонова, стараясь, чтобы до него дошел смысл этих слов, – пять минут назад ты видел свою зрительскую аудиторию, ее, так сказать, обобщенный образ.

– Тебе хочется меня обидеть?

Калачников был недалек от истины. Бросив все свои дела и в очередной раз приехав его спасать, Волкогонова в данный момент не испытывала к нему симпатии и совсем не собиралась щадить его самолюбие.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты трезво взглянул на положение вещей, – сказала она. – Именно для таких людей, – последовал кивок в сторону дивана, – ты уже четыре месяца почти ежедневно разучиваешь танцы. И вообще все, что ты делал, попав на телевидение, ты делал именно для них.

Заявка была на серьезный аналитический диспут. Калачников никогда к ним не был склонен, а сейчас – тем более.

– Не утрируй! – отмахнулся он, делая еще один солидный глоток спиртного.

– А что же ты думаешь, твои зрители – интеллектуалы?! Или творческая интеллигенция?! А может быть, продвинутая молодежь?! – поинтересовалась Марина.

– Почему нет?! – без особой уверенности пробурчал Калачников.

– Не смеши! Именно такие забитые, обиженные жизнью и обществом женщины и составляют твою основную аудиторию. И когда ты и подобные тебе звезды упиваются своей славой и своими гонорарами, они должны помнить, в какой среде они популярны, на каком блеклом фоне им удается блестеть.

– В какую бы компанию я ни попал, почти каждый человек говорит мне, что смотрит мои передачи и любит их!

– Тебе врут! В глаза говорят одно, а за спиной – совершенно другое! Иногда над тобой просто смеются. И ты сам это прекрасно знаешь.

Калачников, кажется, был убит той картиной, которую нарисовала Волкогонова. Его угнетала ее прямота. Но аргументированно спорить с Мариной было трудно: в самом деле, на интеллектуалов его передачи не были рассчитаны. Не найдя ничего лучшего, Петр нервно заявил:

– Это становится невыносимо! С чего бы мы ни начинали разговор, все заканчивается насмешками надо мной и над тем, чем я занимаюсь. В конце концов, ты пришла ко мне домой и могла бы быть повежливее.

– О чем ты говоришь?! – воскликнула Марина. – Сегодня я бы здесь не оказалась, если бы ты сам не позвонил и не упросил меня приехать к тебе!

Она в упор посмотрела на Калачникова, словно пытаясь разглядеть в нем хоть каплю совести, а потом резко повернулась и направилась к выходу. В своем гневе Марина была так прекрасна, что Петр ощутил страстное желание. Ему захотелось догнать эту дикую кошку, повалить ее на ковер и трахнуть, даже если она будет вырываться, царапаться и кусаться, – может, так будет еще лучше.

Волкогонова была уже в дверях гостиной, когда Калачников с такой силой опустил стакан на журнальный столик, что его содержимое выплеснулось наружу. Громкий стук привлек внимание Марины, она обернулась и увидела, как Петр медленно повалился боком на диван.

– Тебе плохо?! – испугалась она.

В ответ раздался лишь тихий стон. Пусть Калачников давно уже не снимался в серьезных кинофильмах, но актером он оставался все же неплохим – получше, чем ушедшие тетки. Чтобы окончательно вернуть Волкогонову, он опять застонал.

– Ну вот, пожалуйста! – всплеснула Марина руками. – А я без аптечки!

– Скажи еще, что в этом я тоже виноват, – жалобно посетовал он.

Она проглотила его очередную язвительную фразу и опустилась у дивана. Фактически Волкогонова встала перед Калачниковым на колени, чего он всегда и добивался.

– У тебя есть дома какие-нибудь лекарства? – поинтересовалась Марина.

– Аспирин… и что-то от желудка.

– Тогда я вызываю «скорую»!

– Нет-нет, мне уже лучше. Посиди рядом со мной, на меня это всегда действует успокаивающе.

Калачников вяло похлопал ладонью по дивану, показывая, куда она должна сесть. Марина послушно выполнила его просьбу. Петр немного продвинулся вперед и положил голову ей на колени, но так, чтобы она не видела его бесстыжие глаза. Довольно долго они молчали.

– Ну вот, – наконец сказал Калачников, – мне уже совсем хорошо. Ты бы только знала, как я тебе благодарен за все, что ты для меня делаешь.

Она ласково потрепала его волосы, а он как бы в ответ стал гладить ее круглое колено, а затем и внутреннюю часть бедра. Вскоре рука Марины застыла на его голове, а Калачников все гладил и гладил ее ногу. Но делал это чрезвычайно осторожно, боясь спугнуть. Но вот Петр почувствовал, как ее колени дрогнули и раздвинулись, и он стал гладить дальше, дальше, пока не дошел туда, где было уже совсем мокро.

Тогда Калачников поднялся, отвернул Марину от себя, задрал ей юбку и стянул трусики. Они так и болтались на ее левой ноге, пока Петр делал свое дело. Кокетливые ямочки над ее смуглыми, нежными ягодицами опять довели его до исступления, и много времени их коитус не занял.

Сбегав в ванную, Марина теперь уже решительно собралась уходить, и Калачников больше не стал ее задерживать, понимая, что и так добился слишком многого. Он вызвал ей такси и, пока машина не приехала, терпеливо выслушивал причитания о голодном сыне, о няне, просившей отпустить ее сегодня пораньше, и о том, что в супермаркете Марина бросила целую кучу продуктов, которые теперь опять придется набирать.

Оставшись один, Калачников тоже сходил в ванную, а потом уселся перед телевизором со стаканом виски. Однако он так и не запомнил, что смотрел в тот вечер, – его мысли витали очень далеко. Петр никак не мог забыть, что сказала ему Волкогонова о его зрительской аудитории. Это было очень неприятно, и Петр попытался найти какие-то контраргументы. «Твои пациентки ничем не лучше, чем мои почитательницы, – такие же тетки в вязаных кофтах», – спорил он с Мариной, но сам же понимал, что лечить убогих и добиваться их любви, обожания – это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Было просто удивительно, как эта смуглая, голубоглазая, язвительная женщина могла одновременно и доставлять Петру столько радости, и так угнетать его, так давить на психику. Он никогда прежде не занимался самоуничижением, но с тех пор как Волкогонова появилась в жизни Калачникова, это стало для него обычным делом. «Но ведь у нее самой полно недостатков, чего же я перед ней комплексую?! – возмущался Петр и вспоминал что-то нехорошее у Марины. – Например… например, она очень слаба на передок!» Но тут же Петр стыдился своих мыслей, ведь сначала он обманом добивался ее близости, а потом ставил это ей в вину. В конце концов, для него самого секс был одной из высших ценностей в жизни, а для нее при всей ее сексуальности чем-то второстепенным. А выше секса стояло много других вещей, например, диссертация и, конечно, сын – этот маленький негодник, которому так завидовал Калачников.