1

Молодой человек, который сопровождал Реброва, был таким тощим и нескладным, что мог вызвать жалость даже у палача. Зато имя у него было редким и вычурным – Радомир. Очевидно, родители этого парня, прозорливо предвидя бесцветное будущее и заурядную внешность своего сына, заранее постарались хоть чем-то привлечь к нему внимание, выделить из толпы.

– Если вам и эта квартира не подойдет, то тогда я уже не знаю, что и делать, – с горестным вздохом сказал Радомир, когда они поднимались по эскалатору на станции метро «Арбатская», и его слова прозвучали так, словно Виктор был повинен в чудовищных издевательствах над ни в чем не повинным человеком.

Получив круглую сумму от Большакова, Ребров забросил все дела и занялся поиском нового, более или менее приличного жилья. В газете рекламных объявлений, брошенной ему в почтовый ящик, он выбрал первую попавшуюся риэлторскую фирму и заключил с ней договор. Однако все, что пока ему показывали, могло приглянуться разве что человеку, год до этого просидевшему в карцере.

Ко всем прочим неприятностям, риэлторская фирма приставила к Реброву этого, постоянно чем-то расстроенного, двадцатидвухлетнего парня, который вот уже две недели водил его по сдававшемуся в аренду жилью. Ребров давно бы подыскал других посредников, но боялся, что еще одного удара от жизни Радомир не перенесет. Поэтому продолжал ходить по домам и смотреть квартиры, но все с меньшим энтузиазмом.

Виктор и Радомир вышли из метро, пересекли Воздвиженку и углубились в кривые московские переулки. В них было столько же логики, сколько и во всей жизни в этой стране. Заезжий человек, а тем более иностранец, задумавший пересечь этот район, мог пойти по любому из них, но в результате оказался бы еще дальше от конечной цели путешествия, чем тогда, когда он только начинал свой путь.

Дом, в котором сдавалась квартира, находился с тыльной стороны Московской консерватории и совершенно выпадал по стилю из всего, что его окружало. Точнее, он вообще был лишен какого-либо стиля – среди старых доходных домов торчало что-то серое, прямоугольное, построенное уже после войны.

Радомир сверился со своими записями, они поднялись на лифте на самый верхний этаж и позвонили в грязно-коричневую дверь. Открыл им невысокий старик с длинными, густыми и белыми как снег волосами. Хотя в квартире было тепло, он кутался в заношенный вязаный жакет, но это все равно не могло растопить старческий холод в его глазах.

– Вы по поводу квартиры? – спросил он. – Тогда проходите…

Квартира состояла из двух небольших комнат, маленькой кухни и крохотного санузла, где с трудом помещалась сидячая ванна. Везде было чистенько и уютно. Но самым замечательным в этой квартире был вид из окна гостиной. Отсюда просматривался весь Кремль, с ослепительно сверкавшими золотыми луковками церквей и острыми шпилями башен.

Бросалось в глаза и множество антикварных вещей: два кресла красного дерева, столик на бронзовых львиных лапках, несколько женских статуэток хорошие копии роденовских скульптур, изящный хрустальный графин в серебряной оправе, старинные книги. А все стены были увешаны фотографиями в рамках. Они запечатлели людей, одетых в костюмы царей и пастухов, леших и рыцарей, комедиантов и римских патрициев. Одни из них, видимо, что-то пели, другие просто стояли в картинных позах, соответствующих образу.

– До пенсии я работал в Большом театре, – сказал старик Реброву, которого привлекли фотографии. – Роли были маленькие, а чаще пел в массовках, но… в Большом! Вот это я, вот, вот и вот там тоже…

Виктор подумал, что приличия ради стоило бы задать старику пару вопросов о Большом театре, но эти снимки в первый момент почему-то произвели на него гнетущее впечатление. Они походили на надгробные фотографии, сделанные в память о прожитых на сцене человеческих жизнях.

– Сколько вы хотите за квартиру? – спросил Ребров.

Пожевав свои бледные, невкусные губы, старик назвал цену. Она оказалась гораздо меньшей, чем ожидал услышать Виктор.

На лице Радомира появилось что-то, отдаленно напоминающее улыбку. Он вытаращил глаза и стал из-за спины старика гипнотизировать Реброва.

Некоторое время все молчали, и было слышно, как по соседству упражняются на скрипке.

– Большинство жильцов нашего дома музыканты, – словно извиняясь, пояснил старик. – Все мы когда-то получали квартиры через один профсоюз. Помните, как это было раньше?

– Вы знаете, что в этом районе Москвы можно сдать квартиру и подороже? – спросил Виктор.

Радомир тихонько ахнул и откинулся на спинку стула, словно сраженный сердечным приступом.

Хозяин квартиры погладил ладонью бордовую бархатную скатерть, кое-где траченную молью и временем. Точно из такого же материала у него были сделаны и шторы на окнах, что придавало квартире богемно-ресторанный вид.

– Из всей нашей когда-то большой семьи сегодня остались живы только моя сестра и я. – В голосе старика вообще отсутствовали эмоции. – Сестра тоже уже на пенсии, что по нынешним временам, как вы понимаете, означает нищая. Живет в Подмосковье, примерно в такой же квартире… Мы решили одно из наших жилищ сдавать и жить на эти деньги. Ее квартира слишком далеко от центра и никому не нужна. Значит – остается моя… Только у меня нет ни средств, ни сил, чтобы вывезти дорогие мне вещи. Да и некуда… Поэтому я решил сдать квартиру недорого, но приличному человеку. Ведь откуда у приличных людей сегодня могут быть деньги…

– Спасибо, – сказал Виктор. – А когда я могу переехать?

– На следующий день после того, как заплатите за месяц вперед. А лучше – за два… Мне ведь только собрать белье…

Ребров достал деньги и, отсчитав нужную сумму, протянул старику:

– Это – за два месяца.

– Значит, завтра можете и переезжать. Только… вы позволите мне иногда приезжать за книгами или за какими-то вещами? Я обязательно буду предварительно предупреждать вас по телефону о своем визите.

В комнате повисла какая-то неловкость.

– Конечно-конечно, – поспешил заверить его Ребров.

Потом старик водил Виктора по квартире, показывал, где перекрывается газ, вода, как ставить на место постоянно отпадающую дверцу платяного шкафа и что делать, если будет гаснуть лампочка в торшере у дивана. Квартира и все вещи в ней состарились вместе с хозяином, и он знал болезни и нравы каждой из них. В самом конце этой грустной экскурсии старик показал свою коллекцию пластинок, оказавшуюся настоящим кладом.

– Вы можете слушать их, только, прошу вас, будьте осторожны. Давайте я вам покажу, как включается проигрыватель.

Он достал пластинку. На конверте была большая фотография Сергея Рахманинова.

Ребров любил этого композитора и неплохо знал. В юношеские годы Виктор учился в музыкальной школе, во всяком случае до тех пор, пока не умер отец и семья могла оплачивать занятия. А так как учитель сольфеджио в его классе был страстным почитателем Рахманинова, то он часто ставил для своих учеников записи романсов, сонат, опер, фортепьянных концертов одного из самых великих русских композиторов. Но то, что Ребров услышал сейчас, было неожиданным и очень волнующим.

Старик опустил иглу на вращающуюся пластинку. Несколько секунд было тихо, лишь слегка потрескивало в динамиках, а затем комнату стало наполнять что-то тревожное. Это было похоже на раскаты приближающейся грозы, которые ты еще не слышишь, но уже чувствуешь. Волнующий звук постепенно нарастал, и Виктор понял: поет хор.

– Это – Рахманинов. Его Литургия Иоанна Златоуста, – вздохнул старик и с грустным видом уставился в окно.

– Послушайте, – сказал Виктор, – если вы жалеете, что вынуждены сдавать квартиру, то скажите об этом прямо. Я уйду. Вы можете даже оставить себе деньги… ну те, что я вам дал. Но через какое-то время вам все равно придется решать свои проблемы. Жить-то вам не на что…

– Нет-нет, вы меня неправильно поняли, – засуетился хозяин. – Я ни о чем не жалею. Просто, этот вид… плюс Рахманинов… Грустно! Я подумал о нашей прекрасной, но безумной стране. Удивительно, как могли люди, создавшие такую великую архитектуру, такую великую музыку, так легко принести все это в жертву, поверив коммунистическим вождям?! Как мы можем жить без Бога в душе, без любви к своей стране до сих пор?!

На следующий день Ребров по пути на работу завез на свою новую квартиру пару сумок с вещами. Ключ он взял у старика еще вчера, но на всякий случай позвонил в дверь. Ему никто не ответил, и он открыл ее сам. Пустые полки в платяном шкафу подтвердили, что старик уже уехал. На столе в гостиной лежала записка, а в ней всего три слова: «Желаю Вам счастья!»

 

2

Часов в восемь вечера Ребров позвонил Лизе. Набирая номер, он размышлял о громадном количестве условностей, доводящих до абсурда и без того достаточно бессмысленное человеческое существование.

Формально Лиза все еще продолжала оставаться его женой, хотя уже давно жила с другим мужчиной. И чтобы ликвидировать этот очевидный нонсенс, нужно было пройти через неприятные, длительные административные процедуры, на которые у современного человека просто не хватало времени. Виктор подумал, что, наверное, проще было бы принять мусульманство, чтобы потом выйти с Лизой на перекресток и дружно сказать три раза: «Он мне не муж, она мне не жена!» Таким образом они сэкономили бы уйму времени.

Ребров специально подгадал так, чтобы «друга детства» еще не было дома, а жена уже пришла с работы. Его расчет оказался верен.

– Алло?! – прозвучал в трубке слегка запыхавшийся голос Лизы.

Как когда-то, в нем послышались дружелюбие, улыбка, ожидание. Но лишь только она узнала, кто звонит, все светлое и радостное в ее голосе мгновенно погасло.

В свое время Ребров мучительно пытался понять, почему с тех пор, как начались исчезновения жены по вечерам, она стала относиться к нему так, будто он в чем-то виноват. Наконец Виктора осенило, что Лиза просто пытается переложить свою вину за их несложившиеся семейные отношения на него. Это, конечно, было глупо, и вначале он что-то доказывал ей, спорил, говорил, что нет никакого смысла оставлять за собой руины, даже если кто-то в чем-то виноват. Ведь было же в их жизни и что-то хорошее. Однако потом он просто замкнулся, стараясь не реагировать на обидные выходки жены.

И сейчас, услышав деревенеющий голос Лизы, Виктор поспешил перейти к делу.

– Я нашел себе новое жилье, – сказал он. – И уже фактически перевез туда все свои вещи. Так что нам надо как-то пересечься, чтобы я отдал тебе ключи от твоей квартиры.

На другом конце провода возникла напряженная тишина.

– Хорошо, – наконец выдавила Лиза голосом человека, не сомневающегося, что ему подложили свинью, но он еще не понял какую.

– Кстати, тебя не смущает, что мы до сих пор не подали заявление о разводе? – поинтересовался Ребров. – Люди мы, конечно, занятые и без предрассудков, но все же… И как к этому относится твой «друг детства»?

– Я тебе много раз предлагала сходить в загс, – перешла в наступление Лиза, – но у тебя то времени нет, то еще что-то…

– Да, здесь есть и моя вина, – покорно согласился он. – Но давай все-таки решим наши проблемы поскорее. Ты не могла бы, скажем, завтра найти для этого время?

– Для этого я, безусловно, время найду, – изображая высшую степень удовлетворения, подтвердила она.

Договорились встретиться на следующий день в двенадцать часов дня у районного загса. Виктор пришел пораньше, чтобы не дать поводов для новых обвинений, и стал свидетелем торжественного прибытия Лизы на уже знакомом ему серебристом «мерседесе». Только теперь за рулем сидел не «друг детства», а какой-то другой мужчина – очевидно, шофер.

Сухо поздоровавшись, они молча вошли в здание. При этом Лиза изображала женщину, которая идет спасать свою честь. Однако ее потрясающую игру опять некому было по достоинству оценить: длинный коридор со множеством пронумерованных дверей оказался в этот момент абсолютно пуст, а для работницы загса, принявшей от них заявление, развод супругов был такой же обыденной процедурой, как для повара – чистка картошки. Даже Виктору показалось, что эта дама с рыбьими глазами могла хотя бы для приличия слегка улыбнуться и поинтересоваться, насколько серьезно они подумали над своим ответственным шагом.

Как и всем парам, не имевшим детей и материальных претензий друг к другу, им назначили стандартный трехмесячный испытательный срок. А значит, окончательный развод должны были оформить уже в январе.

– Если мы так разумно начнем следующий год, он может получиться для нас очень неплохим, – довольно рискованно пошутил Виктор, когда они уже вышли на улицу. – Да, вот ключи от твоей квартиры. Спасибо, что позволила мне там пожить.

В обмен на ключи он получил взгляд, полный презрения, – Лиза сразу не нашлась, что ответить на шутку об их блестящих перспективах на следующий год, и явно была этим очень огорчена.

Она ушла с гордо поднятой головой, показывая, что стойко выдержит все удары судьбы. А Ребров решил, что этим маленьким, но талантливым спектаклем и закончится сегодняшнее общение с женой. Однако он глубоко заблуждался.

Не успел он появиться в редакции, как у него зазвонил телефон. Это была Лиза.

– Я сейчас заехала к себе на квартиру, – шершавым, как наждак, голосом сказала она. – Бог с ним, с тем бардаком, который ты здесь оставил. Но куда девались пять тысяч долларов, лежавшие за постельным бельем в платяном шкафу?!

От неожиданности Ребров чуть не свалился со стула на пол.

– К-к-какие пять ты-тысяч?! – вдруг начав заикаться, переспросил он.

– Я прятала в шкафу, в конверте пять тысяч долларов на черный день.

– Какой, к черту, у тебя может быть черный день?! – взбесился Ребров. – Это только у людей, которые с тобой общаются, могут быть черные дни и даже черная жизнь!!

– Ты украл у меня пять тысяч американских долларов, и я заставлю тебя их вернуть! – заявила она, четко выделяя каждое слово.

– Прекрасно! Обращайся в милицию, в суд! Флаг тебе в руки!

– Нет, мой милый, в милицию я не пойду, – зловеще произнесла она. – Я просто скажу Максиму, и он с тобой разберется.

– Кого ты сюда еще приплетаешь? Кто такой этот сукин сын Максим?!

– Максим Стражко – мой новый муж. Ты даже этого не знаешь!

– Если твой Максим попадется мне на глаза, я переломаю ему руки и ноги!! – завизжал Виктор и бросил трубку.

 

3

После телефонного разговора с Лизой Ребров никак не мог прийти в себя. Мысли прыгали, руки тряслись. Наблюдавший за всей этой фантасмагорической сценой Стрельник с неподдельным любопытством поинтересовался, кем является нынешний сожитель бывшей жены Виктора. А узнав, что тот – довольно-таки крупный бизнесмен, сделал свое авторитетное заключение:

– Для решения спорных вопросов такие люди нанимают или киллера, или, в лучшем случае, хулиганов, которые делают из человека котлету.

Через полчаса телефон на столе Реброва зазвонил еще раз.

– Здравствуйте! – послышался в трубке мягкий баритон. – Меня зовут Максим Стражко. Мы с вами уже пару раз встречались. Ваша бывшая жена и я… мы… – Он не знал, как определить свое отношение к Лизе.

– Знаю! – перебил его Виктор.

– Думаю, нам с вами необходимо встретиться.

– Может быть, это вам надо, а мне – нет! – возразил Ребров.

– Послушайте, давайте говорить как деловые люди. Возник конфликт, его следует побыстрее разрешить. Позвольте, я все-таки к вам сейчас приеду, вежливо, но достаточно твердо сказал «друг детства», который, очевидно, уже привык так же неукротимо дожимать своих соперников в бизнесе.

– Хорошо, – согласился Виктор и подумал, что если и объяснять этому парню, что его сожительница, а возможно, будущая жена – просто взбесившаяся сучка, то лучше не по телефону. – Но только не мечтайте, что получите какие-нибудь деньги, – добавил он.

Стрельник проявил максимум благородства и отваги. Он заявил, что вступит в бой на стороне Виктора, если дело дойдет до рукопашной. Но даже если обойдется простым разговором, заметил Игорь, то ему все равно есть смысл при этом присутствовать – как свидетелю, чтобы потом никто ничего не мог переврать.

Однако Виктор попросил его посидеть у кого-нибудь из коллег или сходить в буфет, так как, по его словам, свидетели только помешают ему разбираться с этим вымогателем.

Впрочем, заявившийся вскоре «друг детства» вовсе не был похож на бандита. Даже приличный рост этого парня не придавал его облику ничего угрожающего. Да и на лице нового избранника Лизы читались не коварные замыслы, не садизм, не злоба, а бесконечная усталость.

Он долго расшатывал стул, на который ему предложил присесть Виктор, и наконец выпалил:

– Хотите, я дам вам пять тысяч долларов? Без возврата.

Ребров на какое-то время потерял дар речи.

– Зачем?! – с трудом выдавил он.

– Вы отдадите их Лизе и таким образом этот дурацкий конфликт будет исчерпан, – пояснил светловолосый гигант.

– Но я не брал эти чертовы деньги!

– Я знаю, – печально покачал он головой.

– Тогда почему вы предлагаете такой странный вариант? – окончательно растерялся Виктор.

– Потому, что он единственно возможный. Лиза, конечно, сморозила глупость. Думаю, она на вас очень сильно разозлилась. Но теперь ни за что не признается, что все выдумала сама. Умрет, но не признается! И эта дурацкая история с украденными пятью тысячами долларов превратится в сплошной кошмар – глупый и пошлый. А мне надо заниматься делами. Да и вам, наверное, тоже. Давайте будем умнее…

На то, чтобы так глубоко понять Лизу, этому парню понадобилось гораздо меньше времени, чем Реброву. Хотя, справедливости ради, тут же постарался выгородить себя Виктор, общий стаж изучения «предмета» включал у «друга детства» еще и школьные годы.

Он даже почувствовал к Максиму Стражко какую-то симпатию, граничащую с состраданием. И еще ему почему-то пришло в голову, что, несмотря на привлекательную внешность, этот симпатичный молодой мужик не имеет отношения к шоу-бизнесу. Скорей всего, он – технарь.

– У вас свое дело? – решил проверить себя Ребров.

– Да, с одним моим старым другом мы владеем фирмой. Не очень большой человек сто. Но бизнес идет неплохо.

– А чем вы конкретно занимаетесь?

– Разрабатываем и устанавливаем клиентам компьютерные системы. Любых размеров, для любых целей: бухгалтерский учет, планирование и тому подобное. И еще монтируем телефонные станции. – Он вдруг нахмурил брови и весь сосредоточился. – Кстати, вашей редакции ничего из этого не надо? Мы могли бы предложить солидные скидки… – И тут же обмяк. – Ах да, простите…

Они немного посидели молча.

– Послушай, – перешел на «ты» Ребров, – во всей этой истории есть несколько неприятных для тебя моментов. Я не хотел бы вбивать между вами клин… но, по-моему, Лиза уже села тебе на шею, раз она не стесняется говорить, что прятала деньги. Если подумать, она прятала их от тебя.

– Но реально она же их не прятала, – возразил Максим.

– Она ведь не догадывается, что ты об этом знаешь. Что никаких пяти тысяч долларов в природе не существовало.

– Полагаю, как раз наоборот: ей прекрасно известно, что я в курсе ее выдумки.

– Стоп, стоп, стоп! – затряс головой Ребров. – Сейчас мы оба сойдем с ума. То есть ты хочешь сказать, она послала тебя ко мне выколачивать эти гнусные доллары, нисколько не сомневаясь, что ты знаешь: я ничего у нее не брал?!

– Именно! – подтвердил очевидную для него истину «друг детства».

Виктор задержал на несколько секунд воздух в легких, шумно выдохнул и подвел итог:

– Тогда твое положение еще хуже. Она не просто села тебе на шею, а уже начинает вить из тебя веревки. Со мной это случилось гораздо позднее… Да, кстати, ты в курсе, что сегодня мы с Лизой подали заявление о разводе?

– Да, – без особого энтузиазма кивнул Максим.

Реброву стало жаль своего заместителя по супружеской жизни, и он попытался хоть чем-то ему помочь.

– Слушай, – предложил он, – ты ведь можешь сам отдать эти пять тысяч Лизе и сказать, что деньги – от меня. Она же посылала тебя ко мне именно за ними! Придумай что-нибудь этакое: что ты бил меня, выкручивал руки, пытал…

– А если она проверит?

– Так и быть, подтвержу, что деньги дал я.

– Я боюсь, у тебя не получится сыграть убедительно, – вдруг разволновался незадачливый вымогатель.

– Ну все, хватит! – решительно оборвал его Виктор. – Сейчас мы точно свихнемся из-за одной проклятой бабы. Поверь, я все сделаю хорошо.

– Спасибо тебе огромное! – искренне обрадовался Максим. – Ты снял с моей головы такую боль. Если будут какие-нибудь проблемы – звони.

Он энергично потряс Реброву руку и пошел к выходу, но от двери вернулся и положил на стол листок бумаги.

– Это – прайс-лист, – пояснил он. – Цены на услуги нашей фирмы. Так, на всякий случай…

После ухода Максима Стражко Виктор впал в состояние, близкое к эйфории. Во-первых, он понял, сколь многим обязан этому парню, избавившему его от Лизы. А во-вторых, порадовался за всю страну. Прежде Ребров только в американских фильмах видел предпринимателей, которые даже во время свадьбы или похорон пытаются заниматься своим бизнесом. И то, что такие же свихнувшиеся люди появились в новой России, вселяло большие надежды на скорое экономическое возрождение страны.

 

4

Переезд из спального района в самый центр Москвы существенно изменил жизнь Виктора. Если раньше он и дня не мог обойтись без своей потрепанной «Лады», то теперь, как правило, оставлял машину у дома с музыкально одаренными жильцами и отправлялся на работу пешком. Выходило гораздо быстрее, чем если бы он ехал на автомобиле. Ведь чтобы пересечь Тверскую или Бульварное кольцо, нужно было прилично покрутиться и позагорать у светофоров. А потом еще потратить уйму времени на поиск места на вечно забитой редакционной стоянке.

К тому же Реброву нравилось бродить по лабиринтам старых московских переулков, и, иногда, направляясь в редакцию, Виктор так до нее и не доходил. Очнувшись от своих мыслей, он вдруг обнаруживал себя на лавочке где-нибудь на Патриарших прудах или на Суворовском бульваре.

Да и большого смысла появляться на работе теперь не было. Отдел экономики явно доживал последние дни. Ему грозила, по меньшей мере, серьезная реорганизация, так как конфликт Романа Хрусталева с руководством газеты вступил в завершающую стадию.

Михаил Семипалатинский уже слышать не мог фамилию Хрусталева, а тот, в свою очередь, открыто утверждал, что главный редактор «Народной трибуны» ведет против него целенаправленную кампанию, и даже, мол, приказал ответственному секретарю под любыми предлогами не печатать материалы сотрудников отдела экономики, чтобы потом уволить их всех за профнепригодность.

Так это было или нет, но в последнее время статьи подчиненных Хрусталева публиковали и в самом деле очень редко, за исключением, конечно, небольших оперативных заметок на злобу дня. Впрочем, серьезный кризис чувствовался в работе всей редакции. Как и другие российские печатные издания, газета резко теряла тираж. Если в начале перестройки он доходил до восьми – десяти миллионов экземпляров, что для других стран было просто немыслимым, то к середине девяностых упал раз в двадцать.

Необходимо было срочно что-то предпринимать, поэтому Семипалатинский решил провести расширенную летучку или, проще говоря, собрание, на котором журналисты «Народной трибуны» должны были все вместе определить: куда им идти дальше и о чем теперь следует писать? Мероприятие долго готовилось, на него пригласили даже собственных корреспондентов газеты из различных городов страны. Наконец, день этого судьбоносного собрания всего коллектива редакции настал!

 

5

Летучка началась в четыре часа. В конференц-зал людей набилось до отказа. Как правило, такие мероприятия в газете проходили подчеркнуто демократично: члены редколлегии размещались вперемешку с рядовыми сотрудниками, а во главе стола находились только главный редактор и человек, которому поручалось вести протокол. И в этот раз традиции не были нарушены.

Когда все расселись, в зал стремительно вошел Семипалатинский. Он сразу же, с присущей ему прямотой, сказал:

– Я хотел бы, чтобы мы сегодня обсудили наши творческие планы. А так как газета наша – общественно-политическая, то решать творческие вопросы невозможно без оценки общей ситуации в стране. Думаю, определяющим для нашей долгосрочной стратегии, для выбора тем и расстановки акцентов в публикуемых материалах является тот очевидный факт, что демократы оказались таким же дерьмом, как и коммунисты!

Последующая его речь развивала эту благодатную тему и, как оказалось, нашла горячий отклик в сердцах сотрудников редакции. В развернувшейся затем дискуссии было сказано много слов о продажности власти, о забвении ею демократических ценностей. Но как только перешли к выработке каких-то конкретных рекомендаций, наступило некоторое замешательство.

Борьба с нынешней властью предполагала, что тем самым газета будет лить воду на мельницу находившихся в оппозиции коммунистов, ведь все их политические кампании как раз и строились на дискредитации президента и правительства. Это был очевидный тупик, поэтому ни до чего путного на летучке так и не договорились. Зато Роман Хрусталев получил очередную возможность выяснить отношения с руководством газеты.

Когда все уже выдохлись, слово попросил он.

– Это очень показательно, что теперь наша газета начинает бороться с демократами, – иронично осмотрел присутствующих Хрусталев. – Ничего другого и не могло быть. Потому что российской интеллигенции любая новая власть нужна только для того, чтобы немедленно начинать с ней бороться. Пусть в этой борьбе будут жертвы, пусть будет кровь, главное, что таким образом можно самоутвердиться и доказать, что никого умнее и талантливее интеллигенции в этой стране нет. К сожалению, руководство нашей газеты также рассматривает демократию не как сложную систему общественных взаимоотношений, которую надо старательно улучшать, а как сообщество назвавших себя демократами людей, с которыми надо бороться!

– Вы говорите о руководстве газеты так, словно вы сами не входите в редколлегию! – оборвал его Семипалатинский.

– Теперь уже нет! Потому что, выслушав все, что здесь говорилось, нормальный человек должен уйти! Что я как раз сейчас и сделаю. Заявление об увольнении я вам принесу…

Последние слова Хрусталев произнес, уже пробираясь между стульями по направлению к выходу.

– Слава богу! Наконец-то! – сказал ему вслед Семипалатинский и уже в зал бросил: – Спокойно, спокойно! Давайте продолжим…

Однако после выступления Романа дискуссия вообще сбилась на частности. Одни сотрудники обвиняли секретариат редакции в предвзятом отношении к их статьям, другие сетовали, что в «Трибуне» существуют запретные темы.

Ребров уже давно привык к подобному выяснению отношений между коллегами, и поэтому особо не прислушивался к их словам. Не очень взволновал его и демонстративный уход Хрусталева – это когда-нибудь должно было случиться. Зато все мысли Виктора занимал сейчас человек, сидевший чуть впереди.

Это был собственный корреспондент «Народной трибуны» по Северному Кавказу Казбек Кадзати. Его корпункт находился в столице Северной Осетии городе Владикавказе, но писал он о событиях во всем регионе и делал это очень неплохо.

Ребров знал Кадзати, но не близко. Их как-то представили друг другу в коридоре, и пару раз они в кругу коллег пили чай в редакционном буфете. Виктор вдруг подумал, что этот очень спокойный и даже флегматичный парень с густыми, черными усами и смуглой кожей может оказать ему неоценимую помощь.

После летучки Ребров подошел к нему в коридоре.

– Привет. Мне нужно с тобой поговорить. Ты мог бы зайти ко мне минут на пять?

Кадзати кивнул.

Пока они поднимались на шестой этаж, в комнату Реброва, Казбек молчал. На его лице не проявилось даже легкого любопытства. Казалось, если бы сейчас Виктор, так ничего и не объяснив, попытался выпроводить Кадзати из своей комнаты, тот и в этом случае не выразил бы никакого удивления.

– Месяцев пять назад я написал статью о компании «Русская нефть», предложив коллеге сигарету и закуривая сам, стал рассказывать Ребров, когда они уселись в креслах у окна. – А на следующий день президент компании якобы покончил жизнь самоубийством. Вокруг материала был большой скандал, а у меня – большие неприятности. Говорили, что статья – заказная. Меня даже вызывали в прокуратуру… Возможно, ты слышал об этой истории?

– Да, – односложно ответил Казбек, видимо не считая нужным разбрасываться словами.

– Прекрасно, – продолжил Виктор. – Так вот, после этого произошло много событий. Бывшего вице-президента «Русской нефти» вскоре застрелили. А еще один вице-президент, которого зовут Георгий Дзгоев, до сих пор где-то скрывается… Как мне удалось узнать, этот Дзгоев родился и вырос в твоем родном Владикавказе. И, говорят, сейчас он прячется где-то на Северном Кавказе, может быть даже у вас, в Северной Осетии.

– Нет, не в Северной, а в Южной, – невозмутимо поправил его Кадзати.

Ребров поперхнулся дымом и закашлялся.

– Ты это точно знаешь? – наконец недоверчиво спросил он.

– Об этом у нас весь город знает. Братья Георгия – очень известные бизнесмены во Владикавказе. Эта семья – всегда на виду…

– Почему же тогда следователи не могут добраться до Дзгоева, если всем известно, что он скрывается в Южной Осетии? Я знаю, что люди из российской прокуратуры ищут его с тех пор, как он исчез.

– Потому, что Южная Осетия входит в состав Грузии, а не России, и российские следователи не могут туда поехать.

– Но ведь российская прокуратура может попросить грузинские власти, чтобы те разыскали Дзгоева, так? – спросил Виктор.

– Нет, – невозмутимо покачал головой Кадзати. – Грузинские власти ничего не могут делать в Южной Осетии, так как она всегда хотела объединиться с Северной, а значит, войти в состав России. Поэтому российские власти выражают недовольство, когда Грузия распоряжается в Южной Осетии, как у себя дома.

Эти логические построения явно казались Кадзати совершенно очевидными, но у любого другого человека, далекого от проблем Северного Кавказа, они способны были повредить разум.

– Значит, раз Дзгоев прячется в Южной Осетии, то он недоступен ни русским, ни грузинским властям и, вообще, добраться до него невозможно? уточнил Ребров.

– Почему? – удивился Казбек. – Георгий часто бывает во Владикавказе.

– Тогда почему следственная бригада не может приехать к вам в город и перехватить его там? – начал выходить из себя Виктор.

– Потому что старший брат его жены работает в милиции и Георгий всегда знает, когда за ним приезжают. Кстати, его двоюродный брат тоже какой-то милицейский начальник.

– А ты не мог бы поговорить с Дзгоевым?

– Нет, – решительно покачал головой Кадзати.

– Послушай, я сейчас на себя наложу руки! – взмолился Ребров. – Все знают, где находится человек, но поговорить с ним никак нельзя!

– Почему нельзя?! Можно. Но если он сам этого захочет. Я не могу его найти, но могу сказать братьям Георгия, что ты хочешь с ним поговорить. Они передадут об этом Георгию, и он уже сам решит: надо ему встречаться с тобой или нет?

– Тогда ты обязательно должен это сделать! – Ребров схватил Казбека за руку.