При свете изысканного светильника, прекрасного произведения мастеров Среднего царства, правитель Апопи выводил на папирусе магические письмена, насылая на Фивы погибель со всех четырех сторон света. С востока и запада на город обрушится покорный злокозненному Сету обжигающий ветер пустыни. Если египтяне побегут из Фив на юг, там их перебьют с превеликим удовольствием нубийцы, давние союзники гиксосов. А с севера к ним подкрадется зараза, смертоносная, как отравленные стрелы врагов. Благодаря своему умению наводить порчу, повелитель способен сам, без помощи прислужников и воинов, истребить немало подлых мятежников.

Самонадеянные дураки осмелились посмеяться над ним, нарочно прислали каменного скарабея с известием о коронации какого-то Камоса! Жалкое фиглярство! Козни проклятой Яххотеп, упрямой, как ослица. На этот раз дерзкая не уйдет от расплаты. Да будь она хоть семи пядей во лбу, ей не придумать, как спасти Фивы от ужасной напасти. Гибель неотвратима.

Внезапно правитель ощутил смутную тревогу. В страхе он отбросил кисточку и поспешил по тайному ходу проверить, не исчезло ли из Авариса главное сокровище дворца. Только Апопи знал, как отомкнуть хитрые засовы на окованной медью двери, за которой хранились отнятые у египетских жрецов реликвии, а среди них драгоценнейшая красная корона Нижнего Египта.

Апопи напрасно боялся. Его сокровище надежно укрыто, никто бы не смог его похитить. Без красной короны сыну Яххотеп не стать полноправным властителем Египта. Смутьянка зря тешит себя несбыточными мечтами, вскоре ее золотой сон обернется жутким кошмаром.

Ветреница нежилась на покрывалах из тончайшей и мягчайшей ткани, впервые привезенной восточными купцами в Аварис. До сих пор в Египте, земле фараонов, не слыхивали о шелке. Танаи, супруга правителя, сочла, что шелк слишком скользкий и холодный, а потому он весь достался своенравной красавице.

— Подойди поближе, — поманила Ветреница топтавшегося в дверях главного конюшего, угрюмого, неотесанного, пахнувшего навозом.

Трудно сказать, что заставило ее соблазнять пятидесятилетнего простолюдина, отнюдь не красавца. Наверное, она надеялась испытать что-то новое в его объятиях.

Потрясенный ее красотой и роскошью покоев, конюший не решался и шагу ступить. В зеркале, непривычно ясном, он увидел собственное отражение и застыл, разинув рот от удивления.

— Это я, что ли? — спросил он тупо.

— Лучше посмотри на меня, — подсказала сестра правителя, сбросив льняные одежды и раскинувшись перед ним.

Не веря своим глазам, конюший попятился.

— Не бойся, — проворковала она. — Иди же ко мне!

Послушный чарующему голосу, он приблизился. Обольстительница медленно развязала его набедренную повязку.

— Да ты силач! — воскликнула Ветреница. — Дай я тебя приласкаю.

Взяв бычий рог, наполненный благовонием, она окропила его мускулистую грудь и принялась умащать ласково и проворно. Ее прикосновения свели его с ума. Он бросился на нее.

Ветренице понравился его стремительный натиск. Но вскоре она ощутила разочарование: слишком уж быстро он ее отпустил. Она ожидала куда большего от звероподобного мужлана. И теперь с отвращением прислушивалась к его натужному сопению: конюший сильно запыхался.

— Чистить и холить лошадей, должно быть, никогда не наскучит, верно?

— Да, лошадь — славная животина. Ненавижу, когда всякая мразь ее мучает.

— Кто-то дурно обращается с лошадьми?

— Мне не велели болтать.

— Но я сестра повелителя. А вдруг я помогу тебе?

— Правда, поможешь?

Ветреница многообещающе улыбнулась.

— Конечно же, ведь мы с тобой так близки!

Главный конюший поднялся, присел на край ложа.

— Это гад Хамуди и его проклятая баба. Придут ко мне в конюшню, нагонят девок и вытворяют такие пакости! Только до них рукой не достать. Если бы повелитель знал…

— Не волнуйся, он обо всем узнает.

Конюший взглянул на Ветреницу с благоговением и благодарностью, думая, что само небо послало ее.

— Так Хамуди накажут? Припугнут, чтобы носа в конюшню не совал?

— Ну, разумеется! Повелитель строг и не терпит разврата.

— Вот хорошо! Значит, мне не придется самому с ними расправляться.

— А что ты задумал?

— Хотел заманить в ловушку. Скверной бабе нравятся жеребцы, так я приготовил ей одного. Всем хорош, но стоит подойти к нему сзади, лягается — страсть! Вот бы досталось шлюхе! И Хамуди я бы вилами угостил.

— Повелитель покарает виновных. Тебе не о чем беспокоиться, — пообещала Ветреница.

Пока что в силу обстоятельств ей было выгоднее предупредить распорядителя казны и его супругу о грозящей опасности. Апопи прекрасно знал об их пороках, но закрывал на все глаза. Главному конюшему суждено попасть на рога быку.

Но придет время, и она воспользуется тем, что знает грязные секреты отвратительных, ненавистных ей людей, дождется нужного момента и нанесет удар.

— Одевайся и уходи, — приказала она конюшему.

Тот расчувствовался не на шутку.

— Как отблагодарить тебя, госпожа? Ты так щедра ко мне! — его голос дрогнул.

Конюший ушел, а через мгновение в покоях Ветреницы появился художник Минос. Обнаженная красавица сейчас же бросилась ему на шею и жарко поцеловала в губы.

Из всех любовников она пощадила лишь его одного, поскольку по-своему дорожила критским художником. К тому же, как ни странно, Минос никогда не роптал на Апопи и не затевал против него заговоров, хотя по вине правителя был навсегда разлучен с родиной.

Для критянина в целом мире не существовало ничего, кроме искусства: он служил ему с удивительной преданностью, с невероятным постоянством. Благодаря его дивному дару и каждодневному труду дворец правителя в Аварисе не уступал по красоте дворцам Кносса. Он покрыл все стены фресками, изображая то пейзажи, напоминавшие ему родной остров, то ловких гимнастов, вскакивавших на спину разъяренному быку, то диковинные лабиринты, откуда мог выбраться только чистый сердцем.

Минос ни разу не упрекнул Ветреницу в том, что она непрерывно изменяла ему. Ему льстила сердечная привязанность самой красивой женщины Авариса. По простоте душевной он не догадывался, какие опасности таит в себе близость с сестрой правителя.

— Грубиян-конюший даже не смог удовлетворить меня, — пожаловалась красавица. — Может быть, ты меня утешишь?

Стоило ей прикоснуться к гладкой душистой коже юноши, как взыграло его мужское естество. Не было случая, чтобы она осталась им недовольна. Ветреница не находила равных критскому художнику. Он мог резвиться с ней в любое время и мгновенно возбуждался, словно мальчик.

Когда страсть немного улеглась, Ветреница почувствовала, что ее сердечный друг встревожен.

— Что с тобой стряслось?

— Судьба Крита не дает мне покоя. Ходят слухи, что повелитель принял решение разорить его.

Ветреница тесно прижалась к любовнику, лежа у него за спиной и ласково обхватив его руками.

— Не тревожься, любимый. Флотоводец Яннас еще не справился с морскими разбойниками у побережья Киклад, так что он не скоро займется бунтовщиками на Крите. А когда перебьет всех недовольных, критяне поймут, что помощи им ждать неоткуда, и что остался единственный путь: добровольно и беспрекословно покориться гиксосам. Да, повелитель удвоит дань, коль скоро Крит не оказал Яннасу обещанной помощи, но, поверь, беда невелика.

— Так, значит, Крит уцелеет?

— Просто превратится в египетскую провинцию. Критяне станут нашими верными послушными союзниками.

— Как ты думаешь, повелитель когда-нибудь отпустит меня домой?

— При условии, что я скажу ему: «Работа Миноса закончена». Но ты должен непременно взять меня с собой!

Голубоглазый художник глядел на нее с детской наивной доверчивостью.

— Ты ведь вправду его попросишь? Вправду? Ветреница разглаживала шелковистые кудри юноши.

— Не сейчас, конечно, нужно подождать. Но отчаиваться не стоит.

— Мы с тобой на Крите… Большего счастья и не представишь!

— Приди ко мне снова, Минос. И никогда не покидай меня, никогда!