Страшная встреча Барте и Гиллуа в их прогулке занимала весь разговор вечером, и Йомби, который провел часть своей жизни в Габонских лесах, где водится горилла, нисколько не сомневался в победе этого зверя над буйволом.

Эта большая обезьяна, рост которой далеко превосходит человеческий, самое сильное животное в пустынях Центральной Африки; не вполне изученное и до сих пор, оно впервые послужило предметом серьезного наблюдения для неустрашимого дю Шалью; и несмотря на пристрастные рассказы некоторых путешественников, завидовавших великому исследователю Габона, ему мы и обязаны самыми подробными сведениями об этом странном животном.

Нельзя читать без трепетного любопытства о первой встрече мужественного путешественника с гориллой среди неизвестных развалин возле источников Ютамбенне.

«Мы начали рассматривать руины, возле которых селя; густой сахарный тростник рос на том месте, где прежде были дома; я поспешил нарвать несколько стеблей, чтобы попробовать их, но вдруг мои люди указали мне на одно обстоятельство, которое привело их в чрезвычайное смятение. Там и сям тростник был изломан на кусочки, которые валялись на земле изжеванные. Я узнал свежие следы гориллы, и сердце мое наполнилось радостью. Люди мои переглянулись и прошептали:

— Горилла!..

Идя по этим следам, мы скоро нашли отпечатки ног животного. Первый раз видел я эти следы, и то, что я испытывал, не может быть описано. Итак, я увижу это чудовище, свирепость, сила и хитрость которого так часто составляли предмет разговора туземцев, животное, едва известное цивилизованному миру, и за которым никогда не охотились белые люди! Сердце мое билось так сильно, что я боялся, чтобы звук этот не встревожил гориллу, и волнение мое дошло до такой степени, что превратилось почти в страдание.

Последам можно было угадать, что здесь было несколько горилл. Мы решились идти отыскивать их.

Когда мы вышли из стана, мужчины и женщины, оставленные нами, собрались в кучку. Ужас изображался на их лицах. Мионге, Макиуда и Нголе составили одну группу охотников, я и Ява — другую группу. Мы условились, что будем держаться недалеко друг от друга, чтобы в случае надобности подать взаимную помощь. Что касается остального, то тишина и меткость стрельбы были единственными предписаниями, которым надо было сделать,

Идя по следам, мы узнали, что здесь должно быть четыре или пять этих животных, и ни одно не казалось очень велико. Мы увидали, что все шли на четвереньках — обыкновенная походка гориллы; время от времени они садились жевать сорванный тростник.

Мы условились вернуться к женщинам и их караульным и посоветоваться, как действовать, когда узнаем, по какому направлению идти. Чтобы не возбудить внимания наших врагов, мы сначала отвели женщин на небольшую дорогу, где караваны выстроили несколько шалашей, которые могли служить убежищем. Туда спрятали женщин. Последние чрезвычайно боятся гориллы: так страшны рассказы, которые ходят между племенами о похищениях, совершаемых этим свирепым животным. Сделав это, приготовились отправиться на охоту.

Осмотрев еще раз наше оружие, мы пошли. Признаюсь, никогда в жизни не испытывал я такого нетерпения. Сколько лет слышал я о страшном реве гориллы, об ее изумительной силе, об ее мужестве, когда она ранена выстрелом. Я знал, что мы идем нападать на зверя, который опаснее леопарда.

Горилла самец и лев Атласских гор — два самых свирепых и самых сильных животных на всем континенте. Южный лев не может сравниться ни с тем, ни с другим по силе и мужеству. Кто знает, не горилла ли прогнала льва из той страны, где мы находились! Этот царь зверей, столь распространенный в других частях Африки, никогда не показывается в тех странах, где живет горилла.

Мы спустились с горы, прошли ручей по упавшему древесному стволу и приблизились к гранитным глыбам. У подножия их лежало сухое дерево громадной величины; мы приметили около него признаки недавнего присутствия горилл.

Мы приблизились с большими предосторожностями, разделившись на две кучки. Макиуда вел одну, я — другую. Приходилось обойти гранитную глыбу, за которой, как предполагал Макиуда, спрятались гориллы. С ружьем в руке, готовые стрелять, мы подвигались по густой чаще. Взглянув на моих людей, я удостоверился, что их одушевление было еще сильнее моего.

Мы шли медленно среди кустарника, не смея почти дышать, чтобы не обнаружить нашего приближения. Макиуда повернул направо от скалы, а я — налево. К несчастью, он слишком расширил круг, и звери приметили его. Вдруг я услыхал странный пронзительный, получеловеческий, полудьявольский крик и увидел четырех молодых горилл, которые бежали в густоту леса. Мы выстрелили, но не попали ни в одну. Мы бросились за ними в погоню, но они знали лес лучше нас. Раз я опять увидал одну гориллу, но она скрылась за деревом, и я не мог выстрелить. Мы бежали опрометью, но напрасно: эти проворные звери ускользали от нас. Не будучи в состоянии догнать их, мы медленно вернулись в лагерь, где женщины ждали нас с беспокойством.

Признаюсь, я почти чувствовал волнение человека, совершающего убийство, когда увидал горилл в первый раз. Они страшным образом походили на мохнатых людей, убегающих для спасения жизни! Прибавим к этому страшный крик, который хотя и дикий, но имеет, однако, что-то человеческое в своей пронзительности, и мы перестанем удивляться суеверию туземцев относительно «лесных людей».

В наше отсутствие женщины развели большие костры и все приготовили для ночлега, который, однако, был не так удобен, как в прошлую ночь, но все-таки мы были защищены от дождя. Я переоделся, потому что платье мое было промочено ручейками, через которые мы проходили в пылу наших преследований, и потом сели за трапезу, приготовленную для нас.

Пока мы лежали у костра вечером, прежде чем заснули, мы разговорились о нашем приключении и стали рассказывать любопытные истории о гориллах; я молча слушал рассказ, не относившийся ко мне, и таким образом имел удовольствие слышать то, что иностранцу трудно было бы узнать, расспрашивая.

Один рассказал историю о двух женщинах, которые вместе гуляли в лесу; вдруг громадная горилла появилась на тропинке, схватила одну из женщин и унесла ее, несмотря на крики и сопротивление обеих. Другая вернулась в деревню, дрожа от страха, и рассказала об этом приключении. Ее подругу считали погибшей. Каково же было всеобщее удивление, когда через несколько дней она вернулась в деревню: она нашла возможность бежать!

Несколько лет тому назад из деревни вдруг исчез человек, вероятно унесенный леопардом, и так как о нем не было никаких известий, то суеверие туземцев выдумало причину для этого отсутствия. Рассказывали и верили, что, прогуливаясь однажды в лесу, он вдруг превратился в громадную и отвратительную гориллу, которую негры часто преследовали и никогда не могли убить, хотя она бродила в окрестностях деревни.

На следующий день мы все отправились на охоту за гориллой. Мы приметили несколько следов этих животных, и к полудню наша группа разделилась в надежде окружить логовище одной из тех, которые оставили очень ясные следы. Я был едва в трехстах шагах от моих товарищей, когда услыхал выстрел, потом еще три выстрела в короткие промежутки. Я поспешно вернулся назад, надеясь присутствовать при смерти одного из этих животных, но опять обманулся в ожидании. Мои друзья выстрелили в самку и даже ранили ее, как я увидал по следам крови, но она убежала. Мы бросились преследовать ее, но чаща была так густа и непроницаема, что погоня за гориллой, даже раненной, имела мало шансов на успех.

Настала ночь, пока мы еще осматривали кусты; надо было решиться переночевать тут и на другой день попытать счастья. Я вообще был доволен. Мы застрелили несколько обезьян и птиц; наши люди изжарили мясо обезьян на угольях, а я воткнул моих птиц на вертел. Провизии у нас было достаточно на завтра.

Мы отправились рано утром и вошли в самую густую и наиболее неприступную часть леса в надежде найти убежище зверя, на которого мне так хотелось напасть. Часы проходили, а гориллы не было ни малейших следов. Вдруг Мионге тихо заклохтал (сигнал, употребляемый туземцами, чтобы обратить внимание на что-нибудь неожиданное); в то же время впереди меня послышался шум ломаемых ветвей.

Это была горилла! Я угадал это сейчас по решительному и довольному виду моих товарищей. Они старательно осмотрели свои ружья, и я также осмотрел свое; все было в порядке; потом мы осторожно подвинулись вперед.

Странный шум ломаемых ветвей продолжался. Мы шли очень тихо, соблюдая глубочайшее молчание. Можно было судить по физиономиям людей, что они считали это предприятие чрезвычайно серьезным. Мы продолжали идти вперед и наконец увидали, как качались густые ветви и молодые деревья, которые громадный зверь вырывал, вероятно, для того, чтобы срывать ягоды и плоды.

Вдруг, пока мы ползли среди тишины, и только слышалось наше дыхание, в лесу раздался страшный крик гориллы. Потом кусты раздвинулись с обеих сторон, и мы столкнулись с громадной гориллой-самцом. Она прошла чащу на четвереньках, но когда заметила нас, выпрямилась во весь рост и смело на нас посмотрела. Она находилась в пятнадцати шагах от нас. Этого появления я не забуду никогда. Она казалась около шести футов, тело было громадное, грудь чудовищна, руки невероятной мускульной силы; большие серые и впалые глаза сверкали диким блеском, а морда имела дьявольское выражение. Таким явился перед нами царь африканских лесов.

Наш вид не испугал гориллу; она стояла на одном месте и била в грудь кулаками, так что она звучала как барабан. Это их манера вызывать врага; в то же время она ревела беспрестанно.

Рев гориллы самый странный и страшный звук, какой только можно услышать в этих лесах. Начинается чем-то в роде отрывистого лая, как у раздраженной собаки, потом переходит в глухое ворчание, буквально похожее на отдаленный раскат грома, так что мне иногда чудилось, что гремит гром, когда я слышал этот крик, не видя гориллы.

Тембр этого рева так странен, что кажется, будто он выходит не изо рта и горла, а из груди и живота.

Глаза гориллы сверкали ярким блеском, пока мы стояли неподвижно и в оборонительном положении. Шерсть на макушке головы стала дыбом и быстро шевелилась, между тем как зверь показывал свои могучие зубы.

Горилла приблизилась на несколько шагов, потом остановилась и опять страшно заревела, снова подошла и остановилась в десяти шагах от нас: и так как она опять начала реветь и яростно бить себя в грудь, мы решились выстрелить и убили ее.

Послышавшееся хрипение напомнило и человека и зверя; горилла упала ничком; тело судорожно трепетало, и несколько минут члены сильно дрожали. Потом все стало неподвижно; смерть сделала свое дело… Я мог свободно рассмотреть громадный труп; в нем было пять футов восемь дюймов, а развитие мускулов, рук и груди обличало громадную силу».

Во время своих продолжительных странствований по лесам, Лаеннек имел несколько раз случай померяться с животными этого рода, и рассказы бывшего моряка долго отвлекали путешественников от сна.

Пирогу не оставляли ни на минуту; через шесть дней окончили работу топором, а на восьмой день, как и предвидел Лаеннек, ее спустили на воду.

Поставленная на два круглых обрубка, лодка без труда скользила до берега, а когда опустилась в воду, ее приветствовали криками «ура». Ее назвали, как было уже сказано, «Надеждой». Все относительно на этом свете, и скромный ствол дерева был в эту минуту драгоценнее для путешественников, чем самое лучшее судно во французском флоте.

Барте и Гиллуа употребляли время на охоту и изучение флоры верхнего Конго, не теряя, однако, из виду своего лагеря, потому что знали, какой опасности они подвергались.

Каждый день делали они драгоценные открытия в растительном царстве и убивали какое-нибудь животное, редкое или не совсем известное. Когда уставали идти, садились в тени какой-нибудь гигантской смоковницы и начинали мечтать о своих родных и друзьях, которые должны считать их безвозвратно погибшими.

Накануне отъезда, когда они делали последнюю экскурсию, они вспомнили о тех странных происшествиях, которые привели их в пустыню Центральной Африки, и в первый раз, с тех пор как Лаеннек избавил их от неволи, разговор зашел о двух товарищах, оставшихся на рабовладельческом корабле.

— Хотелось бы мне знать, что с ними сделалось, — заметил Гиллуа, — продолжают ли они жить в мире с капитаном корабля.

— Не тревожьтесь о них, — ответил Барте, улыбаясь, — они из Тулона — отечества хитрецов; этого для них достаточно. Они сумеют прожить, приобрести денежки, словом, устроить свои дела и на подводной скале, и на спине кита. Жилиас и Тука принадлежат к категории таких хитрецов, и вы можете быть уверены, что они сумеют устроиться везде. Но если вы тревожитесь о них, можете успокоиться: они теперь наверное находятся во Франции, восхваляя свое мужество и стараясь получить что-нибудь за это.

— Вы думаете, что Ле Ноэль возвратил им свободу?

— Гораздо вероятнее, что этот дьявол кончил ряд своих подвигов на верхушке английской мачты, и что наших двух товарищей освободил фрегат, блокировавший «Осу» при входе в Рио-дас-Мортес в тот вечер, когда Ле Ноэль, чтобы отомстить за наше покушение к побегу, выдал нас своему другу Гобби.

— Что-то говорит мне, что ваши предвидения не осуществились, любезный Барте. Помните ли, когда мы оставили «Осу», она разводила пары и приготовлялась уйти ночью. Вы знаете, как она быстра на ходу, и все заставляет думать, что ее попытка должна была иметь успех.

— В таком случае они, должно быть, продолжали свою службу, как лекарь и комиссар на «Осе», а Ле Ноэль обещал высадить их, едва только продаст свой груз живого мяса на бразильском берегу; теперь они должны быть на пути во Францию, на каком-нибудь атлантическом пакетботе и готовят тот знаменитый доклад морскому министру, который заставляет хохотать до слез капитана «Осы». Я о них не беспокоюсь, любезный друг, и вы увидите, что будущее оправдает мои слова.

Когда молодые люди вернулись в лагерь, Лаеннек показал им с законным чувством гордости «Надежду», которая с четырьмя веслами была готова к отплытию и качалась в нескольких метрах от берега, удерживаемая канатом из кокосовых волокон. Она была набита хлебными злаками, иньямом и маниоком; захватили также все, что осталось от копченого мяса бегемота.

— Вы видите, что мы ничего не потеряли в перемене. Эта пирога гораздо больше той, которую унесло У нас наводнение, и так как мы можем грести все четверо сразу, то поплывем вдвое быстрее.

— Вы сделали настоящий фокус, любезный проводник, — ответил Барте.

— Благодаря Кунье и Йомби, и их-то особенно должны вы благодарить… Теперь, господа, сядем за нашу последнюю трапезу и проведем последнюю ночь на этом берегу, который чуть было не сделался для нас столь гибелен.

На другой день, на рассвете, «Надежда» пустилась спокойно по течению Конго. Несмотря на великолепные места, путешественники не думали останавливаться нигде. Останавливались только на один час каждый день, чтобы изжарить мясо бегемота на угольях и нарвать диких ананасов.

Беглецы совершили плавание, самое любопытное и самое странное, какое только можно сделать в мире; на протяжении более трехсот миль река была окаймлена непроницаемыми девственными лесами; корни деревьев доходили даже до воды, изгибаясь причудливыми спиралями как тысячи змей; лианы, обвивавшие ветви, спускались опять к земле и висели над рекою, как снасти, обвитые цветами. На этих корнях и на этих ветвях порхали, пели, чирикали мириады птиц с разнообразными перьями, а большие пеликаны, зобастые манакины и разные голенастые, стоя на одной ноге на берегу смотрели на наших путешественников.

Время от времени по вечерам, глухой рев заставлял их вздрагивать: это было гневное приветствие какого-нибудь леопарда или льва, утолявшего жажду, и спокойствие которого нарушили неизвестные запахи. Тогда Уале приподнимался в лодке и ревел от бессильной ярости, с дрожащими ноздрями; он словно вызывал на бой скрытого врага, который осмеливался таким образом дразнить его.

Через двенадцать дней после отъезда беглецы благополучно достигли устьев Банкоры, вода которой темно-зеленого цвета, резко отделялась от воды Конго; последняя, благодаря большим дождям, еще несколько месяцев должна была сохранять желтоватый и грязный цвет. На двадцать миль ниже большая река, уже не окаймленная высокими берегами, орошала равнины более чем на тридцать миль, смешиваясь с громадными болотами со зловонными испарениями, которые, продолжаясь до океана, делали невозможным, по мнению Лаеннека, всякую попытку добраться сухим путем до берега. Ждать конца наводнения было еще неудобнее, потому что Конго, вернувшись в свое русло, оставила на всей земле, которую покрывала своей водой, такие остатки растительного и животного царства, что даже негров, родившихся в этой стране, несколько месяцев заражала гнилая лихорадка.

Следовательно, не было другого пути, кроме того, который Лаеннек и Кунье указывали с самого начала, и который позволял добраться до реки Огоуе, поднимаясь к экватору, целым рядом плоскогорий и гор, покрытых лесами, но относительно здоровых.

«Надежда» решительно вошла в Банкору, поднимаясь вверх. Оба берега были покрыты смоковницами.

Известно, что это дерево родом из Центральной Африки, самое драгоценное в тропических странах из высокоствольных деревьев. Наши путешественники могли восхищаться им во всей его красоте, в тех самых местах, где оно родилось. От громадного ствола идут, почти всегда в горизонтальном направлении, ветви, покрывающие большое пространство своими листьями, непроницаемыми для солнечных лучей. Под этой массой зелени легко может укрыться все население деревни. Путешественники находят там приятную стоянку, где могут подышать свежим воздухом, и утолить жажду плодами этого дерева.

Вечером путешественники приметили густой столб дыма над массой зелени, и зрелище это, указывая местность обитаемую, наполнило их радостью, еще увеличившейся от уверенности, что они проехали две трети своего пути.

— Мы подъезжаем к деревне Эмбоза, которую я посещал несколько лет тому назад, — сказал Лаеннек, — и если старый начальник Имбоко не умер, мы можем быть уверены в самом дружелюбном приеме.

Деревня Эмбоза находится почти на границе обитаемой территории, и, поднимаясь вверх по Банкоре, находишь пустыню и девственный лес, который служит убежищем нескольким племенам кумиров, или лесных наездников, всегда готовых ограбить караван и одинокого путешественника.

Это маленькое местечко, заключающее полсотни хижин, принадлежит племени мозиконджей, главное занятие которых состоит в собирании пальмового масла, которое они отправляют два раза в Малимбу. Все живут вместе, и после каждой добычи прибыль делится начальником между всеми жителями. Для того, чтобы защититься от разбойников, они содержат отряд в двадцать пять человек, хорошо вооруженных оружием, привезенным из Малимбы; отряд этот охраняет деревню в то время, когда население занимается собиранием Масла.

Лаеннек не ошибся. Начальник Имбоко, несмотря на преклонный возраст, был еще здоров, и задолго до того, как пирога подошла к берегу, отправился с частью жителей на берег реки узнать, кто были приезжие.

Пора дождей была неблагоприятна для собирания масла, и все население было в деревне,

Когда старый начальник увидал Лаеннека, он выразил большую радость. Узнав в нескольких словах о событиях, которые привели к нему его друга, он понял, что путешественники, изнуренные усталостью и лишениями, уже пять дней не имели другой пищи, кроме диких плодов, и главное нуждались в отдыхе. Он избавил их от любопытства своих подданных и отвел в свое собственное жилище, которое предоставил им на все время, пока они пожелают остаться в его деревне. Как только Имбоко ушел за провизией, Гиллуа и Барте, изнемогая от волнения, бросились на шею к Лаеннеку. Возвращение не казалось им теперь неосуществимой мечтой.

— Ах! — говорили они, — по вашей милости мы увидим Францию; каким образом можем мы когда-нибудь расквитаться с вами?

Эти трогательные выражения признательности взволновали искателя приключений до глубины сердца; целый мир воспоминаний прилил к его мозгу. Францию, Бретань, деревеньку, где он родился, и которую он не надеялся увидеть, свою мать, умершую вдали от него, — все это он увидал, как в сновидении; склонив голову на свою широкую грудь, он упал на землю и начал рыдать…

Барте и Гиллуа с уважением отнеслись к этой глубокой горести. Уале, услышав, что хозяин его плачет, начал печально визжать.

Но Лаеннек быстро оправился; это была натура железная, которую нравственные страдания не могли долго подавлять.

— Извините меня, — сказал он молодым людям, — есть часы, когда я изнемогаю, как женщина… Наши лишения и наша борьба еще не кончились, и я буду счастлив только когда увижу вас на корабле, который должен возвратить вас вашей родине… Тогда, если я мог оказать вам кое-какие услуги, я, в свою очередь, попрошу вас об одной.

— Не беспокойтесь, мы добьемся вашего помилования.

— Благодарю! Но не об этом идет дело. Там в Плуаре есть одинокая могила, к которой никто не приходит преклонить колени. Это могила моей матери, умершей от горести, когда она услыхала о моем осуждении; перед вашим отъездом я отдам вам пальмовую ветвь, которую сорвал на берегу…

Тут голос скитальца начал дрожать до такой степени, что он был вынужден остановиться. Он сделал усилие и продолжал умоляющим тоном, но так тихо, что едва можно было расслышать. — И вы отправитесь… не правда ли, господа, вы это сделаете для меня?.. Вы отправитесь положить эту ветвь на землю, где покоится бедная старушка, которой я не мог закрыть глаза…

Последние слова замерли в раздирающем рыдании.

— Довольно! — вскричал он вдруг громовым голосом, ударив себя по лбу…

И прежде чем молодые люди успели ему ответить, он выбежал из хижины как сумасшедший.

Когда он вернулся, несколько минут спустя, он был уже опять спокоен. Имбоко с торжеством следовал за ним, а двенадцать человек несли козленка, шесть жареных цыплят, маниок, маис, хлебные плоды, бананы. Всем этим можно было накормить сто человек.

Добряк воображал, что никогда не будет в состоянии накормить досыта своих гостей.