Для молодых людей — двадцатитрехлетнего Олафа и двадцатилетнего Эдмунда — потянулась праздная скучная жизнь. В конце концов они пристрастились к охоте, которая осталась для них единственным развлечением. Они были воспитаны в таком страхе и повиновении отцу, что им и в голову не приходило роптать на распоряжение Черного герцога.
Последний, впрочем, предоставил сыновьям полную свободу с единственным условием: ни под каким видом не переступать за черту Розольфского поместья; но так как обширный ског, принадлежавший к поместью, тянулся кругом миль на шестьдесят или восемьдесят, то молодым людям было где проявить свою удаль.
В сопровождении своего младшего брата Эрика и двух служителей-гувернеров, не покидавших их с самого детства, Гуттора и Грундвига, они нередко целые недели проводили в погоне за медведями и волками и всякий раз возвращались в замок с обильными трофеями, что вызывало на бледных губах старого Харальда улыбку гордости.
— Хорошо, сынки мои, очень хорошо, — говаривал он. — Сейчас видно, что в ваших жилах течет кровь норманнских вождей. Недаром вы королевского происхождения.
Сумрачный владелец замка обменивался при этом всякий раз многозначительным взглядом с Гуттором и Грундвигом; но молодые люди обычно не замечали этого, а если б заметили, то, конечно, догадались бы о существовании какой-то тайны у герцога и обоих их гувернеров.
Харальд не лгал и не ошибался, приписывая себе королевское происхождение.
По избранию сейма два Бьёрна последовательно занимали шведский трон в 802 и в 935 годах, и очень возможно, что этот сан, в те времена довольно-таки шаткий, гораздо чаще доставался бы роду герцогов Норландских, если бы они не предпочитали ему карьеру викингов, довольствуясь лишь тем, что держали себя с королями на равной ноге.
В то время как шведский трон занимали потомки древних скандинавских вождей — Иваров, Сигурдов, Стейнкелей, Свеккеров, Фольгунгов, Ваза, Бьёрны заботились лишь о сохранении своей традиционной независимости. Но когда на престол был приглашен голштинский принц Адольф-Фридрих, Бьёрны заявили громкий протест и предупредили, что в свое время они еще поговорят об этом и представят свои права на престол.
Сделавшись главой фамилии, Черный герцог возобновил этот протест, на который, впрочем, все взглянули как на простое с его стороны желание дать себе историческое удовлетворение. Не желая, чтобы сыновья служили при дворе «узурпатора», он отправил их на службу во Францию, но, как мы уже видели, скоро вызвал их обратно.
У Харальда был брат Магнус, моложе его лет на двадцать, никогда не вмешивавшийся ни в какие семейные дела и со всей страстью занимавшийся мореплаванием и географией. С шестнадцати лет он совершал почти беспрерывные путешествия вокруг света на превосходном бриге в восемьсот тонн, специально для него построенном по приказанию его отца. Уйдя в первое плавание, Магнус с тех пор очень редко и лишь на короткое время возвращался в родовой замок. Ему не сиделось дома: море, любимая его стихия, постоянно тянуло его к себе.
Всякий раз Магнус возвращался домой с новыми образцами оружия и различных редкостей, создавая постепенно настоящий богатый музей.
Четыре башни замка были построены таким образом, что соответствовали четырем странам света. Южную башню Магнус выбрал для домашнего музея и разместил в ней свои драгоценные коллекции. Они пополнялись не только за счет того, что сам он собрал ценой труда и золота во время своих путешествий, но и за счет того, что в течение многих веков было награблено его предками-пиратами.
Несколько лет тому назад Магнус уехал в какую-то далекую, никому неведомую экспедицию, и с тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. В Розольфсе решили, что он погиб со всем экипажем от какой-нибудь бури, застигшей его у берегов Азии, так как последнее письмо от него было получено из Батавии.
Магнус был не единственным членом рода Бьёрнов, пропавшим без вести. У Харальда Бьёрна еще пропал пятилетний сын Фредерик, старший брат Олафа и Эдмунда, и пропал вот при каких обстоятельствах.
При рождении каждого ребенка мужского пола в семействе Бьёрнов был обычай приставлять к новорожденному кого-нибудь из сыновей герцогских крепостных, так что этот мальчик становился товарищем детских игр молодого Бьёрна, его охранителем и нянькой. Крепостной мальчик к тому времени, как молодой его властелин был еще ребенком, становился обычно уже юношей и оставался на всю жизнь его любимым слугой.
Когда родился Фредерик, в замке был в числе прислуги двенадцатилетний сын герцогского камердинера по имени Надод, или попросту Над. Герцог выбрал этого мальчика как товарища и слугу своему сыну. Над был мальчик умный, но с самыми дурными наклонностями: жестокий, завистливый, хитрый, с юных лет приучившийся скрывать свои пороки. Отец воспитывал его строго, и потому Над превосходно выучился притворяться, внешне ведя себя самым примерным образом, так что его, бывало, постоянно ставили в пример прочей крепостной прислуге.
В том возрасте, когда дети обычно думают лишь об играх да удовольствиях, Над строил планы о том, как он воспользуется доверием к нему молодого господина, подговорит его украсть из кладовой замка большую сумму денег и убежит с ней куда-нибудь далеко, потом пустит эти деньги в оборот и разбогатеет.
Над не был красив, но лицо его отличалось своим энергичным и умным выражением; у пятнадцатилетнего мальчика голова была характерно развита, как у взрослого; большие, глубокие зеленоватые глаза, широкий, хотя довольно низкий лоб, крупный нос с открытыми ноздрями, полные губы, сильные челюсти, густые рыжие волосы, падавшие по плечам, как грива, придавали Налу что-то даже приятное, вид добродушной силы, которая кротка и податлива, когда спокойна, но ужасна и свирепа, когда ее разбудят и раздразнят. Ко всему этому Надод обладал атлетической силой.
Маленького Фредерика он возненавидел с первого же дня, не будучи в силах свыкнуться с мыслью, что ему, Надоду, весь свой век придется прожить в рабстве.
Ребенку пошел пятый год, когда Надод однажды отправился с ним на берег и сел в лодку, чтобы покатать его по фиорду. Бьёрны с детства приучались к морю, как и их предки — викинги. У выхода из фиорда Надоду встретился какой-то иностранный корабль. Юношу спросили, кто он и откуда. Надодом овладел ложный стыд за свое подневольное положение, и он, сам не зная как, начал врать небылицы, выдумал целый роман о том, как они с братом остались сиротами и с трудом находят себе пропитание, потому что рыбы мало, да и для той почти нет сбыта в здешних местах… Одним словом, он насказал таких турусов и так чувствительно и трогательно, что капитан разжалобился и предложил Надоду взять его брата на попечение.
В припадке безумия, порожденного затаенной ненавистью, Надод согласился и отдал ребенка…
Когда он опомнился, было уже поздно: неизвестный корабль вышел в море, увезя юную поросль герцогского рода…
Три дня после того Над плавал по фиорду, не смея вернуться в замок. Наконец его отыскали и привели к герцогу, и он с плачем и всеми знаками глубокого горя рассказал, как мальчик наклонился из лодки, упал в воду и утонул.
Харальд души не чаял в сыне, и месть его была ужасна. Надода приговорили к сотне палочных ударов, а выполнение приговора было поручено Гуттору и Грундвигу.
Такое наказание для мальчика равнялось смертной казни.
Доверенные слуги Харальда привязали голого Надода к скамье и принялись мерно бить его толстыми дубинками, остановившись лишь на сотом ударе.
Перед ними на скамье лежала бесформенная, окровавленная масса, которую и отдали Надодовой матери…
Мальчишка еще был жив, еще дышал. Чудеса материнской заботливости и любви отвоевали его у смерти; после ужасных страданий в течение полугода несчастный стал поправляться и подавать надежду на полное выздоровление, перенеся, однако, тяжкое воспаление мозга.
А гораздо лучше было бы для него умереть. Служители били его как попало, не глядя, куда бьют, — били по голове, по лицу, испортили ему нос, расшибли челюсть, выбили из орбиты левый глаз, который в таком положении остался навсегда. Одним словом, Надод превратился в урода, безобразие которого отталкивало всякого, на каждого наводило ужас.
Когда Надод в первый раз после болезни взглянул на себя в зеркало, он вскрикнул от ужаса и злобы, понимая, что на всю жизнь останется отвратительным страшилищем.
Да, он уже никогда не мог бы избавиться от этого огромного, выкатившегося, окровавленного глаза!.. В припадке необузданного гнева он схватил нож и хотел перерезать нервы, еще удерживающие этот глаз, но мать остановила его и упросила не делать этого.
— Ты совершенно права, — согласился он, успокоясь немного. — Пусть этот глаз останется у меня до тех цор, пока я не истреблю последнего из Бьёрнов. Даю в этом клятву — и исполню ее!
Как только Надод выздоровел, он сейчас же покинул родину и после не давал о себе вестей никому, даже матери. О нем не было ни слуху, ни духу, и все в замке думали, что Фредерик действительно утонул. Так как море не выбросило его трупа, то было решено, что его съели рыбы.
Был один признак, по которому Фредерика можно было бы всегда найти, хотя это едва ли могло случиться из-за всеобщей веры в его смерть.
С незапамятных времен в семействе Бьёрнов существовал старый обычай, легко объяснимый тем авантюристическим образом жизни, который был свойствен всем Бьёрнам. При рождении каждого мальчика отец раскаленной печатью ставил ему на груди клеймо в виде норландского герба. На свете не было ни одного Бьёрна без этого знака, отсутствие которого равнялось бы непризнанию ребенка законным.
Куда неизвестный корабль увез ребенка, отданного Надодом? В какую общественную среду попал мальчик? Родных его, очевидно, никто не заботился отыскивать, зная из слов Надода, что они простые рыбаки. Что касается до «старшего брата» мальчика, то Фредерик, повзрослев, понятно, не интересовался им из-за бессердечия, с которым тот отдал «братишку» чужим людям.
С того времени до начала этого рассказа прошло двадцать два года, и хотя все возможно в нашем подлунном мире, однако до сих пор не случилось ничего такого, что могло бы дать путеводную нить человеку, который принялся бы за расследование действительной участи старшего сына Харальда Бьёрна.
Негодяй, сбывший мальчика, сам успел заметить тогда лишь одно то, что корабль, очевидно, принадлежал какому-нибудь богачу, путешествовавшему для собственного удовольствия, так как он весь был построен из тикового и палисандрового дерева. Вдоль обшивки над бортом была резьба, а на корме стояла прекрасная бронзовая статуя женщины, державшей в руках лебедя. Над головой у женщины — это тоже заметил с удивлением молодой слуга — видны были четыре буквы, означавшие, наверное, название корабля. Однако, не умея читать, Надод не разобрал, какие это буквы.
Принимая во внимание господствовавшую в то время моду на все мифологическое, затем статую с лебедем и четыре буквы, мы полагаем, что не будет ошибкой предположить, что статуя изображала Леду и что таково же было название корабля. Впрочем, это открытие имело бы большую цену, будь оно сделано вскоре после того, как корабль посетил розольфские воды, но через двадцать два года оно, конечно, уже не может иметь никакой цены.
Каково бы ни было общественное положение, в котором оказался впоследствии Фредерик, важно то, что ему не суждено было ни в каком случае вернуться в лоно своей семьи, о которой он, по тогдашнему своему малолетству, не мог сохранить никакого воспоминания.
В часовне замка ему поставили надгробный памятник рядом с монументами предков. Старый Харальд, не чаявший в своем первенце души, никогда не мог утешиться в его смерти и часто приходил плакать над маленьким мавзолеем.
У Харальда Бьёрна была еще дочь Сусанна, выданная замуж за графа Горна, командовавшего дворянским гвардейским полком в Стокгольме и бывшего, таким образом, одной из первых персон в шведском королевстве.
Таковы были последние представители старинного рода герцогов Норландских, дружинников Роллона и Сигурда, давших Швеции двух королей.
Этот род был единственной уцелевшей герцогской фамилией, выводившей свое начало от Одина и Сканда, легендарных предводителей скандинавов. Бьёрны сохранили свою независимость до конца XVIII века, то есть до тех пор, пока не погиб последний представитель их рода, что случилось при обстоятельствах, в высшей степени драматических и таинственных.
В самом деле, весьма любопытна судьба этих молодых людей, которые, едва не добившись установления в Швеции древней династии Бьёрнов, погибли во льдах Северного полюса, как будто последним представителям этой могучей касты было мало обыкновенного савана, а понадобился тяжелый покров вечного снега.
Эти события и составляют предмет нашего рассказа. Они очень похожи на легенду, а между тем состоят из исторических фактов, относящихся не далее как к концу прошедшего века.