Пора, однако, нам посмотреть, что сталось с мистером Олдхэмом и другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе.

Первой заботой Ингольфа по прибытии в Розольфсе было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к дверям часового, чтобы мистер Олдхэм как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком.

Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Олдхэм подчинился своей участи без большого протеста. Но — увы! — на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название «бухты убийств», уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, — мистер Олдхэм нисколько не отступался от своего желания выйти на берег.

— Брр! — пугал его Эриксон. — Как это вы будете жариться в собственном соку… Бедный Олдхэм!..

Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях.

Эриксон был разбит по всем пунктам. Добряк-бухгалтер был упрям и ни за что не хотел отступаться от того, что раз навсегда забрал себе в голову.

Истощив все аргументы, офицер решился сказать Олдхэму правду и объявил ему напрямик, что бриг «Ральф» находится вовсе не в Океании, а в Норланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от северного полюса.

Олдхэм не дал ему даже и договорить — покатился со смеху.

— Рассказывайте! — сказал он. — На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов?

— Да ведь чем ближе к полюсу, тем дни дольше, — убеждал его лейтенант. — Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому ведь экватор и называется равноденственной линией.

— Оставьте вы свои шутки, — не поддавался Олдхэм. — Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании — в этом я убежден. И капитан, и господин Надод, и все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность… Как хотите, а на берег я сойду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собой.

Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.

Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Олдхэм подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу.

Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастья, мистер Олдхэм оказался обладателем ста пятидесяти тысяч франков, которые лежали у банкиров Дерлинга и Фрезера в Лондоне. Из-за скромности вкусов мистера Олдхэма сумма эта была для него очень значительна. Ее достало бы ему на то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если нотариус Пеггам и не взял бы его опять на прежнее место.

Он решил покинуть «Ральфа» навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере.

Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Олдхэм стал нетерпеливо дожидаться ночи.

Как раз под окном его каюты была привязана на простую веревку лодочка, в которой обычно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Олдхэм тихонько притянул лодочку к стене корабля, бесшумно спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.

Сердце сильно билось у него, когда он отплывал от корабля, но, к счастью, его никто не увидел.

Незаметно приблизился он к «Сусанне», стоявшей на якоре, и поспешил скрыться за ее корпусом. Тут он был уже вне опасности и, благополучно доплыв до берега фиорда, который считал рекой, радостно выпрыгнул из лодки.

Он был спасен, так как Ингольф, отправляясь в замок, строго запретил своим матросам сходить с корабля.

Почтенный клерк, ничего не знавший о происшедших событиях, полагал, что капитан Ингольф отправился в гости к какому-нибудь европейскому колонисту, и это вполне успокаивало его относительно людоедства туземцев.

Едва Олдхэм ступил по берегу несколько шагов, как перед ним выросла чья-то тень и обратилась к нему с речью на незнакомом языке.

Олдхэм нисколько не испугался. Он этого ожидал. Разумеется, он должен же был кого-нибудь встретить, и чем скорее это случилось, тем лучше, — по крайней мере, не придется ночевать под открытым небом.

«Это, должно быть, канак, — подумал он. — Как жаль, что я не знаю местного наречия!»

Незнакомец повторил свою фразу.

— Друг мой, — отвечал по-английски Олдхэм, — я, к несчастью, не знаю твоего благозвучного диалекта, я иностранец и приехал на твой остров в первый раз, чтобы изучить нравы и обычаи туземцев и проверить рассказы путешественников.

— Кто бы ты ни был, — сказал ему по-английски Грундвиг (туземец был не кто иной, как он), — я очень рад тебя видеть в нашей стране.

— Канак, говорящий по-английски! — изумился вслух мистер Олдхэм. — Вот уж никак не ожидал!

«Он меня принимает за канака! — подумал старый норландец. — Кто же он такой? Сумасшедший или шутник?»

В голове Грундвига постоянно сидела мысль — отыскать Фредерика Бьёрна. Верному слуге показалось, что лицо Ингольфа необычайно напоминает изящные и благородные черты покойной герцогини. Путешествуя с Магнусом Бьёрном в Китай, в Японию, в Индию и даже в Океанию, Грундвиг всюду разыскивал следы пропавшего мальчика, но ни на одном из тех мальчиков и юношей, которых он принимал за Фредерика Бьёрна, не оказывалось Бьёрновского клейма, неизгладимым способом накладываемого на каждого родившегося в этом семействе младенца мужского пола. При виде же Ингольфа у Грундвига явилось какое-то необыкновенно сильное предчувствие, что этот молодой человек и есть Фредерик…

Об Ингольфе, о его семейном положении он ничего не знал, а между тем едва не упал в обморок, когда увидел его лицо.

Прежде чем откровенно обратиться к капитану «Ральфа» с вопросом, нет ли у него на груди клейма, он решил воспользоваться отсутствием Ингольфа и отправиться на бриг, чтобы поболтать с кем-нибудь из тамошних людей и навести справки об их капитане. Случай совершенно неожиданно свел его с почтенным Олдхэмом.

Услыхав, что незнакомец принимает его за канака, Грундвиг собирался уже разъяснить ему его ошибку, но Олдхэм продолжал свою болтовню, не дав Грундвигу раскрыть рта.

— Извините мое волнение, почтенный полинезиец, но ведь я, знаете ли, вот уже двадцать лет собирался посетить Океанию, но мне никак это не удавалось. Ведь я — простой клерк в конторе нотариуса на берегу Англии и согласился сесть на этот бриг лишь с тем условием, чтобы меня свозили посмотреть на Океанию, куда бриг именно и шел, как говорил сам капитан. Правда, когда мы сюда пришли, лейтенант Эриксон стал уверять, что здешние жители людоеды, но я не побоялся этого и все-таки вышел на берег, вверив себя святым законам гостеприимства, которые не чужды, конечно, и вам, о первобытные чада природы!.. Теперь я слышал из уст твоих, почтенный полинезиец, английскую речь и заключаю из этого, что цивилизация не чужда и твоей родине. Итак, вверяюсь тебе всецело… Ты, вероятно, здешний великий вождь?

Грундвиг, знающий, опытный и очень умный, занимал в замке положение не столько слуги, сколько доверенного человека, наперсника. Для своего времени он был даже довольно образован и начитан. Поэтому, слушая наивную речь Олдхэма, он сразу же понял, что видит перед собой какого-нибудь легковерного простака, которого вышучивают офицеры брига. Имея в виду чего-нибудь добиться от незнакомца, Грундвиг не стал его разуверять и преважно заявил ему, силясь не прыснуть со смеха:

— Да, Утава — великий вождь, и он приветствует белого гостя в своих владениях. Но, прежде чем я отведу тебя в свою хижину, ты должен ответить мне на мои вопросы, ибо мои братья послали меня узнать, что это за корабль пришел к нам.

— Спрашивай! Олдхэм с удовольствием ответит своему брату Утаве! — произнес клерк, подделываясь под манеру своего собеседника.

— Кто капитан этой большой лодки?

— Его зовут Ингольф, он капитан шведской службы. Швеция — это страна, которой ты, Утава, не знаешь. Там настолько же холодно, насколько здесь жарко.

При других обстоятельствах этот ответ насмешил бы Грундвига, но теперь ему было не до смеха. Сердце его сжалось от страха, что ему не удастся узнать того, чего он желает.

Он продолжал задавать вопросы:

— Где живут родители капитана, и знал ли ты их?

— Ничего не могу тебе ответить, потому что сам познакомился с капитаном Ингольфом только на корабле.

Этот ответ принес Грундвигу сильное разочарование, но все-таки старый слуга продолжал слушать, так как Олдхэм пояснял дальше.

— Впрочем, если ты желаешь подробных и самых верных сведений, — говорил клерк, — то на корабле есть человек, которому известно все прошлое капитана. Это один белый… вернее — рыжий, одним словом, европеец, то есть такой же человек, как и я.

— Как его зовут?

— Его зовут Надодом.

— Надодом! — вскричал Грундвиг, будучи не в силах скрыть свое удивление.

— Да, Надодом… Что тебя так удивляет это имя? Оно очень обычно в Швеции и Норвегии, и нотариус Пеггам, у которого я служил, говорил мне, что этот человек родился в герцогстве Норландском.

— Надод!.. Норландское герцогство! — пробормотал Грундвиг, удивление которого постоянно росло.

— У этого Надода, — докончил Олдхэм, — есть еще прозвище Красноглазый, потому что один глаз у него налит кровью и совершенно вылез из орбит. Его, говорят, очень сильно прибили в детстве. Пеггам мне рассказывал, что Надода наказали так по приказу его господ за то, что он недоглядел за ребенком, который был поручен его надзору, и тот утонул.

Грундвиг слушал Олдхэма, боясь вздохнуть, боясь проронить хотя бы словечко.

— Впрочем, я не вполне уверен, утонул ли ребенок: мне помнится, мистер Пеггам говорил, что мальчик жив. Эти рассказы меня никогда особенно не интересовали, поэтому я и слушал их кое-как, без большого внимания. Одно могу тебе сказать, мой друг Утава, — что Надод находится на корабле и что никто лучше этого человека не может рассказать тебе о нашем капитане.

Грундвиг не мог ошибиться в личности Надода, потому что приговор герцога исполнял он, Грундвиг, вместе с Гуттором.

— Слава тебе, Господи! — пробормотал он вполголоса. — Да, это он: предчувствие на этот раз не обмануло меня… Надобно увидать этого Надода, вырвать у него тайну… И зачем он явился опять в Розольфсе? Уж, разумеется, не за хорошим делом. Этот гнусный бандит на хорошее дело не способен… Разве, убегая из замка, он не поклялся жестоко отомстить за причиненное ему увечье? Разве он не говорил, что не успокоится до тех пор, пока не омоет руки в крови последнего из Бьёрнов?.. Разве не поклялся он меня с Гуттором пригвоздить живыми к воротам замка… Боже мой! Что, если он явился сюда теперь именно для того, чтобы исполнить свои угрозы?.. И почему он прибыл именно на этом бриге?.. О, какая дьявольская мысль: разрушить Розольфсе руками одного из Бьёрнов!.. Ужасная мысль, но вполне достойная такого бандита… Нельзя терять времени, необходимо овладеть Надодом во что бы то ни стало… Но как это сделать?

Он задумался.

Весь его предыдущий монолог был произнесен на том наречии, которым говорят норвежские поморы, и Олдхэм, не понявший ни одного слова, был уверен, что слышит настоящий канакский язык. Вместе с тем он полагал, что великий вождь Утава произносит какое-нибудь заклинание против духов ночи, — об этом почтенный клерк тоже вычитал в книгах о путешествиях.

Грундвиг был теперь убежден не только в том, что Ингольф есть Фредерик Бьёрн, но и в том, что Надод нарочно воспитал его для своего мщения и внушил ему мысль разрушить Розольфский замок. Злее этой мести не могло быть — уничтожить род Бьёрнов с помощью одного из членов этого же рода! Но это было не так. Такая идея, конечно, легко бы могла прийти Надоду в голову, но в действительности он вовсе не воспитывал Ингольфа и даже не знал его до тех пор, пока три месяца тому назад министр Гинго не посоветовал ему обратиться к молодому корсару. Министру Гинго хотелось овладеть Черным герцогом и его детьми, но так, чтобы самому остаться в стороне в случае неудачи. Что же касается ближайшей цели Надода, то Грундвиг не ошибался относительно нее нисколько: бывший розольфский крепостной собирался мстить своим прежним господам и всем тем, которые так или иначе участвовали в исполнении над ним грозного приговора.

Вдруг Олдхэм позволил себе нарушить молчание и вывести предполагаемого Утаву из задумчивости: на «Ральфе» в это время зажглись огни, как это делается ночью на военных кораблях, и на корме брига показался человек, прохаживающийся взад и вперед. Даже издали можно было заметить, что у этого человека непомерно большая голова.

— Вот, мой друг Утава, тот самый человек, о котором я тебе говорил, — сказал Олдхэм. — Это Надод Красноглазый. Он дожидается капитана, который съехал на берег в гости к одному колонисту. Что касается меня, то я предпочитаю погостить у кого-нибудь из туземцев — это гораздо интереснее.

— Мой белый брат рассуждает совершенно справедливо, — отвечал Грундвиг, которому хотелось поскорее избавиться от собеседника, уже начинавшего ему надоедать и мешать. — Пойдем со мной, я велю тебя проводить в мою хижину одному из своих молодых воинов, а самому мне нужно здесь пробыть еще некоторое время.

Грундвиг и Олдхэм прошли молча около мили, затем верный слуга Бьёрнов взял свисток, висевший у него на шнурке, и несколько раз протяжно свистнул.

Спустя десять минут захрустел валежник — послышались чьи-то шаги.

— Это ты, Билл? — спросил Грундвиг.

— Я, господин Грунт, — отозвался молодой свежий голос.

Розольфские слуги очень часто называли Грундвига сокращенным именем Грунт. Это делалось из особого к нему уважения как к главному слуге Черного герцога.

Билл был очень толковый юноша и обучался у лучшего стокгольмского ветеринара. Харальд поручил ему главный надзор за стадами, за лошадьми и за охотничьими собаками. Грундвиг уже успел придумать отправить Олдхэма в ског, где паслись олени и были поставлены палатки для пастухов. Роскошная трава и оригинальные костюмы лопарей, по мнению Грундвига, должны были оставить близорукого и легковерного Олдхэма при его иллюзии, будто он находится в Океании.

Отведя Билла в сторону, Грундвиг в коротких словах объяснил ему, в чем дело. Билл должен был увести Олдхэма на большую пастушью ферму Иокильсфильд, так как теперь, после известного разговора, было бы слишком опасно позволять ему встречаться с Надодом.

Грундвиг представил Олдхэму Билла как своего родственника-туземца, которому белый гость может вполне довериться. Почтенный клерк принялся горячо благодарить, и Билл увел его. Близорукость Олдхэма чрезвычайно облегчала задачу Билла.

Как только они скрылись, Грундвиг побежал в замок и сейчас же опять вышел оттуда, но уже не один, а с Гуттором.