В эту самую ночь разразилась страшная буря, свирепствовавшая подряд трое суток. Пэкингтон, явившись на клипер с двумя своими эскимосами, Густапсом и Йорником, которых пожелал видеть и расспросить Фредерик Бьёрн, не мог все три дня возвратиться на свою яхту. Несмотря на то что ртуть упала до тридцати шести градусов ниже нуля, океан не замерзал: ему мешала буря.

Почтенный янки по-своему боролся с ветром и холодом. Он постоянно тянул стаканами то виски, то джин, то бренди, то херес. Этот прилежный труженик, как и большинство американцев того времени, не умел ни на что больше употреблять свой досуг, как на то, чтобы пить и пить.

В течение трех суток, пока продолжалась полярная буря, он только этим и занимался.

На вопросы, обращенные к эскимосам, Густапс и Йорник отвечали, что лет девять или восемь тому назад они провожали одного европейца со свитой до ледяной стены, через которую еще не переступил ни один человек. Эскимосов послали обратно за помощью, которую европейцы просили у их племени, но, когда они возвратились, европейцев уже не было в живых никого: все они погибли от голода и холода. Впоследствии, правда, Густапс и Йорник слышали от других эскимосов, что двое или трое из членов экспедиции перебрались-таки через ледяную стену, за которой действительно лежала земля, свободная ото льда, куда улетают водяные птицы; но эта земля так же холодна, как и соседние страны, и потому те два или три европейца тоже, по всей вероятности, погибли, как и их товарищи.

Ответы эскимосов не только не разъяснили, но скорее даже запутали вопрос.

Живя на клипере, эскимосы ничем не возбудили против себя подозрений. Йорник выказывал себя очень услужливым и распорядительным; мысль Фредерика учреждать по дороге промежуточные пункты он одобрил вполне. Скоро даже Готшальк и Рескьявик прониклись уважением к его опытности, и без его совета на клипере не делалось уже ничего.

Таким образом негодяй создал себе прочное и почетное положение среди членов экспедиции, облегчавшее исполнение его гнусных замыслов.

Йорник говорил обычно за себя и за Густапса, своего родственника. Последний играл роль немого и так удачно, что никогда ничего не говорил, по крайней мере, при других. В то же время, Густапс начал ухаживать за старым Грундвигом и всячески подлаживался к нему. Заметив слабость старика к табаку, он подарил ему несколько пачек самых разнообразных сортов. Старик умилился и сказал однажды своему другу Гуттору:

— Знаешь, этот эскимос, по-видимому, вовсе не дурной человек… Очень часто нам с первого взгляда кажутся несимпатичными люди, в сущности честные и… и…

— И имеющие очень хороший табак, — договорил не без коварства Гуттор, насмешливо поглядывая на друга.

На этот раз враги Бьёрнов выбрали для исполнения своих целей чрезвычайно ловких людей.

Эти люди умели ждать, а это всегда имеет очень большое значение для успеха задуманных дел.

Фредерик и Эдмунд верили Густапсу и Йорнику безусловно, а Пэкингтон беспрестанно хвастался:

— Что, каков я? Каких молодцов нанял!..

Грундвиг дряхлел. Это был уже не прежний Грундвиг, угадывавший все с первого взгляда. Конечно, он не утратил еще своей обычной проницательности, но зато действовал с меньшим тактом и, вечно твердя и повторяя одно и то же, начинал надоедать своим господам. Почти все на корабле, за исключением одного Гуттора, говорили про старика:

— Он завирается!

Таким образом, Густапс и Йорник — читатели уже догадались, конечно, что это были переодетые агенты «Грабителей», — почти не имели на клипере серьезных противников.

При таких условиях опасность, грозившая норландцам, была чрезмерна и едва ли отвратима.

* * *

Буря утихла. Льдины быстро спаялись и образовали сплошное ледяное поле. Солнце появлялось на горизонте лишь на самое короткое время. Наступила пора покинуть корабли и двинуться в путь.

Оставалось докончить последние приготовления, удостовериться, не забыто ли что-нибудь, и окончательно установить маршрут.

Однажды после обеда, когда все прочие ушли, за столом остались братья Бьёрны, Пэкингтон и Гуттор с Грундвигом.

Разумеется, беседа шла, как и всегда, о предстоящей экспедиции.

— Итак, — проговорил Пэкингтон, — солнце скроется здесь на целые полгода?

— Любезный Пэкингтон, вы ошибаетесь, — возразил герцог Норландский. — В этой части Гренландии полярная ночь продолжается только три месяца, да и то она озаряется северным сиянием.

— Господа, — объявил янки, — у меня есть идея… Не позволите ли вы мне сообщить ее вам?

— Говорите, пожалуйста. Мы вас слушаем.

— Что касается меня, — начал янки, — то я очутился здесь в такую пору совершенно случайно, потому что главным образом подсказали эту мысль нанятые мною в Исландии проводники. Но вы — другое дело. Вы готовились к экспедиции заранее, вы заранее выработали план. Скажите, пожалуйста, почему вы выбрали именно это время года?

— Очень просто, любезный Пэкингтон: мы хотели вступить в борьбу с суровым климатом в то время, пока мы еще полны сил и не истомлены путешествием. Мы готовились встретить все трудности в самом начале и победить их. Затем, когда мы уже порядком утомимся и измучаемся, солнце вернется, а с ним возвратятся к нам и утраченные силы.

— Боже мой, какое простое и в то же время глубоко верное рассуждение! — вскричал Пэкингтон, искренне пораженный ответом норландца.

— Все прежние путешественники, — продолжал герцог Норландский, — поступали как раз наоборот, и в конце концов что же выходило? Истратив все свои силы, они натыкались на препятствия и погибали, не будучи в состоянии ни превозмочь их, ни вернуться назад. Мы же обеспечили себе и возможность борьбы, и свободное отступление на случай неудачи.

— Если после этого мы не достигнем цели, — воскликнул в восторге Пэкингтон, — то я уж и не знаю, кому удастся ее достичь когда-нибудь!

Несколько минут еще продолжалась беседа на ту же тему, наконец собеседники разошлись по своим каютам и легли спать.