Пьер-Мари де Керсен, бодро вошедший в кабинет, где Ферсену и Мари предстояло его допрашивать, сначала держался вызывающе, но несколько часов спустя это был уже совсем другой человек. Бессильно откинувшийся на спинку стула, ссутулившийся, с мрачным взглядом и в мятой одежде, он попросту производил впечатление раздавленного несчастьем бедолаги. Речь его становилась все менее изысканной.

– Мне плевать на деяния моего предка! И я никогда не водился с деревенскими мальчишками – отец прохаживался по мне тростью и за меньшие проступки!

– Все они погибли, Пи Эм, кроме вас.

– Думаете, я от этого в восторге? Что я могу поделать?

– Вы воспользовались приездом на остров Риана, чтобы избавиться от остальных. Сначала сделали его главным подозреваемым, а потом и его убрали, перед тем как убить Гвен.

– Нет, нет и еще раз нет! Я не убивал! До того как с ней произошло несчастье, меня ударили по голове, и я валялся в беспамятстве. И каждый раз, когда совершалось преступление, я находился дома, в своей постели, вместе с женой. Сколько я должен повторять одно и то же? На острове орудует ненормальный, вот и все.

– Вы имеете в виду Пьеррика?

Нервы Керсена-младшего были на пределе, казалось, он вот-вот заплачет. Потом он взял себя в руки, и его агрессивность удвоилась.

– С вашими методами выкручивания рук поневоле признаешь что угодно! Жалкий дебил Пьеррик и элементарных-то вещей не может сообразить, только идиот может приписать ему действия этого маньяка. Что касается Гвен, я действительно ей угрожал, это правда! Я ее всегда терпеть не мог, а тут еще узнал, что она – моя сводная сестра, а ее сын обрюхатил мою дочь! Есть от чего свихнуться, что ж тут удивительного, что я слегка ей наподдал?

– Итак, вы «свихнулись», назначили Гвен свидание на пляже и там ее убили…

– Нет, нет и еще раз нет! На свидание она не пришла, я же вам ясно сказал.

– Признайтесь, ведь подозрительно, что ее тело обнаружено в месте, где у вас было назначено свидание?

– Невероятно! Вот тварь! Даже мертвая, она умудрилась мне насолить! А о моей безопасности вы подумали? На меня напали, оглушили ударом по голове, а вы на это плюете!

– У вас не осталось никаких следов, раны – нет, как вы это объясните?

Керсен-младший вдруг понял, что влип, и потерял остатки самообладания. Он завопил:

– Да не знаю я! Ничего я не понимаю в этой чертовщине! И потом, это ваше дело – разобраться! Вы ведь полицейские, вот и делайте свою работу! Или ждете, чтобы в Ландах всех поубивали и остался только один преступник, которого наконец-то вам удастся вычислить?!

Крики супруга встревожили Армель, несколько часов ожидавшую его на стуле в приемной. Несмотря на кажущееся спокойствие, сноха Артюса нервно покусывала губы и счищала лак с ногтей, выдавая свое состояние. Она достала мобильный телефон и набрала номер подруги – Карлин Дантек, жены прокурора.

Это возымело действие. Не прошло и несколько минут, как Ферсену позвонили и он скрепя сердце был вынужден отпустить Керсена-младшего.

– Ваши связи не всегда будут вас выручать, и если вы последний из береговых разбойников, то очень скоро кровь Керсенов может пролиться на следующем менгире, – недобро напутствовал его Люка.

Армель завладела мужем и, еще раз подтвердив полицейским его алиби, увела хотя и энергично, но не без большой сложности своего дылду супруга, после многочасового допроса напоминавшего мокрую курицу.

– Без вмешательства прокурора мы бы выбили из него признание, он уже был близок…

Но Мари не слушала Ферсена. Тоже без сил, она смотрела вслед удалявшейся парочке. Перед тем как исчезнуть в семейном лимузине, он взглянул в окно, откуда Мари за ним наблюдала. Это был взгляд затравленного зверя, полыхавший ненавистью.

Она вновь подумала, насколько сильно переменились все, кого она знала в Ландах, точно она была злой феей, способной открывать тайные темные стороны каждого.

Когда рука Ферсена погрузилась в ее волосы, Мари вздрогнула. Отстранившись, она с усилием улыбнулась ему, взяла куртку и направилась к двери.

– До завтра…

Люка кивнул, с трудом подавив разочарование, но он уважал желание Мари побыть одной, понимал, что она очень устала и морально, и физически. Для него речь шла лишь о трудном расследовании, а у нее вся жизнь разбивалась вдребезги.

Оказавшись в четырех стенах своего номера, он еще пронзительнее ощутил ее отсутствие, и ледяной душ ему не помог. Обнаженный, с обернутым вокруг талии полотенцем, он принялся нервно выворачивать карманы в надежде найти хотя бы единственную сигарету или даже окурок.

В дверь постучали. Не успел он ответить, как в комнату вошла Мари, босиком, одетая лишь в белую длинную тенниску.

– Мне так тебя не хватает…

Он не помнил, как они оказались в объятиях друг друга. Чувство, которое они испытали, было настолько сильным, что мыслей в голове не осталось и тела решили все. Подчиняясь их воле, они переплелись и дали унести себя на волнах наслаждения, не чувствуя ничего, кроме трепета, любимых запахов и счастья взаимного обладания. С вершины пережитого экстаза они вместе соскользнули в сон.

Мари, что с ней случалось редко, полностью потеряла контроль над своими действиями, дала волю своим желаниям, чувствуя себя одновременно могущественной и покоренной, преображенной и успокоенной, словно она была новичком в любви.

Ее «бессознательное» настолько полно высвободилось, что когда возник ее страшный кошмар, он развернулся с еще большим размахом, чем прежде. Чудовищная свистопляска, где перемешалось все: кровь, пена, тени, световые пятна, ной, хрипы, – вновь завладела ею со все возрастающей интенсивностью до своей высшей точки – видения в образе огромного глаза, неподвижного и сверкающего, который взорвался в ее голове.

Она закричала.

Люка с трудом растолкал ее, чтобы она поскорее очнулась.

– Снова кошмарный сон? Ну-ка расскажи мне о нем!

Неспособная отвечать, Мари встала и прошла в ванную, чтобы плеснуть на лицо воды и постепенно обрести ясность в мыслях. Хорошо знакомым ему жестом она собрала волосы и завязала их в узел.

– Трудно… все так запутано, но… каждый раз, перед самым пробуждением, у меня возникает чувство, что я вот-вот все пойму, что я уже знаю… как это лучше сказать?… знаю физически. Будто тело мое уже переживало подобное.

На ее лице появилось выражение: дескать, речь идет об иррациональном. Но Люка не отставал:

– Когда это все началось?

– Я была еще совсем маленькой. Мать отвела меня к врачу, и тот поставил диагноз: ночные кошмары – распространенное явление у детей. К восьми-девяти годам все прошло, а потом вдруг возобновилось, с еще большей силой, начиная с ночи, когда был убит Жильдас.

Люка смотрел на нее с таким вниманием и сосредоточенностью, что это резко контрастировало с двумя непокорными прядями волос, торчавшими у него на голове, как перья индейцев, и отметиной простыни на щеке. Ее охватило чувство нежности к нему, и, ощутив внезапное облегчение, она прыгнула на кровать и взлохматила ему волосы.

– В прежней жизни, должно быть, я служила юнгой на «Мэри Морган» и была зарезана береговыми разбойниками.

Но Люка оставался серьезным, симптомы были слишком очевидны, чтобы относиться к ним с пренебрежением: ей обязательно нужно обратиться к психоаналитику, который поможет объяснить эти навязчивые видения. Хороший результат мог дать и гипноз, выводя на поверхность травмирующее психику событие, перешедшее в область «бессознательного». Мари засомневалась:

– Я совсем не поддаюсь таким штучкам.

– В этом случае перед сеансом гипноза назначают легкое успокаивающее средство.

– Успокоительное? Наподобие мезадрола?

Неожиданно мысли обоих словно пронзило молнией, и они заговорили, перебивая друг друга:

– А что, если убийца подвергал бывших береговых разбойников гипнозу, чтобы заставить их заговорить перед смертью?

– Выведать, где спрятано золото, например?

– Необходимо выяснить, насколько наша гипотеза правдоподобна, и для этого проконсультироваться у специалиста.

Мари кивнула:

– Воспользуемся поездкой в Брест для посещения камеры предварительного заключения, в которой находится Ивонна. Я сама сообщу ей о смерти дочери.

Когда они садились на паром, Ферсену сообщили по телефону о результатах вскрытия тела Гвен. Как и у остальных, в крови был обнаружен мезадрол. Оба подумали об одном и том же.

– Если мы рассуждаем правильно, это означает, что убийца хотел получить от Гвен какую-то информацию.

– Но какую?

Входя в ворота брестской тюрьмы, Мари подумала с сочувствием, что Гвен была единственным на свете человеком, которого Ивонна любила.

Нечеловеческий вопль, вырвавшийся из груди Ивонны, не давшей Мари закончить первую фразу, по силе мог сравниться только с ее отчаянием. Ее лицо мгновенно помертвело, глаза закатились, тело скорчилось, она обеими руками схватилась за живот, словно у нее вырвали внутренности.

Это переполошило двух жандармов, ворвавшихся в зал для свиданий.

– Мы зайдем позже… – пробормотала Мари.

Ивонна с силой, которой трудно было ожидать от пожилой женщины, оттолкнула жандармов, собиравшихся ее увести.

– Нет! Останьтесь! Они ее убили, значит, должны заплатить! Не хочу, чтобы виновные вышли сухими из воды!

– Виновные?

– Да, все мы! Мы виноваты, родители! Они были просто малыми детьми! Гвен, девочка моя, Гвен!

Тело ее сотрясли рыдания. Люка мгновенно ухватился за это высказывание.

– Что за дети?

Она бросила взгляд на Мари, который пронзил ее как пуля, потом устремился куда-то вдаль, в прошлое.

– Моя Гвен, твои братья, Ив Перек, Пи Эм и Кристиан. Он тоже входил в их компанию. Головы детей были набиты глупыми рассказами, этой проклятой легендой. Малышка моя, почему я не оставила тебя рядом с собой той ночью?…

– Ночью двадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года?

Ивонна едва кивнула и начала свой рассказ, словно на исповеди, которая принесла наконец ей освобождение, увы, слишком поздно.

– Жуткая выдалась ночь. Около пяти утра она меня разбудила. А я свалилась и спала без задних ног после тяжелой работы. Спросонья я ничего не поняла и дала ей пощечину, бедняжке. Гвен дрожала как осенний лист, дочурка моя дорогая, не столько от холода, сколько от страха, она тогда сказала, что они натворили что-то ужасное, что мне нужно идти в бухту, там-де случилось несчастье. Одежда у нее была вся мокрая, в грязи, тогда я накричала на нее и велела ложиться в постель…

Ивонна дышала с трудом, ее лицо осунулось. Мари посмотрела на нее, спросив, не плохо ли ей, но бывшая булочница только отмахнулась и продолжила:

– Я пошла на берег и сразу все поняла, увидев, что маяк не горит, а лампы детей валяются на земле. Внизу уже был Перек, старик, и еще Артюс. Они перетаскивали трупы в большую моторную лодку, принадлежавшую Керсенам. Три трупа: два парня, не старше тридцати, и еще девушка, помоложе их, так мне показалось. Она вся была в крови… одежда, грудь, живот – все намокло от крови… – На лице Ивонны появилось брезгливое выражение, и она испустила горький смешок. – Артюс и Перек уже все обговорили: они подвесят к телам груз и выбросят в открытое море, а я должна была подобрать все, что валялось, сжечь, чтобы исчезли все улики. – Она уронила голову на грудь, погруженная в свои мысли. – И все это совершили наши дети! Невозможно выдать собственных детей. Раз уж все потерпевшие кораблекрушение умерли, чего об этом болтать? Когда начался отлив, мы осмотрели грот, не осталось ли там чего. Вот там-то мы и увидели три ящика со слитками. Бог ты мой, сколько золота! Мы словно обезумели!

– И что вы потом сделали?

Ивонна потратила несколько секунд, чтобы выплыть на поверхность из своих воспоминаний, казалось, она вот-вот лишится чувств. Затем она посмотрела на Ферсена, и ее рот скривился в циничной усмешке.

– Артюс сразу сообразил, что дело связано с банком «Остье», который недавно ограбили в Париже. И все взял в свои руки, разумеется. Решил припрятать золото в надежном месте и подождать, не явится ли кто за ним. Только пятого июня, несмотря на груз, тело девушки выловили рыбаки. Мы испугались, что теперь все раскроется, но бедняжку никто не опознал. Артюс заявил, что нужно ждать еще год и один день перед тем, как разделить сокровище, но после этого срока, поскольку он так об этом и не заговорил, Перек и я, мы пошли к нему и стали требовать свою долю. И эта сволочь… Он нам дал столько, сколько счел нужным! И мы съели это, поскольку нуждались в нем – слитки еще предстояло переплавить, в конце концов, ведь мне хватило денег, чтобы открыть мое дело, и Переку тоже.

– А каково участие во всем этом моей матери? – Вопрос готов был сорваться с губ Мари с самого начала.

Ивонна поколебалась и смерила ее долгим взглядом, словно оценивала.

– Люби свою мать, Мари, и уважай. Как только твои братья рассказали ей о том, что наделали, она сразу же уехала. Взяла мальчишек и подалась на континент с первым же паромом. В Бресте она жила затворницей у твоей тетки. Милик, надо сказать, еще раньше ушел на промысел в море, она как раз ждала тебя, и беременность протекала трудно.

Холодный взгляд Ивонны не покидал Мари, которая слушала ее не двигаясь, словно зачарованная. По выражению ее лица она поняла, что главный удар впереди.

– Еще до рождения ты уже доставляла ей полно хлопот. Сначала братья ничего не требовали, но когда у них возникла настоящая нужда, они оба явились за своей долей, и Кристиан тоже.

Мари даже не вздрогнула, но внутри у нее что-то оборвалось, словно она упала в воздушную яму. Люка, бросив на нее тревожный взгляд, предпочел вмешаться:

– Можете подробнее описать жертв кораблекрушения?

– Два парня были похожи друг на друга, рыжеволосые. Девушка – хорошенькая, с длинными черными волосами. Но больше мне запомнилась страшная рана на ее горле и кровь, море крови. Во мне что-то сломалось после этого, в бедном Пьеррике тоже.

Она замолчала. Люка и Мари переглянулись.

– Что, ваш сын при этом присутствовал?

– Я не знала, что он находился поблизости!

– Как это – вы не знали? Вы только что сказали, что в нем что-то сломалось тоже. И говорите, что не знали? А ведь он не мог вам об этом рассказать, поскольку с той самой ночи онемел.

Она оглядела их по очереди, пожала плечами и обратилась к ним презрительным тоном, который постепенно перешел в истерику:

– Вы меня судите? За чудовище принимаете? Но я никогда не совершала ничего бессмысленного! Да, я убила моих детей, потому что они были настолько увечны, что жизнь их стала бы распятием! И на Пьеррика, этого идиота, я напала потому, что он заговорил, и я должна была заставить его снова замолчать! Он собирался обо всем рассказать – о зарезанной девушке, о золоте, обо всем! Я обязана была защитить мою дочь, ее имущество, ее будущее. Дочь была моей жизнью! Но все эти ужасы произошли с нами из-за Артюса. Это он заставил нас поклясться в том, что мы не пророним ни слова, он манипулировал всеми нами, как обычно это делали его предки-аристократы, теперь понимаете? Все эти смерти – прежде всего дело рук Керсенов, с самого начала! Они убили и мою Гвен! Они убили твоих братьев, Мари! И ты обязана за них отомстить!

Одержимая приступом ненависти, Ивонна вопила как ненормальная.

Два жандарма и санитар схватили ее и поволокли в медпункт. По дороге она продолжала выкрикивать:

– Артюс – сам дьявол! Он, его сынок и Армель – вот истинные чудовища! Они всех поубивали, пусть расплатятся своей шкурой! Отомсти за себя, Мари! Отомсти за нас! Пусть они сдохнут! Пусть сдохнут!

Мари заткнула уши, чтобы не слышать ее криков. Люка, почувствовав, как она вымотана, насильно вывел ее из зала свиданий. Они вышли в коридор. Теперь Люка, уже хорошо изучивший ее лицо, знал по некоторым признакам – особому прищуру глаз, по горькой складочке в углу рта, – что она снова вошла в сумеречную зону, снова ее мозг сжирают черные мысли.

Она чувствовала, что Люка стремится проникнуть в ее состояние, разделить с ней его, но легко ли ей было ему объяснить?

– Я… когда Ивонна рассказала, что произошло в Разбойничьей бухте, про зарезанную девушку, про всю эту кровь… я… – Она прервалась, но, убедившись, что он не посмеивается, а, напротив, слушает с большим вниманием, решилась продолжить: – На долю секунды у меня возникло чувство, что я уже видела эту сцену… Какие-то обрывки, совсем крошечные, но очень четкие, как воспоминание, которое вдруг возникает и тут же стирается из памяти. Да, воспоминания о том, что я уже пережила.

– Тебя еще не было на свете, это абсурд!

– Знаю, – прошептала она не настаивая.

Но тут же подумала, что в последнее время в Ландах происходило столько событий еще более абсурдных, что, казалось, остров ушел целиком в параллельный мир, о котором упоминали древние, в Зазеркалье, где властвовали странные зловещие силы.

Вдруг захлопали двери, в коридоре поднялась паника, и это сразу вернуло Мари к реальности. Появились носилки, которые быстро перемещали люди в белых халатах. Они узнали безжизненное тело Ивонны в кислородной маске. Мари бросилась вслед за носилками, и по пути в тюремный медицинский кабинет они узнали, что у заключенной случился сердечный приступ. По-видимому, аллергическая реакция на успокоительное, которое ей ввели.

– Успокоительное? Наподобие мезадрола?

– Да, лекарство того же типа, разрешенное министерством здравоохранения, – подтвердила медсестра, до того как исчезнуть в двери.

Люка и Мари пришли к одной и той же мысли.

– Уверен, когда Ивонну нашли на полу в здании фабрики, ей была сделана инъекция мезадрола!

– Преступника сбило с толку то, что у нее произошел сердечный приступ. Он не смог ее расспросить и поэтому оставил в живых. А поскольку потом ее взяли под стражу…

– Судя по всему, убийца рассчитывал получить важную для него информацию, – продолжил Люка.

Но Мари покачала головой:

– Здесь есть противоречие. С одной стороны, Ивонна утверждала, что Артюс прикарманил оставшееся золото, а с другой – она обвиняет Керсенов в убийствах. А значит, убивали они по другим мотивам.

– Ритуальные преступления с тщательно продуманными постановочными элементами, как в данном случае, не подпадают под обычные правила, мотивы могут быть гораздо сложнее, почти всегда они носят характер патологии, являющейся следствием психической травмы, – объяснил Люка.

– Кстати, все Керсены, каждый на свой манер, чем-то отличаются от остальных.

– Нет ничего невозможного в том, что они все замешаны в этом деле. На первый взгляд Пи Эм начисто лишен интеллекта, Артюс – физически слаб, но эти двое отлично дополняют друг друга, а вот Армель – та попросту идиотка.

– Вот почему они покрывают друг друга, и убийца потому неуловим, что многолик.

– К тому же в их распоряжении был мезадрол… хотя… – Люка прервался, и Мари почувствовала его колебание.

– Хотя что?

– Есть деталь, которая меня смущает. То, что Риан сфокусировался исключительно на Гвен.

Мари задумалась. Она должна была признать, хотя и не без чувства неловкости, что Риан направил ее по ложному следу.

– Но ведь Риан не сказал мне и об участии Кристиана в деле, без сомнения, из деликатности по отношению ко мне. других причин я не вижу.

Люка промолчал. Он не стал ей напоминать, что Кристиан заключил соглашение с Артюсом о продаже верфи, даже не поставив ее в известность. Следовательно, шкипер вполне мог войти с ним в сговор. В любом случае он чувствовал бы себя спокойнее, если бы тело Бреа нашли.

– О чем ты думаешь?

– О Риане, – уверенным тоном солгал Люка. – И он, и его сообщники – ирландцы. Не понимаю, что его привело в Ланды. Не лучше ли было после ограбления банка укрыться в Ирландии?

Она тоже не понимала, это действительно выглядело странно.

Информация о Салливанах, переданная ей по факсу Карадеком, оказалась довольно скудной, еще меньше она касалась Риана.

– Жаль, мне хотелось бы узнать о нем побольше.

– Мне тоже. Долгие годы, проведенные в заключении, он посвятил изучению всего, что имело отношение к Ландам и его жителям. Может, было бы полезно узнать, не остались ли какие документы, которые он использовал или даже составлял.

Они уже были возле выхода, когда Мари вдруг остановилась.

– Большую часть времени он провел в этой тюрьме, здесь наверняка сохранилось его досье, не стоит ли с ним ознакомиться?

– Да, ведь он вышел на свободу совсем недавно.

Они вернулись и направились к кабинету директора тюрьмы – приятного человека, который был явно обрадован тем, что видит в стенах своего заведения такую очаровательную женщину. К огромной досаде Ферсена, он обращался исключительно к Мари, вылив на них целые потоки слов, из которых они поняли главное: Риан был примерным заключенным, трудягой, постоянно занятым книгами либо торчавшим возле компьютера, у него никогда не было посетителей, слоном, удобный клиент.

– Более того, – прибавил директор, – с моего благословения он писал и успешно публиковался, читатели прекрасно принимали его романы, а я получил благодарность от министерства.

Мари и Люка ознакомились с досье, из которого не узнали ничего нового. Взятый на месте преступления, Риан подписал признание, через два дня судьи вынесли приговор, а правосудие в то время вполне этим удовлетворялось. Люка, который не мог больше выносить подчеркнутого внимания директора к его спутнице, стал прощаться. Но тот, желая продлить приятные минуты пребывания с красивой женщиной, редкие в стенах тюрьмы, уточнил, что, несмотря на замкнутый характер, Риан на какое-то время завел приятельские отношения со своим соседом по камере, известным психиатром, насильником и рецидивистом.

– Можете нам дать копию досье этого заключенного? – попросила Мари, очень заинтересованная этими новыми обстоятельствами.

Пока из ксерокса выползали страницы, директор, обращаясь исключительно к декольте Мари, сыпал анекдотами об этом странном психиатре, покончившем самоубийством при переезде в новое здание. Тут вмешался Люка:

– Предполагаю, их старая камера не сохранилась?

– Нет, почему же. Мы все ждем, когда появятся средства на ремонт.

– Можно взглянуть?

– Конечно, могу вас проводить.

– В этом нет необходимости.

Люка добавил, что им с коллегой необходимо пока не разглашать детали текущего дела и они предполагают общаться без свидетелей.

Мари посмотрела на него с удивлением и, подождав, когда они останутся вдвоем, спросила, что это ему взбрело в голову.

– Теперь ты, похоже, веришь, что стены могут заговорить?

– Я бы и не то придумал, лишь бы избавить тебя от этого нахала!

Она насмешливо улыбнулась, но он сделал вид, что не заметил.

– И потом, если серьезно, всегда полезно увидеть место, где человек провел значительную часть своей жизни, – с апломбом произнес он.

Провожая их в старый корпус тюрьмы, уже освобожденный от заключенных, дневальный, кажется, не пришел в восторг от своей миссии. И действительно, здание выглядело мрачно, их шаги раздавались в анфиладе грязных коридоров, в воздухе носился запах плесени, уборной и сырости, от которого начинало першить в горле. Дежурный толкнул одну из дверей, которая зловеще заскрипела, и сделал им знак войти.

Камера как камера: отхожее место, две койки из литого бетона, крошечное зарешеченное окошко, настолько грязное, что через него едва пробивался зеленоватый свет. Трудно представить, что два живых существа могли выжить в такой близости – конечно, им не оставалось ничего другого, кроме самоубийства или безумия. Или ухода с головой в книги и писательство.

Люка, предусмотрительно взявший у дневального фонарик, включил его. Мари достала из кармана свой. Два луча осветили стены камеры, они были покрыты надписями, которые полицейские попытались разобрать.

Свидетельства морального и физического упадка. Попытка уверить себя, что ты еще существуешь, сопротивляешься бездействию, забвению времени, воплощение пустых надежд – послания, не имеющие иного адресата, кроме самого себя, подобные битью головой о стену.

– Какой силой духа нужно обладать, чтобы провести в такой обстановке целых тридцать пять лет!

Голос Мари прервался, в то время как замер кружок света от фонарика.

– Нет, невозможно поверить, кажется…

– Что? – Люка подошел поближе. На его лице тоже отразилось удивление: он узнал глубоко вырезанную на камне эмблему Керсенов.