Грустный вид представляла наша процессия, осторожно подвигавшаяся через дикую трущобу. Впереди шел Рейбёрн, ведя в поводу свою лошадь с распростертым телом Денниса. А мы, израненные и измученные, медленно и с трудом пробирались за ним, оставляя за собой искалеченные тела убитых индейцев, лежавшие в неестественных позах у входа в ущелье. В наступавших сумерках эта картина выглядела еще отвратительнее и фантастичнее. Действительно, ночь настигла нас и, если бы ущелье не выходило на восток и на запад, мы очутились бы в совершенных потемках. Теперь же, хотя горизонт и замыкался с запада большой грядой гор, вечерняя заря освещала наш путь красноватым отблеском: таким образом мы пробирались по берегу ручья, между массами диких скал и древесных стволов, упавших сверху.

Однако наш путь кончился раньше, чем мы рассчитывали. Сделав немного более полумили по этой невозможной дороге, мы наткнулись на стену, совершенно замыкавшую ущелье до самого верху. Сердце у нас упало; мы убедились, что зашли в такое место, откуда нет выхода; нам можно было только вернуться назад, а вернуться – значило попасть прямо в когти неумолимой смерти, подстерегавшей наш караван в виде мстительных индейцев. Двигаться же дальше не было возможности; очевидно, царский символ, вырезанный на скале при входе в ущелье, оказывался бесполезным или был помещен здесь нарочно, чтобы сбивать неопытных странников с настоящей дороги.

В надежде найти крутой поворот, незаметный издали, мы поспешили дальше до самого конца ущелья, пока не наткнулись на темную стену, заграждавшую нам путь и поднимавшуюся очень высоко. Тут мы нашли не поворот в ущелье, а узкое отверстие в самые недра горы, откуда вытекал ручей. Сначала мы колебались войти в эту черную пасть – кто мог сказать нам, какие пропасти, невидимые в этом непроницаемом мраке, могли поглотить нас с первых же шагов? Рядом, в ущелье, было навалено много лесу: сучья и деревья лежали на земле; Рейбёрн тотчас соорудил из этого подходящего материала громадный факел. О том, чтобы зажечь его в открытом ущелье, не могло быть и речи; хотя мы были почти уверены, что ватага наших врагов не преследовала нас, но кто мог поручиться, что это так? А, может быть, они шли за нами по пятам и теперь были готовы осыпать нас тучей стрел и копий? Рейбёрн, однако, зажег восковую спичку – мы запаслись этим отличным предметом мексиканского производства в большом изобилии – и двинулся в узкий проход, а за ним последовали и мы. При слабом свете спички мы с трудом рассмотрели стены направо и налево от входа и поняли, что попали в пещеру. Но, прежде чем нам удалось немного осмотреться, спичка погасла, задутая внезапным порывом ветра, и мы очутились среди глубокого мрака. Между тем воздух здесь был необыкновенно приятен и свеж; очевидно, пещера, куда мы попали, была обширна и имела не один выход, в чем убедил нас чувствительный поток воздуха, стремившийся от входа в глубину. Когда Рейбёрн зажег другую спичку, чтобы засветить факел, мы все стояли на прежних местах, внутренне содрогаясь среди такой зловещей обстановки.

Но едва запылало пламя факела, заливая трепещущим багровым светом высокий свод и стены пещеры, как мы почувствовали уже вполне определенный и сознательный страх. Грот оказался почти круглым и на его дальнем конце, прямо против входа, поднималась грубо обтесанная каменная глыба с громадной каменной фигурой на ней – совершенно похожей на фигуры в мексиканском национальном музее, которым Ле-Плонжон, нашедший одну из них в Чичен-Итца, дал имя Чак-Мооль. Однако нас заставило содрогнуться от страха не это неподвижное каменное изваяние, а вид более сотни индейцев, сидевших с поджатыми ногами полукругом в несколько рядов против безобразного идола. Вспомнив, что наши ружья остались у входа в пещеру, а при нас были одни револьверы, мы не на шутку струсили.

Но это было только на минуту. Индейцы, нимало не потревоженные нашим присутствием и внезапно вспыхнувшим светом, точно застыли в немом благоговении перед своим божеством. Рейбёрн опомнился первый и положил конец нашему страху, воскликнув:

– Ну, эти нам не опасны. Каждый из них мертв, как Юлий Цезарь. Мы открыли индейское кладбище.

Теперь нам стало понято, почему большая часть дикарей, напавших на нас, вернулась назад, когда мы остановились у входа в ущелье, которое вело в эту обитель смерти. Впрочем, когда мы всмотрелись ближе в своих молчаливых собеседников, то нам показалось, что они перенесены сюда не в современную эпоху. Чем больше фра-Антонио и я вглядывались в их одежду и позу перед идолом – несомненно, принадлежавшим к первобытным временам, – тем более мы были склонны думать что этот склеп относится к чрезвычайно отдаленному прошлому. Но в данную минуту для нас было все равно, откуда взялись эти остовы, благо мы были в полной безопасности, пока находились здесь.

– Ладно же, – заметил Янг, когда мы пришли к этому утешительному заключению, – если нам тут нечего бояться, то расположимся поудобнее и подкрепим свои силы. Давайте принесем сюда наши вьюки, распакуем их, а потом разведем огонь и приготовим ужин. Драка с индейцами имеет свойство развивать большой аппетит, и мне кажется, что я не ел целую неделю.

Эти слова были настолько разумны, что мы согласились с ними.

Однако трудно показалось нам – израненным и больным – развязывать веревки вьюков, а еще труднее – набрать топливо для костра. Но мы кое-как справились с этой работой и ужин среди такой необычайной обстановки значительно подкрепил наши силы. Мы даже шутили за едой, хотя в глубине пещеры, освещаемой неровным отблеском пылающего огня, лежало тело бедняги Денниса перед древним языческим алтарем, а сейчас позади нашей компании тянулись длинные ряды человеческих остовов. Порой меня даже удивляло, как это мы можем есть в таком мрачном обществе. Но после того как человек сейчас только проливал кровь своих ближних и сам подвергался риску расстаться с жизнью, он становится равнодушен к великой тайне смерти. Пока огонь костра трещал и вспыхивал, распространяя отрадную теплоту, приятно согревавшую в этом сыром и холодном месте наши ноющие больные члены, у нас на душе как будто немного просветлело. Когда же аромат крепкого кофе, смешиваясь с запахом тушеного мяса, дал нам знать, что стряпня Янга приходит к концу, мы почувствовали сильнейший аппетит, а когда добрались наконец до кушаний, то стали даже смеяться. К чести фра-Антонио надо заметить, что его возвышенная душа не унизилась до животного довольства, которым открыто наслаждались все мы, прочие, и которое, я полагаю, проистекало из сознания, что наши тела еще не скоро обратятся в прах, откуда они взяты. Молодой францисканец сидел за ужином молча, но его нежное лицо было до того кротко, выражало столько доброты, что это молчание не служило нам упреком. А когда мы встали и растянулись на своих одеялах против костра, закурив трубочки, монах мягко напомнил нам, что мы должны еще отдать последний долг усопшему товарищу. Погребальный обряд над Деннисом в таком странном месте погребения самым удивительным образом заканчивал жизненную карьеру этого человека. В мелком сухом песке, покрывавшем пол пещеры, как раз против алтаря со статуей идола, вырыли мы могилу Кирнея – с большими усилиями и большим трудом, потому что все наши кости болели. Пока мы работали, два больших факела пылали на алтаре, прислоненные к каменной фигуре; длинные подвижные полосы света тянулись от них через ряды скелетов, сидевших вокруг. Мерцающее пламя факелов заставляло сверкать их белые зубы, точно они смеялись над нами.

Из наших запасов фра-Антонио взял немного соли, а из светлого источника, журчавшего в пещере, зачерпнул воды, после чего благословил и смешал эти два вещества по обряду своей церкви. Этой оснащенной водой окропил он тело, лежавшее против языческого алтаря, и в то же время запел своим сильным приятным голосом «De profundis». Дивная мелодия гулко отдавалась под сводами пещеры, и мы слушали ее с умилением. Потом мы благоговейно подняли тело бедного Денниса и перенесли его к могиле, пока фра-Антонио читал «Miserere». Наконец труп был опущен в землю под пение молитвы «Benedictus», в которой верующим обещается лучшая загробная жизнь; наконец с последними похоронными молитвами могила была засыпана.

– Я-то сам конгрегационалист, – сказал Янг после похорон, – по крайней мере, меня воспитали в этом духе и мне ненавистно католичество. Но я никогда не мешаю другим веровать, как их научили, и когда иноверцев приходится хоронить, пускай над ними совершают обряды церкви, к которой они принадлежали при жизни. Полагаю, что Деннис был хороший католик, и мне кажется, он был бы рад, если б мог увидеть, какие важные похороны устроили мы ему. Но вот была бы потеха, если бы здешние мертвецы могли ожить хоть на пять минут, пока мы хоронили в их компании христианина!

Мрачный юмор этих слов пришелся мне по сердцу. И, в самом деле, простая речь неунывающего Янга служила выражением моих собственных мыслей. Я размышлял о курьезной несообразности всего происходившего перед нашими глазами и о том, каким образом один религиозный культ вытесняется другим, подобно тому, как различные расы, создавшие и исповедующие его, вытесняются новыми расами на лице Земли. Вот теперь в этой пещере погребены люди двух религий и двух рас. Кто знает, какие представители других религий и рас, еще не родившихся в наше время, будут схоронены здесь до конца мира? Когда все кончилось, мы были очень рады прилечь и подкрепить свои силы сном. Нападения мы не боялись, но из предосторожности навалили камней у входа в пещеру, нагромоздив их один на другой, чтоб они предупредили нас шумным падением о попытке неприятеля проникнуть в наше убежище. Приняв эту предосторожность, вся наша компания с наслаждением улеглась на одеяла и мы даже не поставили сторожа. Пещера была залита ярким светом, когда мы проснулись на следующее утро. Лучи восходящего солнца свободно проникали в нее через входное отверстие, через расщелину в стене и другое отверстие в самом своде. При этом ярком освещении остовы индейцев, завернутые в саваны и сидевшие правильными рядами, казались еще отвратительнее, чем накануне, как и безобразный, грубо выточенный из камня идол, которому они поклонялись при жизни. Солнечный свет падал прямо на каменную статую, и мы догадались, что ее нарочно поставили таким образом, чтоб лучи восходящего солнца каждое утро приветствовали божество. В другие времена эта пещера, несомненно, служила храмом, так же как и местом погребения. Крепкий и продолжительный сон освежил нас в значительной степени, но все-таки мы чувствовали боль во всех членах от ушибов, ран и страшного напряжения мускулов. Все это сопровождалось упадком сил и мрачным унынием. И снова более уравновешенная и нежная натура фра-Антонио обнаружила свое нравственное превосходство над нами; хотя его тело страдало, но душа была ясна и он нашел в себе настолько нравственной силы, чтобы подкрепить нас кроткими, успокоительными речами. Очевидно, в его характере было столько мягкости и любви, что ему были нипочем самые тяжелые испытания. В этом отношении я положительно не встречал ему равных. Впрочем, мы действительно были жалки и нуждались в утешении. Нас мучили не одни физические страдания, но также мысль о том, что мы в плену. При свете дня мы тщательно осмотрели пещеру и не нашли из нее выхода; кроме того, нами были осмотрены стены ущелья на всем их протяжении и мы убедились, что по ним нельзя подняться вверх самому ловкому человеку. Выход же внизу долины был нам отрезан, потому что индейцы, несомненно, знавшие местность, куда мы спрятались, подстерегали нас; действительно, только что мы показались из ущелья, чтоб посмотреть, свободен ли путь, как к нам прилетело с полдюжины стрел. Если б мы были здоровы, то могли сделать попытку пробиться вперед. Но даже этот несчастный план был неосуществим, потому что наши члены одеревенели и жестоко ныли. К счастью, у нас был большой запас провизии и в свежей воде мы также не ощущали недостатка. Это подавало нам надежду, что индейцы соскучатся долгой осадой и уйдут. Если б они отважились атаковать нас в пещере, мы могли с успехом отразить их нападение. Если же они добровольно снимут осаду, нам не придется вовсе сражаться с ними. Но и выжидать своей участи в этом мрачном месте было очень неприятно.

Немало смущало нас и то обстоятельство, что царский символ неверно указывал путь. При свете дня мы снова осмотрели фигуру, вырезанную на скале при входе в ущелье: стрела, несомненно, указывала туда. Но что еще более встревожило нас и привело в уныние, так это то, что условный знак повторялся при самом входе в пещеру, а стрела показывала прямо на статую Чак-Мооля. Невозможно было предположить, чтобы эта пещера с мумиями вместо обитателей была укрепленным городом, где скрывалась запасная военная сила и были спрятаны несметные сокровища; а все-таки именно здесь, очевидно, был конец пути. Мы убедились в том, еще раз тщательно обыскав грот в надежде найти другой выход; мы даже стучали в стены, ожидая, что перед нами откроется искусно скрытый потаенный ход. Однако все оказалось напрасным, и Рейбёрн справедливо заметил, что мы походили на крыс, попавшихся в ловушку и подстерегаемых терьерами.