Когда плот приближался к западному берегу озера, мы перестали видеть под собой дома; их сменили каменные ограды с загородными садами. Голые деревья, симметрично рассаженные в виде рощиц и по бокам аллей, вымощенных камнем, стояли еще там; высеченные из камня скамьи помещались в уголках, которые прежде, вероятно, манили к себе отрадной тенью, а некоторые сады были снабжены даже каменными бассейнами изящной формы. Город соединялся с этим, некогда очаровательным, предместьем широким мощеным шоссе, какое мы нашли и на восточном берегу. Это шоссе продолжалось на суше выше теперешнего уровня озера по направлению к западным утесам. На высоком западном берегу стояло немного домов, но они были обширны, красивы, окружены садами с каменной оградой и, очевидно, принадлежали богатым и знатным гражданам.

Здесь мы нашли некоторые следы былого великолепия; по стенам висели некогда роскошные и тяжелые ткани, истлевшие теперь до тонкости паутины и державшиеся только золотыми нитями, затканными в них. Глиняная посуда прелестной формы, хотя с несколько грубыми орнаментами, указывавшими на остатки варварства, была расставлена повсюду и почти вся сохранилась в целости. Мы нашли также много красивого оружия: мечей, копий, ножей – из того же удивительного металла, как и меч, найденный Пабло в ущелье, но гораздо лучшей работы и изящной формы. Из того же металла было сделано высокое седалище, которое мы сочли царским троном, найденное нами в самой большой комнате в лучшем изо всех домов. Мы предположили, что это здание было некогда загородным дворцом. Аудиенц-зала, в которой стоял трон, была очень картинно украшена по стенам барельефами людей и животных; тут были целые сцены битв, совета, охоты, обведенные бордюром такого правильного рисунка, что фра-Антонио и я угадали в нем иероглифические надписи. Впрочем, этот предмет так подробно разобран в моей книге «Условия жизни на североамериканском материке до Колумба», что я не буду вдаваться в излишние подробности.

Однако ни в одном из домов, к великому огорчению Рейбёрна и Янга, мы не нашли и следа того клада, который так соблазнял их обоих. И, действительно, если несметные богатства хранились до сих пор в затопленном городе, трудно было предположить, чтоб они лежали в одном из этих загородных домов; вероятно, хранилищем их служило какое-нибудь прочное здание в самом центре города, а в таком случае до них нельзя было добраться в глубине озера. Если это был в самом деле укрепленный город, представлявший цель наших поисков, – что вполне могло быть, потому что ни один город в мире не был окружен более высокими стенами, как эти могучие утесы, замыкавшие со всех сторон долину, – наши труды пропали даром в смысле нахождения клада. Что же касается меня, то я был вполне вознагражден за все, выстраданное мной, открытием такой громадной археологической важности; фра-Антонио разделял мое бескорыстное удовольствие, но он также был разочарован, потому что надеялся просветить светом христианства живые души, а здесь не было ничего, кроме костей бесчисленных мертвецов.

Мощеная дорога продолжалась к западу и мы пошли по ней, так как здесь должен был находиться выход из долины. Поднявшись на значительную высоту, шоссе расширялось и по обеим сторонам было обставлено каменными статуями бога Чак-Мооля. Янг тотчас начал взбираться поочередно на каждую из них с самым деловым видом и с презрительной миной на лице. Но какова ж была его досада, когда ни одна статуя не пошатнулась, пока он сидел, болтая ногами, на ее голове. «Нет, эти не качаются», – сказал он, слезая с последней и посматривая на нее с упреком. Но его лицо просияло, когда мы, пройдя немного далее, увидали другую, более крупную статую идола в сидячем положении; фигура эта помещалась в гроте, высеченном в скале у конца мощеной дороги. Чтобы соорудить этот грот, понадобилось много труда и смелости. Он имел, по крайней мере, сто футов вышины и столько же ширины, глубоко вдавался в утес и был закруглен сверху, а снизу к нему вела высокая лестница, также высеченная в скале. В центре ниши, на ровном полу стояла громадная каменная глыба кубической формы, служившая седалищем для каменной фигуры Чак-Мооля. Отверстие ниши было обращено прямо на восток, и, когда мы приблизились к ней, каменная фигура была чуть видна в темном пространстве грота, заслоненного тенью гигантского утеса, простиравшейся далеко в длину. Поднявшись на ступени к большому алтарю, мы увидали перед собой всю долину, и, прежде чем ее затопило озеро, с этого места был ясно виден весь город. Пока мы приближались к идолу, я заметил, что Пабло остался немного позади, как будто в глубине его сердца была затронута какая-то струна или в нем заговорил инстинкт крови, наполнивший его душу благоговейным трепетом.

Но Янг, конечно, не проявил никаких благоговейных чувств к каменному истукану. С проворством обезьяны, какого я никак не ожидал от его толстых ног и коренастого тела, взобрался он на алтарь, а потом с важностью сел на голову статуи. Однако нашего весельчака постигло новое разочарование: идол не подался ни в ту, ни в другую сторону. Тут мы принялись рассматривать его подробно и поняли причину этой неподвижности: как фигура, так и самый алтарь, на котором она сидела, были высечены из цельной массы, составлявшей часть утеса, где была вырублена ниша. Это было замечательное произведение; я рассматривал его, удивляясь искусству и терпенью людей, создавших такое диво. Между тем Янг спустился из грота, страшно рассерженный. Он проклинал народ, нарочно дурачивший путешественников.

– Ну, и к чему они понаставили истуканов этого Джека Муллинса? Какие-то безобразные фигуры, которые не качаются, когда они должны качаться! Это такая же подлость с их стороны, как и то, что они спрятали свое сокровище в такое место, откуда его нельзя извлечь без водолазного колокола.

Позади алтаря грот был вырублен так глубоко, что в его глубине при наступлении сумерек царил полнейший мрак; бедняга Янг чуть не сломал себе шею, провалившись в небольшое отверстие в полу, тем менее заметное, что оно было скрыто выступом скалы. Однако он своевременно ухватился за этот выступ и не упал, после чего торопливо зажег восковую спичку, чтобы взглянуть, можно ли здесь пройти. Из отверстия спускались вниз каменные ступени, сильно истертые, как будто здесь прошли тысячи ног. Янг быстро спустился туда, держа перед собой восковую спичку, – мексиканские восковые спички горят, как свечи, – захватив их целую коробку на всякий случай. Через минуту мы услыхали его голос, окликавший нас, но не могли понять, откуда он раздавался, потому что Янг спустился вниз, а звук, слышанный нами, исходил как будто сверху. Прислушиваясь с удивлением, мы снова увидели свет внизу, и наш товарищ поднялся по лестнице, громко смеясь.

– Вот так штука! – сказал он. – Я думаю, что старые жрецы набросились бы на меня всей компанией, если б знали, куда я попал. Ведь истукан-то этот пустой, а в нем могут поместиться шесть человек, и в голове у него щель, так что оттуда можно все видеть и очень удобно возвещать разные пророчества, как будто от имени самого идола. Еще бы! Да с такими средствами можно заставить сделать что угодно тысячную толпу, которая искренне верит в Джека Муллинса.

Однако любопытное открытие, сильно заинтересовавшее меня и фра-Антонио, не подвинуло ни на волос решение вопроса, как нам выйти из долины. Мы все еще питали слабую надежду найти царский символ со стрелой, указывающей путь; этот знак убедил бы нас в том, что город, погребенный в глубине озера, был не тот, который мы искали. Впрочем, и без того следовало непременно найти выход. Не могли же мы оставаться в этом замкнутом месте! И вот мы принялись тщательно осматривать утесы па западной стороне. Ни один дюйм поверхности скал, насколько их можно было окинуть взглядом, не ускользнул от нашего внимательного осмотра; но, даже смело карабкаясь на выступы утесов в некоторых местах, мы не открыли ни следа тропинки. Таким образом мы медленно прошли вдоль утесов до северного края озера, потом также медленно вернулись обратно, а затем взяли вправо к южному краю, после чего вернулись снова к пункту отправления и сели в большом унынии перед статуей Чак-Мооля.

Только одно открытие сделали мы во время нашего обхода и оно послужило нам ключом к загадке: каким образом несчастный город был так внезапно затоплен водой? Как раз у северной окраины долины мы увидели высоко над нами громадную выемку более чем в тысячу футов ширины. Земля под ней была прорыта в виде глубокой канавы и усыпана громадными обломками скал. Очевидно, вода хлынула этим путем из горного озера сверху и город был моментально затоплен. Вероятно, жители были предупреждены о грозившей им участи оглушительным шумом обвала и увидели издали блеск воды, устремившейся сверху водопадом. Прежде чем вода затопила улицы города, они еще успели взобраться на высокую насыпь, где стоял их храм. Обезумев от ужаса, эти люди, вероятно, осаждали просьбами своих жрецов принести поскорее человеческую жертву для умилостивления разгневанного божества. Но надо полагать, что раньше, чем жертвоприношение совершилось, и народ, и жрецы, и обреченная жертва погибли вместе, настигнутые наводнением.

– Да, – заметил Янг, – катастрофа на Миль-Ривере – ничто в сравнении с этой, хотя и там произошло ужасное бедствие. Я проезжал с железнодорожным грузом в старую колонию, когда это случилось, и заехал посмотреть на место катастрофы. Но при мысли о том, что здесь случилось, кровь стынет в жилах. Это все равно, если бы на Бостон излились все воды Массачусетского залива.

Леденящая тоска закралась нам в душу: мы оказывались пленниками в пустынной местности, где смерть свирепствовала с такой жестокостью. Но к мрачному настроению, навеянному безвременной гибелью стольких тысяч людей, прибавился у нас еще более существенный страх, что и нам в скором времени предстоит присоединиться к этим умершим в давние времена. И смерть, подстерегавшая нас, грозила быть еще безжалостнее; те, по крайней мере, после короткой борьбы бессознательно перешли в вечность в волнах, сомкнувшихся над ними. Но наш конец обещал быть медленным и страшным! Мы были обречены умереть с голоду.

Лишившись мулов и лошадей, наш караван был принужден оставить в пещере большую часть своего багажа; из боязни встречи с дикарями и в надежде найти в горах изобилие дичи мы оставили там почти всю провизию, захватив только боевые припасы и оружие. Но в этой долине, такой улыбающейся и прекрасной с виду, не оказалось живых существ, кроме нас самих. Ни одного четвероногого, ни птицы не видали мы в этой обители смерти; в озере даже не было рыбы; единственный след животной жизни, существовавшей здесь некогда, были иссохшие останки женщины, найденные нами в заброшенном доме, да кости, белевшие в озере. Действительно, это была долина Смерти, как мы прозвали ее. Во время постройки плота, мы не думали о сбережении провизии, тем более что тяжелый труд еще сильнее возбуждал наш аппетит. Теперь же, осмотрев свои запасы, мы убедились, что их достанет всего на три дня. Конечно, в случае крайности мы могли зарезать и съесть Эль-Сабио, хотя решиться на такое отчаянное средство нам было бы нелегко; мы привыкли видеть в этом животном своего товарища, терпеливо делившего наши труды и лишения; что же касается Пабло, то он счел бы нас тогда настоящими каннибалами. Да, наконец, если б мы и съели бедного ослика, то его мяса хватило бы нам едва на неделю, самое большое – на две. А что же потом?

Если б наши сердца могли вместить еще более горя, то оно прибавилось бы от мысли, что все предпринятое нами последовательно приводило к неудачам. Если долина Смерти была в самом деле местом, которое мы искали, то мало пользы было нам в этой находке. Фра-Антонио не мог найти здесь ни одной души для обращения в христианство. Я в качестве археолога, правда, сделал здесь немаловажные открытия, но опять-таки они были ничтожны по сравнению с тем, что было скрыто под водой; да и то немногое, что я открыл, останется неизвестным миру, если я сам не выберусь живым из этой западни. Что же касается Рейбёрна и Янга, то и они не могли воспользоваться соблазнявшим их кладом, если б даже он был под руками; будь несметные богатства насыпаны перед нами грудой, они не дадут нам ничего, если мы не выберемся отсюда. Сверх того, меня удручала мысль, что я погубил Пабло, пустившегося из любви ко мне в эту опасную экспедицию. Горько упрекал я себя в том, что позволил мальчику следовать за собой; я должен был предвидеть, что наш караван может попасть в такое положение, при котором всякий путь назад будет отрезан и моему слуге поневоле придется делить с нами все опасности и, пожалуй, пожертвовать жизнью в этом смелом предприятии. На самом деле так и случилось: нападение индейцев загнало нас в западню, а выйдя оттуда, мы сами заперли за собой выход; Пабло остался с нами и теперь ему грозила самая ужасная смерть, какую можно только себе представить.

Наступала ночь, когда мы закончили наши поиски, не найдя никакого выхода, и собрались все вместе у подножия статуи, где был сложен наш багаж и где Мудрец, в счастливом неведении ожидавшей его участи, жадно щипал сочную траву. Мы развели огонь, потому что воздух в низкой долине сделался влажен и холоден от поднимавшихся с озера испарений; расположившись около костра, мои товарищи принялись готовить ужин. Было бы бесполезно толковать о том, что являлось полнейшей очевидностью; но Янг, исполнявший должность повара, доказал, что он понимает наше критическое положение, приготовив для нас только половинные порции и заварив очень слабый кофе.

Молча уничтожили мы свой скудный ужин, а потом закурили трубочки, но и тут наша беседа не клеилась. Мы избегали говорить о том, что действительно занимало наши мысли, зато в каждом слове о посторонних предметах невольно сказывалось гнетущее горе. Я помню, что Янг, отличавшийся неистощимой веселостью, рассказывал нам в тот вечер только страшные истории о крушении железнодорожных поездов, где искалеченные люди лежали между опрокинутыми вагонами, крича от невыносимой боли, крича от страха, когда огонь, охвативши обломки поезда, подходил все ближе и ближе, так что умирающие жарились заживо. А Рейбёрн рассказал о партии инженеров, исследовавших дикую местность и осажденных индейцами на горном пике в Колорадо; они медленно умирали один за другим, терзаясь жестокой жаждой. Только один из них остался в живых. Чтобы продлить свою жизнь, пока придет спасение, он прибегнул к ужасному средству: именно пил собственную кровь, но все-таки умер в припадке бешенства почти в тот самый момент, когда товарищи подоспели ему на помощь.

Я, со своей стороны, не мог ничего прибавить к этим ужасам, но при моем тогдашнем настроении находил горькую отраду в трагических рассказах и мысленно сравнивал нашу участь с участью тех страдальцев. Фра-Антонио не принимал участия в нашем разговоре, который мы вели по-английски, но он улавливал его смысл по тону речи. На его лице был отпечаток нежной грусти, как будто он больше горевал о нас, чем о самом себе. И, действительно, он заговорил в этом духе, когда другие замолчали, подавленные ужасом только что слышанного.

Слова францисканца не были проповедью, но его душа пылала такой горячей верой, что он старался успокоить нас, напоминая о высших благах, каких не может дать земная жизнь. Он говорил о радостях загробного мира с торжественностью, свойственной его сану; но к этим увещаниям священника примешивалась личная симпатия к товарищам и нежная кротость, служившая основой его характера. И хотя все мы, кроме Пабло, были еретиками, с точки зрения католической церкви, в речи монаха не было и следа сухой доктрины. Все, что он говорил, скорее напоминало первобытное христианство, заключавшееся в бесхитростной вере в божественную любовь, которая служит людям верным щитом и направляет их к спасению. Сам он, как мне казалось, был живым воплощением этой любви.

Один взгляд на его кроткое лицо, на котором, однако, отражались высокое мужество и благородная решительность, убедил меня, что в этом человеке возродился дух христианских святых и мучеников давно прошедших времен.

Наши души невольно смягчились и в то же время были подкреплены словами фра-Антонио. Чувство тихого успокоения охватило нас, и мы стали готовиться к ночному отдыху. Но все же мы не могли отделаться от горького сознания, что наши планы постигла неудача, что наши заветные мечты развеялись прахом, а впереди нас ожидает самая мучительная смерть.