Что над нами тяготеет странная судьба, в этом мы нисколько не сомневались, как фра-Антонио, так и я. Не простая случайность свела нас вместе, а потом в наши руки попали такими странными путями (в отдаленных одно от другого местах, но почти одновременно) две древних рукописи. Каждая из них сама по себе не имела бы значения, но вместе они ясно показывали путь к такому удивительному открытию, какому нет подобного в мировой истории.

Едва только я вполне уразумел, какое интересное приключение ожидает меня и какую почетную известность доставит оно мне, как решил держать все это в секрете от моих товарищей – археологов до тех пор, пока представится возможность сказать им не о том, что я намерен делать, но о том, что уже сделано; у меня не было ни малейшего желания поделиться с ними высокой честью, которая по праву выпадет на мою долю, когда я опубликую результаты своих исследований об этой изолированной общине, дожившей до наших дней в неприкосновенном виде с доисторических времен. Мне было очень приятно, что фра-Антонио совершенно согласился со мной и не желал разглашать до времени нашу тайну. Как я вижу теперь, им руководила в данном случае единственная слабая струна, открытая мной в этом безупречном человеке. Как я решил не делить с другим археологом высокой чести открытия первобытной общины, так и фра-Антонио решил, что ему одному должна принадлежать слава евангельской проповеди в этой области глубокой языческой тьмы, которую он жаждал разогнать лучезарным блеском христианского учения. Если с его стороны это был грех, то, вероятно, этот грех разделяли с ним многие праведники, давно попавшие в рай. Сам блаженный Франсиск, на совете в Маце, когда ему пришлось делить между своими последователями языческий мир, сказал, что они могут проповедовать христианство, где им угодно, а Сирию и Египет он оставляет за собой; им также руководила надежда, что не в одной, так в другой из этих стран его труды увенчаются славным мученичеством и, может быть, в этом отношении фра-Антонио хотел идти по стопам великого основателя своего ордена.

Но, хотя мы оба твердо держались намерения оставить за собой честь такого великого археологического открытия, с одной, и такого великого христианского подвига, с другой стороны, нам не приходило в голову браться за наше предприятие совсем без товарищей. Пускаясь в далекий и неизвестный путь, нужно было пригласить с собой надежных спутников. Часть земель, по которым нам предстояло проходить, подвергалась набегам диких индейских племен; что могли сделать против их нападения двое одиноких странников, не имевших понятия о военном искусстве? Да, наконец, если б даже дикари оставили нас в покое, другие опасные случайности могли грозить нашей жизни, тогда как, вместе с товарищами, нам было легко преодолеть многие затруднения. Я, со своей стороны, сильно желал взять с собою кого-нибудь из моих соотечественников. Мексиканцы, несомненно, обладают большой любезностью, и это свойство внушает мне величайшее уважение, но каждый англичанин в критическую минуту, в особенности когда приходится сталкиваться с дикарями и биться с ними насмерть, предпочтет возле себя англичан, мужество и сила которых не имеют себе равных в свете, когда они дерутся рядом со своими соотечественниками. Но в данном случае меня затруднял вопрос, где я навербую этот англосаксонский контингент!..

Однажды вечером, сидя в ризнице фра-Антонио, где у нас постоянно происходили беседы, мы толковали о том, что нам следовало бы запастись надежными провожатыми. Вообще предприятие требовало всестороннего обсуждения. Мы почти уже решились организовать небольшой отряд из индейцев племени отоми и пригласить двух храбрых молодых людей, знакомых францисканца, себе в товарищи. Но, хотя я и одобрил этот план за неимением другого, однако он мне был не по душе; во-первых, я предпочел бы в данном случае иметь дело с англичанами, а во-вторых, мне казалось, что наши юные спутники разгласят о предприятии, которое мы желали держать в тайне. Монах соглашался со мной. Итак, не придя ни к какому окончательному решению, я пошел домой сильно не в духе. При входе во двор гостиницы, до меня донеслись звуки губной гармошки Пабло, сопровождаемые громким смехом, и разговоры на английском языке: узнав веселых посетителей, я в то же время услышал, как один из них сказал на невозможном испанском языке:

– Вот тебе медио, если ты сыграешь нам еще песенку, мальчик; если же ты опять заставишь плясать под нее своего осла, то получишь целый реал.

Желая знать, что будет дальше, я притаился за одной из каменных колонн, поддерживающих галерею, и хотя на сердце у меня было невесело, но я не мог удержаться от смеха, увидев перед собой забавную сцену.

На противоположной стороне двора, возле Пабло и Эль-Сабио, стояли двое мужчин, которых по их типу можно было безошибочно признать за североамериканцев, если б даже встретить их на луне; один из них был высокий, мужественный, широкоплечий, коренастый, с могучей грудью и большими руками – настоящей атлет. Лицо его почти совсем заросло густой черной бородой, а выпуклый лоб и решительные черные глаза обнаруживали в нем большую энергию. Другой был маленький, полный, с большой круглой головой на толстой шее, с добродушным, гладко выбритым лицом, на котором выдавались широкие, сильно развитые челюсти. У него были веселые голубые глаза, а темя – свою шляпу фасона Дерби он держал в руках – было голо, как бильярдный шар. Только на затылке росла, как он сам выражался, щетина коротко обстриженных песочно-красных волос. Я познакомился с этими людьми тотчас по приезде в Морению и в продолжение двух или трех недель часто встречался с ними за табльдотом. И чем чаще мы встречались, тем больше они мне нравились. Высокий человек был Рейбёрн, гражданский инженер, работавший на строящейся железнодорожной линии, обязанность которого, очень подходящая к его расторопности, состояла в розыске грузов, по ошибке попадавших во время перевозки не в то место, куда они были адресованы. Оба они прожили много лет в малонаселенных местностях, среди всевозможных опасностей, и оба – о чем я инстинктивно догадывался, и что вполне подтвердилось впоследствии – были самыми надежными, стойкими и храбрыми людьми, каких только можно себе представить.

Мои американцы потешались и хохотали над необыкновенным зрелищем, где главными действующими лицами были Пабло и Эль-Сабио. Улыбаясь всеми частями лица, не принимавшими участия в игре на губной гармошке, Пабло исполнял на этом инструменте сильно мексиканизированную переделку песни «Передничек», которой он научился от мистера Янга, любившего насвистывать этот мотив. В то же время Мудрец с огорченным, но решительным видом поднимал в такт аккомпанементу то одну, то другую ногу, шевелил туловищем и кивал головой; его движениями управляла свободная рука Пабло. Длинные уши несчастного ослика мотались во все стороны, как бы протестуя против безрассудного моциона, которого требовали от его несчастных ног; иногда он не в такт махал хвостом, готовый остановиться, но его хозяин был неумолим и только, когда его самого разобрал неудержимый хохот, так что он не мог продолжать своей музыки, Эль-Сабио оставили в покое. Когда же пляска была окончена, в чертах животного отразилось такое тонкое презрение, какое только можно себе представить на морде осла.

– Здравствуйте, профессор, – крикнул Янг, увидев меня, – уж не бросили ли вы археологию, чтоб завести у себя цирк? Ваше редкое приобретение доставит вам целое богатство, когда вы вернетесь в Штаты. Если же вы не захотите сами показывать публике своих диковинок, я беру это на себя на половинных издержках; Рейбёрн, вероятно, тоже не откажется поступить в наше заведение клоуном: у него прекрасные задатки в этом направлении. Теперь мы оба остались без работы; надо же чем-нибудь кормиться.

– Как, вы остались без работы? – спросил я, обмениваясь с ними рукопожатиями.

– Да, наша железная дорога опять встала на дыбы, что с ней случается периодически! – отвечал Янг. – Акционеры перессорились, постройка приостановлена, издержки на работу уменьшены и много народу осталось без места. Я думал, что мы с Рейбёрном составим исключение или переждем, пока это все успокоится… впрочем, я давно собирался покинуть проклятую здешнюю сторонку и полагаю, что все случилось к лучшему; только жаль, что перемена произошла внезапно, потому что у меня нет теперь в виду ничего определенного, да и у Рейбёрна тоже… Одним словом, если вы хотите сформировать свой цирк, то мы готовы служить. Откуда вы откопали этого мальчика с ослом? Вот уж, бесспорно, редкие экземпляры!

– Не думаю, чтоб вы могли рассчитывать на меня как на клоуна, профессор, – сказал Рейбёрн, – но я могу поступить к вам в сторожа или занять другую подходящую должность. Впрочем, едва ли нам с Янгом понадобится служить в цирке; что мы оба теперь без работы – это правда, но железнодорожная компания заплатила нам до конца будущего месяца и снабдила бесплатными билетами до Сан-Луи. Нам нечего горевать; Янг стремится домой, а мне хотелось бы проехаться по Мексике и посмотреть, каковы здесь места, тронутые цивилизацией. С тех пор как я тут, мне все приходилось работать по одним трущобам. Вот я и хотел бы посетить теперь на досуге древние храмы или что-нибудь подобное. Вы можете дать мне полезный совет в данном случае, профессор. Ну, скажите, с чего бы мне начать: не знаете ли вы какой-нибудь интересной руины?

С первой же минуты, когда я увидел обоих товарищей на дворе нашей гостиницы, мне пришло в голову предложить им принять участие в наших поисках скрытого города и я с удовольствием прислушивался к тому, что они мне говорили; при настоящих обстоятельствах мне не надо было упрашивать их бросить выгодную работу для сомнительного предприятия. Таким образом, мы пошутили насчет цирка, поболтали о разных посторонних предметах, а после веселого ужина втроем в ресторане «Ла-Соледад» (странное имя для ресторана) я пригласил их к себе в комнату выкурить сигару. Хороший ужин и хороший табак – в Морелии мы курили тепикские сигары превосходного качества – привели моих американцев в самое хорошее расположение духа; воспользовавшись этим, я посвятил их в свой великий проект. Они узнали от меня все подробности: о моем странном приключении в деревне, о грамоте и золотой монете, переданных мне кациком с глазу на глаз; о письме, найденном фра-Антонио, и о том, как эти две находки навели нас на открытие ацтекской общины, которая, по всей вероятности, существовала неприкосновенной до сих пор, не считая каких-нибудь незначительных перемен со времени своего основания за много веков до покорения Мексики испанцами. С энтузиазмом и, надо полагать, с большой убедительностью распространялся я о неоценимом приобретении для археологии, которое явится в результате предположенных нами изысканий; коснулся также и того, какое важное научное значение будет иметь тщательное описание миссионерского подвига францисканца. Ведь это будет первый случай в мировой истории, когда беспристрастный этнолог опишет, каким образом языческий народ принял доктрину христианства! Одним словом, я выставил свой проект с самой блистательной стороны, говорил с большим жаром и увлечением и закончил тем, что предложил американцам принять участие в нашей экспедиции, которая обещала прибавить так много к сумме человеческих знаний в области самых интересных предметов, какие только могут представиться человеческому уму. Но увы, окончив свою пламенную речь, я, к моему величайшему прискорбию, заметил, что мистер Янг крепко заснул.

Рейбёрн не спал и слушал меня довольно внимательно, но решительно не разделял моего энтузиазма.

– Видите ли, профессор, – сказал он, – дело в том, что у меня очень мало свободного времени. Путешествовать с вами месяц или два – это еще куда ни шло, но, если не ошибаюсь, вы полагаете, что для достижения существенных результатов вам понадобится не менее года; а я никак не могу пожертвовать годом на то, что, по моему разумению, будет пустым бездельничеством. Дома у меня, на мысе Код, остались сестра да старушка мать, которых я должен поддерживать, и мне нужно скоро приняться за работу. Ваше предприятие, несомненно, принесет вам славу, и я желал бы разделить ее, но слава – недоступная мне роскошь; я должен заниматься тем, что приносит деньги.

Голос Рейбёрна разбудил Янга. Он прислушался к словам товарища и, полуоткрыв глаза, одобрительно кивнул головой на его практическое замечание, после чего, громко зевая, прибавил со своей стороны:

– Да, все будет зависеть от степени выгоды. Ведь мы здесь не для того, чтоб бить баклуши, профессор; надо тоже знать, какие барыши нам останутся. Если б ваш проект обещал наживу, я охотно поехал бы с вами, но так как тут дело пахнет не тем… Знаете, профессор, поговорим об этом в другой раз, право, лучше в другой раз!

– Что вы, опомнитесь! – воскликнул я. – Уж где можно нажить деньги, так это здесь. Разве я не сказал вам, что в спрятанном городе ацтеков собраны несметные богатства, каких еще никогда не стекалось в одно место от начала мира?

– Нет, разрази меня гром, я не слыхал этого! – отвечал Янг с большим жаром и поспешностью. – Вы не обмолвились о кладе ни единым словом, пока я еще не спал. Что он говорил такое о несметных богатствах, Рейбёрн? Теперь я проснулся и не стану спать до тех пор, пока разговор будет идти о деньгах.

– Вы действительно ничего не говорили про сокровища ацтеков, профессор, – подтвердил Рейбёрн. – Я и сам не прочь о них послушать. Если в вашей экспедиции, кроме славы, мы приобретем еще и деньги, так ведь это совсем иное дело. Изыскания только ради пользы науки для меня действительно недоступная роскошь; но когда речь зашла о барышах… Расскажите же нам о своих видах, любезный Пэлгрейв! Может быть, мы с вами и поладим.

Признаюсь, я был немного разочарован такой практичностью молодых людей; они же горячо ухватились за то, что казалось мне пустяками и о чем я даже забыл упомянуть. Но потом я рассудил, что каково бы ни было побуждение, заставляющее американцев принять участие в нашей экспедиции, это решительно все равно; мы нуждались в надежных товарищах и, пожалуй, весь успех предприятия зависел от того, захотят ли эти двое храбрых и бывалых людей примкнуть к нам. Тут я принялся до того заманчиво описывать несметные богатства ацтеков, что глаза американцев разгорелись, а в голове у них до того зашумело, что даже лбы покраснели, а дыхание сделалось прерывистым. Впрочем, я сам вдохновлялся по мере того, как говорил. До сих пор скрытые сокровища не прельщали меня; я был исключительно поглощен научной стороной открытия, которое надеялся совершить. Но теперь меня сильно заняла мысль о том, что, трудясь ради успехов науки, я мог получить в свое распоряжение громадное богатство. Великолепное открытие обещало быть обставленным самым грандиозным образом и тем сильнее поразить свет. В сравнении с моей книгой «Условия жизни на североамериканском материке до Колумба», великое произведение лорда Кингсборо как по форме, так и по содержанию, окажется совершенно ничтожным вкладом в науку. Распространяясь о громадных размерах скрытого сокровища, я не боялся впасть в преувеличение, зная наверняка, что в сокровищнице ацтеков, находившейся в потаенной долине, было собрано столько золота, что его достало бы на выкуп целой нации.

– Итак, согласны ли вы отправиться с нами? – спросил я, окончив свое блистательное описание.

– Ладно, нечего и толковать, профессор! – последовал предсказуемый ответ Янга.

– И на меня вы можете вполне рассчитывать, – заявил Рейбёрн и прибавил: – Клянусь Юпитером, Пэлгрейв, когда я получу свою долю, то куплю весь мыс Код целиком со всем, что на нем есть!

Вот и подобралась наша компания. Фра-Антонио взялся за дело из любви к Богу, я – из любви к науке, а Янг с Рейбёрном – из любви к золоту. Что же касается мальчика Пабло, то он не мог бы сказать, почему примкнул к нам. Он просто взял и поехал с нами.