Жюль мял в руках шапку, подбитую заячьим мехом. Он старался держаться подальше от своего рассерженного хозяина, но был вынужден подойти ближе по требованию, произнесенному голосом, охрипшим от пьянства.
– Подойди! Подойди же! Итак, мой мошенник мастер, что ты можешь мне сказать?
Жюль был сервом. Мастером же он стал по воле случая. Впрочем, этот титул не спасал его ни от побоев, ни от голода.
– Подойди ближе! – завопил Эд де Ларне, яростно стукнув кулаком по столу. – Отвечай немедленно, или я прикажу твоим дружкам по несчастью поколотить тебя, и они будут весьма рады возможности отомстить за твое высокомерие по отношению к ним. Всем этим болванам, которые только и делают, что ленятся и хотят разорить меня!
– Нет, мой добрый хозяин, нет, – пробормотал обезумевший мужчина.
– Тогда, если ты при помощи себе подобных не обкрадываешь меня, если вы не дрыхнете, как слизни, где руда, добытая за неделю? Надеюсь, не в этом мешочке, который ты притащил, – он вызывает только смех!
Вместо ответа мужчина кивнул головой.
– В нем? Да ты издеваешься! Тут нет и тридцати марок!* Куда вы дели остальное? Вы продали… – В глазах Эда засверкал нехороший огонь. – А, я вижу… Вы грабите меня, как лесные разбойники, чтобы заплатить мне шеваж и талью или, что хуже, за свое личное освобождение! Ну и дела! Что, я должен позволять себя ощипывать как индюшку, чтобы вы могли купить себе свободу? Признавайся, или я тебя сейчас убью!
– Нет, вы ошибаетесь, мессир. В мешке все, что мы сумели добыть из вашего рудника, клянусь своей душой. Ваш рудник… он…
Остальные слова потонули в невнятном шипении. Жюль дрожал от страха. Жертвами ярости его сеньора уже стали несколько человек. Поговаривали, что он помог уйти в мир иной – чересчур сильно сжав ей горло, – этой шлюхе Мабиль, которая терроризировала всех слуг. Мабиль вернулась в замок, проведя некоторое время у сводной сестры хозяина, мадам де Суарси. Она была смазливой, но злой, как чесотка и колики вместе взятые, эта аппетитная шлюха.
– Мой рудник? Так что с моим рудником? – зарычал Эд.
– Он истощился… Безвозвратно. Здесь нет моей вины, хозяин. Мы рыли, рыли, пока не стерли все пальцы. Там больше ничего нет. Нет железа. Клянусь вам прахом моего сына.
Ординарный барон де Ларне резко вскочил, опрокинув скамью, на которой сидел. Жюль решил, что настал его последний час, и подавил рыдание, перекрестившись. Эд прорычал:
– Вон с моих глаз! Немедленно! Убирайся, пока я не передумал.
Мастер не заставил хозяина повторять дважды и как ужаленный выскочил из зала, благодаря небеса за оказанную ему милость. В конце концов, он ничем не владел, даже свободой уйти. Ничем, кроме своей жизни, а она, по крайней мере сейчас, была спасена.
Эд тяжело опустился на край стола. Разумеется, он знал об этом. Он заставлял сервов работать, пытаясь убедить себя, что в руднике есть еще немного руды, достаточно, чтобы какое-то время держать короля в заблуждении. Напрасно.
На протяжении нескольких поколений семья Ларне покупала у властей относительное спокойствие за эту цену, а от их огромного состояния сейчас остались лишь крохи. Предки Эда вели хитроумную политику, клянясь в верности королям Франции, но не гнушаясь заигрывать с вражеской Англией, близким соседом. И хотя открыто об этом не говорили, но железо доставалось самому щедрому и «душевному» монарху. Как сформулировал дед Эда с жизнерадостностью богатого суконщика: «Твоя жена бывает весьма соблазнительной лишь тогда, когда она нравится другим. Таким образом, щедрым следует быть лишь с соблазнительными женщинами». Жизнерадостность исчезла. Что касается «соблазнительной женщины» из метафоры, она стала бесплодной. Рудник начал истощаться незадолго до смерти барона Робера, отца Эда.
Эд схватил кувшин и налил себе нетвердой рукой вина, забрызгав темную столешницу. Он качнулся, но вовремя схватился за край стола.
Тупая, глупая зловредная шлюшка, которая важно расхаживала по замку в перешитых нарядах своей тетки, раздавала приказы и читала нравоучения, словно она была здесь хозяйкой! Все ее ненавидели. Он сам ее ненавидел! Все произошло из-за нее, из-за глупости, проявленной ею на инквизиторском процессе. Матильда… На что она рассчитывала? Что он уложит ее в постель и лишит девственности? На супружеском ложе? Как ни странно, хотя это и входило в его планы, он не испытывал ни малейшего желания. Раз уж он не сумел уничтожить Аньес руками Матильды, девчонка перестала для него существовать. Он рыгнул. Зачем деликатно обращаться с барышней, когда он может лапать девок и требовать от них все, что угодно? Из-за глупости Матильды провалился план ее дорогого дядюшки. Ну что ж, она за это заплатит. Она заплатит за мать. Она заплатит за От-Гравьер. Она заплатит за все остальное. Опьяненный желчной радостью, он забыл, что инквизитора убил незнакомец. Это была вина Матильды. Он все ставил ей в вину, даже то, что она не была похожа на Аньес.
Да, надо, чтобы эта идиотка за все заплатила. Тогда, возможно, он снова станет спать спокойно.
Эд задумался. Вдруг его озарила счастливая мысль, и он улыбнулся. Он позвал служанку, которая предусмотрительно остановилась на безопасном расстоянии от хозяина.
– Немедленно скажи мадемуазель моей племяннице, что я хочу видеть ее.
Быстро сделав реверанс, девушка исчезла.
Матильда потратила несколько минут, чтобы привести себя в порядок, прежде чем принять своего дорогого прекрасного дядюшку. Она оживила кожу щек щипками, покусала губы, но не знала, что делать с волосами. Нет, дама расплетает косы лишь тогда, когда ложится… с супругом или любовником. Она бросилась к небольшому креслу, стоявшему возле туалетного столика, и приняла позу, которую посчитала томной и одновременно изящной.
Хмурое лицо любимого дядюшки подсказало Матильде, сразу же почувствовавшей разочарование, что сегодня вечером она вновь не познает тайну плотских утех. Раздосадованная, она встала. Эд почувствовал желание племянницы, и на него нахлынула волна ненависти, которую он никак не мог сдержать. Юная шлюха! Ее порочность не имела оправданий, в чем он не отказывал другим.
– Дядюшка, какое счастье видеть вас…
– Моя дорогая крошка, боюсь, что оно продлится недолго.
– Вы пугаете меня.
– Я в отчаянии. Ваша мать по-прежнему портит нам жизнь.
– Как?!
– Вскоре она заберет вас. Несправедливый исход судебного процесса дает ей на это право, ибо она не была поражена в своих правах. – «По твоей вине, мерзавка», – добавил Эд про себя, а потом продолжил: – Боюсь, она будет мстить вам за вашу смелость, вашу привязанность ко мне, которую я очень ценю. Я хорошо знаю ее. Она безжалостная, хотя и прикидывается простодушной. Ах, боже мой!.. Только представлю вас в этом свинарнике Суарси, ваши нежные руки, огрубевшие от тяжелой работы, ваш изящный силуэт, изуродованный лохмотьями… У меня сжимается сердце.
У Матильды тоже было тяжело на сердце. При мысли о подобной перспективе тошнота подступила к самому горлу. Нет! Нет, только не Суарси, только не мать, только не свиньи и вонючие слуги! Только не невыносимый холод в мрачных стенах. Она хотела веселья, изысканных яств, танцев, света, ковров, служанок, красивых одеяний и драгоценностей.
– Я отказываюсь! Я отказываюсь возвращаться в эти смрадные трущобы Суарси. – Охваченная паникой, готовая вот-вот разрыдаться, Матильда умоляюще добавила: – Дядюшка, заклинаю вас, оставьте меня здесь.
– Это мое самое горячее желание, милая. Но как? Я не могу выступать против права вашей матери. Тем более сейчас.
– Ну… через несколько месяцев я стану совершеннолетней, всего через пять.
– И где же я буду прятать вас все это время, до тех пор, пока вы не вернетесь ко мне? – Эд подошел к племяннице и поцеловал в лоб в знак покорности, а затем лукаво продолжил: – Мадам… Мне пришлось выпить несколько кубков вина, чтобы найти в себе мужество сделать это признание. Разве это не поразительно для человека, который боится только Бога? – солгал жалкий трус.
Внезапное смирение и обращение «мадам» растрогали девочку, и она жеманно произнесла:
– Вы пугаете меня, мсье.
– Это последнее, чего я хочу в данный момент. Вы… Надеюсь, ваша проницательность позволила догадаться, что я питаю к вам… привязанность… Однако наши родственные связи не только не оправдывают ее, но и делают… необъяснимой. Даже немыслимой.
Сердце Матильды забилось. Наконец-то!
– Мсье… – прошептала она, прикрывая рот маленькими пальчиками, усыпанными кольцами мадам Аполлины, ее покойной тетушки.
– Я знаю… Впрочем, я слишком далеко зашел, чтобы от всего отказаться. Я понимаю, что наши кровные узы внушают вам отвращение. Я сам долго взвешивал все «за» и «против». Я стою перед вами покоренный, безоружный, не питающий никаких надежд. Хотите моей смерти? Я предлагаю вам свою жизнь.
Ах, какой неожиданный поворот! Все ночи напролет Матильда мечтала услышать такие слова. Любила ли она дядюшку греховной любовью? Конечно, нет. Впрочем, она не питала к нему и особой родственной любви. Матильда не любила никого, кроме Матильды де Суарси, которая все больше нравилась ей. Но он был богат – так, по крайней мере, она считала, – и потом, эта душераздирающая сцена… Она станет недоступной богиней, к стопам которой будут припадать мужчины. Какая прекрасная метафора! Матильда протянула Эду руки, и он поцеловал их.
– Ах, нет… Вашей смерти? Никогда, мсье. Что делать? Что делать, чтобы навсегда остаться с вами?
– Иными словами, вы…
– Тише, – прервала она его. – От дамы нельзя требовать подобных признаний.
– Я грубиян, мадам. Тысяча извинений. Но вы опять заставили трепетать мое бедное сердце, которое я считал уснувшим. Что делать? Я перебрал все решения и понял, что существует лишь один выход. Если ваша мать заберет вас, она вас погубит. Вы молодая, красивая, соблазнительная. А она стареет, и у нее нет иного будущего, кроме неблагодарной работы в Суарси. Ее женская ревность не будет знать передышки. Она чувствует, что вы завоевали меня, признаюсь, без особого труда.
Эд так умело набросал соблазнительный портрет Матильды, противопоставив ее матери, что девочка, не задумываясь, согласилась с ним.
– И какой же этот единственный выход, мой дорогой дядюшка?
– Зовите меня Эд, прошу вас. Не напоминайте больше о наших связях, которые ранят мое сердце.
– Эд… Я тысячи раз шептала ваше имя, мсье. Итак, выход?
– Монастырь, моя прелестница. Монастырь, где вы будете гостить пять недолгих месяцев до вашего совершеннолетия.
– Монастырь?
– Вы поедете туда как гостья, а не как облатка. Своего рода духовное уединение, как это делают многие высокородные дамы королевства, в том числе и дочь короля, мадам Изабелла.
– Мадам Изабелла? Правда?
– Разумеется, и многие другие.
– Пять месяцев – это так долго… В монастырях можно умереть от скуки.
– Пять месяцев – и свобода, навсегда. Вы, я… Но вы такая красивая, такая изящная, что я опасаюсь, как бы однажды вы не покинули меня…
– О нет, мой… Эд, мой нежный Эд, – пообещала Матильда, предчувствуя, что скоро замок Ларне станет недостаточным для будущего, о котором она мечтала. К тому же сводный дядюшка никогда не получит от Церкви разрешения жениться на племяннице. – Ну что же, мой нежный Эд, нас ждет короткая разлука. Но молю вас, выберите женское аббатство, более привлекательное, чем Клэре.
– Я уже подумал об этом, – солгал Эд, который искал самый удаленный от Ларне и Суарси-ан-Перш монастырь. – Вам надо написать короткое письмо и объяснить, почему вы хотите на время покинуть светское общество и воссоединиться с Богом… Так я огражу нас от гнева Аньес.
Выбор Эда пал на Аржантоль, женское аббатство ордена цистерцианцев, основанное Бланкой Наваррской и ее сыном Тибо IV Шампанским. Это аббатство полностью отвечало его желаниям. Удаленность, поскольку Аржантоль находился в Шампани, и суровость. Устав, написанный святым Бенедиктом, был строгим, вменял в обязанность бедность и строгое затворничество в стенах монастыря и возводил в догму ручной труд.
«Твои хорошенькие ногти будут рыть землю, прекрасная кокетка, твоя поясница будет разламываться от боли при сборе хвороста, и тебе придется колоть лед в тазу, чтобы умыться».
– Прошу вас, Эд, диктуйте.
Все время, пока Эд подбирал слова, как можно более убедительно свидетельствовавшие о том, что его племянница сделала окончательный выбор, он смотрел на нее, полуобнаженную, сидевшую на неудобном табурете. Он видел, как монахиня подносит нож к ее прекрасным волосам, режет, стрижет их. Он видел, как длинные курчавые пряди падают на землю. Он видел, как из глаз Матильды градом льются слезы, орошая ее маленькие груди. Он даже чувствовал запах грубой льняной рубахи, которую надевают ей через голову. Шлюха!
Когда мать разыщет ее, невыносимая глупая болтунья станет уже совершеннолетней. Ничто и никто не сможет забрать ее из монастыря, которому он пообещал щедрый дар. Вернуть девочку означает вернуть деньги. Эд сумеет убедить аббатису, что племянница ведет себя неподобающе и он, дядюшка-опекун, заботящейся о ее благополучии и чистоте души, вручает Матильду Богу и дисциплине, чтобы направить племянницу на путь истинный. И как славная женщина, которая окажет ему такую услугу, сможет проверить, что он вовсе не является опекуном мадемуазель?
Шлюха!