Лес у города Беллем, сентябрь 1305 года

Арно де Тизан заранее спешился и устроился под деревом в нетерпеливом ожидании. Ему было запрещено обмениваться посланиями или воспользоваться для этого чьими-то услугами. Тем не менее он согласился на эту встречу, не сомневаясь, что она станет первой из длинной череды подобных.

Столько лет он бродил в мирах, полных полуправды, уловок, компромиссов с жалкой добродетелью; короче говоря, так называемых политических хитростей, единственной скрытой движущей силой которых было угодить горстке людей в ущерб всем остальным… Не это ли всегда окружало его? Не в этом ли он всегда будет пребывать? Чего ради смущаться этим, если ничего не можешь изменить? С его стороны это не было малодушием, а скорее некоей разновидностью цинизма, который де Тизан специально развил в себе, чтобы защищаться от крушения иллюзий, загасить порывы гнева на мир, который повернулся против него.

Безусловно, он был человеком порядочным и вовсе нелишенным рассудительности, так как считал делом чести не проявлять слепое упрямство, а сохранять проницательность и ясность ума. Тизан всегда старался достойно вести себя в ситуациях, которые не имели касательства к его судебным обязанностям или его авторитету, и тем более в делах вроде того, в которое он был сейчас замешан.

Легкий шелест, раздавшийся неподалеку, оторвал его от унылых дум. Де Тизан встал на ноги и церемонно поприветствовал всадника, который спрыгнул со своего коня.

– Мессир старший бальи шпаги.

Аделин д’Эстревер в ответ вежливо кивнул. Как и всякий раз во время их редких встреч, Арно де Тизан ощутил какое-то неясное недомогание. Непреклонность, которая ясно читалась на лице его собеседника, напоминающем лезвие ножа, в светлых, почти белых глазах старшего бальи, вовсе не располагала ни к сердечности, ни к доверию. Тизан подумал, что он почти ничего не знает об этом человеке, достаточно могущественном, чтобы в один прекрасный день сместить его, будто прислужника в своем доме. Мир д’Эстревера ограничивался службой королю – своему единственному господину. Господину, который, без сомнения, знал только то, о чем ему докладывали господин Гийом де Ногарэ, самый влиятельный советник сюзерена, или монсеньор де Валуа.

– В чем дело, Тизан?

– Моя миссия вовсе не легка, мессир, – начал было помощник бальи, но его прервали тоном, не допускающим возражений:

– Так что вам от меня нужно?

– Истины. Полагаю, что уже нашел… невольного статиста, который поможет мне все же добиться правды.

– Сколько он хочет? Деньги сейчас не имеют значения.

– К моему великому сожалению, это достаточно богатый человек, и его невозможно купить – во всяком случае, за деньги, как бы велика ни была сумма вознаграждения.

– Сумасшедший! Только всяких чудаков нам не хватало… И что же ему надо?

– Правды.

Аделин д’Эстревер уставился на собеседника, как будто тот сказал какую-то невероятную глупость.

– Правды? Как она, однако, привлекательна! – произнес он голосом, полным иронии. – Он что, только ею и живет? Чистотою истины, которую воспевает и воспевает? И о чем он хочет правды?

– О делах, помещенных в архив. Он требует записи со старых процессов, чтобы что-то по ним выяснить.

– Там речь идет о… важных персонах?

– Насколько я понимаю, нет.

– А, другие! – заметил мессир д’Эстревер презрительным тоном. – Дайте вы ему эту бутылочку с соской, чтобы не плакал. Это нам ничего не будет стоить.

– И вы хотите сделать меня взломщиком печатей, мессир, – подвел итог де Тизан.

– Ничто не дается нам без труда, мой друг, – произнес старший бальи шпаги, давая понять нетерпеливым жестом, что возражения тут бесполезны. – И кто же этот ваш любитель истины? – насмешливо поинтересовался он.

– Мессир Правосудие Мортаня.

– Боже праведный! Ваш палач! Надеюсь, речь не идет о тупой скотине, у которого мозгов не больше, чем у курицы… Нам нужно продвигаться вперед с большой осторожностью. Не забывайте, кому мы служим…

– Монсеньору Карлу де Валуа, – закончил фразу Арно де Тизан.

– И это имя лучше не произносить всуе. Кто говорит о монсеньоре де Валуа, имеет в виду короля собственной персоной. Вам известно, с какой нежностью его величество относится к своему единственному брату.

– Ну разумеется. Со всем моим почтением, которое я должен испытывать к такой высокородной персоне и к вам, признаюсь, что интересы монсеньора де Валуа для меня в этом деле далеко не главное, поскольку его дочь тринадцати лет от роду уже пять лет как замужем за внуком Жана II Бретонского, которому принадлежит владение Ножан-ле-Ротру.

– Мы что, снова будем это обсуждать? – уронил старший бальи шпаги, метнув в собеседника презрительный взгляд. – Речь идет об интересах Екатерины де Куртенэ, обладающей правами императрицы Константинополя и второй супруги монсеньора Карла. Лучшей подругой мадам де Куртенэ является не кто иной, как матушка-аббатисса из Клерет.

– Мадам Констанс де Госбер?

– Она самая. Исключительное благородство, репутация настоящей святой… Но для нас важнее всего, что она – ближайшая подруга супруги мессира де Валуа, о котором я вам уже говорил. Мадам де Госбер послала два срочных письма для мадам де Куртенэ, описав все ужасы, которые случились здесь с маленькими босяками. В довольно суровых выражениях она подчеркнула некомпетентность бальи Ножан-ле-Ротру, Ги де Тре. К этому она присовокупила намек на его… как бы сказать… безразличие в этом деле. Так сказать, за отсутствием более точного определения.

– Его безразличие? Неужели мадам де Госбер подозревает, что Ги де Тре может оказаться замешан в этих чудовищных злодеяниях?

Аделин д’Эстревер бросил на него взгляд, лишенный всякого выражения, и закончил:

– Не настолько, но, согласитесь, его небрежность способна привести в замешательство. К тому же Ножан-ле-Ротру – это вам не Париж! Чтобы схватить за шиворот убийцу подобного рода, здесь должно потребоваться гораздо меньше времени.

– Полагаете, что мессир де Тре покрывал кого-то, пользующегося его милостью, кого-то, кто отличается скверными наклонностями?

– По правде говоря, не знаю. Во всяком случае, иногда такие подозрения меня посещают. Именно по этой причине мне и понадобилась ваша помощь конфиденциального характера. Как бы то ни было, наша дражайшая аббатиса не знакома лично с монсеньором Жаном, герцогом Бретонским, в чьих владениях находится Ножан-ле-Ротру. Поэтому она обратилась к самому могущественному из своих знакомых, чтобы наконец прекратить эти возмутительные и кощунственные преступления.

– И монсеньор де Валуа, желая понравиться даме…

– …доверил это дело мне. Его уверенность, что я смогу его расследовать, наполняет меня гордостью. Тем не менее монсеньор де Валуа сознает, что Ножан-ле-Ротру не входит в его удел, и очень не хотел бы вызвать гнев монсеньора Бретонского, родственника своего зятя, с которым он наконец достиг мира. Поэтому он категорически настаивал на особой деликатности, тем более что мне придется проявить своего рода двоедушие. Речь идет о том, чтобы оказывать помощь, оставаясь как можно более незаметным.

– Бесспорно, самым лучшим будет, если мы представим настоящего виновника, жаренного на вертеле, пред светлые очи Ги де Тре в надежде, что тот не позволит ему удрать. А он кажется вполне способным на такое из-за своей неловкости или даже худшего. Вы уверены, что этот ваш душегуб из Мортаня окажется на такое способен?

– Если он согласится помогать мне, я буду готов побиться об заклад.

– Если он согласится? – повторил Аделин д’Эстревер. – Будет лучше сказать: если он не совершит большой ошибки, ответив отказом, – добавил старший бальи шпаги, надменно кривя губы.

– Палача не заставишь, когда он очень богат и к тому же очень образован, – прошептал Тизан, который теперь гораздо лучше понимал, каковы ставки в этой игре.

Он не чувствовал никакой симпатии к д’Эстреверу и к ему подобным созданиям, настолько наполненным уверенностью, что, казалось, их никогда не грызли и не тревожили никакие сомнения. Д’Эстревер принадлежал к той разновидности чиновников, которые способны по приказу не моргнув глазом истребить целую деревню, причем даже не испросивши подтверждения приказа.

– До очень скорой встречи, Тизан. Место то же самое. Число я потом уточню.

Старший бальи снова уселся в седло и, коротко отсалютовав, пустил лошадь в галоп.

* * *

В полной задумчивости Арно де Тизан последовал его примеру. Как отреагирует Венель-младший, если поймет всю двусмысленность ситуации? Без сомнения, ему это очень не понравится.

Когда мэтр Высокое Правосудие явился к нему требовать жизнь Жака де Фоссея и восстановления поруганной чести Мари де Сальвен, Тизан как раз уже несколько дней как отбивался от требований Аделина д’Эстревера, не зная, как ему поступить. Этот замысел пустил ростки в голове заместителя бальи во время той первой дискуссии, когда он почувствовал, что ничто на свете не заставит отступить Венеля-младшего, находящегося во власти сильнейших переживаний и яростной жажды справедливости. Арно де Тизан решил немедленно удовлетворить просьбу своего палача и предоставить ему голову Жака де Фоссея, чтобы потом можно было испросить своего рода должок. Судьба Эванжелины Какет, которую он затем упомянул, послужила всего лишь предлогом. Правда, та история не оставила заместителя бальи равнодушным; перечитывая записи с процесса, он окончательно удостоверился, что несчастная девушка вовсе не убивала свою хозяйку. Тем не менее, если б месье Гарен Лафуа не навострил лыжи из Ножан-ле-Ротру, Арно де Тизану и в голову не пришло бы посмотреть под новым углом зрения на это старое дело. Между тем он должен был настоять, чтобы мэтр Правосудие Мортаня вернулся в этот город. Помощник бальи очень надеялся, что убийство маленьких нищих затронет его до глубины души.

Ножан-ле-Ротру не входил в его судебный округ, и Гарен Лафуа представлял собой вполне допустимый предлог, чтобы отправить туда мэтра Высокое Правосудие. Не особенно честный маневр, который Тизан вовсе не считал достойным гордости, но все-таки помощник бальи быстро почувствовал, что этот странный договор с палачом убедил того оказать ему поистине драгоценную помощь. Чувства – единственная слабость сильных людей. Прекрасная слабость и в то же время очень опасная.

Объяснения д’Эстревера лишь наполовину убедили Арно де Тизана. Для чего столько секретов? Если бы монсеньор де Валуа пожелал понравиться своей даме Екатерине де Куртенэ, желающей успокоить лучшую подругу мадам де Госбер, матушку-аббатиссу, почему не двигаться к цели открыто? Зачем что-то делать Карлу де Валуа, брату короля, с Ги де Тре, заместителем бальи крохотного округа Ножан? И что ему даже до возможного недовольства Жана II Бретонского, который одобрил смещение де Тре, хотя тот на этой должности устраивает короля Франции? Решительно, от этого дела так и несло жареным. Ставки в этой игре были гораздо более весомыми, чем уличные голодранцы, ставшие жертвой неведомого убийцы. И кого здесь расспрашивать, кем возмущаться, у кого требовать отчета? Его единственное категорическое требование состояло в том, чтобы защищаться. Если все это дело скиснет, он сможет выкрутиться, свалив все на Венеля-младшего.

По правде говоря, палач обладал необходимыми качествами, чтобы поневоле выполнить сложную миссию, которую д’Эстревер взвалил на Тизана. Чудесный экземпляр сильного человека – обворожительный, воспитанный, поразительно смышленый и к тому же никого не боится. Никто не знает его в лицо ни в Ножане, ни в окрестностях. Если б такой человек счел нужным убить, то не колебался бы ни секунды. Наконец, его не могли затронуть никакие земные блага, никакая слава. Настоящий ангел-истребитель.

И наконец, если чья-нибудь голова и должна будет скатиться в корзину с опилками, чтобы утихомирить недовольство кого-то из высших, пускай лучше это будет голова палача!