Крепость Лувр, Париж, октябрь 1305 года.

В это же время

Суровая крепость Лувр, прозванная местными жителями «большой башней», находилась недалеко от Мельничного моста сразу за границей Парижа. Здесь всегда скапливались представители государственной власти – министерская канцелярия, счетная палата и сокровищница. Те, кто теснился за этими мощными стенами из темного, постоянно сырого камня, каждый день призывали перестроить наконец зловещий донжон, возведенный еще Филиппом II Августом. Но за недостатком средств работы постоянно отодвигались.

Из этого весьма неприветливого логова мессир Гийом де Ногарэ, советник короля Филиппа Красивого, правил королевством. Приближенные короля и придворные волновались по этому поводу, интриговали, строили планы, чтобы захватить хоть что-то: землю, должность, влияние, иногда даже просто возможность показать себя, слегка прикоснуться к власть имущим, одурманить себя всевозможными ухищрениями, в опасности которых некоторые могут убедиться, наблюдая внезапный каприз суверена или одного из его баронов.

В противоположность остальным, Карл де Валуа не боялся сварливого характера своего единственного родного брата-короля, который всегда демонстрировал по отношению к нему нежность, даже немного чрезмерную. Постоянные предостережения мессира Гийома де Ногарэ оставались без внимания. Советник видел, что непрекращающиеся финансовые требования царственного брата, с великолепным ликованием путающего свои карманы с государственной сокровищницей, могут привести к довольно скверным последствиям. Несмотря на громадные доходы, Карл де Валуа был по уши в долгах. Он брал взаймы, чтобы погасить ранее сделанные долги. Невольный поручитель короля позволял ему жонглировать деньгами с ростовщиками и банкирами Ордена тамплиеров. Если верить упорным и достаточно обоснованным слухам, Валуа был должен рыцарям Христа целое состояние. Одно служило утешением мессиру де Ногарэ: несмотря на постоянные мечты о короне, Валуа никогда не предаст короля. Собственно говоря, эта важная уверенность была важнее всего в глазах советника, абсолютная преданность которого суверену оставалась незыблемой даже во время распрей Филиппа с папой Климентом V. И потому мессир де Ногарэ не строил каких-либо козней или ловушек против Карла де Валуа и всегда хорошо служил своему господину, зачастую даже вопреки собственным интересам.

Гийом де Ногарэ допускал такое разве что в глубине души: смерть молодой Жанны Наваррской, случившаяся несколькими месяцами раньше, его утешила, невзирая на глубокую печаль Филиппа Красивого. Жанна двигала по шахматной доске свои фигуры, самой вызывающей и опасной из которых был не кто иной, как Ангерран де Мариньи. Вдобавок Жанна Наваррская осуждала то, что называла «удручающей непреклонностью» де Ногарэ, предпочитая ему циничный, но такой блестящий прагматизм де Мариньи – своего любимца среди придворных. Ее смерть означала для Гийома де Ногарэ отсрочку и еще большую власть.

* * *

Мессир де Ногарэ отошел от узкого застекленного окна, которое едва освещало просторный кабинет, где он проводил самое светлое время дня, и приблизился к рабочему столу, которого не было видно под книгами записей, свитками с посланиями, чернильницами и сосудами с чернилами, заранее заготовленными секретарями. Он невольно улыбнулся, разглядывая бледную Святую Деву, держащую младенца Иисуса, удивленно взирающего на мир. Мессир де Ногарэ готов был смотреть на нее сколько угодно. Он видел в ней то, что так хотел бы любить и чего так не хватало этому миру: мирное изобилие, бесконечная сила, сосредоточенная в улыбке этой удивительной, единственной в своем роде женщины. Обещание чуда – такого близкого, стоит только руку протянуть. Ногарэ был уверен, что все это – не более чем прекрасный мираж, ибо человечество никогда не изменится. Бедный Агнец Божий, распятый потому, что поверил, будто люди смогут полюбить друг друга и помогать один другому… И, однако, вопреки всем низостям, которые наблюдал вокруг себя каждый день и каждый час, Ногарэ знал, что неугасимая искра, которая горит в нем, рождала непобедимую веру в Спасителя.

«Грустная лесная мышь» – такое насмешливое прозвище втихомолку дали ему многочисленные хулители – устало вздохнул. Он положил свои костлявые пальцы на исхудавшее лицо с сухой кожей, по которому его запросто можно было принять за столетнего старца, в то время как ему не было и тридцати пяти. Несмотря на свой хрупкий вид, мессир де Ногарэ, без сомнения, производил должное впечатление благодаря своей громадной власти, а также потому, что все сразу чувствовали: под его выпуклым лбом, перечеркнутым краем непременной фетровой шапочки, таятся ум, который всегда настороже, абсолютное недоверие ко всем и бездна секретов, которых лучше не знать. Впечатление суровости, исходящее от него, усиливалось одеждой – длинное одеяние законоведа, на которое был наброшен плащ, спадавший едва ли не до самых ступней. Единственной нарядной деталью его костюма была узкая оторочка из беличьего меха. Нескрываемое презрение мессира де Ногарэ к всевозможным богатым уборам, вышивкам золотой и серебряной нитью, короткой и обтягивающей одежде, чулкам, украшенным лентами и бантами, которые так ценили в ту эпоху придворные, было очень дерзко. Какая необходимость надевать длинный вышитый золотом дублет или жиппон такого яркого цвета, что рябит в глазах? Ему вполне достаточно, чтобы его появление сопровождал легкий шелест привычного одеяния. Все разговоры и смешки тут же замолкнут сами собою. Он был воплощением власти, способной созидать и разрушать, и страха, смешанного с неловкостью. Все это тут же ощущал любой, на ком останавливался взгляд его лишенных ресниц глаз.

Расчетливый, изворотливый, способный на лицемерие – такому никто не мог дать ложных обещаний. Его требовательная вера в Бога знала лишь одно исключение: король. Ногарэ был прекрасно приспособлен к двум главным требованиям монарха: подчиняться приказам Ордена тамплиеров и стараться, чтобы удачно завершился процесс против Бонифация VIII, бывшего папы римского и заклятого врага Филиппа, несмотря на то что понтифик скончался тремя годами раньше. Эти двое имели твердое влияние и единую цель, за исключением того, что Бонифаций мечтал стать фактическим императором Запада, против чего Филипп без устали очень сурово возражал. Французское королевство принадлежало ему, и никто не должен покушаться на его священное право безраздельного царствования, будь он даже самим папой римским.

Чтобы угодить королю, Ногарэ покопался в мрачных секретах Рима, выискивая что-нибудь, способное нанести вред репутации покойного Бонифация, и не надеясь придать процессу законное обоснование, то, что делало бы невозможным изгнание нового папы римского, который был обязан своим избранием великодушию французского короля. К несчастью, Ногарэ так и не удалось откопать ничего, что подтвердило бы слухи, обвиняющие Бонифация в занятиях магией и алхимией с целью достижения его заветной мечты – абсолютной власти над душами и живыми созданиями. Советник не осмелился изобретать такие сведения самостоятельно, хотя по отношению к другим он не проявлял подобной щепетильности. Впрочем, речь шла о претензии к покойному королевы Жанны, которая всегда предпочитала Бонифацию его оппонента, канцлера Пьера Флоте. Последний был преисполнен решимости пресечь вмешательства папы в дела Французского королевства, и ничто не могло бы его остановить.

Ногарэ же лавировал, действуя в полном мраке из своего безграничного почтения к Святой Церкви. Пусть и с запозданием, но он старался помешать непоправимому разрыву между папством и его старшей дочерью – Францией.

Что касается дела Ордена тамплиеров, Филипп Красивый еще не порвал с ними окончательно; искоренение ордена пока что не входило в его планы. Речь шла лишь о том, чтобы обуздать тамплиеров – эту свору папских сторожевых псов. После разгрома Акры воинствующие монахи вернулись в Европу, большей частью во Францию, став в глазах Филиппа ненавистной угрозой власти. Задача же мессира де Ногарэ состояла в том, чтобы подорвать то, что оставалось от их авторитета, стереть из умов все воспоминаниях об их славных боевых победах, о тысячах тамплиеров, погибших во славу Господню, обо всем, что говорило бы в их пользу.

Советник прекрасно знал человеческую душу. Разве найдется оружие более сильное, чем ревность или низменные желания? Причем оружие не особенно обременительное в смысле затрат и по быстроте воздействия сравнимое разве что с эпидемией, которая распространяется со скоростью лошадиного галопа. Впрочем, Орден госпитальеров был гораздо богаче Ордена тамплиеров. Но какое это имело значение? Те находились под предводительством прекрасного воина и тонкого политика, в то время как предводитель Ордена тамплиеров – Жак де Молэ – по набожности и храбрости не имел себе равных, но его высокомерие сильно задевало короля. Бедный Молэ! Этот ничтожный посредник был не настолько значительной фигурой в начале партии, но он ничего не знал до самого конца, играя с Ногарэ, который обставил его с той же легкостью, с какой заезжий красавец соблазняет наивную крестьяночку. Молэ слепо верил в Климента V: ужасная ошибка! Папа хитрил с Филиппом, перед которым испытывал страх, желая обезопасить себя от его гнева. И если это будет в его интересах, Климент без колебаний бросит Молэ на съедение псам. Ногарэ одобрял мессира понтифика. Что значит какой-то там де Молэ перед лицом христианского Запада? Что означали его братья по ордену для большинства мелких дворянчиков и зажиточных крестьян?

Ногарэ вспоминал старую кормилицу, которая любила повторять: «Не разбив яйца, не сделаешь омлет». Господь всемогущий! В течение всей своей жизни он неизменно убеждался в правильности этой максимы.

* * *

Кто-то осторожно постучал в высокую резную дверь кабинета, отвлекая Гийома де Ногарэ от размышлений. Он сухо и отрывисто бросил:

– Войдите.

Молодой человек в камзоле с вышитым гербом Карла Валуа, согнувшись в поклоне, приблизился к столу. Лицо его показалось Ногарэ смутно знакомым; должно быть, он уже сталкивался с ним в цитадели.

– Мессир…

– Да?

– Эмиль Шапп, почту за счастье служить вам.

– Гм…

Ногарэ совершенно не представлял себе, что мог от него хотеть этот молодой человек с такими светлыми короткими волосами, что сквозь них проглядывала розовая кожа.

– Я жду! – раздраженно поторопил его советник.

Детское лицо посетителя тут же покраснело. Дрожащим от волнения голосом он принялся объяснять:

– Мессир, я имел дерзость прийти к вам, чтобы умолять о месте помощника секретаря. Как я уже упоминал, у меня бойкое перо, я читаю и пишу на латыни и прекрасно разбираюсь в цифрах. Вы были так бесконечно добры, что выслушали меня и дали понять, что если вашего писца по каким-то причинам не будет на своем месте…

Ногарэ ничего не помнил об этой встрече. Не то чтобы это его удивляло – он довольно часто давал такие уклончивые ответы тем, кто его не интересовал или не мог быть ему полезным, едва выслушав просителей.

– …Я, как и все здесь, знаю о вашей бесконечной преданности королю и о том, что вы, должно быть, противостоите стольким недоброжелателям. Я прихожу в сильнейшее негодование, когда слышу, как всякие недостойные твари стараются принизить ваш достойный всякого восхищения труд…

Ногарэ вздохнул и раздраженно поджал тонкие губы. Этот Эмиль Шапп начинал действовать ему на нервы.

– …Поэтому когда я слышу, что говорят в окружении монсеньора де Валуа, которому я имею честь служить, даже находясь в отдалении, я… чувствую себя безмерно оскорбленным.

Известие о том, что злые языки действуют среди верных сторонников Карла де Валуа, вовсе не удивило мессира де Ногарэ. Во всяком случае, услышанное возбудило его любопытство. Он по опыту знал, что пересуды придворных могут стать настоящим ядом, особенно если ими пользоваться с достаточной ловкостью.

– Так что вы хотите сказать?

Ногарэ вспомнил этого молодого человека. За два года службы у брата короля Эмиль Шапп продемонстрировал безграничное честолюбие, которое безуспешно пытался спрятать за показной скромностью. Он ревностно относился к своим обязанностям и работал лучше других секретарей, демонстрируя неплохие умственные способности. Он также не скупился на поклоны и лесть, как только предоставлялся удобный случай. Тем не менее из-за одного досадного происшествия, случившегося несколькими месяцами раньше, его имя вдруг выпало из памяти монсеньора де Валуа, несмотря на то что Шапп служил ему очень долгое время. Поэтому молодой человек решил, что его усилия никогда не увенчаются успехом и что он должен найти себе другое пристанище, где к нему отнесутся более благосклонно. Как, например, служба у мессира де Ногарэ. Он уже давно держал ушки на макушке, тайком наблюдая за братом короля и его окружением. В слухах про «печальную мышь» не было недостатка, но ранее Шаппу никак не удавалось услышать ничего такого, что могло бы послужить ему верительной грамотой или, скорее, разменной монетой при встрече с глазу на глаз с королевским советником. А еще он не был уверен в значимости того бестактного поступка, который готовился совершить. Вот почему Шапп долго взвешивал все «за» и «против», прежде чем испросить аудиенцию у Ногарэ, что означало пойти ва-банк и сжечь все мосты между ним и монсеньором де Валуа. Если сведения, которыми он располагал, не прельстят советника, Шапп мог оказаться в весьма скверном положении. Но стоила ли эта игра свеч? Он по-прежнему не был в этом уверен. Сердце молодого человека билось так сильно, что, казалось, готово было выскочить из груди, когда он произнес:

– Итак, мессир, монсеньор де Валуа много раз принимал у себя старшего бальи шпаги Перша.

– Хм… Эстрелина?

– Аделина д’Эстревер, мессир.

– Хм… и что особенного в том, чтобы принять своего бальи шпаги? – нелюбезно заметил советник короля.

Эмиль Шапп сглотнул комок в горле и подчеркнул:

– В том, что монсеньора де Валуа мало занимают земли Перша или Алансона. Это было первое посещение тех земель мессиром д’Эстревером после его вступления в должность. Также речь шла о монсеньоре Жане Бретонском, короле и… о вас.

Ногарэ был слишком хитер, чтобы заглатывать наживку. Он нарочито небрежно поинтересовался:

– О короле? И в каких же выражениях?

– О, в самых почтительных, как и положено при упоминании высочайшей персоны.

– Ну, а обо мне?

– Ну… монсеньор де Валуа настаивал, чтобы вы ни в коем случае не были осведомлены об этом деле. Мессир д’Эстревер поручился в этом.

– Так о каком деле идет речь? – спросил Ногарэ, одновременно заинтересовавшись и насторожившись.

– К моему величайшему сожалению, мне это неизвестно. Эта часть разговора закончилась, когда… хорошо, я это скажу: мне удалось услышать лишь конец разговора.

«Когда ты начал подслушивать под дверью», – мысленно уточнил мессир де Ногарэ.

Эмиль Шапп понял, что судьба поворачивается к нему лицом, и решил поймать свою удачу.

– Я уверяю вас, что все речи относительно его величества были на редкость учтивы… но правда также и то, что при всем почтении к его величеству они не желали, чтобы наш высокочтимый суверен был в курсе откровенной беседы между монсеньором де Валуа и мессиром д’Эстревером.

– В самом деле? Как же так: скрыть от короля то, что происходит в его владениях? И в то же время мессир Карл только что получил в свои руки Перш вместе с другими знаками расположения? – вспылил советник.

Если речь шла о том, чтобы скрыть незначительное неповиновение Карла, то этим можно будет воспользоваться в качестве аргумента, что королю не следует всегда слепо поддерживать финансовые или политические притязания своего брата. Мессир де Ногарэ собрал у себя уже столько секретов – безобидных или смертельных – и столько же ловушек, которые можно при желании расставить на пути могущественных персон или претендующих на могущество, и особенно предназначенных тем, кто плел интриги, добиваясь его падения. До сих пор, за исключением растрат, ему так и не удалось почерпнуть ни малейшего доказательства неповиновения Карла своему брату-королю. Итак, если Филипп прощает этого мота, своего младшего брата, он никогда не допустит, чтобы тот взял над ним верх, неважно каким образом. Филипп был убежден, что Господь выбрал его, чтобы царствовать во Франции, в чем мессир де Ногарэ не сомневался ни секунды.

– А Жана II Бретонского также упоминали в разговоре? – уточнил Ногарэ.

– Да, и его тоже, мессир.

– И почему же? Какой интерес он может представлять в глазах Карла де Валуа? Кроме того, что является дедом мужа его дочери Изабеллы?

– К моему глубочайшему сожалению, мне это неизвестно, мессир.

Гийом де Ногарэ колебался всего лишь несколько мгновений:

– По правде говоря, я не особенно доволен одним из своих помощников… Он работает слишком медленно и нерасторопно… Но из человеколюбия я не могу отделаться от него немедленно, принимая во внимание его возраст и семью, которая находится на его попечении… Все-таки через пару недель… Шапп, разумеется, с позволения монсеньора Карла вы сможете, пройдя испытание, стать одним из моих секретарей.

Эмиль буквально сложился в угодливом поклоне. Наконец-то! Он получил шанс и ни за что на свете не упустит его! Мессир де Ногарэ предложил ему место при своей персоне, но в будущем. Потому что он должен еще доказать, что пригоден занимать эту должность, что он владеет не только скорописью, чистописанием и сокращениями. Короче говоря, он должен заслужить свое вознаграждение. Разумеется, он приложит к этому все усилия. Шапп по крайней мере кое-чему научился в окружении монсеньора де Валуа: власть имущие участвуют в заговорах, но при этом хотят сохранять благопристойный вид. Отсюда вытекает необходимость иметь при себе исполнителей, которые не боятся испачкаться в любой грязи, чтобы угодить им и позволить сохранить чистоту если не души, то хотя бы рук. Можно ли его отнести к людям такого рода? Конечно же, да!

– Конечно, мессир де Ногарэ, по причине моей глубочайшей привязанности к вам, моего безусловного почтения к вашему труду и безграничного почтения к его величеству, если моего слуха достигнут какие-нибудь… известия, я не замедлю донести их до вашего сведения.

– Вот это правильно и похвально с вашей стороны, – одобрительно заметил советник. – Шапп… Служба суверену – это изнурительный труд, неусыпное внимание. Наш долг состоит в том, чтобы защищать его, не обременяя. Да, кстати… Никогда монсеньор де Валуа не совершит никакой ошибки и не будет огорчать своего брата… но вот придворные… ах, эти придворные! На что они только не способны, что они только не замышляют… причем зачастую буквально теряя рассудок от своих страстей и честолюбия.

– Истинная правда. Какой это будет восхитительной миссией для меня – быть смиренным помощником, которому дарована великая милость разделить ваше тяжкое бремя…

Разумеется, Ногарэ питал недоверие к этому молодому человеку. Он повидал уже столько предателей, что появление этого ничего не добавило. Никакие льстивые слова и почтительные ужимки не могли его обмануть. А что, если Карл де Валуа спешно послал Эмиля Шаппа, чтобы удостовериться, что Ногарэ присматривает за ним? Решив немного схитрить, он объявил:

– Бремя, которое с такой сердечностью разделяет монсеньор Карл, желающий своему брату только добра. Во всяком случае, Карл де Валуа – человек чести и человек действия. Низости тех и других его не касаются, настолько они противны его благородному происхождению. В сущности, наша миссия состоит в том, чтобы защищать обоих братьев от злокозненных змей, что извиваются и шипят в их ближайшем окружении, но братья в своем бесконечном благородстве и великодушии не замечают этого.

Ногарэ сказал это, сочтя, что настал подходящий момент, чтобы немного встревожить молодого человека.

– Тем более, – продолжал он, – что на своем опыте я имел возможность много раз убедиться: даже самые могущественные не любят даже допускать мысли, что добрый друг, храбрый товарищ, мудрый советчик или даже преданный слуга – с виду такой близкий человек – на самом деле оказывается не более чем презренным льстецом. Они очень ловко притворяются перед ними. Еще одна важная причина, чтобы уберечь их от такого унижения. Таким образом, я уверен, что если монсеньором Карлом пытается вертеть его собственный бальи шпаги, да к тому же еще и против интересов брата-короля, полагаю, он был бы вам признателен, если б вы предостерегли его от серьезной ошибки. Даже не допуская и мысли о подобном.

Эмиль Шапп понял подтекст и подумал, что ему только что преподали урок высшего политического искусства. Мессир де Ногарэ – единственный, кто должен быть в курсе происходящего. Для всего остального мира, что бы ни произошло, Карл де Валуа будет невиннее новорожденного младенца, введенный в заблуждение лживыми словами, до того момента, когда мессир советник примет какое-то другое решение. Политика – какое это чудо, если ты достаточно хитер, чтобы избежать бесчисленных ловушек!

– До скорой встречи, Шапп. Вы мне кажетесь человеком с будущим. И если что-нибудь приводит вас в замешательство или тяжким грузом ложится на сердце, без колебаний приходите с вашими переживаниями ко мне. Моя дверь открыта для вас. А потом я подберу своему неловкому секретарю какое-нибудь другое занятие.

Гийом де Ногарэ милостиво растянул губы, что должно было сойти за улыбку. Шапп понял: он только что стал шпионом советника при монсеньоре де Валуа.

* * *

Наконец оставшись один, Ногарэ принялся размышлять. Интересуется ли Валуа Жаном Бретонским, с которым связан через свою дочь? И какова причина этого интереса? Конечно же, здесь речь не идет о нежной привязанности. Интересно, какая хитроумная комбинация рождается в расчетливом, но не особенно проницательном разуме брата короля? Другими словами, что он так надеется заполучить?