Мортань-о-Перш, конец сентября 1305 года

Благодаря свидетельству Жермена Фланша взятие под стражу и судебный процесс против Жака де Фоссея прошли так быстро, как мэтр Правосудие Мортаня и не надеялся. Тем более что хлынул настоящий поток других свидетельств; свидетельствовали женщины всех сословий, над которыми он совершил насилие, а также всплыли истории о тех женщинах, которые после надругательства совершили самоубийство. Судя по всему, Жаку де Фоссею было свойственно грубо отбирать то, что ему отказывались дать добровольно. И в этом случае он получал куда больше удовольствия.

Вся его надменность и спесь фата, с которой он сначала свысока принимал заявления многих дам, обвиняющих его в изнасиловании и клятвопреступлении, быстро испарились, стоило ему свести во время допроса близкое знакомство с искусством мэтра Высокое Правосудие. Все происходило согласно законам и обычаям: полчаса пыток по каждому из обвинений, выдвинутых против него. Ардуин переломал ему ноги, медленно вбивая клинья между пластинками «сапога». Непристойная ругань, которую сначала без умолку изрыгал Жак де Фоссей, быстро сменилась завываниями и жалобными мольбами. Прислонившись к стене камеры пыток, с письменным прибором на шее, который почти что лежал на его объемистом брюхе, секретарь ждал признаний обвиняемого. И они не замедлили появиться. Жак де Фоссей подробно изложил, как совершил насилие и нанес побои Мари де Сальвен и другим женщинам.

Ознакомившись со списком злодеяний, Арно де Тизан впал в ужасный гнев.

– Негодяй, бесчестный клятвопреступник! – кричал он. – Правосудие будет беспощадным.

В самом деле, судьи, назначенные заместителем бальи, вынесли самый суровый приговор, предусмотренный за такие преступления. Это произошло по окончании процесса, который длился всего лишь от полудня до вечера.

На следующий день виновного доставили на городскую площадь. Толпа, заранее проведавшая о готовящихся пытках, перетаптывалась и шумела в нетерпении.

Секретарь заместителя бальи громко прочел приговор и протянул его мэтру Правосудие Мортаня, одетому в кроваво-красный камзол. Лицо палача было скрыто под маской из черной кожи. Тот быстро просмотрел лист, убедившись в отсутствии retentum, который судьи иногда добавляли для палача. Обвиняемый знал об этом не больше собравшихся зевак, которым не терпелось увидеть, как он умрет, и досадовавшим на любое промедление.

Позор Жака де Фоссея был таким же вопиющим событием, как и возвращенная честь мадам Мари де Сальвен и ожидавшее ее перезахоронение. Жертва насилия будет погребена в освященной земле рядом со своим супругом.

В первый раз за всю свою карьеру мэтр Правосудие Мортаня не стал склоняться в поклоне перед обвиняемым. Напротив, он грубо толкнул его, а затем исполнил приговор, к великой радости толпы, которую забавляли бесконечные звериные стенания де Фоссея. Обвиняемый был публично оскоплен под овации и грубые непристойные шутки черни. Затем он был распят между четырьмя жеребцами-тяжеловозами из Перша, которых Ардуин Венель-младший сначала пустил медленным шагом, чтобы, к удовольствию собравшихся, пытка длилась как можно дольше. Когда после долгих мучений де Фоссей был уже в агонии, бесчувственный ко всему, что с ним происходит, мэтр Правосудие Мортаня вместе с юным учеником Селестином отнесли его на эшафот, где в знак окончательного бесчестья повесили как нищего.

Искореженные окровавленные останки были сняты и отвезены к виселице на шести столбах, оставленной для графов, которая находилась за городскими стенами, чтобы избежать невыносимого запаха падали. Там висели трупы тех, кому из-за их гнусных деяний было отказано в христианском погребении. Они обречены висеть до полного разложения, служа пищей для птиц, покуда веревка не оборвется. Селестин в глубине души поздравил себя с тем, что Фоссей был четвертован и повешен. Чтобы подвешивать обезглавленных, требовалось продеть веревку им под мышки. Трудная работа, во время которой не обходилось без того, чтобы перепачкаться свернувшейся кровью. Маленькие дети, поощряемые своими родителями, последовали за процессией, посмеиваясь над тем, как, наверно, тяжело быть подмастерьем палача. Следом шли люди бальи. Когда все было закончено, многие из толпы стали подбирать камни и забрасывать ими безжизненные останки Жака де Фоссея.

* * *

Ардуин Венель-младший вернулся домой, чувствуя себя совершенно опустошеным. Мучения и смерть гнусного подлеца доставили ему одновременно и удовольствие, и огорчение. Так же, как во множестве других случаев, он просто выполнил свою работу. С другой стороны, его опьяняла одна мысль, что справедливость восторжествовала и Мари де Сальвен снова обрела свою честь. Он, отверженный, тот, кого почти не считают за человека, вернул правосудие и людей на путь истины.

Бернадина приготовила своему молодому хозяину ванну с теплой водой, в которую было добавлено изрядное количество отвара липы и мальвы. Когда он разделся, женщина снова отметила про себя, что Ардуин – красивый и сильный мужчина. Разумеется, он уже давно не был девственником. Иногда он не ночевал дома, и Бернадина догадывалась, что он встречается с женщинами. Однако Венель-младший никогда не упоминал ни об одной из них, в то время как столько хорошеньких дочек палачей были бы рады такой партии… Ах, хозяин еще так молод! Придет время, и он наконец решится обзавестись супругой.

Оставшись один, в медной бадье, полной ароматизированной воды, Ардуин позволил своему рассудку впасть в некое блаженное оцепенение. Он чувствовал полнейшую безмятежность и умиротворение. Должно быть, его посетили видения, которые обычно приходят к человеку, погруженному в сладкую дрему. Но их продолжение было настолько реальным, что он почувствовал это всей кожей.

Уже засыпая, беззаботно закинув руки за голову, Ардуин внезапно ощутил, как кто-то нежно проводит рукой по его боку, теплоту руки, скользнувшей через плечо и обвившейся вокруг шеи. Затем он почувствовал поцелуй, который пришелся точно в подмышку, затем длинные мокрые волосы нежно провели по его груди. Больше всего на свете Ардуину не хотелось пробуждаться от этого сладостного видения, но все же он поднял тяжелые веки, прошептав:

– Мари?

Ощущение обвившегося вокруг него женского тела длилось еще несколько мимолетных мгновений, чтобы затем рассеяться, коснувшись и его кожи, и души. Блаженное состояние сменилось ощущением смутной печали. Он, обреченный на вечное одиночество, которое, честно говоря, давно воспринималось им как что-то привычное, вдруг почувствовал себя несчастным и покинутым.

После ванны Ардуин Венель-младший поужинал с людоедским аппетитом. Запахи, распространяемые кушаньями, казались ему опьяняющими, а их вкус – просто отменным, намного лучше прежнего. Он похвалил Бернадину, которая ждала, стоя за его стулом. Та удивленно прервала хозяина:

– Что вы… Я все приготовила как всегда. И вино из той же самой бочки, что вчера, позавчера и на прошлой неделе.

* * *

Ночь была на редкость причудливой. Глубокий мертвый сон чередовался у Ардуина с внезапными пробуждениями, во время которых острота всех чувств его просто ошеломляла. Настойчивое посвистывание сипухи, на которое тут же мстительно откликалось совиное уханье, вызывало у него улыбку. Ардуин понимал, что хищные птицы обмениваются угрозами, защищая свою охотничью территорию. Запах тимьяна и порошка из красного можжевельника, которые Бернадина рассыпала по маленьким матерчатым мешочкам и раскладывала по углам высокого шкафа, чтобы отпугнуть насекомых и, без сомнения, от дурного глаза, до сих пор был едва различим. Теперь же он ощущался так сильно, что это даже вызывало удивление. Где-то над головой слышались легкие, едва различимые звуки, как будто проносились вереницы каких-то созданий. Скорее всего, это мыши возились под кровлей. В ночной тишине эхом отражались мирные и в то же время мощные звуки биения его сердца, шум крови в артериях на шее.

Без всякого беспокойства и спешки Ардуин попытался проникнуть в тайну этой метаморфозы, которую ощущал всеми своими фибрами. Должно быть, в этом скрыт какой-то смысл, какое-то предназначение. Но внезапный сон прервал его размышления. Когда он снова проснулся, была еще ночь, но его мысли потекли с того самого момента, когда он был сражен сном. Кто является причиной происходящих с ним изменений? Господь Бог? Мари де Сальвен? Он сам? Множество тех, для кого он явился причиной преждевременной смерти? И, наконец, какое все это имеет значение?

Последовали периоды такого же бездонно глубокого сна, настолько короткие, что Ардуину казалось, будто он едва успел смежить веки. Это продолжалось до самого рассвета.

Встав с постели счастливым, сам не понимая причины переполнявшей его радости, он приступил к умыванию перед туалетным столиком.

Неожиданный сюрприз ждал мэтра Правосудие, когда тот спустился в кухню, чтобы подкрепиться. На скамейке его терпеливо ожидал не кто иной, как помощник бальи. На столе перед ним был стакан настойки и блюдо с мясом и слоеными пирожками. Прислонившись к низкой двери, ведущей в погреб, сложив руки на груди и опустив глаза, с самым решительным видом стояла Бернадина.

– Я не хотела тревожить ваш сон, хозяин. Он ведь так драгоценен. Все, кроме Бога, могут подождать.

Этот бунт служанки вызвал неуместную улыбку на лице Ардуина Венеля-младшего. Тотчас же он склонился перед де Тизаном, безмерно удивленный, что тот явился к нему сам вместо того, чтобы вызвать к себе. Помощник бальи произнес немного ироничным тоном:

– Ваша упорная служанка наотрез отказалась подняться, чтобы разбудить вас, и составила мне безмолвную компанию. По правде говоря, это был скорее надзор. Может быть, она опасалась, что я могу похитить вашу свиную колбасу? Мэтр Правосудие, я должен с вами поговорить. Наедине.

* * *

Заметив требовательный взгляд хозяина, Бернадина сделала реверанс и удалилась. Нервно постукивая указательным пальцем по столу, де Тизан подыскивал подходящие слова с нерешительностью, которая была очень редкой для такого человека, как он. Без сомнения, тот прежний мэтр Правосудие удивился бы этому. Но не этот новый, который родился наутро после ужасающей, проведенной в горячке ночи. Его разум был таким именно с того времени, в то время как душа его была по-детски спокойна. Явная нерешительность де Тизана теперь оставила его равнодушным. Тот бросил на него неуверенный взгляд и наконец решился:

– Венель-младший… Чего вы на самом деле добивались в случае с де Фоссеем?

– Я… я не могу это выразить достаточно точно. Как объяснить, не рискуя уподобиться в ваших глазах романтической девице, помешанной на поэзии?

– Это лестное сравнение я никогда не рискнул бы применить к вам, хотя вы и слывете ценителем прекрасного, – шутливо заметил де Тизан.

Ардуин вздохнул.

– Внутри меня свирепствует жестокая борьба, мессир бальи. Две исполинские силы противоборствуют друг с другом. Бог свидетель, я нисколько в этом не виноват. Я осуществляю правосудие – Божие и человеческое, – но являюсь ли я сам совершенно невинным? Я больше в этом не уверен. Я предпочел бы… я испытываю колебания… поведать вам весь бред той ночи, с риском, что вы увидите в этом лишь помутившийся рассудок затворника, – объявил палач, возвращая собеседнику отпущенную недавно колкость.

– Вы, без сомнения, преувеличиваете, – неохотно согласился помощник бальи. – В ваших словах мне видится почти неприкрытая угроза. И я не привык, чтобы…

– …вам противоречил кто-то из низкого сословия, где самым низшим, конечно, является мэтр Высокое Правосудие? – со злобной иронией продолжил Венель-младший, жестом останавливая возражения, которые готовы были сорваться с языка де Тизана. – Ради Бога, сеньор бальи. С чего бы вам сердиться на этот признанный всеми обычай?

– И все же, чего вы добивались, мессир исполнитель? – настаивал собеседник таким строгим голосом, что палач спросил себя, не бродил ли и его разум в тех же краях.

– Это нечто вроде доверительного счета… Ни одно из существующих слов не представляется мне подходящим. Я не являюсь виновным, но в то же время и невиновным тоже. Речь не идет о тех, кому я причинил страдания и смерть, в то время как они не были виновны в тех преступлениях, в которых их обвинили. Речь идет о тех созданиях… которым не следовало бы умирать… не знаю почему, я… нет, это невозможно объяснить. И все-таки у меня есть твердая уверенность относительно этого предмета. Чистые души, которые Господь вовсе не требовал к себе, не желал, чтобы их преждевременно посылали к Нему. Прошу простить меня за эти бессвязные речи, но они дают представление о том, что творится у меня в голове. Я бы очень хотел обрести вновь свою невинность, хотя бы часть ее. Очиститься от всей этой душевной грязи, которая сейчас давит на меня.

– Мари де Сальвен?

– Она и другие. Я хочу выполнить все, что в моих силах. Вот в чем состоит мой долг, моя совесть и честь и, если хотите, спасение моей души.

Казалось, Арно де Тизан погрузился в очень давние воспоминания. Серая тень покрыла его щеки. Наконец помощник бальи заговорил сухим безжизненным голосом, не сводя взгляда с мэтра Правосудие:

– Помните ли вы о молодой Эванжелине Какет, которой едва исполнилось четырнадцать? Ее скорее можно было назвать толстой скотиной, чем юной девушкой. Ее назвали в честь паперти той церкви, где она была найдена еще младенцем.

Покопавшись в своей памяти, Ардуин отрицательно покачал головой.

– Вы подвергли ее пытке, и она очень быстро во всем призналась. Согласно законам и обычаям, касающимся женщин в таких случаях, ее предали смерти путем закапывания в землю.

– Сеньор бальи, я исполнил множество пыток и казней, через мои руки прошло множество человеческих созданий. Должно быть, та история была не особенно значительна, раз я не могу ее вспомнить.

– Ну конечно… Но, видите ли, я более чем уверен, что она была невинной во всех смыслах этого слова. Она была ленивой дурочкой и не понимала даже четверти того, что ей говорилось. Большая удача для обвинения и тем более для свидетелей, подтвердивших его слова из чистой любезности, в чем я более чем уверен.

Венель-младший снова попытался вспомнить, но безуспешно. Путь, который когда-то указал ему отец, включал в себя много чего в таком роде: забыть внешность, лица, имена, крики, мольбы. Поняв, что собеседник так и не сможет вспомнить, Тизан продолжал:

– Пять лет назад ее обвинили в жестоком убийстве своей хозяйки, Мюриетты Лафуа, жены чиновника – разбивателя соли. Девушка исполняла самую тяжелую и грязную работу на кухне в доме Лафуа, набожных и почтенных горожан. Такого мнения о них придерживались все их слуги и соседи. Хозяйка была зарублена топориком. Лицо Мюриетты Лафуа превратилось в сплошные кровавые лохмотья. Эвелину Какет нашли сидящей у ее тела; она что-то напевала, держа за руку свою покойную хозяйку. Ее руки и лицо были в крови. Окровавленный топорик был найден в зарослях шалфея в дюжине туазов от дома. Лафуа сжимала в руке серебряный медальон со Святой Девой. Если какой-нибудь бродяга зашел в дом, чтобы обокрасть его, столкнулся с хозяйкой и убил ее, он, конечно, забрал бы медальон, ведь он очень дорого стоит. К тому же решающим аргументом послужило то, что из дома ничего не было похищено. Когда вы, по распоряжению судей, стали пороть ее кнутом, она лишь жалобно поскуливала, что было истолковано как утвердительный ответ. Она ни слова не поняла из ваших вопросов. Тем лучше для нее; ее страдания были недолгими.

Тупое тяжелое лицо, покрытое каплями пота и слезами, слюнявый рот, растянутый в такой неуместной улыбке, предстали перед мысленным взором палача. Она улыбалась даже тогда, когда он мягко подтолкнул ее к яме, вырытой для того, чтобы ее похоронили там заживо.

– Теперь я начинаю ее вспоминать, но очень смутно, – произнес он.

– Она была невиновна, клянусь вам. А значит, убийство совершено кем-то другим.

– Что заставило вас прийти к такому выводу, сеньор бальи?

– Теперь моя очередь опасаться, что меня обвинят в дамской сентиментальности. Да хотя бы то, что она беспрекословно растянулась в этой яме.

– Сентиментальность? Мне было достаточно взгляда женщины. Взгляда Мари де Сальвен.

Но помощник бальи, казалось, не слышал его. Он медленно закрыл глаза.

– Венель… Вот сейчас, в этот момент… у меня полная уверенность, что Господь смотрел на меня тогда глазами Эванжелины Какет, и смертельный холод леденит мои внутренности. Я знаю, Бог не хотел, чтобы она тогда ушла в его Царствие. Какое мне дело, что она была осуждена, как того требовали законы. Мы узурпировали волю Вседержителя! Странное дело, но я к этому уже привык, так же как к множеству других вещей до вашей… выходки по поводу де Фоссея, которая уже стала для меня одним из воспоминаний прошлого. А самые обескураживающие детали я спрятал в дальнем уголке своего разума.

– Обескураживающие? – чуть повысил голос Венель-младший, поднимаясь, чтобы снова наполнить стакан заместителя бальи.

– Ну конечно. Гарен Лафуа, безутешный вдовец, который навещал свои владения, находящиеся в добром лье от его дома, где произошло убийство, переехал из Мортаня в Ножан-ле-Ротру несколько месяцев спустя после ужасной кончины супруги. Почти все слуги последовал туда за ним. За исключением троих, в числе которых была молодая женщина. Все трое выступали свидетелями против Эванжелины.

– И что из этого?

– Слушайте дальше. Один из свидетелей купил себе лавку колбасника, другой – ферму неподалеку от Дансе. Что же касается юной особы, то она удачно вышла замуж за сына крупного маркитанта. Спрашивается, откуда она взяла деньги на приданое? Конечно, не с тех грошей, которые платил ей Гарен Лафуа, который вовсе не славился щедростью.

– Вы полагаете, что ей заплатили за некоторое свидетельство?

– Вроде того.

– И что же она тогда заявила?

– Девица поклялась на Евангелии, что молодая служанка ненавидела свою хозяйку Мюриетту Лафуа, жаловалась на нее и высказывала угрозы в ее адрес. Элуа Талон, чернорабочий, бывший солдат, а теперь наш добрый колбасник, поклялся, что сопровождал своего хозяина, когда тот отправился объезжать владения, и не отходил от него ни на шаг. Альфонс Фортен, третий мошенник – тот, который стал фермером, – свидетельствовал, что утром того дня, когда было совершено убийство, Эванжелина пришла к нему одолжить топорик, заявив, что ей нужно отрубить головы у карпов. Эта просьба его немного удивила, но он, разумеется, ничего такого не подумал.

– А другие слуги?

– Все это и определило ход процесса. Трое других слуг тогда находились в домашней прачечной. Еще двое на телеге отправились в лес, чтобы нарубить там дров. Таким образом, Мюриетта Лафуа оказалась дома одна с Эванжелиной. Некоторые слуги усмотрели в этом умысел обвиняемой, которая ждала удобного момента, чтобы беспрепятственно совершить свое ужасающее деяние. Даже если б и захотела, она была совершенно не способна ни на какую хитрость и тем более расчетливость. Ей бы просто не хватило на это ума.

– Полагаю, слуги отправились исполнять работу по приказу хозяина?

– Ваше предположение совершенно верно, мессир Правосудие. Но история на этом не заканчивается. Через три месяца после убийства жены Гарен Лафуа снова женился на молоденькой и хорошенькой буржуазке из Мортаня. Последнее служит доказательством, что он был с ней знаком еще до переезда в Ножан-ле-Ротру.

– А он что-нибудь унаследовал от первой жены? – поинтересовался Ардуин.

– А вы как думаете! После ее кончины он унаследовал довольно приличное имущество. Кстати, сейчас у него народилось уже двое от второй жены.

– Обычная семейная история с очень скверным завершением, так? – подытожил палач.

– Если бы все, кому изменяют супруги, погибали таким образом, земля превратилась бы в безлюдную пустыню! – отрезал помощник бальи. – Обычная и довольно омерзительная история о страсти к наживе, о безнравственности и даже дикости.

– И все же это не доказательство, – возразил Ардуин.

– Верно. Тем не менее кто, даже имеющий больше власти, чем я, мог бы добиться таких доказательств?

– Разумеется. Но, мессир бальи, позвольте почтительно поинтересоваться у вас, почему вы именно сейчас решили вытащить эту историю на свет Божий? Насколько я понимаю, она давно лежит тяжким грузом у вас на сердце…

– Потому что я приспособился ко всем этим вещам, именно об этом я вам сегодня и говорил. Недавние события всколыхнули во мне воспоминания об этой старой истории. Может быть, я сам выискиваю себе оправдания, но мне кажется, что я жду некоего знака свыше. Что-то вроде императорского приказа, требующего, чтобы справедливость в отношении Эванжелины и Мюриетты была восстановлена.

– Какого знака?

– Вас. Этим знаком стали ваша горячность по поводу истории с де Фоссеем, ваши угрозы. Если отыщутся бесспорные доказательства виновности Гарена Лафуа, поможете ли вы мне?

– В чем?

– Прикончить его. Я бы очень хотел, чтобы он знал, почему и за какой непростительный грех он умирает.

– Вы хотите, чтобы я совершил убийство? Сеньор бальи! – воскликнул Ардуин. – Но ведь вы не из тех людей, кто падает в обморок при виде шпаги или боится всадить ее в сердце своего противника.

Тизан ответил ему с еле заметной улыбкой:

– Благодарю вас, сударь. Я рад, что наши взгляды на правосудие и справедливость во многом совпадают. Дело в том, что… речь вовсе не идет о мести, о ненависти или дуэли, которая является долгом чести. Речь идет исключительно о правосудии, ко всем законам относятся с должным почтением. Моя работа состоит в том числе и в том, чтобы арестовывать и судить, а ваша – чтобы исполнять приговор.

– Ваши слова совершенно справедливы. Но почему же вы просите моей помощи? Мы не друзья и даже не симпатизируем друг другу. К тому же Эванжелина Какет и Мюриетта Лафуа мне не родственницы, которых я должен защищать даже после того, как они сошли в могилу. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы в отношении этих женщин восторжествовала справедливость.

– Как жаль, что вы даже богаче меня и вас невозможно подкупить, – заметил Арно де Тизан. – Тогда, возможно, мы бы с вами сторговались… Что я могу вам предложить такого, от чего вы не сможете отказаться?

– Свою ответную помощь, что же еще? – улыбнулся мэтр Правосудие.

– То есть?

– Не думаю, чтобы вы благосклонно приняли мое предложение. Тем не менее прошу вас немного поразмышлять, прежде чем отказывать мне. То, что я хочу у вас попросить, – вовсе не предательство; это можно скорее назвать справедливостью. Отдать Богу то, что должно вернуться к нему… вернуть его созданиям возможность униженно просить у него прощения, что мы в своем высокомерии подменили собой его волю… Более того, все это останется между нами.

– Говорите же! – настойчиво повторил помощник бальи.

– Мне нужен доступ к записям судебных процессов. Я еще сам не знаю, каких.

– Ну вот еще! – воскликнул Арно де Тизан, резко поднимаясь на ноги. – Вы что, с ума сошли? Это же секретные записи, и к тому же они опечатаны.

Ардуин попросил его мягким и спокойным голосом:

– Прошу вас, присаживайтесь, сеньор бальи, и беспристрастно подумайте об этом еще раз. Если б вы не ознакомились с показаниями свидетелей против Эванжелины, ее бедная душа так и находилась бы в чистилище, ожидая отмены несправедливого приговора и христианского погребения. Тот же, кто виновен в смерти ее хозяйки, должен поплатиться за свое преступление. И двое этих несчастных наконец обретут покой.

– Но вы хотите, чтобы я совершил должностное преступление!

– Это всего лишь название, которое можно выворачивать по своему желанию в зависимости от того, чьи интересы защищаются, – заявил мэтр Правосудие Мортаня. – Должностное преступление, с помощью которого истина наконец воссияет, невиновные будут очищены от гнусных обвинений и пятно позора, которое легло на их семьи, будет наконец стерто. Что, по-вашему, лучше: сломать печать, преграждающую доступ к записям, или позволить, чтобы невиновные и дальше страдали? Что же касается самоубийц, которые чаще всего оказываются жертвами преступления, разве не наш долг отдать их состояние семьям и восстановить их доброе имя в глазах церкви? Я вижу в этом лишь простое нарушение обычаев. Спросите же совета у своей души и своей совести.

Помощник бальи строго посмотрел на него и после нескольких мгновений напряженного молчания торжественно произнес:

– Хочу вам предложить кое-что получше. Восстановить справедливость в отношении покойников – это, безусловно, достойное занятие. Но спасти тех, кто еще жив, – вот долг сердца и чести.

Ардуин Венель-младший ожидал продолжения, не понимая, куда клонит Тизан. И продолжение не замедлило последовать.

– А теперь вернемся в Ножан-ле-Ротру. Начиная с какого-то времени там происходят жестокие убийства детей, причем обоего пола. Уличные дети из тех, кого за монету можно нанять поднести корзину или сбегать в лавку. Я знаком с бальи этого края, Ги де Тре; он в полном отчаянии от того, что не в силах прекратить эту ужасную историю. Два или три дня дети бесследно исчезали, а затем не то на улице, не то возле какого-то дома были обнаружены их тела. Дети были замучены до смерти самым бесчеловечным образом. Следствие затрудняло то, что показания свидетелей были неясными и расплывчатыми. Родители пропавших детей не особенно ими занимались, предоставляя тем пробавляться случайными заработками.

– Но я же не являюсь бальи или кем-то из его лейтенантов. Я не провожу расследование.

– А разве не вы проделали эту работу, чтобы разоблачить Фоссея? Разве не вы разыскали этого фермера Жермена и заставили его явиться ко мне и поведать все, что он знает? – парировал Арно де Тизан.

– Это вы правильно подметили, – согласился Ардуин. – Но прошу вас, рассказывайте дальше.

– Мне известно лишь то, что рассказывал Ги де Тре; он говорил обо всем на редкость туманно, за исключением того, что в судебном разбирательстве была допущена серьезная, роковая ошибка. Попрошайка, некий Бастьен Моллар, поплатился за то, чего не совершал. Такие тунеядцы обычно переходят из города в город, из прихода в приход. Проходит всего несколько недель, и все начинают понимать, с кем имеют дело, и больше не верят в их сетования на горькую судьбу. Этот же только недавно прибыл в Ножан и не собирался оставаться там надолго, так как вместо милостыни его осыпа́ли бранью. Его образ жизни послужил одной из причин, по которой он был арестован людьми бальи… На вашем лице я читаю уверенность, будто я нарочно перегружаю свой рассказ малосущественными деталями.

Ответом была улыбка, выражающая вежливое согласие.

– Прошу меня простить, – продолжил Тизан. – Мне бы следовало рассказывать все по порядку, чтобы убедить вас. Тем не менее я хочу позволить себе сделать одно признание и прошу вас, чтобы оно осталось между нами.

– Даю слово, сеньор бальи.

Арно де Тизан покрутил в пальцах пирожок с мясом, пристально глядя на него и будто задаваясь вопросом, насколько он вкусен. Положив его назад на блюдо, он заявил:

– По моему глубокому убеждению, Ги де Тре, не обладающий серьезным характером, так и не простил себе того легкомыслия, с которым отнесся к этому делу. Без сомнения, его внимания требовали более срочные дела, поэтому он и передал бразды правления одному из своих лейтенантов. Тот же быстренько закруглился, с самого начала поведя расследование по неверному пути. Под пыткой попрошайка признался в гнусных насилиях и кровавых убийствах, совершенных над этими детьми, и сразу же после этого был повешен.

– Какие следы привели именно к этому человеку?

– Его опознала одна торговка, когда утром открывала ставни. Накануне Моллар оскорбил ее у церковных дверей, когда женщина отказала ему в мелкой монетке. По словам этой торговки, побродяжка стоял на коленях возле того, что ей сперва показалось кучей одежды. Подняв голову, он заметил открытое окно и удрал. После этого она заметила, что из кучи тряпья торчит голая детская ножка. Муж свидетельницы спустился на улицу и обнаружил страшно изуродованное тело ребенка.

– Что сказал обвиняемый в свое оправдание?

– Что он просто проходил по улице, когда еще только светало. Издалека он заметил кучу тряпок и решил, что кто-то выбросил старье. Для него это была бы хорошая пожива. Приблизившись, он увидел, что перед ним мертвый ребенок. Думаю, будет излишним упоминать, что его пьянство и мелкое жульничество не сослужили обвиняемому хорошую службу.

– Значит, вы не считаете, что Бастьен Моллар виновен в этих преступлениях?

– Я в этом абсолютно убежден. Мой первый аргумент появился, когда я ознакомился с картиной преступления. Бессмысленное жестокое убийство, совершенное ради удовольствия, причем над слабыми существами. Его было легче легкого свалить на нищего пьяницу, мозг которого постоянно одурманен винными парами. Этот мог бы убить от испуга, в пьяной драке; наконец, чтобы ограбить свою жертву, – и в любом случае удрал бы как можно скорее. Здесь же у меня не возникло впечатления, что убийство совершено кем-то неразумным, настолько хитро и расчетливо были нанесены эти ужасные раны. Насколько я понял, убийца детей прекрасно умел ладить с ними. К тому же он нападал только на маленьких беспризорников, прекрасно зная, что их никто не будет искать. Судебное разбирательство избрало самый легкий путь… Но каким идиотом надо быть, чтобы притащить окровавленные останки своей жертвы в город ранним утром, да еще на торговую улицу, где все просыпаются очень рано? Я не поверил в эти обвинения. Любой на его месте сделал бы это ночью, когда обитатели улицы спят за закрытыми ставнями.

– Все это разумно и очень убедительно. Однако я чувствую, что главная причина ваших сомнений в чем-то другом, – заметил Ардуин.

– Попрошайка появился в Ножане за два или три месяца до своего ареста. Однако дети начали пропадать двумя годами раньше.

– Разве это не удивило первого лейтенанта бальи Ножан-ле-Ротру?

– Ни капли. Бесполезно вам говорить, что в некоторых кварталах города по-прежнему неспокойно. Людей Ги де Тре осыпают упреками в бездействии и неумении. Без сомнения, вышеупомянутый лейтенант подумал, что если найти виновника, неважно, настоящего или нет, волнения хоть немного успокоятся. Как видите, это ни к чему хорошему не привело. Попрошайка был подвергнут пытке и повешен. Месяцем позже в одном из поселков была найдена маленькая девочка. Умерщвленная тем же кошмарным способом.

– Черт возьми!

– Недовольство населения уже переходит за опасную черту. Женщины открыто бранят и оскорбляют людей Ги де Тре. Дело дошло до того, что жители собираются отправить послание самому Жану II Бретонскому, а может быть, даже уже послали. По моим сведениям, в письме особое внимание уделяется недобросовестности Ги де Тре и его людей, особенно первого лейтенанта.

– Не думаю, чтобы мессира Бретонского заинтересовали эти преступные дела, потрясающие одно из его отдаленных владений, – заметил Ардуин.

– Он слишком занят в другом месте, – согласился бальи.

Венель-младший начал подчеркнуто незаинтересованным тоном:

– Перейдем к очевидному. Когда был повешен попрошайка?

– Примерно полгода назад.

– Убийство девочки произошло три или два месяца назад. А другие потом были?

– Не знаю; во всяком случае, мне не приходилось об этом слышать. Я встречался с бальи Ножан-ле-Ротру летом, перед самым днем Святого Якова. Девочку нашли как раз за две недели до него.

– Сколько детей было убито таким же способом… ну хотя бы за год?

– Одиннадцать, не считая той девочки. Ну и, разумеется, тела некоторых детей так и не были обнаружены.

– Смерть Христова!

Помощник бальи принялся путаться, с трудом подбирая слова, и мэтр Правосудие почувствовал, что тот крайне смущен.

– Я… Я удержусь от такого… радикального уточнения, но мне кажется, что… что я ошибался. Я не знаю… По приказу Ги де Тре некий Антуан Мешод с помощью присяжной матроны исследовал найденные тела. Все дети подверглись жестокому насилию, причем над мальчиками надругались противоестественным способом, после чего все они были кастрированы.

– Проклятье! Гореть ему в аду! – на одном дыхании выкрикнул Ардуин.

* * *

До этого момента вся история была ему довольно безразлична и очень далека. Он только и ждал, что удобного момента обратиться к де Тизану с какой-нибудь просьбой. Странное дело, палач, подвергший мучениям, убивший и лишивший мужественности стольких человек по приказу суда, не мог выносить и мысли о том, чтобы кто-то делал это ради удовольствия. То, что кто-то мог наслаждаться страданиями и стонами маленьких невинных детей, повергало его в ужасный гнев. Во всяком случае, осторожность, которой он решил придерживаться в разговоре с заместителем бальи, тонкая хитрая политика, чтобы добиться от него желаемого, – все это уступало необходимости раскрыть ужасное жестокое преступление.

Ардуин еще колебался, перед тем как задать вопрос, который буквально жег ему губы. Не сочтет ли помощник бальи это за дерзость? Даже если они так сердечно беседовали, исполнитель ни на мгновение не забывал, что в глазах всех Арно де Тизан всегда останется благородным господином, в то время как к нему, Ардуину, будут относиться как к болотной грязи. Сеньор бальи обращается к нему с такой вежливостью лишь потому, что палач по сути дела является узаконенным убийцей. Ну и, может быть, существует еще одна причина такого доверительного разговора. В конце концов, почему бы не позволить себе небольшую дерзость, раз уж в кои-то веки такая возможность у него появилась!

– Сеньор бальи, со всем моим почтением, я понимаю ваш интерес к этому Гарену Лафуа, потому что это убийство совершено в вашем судебном округе. Но какая вам забота до Ножан-ле-Ротру, попрошайки и несчастных маленьких жертв убийства? Дети ведь мрут легионами.

Ардуин заметил, каких усилий стоит Тизану сохранить невозмутимый вид. Взгляд его глаз орехового цвета заметно помрачнел, и палач, который столько знал о недрах человеческих душ, чистых и нечистых, понял, что тот собирается ему солгать или, во всяком случае, сказать полуправду.

– Я снова вынужден просить вас дать мне слово сохранить все в секрете.

– Я еще раз даю вам его. Клянусь честью. Да падет на меня вечный позор, если…

Слова Ардуина были прерваны стуком в дверь. Бернадина просунула голову в комнату и спросила:

– Хозяин, достаточно ли напитка? А может быть, подать еще пирожков?

– Все хорошо, благодарю.

Она покачала головой, прежде чем со стуком захлопнула за собой дверь. Ардуин воспользовался паузой, чтобы еще раз наполнить их стаканы, а затем снова уселся перед помощником бальи и спросил:

– Так какую тайну вы мне собирались доверить?

После некоторых колебаний Арно де Тизан произнес:

– Вот в чем препятствие! Я вам уже говорил: я верю Ги де Тре, он благородный человек, приятный в общении. Он из Ренна, принадлежит к старому бретонскому дворянству, очень образован, так же, как вы, страстно увлечен искусством, поэзией и литературой. Думаю, что должность бальи небольшого владения, далеко от всех крупных городов, подходит ему как корове седло. И более чем уверен, что это отвратительное дело с убийствами вызвало у него такое сильное отвращение, что он постарался от него отделаться.

– И откуда же у него такое отсутствие усердия?

– Черт побери, я-то почем знаю, откуда! Скорее всего, от непонимания. К тому же он еще молод – думаю, ваш ровесник, женатый на славной женщине, которая недавно подарила ему сына… Видите ли, он был бы более на месте при дворе какого-нибудь сеньора. Тем более что ему приписывают еще и выдающиеся умственные способности.

Ардуин настаивал, старясь, чтобы его слова звучали как можно мягче:

– Хм… И все же это не ответ на мой вопрос, сеньор бальи. Какая вам до всего этого забота? Ведь это не наш судебный округ, не наше графство и даже владения не нашего сюзерена, его высочества Карла де Валуа, отношения которого с Жаном II Бретонским при всем желании не назовешь мирными и спокойными.

– Вы хотели сказать «воинственные»!.. Ну да, та самая старая история, которая тянется с замужества молодой Изабеллы де Валуа, – сказал Тизан, еле заметно пожимая плечами. – Ги де Тре не выразился достаточно четко, но у меня такое впечатление… если б вы поинтересовались моим мнением, я бы сказал, что он весьма намерен позвать меня на помощь. Венель, за тридцать лет я велел арестовать, судить и отправить к праотцам много отпетых преступников. И в этих тошнотворных делах я обладаю поистине огромным опытом.

– Охотно признаю, я сам много раз был тому свидетелем, – согласился Ардуин самым искренним тоном. – Что греха таить, должно быть, я недостаточно проницателен, так как до сегодняшнего дня не понял, что вы с монсеньором де Тре связаны узами дружбы.

Тизан не попался на эту удочку. Венель-младший, чья изворотливость не была для него неожиданной, подстроил для него ловушку с такой ловкостью и кажущейся простотой. Помощник бальи глубоко вздохнул, подавляя поднимающееся внутри раздражение. Еще чего! Он что, теперь должен оправдываться перед каким-то палачом? Ответ напрашивался сам собой. Но, с другой стороны, ему не обойтись без помощи Ардуина. Одурачить его или заманить какими-то посулами представлялось еще менее вероятным, чем заставить. Такие честные и принципиальные хуже всякой чумы, особенно если они к тому же умны и удачливы. Он ответил резким, почти что повелительным тоном:

– Венель, да вы просто как колючка в сапоге!

– Поверьте, я сам об этом сожалею.

– Ладно! Итак, вы настаиваете на том, чтобы узнать правду относительно моего… интереса к Ги де Тре?

– Правда близка мне так же, как перчатка прекрасной выделки, – не удержался от шутки палач.

– Но вы же понимаете, что все далеко не так просто…

– Хм… Могущество мессира де Тре равносильно вашему, – заметил Ардуин. – Но в том, что касается помощи в расследовании непростых дел, отсутствие опыта, которое вы неоднократно подчеркивали, вряд ли делает его наилучшим союзником. Да и что от такого можно ожидать?

– Венель, Венель, и почему мне не пришло в голову, что проще будет связаться с каким-нибудь тупицей, чем с вами?

– А разве тупица сможет помочь в вашей затее?

– Укол засчитан… На самом деле могущество де Тре на тех землях не больше моего. По правде говоря, эти земли меня порядком утомили. Как бы мне хотелось сменить крохотный округ на что-нибудь более блестящее! Мелкие дворянчики, буржуа и торговцы… Важные сеньоры там, в Лувре, даже и не вспоминают о нас, пока не наступает время собирать подати. Как я вам уже говорил, де Тре из Ренна, из высокородной дворянской семьи. Великолепный ключ, чтобы открыть многие двери, если, конечно, он будет мне чем-то обязанным.

Ардуин пристально разглядывал сидящего перед ним человека, его изможденное лицо, которое пересекали глубокие морщины, карие глаза, которые порой становились такими неподвижными. Его собеседник был хитрым проницательным человеком, знатоком всевозможных законов и обычаев. Неужели этот мелкий деревенский дворянин надеется, что рекомендация Ги де Тре сможет открыть ему путь к титулу барона? Конечно же, нет, если он не сошел с ума. У мессира де Тизана были какие-то свои далеко идущие планы. Однако мэтр Правосудие Мортаня знал, что вряд ли он когда-нибудь узнает об этом всю правду. Он решил прекратить эту беседу, которая его уже порядком утомила. В конце концов, какое ему дело до всей этой суеты высокородных особ и тех, кто стоит еще выше их?

– Теперь я все понимаю гораздо лучше, – солгал он. – Мы как-нибудь вернемся к этому разговору. Но чего ради я должен помогать вам?

– Разве спасение детей не кажется вам похвальным? – возразил бальи голосом, полным негодования.

– Ради Бога, мессир! Вы только что говорили, что считаете меня умным человеком. Убийства детей начались более двух лет назад, и никто этим не занимался, пока недовольство жителей Ножан-ле-Ротру едва не переросло в бунт. К тому же эти дети вряд ли сделают более легким груз, который тяготит мою душу и отравляет мне сегодняшний день. Но это не мои призраки, не те несправедливо осужденные на смерть, которых я лишил жизни. Вы желаете моего участия в деле Эванжелины Какет и Мюриетты Лафуа. Это ваши мертвецы. Переживайте из-за них так же, как я переживаю из-за своих мертвецов.

Помощник бальи испустил короткий яростный вздох.

– Вижу, вы так и не уступите… Какие документы вам нужны? Какие процессы, проходившие в прекрасном городе Мортань-о-Перш, вас интересуют? Если я дам вам возможность с ними ознакомиться, тогда вы мне поможете?

– Да, конечно, если вы предоставите их мне, когда придет время и какое-то из старых дел отравит мне ночной покой и потребует, чтобы я вытащил его на свет. Об этом чуть позже. Сейчас я полностью удовлетворен своим нынешним счастьем. Справедливость в отношении Мари де Сальвен восстановлена. А что касается вашего срочного дела, если я заполучу бесспорное доказательство, что Гарен Лафуа ухлопал свою первую жену и оговорил несчастную дурочку, я поступлю с этой гнусной душонкой согласно вашему приговору. Я согласен отправиться в Ножан-ле-Ротру, чтобы помочь мессиру Ги де Тре в его расследовании, касающемся убийств детей. Услуга за услугу!

Помощник бальи поднялся и резко кивнул головой в знак прощания.

– Ну что же, мэтр Высокое Правосудие. Думаю, вы поняли, что бальи Ножан-ле-Ротру находится в затруднительном положении. Полагаю, что будет желательно помочь ему как можно скорее. И вот еще что: я ему ничего о вас не говорил; мысль о вашем участии сама собой возникла у меня в голове.

– Значит, я превратился в дознавателя – упорного, но невидимого?

– По моей милости. Итак, до встречи, Венель-младший. До очень скорой встречи.