Диомидов приветственно помахал Ромашову здоровой рукой. Краснолицый доктор показал им обоим растопыренную длань, что должно было означать пять минут, и вышел из палаты.
- Он узнал вас, когда вы вышли из булочной, - сказал Диомидов. - И у него был мотоцикл.
Ромашов кивнул. Он понял это потом, во время погони. Опергруппа два часа металась по Москве, пока не вышла на верные следы. Три машины и два мотоцикла вырвались на загородное шоссе. Автомобиль Диомидова стоял на обочине в двух шагах от каменной стены старинного парка. Метрах в ста валялся мотоцикл. В двадцати шагах от него Ромашов наткнулся на труп Отто. Неподалеку, под обломками стены, непонятно почему обрушившейся, лежал без сознания Диомидов.
- Мне не хотелось его убивать, - сказал Диомидов. - Сперва я снял его с мотоцикла. Уже темнело. Пока я держал его в свете фар, он стрелял. Мне это надоело. Остановил машину. Удалось попасть в колесо. Думал, что он покалечится. Мотоцикл сделал, наверно, восемь оборотов. А он, сволочь, уцелел. Вскочил на стену. Ну и… А вы эту штуку нашли?
- Какую штуку? - удивился Ромашов.
- Да трость эту. Она же под стеной осталась. Этот Отто выронил ее, когда полез на стену.
- Мы не думали, - сказал Ромашов.
- Я так и предполагал, - заметил Диомидов. - А она осталась под обломками. Ведь из-за нее стена обрушилась.
- Я сейчас позвоню, - сказал Ромашов.
- Да, надо сделать это побыстрее. И знаете что. Позвоните заодно тому ученому, Лагутину. У меня есть для него кое-что интересное.
- Но доктор? - сказал Ромашов.
- Что доктор?
- Он сейчас придет и выгонит меня.
Диомидов усмехнулся.
- Я знаю петушиное слово. Кроме того, и доктору полезно послушать. Таких вещей ни один доктор на Земле еще не слыхал. Эту штучку вкусил, видимо, только Беклемишев. Да еще те «приносящие жертву». Но они, бедные, ни черта не поняли.
Диомидов замолчал. Потом задумчиво заметил:
- Да и я, признаться, тоже.
Дверь открылась, и на пороге возник краснолицый. Его правая рука описала в воздухе полукруг, который можно было истолковать только в одном значении. Диомидов заговорщически подмигнул Ромашову. Тому так и не удалось узнать, какое же петушиное слово сказал полковник врачу. Когда он, позвонив по телефону, вернулся в палату, краснолицый доктор мирно беседовал с Диомидовым. На появление Ромашова он не обратил внимания.
- Все в порядке, - сказал Диомидов, вкладывая в эти слова и вопрос и утверждение одновременно.
- Да, - сказал Ромашов. - Мне удалось застать Лагутина на месте. Он уже, наверное, выехал.
Ждать пришлось недолго. Когда Лагутин в наспех накинутом халате уселся возле постели, Диомидов сказал:
- Я, пожалуй, начну с самой сути. Когда я выстрелил, эта трость, валявшаяся возле стены, вдруг вспыхнула зеленым светом. На какое-то мгновение я увидел перед собой зеленый шар…
Лагутин завозился на табуретке, устраиваясь поудобнее. Краснолицый врач с изумлением уставился на Диомидова. Он впервые слышал о том, что такое может быть. Ромашов тоже навострил уши. Он сидел дальше всех от кровати, а полковник говорил тихо. И ему пришлось наклонить голову, чтобы не пропустить ни слова из удивительного рассказа.
…Шар превратился в зеленое облако, плававшее над землей. Из него потянулись зеленые отростки. Один из них коснулся головы. Диомидов отпрянул. Но было уже поздно. Что-то мягкое, липучее обволокло мозг. И Диомидов ощутил себя кем-то другим. В то же время он чувствовал, что этот другой - он сам. Только его диомидовское «я» отодвинулось очень далеко. На первом плане жил и действовал тот - второй. Звали его Пта.
Его руки лежали на отливающем синевой грушевидном предмете. Диомидов не понимал, что это. Пта знал, что стоит перед пультом управления. Он только что включил аппарат долговременной памяти, который должен был зафиксировать все, что увидит и почувствует он, Пта. А Диомидов подумал, что этот аппарат очень похож на тот жезл, который столько лет пролежал зарытым в беклемишевском саду. Диомидов с удивлением и робостью разглядывал странную компанию кошколюдей, пытался понять, о чем они говорят. Мысли Диомидова странным образом переплетались с мыслями Пта, который думал об участниках экспедиции, о беспокойном Кти, о сомнениях, его одолевавших. Он поговорил с Кти и перевел взгляд на пульт. Прямо перед его глазами находился экран обзора. Его края были словно обожжены. В середине темнел провал, черное пятно, заметно уменьшающееся. Он знал: когда это пятно превратится в точку, установка перестанет существовать.
- Включаю защиту, - тихо произнес он и сдвинул ладони на пульте. Сверху с легким свистом опустился стержень с темным шариком на конце. По нему побежали красные искры, сплетаясь в причудливом узоре. Затем над участниками опыта возник зеленый туман, скрыл их фигуры, стал уплотняться.
Начинался опыт. Теперь никто не мог остановить его. Высшая защита позволяла только ощущать происходящее.
Это был Великий Опыт. Пта называл его прыжком в бесконечность. Он рассчитал режим работы установки, он разработал защиту, которая могла выдержать напор энергии, он поманил неизведанным. И нашлись добровольцы, те, кто жаждал знаний так же страстно, как жаждал их Пта. Но был еще парадокс: при удачном исходе опыта его участники оставались в одиночестве. Они навсегда расставались со своей цивилизацией, знания, добытые ими, не могли никому пригодиться. Такова была цена Великого Опыта. Пта утешала только мысль о преемственности цивилизаций. Они пронесут эстафету через время и передадут ее тем, кто будет после них.
…В мозгу стали возникать неясные образы. Пляшущие оранжевые языки на пронзительно черном фоне сменились мертвенным, синим светом. Он изливался, казалось, отовсюду и проникал в каждую клетку. Синий свет пульсировал, переливался немыслимыми оттенками. Возникали и в то же мгновение исчезали странные фигуры, мелькали фиолетовые тени. Потом открылся космос. И Диомидов услышал голос Пта.
- Сейчас мы видим свет, который давно умер. Установка будет работать еще (тут Пта употребил термин, обозначающий, видимо, какой-то отрезок времени). За этот период наш взгляд проникнет очень далеко во вселенную. Смотрите же лучше…
Диомидов замолчал. Краснолицый врач наклонился к постели и поправил подушку. Он ничего не понимал. Да и остальные слушатели были не в лучшем положении. Лагутин нетерпеливо попросил:
- Дальше? Что было дальше?
- Мне трудно рассказывать, - задумчиво произнес Диомидов. - Нет, нет, - отмахнулся он, заметив движение краснолицего. - Трудно потому, что я в том своем, втором варианте мыслил не так… И мне сейчас нужны какие-то новые слова, чтобы передать все… Там были другие категории понятий. Странная терминология, недоступные зрительные образы. Мне - тому все казалось в порядке вещей. Но мое настоящее «я», о котором, кстати, я не забывал ни на секунду, так вот, это мое настоящее «я» находилось в положении человека, листающего книгу на незнакомом языке. Причем даже это сравнение весьма приблизительно. Ну вот хотя бы: мне сразу показалось, что установка напоминала космический корабль. На самом деле никакого корабля не было. Скорее это была некая изолированная камера. Потому что мое второе «я» отлично помнило сцену начала Великого Опыта. Мы долго ехали на машине, напоминающей пулю, увеличенную в десятки тысяч раз, ехали по равнине, залитой красноватым светом заходящего солнца. Потом спускались под землю, где находилась установка для проведения Великого Опыта. Нас никто не провожал, потому что этого нельзя было сделать по причинам, которые для моего второго «я» были настолько ясны, что «я» настоящее о них попросту не могло составить представления.
- А сам опыт? - спросил Лагутин.
- Я уже говорил, что мое второе «я» мыслило категориями, недоступными для моего понимания. В приблизительном переводе Великий Опыт означал переход через световой барьер. Причем обставлялся опыт так, что не его участники осуществляли прорыв, а само пространство и время обрушивалось на установку. Словно бесконечная вселенная сорвалась и понеслась сквозь установку. Представьте себе, что вы сидите в центре шара, а стенки его не что иное, как сплошной экран. И на нем звезды. Так вот, эти звезды беспрерывно текут сквозь ваше тело. Как мячики в стереокино. Мальчик бросает в вас мячик. Кажется, вот-вот он ударится в вашу голову. Нечто похожее и я наблюдал. Только не мячики на меня летели, а звезды. Недаром Беклемишев в свое время определил это как конец света.
- Прыжок в бесконечность, - сказал Лагутин.
- Может, и так, - согласился Диомидов. - Однако их установка была хитро устроена. Время от времени - кстати, весь опыт, по-моему, продолжался минут пять, - так вот, время от времени внутренность сферы, в которой я находился, гасла, и глазам представал только один ее участок. Выбор происходил, конечно, случайно: просто работала автоматика. Так вот, в эти моменты мы словно оказывались перед телескопом. Помните странные картинки в яме? Это были остаточные явления. А нам, находящимся в кабине установки, удалось заглянуть в жизнь какой-то невообразимо далекой планеты. Продолжалось это несколько секунд. Сначала появилась планета, потом изображение приблизилось настолько, что я смог рассмотреть странный город с кубическими зданиями, на миг мелькнуло тело какого-то существа, прямоугольные зрачки… И опыт кончился.
- Все? - спросил Лагутин.
- Нет еще, - улыбнулся Диомидов. - Опыт-то кончился, а действие этого жезла продолжалось. По всей видимости, этот прибор сейчас является не чем иным, как демонстрационным аппаратом. В свое время он был включен на запись памяти. Ну и работал, пока его не выключил этот Пта.
- А затем было вот что, - сказал Диомидов после минутного отдыха. - Даже не знаю, как все это поточнее передать. Словом, как только опыт закончился, меня будто бы неожиданно выкинули из этой установки и забросили высоко над землей. Не меня - Диомидова, а того - Пта. И будто бы повис я в воздухе над лесом. И вижу: прямо перед глазами совсем из ничего выкатился вдруг зеленый шар. Покачался над деревьями и мягко опустился на полянку. А я снова в установке очутился. Смешно?
Лагутин только вздохнул в ответ.
- Кстати, - сказал Диомидов, - вот я рассказываю сейчас и чувствую, что вы не до конца меня понимаете. А толковей не выходит. Ну вот хоть с этим эпизодом. Ни Пта, ни тем более я сам установки не покидали. Мы не могли этого сделать по одной простой причине. С того самого момента, как Пта включил высшую защиту, никого из участников опыта вроде и не существовало. Оставалось только понимание того, что я нахожусь в раздвоенном виде. Ни рук своих, ни ног, ни соседей, с которыми беседовал перед опытом, я не видел. Все было как во сне. Вроде ты присутствуешь при событиях, а вроде и нет тебя.
- Да, это трудно усвоить сразу, - сказал Лагутин, потирая лоб.
Ромашов и краснолицый врач молчали.
- Неужели вам кажется, - улыбнулся Диомидов, - что я лучше осведомлен? Конечно, будь на моем месте ученый, он, наверное, кое в чем разобрался бы. Но ведь еще не все потеряно. Эту штучку, - он взглянул на Ромашова, - наверное, уже извлекли из-под стены?
Ромашов кивнул, сказал, что он сейчас пойдет звонить.
- А вас я позвал, - сказал Диомидов Лагутину, - вот почему. Я видел фиолетовых чудовищ, наделавших шуму в мире. Да. Только вот в чем дело. Они не были тогда чудовищами. Словом, лучше по порядку. Удивлять так удивлять. Короче говоря, когда защита растворилась и мы, не подберу другого слова, возникли из небытия, я, или Пта, как хотите, отдал команду приступать к исследованиям. В чем они заключались, сказать могу только в общих чертах. Из установки никто не вышел на поверхность планеты. Наш шар ощетинился датчиками, загудели какие-то машины. Ко мне один за другим стали подходить кошколюди с результатами анализов атмосферы, почвы, растений - словом, всего, что нас окружало. Не понимаю, как я воспринимал это, но помню отчетливо одну мысль об адаптации. О необходимости адаптации, приспособления к новым условиям, в которых мы очутились.
- Разве это было не на Земле? - вырвалось у Лагутина.
- Не знаю, - сказал Диомидов. - Хотя постойте. Конечно, на Земле. Ведь тросточка-то сейчас на Земле… И потом… Впрочем, я все время был уверен, что нахожусь на Земле. Ну бог с ним. Уже немного осталось рассказать. Об этой самой адаптации. Несколько часов Пта обрабатывал данные на какой-то странной машине с экраном. На нем все время держалось изображение, которое неуловимо менялось. Сначала это был кошкочеловек, а под конец… Как вы думаете?
- Фиолетовая обезьяна, - быстро сказал Лагутин.
- Да, - медленно произнес Диомидов. - А потом началось самое странное. Все участники опыта по очереди стали проходить сквозь… Не знаю, как даже это описать… То ли какая-то туманная завеса, то ли плотная кисея, которая возникла после того, как я, простите, Пта, поиграл пальцами на пульте. Пта пошел последним. Но не это важно. После того как кошколюди проходили через этот туман, они становились фиолетовыми обезьянами. Впрочем, это название ни о чем не говорит. Они становились людьми, правда очень похожими на обезьян из сельвы, но людьми. Да ведь и обезьяны из сельвы в общем были люди. Странный цвет кожи - только и всего. Да еще бессмысленный взгляд. Это у обезьян. А у бывших кошколюдей взгляд был вполне осмысленным.
- Вот чудасия, - пробормотал краснолицый врач. Лагутин кивнул. А Ромашов заерзал беспокойно на стуле и вдруг вскочил.
- Не терпится? - усмехнулся Диомидов.
- Пойду узнаю.
Ромашов вышел. Отсутствовал он минут пять. Вернулся довольный.
- Ну как? - спросил Диомидов.
- Нашли, - быстро сказал Ромашов. - Генерал дал команду отправить тросточку к вам в институт, - обратился он к Лагутину.
Тот кивнул, но с места не сдвинулся. Всем было интересно прослушать диомидовский рассказ до конца.
- А в общем-то, - сказал Диомидов, - это и все, пожалуй. Пта прошел последним через адаптационный аппарат и прикоснулся к пятну на пульте. В глазах у меня сверкнул свет, все исчезло, а я очутился здесь.
- Н-да, - протянул краснолицый врач.
- Любопытно, - сказал Лагутин. - Если они собирались передать нам информацию о Великом Опыте, то непонятно, как это они думали сделать. Ведь надеяться на то, что эта тросточка попадет к нам, по меньшей мере глупо…
- Вот именно, - сказал Диомидов. - Приплюсуйте сюда еще удивительный способ включения этого прибора. «Приносящий жертву…» Помните?
Лагутин наклонил голову.
- Да, - сказал он. - Загадок тут порядочно.
Выйдя на улицу, Лагутин купил свежую газету. На четвертой странице наткнулся на пространный перевод статьи из «Глоб».
«Тайна фиолетовой чумы раскрыта», - прочитал он. - «Еще одно преступление нацистов против человечества». «Немец-антифашист Курт Мейер делает потрясающее разоблачение». «Вчера на пресс-конференции в Рио Курт Мейер заявил, что он нашел в сельве развалины лаборатории фашистского профессора Людвига Хенгенау. Этот отщепенец, как выяснилось, экспериментировал над людьми. Ему удалось найти средство, вызывающее мгновенную перестройку белковой структуры клеток живого организма. Причем клетки, перестраиваясь, приобретали активность. Возникала как бы возможность цепной реакции. Малейший контакт с зараженным организмом приводил или к гибели, или превращал контактирующее лицо в фиолетовое чудовище. Механизм самого процесса далеко не ясен. Некоторые из присутствовавших на пресс-конференции видных биологов утверждают даже, что этого не может быть, что это противоречит известным законам природы и современной теории эволюции организмов. Но мы не можем просто отмахнуться от факта существования обезьян. Наш долг пролить свет на их происхождение и в этой связи хотя бы прислушаться к голосу человека, который совершил подобную попытку».
- Адаптация, - пробормотал Лагутин, засовывая газету в карман. И быстро зашагал к институту.
Прошел месяц. Улеглись страсти, разгоревшиеся в ученом мире после появления в институте странного предмета, который теперь никто уже не называл ни тростью, ни жезлом. Предположения и домыслы относительно происхождения и назначения этой вещи отстучали, как град по крыше. Пришла пора систематических исследований, но их никто не торопился начинать, ибо не было известно главное - с чего начинать. Руководство института осторожничало. Во избежание нежелательных последствий от неаккуратного обращения странный предмет было запрещено держать в помещении. И теперь он лежал в центре институтского двора на постаменте из бетона под прочным пластиковым колпаком. «Памятник», - съязвил как-то Лагутин. «Кому»? - спросила Маша. «Уму», - сердито откликнулся Лагутин. «Пойдем посмотрим, какая она сегодня», - предложила Маша. «Почему она?» - спросил Лагутин. «Не знаю, - сказала Маша. - Может, потому, что она ассоциируется в моем сознании с палкой».
Они подошли к постаменту. Предмет и в самом деле напоминал палку с набалдашником.
- Сегодня она прозрачная, - сказала Маша. - А в шарике красноватое мерцание.
- Сине-фиолетовая, - произнес Лагутин. - А набалдашник зеленый.
Если бы сейчас рядом с ними находился Тужилин, то он увидел бы другие цвета. Разные люди в разные дни по-разному воспринимали расцветку палки. Академик Кривоколенов назвал ее поэтому «хамелеоном». Кто-то сфотографировал странный предмет. На фотографии был ясно виден постамент, а палка не наблюдалась, словно ее и не было вовсе. Опыт повторили несколько раз с тем же результатом.
- Мне приходит в голову, - сказал по этому поводу Лагутин, - что это не вещество, а скрученное особым образом силовое поле. И видим мы его не глазами, а воспринимаем непосредственно мозгом.
- Та-та-та, - только и сказал на это академик, постучав пальцами по столу. Они сидели в тот день в кабинете у Кривоколенова и рассматривали фотографии.
- Силовое поле, - продолжил Лагутин свою мысль, - напоминающее ту субстанцию, которая возникает в камере памятрона.
- Ишь вы куда, - буркнул академик. - Как дятел - все в одну точку.
- Просто я не вижу другого объяснения.
- А мне не надо объяснений, - рассердился академик. - Я привык к исследованиям.
- Мы можем их начать хоть сейчас.
- Принести жертву, - хмыкнул Кривоколенов.
- Я не о палке говорю, - сказал Лагутин. - Эта вещь попала к нам случайно. И я полагаю, она для нас не предназначена. Больше того, что увидел Диомидов, мы все равно из нее не вытянем.
- Любопытно. А из чего же прикажете вытягивать?
- Из нашей наследственной памяти.
- Новая гипотеза? - саркастически осведомился академик.
- Да нет, не новая. Я уже не раз высказывал свою точку зрения. А рассказ Диомидова только подтвердил ее. Мы не первая цивилизация на Земле. И в этом все дело.
- Пока не представляю себе, что вы имеете в виду.
- Однажды, может, миллиард лет назад, может, больше, ученые той далекой цивилизации установили, что Земле предстоит пережить космическую катастрофу такого масштаба, что ни одно из имеющихся в их распоряжении средств не гарантировало спасения. Вероятнее всего, что то человечество, или называйте его как хотите, незадолго до катастрофы покинуло планету. Но они знали, что после катаклизма на Земле снова возникнет жизнь, а с ней и разум. И вот нашлась группа энтузиастов, которые решили осуществить попытку эстафеты, что ли, - словом, попытку передать свои знания тем, кто будет жить после них. Способ для этого они избрали нетривиальный.
- Подбросили нам палку? - усмехнулся Кривоколенов.
- Нет, - сказал Лагутин. - Я уже говорил, что эта вещь попала к нам случайно. Она не предназначалась нам. Она была нужна им.
- Не понимаю я, - вздохнул академик.
- Дело в том, - Лагутин помолчал недолго, собираясь с мыслями. - Дело в том, что они совершили прыжок через время. Великий Опыт, который осуществил Пта, и был этим прыжком. Они, если можно так выразиться, попытались убить двух зайцев. Во-первых, сам прыжок. Сейчас нам трудно судить о деталях. В общих же чертах, насколько это можно заключить из диомидовского рассказа, мне кажется, что их установка позволяла, как бы это получше сказать, просеивать время сквозь себя, что ли… Вспомните слова «мнимое существование». Разве это вам ни о чем не говорит?
- Положим, - сказал академик, - что их установка двигалась со скоростью света, и в силу вступил эйнштейнов парадокс. Однако…
- А если это не эйнштейнов парадокс?
- Ну, ну, - предостерегающе поднял палец академик.
- Допустим, что они преодолели световой барьер, - сказал тихо Лагутин.
Кривоколенов иронически взглянул на Лагутина.
- Будем считать это «во-первых», - сказал Лагутин. - Преодолев световой барьер, они до какого-то момента наращивали скорость установки. Это позволило им заглянуть очень далеко во вселенную. Потом, когда движение прекратилось, они оказались невообразимо отодвинутыми вперед во времени.
- На том же месте?
- Вероятно, в этом и заключается парадокс Пта, - сказал Лагутин. - Ну, а затем наступило «во-вторых». Они оказались на Земле, но на Земле, новой для них. И первое, что надо было сделать, - это приспособить себя к новым условиям существования. Они такую возможность предусмотрели и приготовились к адаптации. Мы, например, оказываясь в непривычных условиях, наденем скафандры. Они адаптировали организмы. Мне кажется, последний способ совершеннее.
- Возможно, - недоверчиво протянул академик.
- А я думаю, что именно так и было. Ведь и эволюция - это непрерывный процесс взаимодействия организма со средой и приспособление организма к среде. Они-то это знали отлично. Машина выдала им оптимальный вариант разумного существа на том этапе истории планеты, в котором они оказались.
- Фиолетовое страшилище - оптимальный вариант, по-вашему?
- Почему страшилище? Диомидов сказал, что они отличались от нас только цветом кожи.
- Н-да, - академик в упор взглянул на Лагутина. - Дальше можете не говорить. Догадываюсь, что вы сейчас сообщите о том, что эти существа ассимилировались среди наших первобытных предков.
- А может, они и были ими? - спросил Лагутин.
- То есть?
- Диомидов сказал мне, что в установке было много… людей, что ли? Больше трехсот. А это ведь целая колония.
- Куда вы ведете?
- Да все туда же. Я, как дятел, в одно место, в наследственную память.
- Ну-ну, - поощрил академик.
- Я долго раздумывал над всей этой историей, - сказал Лагутин. - И пришел к выводу, что самым разумным, что они могли сделать, это оставить нам свою память. И не с помощью какого-нибудь странного прибора, который мог благополучно лежать где-нибудь на дне моря, а просто войти в нас. Чтобы, когда мы повзрослеем достаточно и доберемся до способа проникать в наследственную память, мы смогли получить все то, что хотели они нам сообщить. Хранилище они выбрали надежное.
- А сами они? Что случилось с ними после адаптации?
- Вероятнее всего, они деградировали из поколения в поколение. Оторванные от привычной жизни, от комфорта, от всего того, что их окружало, они постепенно опускались, пока не встали на один уровень с нашими предками - питекантропами или неандертальцами.
- И это высокоразвитая цивилизация?
- Не забывайте, что они это делали сознательно. Они шли на это, как на подвиг. Я имею в виду первое поколение. Второе, третье или десятое уже не в счет.
- Ваше резюме? - спросил академик.
- Доказать свои предположения опытом.
- Памятрон?
- Вот именно. Другого средства нет и в ближайшее время не предвидится.
После этого разговора Лагутин сделал доклад на ученом совете. Мнения разделились. Никакого конкретного решения принято не было. И так, наверное, продолжалось бы долго, если бы в дело не вмешался случай. Пока шли дебаты и ломались копья вокруг наследственной памяти, Лагутин занимался Бухвостовым. Старик съездил в Сосенск, привел в порядок хозяйство и вновь вернулся в Москву. Теперь он ежедневно приходил в институт. Лагутин дотошно выспрашивал старика и тщательно записывал рассказы о всех видениях, которые того посещали.
- Я думаю, - сказал он Маше, - что родословная Бухвостова непосредственно восходит к адаптированным кошколюдям. Таких экземпляров на земном шаре, вероятно, немного.
- Потомок дикого ангела, - усмехнулась Маша.
- Вполне возможно. Помнишь записную книжку Хенгенау? У него была помощница - Луиза. Она тоже, по-видимому, прямой потомок. Потому и «поле памяти» на нее действовало сильнее. Хенгенау называл его «полем смерти». А оно скорей - «поле жизни».
- А я, - спросила Маша смеясь, - какой потомок?
- Все мы в той или иной степени потомки. Только у одних чувство «поля памяти» сильнее, а у других ослаблено.
В этот день Бухвостов пришел, как обычно, к трем. Maша вынула из ящика стола блокнот. Лагутин уселся напротив старика.
- Итак, Петр Иванович, - начал он и осекся на полуслове. Бухвостов ойкнул, дернулся и завопил:
- Дьявол! Господи, прости меня! Опять дьявола вижу!
Лагутин бросился было к нему, но Маша дернула его за рукав и, бледнея, прошептала:
- Я тоже его вижу.
- Кого? - крикнул Лагутин.
- Не знаю. Может, и дьявола в самом деле.
Лагутин посмотрел в угол комнаты, но не увидел ничего. Мгновенно вспомнил: сегодня физики из ведомства Кривоколенова собирались что-то делать с памятроном. А их бывшая лаборатория рядом, и поле доходит до этой комнаты. «Ты хорошо его видишь?» - спросил он Машу. Она кивнула. Бухвостов же, словно сорванный неведомой силой со стула, вихрем вылетел за дверь, и крик его замер где-то в коридоре.
- Давай, - хрипло пробормотал Лагутин.
- Что? - шепотом спросила Маша.
- Рассказывай, что видишь.
Маша оправилась от испуга. В ней заговорил исследователь.
- Это кошкочеловек, - сказала она. - Он стоит перед окном… Нет, это не окно… Экран, может быть… Такая светлая полоса, и на ней какое-то движение. Он входит в экран… Ой!..
Ты знаешь, я, кажется, понимаю, что это такое… Средство сообщения… Он едет… Ой… Мне что-то мешает. Будто сразу несколько кино смотрю. Все путается, изображения наслаиваются одно на другое… Все… Больше ничего нет…
- Выключили, черти, - досадливо поморщился Лагутин. - Ну, теперь-то мы их проймем… Отработаем режим. И увидим…
И они увидели… Многое из того, что спрятано от глаз человеческих за толщей миллионов лет…