А давненько мы с вами не заглядывали в Деваку. Заглядывать не заглядывали, но слышали кое-что. А сейчас и увидим, как живёт девакский народ при избранном им короле Ангоре Первом. Впрочем, это имя как-то подзабылось, и зовут его все, как и отметил когда-то Дед-Насквозьвед, король Живодёр, или просто – живодёр. Давненько мы его не видали.

И вот сидит он, видим мы, с длиннющими, до пят, нечёсаными серыми от грязи волосьями. Ногти на руках тоже длиннющие, а на ногах просто сапоги прорвали и загибаются. Сидит он у костра – уж лет десять, как иссякло в Деваке иллистричество, секрет утерян, а сам его изобретатель, доктор Гаспар, давно червей в земле кормит, или, может, сожгли его, или на гнильётине голову отсекли, или звери голодные разорвали. Даже не средневековье теперь в Деваке, первобытье. Люди в землянках живут, едят друг друга с голода. И вообще, некогда цветущая Девака – уж сплошное кладбище, народу мало осталось, или прячутся, будто от судьбы можно убежать или спрятаться. Только в могилу, дорогие товарищи, и только через пытки вашего короля! Вон сидят кое-где, у костров греются. А детей на муки рожать не хотят, скоро некого мучить будет. Сидят у костров, то ли горелые головешки грызут, то ли кости мучеников. Ну и Ангор Антаки, он же бывший танцор Раздватрис, он же ныне Живодёр-король тоже сидит у костра, греет грязные когтистые руки в грязных же, рваных, некогда белых, перчатках церемониймейстера, и с равнодушием смотрит на пытки очередных жертв своих (работа такая, и одновременно хобби!) Это поджариваются на вертелах артисты. Кажется, из балагана клоуна Августа. Лет… ну не вспомнить, сколько тому назад, доставили их сюда по Середневековью мотавшихся, и пожалел их Ангор: в темницу кинул, а вот теперь вспомнил о них, извлёк и казнит. За что? И сам не знает. Морщит лоб и щурит глаза Живодёр… Стоп! Да они ли это? Вроде тех-то он казнил уже… Память подводить стала. Не мог он допустить, чтоб они сколько-то там лет воздушком, хоть в ямах сидючи, но дышали – нет, не мог! Давно уж в трупы превратились, и дружок его, карлик Пупс, тоже. Да не в этом дело: Живодёр казнит же не за вину какую, а т а к, потому что живодёр, для удовольствия… И синеглазка труп, и мужик её, и этот – Тутти, якобы железное сердце, ученик его бывший (или это о н его ученик? Вот память-то!), и сестра его, танцовщица, или не сестра она ему? Путается Ангор – те давно померли, – а эти ж кто такие? Глуховат и подслеповат Ангор, щурится… Молодёжь какая-то в огне корчится… Уф! Палёной человечиной завоняло. Нравится Живодёру этот запах! Пристрастился было к жареной человечинке, да доктор запретил, велел есть лишь травку, вегетарианом заделаться! Да убил он его, кажись, доктора-то! И брата Тибула убил. И мать его, ну и свою, значит – она ж на двоих была. Усмехнулся живодёр: вредная такая старушенция, всё жить учила. И этого, который всяких убийц-машин придумывал, Гнильёта, тоже убил. Весь мир бы Ангор поубивал, а за что? – и не скажет. И ни разу никого он не пожалел, ну, ни одного разика. Нету этого в природе у него.

А эти – нет, не те, это какие-то молодые. Девчонка вроде на синеглазку похожа – может, дочка её. А в огне вроде даже и весело – вроде и корчатся, а вроде и танцуют. Сам бы в огонь пошёл, да рановато, впереди геенна вечная ждёт. Хохочет Живодёр, вроде как бы и не верит в воздаяние это праведное после смерти. А воплями молодых услаждается. Ох, не любит он артистов! Самому-то таланта Бог не дал, вот и не любит талантливых. И крестьян не любит, и ремесленников – сам-то руками не работал никогда, вот и не любит. А уж богачей люто ненавидит, но нищих – ещё лютее! Весь мир бы Живодёр сожрал беззубым ртом – и шестидесяти ещё нет, а развалина Ангор, не сегодня-завтра помрёт – и в геенну, то есть в огонь вечный. Да вот новый доктор, взамен того, что людей есть запретил, этот сказал, что можно человечиной питаться, но только в зародыше. И целую фабрику открыли: извлекают эмбрионы из женщин, и на стол к Живодёру в варёном да жареном виде. Проглатывает несостоявшихся людишек Живодёр, и отдохновином запивает, да причмокивает. Так… не особо… и здоровья не прибавляет. Обманул новый доктор. Но он, сверкнул глазюками Ангор, раньше меня умрёт.

– Умрёшь раньше! – выкрикнул он вслух с невыразимой злобой, и забыл тут же, о ком это он.

Застилает Ангору свет белый спина одна чёрная, шея-то у того существа, как шарфом, разноцветной бородой обмотана. Смотрит Ангор в спину и хочет нож в неё всадить, но исчезает спина каждый раз. Ни днём, ни ночью, ни между ними, не знает покоя Ангор, а только соберётся нож вонзить – исчезает спина. Замучился Живодёр!

Но наконец-то – ха-ха! Это всё ре-а-лизовалось! И самым неожиданным образом.

Ангор передвигался плохо теперь: при помощи костылей. Ещё недавно он любил, чтоб его, как восточного падишаха, носили на носилках, да слуги его с голодухи поослабли, а он теперь совсем не ел – воздухом, что ли, питался, или созерцаниями своих злодеяний? («Жрёт свои жертвы, вот и сыт!» – говорит Дед-Насквозьвед. И никак его не может Живодёр изловить!)

А раньше-то как бегал неуклюжий учитель танцев! И даже размышлять ни о чём ни сидя, ни лёжа – не мог. Так и бегал всё, так всё и хотелось ему куда-то убежать, или прибежать и жертву казнить! Поэтому теперь, когда он почти всё время неподвижен, он ни о чём думать не мог. Одно только представление было в нём: чёрная спина и белый блестящий клинок в неё всадить!

И вот сейчас, сегодня удалось, удастся!!! Расслабился на грязной кушетке Ангор, помедитировал, что ли, и вот уже идёт он коридором, витой лестницей поднимается, по которой поднимался когда-то Метьер Колобриоль, и легко так поднимается, без костылей! Двери в кабинет распахнуты, вот и спина, но не чёрная, так как без плаща, а в старинном серебряном халате. Заносит Ангор руку, подхихикивает беззвучно – а ножа-то в руке и нет! И хотел было Ангор в тонкую, почти детскую, шейку ноготь всадить – был у него один надломленный, и по надлому, как бритва, заточённый – до сонной артерии бы проник! – и тут обернулся Виа Чеа, Великий Книгочей, взглянул строго на Живодёра – И ЗАХЛОПНУЛ КНИГУ О НЁМ!

Завизжал Ангор, и всё в нём встало дыбом. Дыбом серые волосья встали, как чаща после грязного дождя. Руки и ноги напряглись и одеревенели. И даже загнутые когти на ногах распрямились, а язык вытянулся изо рта на полметра и весь одеревенел. Это он увидел мысленным взором количество им убиенных и замученных. А потом себя увидел: маленьким Ангорчиком, едва не утонувшем в колодце, и будто не вытянул его неродной отец (еле-еле успел ведёрко на верёвке кинуть), а будто утонул он, маленький Ангорчик, и лежит на дне колодца. И спускается белый ангел с крыльями, и несёт его на самое небо. И приносит в терем золотой среди райского сада, где такие же мальчики резвятся. И хорошо на душе Ангорчику, и не хочется обратно на землю, в Деваку, так ему здесь хорошо.

Но исчезло это, и увидел себя Ангор с молодости и до старости, все злодеяния свои, начиная с убийства кошек. Но не раскаивался он, а только усмехался, и даже хохотал иногда, такими забавными казались ему мучения жертв.

И вскрылись могилы в Деваке, и все убиенные им поднялись: и те, кто на кострах горел, и те, кого звери съели – все приобрели подобие тела, а кто одним скелетом обошёлся, но с головою, на которой лицо было – чтоб вспомнил его Живодёр. И оказался Ангор со своими вытянутыми руками во чистом поле. И приковали поднятые руки к поднебесью, где бесы проживают, а ноги к земле. И стоял он, не могущий пошевелить ничем, а скелеты, и зверями объеденные, и обгорелые, и безголовые, все мимо проходили: и мужчины, и женщины, и дети, и делали с ним то, что он с ними сделал.

И это был не сон, потому что Живодёр испытывал наяву те же муки – и телесные и душевные, – что когда-то его жертвы испытали. Кто его резал, кто жёг, а кто кусок мяса из тела вырывал. А какой-то, совсем юнец, замученный им, не прикасался к нему, а просто пел в сторонке незамысловатую песенку, и тем терзал не хуже прочих:

…Когда последний мертвец отошёл, насытив чувство мести, подлетели два черноликих ангела с чёрными крыльями к кускам кровавой плоти, что представлял из себя Ангор, и вынули душу из него, и понесли над Девакой, и увидела душа всё запустение, которое произвёл он, хозяин земли этой. И ужаснулась душа в первый раз. А второй ужаснулась, когда, пролетая, над трещиной земной, в которой полыхал огонь, снизились чёрные ангелы и бросили душу в этот огонь, чтоб горела она в неугасимом огне геенском веки вечные. А останки тела грешного под землю ушли.

И осталась Девака лежать в развороченных могилах, как будто какой слепой пахарь-гигант пахал её то там, то сям. Души мертвецов на небо улетели, а трупы их канули бесследно…

И с тех пор земля эта Первобытьем стала называться – так вечный Дед-Насквозьвед прозвал. Но называлась она так недолго, пока Алекс Гистрион тут порядок не навёл.