Разруху лютую застал в Деваке пришедший воевать, а потом и королевствовать, Алекс. Правда, он никогда тут раньше не был, и не знал, как при толстяках всё было ухожено да прилизано, а теперь лишь трещины да буераки от вылезших из могил мертвецов. Правда, кое-кто из покойных до того боялся Живодёра, что и не захотел вылезать, а потом, когда вылезших на небо позабирали, то невылезшие тоже захотели, полезли было, да Книгочей вторично книгу захлопнул. Так и остались, бедолаги, у кого рука, у кого нога из разворочённой ямы торчит. Вот дивился Алекс и его войско на это дело. А кругом разруха, смрад, вонь от неубранного мусора, дым из подземных жилищ – люди-то от Раздватриса в норы попрятались, под землёй жили. А сам-то, роскошный некогда – если верить Метьеру – дворец превратился чуть ли не в груду камня.

Это наотдохновинившийся Живодёр опыты с последним оставшимся динамитом производил, сам свой дом подрывал, едва жив остался, зато врагов много полегло – это он спьяну свою обслугу и верных ему гвардейцев за врагов посчитал. А парк, а звери, расхваленные Колобриолем? Обезьяны и хищники давно попередохли, цветники и лианы завяли, тропические деревья, да и простые наши берёзки-дубы, на дрова повырубали, правда, по оставшимся какие-то макаки прыгали: не обманул Метьер. Подманили одну куском хлеба – оказался человек одичавший и обезумевший, хлеб чуть не вместе с рукой подающего проглотил. Закручинился Алекс: какая земля и подданные какие достаются ему в управу. «Ну, Метьер, ну, друг! – размышлял, сидя на камне и опершись на меч, Алекс. – Да и друг ли? Уж больно всё это на ссылку похоже! Да и дед с бабкой… теперь уж с бабкой. Не родные и есть не родные! Как они быстро Метьера своим признали! А меня… будто и не родился я в Кевалиме, и детство не провёл! Будто это не они по мне скорбели. Да, видно, только об одном хлопотали: наследник был им нужен, и вот он появился – истинный, родной по крови. А я кто теперь? А как был сирота, так им и остался! Тут же, мгновенно, забыли про меня! Ни дед, ни бабка провожать не вышли!» И горючая тоска, как змея, пустила в сердце Алекса яд свой смертельный. Тоска, смешанная с обидой. И слёзы полились из глаз несостоявшегося кевалимского короля. (А дед при его уходе при смерти лежал, и бабушка отойти от него боялась: не умер бы без неё, но уходящим платочком из окна махала. А сколько она слёз пролила, пока Алекс принцессу свою искал, и почему САМ сейчас проститься не зашёл – не могла понять!)

Войска – не гортанцы, а кевалимские добровольцы – за неимением кого воевать, не захотели жить в разорённой Деваке.

– Говорили, будто тут и порох, и иллистричество, и всякая циливи-закция, а тут ни…, хужее, чем у нас! – и ушли обратно в Середневековье.

А Алекс и несколько близких ему воинов и выбравшиеся из нор местные, захотевшие быть поближе к новым властям, пошли с ним во дворец, чтоб провести первое заседание Государственной Думы. И вечный Дед-Насквозьвед из норы выполз. Ноги у него совершенно отказали, и он был до пояса парализован, но всё же ползал, и говорил, хотя и с трудом и еле слышно, но зато одну чистую правду! И он пополз ко дворцу: «как, мол, жить дальше, и что делать?»

Кто только не вошёл в первую госдуму: кто первым пришёл, тот и вошёл! И вельможа бывший, и ремесленник, и пастух. Был даже один горький пьяница, но оч-чень большого ума человек! Все захотели при новом короле быть. Сначала решили день коронации назначить, и о королеве похлопотать.

– А вот этого не надо! – рубанул ребром ладони по круглому столу Алекс.

– Да как же без бабы в хозяйстве? – не понял крестьянин.

– Стар я! – буркнул Алекс, и вопрос о королеве завис в воздухе. Решили пока элементарно могилы засыпать, чтоб торчащие ноги-руки спрятать, да дворец начать восстанавливать.

– И проломы в Стене позатыкать, чтоб никому неповадно! – выкрикнул Дед-Насквозьвед.

Тут на пороге, как всегда, из воздуха, возник Чёрный Гортан. Вообще он со своей братвой то появлялся, то исчезал, видимо, на Фею отвлекался. Но совсем не пропадал, нравился ему Алекс простотой своей, и судьбою такой романтической.

– Хочешь, – сказал он, – я тебе из своих воинов рабочих понаделаю, выгодно: кормить-поить не надо…

– Рабочие руки нужны: вон сколько отстраивать заново. Ведь всё пожгли в голодные годы и поломали за тридцать лет-то, мало ли! – сказал горький пьяница.

– Рабочие руки? – загорелся Гортан. – Одни только руки? Вот это идея!

…И много-много ротозеев-любителей сбегалось наблюдать, особенно по первоначалу, как одни только руки, без головы, ног, и вообще туловища, и подметали, и камни таскали, и всё прочее делали! Одна беда: исчезали эти руки в самые неподходящие моменты, когда Гортан о чём другом задумывался. А потом и совсем исчезли, вместе с Гортаном: привык он шашкой махать, а домики из камешков складывать скучно показалось, а может, Фея опять…

– В общем, он нам не докладывался, – констатировал пьяница. (Бывший уже, конечно. Ни грамма отдохновина больше, ни рюмки!)

– Значит, будем своими силами. И понадёжней это, – сказал Алекс.

– Только других от работы отвлекали… неестественностью своей. Если появятся, пусть лучше рубежи наши охраняют! – добавил БП (Бывший пьяница), ставший главным алексовым советником и правой рукой.

И сам Алекс по старой привычке становился то дворником, то камнеукладчиком, чего многие одобрить не могли.

– Ты король! – говорили ему.

– Я ещё не коронован. Вот обустроим Деваку, тогда и покоронуете… если будет за что. – Ох, по-прежнему не хотел быть Алекс королём!

Так прошло три с половиной года. В трудах. В восстановлении. А правили пока совместно: госдума. Всё ждал чего-то Алекс, да Единому Неведомому Богу молился. А из Середневековья ни слуху, ни духу. И вот: НАГРЯНУЛИ.

…Сегодня словно что-то нависло над ним, когда он сидел на верхотуре, вытачивал топором крест из дерева – такой приснился ему сегодня во сне: он строил часовню Единому Неведомому Богу. В этой часовне он хотел поставить гроб с телом Кэт, которую не забывал ни на минуту. И вот он почувствовал: что-то нависло, а внутри что-то закипать стало. Какое-то предчувствие чего-то радостного и необычного, будто новая песня зрела. (Стихов и песен он после смерти Кэт не писал). И он понял, ч т о нависло: сегодня пятьдесят лет ему стукнуло! Но радостно ли это, и, тем более, необычно? Значит, есть что-то другое.

И вот там, внизу, некоторое скопление народа. Видно, поздравить его пришли. Эх, без очков ныне Алекс – разбился подарок Метьеров, но смотрит, пришурясь. Кажись, там бывший пьяница, а ныне первый советник, стоит во главе толпы – ведь только ему он однажды свой день рожденья открыл. Да нет, не только ему, подзабыл ты, принц старый… Вон, вон рядом стоит друг давнишний, сердешный, ныне король Кевалимский, Колобриолем ране прозываемый, лёгок на помине! А с ним девушка молодая – не дочь ли его? – и, видно, говорят о нём и показывают на него. И вдруг, как плащом, взмахнуло что-то над ним, как крылом осенило – и прозрел он, совершенно прозрел. И ясно увидел он и пьяницу, и Метьера и девушку – и едва не упал вниз бывший певец. И медленно-медленно, осторожно-осторожно стал спускаться Алекс, стараясь больше вниз не смотреть, а особенно на молодую девушку, и молясь про себя так истово и искренне, как не молился никогда за пятьдесят лет, прожитых на земле…

…Сверху спустился в рабочей робе в стружках и пыли почти весь седой, можно сказать, действительно старик. Он был сильно смущён. Девушка взяла его за руку.

– Помнится, у одного менестреля по прозвищу Гистрион была песня о пожилом рыцаре и молодой даме его сердца, – сказала она, застенчиво и осторожно улыбаясь. – Я надеюсь, мой возраст не станет помехой нашему счастью. – Она заглянула ему в глаза, и голос её наполнился слезами: – Я не хотела молодеть. Это всё ба-а-бабушка-а…

И была коронация. И Алекс-Гистрион стал королём Алексом Первым, и ему был вручён старинный меч самого первого короля Деваки, его пра-пра… – дедушки, большой портрет которого, помните, стоял во дворце. А кто вручал? А что удивительно: никто. Просто замок, который закрывал большой серебряный ларец с небьющейся прозрачной стеной, за которой все видели меч, скипетр и державу – мог открыть только истинный наследник по крови. Что интересно: даже дядя Алекса, король Ангор Первый Живодёр не смог открыть ларец. Как сказал вечный Насквозьвед, это потому, что надо быть не просто наследником по крови, а иметь самое главное – что? не догадываетесь? – чистое сердце. А ключик всегда был в замочке. Но Живодёр даже из замка его не смог вытащить – и ни слесарь, ни колдун не помогли. И стекло в ларце не разбили. «Из Кевалимского драгоценного камушка стёклушко, – постучав по нему костяшками пальцев и хитро усмехнувшись, сказал кевалимский король Метьер Первый. – А это значит, что? Что и в самые старинные времена наши страны дружили.». – И он крепко и горячо обнял и поздравил своего королевского собрата.

Да! Коронация. А потом уж была свадьба. А кто была невеста? О, это была довольно симпатичная девушка. Молодая. Лет на тридцать моложе Алекса.

– На дочке женится, – шамкали какие-то выползшие из подземелья старухи. А шафером со стороны жениха был король Метьер Первый, а подружкой со стороны невесты его супруга королева Рыжик, её младшая сестра. Вы, конечно, уже можете назвать имя невесты. Да, да, её звали Кэт. И это была именно та самая, наша Кэт! Это она стояла с Метьером под часовней. И было ей сейчас двадцать лет. Тогда младшей, Рыжику, у которой уже было семеро детей, пятнадцать, что ли? Ох, совсем я вас запутал. А кто это сидит на углу длинного стола и усмехается добродушной улыбкой в небывалую разноцветную бороду, закрученную вокруг шеи наподобие шарфа? И ничего-то он не ест и не пьёт, как его ни упрашивают.

– Мне без надобности. И так хорошо, – повторяет он в двадцатый раз. – А вы кушайте, не стесняйтесь.

Да, да, это он, Виа Чеа, Великий Книгочей, который через какое-то время, сказав соседям по столу странные слова: «Пойду-ка лучше дочитаю, чем у вас тут закончится», у всех на глазах исчез.

Конечно же, это он воскресил Кэт. Это он вернул ей молодость.

А чуть раньше, после коронации и прямо перед свадьбой, состоялся разговор. Книгочей предупредил короля Алекса, что его королева теперь вечно молода, и мало того – бессмертна.

– Ну что же, – рассмеялся король, – я буду любить её и такую. «А вот будет ли она меня любить, старого урода?» – подумал он про себя и почесал обезображенную шрамом губу.

– А почему Вы помогаете нам? – спросил он.

– Потому что Кэт – нашего рода, – сказала женщина в белом, появившись буквально из воздуха.

– Бабушка! – закричала Кэт и бросилась к ней в объятия.

– Король Алекс, – сказал Книгочей, словно прочитав его мысли, – мы не можем вернуть молодость вам, но мы можем сохранить вас вот таким пятидесятилетним на долгие-долгие годы. Двести-триста лет вас устроит?

Король посмотрел на Кэт.

– Хотя я могу ответить и сейчас, но всё же хочу посоветоваться с королевой.

Пятидесятилетний смертный жених и двадцатилетняя бессмертная невеста отошли в сторону и вернулись ровно через несколько коротких мгновений.

– Я человек, – сказал Алекс. – Таким создал меня Господь. Значит, таким я и должен оставаться. Буду стареть. А молодая жена мне кстати – нужен наследник. Но только… она тоже хочет вам кое-что сказать.

– Бабушка, дядюшка, – сказала Кэт, обратившись к Фее и Виа Чеа. – Я смотрю на свою сестру, на Рыжика, которую я помню в колыбельке. А её муж – хорошо что они не слышат – при ней как вечный мальчик, ведь он получил и молодость, и бессмертие. Смотрю, когда они вместе, и мне становится не по себе. Да, хорошо что я сейчас – мы хотим детей, – и… и вы меня воскресили, я не могу быть вам неблагодарна. Но потом, родив детей, я хотела бы стареть, как и муж, и умереть вместе, и попасть с ним туда, куда попадают после смерти любящие друг друга люди. А любовь наша проверена тридцатилетними скитаниями.

– Ну что же, – сказал Книгочей, – что касается короля Алекса, пусть будет по его желанию. Но у тебя, Кэт, мы не можем забрать то, что принадлежит тебе, как внучке бессмертной бабки.

– Каждому своё, – сказала Фея, – но знайте, что любовь выше всех предопределений. И ваш путь может быть изменён, и МЫ не сможем вмешаться в это, потому что наша семья Я не самая сильная во Вселенной, и есть Тот, о ком вы знаете и скоро узнаете больше, и Кто способен изменить всё и всех…

– Скажи, ба, а почему Чалтык так добивался моей любви? Он всё время говорил о каком-то ключе к мирозданию…

– Он хотел жениться на тебе, чтобы познакомиться со мной. Он думал, что Ключ от тайны мироустроения у меня. Его у меня нет. Но я знаю, в чём тайна жизни. Она в любви. Если б я тогда, когда он нас подслушивал, сказала б это, он тебя бы просто убил. Он не способен любить, и от этого вся его злоба и жестокость. Ах, если б только один он был такой!

… И была свадьба. А через девять месяцев Кэт родила сына Сержа.