Середневековье гораздо больше Деваки. Оно окружает Деваку с трёх сторон: с запада, юга и востока, лишая её выхода к трём океанам. И только небольшой северный кусочек Деваки, там где рудники, выходит ко всеобщему Северному Студёному Морищу, которое также омывает и невидимую часть мира: Сочинённый остров, например.

Середневековье – это не единое государство, а обширная территория со множеством отдельных королевств, княжеств, феодальных земель и замков, с разнообразным ландшафтом, климатом, обычаями и наречиями. В будущем, должно быть, появится завоеватель, или правитель, который всё это завоюет и объединит, но пока каждый сам по себе. Дед Алекса, прозванного впоследствии Гистрионом, носит титул короля Кеволимского, у него несколько замков, и при каждом деревни с крестьянами. То есть он крупный и богатый феодал, и мечтает женить Алекса на дочери соседнего обнищавшего герцога, чтоб присоединить его земли к своим. А чем ещё заниматься, так сказать, на пенсии? Рыцарские походы за Великой Шкатулкой остались в молодом прошлом. Шкатулка не найдена, но Ключ Разумения от неё у него, он Хранитель этого ключа, он рыцарь-ключеносец Высшего посвящения, а внук Алекс – единственный его наследник, и земель, и душ, и Ключа. Алекс – юноша ловкий, стреляет из арбалета, владеет мечом и скачет на лошади превосходно, один минус – читает много. Не просто много, а не выпускает книгу из рук. А с другой стороны, может и хорошо, не век же в средних веках прозябать, может, и Новое время грядёт, и грамотные читайки нос утрут всяким мечом-махайкам, кто знает! «Весь в бабку, – думает король, – ту тоже из библиотеки не вытащишь, оттого и книг столько в главном замке, ну и по другим тоже напихано». Но вот тут и второй минус: как внук может быть в бабку, если не родные они ему, ни дед, ни бабка, – и вообще, сирота Алекс от младенчества, да об этом потом!

В северо-западном Середневековии земли короля Кеволимского.

Главный замок посерёдке, средь старых разрушенных гор, в долине реки Кеволим, где моют золото, а в горах камни-самоцветы, да руды. В этом замке вырос наш герой, в потоках горных, холодных, чистых закалял он себя. И такие же чистые помыслы имел, и душу верную. И хоть и тощ был несколько, но костью крепок, и ростом высок, и очами… А вот очами от постоянного чтения не особо зорок. И даже особенный такой стеклянный камешек в кармане камзола носил, и временами к глазам приставлял. Ведь не было у них очков-то! Электричества и огнестрельного оружия тоже не было, такие ещё тёмные времена, что поделаешь!

11 апреля семнадцать лет исполнилось Алексу, и как раз в этот день возле замка появился глашатай. «Подарок мне такой был ко дню рождения», – не раз повторял потом Алекс.

В замке шли приготовления к празднику. Глашатая стащили с лошади и не дали трубить в рог: король сперва сам выслушивал новости, а потом – если они были для него безобидны, выпускал глашатая в народ; а бывало, что, пригрозив в случае разглашения новости плетьми, или даже смертью, и напоив хорошенько, прогонял взашей.

Две-три рюмки крепкого вина, выпитые в честь приёмного внука после утренней охоты были виноваты в том, что король размяк и допустил оплошность: при разговоре с глашатаем присутствовал Алекс и некоторые другие лица, но главное – Алекс! Глашатай развозил повсюду новость, что король Эдвард, по прозвищу Смешной, устраивает состязания в ловкости и уме для принцев, герцогов и баронов на соискание руки его единственной дочери Кэт. Состязания состоятся летом, а осенью, когда принцессе исполнится пятнадцать, она выйдет замуж за победителя, и тот получит половину королевства её отца. Прилагался и небольшой рисованный портрет принцессы.

– Пятнадцать лет? Старуха! – сурово изрёк король, приметив, как жадно смотрит на портрет Алекс. – У нас принято выдавать в тринадцать. Этот папа-король одна насмешка. И бабка у неё – ведьма. И потом, у тебя уже есть невеста. – И сообразив, что Алекс его не слушает и упорно смотрит на портрет, положил тяжёлую руку на его плечо и властно надавил. Алекс вскрикнул и отвлёкся.

– Сынок, тебе что, она нравится?

– Да нет, отец, – он называл неродного деда отцом, – да нет, что ты! Она обыкновенная, – глядя прямо в глаза королю, в первый раз в жизни соврал он. Кэт была совершенно необыкновенна уже тем, что мгновенно завладела его сердцем, выбросив оттуда всех и вся! Но чувствуя, что ему не верят, а правду говорить почему-то опасно, Алекс добавил, стараясь выглядеть пай-мальчиком: – К тому же… У меня уже есть невеста, не так ли? – И он постарался представить дочку захудалого герцога, которую ни разу не видел, жирной и безобразной.

– И вы обручены. Будете. Сегодня же.

…К счастью, наречённая невеста заболела и не приехала на день варения. Но счастье не приходит одно. Пожилой шут Квиллин видел мельком портрет принцессы. А он обладал памятью, которую по изобретению фотографии назовут фотографической, и то, что он видел миг, оставалось в нём навсегда. Квиллин был неплохой художник – шуты даровиты во многом – и нарисовал Кэт очень похожую, хотя и маленькую, чтоб помещалась в медальон на шею. Это был воистину королевский подарок, хоть и запоздал к семнадцатилетию на пару дней. Вообще, Алекс и Квиллин были большие друзья, и шут обучал пацана ремеслу дураковаляния – тайно от короля, – а также музыке и стихосложению – а вот это не запрещалось и даже очень пригодилось потом будущему знаменитому Гистриону. Короткий разговор между дедом и внуком всё же состоялся.

– Отпусти, отец, счастья попытать.

– Нет. Я уже дал герцогу слово рыцаря. И он мой старый боевой товарищ. – И дед ещё раз отрицательно мотнул головой с длинными льняными кудрями до плеч. Внук печально вздохнул: волосы у него были короче и темнее – не родная кровь, приёмыш!

Значит, оставалось одно: убежать из замка и пересечь все обширные земли короля так, чтоб Алекса не хватились, и нигде не узнали, что представлялось совершенно невозможным, но забыть Кэт навсегда не представлялось вообще никак. К тому же Квиллин раздобыл карту Середневековья, и уже отметил путь во владения Эдварда Смешного короля. И как после этого отступать от задуманного?!

Просто уйти из замка Алекс не мог, за ним следили. Первая попытка побега – сняли со стены, вторая – вытащили из подземного хода, в третий раз он надел капюшон простолюдина и уехал на возу, зарывшись в какую-то дрянь – узнали в первой же деревне, вернули. Возницу отодрали жестоко, до беспамятства, Алекса тоже… в первый раз в жизни похлестали прутьями. Перенёс мужественно – «а вот и не больно!» – он же не знал, что это пока так, понарошку… «Но лучше деда не зли», – попросила его бабка-королева. Хорошо, что невеста ещё болела. А король до её выздоровления принял меры. Отправил внука в дальний мрачный замок на островке в Студёном Морище.

Посадили его в башню, сквозь узкую щель в стене которой бурливые ледяные волны едва виднелись. И на хлеб его и на воду, строптивого! И ведь, действительно, давали только чёрствые корки да простую воду. Но ничего, в семнадцать лет зубы ещё грызут, не повыпадали! Но дрогнуло дедово сердце, когда, проведя не день, не неделю, а целых две в тесноте, темноте, в голоде и в холоде, узник ни разу не пожаловался ни на питание, ни на содержание, и, по-видимому, не собирался смиряться. «Издеваешься над ребёнком! Ну, правильно, не свой – чужой!», – подначивала бабка, зная, как любит король Алекса. И добавляла: «Видно, ему слаще в тюрьме, чем с нежеланной под венец!». Но деду было уже интересно, кто упрямей: он или внук. И тут случилось неожиданное.

В серёдке мая, как всегда, был праздник посвящения в мореступы, поскольку у короля было несколько малых и даже три больших лодки, ступающих – как говорили здесь – в Западные моря. Молодые мореступы, в основном деревенские парни, должны были показать свою ловкость и вообще готовность посвятить себя опасному ремеслу.

Погодка была не очень. Вернее, совсем скверная. Ветер, хоть и не ледяной, как в декабре, но очень сильный, так что из десятка молодых людей, претендующих на звание мореступов и лазающих по мачтам, двое-трое сорвались в море с накренившейся большой лодки, по-здешнему – корабели – и их утащила в пучину ужасная волна-тягун, бороться с которой бесполезно, а ещё одного разбило о палубу.

Король, наблюдающий в подзорную трубу из стоящей в укрытой от ветра бухте небольшой обустроенной корабели, был весьма недоволен: и погодой, и подготовкой юнцов, и выговаривал что-то стоящему рядом Главмореступу с бородой вроде лопаты. Но главное, ему было неприятно то, что рядом в башне сидит не смирившийся Алекс. И вот тут-то и случилось то, чего никак невозможно было предположить.

– Смотрите! – вдруг завопил с ближней лодки Поммореступ, брат Главмореступа, тоже с бородой лопатой. Но если у того была лопата штыковая, то у этого совковая. – Смотрите, чё деется! Сумасшедший!

Из башни, о которой как раз и думал король, из отверстия для метания ядер, находившимся рядом с камерой, в которой сидел Алекс, спускался по выброшенной узкой верёвочной лестнице воистину сумасшедший, трудно даже назвать его просто смельчаком, настолько это было безрассудно. Ветер ревел и рвал, океан бушевал, шторм разыгрался не на шутку, высота от окна до воды была метров пятнадцать.

Сердце деда похолодело, когда он глянул на безумца в трубу и увидел сосредоточенное лицо внука. И вдруг это лицо стало восторженным, казалось, он пел о своей возлюбленной, и, несмотря на все рыцарские походы и пережитые опасности, деду стало нехорошо.

– Снимите его оттуда… как-нибудь, – прошептал он, опустившись на лавку корабели.

– Принц, там принц! – казалось, он слышал, как несётся со всех лодок. Братья с лопатами вместо бород отдавали какие-то команды.

Ветер был сильный, но он бил в башню и прижимал лестницу к каменной стене, и можно было медленно, но ползти вниз, а значит, пока беглецу везло. Но ведь Алекс не был опытным мореступом, он был всего лишь глупым влюблённым книжным мальчиком, и сколько его юные руки могли держаться за верёвку на ледяном ветру? А ветер вскоре переменился, и середина лестницы оторвалась от стены, и её стало отдувать в сторону. Хорошо что конец (который, кстати, метра на два не доставал до бушующих волн) с железными цапками, при падении сверху случайно зацепился за какую-то дыру, и был как бы намертво прибит к стене, иначе бы Алекса разбило о стену или вышвырнуло в лаву океана. В этой достаточно широкой дырище, служащей каким-то военным целям, показалась лохматая голова Поммореступа, который лично пытался железным крюком втянуть внутрь башни развевающуюся и крутящуюся лестницу. Кто-то подоспел ему на помощь.

Король взял себя в руки и снова глянул в подзорку. Лестница была более-менее прижата к стене и сынок мог ползти вниз, но насколько хватит силёнок?

– Мне надо быть в том проёме, – тихо попросил он кого-то, кто был рядом.

…Когда Алекс опустился вровень с окном, и бешеный океан пытался укусить его за ноги, он увидел печальные глаза деда.

– Сдаюсь, сынок, – сказал измученный король, и измученный Алекс шагнул в окно.

…А как же Алекс очутился на лестнице? Да очень просто. Стражник позарился на стекляшку для глаз, в которую временами смотрел «королёныш», как называли принца подвыпившие караульщики. Действительно, этот драгоценный камень кастар, из породы кеволимских самоцветов, стоил целое состояние. В благодарность не вяжущий лыка стражник, сладко заснув на пороге открытой камеры с кастаром в кулаке, открыл Алексу путь к свободе. Зайдя в соседний бокс, тот увидел в стене дыру, а под ней свёрнутую в клубок верёвочную лестницу. Спуститься по винтовой лестнице внутри башни, конечно, было бы безопасней, да бесполезней – там наверняка стража. А впрочем, Алекс не об этом думал. Он думал: на острове праздник, а значит, наверняка, дед, а значит, он увидит его, и… надо ему доказать, что он не хухры-мухры! Вот это и подвигло его не по винтовой лестнице спуститься, а вылезти наружу и повиснуть над водяной бушующей пропастью…

…– Сдался тебе этот задрипанный герцог. И земли-то у него с гулькин нос. И дочка-то у него толстушка необразованная! (Как Алекс угадал!) – Это бабка-королева, дочитав очередной фолиант, решила принять участие в судьбе внука.

– Он мой старинный товарищ, – насупившись, оправдывался король, стоя посреди библиотеки, королева же сидела в кресле, – ты прекрасно знаешь о том, что мы не раз вытаскивали друг друга из лап смерти!

– И потому ты решил засунуть в эти лапы единственного наследника!

– Да он сам едва не свёл меня в могилу своим сумасбродством. Если б ты видела, как он висел над ревущим океаном…

– Бедный Алекс! Отпусти ребёнка. Пусть едет.

– Но она ведьма! Ну, может, не она, а бабка…

– Пусть! Любовь всё покроет и исправит. Ах, если б я вышла за того, за кого меня прочили родители, то что бы было, а?

– Ну и что бы такое страшное было? – пожал плечами король.

– Я бы никогда не встретила тебя, и была бы глубоко несчастна! Эх, ты!.. В общем, не лишай мальчика шанса.

Дед немного подумал, что такое «шанса», похоже на «счастья», но решился возразить начитанной бабке:

– Я дал честное рыцарское слово, вот и всё.

– Любовь важнее честного слова! И потом, – вдруг влетела ей в голову мысль, – ты же его не нарушишь.

– Как это?! Я не понимаю.

…– Ах ты, худышечка моя, какая ты умная! – сказал он в конце разговора, обнимая супругу за тонкую талию.

…Дня через два, ночью, Алекс нашёл на конюшне запряжённую лошадь, меч, копьё и колчан со стрелами. В котомке золотые и серебряные монеты, еду, вино. Никто не сопровождал его, но никто и не чинил препятствий, он был как бы сам по себе.

– Я не смогу послать с тобой охрану, ведь я НЕ ЗНАЮ, что ты убежал из замка, я ведь ХВОРАЮ, – сказал накануне дед, весело подмигнув бабке. – Это опасно, без охраны, но по-другому не получается. И никто не остановит тебя на нашей земле, как беглеца. Эту работу мы с бабулей проделали.

На запястье Алекса был надет серебряный браслет с выбитым на нём ключом: вчера он был посвящён дедом в рыцари-ключеносцы.

– Когда ключ станет красным, то есть как бы наполнится кровью, а сам браслет почернеет, это будет означать, что я при смерти, или уже умер, и ты должен будешь вернуться немедленно, чтобы вступить во владение кеволимской землёю, а главное – Ключом Разумения. Дай мне честное рыцарское слово, что исполнишь это. Я захвораю на два-три дня, дольше не могу, за это время ты должен ускакать как можно далее, ведь потом я пущу за тобой розыск и погоню.

Принц дал слово, и король лёг «хворать».

А Алекс, поцеловав в уста свою нагрудную Кэт, поскакал навстречу любви, или смерти, беспрепятственно выпущенный по как бы забытому и не поднятому на ночь мосту через ров. И только шут Квиллин махал ему вслед с высокой стены. А дед с бабкой просили за него Неведомого Единого Бога, Шкатулку с Именем которого всю молодость искал по городам и весям дед, и которому молился, вися над морем с детства наученный молитве внук. Может, благодаря этому он и скакал сейчас живой, а не кормил рыб на дне.