Как только дуб полетел, Алекс припустил за ним бегом по степи, но, стукнув себя по лбу, воротился, вскочил на своего рыжего Кеволима, ещё с вечера осёдланного и привязанного к рыжей же ёлке, и помчал правее восходящего солнца, куда заворачивало стремительно исчезающее с глаз долой дерево. Ни один из женихов не последовал его примеру. Не в том смысле, что они вообще не поскакали, нет, они все, как один, стеганули коней, якобы поспешая спасать принцессу, но через какое-то время остановились, жердяй Гога произнёс небольшую прощальную речь, типа: «Нужна ли кому-нибудь из вас жена, летающая по небу в виде бревна?» Все хором ответили: «Не нужна!» и отправились каждый в свою сторону, по домам.

Нет, с вечера они горели сердцами и были готовы на любые опасные приключения, но ночью у костра, пока король почивал в сторонке, кем-то было произнесено и доказано, что их жестоко надули, и под вуалью была не Кэт, а даже и не очень похожая, даже и не с карими, а с зелёными глазами, но только одного с ней роста служанка, чуть не посудомойка – какой позор принцам и баронам целовать такое! А король-то хорош, будить его, пусть ответит! Но тут умный Гога посоветовал проявить человеколюбие: «королю и так не сладко, да и потом, положа руку на сердце, хотел бы кто-нибудь, чтоб его будущая жена целовалась со всеми подряд? Чего ж права качать? Надо просто потихоньку улизнуть по домам, вот и всё. Ведь загляните в себя, ведь вся зависимость и страсть, не чары ли это? Нужна ли кому-то на самом деле жена, способная стоять в степи в виде дуба? Нужна ли встреча с опасным, может быть, колдуном? Хочет ли кто-нибудь превратиться, скажем. в осину, или псину? А потому, не тревожа короля, поехали-ка от греха по домам, а? Тем паче надо признаться, кормят тут так себе!»

Все поддержали мудрого обжору, но Алекс почти не слушал, он и так знал, что целовал не Кэт, но её улыбка к утру заполонила его всего, он был в нетерпении, и когда дуб взлетел, (женихи не успели улизнуть до того), он ни о чём не раздумывал: по небу летел не дуб, летела его большая любовь! (И, добавим, возможно, исковерканная, поломанная судьба!) Больше никогда в жизни он бывших соперников не встречал.

Проскакав несколько дней в сторону юга, Алекс подумал, что всё-таки, может быть, не случайно Чалтык величал себя восточным принцем, ведь дуб мог полететь к югу, чтоб всех обмануть, а потом взять и повернуть на восток. И Алекс развернул коня и поскакал в сторону, противоположную садящемуся солнцу. И ещё через несколько дней въехал из лета прямо в осень. (Я уже говорил, что в Середневековье разнообразные климатические пояса).

Конь устал, и Алекс устал, и они поехали шагом по сказочно красивому осеннему лесу, как бы в раздумье. «Сегодня Кэт – пятнадцать лет!», – начали вдруг слагаться первые в жизни стихи. (Не в голове коня, конечно, а в сердце принца!). Да, он вспомнил, что осенью Кэт исполняется пятнадцать, и они могли бы стать мужем и женой. Под копытами Кеволима шуршали, и на него и на Алекса, тихо кружась, опускались золотые-багряные-жёлтые-красные листья. Солнце садилось со спины: за могучими стволами дубов и клёнов опускался раскалённый его шар. Всадник начал задрёмывать, вдруг по горлу будто резанули длинным ножом, дыхание пресеклось, Алекс свалился с коня и, больно ударившись головой о корни, потерял сознание.

…Очнулся он оттого, что по носу его ударила холодная капля, он заморгал и следующая капля свалилась прямо в пересохшие губы. Одновременно он осознал, что обоняет душистый запах сена. Открыл глаза, и прямо в зрачок упала ещё капля. Это были остатки дождя, просачивающегося в сарайчик сквозь худую крышу. Рядом с ним сидела очень крупная женщина и поила его вкусным молоком и прикладывала какие-то примочки. «Будто Кэт Чалтыку», – пришла в голову мысль и сердце чуть не разорвалось от тоски: как она, где, жива ли? Женщина поглаживала грубой рукой пробившуюся бородку Алекса, удивляясь её цыплячьей нежности, как вдруг во входную дыру, заменяющую дверь, просунулась приплюснутая голова, напоминающая большой молот со свирепым выражением на лице. И прогнусила в нос два слова:

– Жина-а! Жи-ив? – и сплюнув в сторону, добавила: – Смотри, если сбежит! – и страшилище исчезло.

– Муж Бург, – буркнула женщина. И присовокупила, как можно нежнее. – А я, цыплёночек, Марго. – Цыплёнком, понятно, был Алекс.

Алексу накинул на шею лассо разбойник из шайки Бурга – атамана, женой которого была огромная, под два метра ростом, и широкая костью красавица Марго. Бург и сам был огромен, а голова приплюснутая, молотообразная: лоб и затылок выдаются, «хоть орехи коли» – как шутят его товарищи по разбою. Днём все они считаются крестьянами, живут на отшибе в одной деревне, почти все имеют хозяйство, сами, понятно, не работают, батраков нанимают; платят подати своему господину-феодалу, который старается не наведываться в деревню, которую в округе называют «разбойной» и стараются обходить стороной. Бург обобрал ударившегося о корень Алекса, у которого, как мы помним, были в суме золотые монеты, хотел прикончить, но по одёжке и гербу на груди, кое-что сообразив, велел нести к себе на излечение и приставил к нему Марго.

– Ты так печёшься о нём, будто он какой барон! – сказала Марго.

– Может и барон, а скорее всего, герцог, или даже принц! – отвечал Бург, сам будучи не силён в геральдике. – Получим за него богатый выкуп, а нет, так на юг в рабство продадим. Выходи его. – И он ушёл.

– Ишь ты, прынц-дрынц! – удивилась Марго и осторожно подёргала лежащего в беспамятстве Алекса за появившиеся после отъезда из дома первые усики.

…Весь конец осени и зиму проболел Алекс, так его уделали разбойники, а когда поправился, хозяин решил, что нечего ему бока пролёживать, надо пользу приносить.

– Пусть и прынцы-шмынцы работают, – поддержала мужа Марго, сердитая на Алекса за то, что он не отвечал на её нежности. Но ведь он был рыцарь – не забывайте о серебряном обруче на руке, который был, несомненно, волшебным, потому что Бург не сумел его снять, как ни старался. Так вот, Алекс был рыцарь, а значит, мог любить только Даму своего сердца, одну её, и причём всю жизнь!

– Так что, пока то да сё, паси-ка ты моих овец, принц Алекс. – И Бург ему подмигнул. Алекс вздрогнул, ведь он представился как бродячий гистрион, а костюм – «да я его… стибрил», – откуда же разбойник узнал, кто он и что означало «пока то, да сё»?

А дело вот в чём: когда Алекс был одной ногой в могиле, ещё зимой, молодцы Бурга спешили в лесу одного конника, и тут Бургу несказанно повезло. Это был тот самый глашатай, который разглашал о состязаниях на соискание руки принцессы Кэт. Сейчас Смешной король послал его оповещать о награде за хотя бы известие о ней, и за голову колдуна Чалтыка. Бург показал глашатаю спящего Алекса и тот всё ему открыл. Тогда Бург щедро его одарил и попросил скакать в Кевалим, и договориться о том, чтоб сюда за Алексом выслали человека с богатым выкупом.

А весною заставил принца пасти овец в загоне у леса, а тот, чтоб поддержать репутацию гистриона, показывал крестьянам-разбойникам нехитрые фокусы, которым обучил его Квиллин, а также передразнивал голоса и походки людей и животных, и все так и стали звать его Гистрионом. Но представления случались редко, а в основном он сидел на огороженном жердями лужку, привязанный за ногу на длинную верёвку. Другой конец был намотан на ногу Бурга, отдыхающего на сеновале после ночного разбоя. Это утром и днём. Вечером и на ночь Алекса запирали в сарай.

Однажды Алекс было убежал, его поймали и побили, но не сильно, поскольку успели полюбить за «кривлянье и дуракавалянье». Разбойники обожали праздно проводить время!

Бург же, больно тыча толстым волосатым пальцем в его тощую грудь, произнёс:

– Ты – принц. Скоро мне за тебя привезут хорошую денежку. Если же ты сбежишь, я не получу ничего. А потому, если ещё раз побежишь, я тебя убью. Получу я за труп гораздо меньше, чем за живого, но лучше я продешевлю, чем буду сутками беспокоиться, здесь ты, или навострил лыжи. Убью!!! Намёк понял?!

Алекс «намёк» понял и решил, что дождётся посланцев из Кеволима и сбежит по дороге домой. Хотел ли он или нет в родной замок, вопрос так не стоял, он НЕ МОГ туда вернуться один, без Кэт. Он уже ничего без неё не мог, да и не хотел.

Он совсем не жил без неё! Бург сорвал с него серебряный медальон с Кэт, но Алекс соврал, или, лучше сказать, сочинил, что это его бабушка-королева в юности, и старый король будет очень недоволен, если с портретом что-то случится, и может не дать выкупа. Тогда Бург, скрепя сердце, шварканул медальон в Алекса:

– Подавись своей бабкой, щенок! – Вот так Алекс был то цыплёнком, то пёсиком.

А с портретом Кэт Алекс беседовал. И ему часто казалось, что нарисованная принцесса оживает. Она то мрачнела, то улыбалась, а иногда портрет шевелил губами, то есть разговаривал, но часто он плакал, да, да, под глазами Кэт становилось мокро!

А иногда – редко – Алекс вспоминал деда с бабкой, и вздыхал: не родные! И тогда думал об отце и матери, погибших во время большого крестьянского восстания. Они были убиты, вероятно, таким же сбродом, как шайка Бурга, и он совсем не помнил их и грустил: откуда он родом и кто он на самом деле? Ни дед, ни бабка никогда ему ничего не рассказывали, и это незнание своих корней иногда сильно мучило его.

Итак, принц и рыцарь пас овец и любимой овечкой была Берта. Он звал её Бе-бе. Она чем-то напоминала Кэт. Немудрено: ему почти в с ё чистое, кроткое, приятное, напоминало принцессу Кэт! Однажды, гладя Берту и нежно глядя на неё, его губы стали что-то бормотать, а потом напевать какой-то мотивчик – так он сочинил свою первую песенку. Это не считая двух строк придуманных по дороге, помните? Песенка получилась так себе, но искренняя, разбойники раздобыли лютню, и он играл (выучился у Квиллина) и пел:

Это нехитрая песенка разбойникам нравилась, особенно «принцесса блеет». В конце все подпевали, а отвергнутая красавица Марго грозила ему кулаком и слеза катилась у неё по щеке. Может он пел так жалостно?

Его стали называть Менестрелем, то есть певцом, но это как-то не прижилось, и он и в дальнейшем, хотя и написал много песенок и совсем не корчил рож и не показывал фокусов, всё же не прозывался Менестрелем, то есть поэтом, музыкантом, а оставался Гистрионом, то есть клоуном, паяцем.

С сочинением первой песенки связано нечто забавное. Сочинив её, он впал в такой восторг, что побежал за ограду пропеть её проходившему дровосеку, верёвка на ноге натянулась и такова была сила его вдохновения, что привязанный за другой конец Бург свалился с сеновала, и, застряв поперёк в калитке, стал орать как зарезанный, думая что он уже в аду и какой-нибудь чёрт сдавил его здоровенные бока ещё более здоровенными клещами.

Дровосек, привлечённый криками обоих, помог Алексу водрузить Бурга на место, не силой, конечно, а уговорами, и тот, поскольку был пьяный, к счастью Алекса так и не понял, что произошло.

Вскоре после этого Бург переселил Алекса в одинокую хижину в лесу, рассудив, что вдруг за него не золото будут платить, а решат силой захватить, так пусть поищут. Хижину попеременно охраняли разбойники.

И тут случилось вот что.