Глава 21. Теракт

– Это бомба! Это просто бомба! Ксюша, смотри РИА! – изумленно закричал Ильюшин, глядя в монитор своего компьютера.

– Что случилось?! – Откликнулась Ксюша Разумнова, невысокая светло-русая женщина лет тридцати, ответсек РВПС.ру

– Теракт! В Домодедово теракт! Представляешь?!!

– Леша! – уже раздавал команды редакторам Ильюшин. – Подбирай инфоповоды! Каждые 5 минут новость на ленту!

– Маша, – кричал он. – С тебя картинки трупов! Чем больше, тем лучше!

– Ксюша, нам срочно нужен корр в Домодедово! – Петя Ильюшин, шеф-редактор РВПС.ру, находился в своей стихии: ленивый толстеющий бездельник в обычные дни, в дни катастроф он был незаменим. Он знал, что нужно сделать, чтобы поднять посещаемость на волне скандалов, убийств, терактов и катастроф и получал удовольствие от работы в такие дни; искренний, неподдельный новостник, любящий свою работу именно за эти ужасные дни страшных событий.

– С ума сойти! Что произошло? – откликнулась Маша, молодая девушка, бильд-редактор. – Боже мой! Там есть убитые!

– Конечно! Конечно, есть! – радостно потирал руки Ильюшин. – Нам срочно нужен эксклюзив с места! Ксюша, нам нужен корр в Домодедово!

– Как Фролин ушел, у меня нет нормальных парней москорров, кого посылать… – быстро ответила Ксюша.

– И не надо! Девчонку посылай! Пошли кого…

– Одинцову.

– То, что надо! – обрадовался Ильюшин. Он секунду что-то обдумывал: – Мне надо самому с ней поговорить! Звони ей, где она болтается? Снимай со всех заданий, пока я позвоню Крайнову! Нет, сначала ей, – он взял телефон, стал набирать Одинцову.

– Алё, алё, Катя, привет! Это Ильюшин!

– Привет, Петя! Что случилось?

– Слушай, я сегодня сам звоню… Про теракт в Домодедово знаешь? Я снимаю с тебя все задания, сейчас срочно едешь в аэропорт! Мы по ходу событий готовим тебе вопросники, вышлем по смс. Будешь брать интервью у ментов, у охраны, у таксистов, у пострадавших и очевидцев, у всех подряд! Нам нужны эмоции и слезы в диктофон, с места событий. И, конечно, мне нужно фото! Больше картинок. У тебя фотоаппарат?

– Да, мыльница. Да что случилось? Теракт? В Домодедово – теракт?!

– Да, уже смотрю ленту! Есть погибшие, но пока не знаем, кто и сколько! Там наверняка менты. Тебе придется что-то придумать, понимаешь? Чтобы туда попасть. Скажешь что-нибудь, брат погиб, или там сестра, или еще кто… Слезу пусти, если что… но главное попади в аэропорт. Поняла?

– Да, да, поняла, люди погибли, мне нужны эмоции людей, – говорила, Одинцова, еще не до конца понимая смысл своего задания. – Да, Петя. Что там вообще происходит?

– Не волнуйся, Катя! Будут тебе вопросы! Ты главное прорвись в аэропорт! Поняла?

– Да, да, поняла, что-нибудь придумаю, конечно, придумаю. Еду!

Одинцова добралась до Домодедово через два часа после теракта. Людей уже пускали в аэропорт через металлоискатели, ей даже не пришлось придумывать легенду. Катя отработала вопросники, сделала эксклюзивные фото и теперь Ильюшин держал ее в аэропорту, чтобы она брала интервью с места события, заполняя новостную ленту комментариями. Три минуты назад по аэропорту объявили, что на центральном электронном табло будут давать электронную ленту с ФИО погибших и раненных в теракте. Сейчас она дожидалась этой информации, стоя среди встречающих и улетающих, среди людей, которые несколько часов назад пережили взрыв одурманенного смертника.

Наконец, на электронном табло замигали красно-синие точки. Прошло несколько иностранных фамилий, потом пошли русские. Катя начала записывать, но поняла, что не успеет и стала фотографировать списки погибших. Вокруг нее стояли совершенно разные люди, сотни людей, которые остались живы, и от напряжённого, страшного ожидания того, что вдруг откроется фамилия погибшего близкого – отца, матери, мужа, жены… Они стояли, и самой важной, главной частью их жизни в этот момент были глаза… «Боже, что произошло, что же произошло? Зачем все это…» Оглядываясь вокруг себя думала, Одинцова…

Потом вернулась взглядом к табло и вдруг увидела, как среди красно-синих точек появилась знакомая фамилия. Потом имя, потом отчество… Она обомлела: ЛИТВИНОВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ…

«Литвинов Сергей, Литвинов – это наш, наш Сергей Николаевич? Не может быть! Этого не может быть! Он не мог… Сергей Николаевич… Неужели?! Этого не может быть…» Она перестала фотографировать списки погибших.

Стала искать в мобильном телефон Крайнова… набирать его номер, звонить, скорей звонить ему.

Крайнов обрадовался, когда определился ее номер телефона; он уже знал, что она на задании в Домодедово, и в нем непроизвольно мелькнула мысль, что ей сейчас нужно помочь; и ему сейчас, нужно будет ехать в Домодедово, довезти ее на машине из Домодедово до метро, что-то сделать для неё, сейчас, когда ей трудно…

– Да, Катя, привет! Что случилось?

– Привет, Андрей! Я сейчас в Домодедово, на задании. Только что здесь на табло прошел список погибших. Литвинов, наш Сергей Николаич… Он где?.. – она на секунду прервалась, пока Крайнов переваривал сказанное ей. – Здесь на табло дали фамилию погибшего – Литвинов Сергей Николаевич… Это может быть наш Сергей?

– Наш Сергей?!… Подожди, Катя, мне надо позвонить… У тебя все в порядке? Да?

– Все в порядке, беру комменты…

– Да, понял, мне надо позвонить, до встречи… – он выключил телефон.

Одним из тридцати пяти погибших в теракте в Домодедово в ноябре 2010 года, был директор маркетингового агентства «Вече» и одновременно главный редактор новостного сайта РВПС.ру Литвинов Сергей Николаевич.

– Он редко бывал здесь, в этом офисе, редко заходил в свой кабинет.

– Сергей и дома-то редко бывал, – ответила Крайнову жена Литвинова, лет около сорока женщина, с живой мимикой. Видно было, что она сильно переживала произошедшее, но хорошо держалась, не показывала своих истинных эмоций. – Итак, Андрей, вы говорите, РВПС.ру является убыточной частью бизнеса компании моего мужа?

Крайнов взглянул на третьего участника их встречи, финансового директора агентства «Вече» Людмилу Николаевну Счастливцеву, женщину лет шестидесяти. Она отработала с Литвиновым большую часть времени существования агентства, фактически была его младшим партнером, которому он доверял всю финансовую часть бизнеса. Видно было, что она глубоко переживала произошедшее, у нее было опухшее от долгих слез лицо. Она старалась принимать участие в разговоре, следила за тем, что говорил Крайнов, который отвечал на вопросы теперь уже нового хозяина – жены погибшего, Ольги Литвиновой, но сама практически ничего не говорила. Молчала.

– Сергей Николаевич не шел на джинсу, вся доходная часть РВПС.ру – это банерная и контекстная реклама, пара коммерческих спецпроектов… Он стремился создать действительно независимое информационное новостное СМИ, агентство, – добавил Крайнов. – Мы готовили подписку на наши материалы, это должно было бы стать новым финансовым инструментом для роста прибыльности РВПС.ру. Видите, не успели. Быть может, несколько месяцев… Но я…, – он снова глянул на Счастливцеву. – Мы готовы рассказать, что это за инструмент. Но у нас не было уверенности, что и этот финансовый инструмент вывел бы РВПС.ру на прибыльность. Ведь в России подписка, она… в России люди привыкли все получать бесплатно. Не было никакой уверенности в прибыли. Для Литвинова, для нас РВПС.ру – это дело, определенное дело, такое… Это независимое СМИ, такое небольшое дело по созданию в нашей стране свободной прессы, я не очень точно выражаюсь, – добавил Крайнов. – Если языком экономики компании – маркетинговый департамент «Вече», как я вам уже говорил, кормит новостное СМИ – РВПС.ру. Наши маркетологи зарабатывают деньги, наши журналисты их тратят. Вот все примерно так выглядит. Вы теперь, как владелец должны решить, есть ли необходимость в РВПС.ру или нет. Но в любом случае это более чем сто тысяч уникальных посетителей в сутки. СМИ можно продать, я думаю, найдутся покупатели, и достаточно быстро. Ведь мы пишем, пока еще пишем, являясь независимыми… Три миллиона долларов сейчас за РВПС.ру можно выручить без особых стараний. Сергей Николаевич говорил, ему поступали предложения. Но он был другой. Он умел считать, – Крайнов еще раз глянул на финансового директора. – Но деньги в этой части его компании были не главным.

Ольга посмотрела на Крайнова, на Людмилу Счастливцеву:

– Ну давайте попробуем. Ничего не будем продавать. Поработаем год. Решим, что делать с РВПС.ру, через год. Андрей Николаевич, – добавила она, – вам быть директором. И главным редактором – тоже вам. Я надеюсь, вы согласитесь.

Тот вместо ответа спросил:

– Звонили с «Эха столицы». Они приглашают на эфир, ждут от нас заявлений. Я согласен, Ольга Александровна, но наша информационная политика в РВПС.ру должна остаться прежней. Мы – независимое СМИ.

– Да, конечно, Андрей Николаевич, – ответила Ольга.

Крайнов приехал домой. Юля в коротеньком домашнем халатике, с волосами, собранными в хвостик, закладывала посуду в посудомоечную машину. Оглянулась, услышав, что пришел муж.

– Привет.

– Привет. Как прошла ваша встреча?

– Я назначен директором и главным редактором.

– Ты рад?

– Как тебе сказать… Всё совсем другое. Ты же понимаешь, ответственность другая. Пока даже не знаю, с чего начинать.

– Страшно?

– Ты знаешь, нет. Но без Литвинова как-то пусто…

Багровская развернулась к мужу.

– Теперь тебе продохнуть не будет времени. Работал по десять, будешь работать по шестнадцать часов. Тебе сварить пельмени?

– Ничего не хочу, обедал. Спасибо. А ты? Как ты себя чувствуешь? Была сегодня у мамы?

– Я, нет. Не была. Зачем спрашиваешь?

Замолчали. Подумав, Крайнов сказал:

– Слушай, Юля, может быть, тебе на время сменить обстановку? Ты никак не можешь прийти в себя до конца. Давай ты уволишься от своих американцев, поживешь вот хотя бы в Болгарии, ведь ты же ее очень любишь. Мне подняли зарплату, – он чуть помолчал. – Существенно.

Багровская смотрела на него, стоя у заработавшей посудомоечной машины. Вдруг улыбнулась.

– С глаз долой – из сердца вон…

– Что? – не понял Крайнов. – О чем ты?

– Да я о своем, о женском… Скажи, Андрей, ты меня когда-нибудь любил? – спросила Юля. – Вот уже в Болгарию меня отправляешь…

Тот посмотрел на неё. Вместо ответа сказал:

– Завтра сложный день, эфир на «Эхе столицы», от него много зависит. Я пойду спать, Юля. Ты подумай про Болгарию. Посоветуйся с мамой, а лучше всего возьми ее с собой.

Он встал из-за стола, пошел в спальню.

– Нет, Андрей, не любил ты меня, никогда не любил… – сказала ему вслед Юля.

Крайнов поднимался на лифте в одной из знаменитых новоарбатских многоэтажек-книжек на 23-й этаж офиса радио «Эхо столицы» – одного из независимых средств массовой информации в России, как и его новостное агентство РВПС.ру, которое он только вчера возглавил. Он вышел из лифта вместе со встречавшей его продюсером, молоденькой девушкой лет 20-ти.

– Можно, да? – Крайнов показал рукой в сторону огромного окна-панорамы, за которым открывался вид на Новый Арбат.

– Да, Андрей Николаевич, у нас еще есть несколько минут, пожалуйста…

Он подошел к окну. Перед ним открывался вид на ноябрьскую, слякотную Москву. Ничего, кроме уныния, пасмурной погоды, снега с дождем не было за этим окном-панорамой, а Крайнову, несмотря на вчерашний разговор с женой, было легко на сердце. Он еще не думал серьезно о своем будущем с Юлей и пока не хотел думать об этом. Еще неделю назад, до гибели Литвинова, он начинал думать о том, что будет далее, но сейчас работа вытеснила все эти частные, как ему казалось, теперь уже неважные маленькие мысли, маленькие дела, маленькие колкие размышления о двух женщинах; теперь, когда работа взяла его всего, он знал, что эти мелкие частные мысли, частные дела его личной жизни разрешатся сами собой. В конце концов, главное сейчас, после более чем успешного для него разговора с новым владельцем, выдержать это внешнее давление – звонки, эфиры, интервью, которые посыпались на него после смерти Литвинова. А с женщинами, он надеялся, все точно будет так, как нужно, ведь эти частные семейные дела, должны, думал он сейчас, глядя на Новый Арбат с 23-го этажа, должны служить общественному делу… «И конечно же все образуется, да, – думал он. – Главное двигаться вперед в работе, в Москве!»

– Андрей Николаевич, нам пора. – отвлекла его продюсерша.

– Да, идемте!

– Итак, начнем! У нас в студии, новый главный редактор РВПС.ру, известного электронного СМИ, замечу особо – независимого от чьих-либо интересов и выгод СМИ, который сменил на этом посту погибшего в теракте в аэропорту в Домодедово Сергея Литвинова. С вами также ведущий Аркадий Д.! Кстати, мои искренние соболезнования. Я был знаком с Сергеем, знаю, что он много сделал для свободы слова в России, как он выстраивал независимое СМИ, РВПС.ру, сколько сил он положил на это…

Крайнов: Спасибо. Нам действительно будет сложно, очень сложно без него.

Аркадий Д.: Какой он был в работе?

Крайнов: Как вам сказать. Он был, без сомнения, сложным человеком. Да и как без этого, с нуля построить бизнес, вкладываться в него. И до последнего дня развивать СМИ, каждый день добиваться, прежде всего, от себя и от своих редакторов, журналистов объективности и беспристрастности в своих публикациях. Это ведь сложно в России, вы ведь и сами это знаете.

Аркадий Д.: О, да. Мы вот держимся.

Крайнов: И мы будем стараться. Но вот знаете, при всей его сложности, с ним было, как бы вам сказать… Он ориентировался на The Independent, который существовал в 90-е, когда был действительно независим, помните? На The Independent, скажу так, в российских реалиях.

Аркадий Д.: Да, конечно, помню! Я вас понял!

Крайнов: Он был как константа. Знаешь, что он есть, и ты спокоен, что тебе не придется на работе врать в своих текстах, писать джинсу, кого-то зажимать и кошмарить. Нам безусловно будет трудно без Сергея.

Аркадий Д.: Андрей, скажите, что с коллективом?

Крайнов: Ну сложно, нам сложно… Мы ведь, как вам сказать. Литвинов был создатель, в какой-то степени альфа и омега РВПС.ру. Понимаете? А мы теперь без него… Но коллектив профессиональный, будем биться. Идти вперед. Надеюсь, у нас получится.

Аркадий Д.: В одном из своих интервью для «Эха столицы», Сергей Литвинов говорил, что при любых обстоятельствах РВПС.РУ будет независимым СМИ… Вы сохраните этот настрой на работу? На ваше дело?

Крайнов: Сегодня утром, когда я готовился к эфиру, я разговаривал с редакторами, с ведущими журналистами. Мы понимаем значение этого эфира. Но мы, конечно, настроены еще больше, после смерти Сергея, настроены продолжать его дело, биться и добиваться свободы слова в нашей стране, выстраивать независимое СМИ, бороться за объективность в своих расследованиях и репортажах. И если надо, быть оппозиционными, и может быть, даже более оппозиционными чем раньше…

Аркадий Д.: Ваше место? Как, вам сейчас тяжело?

Крайнов: Да, может быть, да, конечно тяжело. Руководить большим делом, но работа рядом с Литвиновым, она учит дисциплине. Будем стараться, держаться до конца. Думаю, нет, считаю, что у меня, у всех нас получится!

Аркадий Д.: Спасибо Андрей, продолжим через несколько секунд, у нас небольшая рекламная пауза!

Крайнов вернулся в офис, в свой кабинет, изможденный после эфира. Секретарша агентства, смешливая и недалекая, но исполнительная, дотошная и преданная агентству Марья Игнатьевна, обожавшая Крайнова, принесла ему чай, печенье. Он отвечал на первые звонки, поздравления с успешным эфиром. И почему-то ждал другого, главного. Он включил компьютер. Вошел в почту, открыл фейсбук и с замиранием, внутренним холодком увидел, что в фейсбуке есть сообщение от Одинцовой. Кликнув на него, прочел: «Я сегодня слушала твой эфир на „Эхе“. Ты так правильно все сказал!»

 

Глава 22. Рождество

Окна проехавшего мимо Крайнова трамвая чуть заиндевели от мороза, он проскрипел своим железным боком, покатился в сторону Чистопрудного бульвара; ночная пороша выбелила бульварные аллеи, дивно как подходила наступившему католическому рождеству. Андрей уже несколько минут дожидался Одинцову с ее дочкой у памятника Грибоедову, улыбался себе и пробегавшим мимо него с такими же, как у него, счастливыми лицами прохожим. «На Чистых прудах все счастливые, надо же!» – подумал он.

– Привет! – сказала Одинцова, совершенно неожиданно появившаяся перед ним вместе со своей дочкой.

– Знакомьтесь: это Андрей, – сказала Одинцова. Тот улыбнувшись, кивнул симпатичной, темноволосой, похожей на маму, лет тринадцати девочке в черной куртке и смешной черно-белой вязаной шапочке, делавшей похожей её – так почему-то показалось Крайнову – на юную парижанку. Девочка неожиданно широко, белозубой улыбкой улыбнулась и протянула Андрею свою ладошку, тот смущенно пожал ее ручку.

– Это моя дочь, Маша!

– Привет, Маша!

– Какой у нас план? – тут же спросила у Крайнова довольная, радостная Одинцова.

– Мы идем в кино, билеты я уже купил, но сначала погуляем, у нас полно времени, – заговорил Андрей. – Чистые пруды – это мое любимое место в Москве, – добавил он, когда они уже шли по бульварной аллее. – Здесь очень красиво.

– Так, и сколько времени мы гуляем? – продолжала допытывать Андрея Одинцова.

– Сколько успеем, Катя, еще и зайдем что-нибудь перекусить. В кино не опоздаем!

– Все должно быть четко по плану! Чтобы все успеть! Сколько гуляем, а сколько едим!

«Ну надо же, все четко по плану… – подумал про себя Крайнов. – Никогда бы не подумал». Он рассказывал историю бульвара, Чистого пруда, который до того, как князь Меньшиков приказал его очистить, был Поганым прудом, в который скидывали останки со скотобойни, мусор окрестных домов и улиц, стараясь не запутаться в своем рассказе. Особенно потому, что Одинцова внимательно его слушала, он вдруг ощутил себя школьником на экзамене по географии, стал смущаться ее пронзительного, внимательного, как будто бы изучающего все его слова, взгляда.

– А я знаю! – неожиданно к нему на помощь пришла Маша.

– Что? – ухватился он за ее слова.

– Я знаю про один дом на Покровке, – Маша махнула в сторону улицы своей ладошкой. – Пойдемте, я покажу. Вы, Андрей, не обращайте внимания на маму, она любит помучить.

– Да, я понял, – ответил он своей неожиданной союзнице.

– Ничего я не люблю помучить, но город уже пора знать, когда столько лет в нем живешь!

Но Крайнов, начав обсуждать с Машей загадочные дома Покровки, перестал бояться вопросов Одинцовой, обращать на них внимание.

– У нас хорошие уроки москвоведения в школе, хороший учитель, он привозил нас на Покровку, самое интересное – вот этот дом!

К тому времени они подошли по Покровке к четырехэтажному дому начала ХХ века. Окна были закрыты занавесками, дом, хоть и видно было, что не заброшен, казался загадочным, таинственным среди окружавших его домов.

– Сто лет назад этот дом принадлежал купцу, который сдавал в нем комнаты жильцам. И в этом доме происходили разные страшные истории. Самая страшная, там жил один человек, который готовил разные предметы для московских театров, – неожиданно быстро, захлебываясь в собственных словах от интересного рассказа и видя, что ее слушают, затараторила Маша.

– Тебя совсем непонятно! Говори потише, не глотай слова! – перебила ее Одинцова. Но дочь, почуяв интерес Крайнова, ее не слушала.

– Ну, вы знаете, – она загадочно цокнула языком и, поводя круглыми, темно-коричневыми зрачками, казалось, старалась повторить мимику и жесты своего учителя, пугавшего их этими рассказами.

– Да, знаю, бутафория, кажется…

– Точно! Этот самый мастер, представляете! Он готовил всякие карнавальные маски, в Москве при царе любили карнавалы! А эти маски к нему приходили мерить разные покупатели, но они от него не возвращались!

– Да?!

– Вот, Маша, что за чепуху ты рассказываешь? – снова попыталась перебить дочь Одинцова.

– Мам! Ты посмотри на дом! Разве не видишь? Все окна до сих пор занавешены! Так вот, они от него не возвращались, потому что когда они мерили его маски, он их убивал сзади! Как вы думаете, что он с ними потом делал? – спросила она Крайнова.

– Не знаю, может быть, сдавал на пирожки?

– Ну все! Хватит ваших историй! – категорически стала возражать Катерина. – Маша хватит, я тебе говорю!

– Ну вот, мама, ты как всегда! – обиженно сказала дочь.

Крайнов, глядя на таинственный дом, засмеялся:

– Может быть, по такому случаю пойдем что-нибудь перекусим? – предложил он.

– Я за! – восторженно, уже забыв свою обиду на маму, ответила Маша. Одинцова, после того как Крайнов с ее дочкой перестали, как она считала, нести чушь, расслабленно поддержала общее желание покушать.

– Здесь есть хороший недорогой грузинский ресторанчик. Как раз перед кино успеем.

– О! Там есть шашлык, – снова обрадовалась Маша. – Идемте!

– Не рано вино в тринадцать лет? – спросил Крайнов у Одинцовой, когда та налила грамм 50 из бокала грузинского домашнего красного вина дочери и Маша с очевидным удовольствием, вслед за мамой и Крайновым, выпила доставшееся ей от мамы вино.

– У нас рано приучают детей к вину. Но, естественно, без огромных каких-то доз, совсем чуть-чуть, для вкуса. Одевшись, они вышли из ресторанчика и по неожиданно стемневшей аллее, украшенной тысячами разноцветных лампочек, с полетевшим легким снежком, пошли в сторону кинотеатра.

На экране шли рекламные трейлеры, в зале на сытый желудок, после цыплят табака и лобио с шашлыком и вином, сделалось жарко. Крайнов снял пуловер, оставшись в футболке, стал вглядываться в начавшийся фильм. На экране мелькали фэнтезийные герои, хоббиты и тролли, волшебники и эльфы; они совершали путешествия и подвиги, ели, пили и воевали; этот интересный, волшебный мир захватывал, погружал в бесконечную увлекательную сказку. Он положил руку на подлокотник, на котором оказалась Катина рука, он вдруг ощутил тонкую, податливую мягкость ее запястья. Он испугался, что она отдернет свою руку, но Катя, уставившись в экран, ничего не замечала вокруг себя, а он, сжимая и поглаживая ее предплечье, перестал замечать и думать о том, что происходит на экране и что произойдет там, впереди…

– Что это, а где дальше? – взмахнула руками Маша, когда закончился фильм.

– Продолжение будет через год!

– Поняяятно, – протянула она, выходя в фойе. – Это долго, можно сказать, что никогда…

В метро Маша надела наушники, слушая музыку, сидела закрыв глаза. Крайнов с Катей стояли рядом, держась за поручень, молчали. Когда поезд начал останавливаться, Крайнов махнул Маше, она отстраненно, уже пребывая в каких-то своих мыслях, ответила.

– Пока, – улыбнувшись, сказала Катерина, глядя на него.

– До встречи, – он притянул ее к себе, она, закрыв глаза, наклонилась. Он внезапно высохшими губами едва-едва поцеловал ее…

– Везет же некоторым, – вдруг услышали они, как взрослая, строгая, вида школьного завуча женщина, сидевшая рядом с Машей, громко вслух и резко, несмотря ни на кого, проговорила эти слова, а Маша и вместе с ней Одинцова прыснули от смеха…

– До встречи, – еще раз, на этот раз громко и резковато проговорил Крайнов и, смутившись женщины-завуча, вышел из вагона.

– Андрей, а ведь сегодня католическое рождество. Я жду тебя, а ты совсем забыл меня со своей работой! – Юля выглядела просто изумительно, на ней был шелковый черный пеньюар, поверх него наброшен легкий новый красного цвета атласный халатик. Губы были подкрашены ярко-красной броской помадой, от нее пахло чистотой и легким и далеким океанским запахом незнакомых духов. В зале был накрыт стол с легкими закусками.

– Открой шампанское, оно в холодильнике. Налей себе виски. И ты мог бы что-нибудь мне подарить или купить конфеты… – выпив вина, Багровская подсела к нему на диван, ожидающе смотрела ему в глаза.

«Сказать ей сейчас? Сегодня? – думал он, пригубив виски. – Сказать, что я не люблю ее, и мы должны расстаться… Нет, это будет жестоко… Нет, я не могу сейчас ей этого сказать». «Что делать? Что мне делать? – думал он, обнимая ее. – Ведь я не смогу с ней дальше жить… Но не сейчас, не сегодня, нет, не сейчас…»

– Юля, давай подождем до утра.

– Я давно жду, подожду и до утра, а ты? Как обходишься ты? —разочарованно засмеялась в ответ Багровская.

«Нет, я не буду ничего говорить. Пусть не сегодня, не сейчас, не в этот день, позже, я скажу ей все позже…»

– …Ты знаешь, ведь сейчас эта работа, я постоянно думаю о ней, – солгал он

– Нужно уметь отдыхать. Вот ты никуда не захотел ехать на январские праздники, а это неправильно! И эта твоя Литвинова тоже знает! Еще не поздно куда-нибудь поехать. И вообще, так нельзя! Даже с твоим помешанным на работе Литвиновым вы были вдвоем, а здесь ты все пытаешься тянуть один. Андрей, найди себе зама!

«А ведь Юля права, мне нужен зам, мне точно нужен зам…», – подумал Крайнов, залпом выпив виски…

Крайнов думал несколько дней, встретился с Ольгой Литвиновой, наконец решил после новогодних праздников позвонить Золотареву, поговорить с ним и, если все сложится подходяще, предложить ему стать своим заместителем.

 

Глава 23. Крестины

– Ну, Ванька, ты выдал концерт песни и пляски имени Пятницкого! – сказал Золотарев, обращаясь к сыну. Вся компания, приехавшая из Никольской церкви Солнечногорска с крестин сына Золотарева: сам Ванька, Ванин крестный Никита Романов и Миша Зварич, – смеясь и на ходу раздеваясь, заходила в квартиру.

– Что случилось? – спросила Марина, которая в такой январский мороз в церковь не поехала, оставшись с младшей, Варей, готовила праздничный обед, накрывала на стол.

– Представляешь, он в церкви кричал как резаный! Особенно когда его начали в купель с водой погружать. Люди шарахались от нас! Хорошо хоть батюшка был спокоен, только улыбался, видать привык…

– Ничё, ничё, – успокаивающе баритонил Миша Зварич. – Бывает! Он же маленький, испугался.

– Ну ладно бы! Ну он же спокойный всегда был, а тут! – говорил Золотарев, раздевая сына, переодевал его в домашнюю одежду, поправил крестик, погладил его по белесой, коротко стриженой, ершистой голове.

– Пап, каши хочу! – оказавшись дома и успокоившись, потребовал сын.

Сзади подошла жена, увидев золотой крестик, спросила:

– Зачем такой дорогой купили?

– Не я купил, – ответил Золотарев. – Успокойся, это крестный, – он мотнул головой в сторону Романова. – Никита, – добавил он, отправляя сына в ванную мыть руки.

– Всё равно. Можно было и подешевле купить!

– Перестань чужие деньги считать! Моем руки, и давайте за стол! – обратился уже ко всем Золотарев.

– …Перехожу на другую работу, с февраля выхожу! – начал рассказывать Золотарев своим друзьям после того, как, выпив две рюмки за сына и родителей, закусили домашними солеными огурцами, соленым салом с хорошими мясными прослойками с рынка, бородинским хлебом, домашней соленой капустой, чуть подмороженной, хрустящей, покрытой нарезанным репчатым луком и политой пахучим подсолнечным маслом. Все с удовольствием закусывали, положили по тарелкам салат «мимозу». Золотарев аккуратно ел вареные тефтельки.

– Пойду за картошкой и котлетами, – сказала Марина, вставая.

– Да, неси котлетки! – похлопал себя по наросшему за десять лет после общежития упругому животу Зварич. Еще более крупный, похожий на средних размеров молодого медведя Никита Романов, молча моргнув, начал разливать водку по третьей.

– Два дня назад окончательно все условия обговорили, договорились! – продолжил прерванный рассказ, Золотарев.

– И куда переходишь? – спросил Зварич.

– В частную компанию, занимается маркетинговыми исследованиями и электронным СМИ.

– И кем?

– Заместителем директора. Да вы наверняка помните, у меня как-то был в общаге парень на дне рождения. Он директором, Крайнов. Помнишь, Миша?

– Крайнов, так-так…

– Ну, спокойный такой, у него еще русые волосы, жилистый…

– Спокойный?

– Ну да, молча сидел водку пил. Вспомнил?

– У тебя друзей было пол-общаги, всех разве вспомнишь…

Все засмеялись.

– Он не с общаги, почти земляк, с Нска, женился на москвичке. Всё детей никак не могут завести…

– Не помню, – ответил Зварич.

– Кстати, как у тебя твоя Таня с дочкой? Не болеют?

– Дочка простыла… так… – Зварич покрутил правой рукой в воздухе. В это время Марина принесла с кухни картошку.

– Давай, под картошку, Никитич, наливай! – сменил тему Зварич.

– Володя, сходи за котлетами на кухню, – сказала Марина мужу. Сама начала раскладывать картофельное пюре. Тот через пару минут вернулся с кастрюлей с жареными котлетами, пока друзья разливали водку.

– Ну и вот, – продолжил Золотарев. – У него в теракте в Домодедово директор погиб! Он стал директором, а две недели назад он позвонил мне, предложил встретиться. Предложил работу! А что? Сколько можно у Уланова на откатах сидеть! Большой проект закрыли. Премиальные я получил. Ипотеку почти выплатили, осталось 200 тысяч! И все, из этой конторы ухожу.

– А по деньгам?

– Конечно больше. Но процентов со сделок нет! Ну, сам посуди, Миша! На откатах вечно сидеть не будешь! Раньше или позже эту лавочку прихлопнут. И зачем мне это? Или посадят, или волчий билет на всю жизнь. Да и здесь интересней! Два направления: электронное СМИ и маркетинг.

– Ты скажи, что, пить совсем бросил? – заговорил долгое время молчавший Романов.

– Перешел на молоко… – только успел ответить Золотарев, как зазвонил дверной звонок. – Сиди, – сказал он жене, – открою.

Пришли соседи – Савченковы Лена и ее муж Виктор.

– Женька приболел, оставила дома со свекровкой, – сказала Лена про сына, снимая верхнюю одежду вслед за мужем, невысокого роста плотным блондином, с типической подмосковной физией, приплюснутым носом, лицом в блин, сероглазым, плотным, уже пузатым мужчиной средних лет. Они прошли в комнату.

– Витька не пьет, – сразу и категорически заявила Лена Никите, который при виде гостей начал разливать водку в ожидавшие гостей свободные рюмки. – А мне налейте 50 грамм.

Виктор, познакомившись со Зваричем и Романовым, глядел угрюмо.

– А что не пьешь? Болеешь чем? – спросил Никита у Виктора.

– На Новый год свое выпил! – за мужа ответила жена. – Еще от того не отошел. Хватит!

– Да ладно, ты! – сварливо ответил Виктор жене. – Бабы, что с них взять! – почему-то сказал он и замолчал.

– Сиди уж! – не пропустила жена.

Тот промолчал.

Зварич, Золотарев и Никита улыбаясь, следили за небольшой перепалкой новых гостей. Потом Зварич взял инициативу на себя:

– Ну, давайте выпьем за Ивана, сегодня его крестили! Стал крещеным человеком!

– Давайте, – Золотарев и Виктор поддержали тост стаканами с соком.

– А кто крестные? – после того как выпили и закусили, спросила Лена. Она накладывала себе «мимозу» и внимательно разглядывала золотаревских друзей, пытаясь понять, кто из них.

– Крестной – сестра, но она в Томске. А крестным – Никита, – показал на Романова Золотарев и, заулыбавшись, добавил: – Кстати, он сам некрещеный!

– Как это? – недоуменно спросила Лена.

– Ну, некрещеный, и все!

Романов довольно и молча улыбался.

– Так ведь нельзя!

– Кто тебе сказал, – возразил ее муж Виктор.

– Да нельзя, я говорю! Должен быть крещеный. Как он сам-то некрещеный – и крестный?!

– Ну и что? – ответил Золотарев. – Там, – он кивнул головой вверх. – Разберутся, а в церкви мы ничего не сказали. Вот и все.

– Ну, я не знаю! – подставляя свою рюмку Романову, ответила Лена. Выпили еще, и еще. Закусили, Марина принесла новую порцию котлет. Лена, поев, начала помогать Марине убирать грязную посуду, вышла из-за стола, ушла на кухню, а ее муж, наевшись, откинулся на спинку стула, заговорил:

– У нас люди, москвичи, – он постучал указательным пальцем левой руки по виску, тяжеловатым оценивающим взглядом оглядел Золотарева и его гостей, прикидывая, будет ли к месту мат. – Я мебель устанавливаю. Так они купят себе кухонный гарнитур за сто тысяч, я приезжаю ставить, а у них ни схемы сборки, ни гарантийного талона нет! Даже не взяли в магазине! Будто килограмм помидор купили. Сумасшедший народ!

Зварич и Романов еще выпили по рюмке. Виктор водку не замечал, продолжил рассказывать Золотареву про сумасшедших москвичей, покупающих дорогую мебель.

– Машины по пятьдесят тысяч баксов, а на платную парковку деньги жилят! Что за люди! – снова недоумевал он.

– …Я знаю, ты путинист! – экспансивно восклицал Зварич, заведший на другом конце стола свою любимую политическую тему.

– Да нет, – отвечал спокойный, уверенный Романов. – Он мне плохого ничего не сделал, что мне его критиковать. Деньги нам за экспедиции платят? Что я буду…

– Нет, ты должен! Нельзя, мы вот так и сидим все! А надо выступать против них, этого Медведева и Путина! Что они творят в стране!.. – горячился Зварич.

– У нас так все нормально. Я квартиру купил.

– А я нет!

– Так ты побольше по путешествиям поезди и никогда не купишь! – вставил свое Золотарев.

– Ты тоже путинист! – ответил ему разгоряченный Зварич.

– Да ты же знаешь, я вообще коммунист! – возразил Золотарев.

– А! – обрадовался новой жертве Зварич.

– Но только не этих современных Зюганских там разливов, а я про СССР говорю!

– Я так и знал, Золотарев! Ты сталинист! – обрадованно закричал Зварич, подставляя свою рюмку Романову. Виктор, поняв, что говорят о больших делах, перестал рассказывать про мебель и сумасшедших москвичей, склонив голову на один бок и не глядя ни на кого, слушал.

– Да нет, я ленинист! – заразившись спором, так же горячо ответил Золотарев. – Это вы все либералы, консерваторы, все были в комсомоле и партии, а как раненый лев умер, из партии и комсомола повыскакивали и как злобные карлики стали его пинать!

– Какой лев? – непонимающе спросил Виктор у Золотарева.

– Да подожди ты, Витя! – отмахнулся от него Золотарев.

– Да ну их, – сказал Романов Виктору. – Ты футбол или хоккей смотришь?

В это время в зал вошла Лена с чашками для чая.

– Так, мужики! – грубовато прервала она все споры – Хватит про свою политику! Идите Марине помогите торт принести, и к чаю!

– Да что она, сама не справится, что ли?! – ответил Золотарев, но пошел вместе с Никитой помогать жене. Зварич с Виктором пошли на площадку покурить.

– Давайте выпьем за хозяйку, которая тут все нам наготовила! – предложил тост Никита всем вернувшимся за стол спорщикам.

– Давай, выпьем! – этот тост дружно поддержали все, политика и футбол на время были забыты.

Прошло положенных две недели со дня заявления об увольнении, которые Золотарев отработал в фирме Уланова. Сегодня, 1 февраля, он первый день выходил на новую работу. Поднявшись на третий этаж здания, где располагались офисы он прошел, как ему и говорил ранее Крайнов, к 318-му кабинету. Вошел в секретарскую.

– Здрасти! А вы куда? – неожиданным вопросом встретила его секретарша Марья Игнатевна.

«Что за дурацкий вопрос, – недовольно подумал про себя Золотарев. – Как с луны свалилась».

– Я на встречу, я Золотарев. – ответил он.

– Аа, поняла, – ответила та. – Проходите, вас ждут.

Она показала на дверь кабинета Крайнова. Золотарев прошел. За прямоугольным столом – приставкой к столу Крайнова – ожидающе сидели пятеро: как потом узнал Золотарев, пожилая женщина с печальными добрыми глазами – финансовый директор, худенький паренек – главный бухгалтер, фигуристая директор департамента маркетинга, аккуратная дама лет тридцати, толстый шеф-редактор РВПС.РУ Ильюшин и Крайнов. Андрей встал, поднял правую руку, открыто улыбнувшись, посмотрел на всех:

– Знакомьтесь, мой заместитель Золотарев Владимир Сергеевич!

 

Глава 24. Первая любовь

Двигатель «Октавии», почуяв хозяина, довольно урчал на холостых ходах, Золотарев вслушался в его работу, улыбаясь самому себе, выжав сцепление, попереключал скорости, вернул на нейтральную, открыв дверь, погазовал. Перемежаясь с душистой ночной апрельской влагой, до его носоглотки добрался любимый еще с детства запах отработанных октановых паров. Не выходя из машины, он позвонил жене.

– Привет. Я приехал из командировки, сижу в машине. У меня омепразол кончился, съезжу в аптеку, заодно в ночной заеду, надо что купить?

– Привет. Домой не хочешь зайти?

– Дети спят? – вместо ответа спросил Золотарев.

– Спят уже давно, ночь на дворе. Ничего не нужно, поднимайся домой, завтра купишь свои таблетки.

– На работу с утра, Марин, минут за двадцать вернусь, ты пока подогрей что поесть. И скажи, где у нас круглосуточные аптеки?

– На Ромена Роллана есть. Возвращайся скорей. А лучше заходи домой.

– Я быстро, – он отключил телефон, тронулся.

Золотарев сразу, с первого дня понял, что агентство – это та работа, которую он искал. Через месяц по настоянию жены они переехали в Москву, в двухкомнатную квартирку на Пионерской. Марина сдала квартиру в Солнечногорске, а Золотарев теперь добирался до работы за 40 минут. Он сразу поправился, как-то пришел в себя, закончил лечить зубы в хорошей, платной московской клинике, сделал протезы, а две недели назад, за три дня до командировки в Киров, купил в кредит машину, ту, которую давно хотел, серебристую «Октавию 1.8». В самой работе не всегда получалось с РВПС, в отличие от маркетингового направления, где была чёткая клиенто-ориентированность. Не имея опыта работы в СМИ, Золотарев не сразу понял, цели, которые решало информационное агентство. Будучи по своей сути авторитарным управленцем, он не всегда находил общий язык с журналистами, и если подхалимажный Ильюшин, которого Золотарев видел насквозь, умело лавировал между своими подчиненными и Владимиром, то журналисты видели в Золотареве менеджера, поставленного решать вопросы организации их труда, а не заместителя главного редактора, влияющего на содержательную работу, часто впрямую огрызались, когда Золотарев пробовал вмешаться в их работу. Наконец Крайнов, видя это, ограничил полномочия Владимира в РВПС, больше переключал его на маркетинговое направление, сам больше работал как главный редактор. Золотарев же считал лишней возросшую, как он думал, оппозиционную направленность РВПС, полагал, что это мешает бизнесу как самого информационного агентства, так и всей компании и маркетологам, которые и формировали бюджет фирмы. Но будучи умелым карьеристом, перестал идти на стыки с людьми, занял выжидающую позицию.

Однажды, просмотрев бухгалтерию сделок за последние полтора года, Золотарев отметил для себя, что доходность в маркетинге за последнее время снизилась. Он считал это следствием возросшей оппозиционности РВПС: прошлые и будущие клиенты фирмы уходили и не подписывали соглашения только из-за того, что боялись связываться с фирмой, имевшей на балансе оппозиционное СМИ, чего не было во времена Литвинова. Золотарев однажды сказал об этом Крайнову, на что тот, внимательно выслушав своего заместителя, взялся объяснить ему, что в их бизнесе прямой зависимости не существует, вкратце рассказал о предстоящей крупной сделке с заказчиками из Новосибирска, которая по объему должна была стать крупнейшей сделкой фирмы за всю её историю. Сделку вел сам Крайнов. Золотарев после этого разговора стал еще больше придерживать себя и не конфликтовать с коллективом.

На выезде с круга Золотарев увидел огни «36.6». Было около полуночи, когда он вошел в нее, в небольшом помещении было трое человек, все мужчины: молодой сухощавый провизор-аптекарь, по виду кавказец, покупатель, лет тридцати, за ним в очереди мужик за пятьдесят, говоривший по мобильному телефону. Подойдя к ним, Золотарев спросил, кто крайний, пятидесятилетний махнул рукой, мол, «проходи вперед, пропускаю». Он был среднего роста, когда-то атлетичного, спортивного сложения, остатки былой красоты его фигуры еще были заметны в нем, по всему бывший футболист, нападающий, с крупным, но оплывающим жиром торсом, с небольшими, но сильными ногами, он был некрасив лицом, Золотарев заметил, сильно пьян, но не терял обаятельной улыбки. Таких в молодости любят женщины, настолько сильно и часто, что они к пятидесяти стареют и затираются. Этот улыбался задорной улыбкой, еще держался, громко на всю аптеку говорил с приятелем по телефону.

– Саня, не знаю, как бросить, вторую неделю пью… Да я здесь на Кастанаевской, 50, кажется, не могу остановиться… Надо бы под системой полежать, кровь почистить… – говорил он с улыбкой на лице. Золотарев встал за молодым мужчиной «Ого?!». Он заметил, что в списке, по которому провизор бегал за лекарствами, было более 30 наименований, провизор выискивал лекарство где-то в районе 12-го. Глянул на футболиста, тот, разговаривая по телефону и заметив недоумение Золотарева сказал, обращаясь к Золотареву:

– Наверное, в Мытищах будет аптеку открывать…, – в телефоне раздались короткие гудки, он переключился с разговора с другом на другой разговор и, улыбаясь, но уже не так залихватски, отвечал: – Самое большое 10 минут, Света, скоро буду!

Грубоватый женский голос в трубке что-то сказал, на что футболист ответил:

– Да не переживай ты, моя очередь, скоро буду! – положил трубку и обратился к провизору:

– Слушай, сколько можно, уже дамы ждут!

– А я что? Клиент! – кивнул тот на первого в очереди, который спокойно в ответ всем улыбался.

– Мне только одно! – футболист показал указательным пальцем и снова добавил: – Дамы ждут!

– Ну, если не против! – обратился провизор к спокойному.

Тот кивнул в ответ:

– Не против.

– Мне виагру! Только такую, чтобы все работало! – выдохнув, сказал футболист.

«А, вот он что меня пропускал-то в очереди, палиться не хотел», – подумал, засмеявшись про себя, Золотарев.

Провизор тут же, как будто у него все было специально заготовлено, полез в нижний ящик стола и достал большущую, сантиметра полтора диаметром, запакованную сине-зеленого цвета таблетку.

– Это лучшая! Все поднимет! – восторженно воскликнул провизор. Золотарев и первый дружно заулыбались. Футболист, который уже открыл свою тайну, снова залихватски улыбнулся, махнул рукой:

– Беру!

– Восемьсот рублей.

– Прилично, – заметил футболист.

– Это самая лучшая!

– Беру, беру! – футболист непослушными руками достал портмоне, стал вытаскивать банковскую карту. – Картами принимаете?

– Принимаем! – ответил аптекарь и подставил футболисту аппаратик с пазом для карт.

Футболист попытался с размаху вставить карту в паз и не попал, и стало заметно, насколько сильно он пьян. Улыбнулся, стал вставлять снова, и снова задрожавшие руки промахнулись. Подсобрался, сосредоточенно стал целиться картой в паз третий раз и снова промахнулся. Золотарева вдруг разобрал смех.

– Слушай, мужик! – засмеявшись, сказал он. – Вот ты сейчас картой в паз попасть не можешь! Как ты в постели в бабу-то попадешь?

Футболист обернулся и в ответ искренне засмеялся:

– Как я в нее попаду? – он схватил себя руками за голову. – Даже и не знаю!

Они с Золотаревым на пару на всю аптеку засмеялись. А провизор непонимающе, в ответ на их смех сказал:

– Что вы? Это самая лучшая! В любом состоянии поднимет!

Золотарев осторожно, стараясь не шуметь, прошел на кухню их съемной квартиры, включил свет, нашел отваренный рис, котлеты на пару, компот. Поев, отметил про себя, как вкусно жена приготовила ему ужин, сварила компот, позаботилась о нем. Он набрал в ванную воды, отлежался в горячей воде с полчаса и, не заходя в комнату жены и детей, отправился к себе и тут же заснул.

Он вдруг проснулся от того, что ласкалась Марина. Это было так неожиданно, он уже забыл, когда она последний раз приходила к нему ночью, настолько давно это было. А здесь она, в новом, нижнем белье завладела им быстро и неожиданно, настолько ласковой и нежданно страстной она была, что Золотарев испытал, казалось, уже ушедшее удовольствие от любви Марины…

– Слушай, – как это часто бывает после хорошей любви, его потянуло на откровения. – Такого, как сейчас, у меня ни с кем не было! Это был просто поразительно! Почаще бы ты так!

Она мгновение молчала.

– Я перестала пить таблетки три дня назад. И со вчерашнего дня такое желание, я просто места себе не находила! Ждала тебя. А ты уехал в какую-то аптеку!

– Даа, ну я на машине хотел прокатиться, а любовью с тобой утром заняться! Но видишь, ты как меня, практически сама трахнула!

Он засмеялся сказанному. Она лежала, довольно улыбаясь услышанным нечастым комплиментам от мужа. А он вспомнил произошедшее сегодня в аптеке, засмеялся.

– Что смеешься? – спросила Марина.

– Да вспомнил кое-что, хочешь, расскажу?

– Расскажи.

– В конце пятого курса мы уже писали дипломы и на лекции не ходили. Я устроился работать продавцом в антикварный магазин. Это было золотое время, я тебе скажу!

– Что значит золотое? – не поняла Марина.

– За полгода работы в магазине у меня было десять или пятнадцать романов. Точно сразу и не вспомню. Магазин был в центре города. В одном помещении с нами продавали женскую обувь, потом был магазинчик с посудой и ювелирный. Представляешь, какой поток женщин был у нас? И я там стою молодой и неженатый. И знакомился я чуть ли не каждый день с новой девушкой. Ну и вот, однажды, в конце недели, в пятницу вечером… А, ну сначала, я тебе скажу… – Золотарев пристроился на один локоть в кровати, глядя жене в глаза, продолжал. – Я недели за две познакомился, кстати, не в магазине, а в летнем кафе, с девчонкой, волейболисткой. Она училась на первом курсе физфака пединститута. С меня ростом, ноги, ну я не знаю откуда, – он показал на свою грудь. – Наверное, отсюда! Конечно, поговорить с ней было особо не о чем, но мы особо-то и не разговаривали, другим занимались.

Марина стала слушать его внимательней.

– И еще где-то дней за десять до того дня я стал встречаться с одной молодой актрисой. С ней-то мы познакомились в магазине, и с ней было, конечно, интересно. Она любила поговорить и была вся такая, знаешь, возвышенная. А муж у нее, деревенский парень, занимался в Томске бизнесом, скупал автомобильные аккумуляторы и что-то там из них, свинец что ли, выплавлял и какие-то свинцовые болванки производил, где-то в цеху, чуть ли не в гараже. Квартиру они снимали четырехкомнатную, и одна комната была завалена целиком аккумуляторами! И вот, представь себе, у нее на работе репетиции, Шекспир там, Мольер, а вечером дома – аккумуляторы! – Золотарев засмеялся, жена в ответ заулыбалась.

– И что?

– Ну вот, она оказалась как-то у нас в магазине, рядом с нашим антикварным отделом продавали посуду. Она что-то присматривала. Я вижу: симпатичная девушка, что-то сказал. Разговорились. Она мне давай что-то про гобелены рассказывать, я и не ожидал. Про то, как женщины ткали эти гобелены в средневековье своим любимым рыцарям. Короче, девушка заливала по самое не хочу! – Золотарев весело засмеялся тому, что вспомнил. – Ну, я пригласил ее погулять после работы. Идем мы с ней вечером по набережной. А ей только слово дай. Она рассказывать мастерица, начала мне заливать про Растрелли, про то, как она любит Екатерину II, Петербург, Невский проспект и Петергоф, хоть еще в нем не была, но уже так любит! Тогда я понял, что девушка от того, что мне рассказывает, уже достигла состояния оргазма и выходить из него не собирается. Ну, думаю, надо что-то делать, или все этим самым Растрелли и закончится! Сразу, думаю, что-нибудь сказану, ну и говорю: ты, говорю в ответ на что-то там о Растрелли, в какой бы позе сначала хотела? В любимой позе Гегеля или Шопенгауэра? – Золотарев засмеялся. – Прикинь!

Марина, не понимая, что это: шутка или было на самом деле, спросила:

– И что она?

– Она ответила правильно, – смеясь, сказал Золотарев.

– Как?

– «А ты бы как хотел?» И все сразу стало на свои места!

– Ну, так вот. Та самая смешная история. Была пятница, а сама понимаешь, в то время телефонов мобильных не было. Да и мы ко всему как-то по-другому относились. Наш антикварный отдел находился в самом конце довольно темного помещения, оно было вытянуто колбасой метров на двадцать. И в начале помещения была застекленная в верхней части дверь. И вот в дверь заходит волейболистка, в короткой юбочке, в белых туфлях на шпильках, как она уж на них ходила по улицам, не представляю… И вот на всех парах идет в сторону моего отдела. Я обрадовался, что пятница не пройдет зря. И только я так подумал, как вижу, что сразу за волейболисткой заходит – кто бы ты думала? – актриса! Представляешь?! И тоже без всяких сразу идет в сторону моего отдела?

И да, они с улицы, в темноте им не видно, на месте я или нет. А рядом со мной хозяин, Борис Гаврилыч, мужик такого купеческого сибирского вида. Борода в оклад, нос красный от постоянного пьянства, сам в пиджачке. Я секунду думал, потом нырнул под прилавок и оттуда: Борис Гаврилыч, говорю, выручай, скажи, что я за товаром уехал, если меня будут спрашивать. А он ржет, гад.

– И что? Спросили?

– Да, угадай, кто из них?

Золотарев, увлекшись историей, только сейчас вдруг заметил, что Марина уже как-то по-другому, по-женски остро смотрит на него.

– Скажи, – вместо ответа спросила она. – А ты вообще когда-нибудь кого-то любил? Или только трахал всех?

– Марин, это ж, ну ты что?

– Нет, ты мне скажи!

– Ну, я тебя люблю. Чуть-чуть, – добавил он. – Ведь ты же мать…

– Подожди! Я тебя про другое спрашиваю! Ты любил кого-нибудь?

Золотарев чуть задумался.

– В конце одиннадцатого класса мы стали курить травку…

– Я тебя не про наркотики спрашиваю!..

– Так послушай, не перебивай, – ответил Золотарев. – Так вот, мы травку покупали у цыган, на районе. Район называется Вилюйка. От моего старого дома минут тридцать пешком. Район был из деревянных домов и заселен почти полностью цыганами. Так вот я стал покупать травку у одной хозяйки. У нее была не самая лучшая травка. Но у нее была дочка, не знаю, сколько ей было, мне 17, а ей, наверное, лет 15. Так вот, я как приду за травой, она глазками как зыркнет в мою сторону, у меня аж душа подпрыгивала. И вот один раз эта мать цыганки заболела и слегла, что ли. И травку её дочка продавала. Дает мне пакет, а я ее за руку взял, у нее маленькая ручка, тоненькая, ладошка. Я говорю: проводи меня до калитки. Она пошла. «Как тебя зовут?» – спрашиваю. «Зара». А сама смотрит на меня… Смотрю я на нее тогда и чувствую, что люблю её, и что она меня любит… Вот и все… Вот ее я любил…

Марина молчала, а он, обняв ее, притянул к себе…

– Я не знаю, что у меня за дни, могут быть опасные… – сказала она. – Лучше с презервативом…

– Я осторожно…

– Тогда иди сначала в ванную…

 

Глава 25. Признание

– Он уже третий раз звонит, говорит, что хочет с вами поговорить!..

– С отделом маркетинга соединяйте, вы же знаете, они заказы ведут, – сказал Крайнов.

– Я пробовала, – обидчиво проговорила Марья Геннадьевна. – Говорит, что лично с вами хотят…

– Хорошо, соедините.

В телефонной трубке раздался низковатый мужской баритон. Крайнов по неторопливости и правильности речи, по настойчивости почему-то сразу понял, что разговаривает со своим земляком, новосибирцем.

– …Я представляю независимую общественную организацию, хочу предложить вам работу по маркетингу.

– Это интересно, но я не веду сделки лично, этим занимаются менеджеры, давайте я передам ваши контакты…

Новосибирец так же терпеливо и спокойно, как представлялся, отклонил предложение Крайнова.

– У нас большой заказ, – новосибирец назвал сумму, услышав которую, Крайнов про себя присвистнул. – Но наше дело требует конфиденциальности, – практически по слогам произнес визави Андрея. – Мы хотим, чтобы вы лично занимались нашим делом.

– Понимаю, соглашусь, сумма обязывает, да. Но в любом случае подробности заказа ожидаю получить от вас в мейле…

Так у Крайнова появился личный клиент из родного города, с которым они в разной степени интенсивности переписывались и обсуждали подробности в течение последних нескольких недель и о котором он вкратце, пока без подробностей рассказал Золотареву. В итоге они остановились на том, чего хотел клиент: чтобы Крайнов на окончательное, детальное обсуждение договора прилетел в Новосибирск, там же подписал документы по сделке и получил авансовый платеж. Последние несколько дней апреля Крайнов вместе с главным бухгалтером и юристом отрабатывали финансовые и юридические детали договора, после чего Андрей собрался вылетать в командировку в Новосибирск.

Дни подготовки договора пришлись на его день рождения. Работа помогла на время отвлечься от мыслей, которые мучили его последние несколько месяцев, то сильнее, то затихая. В день рождения они пошли с Юлей в ресторан Филимонова и Янкель на Земляном валу. Андрей, глядя на жену, видя, с какой радостью Юля вручила свой подарок – часы IWC, вспомнил, как она долго, исподволь, как будто бы невзначай, подсовывала ему часовые каталоги, выпытывала из него, какая же марка и модель ему нравится, и купила именно те, которые подходили ему. Заметил про себя, что Багровская открывает себя, но уже по-новому, как респектабельная дама, жена директора маркетинговой московской компании.

Они возвращались домой в такси, Юля попросила Андрея сесть рядом с ней на заднем сиденье. Когда они съезжали с Садовой-Спасской на Проспект мира, Крайнов вспомнил сегодняшнюю дневную переписку в «ВКонтакте» со своим одноклассником Женей Щербицким о Столярове. Щербицкий написал Андрею, что несколько дней назад Денис почувствовал себя сильно хуже. После операции в Германии Денис уехал в Нск и позвонил Крайнову лишь однажды, в декабре прошлого года, сказал, что у него все хорошо, операция прошла удачно, и он скоро снова будет в строю, вернется в Москву летом следующего года. Крайнов в это время как раз с головой ушел в свою новую жизнь, в директорство, во встречи с Катей. Сегодня, обнаружив сообщение Щербицкого, решил обязательно навестить Дениса в Новосибирске. Глянув на спящую Багровскую, задумался о завтрашнем свидании с Катей…

– Слушай, а ведь я забыла принести тебе твой подарок! – смеясь и надевая роликовые коньки, сказала Катя Андрею. Одинцова придумала вместо ресторанов и кафе, куда Андрей приглашал ее по случаю дня рождения, пойти в «Ролл Холл» на Тульской.

– Машку в школу отправляла утром, с ней провозилась и совсем забыла про тебя. Ты ничего? Не обидишься?

– Да что ты, Катя, бог с ним, с подарком, главное, что ты пришла.

Одинцова в ответ на его слова взглянула снизу, как бы чуть смущаясь, своим глубоким карим взглядом.

– Так ты не катался никогда? – спросила она.

– Нет, первый раз пробую.

– А на коньках?

– Давно, в глубоком детстве, на чужих, пару раз. Я больше по лыжам спец…

– Эх ты, сибиряк, – усмехнулась она. – Пошли. Я тоже вообще-то не особо, вот Машка моя…

Крайнов потихоньку, чтобы не упасть, перебирая руками по стене, двинулся вслед за Одинцовой в сторону роллердрома. Выехав, стал делать первые круги вслед за Катей. А она была… Он смотрел и не мог наглядеться на нее, дважды свалившись из-за того, что пялился в ее сторону. Она довольно быстро уехала от него и за несколько минут уже дважды, проезжая по кругу, успела его обогнать. Ей достались синего цвета роликовые коньки, которые были как будто бы продолжением ее длинных стройных ног, ее голубых джинсов. Она плавно, как будто бы не торопясь, катилась по роллердрому, как-то в такт, взмахивая своими длинными красивыми руками. Вокруг нее двигались десятки мужчин, женщин, парней, юных девиц, стариков, старух, детей, а она, как будто не замечая их, парила одна, одна во всем свете, ни на кого не похожая и ни для кого не достижимая… Крайнов, в очередной раз встав после падения, увидел, как Катя подъезжает к борту, устремился к ней и вдруг потерял контроль над роликами, поехал прямо на нее…

«Что сейчас будет?! – мелькнуло у него в голове. – Может быть, мне упасть, ведь я же врежусь в Катю, прямо в неёооо! Ах…» Он обхватил ее сзади за живот и талию, на мгновения ощутил податливую мягкость ее стройного тела… и, испугавшись, что она вдруг обидится на него, сразу отпустил ее.

– Я, кажется, забыл… потерял над роликами… – начал говорить он.

Она в ответ радостно засмеялась.

– Учиться тебе и учиться… Сибиряк!

Они вышли из «Ролл Холла». Крайнов, который приехал на машине, предложил подвести ее до дома. Она отказалась, Андрей взялся проводить Катю до метро. Она шла по тротуару, перешагивая через апрельские лужи, как-то вдруг закрылась, молчала. Андрей шел рядом с ней. «Наконец, – думал он. – Наконец мне нужно Кате сказать все. Ведь надо, наконец, мне сказать. Что я хожу вокруг нее, в кино, театр…» Он стал замечать, что Одинцова как-то изменилась, при встречах с Андреем: она стала реже легко и нежно смеяться, как смеялась только она, стала, казалось, больше задумываться и молчать. Сегодняшнее ее легкое смешливое настроение было скорей как внове. А сейчас, вечером, когда она, сняв ролики, шла по вечернему, мокрому от недавнего дождя тротуару, она снова задумалась и молчала и даже, чего раньше Андрей не замечал за ней, пропустила какой-то его пустяковый, ради поддержания беседы, вопрос. «Конечно, сколько можно, ведь нужно что-то говорить, что-то ей сказать, что я вечно ее приглашаю и вечно молчу», – думал он. И молчал. Они подошли к спуску в метро.

– Пока, – сказала она и хотела спуститься в метро. Крайнов едва успел преградить ей дорогу, поцеловал в щеку.

– А, дружеский поцелуй! – сказала она и, махнув рукой, стала спускаться по лестнице. Её слова ударили ему в голову.

– Нет, Катя, это не дружеский! Не дружеский, это другой.

Она, на мгновение остановившись, глянула на него.

– Пока, – еще раз сказала она.

– Подожди, Катя! Подожди! Я… я люблю тебя! Я давно хочу тебе сказать, что я люблю тебя!

Она глянула на него, и в глазах ее были и тоска, и радость одновременно.

– Это невозможно, Андрей! Это невозможно. Мы – друзья. Мы ведь друзья!

– Подожди, Катя! – он сбежал к ней по лестнице. – Подожди! Я хочу сказать, что я люблю тебя! – говорил он внезапно высохшими губами.

– Нет, Андрей, не надо об этом. Это невозможно! – она глубоко, как будто ей не хватало воздуха, задышала в ответ на его слова, облизнула от сухости губы.

– Мне пора, – сказала она. И стала быстро спускаться вниз по лестнице. Через мгновенье она скрылась за стеклянной дверью метро.

«Надо было мне схватить ее, расцеловать и силой никогда больше не отпускать от себя! – думал он. – Нет, нет, я так не смогу с ней. Ведь я люблю ее. Ведь я так люблю ее. И я, наконец, сказал это. Она это знает! Теперь она это знает! Наконец-то я ей сказал!» Он поднимался по лестнице и, несмотря на услышанные от Кати слова, радовался. «Конечно, а как еще, прямо бы в объятия мне упала? Так и должно быть, конечно, год хожу вокруг да около… Но, главное, теперь она знает. Знает все про меня. Про нас! – вдруг понял он. – Теперь мы рано или поздно будем вместе. Как бы то ни было, мы будем вместе. И с сегодняшнего дня и она, и я это знаем…»

 

Глава 26. Сибирский контракт

Пожав друг другу руки, они начали складывать документы. Крайнов убрал подписанный договор в портфель.

– Андрей Николаевич, как и договорились, едем на обед к нашему шефу.

Крайнов молча кивнул головой, вышел из-за стола. Они спустились на скоростном лифте с 21-го этажа бизнес-центра «Кобра», расположенного в самом центре Новосибирска, прошли на парковку. Их ждал черный четырехсотый Lexus LS. «В таких машинах я еще не ездил», – подумал Крайнов, усаживаясь на заднее правое сиденье.

Они проехали по центру его родного города, по Нарымской, мимо цирка. Новосибирец сидел впереди, молчал, только раз, видимо из вежливости, посчитав необходимым что-то сказать, поправил очки в черной оправе, обернулся к Крайнову, спросил:

– Узнаете?

– Да, узнаю, – ответил Андрей. Проехав по Жуковского, они свернули на Дачное шоссе, через несколько минут оказались в элитном поселке, где жили самые богатые люди города, еще через несколько минут машина свернула в сосновый бор; выехали на опушку, к стоящему метрах в пятистах от Оби особняку. Проехав ворота и охрану, пассажиры Lexus вышли из машины, прошли в холл, где их встречала горничная, пожилая, лет около шестидесяти, светловолосая женщина.

– Можете переодеть обувь, – указывая на ряд коричневых кожаных тапочек, стоящих на деревянной обувной полке, неожиданно простым, ясным деревенским языком обратилась к ним горничная. – А можете остаться в своей. Как пожелаете.

Сняв обувь, они надели тапочки, последовали за горничной. Она привела их на закрытую террасу, где стоял средних размеров круглый деревянный стол, покрытый белоснежной скатертью. Стол был накрыт на три персоны. Посередине на длинной ножке стояла хрустальная ваза, в которой лежал нарезанный черный и белый хлеб.

– Присаживайтесь, – горничная указала на венские стулья вокруг стола. – Александр Иванович скоро будет.

Они сели за стол.

– Хороший вид, – сказал Андрею его визави, кивнув на Обь. Вид в самом деле был хорош. В середине мая в Новосибирске стояла отменная погода, светило яркое весеннее солнце, в открытые большие панорамные окна террасы дул легкий ветерок, от леса пахло набухающей на солнце сосновой хвоей, с реки доносились радостные брачные крики речных чаек. Андрей засмотрелся на родную реку, в это время с бокового, не парадного входа на террасу вошел хозяин особняка, темноволосый, кареглазый, с залысиной, лет пятидесяти с небольшим мужчина. Он был отменно выбрит, но было заметно, что усы он сбрил недавно, изредка левой рукой он проводил по верхней губе, как бы проверяя, есть ли усы, и не находя их. На нем были шерстяные темные просторные штаны, джемпер, такие же, как в прихожей, коричневые кожаные тапоч Хороший вид, – сказал Андрею его визави, кивнув на Обь. Вид в самом деле был хорош. В середине мая в Новосибирске стояла отменная погода, светило яркое весеннее солнце, ки. Он подошел к столу, взглянув прямо и долго в глаза Крайнову, протянул руку:

– Нестеровских, Александр Иванович.

Крайнов пожал руку, представился. Уселись. Тут же вслед за хозяином появилась горничная и ее помощница с подносами. Они начали ловко накрывать на стол. Сразу появились закуски: вазочки-розетки с моченой брусникой, облепихой и клюквой; глубокая посудина с солеными огурчиками; мелкая, но большая тарелка с тонко нарезанной строганиной, обсыпанной порезанным в четверть репчатым луком, солью, черным перцем; прибор с порезанной крупными кусками нельмой холодного копчения; посудина с отборными, один к одному, солеными белыми груздями. Резкий запах груздей перебил сладковато-терпкий аромат копченой нельмы. У Крайнова, который завтракал часов пять назад, от блинов, испеченных утром матерью, ничего в желудке не осталось, выделилась слюна, проснулся голод. После закусок горничная поставила на стол глубокую тарелку с отварной картошкой, слегка припорошенной зеленым укропом, от которой вместе с парком пошел струящийся полевой терпковатый запах.

– Я водку принесу? – оглядывая всех, спросила горничная.

– Да, водку, – за всех же ответил хозяин.

Горничная принесла литровый, помутневший от холода графин водки и такой же графин с брусничным морсом. Поставила их рядом с вазой с хлебом. В тяжелые хрустальные стограммовые рюмки наполно разлил сам хозяин.

– Выпьем за успех дела! – оттостился хозяин. Не задумываясь, выпил. Крайнов выпил первую полную рюмку холодной водки, поймал шляпку груздя и картошку, закусил, тут же нашел вилкой кусок строганины, припорошенной черным перцем и крупной солью, закусил все горбушкой черного хлеба.

– Мы для вас, московского гостя, наш стол накрыли, сибирский, – начал хозяин. – Оцените.

– Я здешний, новосибирец, – ответил Крайнов. Хозяин стола, улыбнувшись, с хитринкой глянул на Андрея.

– Знаем, знаем, оттого заказ вам и отдали. Предлагаю на «ты», водки уже выпили, как положено.

– Как старший скажет… – ответил Андрей. – Будем на «ты».

– За это и выпьем, – хозяин снова разлил. Новосибирец, которого, Андрей вдруг вспомнил, звали Виктором, снял очки, достав платок, протер их. Молча подставил свою стопку хозяину стола. Андрей последовал своей рюмкой за ним. Хозяин снова налил сполна, выпили. Крайнов вновь с удовольствием закусил груздем, разварной, чуть побелевшей, картошкой, взял в руки кусок нельмы: такой вкусной рыбы он еще не пробовал, она растеклась копчеными слоинками по рту, побеждая резкий, но пустоватый вкус груздя, сливалась с горячими разварными крахмалинами картошки, прилипала к зубам, пахла костром и речной ночью, таяла.

– Обская, с севера, – сказал о нельме Александр. – А это уха! – Он кивнул в сторону парадного входа.

По нему, тяжело ступая, на террасу вышел маленького роста, едва в метр шестьдесят, но крепкий, мясистый, мрачноватый круглолицый и кареглазый, с темно-соломенного цвета волосами и щетиной дня в два, с большим нательным крестом, в шерстяной светлой рубашке мужик. Держа прихватами, он нес большую чугунную кастрюлю. Войдя, тяжело, мрачновато оглянул всех, как будто бы поздоровавшись, поставил кастрюлю на небольшой столик у окна. На этом же столике стояли приготовленные для ухи глубокие тарелки. Открыл крышку кастрюли. Из нее пошел аромат таежного рыбного бульона, островато-нежный запах стерляжьей ухи. К нему подошла помощница, стала разливать уху большим половником по тарелкам.

– Двойная! – с легкой гордостью объявил хозяин. – Бульон на ерше.

Уха была бесподобна, без лишних добавок, на картошке, луке, соли и перце черным горошком, от первого бульона на мелкой рыбе она была навариста, жирна, а крупная белая стерлядка сама шла на зуб. С минуту все молчали, хлебали уху по-простому. На середине ухи хозяин снова налил водки. И ее Крайнов почувствовал, вкус еще холодной, но уже остывающей, приближенной к человеческому нёбу водки, и вкус горячей, обжигающий губы и нёбо чугунной стерляжьей ухи, которую хотелось так по-простому, со вкусом, прихлебывать. Через какое-то время умиротворенные все трое откинулись на спинки стульев, Виктор снял свой пиджак, повесил его на спинку.

– Я его вытащил из тайги, с Нарыма, за эту уху, за пельмени, поваром у меня работает уже пятнадцать лет, – сказал хозяин, кивнув головой в сторону ушедшего мужика. – Лучше его в нашей кухне нет! Но одно плохо. Запойный. Я ему ресторан открывал, делал его шефом, детям его помог в Нск перебраться. Старшие в тайгу вернулись, а дочка осталась, сметливая, у меня работает. А отец… полгода не пьет, а потом на неделю. И ничем его не возьмешь, ресторан дал, потом отобрал, детей пристроил, угрожал прибить его, а все равно пьет! И так, что сядет у бочки с груздями… а как солит! – кивнул Нестеровских на грузди. – И сидит у груздей, водкой обставится, стаканами хлещет, а руками груздей ловит и жрет их, и вся еда! Неделю!

Мужик, будто почуяв, что говорят о нем, пришел на террасу, так же прихватами принес чугунную кастрюлю, устроил на столик, молча ушел, вслед за ним вошла горничная.

– Еще кто ухи? Или вот пельмени! – она кивнула головой на вторую чугунную кастрюлю. – А есть бульон к пельменям.

– Спасибо, Галина Дмитриевна, – обратился к ней хозяин. – Я без бульона.

Пока горничная накладывала в свежие глубокие тарелки крепкие самолепные пельмени, помощница принесла вазочки с горчицей, сметаной, топленым маслом, хреновой закуской. Убрав блюдо с остатками строганины и грязную посуду от ухи, выставила все на стол. Горничная поставила тарелки с пельменями.

– Может, кто еще ухи пожелает, бульончика? К пельменям хорошо, – добавила она.

– Давайте мне, – сказал Крайнов. Она налила бульонной стерляжьей жижи в глубокую, но маленькую плошку, поставила ее перед Андреем. Нестеровских в это время столовой ложкой поливал пельмени топленым маслом. Виктор разлил по рюмкам водку.

– Руку не меняют, примета плохая, – усмехнувшись на усердье своего помощника, сказал Нестеровских. – Ну да, чай, в 21-м веке живем.

Было видно, что он слегка похорошел, его глаза налились живостью, он продолжал:

– Я сам из кемеровских, моя бабка, – он кивнул на Андрея, который обильно поливал пельмени сметаной и хреновой. – Никогда не ела пельмени со сметаной, как у нас все едят. Говорила, что сметана вкус пельменей отбивает. И я за ней привык. А масло, оно подчеркивает! Выпьем! А ты, Андрей?.. – он не продолжил, ожидая, что скажет Крайнов. Тот понял, о чем спрашивает Нестеровских.

– Мать у меня из новосибирских, из учительской семьи, а дед по отцу здешний, сибиряк, с Колываньского района, с Приобья. А бабка со Ставрополья, они в войну познакомились. Дед на реке погиб, уже пенсионером. Сети ставил в ночное, казанка налетела, тридцать лет назад. Я мальчишкой был.

Нестеровских в ответ покачал головой.

– А у меня двое. Сын распиздяй, я не видел его больше года. Живет где-то между Лондоном и Гоа. Рано родился, у меня бизнес, у жены диссертация, не воспитали, как следует. А вот дочь, ее я люблю, – улыбнулся Нестеровских. – Вышла замуж за ученого, живут в двухкомнатной квартирке в Академгородке, у меня помощи не просят, дочь бывает редко… Зачем я это все затеял. Я со своими друзьями по Сибири открыл НКО, снял офис, нанял умных людей, – Нестеровских кивнул в сторону Виктора. – У меня все есть. Двести миллионов в американских, где-то так. Тридцать из них мать родная не найдет! – он ухмыльнулся. Кивнул Виктору: мол, взялся, так наливай. – Дети взрослые, с сыном не знаю, что делать, но плачу ему триста тысяч в год, чтобы отъебался, – снова выругался на сына Нестеровских. – А остальное все есть… Ведь мы же понимаем, да и у вас, в Москве, все понимают, что стране скоро пиздец. Сколько ей, 20—30 лет осталось? Вот все мы, как крысы, и раскидываем детей и деньги по заграницам.

Он кивнул на налитую водку, поднял рюмку и, не чокаясь, выпил, смачно доев оставшиеся несколько пельменей, продолжил:

– В России всегда было так, русским людям нужно за что-то страдать, за что-то умирать. Это империя! При царе были дворяне там, миллионеры, да где они? При коммунистах половину мира перестроили. И тоже нет. А сейчас мы не знаем, что делать. Наши люди не знают, куда идти, наши женщины не знают, зачем рожать детей. Говорили нам при Ельцине, либеральная, мол, идеология, западный мир! Да чушь все это! Страну-то мы порезали, кому больше, кому меньше. Но со страной ничего не сделали. С людьми-то. Квартиры там, в новых домах, машины… жрачка копченая, Египет там, Турция… но людям этого мало! А предложить нечего! Пыжится кто-то, тужится. Да все не то.

– Ну а как, – вспомнил опьяневший Крайнов. – Русский мир, идеология, вот – Украина, Белоруссия, Казахстан, эмигранты…

Нестеровских в ответ засмеялся.

– Ну и чем мы им хороши? Бедные ведь хотят быть богатыми и просят помощи у богатых. А мы? Какую помощь мы дадим? Они хотят как Америка там, Германия, а не как мы! Силой мы их тащим. А зачем?

– И? – не понимая, куда клонит Нестеровских, спросил Андрей.

– Я ведь понимаю, мы ведь понимаем, что как бы плох ни был Путин там и сегодняшний Медведев, им замены нет. Они могут только между собой, хотя и понятно, вряд ли. Вот мы и хотим, пока Путин в премьерах, подкинуть ему идею на будущий срок. И тут пригодятся ваши исследования. Перенеси ты столицу! Да не в Питер там, в Ростов. А туда, откуда страна-то кормится! В Сибирь. Вот к нам в Нск и перенести. Здесь же все, в Сибири! Нефть, газ, металл, уголь, лес, энергия, наука, здоровые люди в конце концов. Их мало. И они, вот как ты, бегут в Москву. А что там? Медом намазано? А в новую столицу, как ты в Москву, люди поедут! Иностранцы там. Наука. Начнется мо-дер-ни-за-ция.

Все нынешние мировые лидеры обновление со своих столиц начинали. Всю эту столичную шушеру, которая ничего не производит, а только пожирает наш хлеб и нашу энергию, повытрясем! Всех этих зажравшихся клерков ваших, всю эту, мать вашу… – Нестеровских, от выпитой водки, от напряжения, от важных для него слов покраснел, мышцы лица его напряглись. Вилка была брошена в тарелку с парой недоеденных пельменей.

– Ты посмотри, – снова повторил Нестеровских. – Все лидеры свои обновления с переносов столиц начинали. Америка там, Бразилия, Китай, Германия после войны, даже Казахстан! Да и мы сколько раз переносили-то столицу, вспомни, и каждый раз страна двигалась вперед. А сейчас делают что-то в Кремле, бегут, хотят в ушедший поезд капитализма запрыгнуть. Да не получится!

Нестеровских указал глазами Виктору: наливай, мол, доел пельмени. Выпив водки, взял в руки вазочку с моченой брусникой и со смаком стал закусывать.

– Вот и хотим мы проект подготовить, ваши исследования общественного мнения, наши планы и проекты, все это в одно приложим. И к ВВП постучимся. Пока он премьер. Ему нужны идеи на будущее. А кто еще? – как бы разговаривая и споря с самим собой, сказал Нестеровских. – А больше никого и нет. Только Путин. У нас только так в России – с царем или без головы.

Крайнов слушал Нестеровских и чувствовал, что опьянел. Ему на глаза попался опустевший графин с водкой. Пришла, Галина Дмитриевна.

– Чаю? – спросила она.

– Да, можно, – ответил Нестеровских. – И Михаила позовите, Галина Дмитриевна.

Колючим, жестким взглядом он глянул на Крайнова и неожиданно перешел к подписанному сегодня договору.

– А почему ты старт поставил на начало июня? – спросил он Андрея.

– Я десять дней отпуска беру, здесь в Нске побуду, – ответил Крайнов и, заметив вопрошающий взгляд Александра, продолжил: – У меня близкий друг умирает, врачи дают максимум неделю. У него мать почти ничего не видит, у неё катаракта на почве диабета, брат на зоне, отец недавно умер. Побуду с ним. Близкий друг, детства.

– Что с ним? – спросил Нестеровских.

– Рак головного мозга… С ним уже всё…

Крайнов пьяным взглядом вдруг увидел, что по коридору террасы вместо горничной с чаем идет таежник-повар, в руке у него был графин с водкой, заледенелый, покрытый, показалось Крайнову, инеем. Он по локти закатал рукава рубахи, предплечья его были покрыты густыми темно- рыжими волосами, правой клешневатой рукой он поставил графин на середину стола. Ухмыльнулся. И впервые заговорил, кивая головой на маленький столик, где стояла кастрюля с пельменями и глубокая тарелка, в которую были выложены куски остывшей ушной стерляди.

– Ну, как? – спросил он.

– Вкусно, Михаил Иванович! Вкусно! Будешь? – ответил Нестеровских, показывая взглядом на графин с водкой.

– Наливай! – ответил тот.

Денис прожил восемь дней после обеда Крайнова у Нестеровских. Его смерть была страшной и мучительной, но до последнего дня, лысый, страшно худой, желтый, с торчащим из желудка зондом, сжав костяшки длинных, красивых музыкальных пальцев, Столяров терпел боль и не кричал. Сначала смотрел своими большими карими, даже в болезни улыбчивыми, глазами на мать, на друзей, Андрея, Женьку, потом, зажмурившись, с искаженным от боли лицом, молчал, терпел боль, а потом, потеряв сознание, сутки пролежал и под утро умер.

Крайнов сидел в «Шевроле Авео» своего одноклассника Жени Щербицкого, с которым они вместе с Денисом втроем десять лет отучились в одном классе и который взялся отвезти Андрея в аэропорт Толмачево.

– Самые лучшие первыми умирают… – говорил Женька, медленно выруливая автомобиль по Дмитровскому мосту через Обь, выезжая на проспект Энергетиков. – А помнишь, когда мы покупали газировку, когда шли домой после школы, Денис пускал в бутылку крошки от булочки, чтобы мы ему потом всю бутылку с газировкой отдали? Помнишь, Андрюха?

– Помню, Жень, да, помню… – сказал Крайнов. «Да, – думал он. – Теперь нету Дениса. Нет его. Мы последние несколько лет меньше с тобой общались, Денис, – как еще с живым, разговаривал со своим умершим другом Крайнов. – Но теперь тебя нет. Как-то все другое… И здесь интересное дело с Нестеровских, интересный он мужик-то, идеи интересные… И Юля… и Катя… и ты, Денис, – всё сразу, в один месяц… Буду все менять у себя сейчас. Уже сейчас. Прости меня, Юля, – уже думал о живых, о своих женщинах Андрей. – Прости меня, Юля, но мы должны расстаться…»

Щербицкий затормозил перед шлагбаумом на въезде в аэропорт. Андрей очнулся, осмотрелся. Они остановились на автостоянке, вышли из машины, пожали друг другу руки.

– Ладно, Женька, увидимся, – сказал Крайнов.

– Пока, Андрюха, держись. Звони, если что, – ответил Щербицкий.

 

Глава 27. Отъезд Кати

Она чувствовала, что этот разговор случится, она знала, она ждала и страшилась его. Ждала, потому что была женщиной, страшилась, потому что… не знала, что ответить, когда Крайнов скажет ей эти слова… Она поняла, что не знала себя и боялась этого. Может быть, будь Андрей чуточку менее подходящим, чуточку более грубым, другим, уличным, и без этих больших слов, она бы скорей поняла его и, может быть, приняла, а сейчас она… Не понимала, не верила и решила для себя, что не хотела этого. Она давно выстроила свой мир, свою маленькую семью со своей дочерью. И это новое: Андрей, эти легкие и радостные встречи с ним тянули и страшили ее, разрушали ее счастливый, уютный мир, где была ее дочь, ее работа, ее старые друзья, с которыми она говорила в фейсбуке и время от времени компанией встречалась в Москве. А сейчас, с Крайновым, с его встречами, а теперь и с его словами, этот уютный мир становился другим, не таким уютным, стареньким, облезлым, повторяющим одни и те же шутки, пережевывающим одни и те же забавные истории, которые произошли с ней и ее друзьями, с ее старым миром, в ее старой краснодарской редакции. Все эти до безумия уютные комфортные вещи Андреевыми словами превращались в старые, пожухлые, устаревшие… И только дочь радовала ее своей открытостью, своими новыми событиями, своими друзьями. Она видела в Маше себя пятнадцатилетнюю, такую же открытую, сердечную и добродушную, узнавала себя. И страшилась будущего, будущих встреч с Андреем.

Через день после их разговора Крайнов улетел в командировку в Новосибирск. А она осталась со своими мыслями и с этим разговором у метро. За два дня она, как и положено женщине, передумала все, сначала не хотела, потом радовалась, вдруг вспоминала, что он женат и ее начальник, грустила и снова радовалась, но дни шли, и потом ей стало жалко своего мира, своего маленького уютного мира, который был уже создан и, может быть, потерян ею. Андрей остался, она узнала это, в отпуске в Нске, говорили, что у умирающего друга. Но она, не видя его, стала вспоминать свой маленький уютный мир, не как прошлогодние, ушедшие в прошлое опавшие листья, а как самое дорогое. Её первого и лучшего выпускающего редактора, его стол, его рабочее место – это скопище книг, газет и бумаг; он не выбрасывал ни строчки, ни листка, пускай даже самого не нужного, самого старого завалящего листочка, а его гордость – его коллекцию, фарфоровые советские статуэтки… все это было так по-другому, так мило ее сердцу… Она вдруг поверила, что это все возможно вернуть, что все живо, и минутные слова Андрея… ну это слова…

А потом, уже ближе к концу мая, уже поздно вечером, «как всегда, в своей манере», обрадованно подумала Одинцова, увидев на мобильном определившийся номер ее краснодарского главреда – Геннадия Максимыча.

– Катюша! – кричал он в трубку. – Здравствуй! У меня к тебе есть предложение, на тысячу, нет, на полторы тысячи долларов!

– Максимыч! Ты не меняешься! Ты знаешь, сколько времени?

– Знаю! – радостно закричал он. – Сколько хочешь? Говори!

Она засмеялась:

– Максимыч, что тебе от меня надо, мне завтра ехать на репортаж, рано вставать.

– Катюша, брось! Бросай свою Москву! Я нашел тебе мировую работу!

– Какую работу, о чем ты?

– Шеф-редактором! Хватит бегать по репортажам! Ты будешь у меня шеф-редактором! На ставке!

– О чем ты, Максимыч?

– В Махачкале открылось новое агентство! Мы пишем о Кавказе. Я – главным редактором, тебя беру шефом! Катюша, соглашайся!

– Нет, – повторила Одинцова. – Максимыч, какое агентство, какая Махачкала? Я в Москве. У меня работа… дочь в школе…

– Это отличная работа… и федеральное финансирование. Мы пишем о Кавказе, понимаешь ты…

– Перестань, Максимыч, какая Махачкала? У меня дочери 15-й год, ей через три года в институт поступать…

– Поступит твоя Машка! Финансирование на много лет вперед! Здесь отличный университет, море, твое любимое море и солнце!

– Максимыч, что ты, какой университет, какое море… это наш Кавказ, все за деньги, что ты?

– Да, – как будто бы обрадовавшись ее словам, закричал в трубку тот. – И за связи! Ты же знаешь мои связи, я даю тебе слово, поступит она! Не волнуйся за Машку! Давай, приезжай на лето, попробуешь, не понравится, вернешься в свою Москву, понравится, останешься здесь!

– Нет, нет, Максимыч, и не рассчитывай даже на меня, я же в Москве, у меня все в порядке… Найдешь ты себе нормального шефа.

– Катюша, ты у меня единственный нормальный шеф! Куда я без тебя? Думай, жду твоего звонка! Да нет! Я сам тебе позвоню. Буду звонить тебе до тех пор, пока не согласишься! Ты знаешь меня!

«Максимыч, Максимыч, – думала Одинцова. – Зачем ты позвонил? Или правильно? Может быть, это правильно? Да нет, – думала она. – Ну глупости, какая Махачкала, какое агентство… ведь я же в Москве…»

Она возвращалась с работы и вновь, как и год назад, дошла до неоновой Петровки. Вспомнив, поднялась по Кузнецкому мосту. Увидела ту, свою Книжную лавку, в которую собиралась прийти год назад, поговорить с необычным старичком, купить у него хорошую книгу… Войдя, услышала те же колокольчики на входе, что и год назад, собравшись, стала искать взглядом необычного старичка… В глубине лавки у одного из книжных стеллажей стояли две женщины.

– Скажите, а здесь год назад, – спросила Катя. – Был… – она на секунду задумалась. – Необычный такой… старичок… он…

Одна из женщин, маленького роста, в летней синей кофте с большими пуговицами по вороту, подняла голову, сдвинув рукой на нос очки, умными глазами посмотрела на Катю.

– Какой старичок? – непонимающе спросила она.

– Здесь… там… – Катя махнула рукой в дальний угол под лестницей на второй этаж, где год назад стоял небольшой столик, за которым сидел тот необычный старик, пригласивший прийти ее еще раз. – У него, – она на секунду смешалась. – Были голубые глаза…

Женщины переглянулись между собой. Вторая, полная, с крашеными волосами, ответила:

– Нету здесь старичков никаких и не было, выбирайте, девушка, вот книги…

Первая с умными глазами, словно догадавшись, негромко сказала:

– Лершин?

Она повела головой на портрет, висевший над лестницей. Одинцова в легком книжном сумраке глянула на портрет, не разглядела, но в ответ на утверждающий полувопрос женщины ответила:

– Да…

– Так он открыл книжную лавку, умер сто лет назад, – как бы чуть обидевшись, сказала первая, с умными глазами, и очками на кончике, аккуратного носика.

– Вот молодежь, начитаются интернетов, а потом ходят, ищут… – проворчала вторая. – Покупайте, девушка, всё здесь!

«Уеду, уеду, – глубоко задумавшись, решила Катя, выискивая и не находя в своей сумочке ключи от квартиры. – Вот с Машкой поговорю и уеду. Максимыч слов на ветер не бросает. А Машка поймет меня, она же дочь, моя дочь…».

– …Катя! Ты моя лучшая журналистка! Какая Махачкала?! Ну ладно бы Питер там, заграница, я бы еще понял. Но Махачкала? Там же стреляют! Ты вообще за новостями следишь?

– Петя, я 35 лет на Кавказе прожила! Я сама с Кавказа! Чем ты меня хочешь напугать?

– Тем более должна понимать! Кто же с Москвы-то уезжает?!

– Я решила, не уговаривай. Спасибо, конечно, приятно слышать про лучшую журналистку… – она видела, что Ильюшин действительно не хочет отпускать ее, и было приятно от этого, от своей нужности РВПС.ру. Но она уже решила… – Петя, я еще в середине лета приеду, за Машкиными документами из школы, увидимся…

– Вот и дочь, куда ты ее повезешь…

– У нее уже учебный год закончился, я же не должна ничего писать? Никакие заявления? Достаточно, что тебе сказала, технику сдать…

– Да ну ее, технику, оставь… Заявление не нужно, ты же на договоре. А вот, – он почесал голову. – Крайнов в отпуске, сказала бы Золотареву?

– Скажи ты, ты – мой начальник, не хочу я с ним говорить.

– Почему?

– Не знаю, не хочу, и все… Поговори ты.

Золотарев сидел у себя в кабинете, обдумывая услышанное. «Вот же интересные люди, все обычно в Москву, а кто-то из Москвы едет. Опять же ставка и должность хорошая, деньги надежные… Но Махачкала… за просто так-то три раза подумаешь поехать, а еще на житье, на работу… но все бывает, тем более журналистка, что с них взять…» Он услышал звонок своего телефона, звонила жена.

– Ты стоишь или сидишь?

– Сижу, ты решила меня заинтриговать? – со своих мыслей перешел на легкий полунасмешливый тон в разговоре с Мариной Золотарев.

– Хорошо, что сидишь, а то бы упал… Я беременна!

– Как? – воскликнул Золотарев.

– Так! Спасибо тебе! Ты же не головой думаешь, а членом… я записалась завтра к врачу на аборт.

– Постой! Но когда… – стал вспоминать он.

– После командировки, когда…

– Подожди, Марина!

– Что «подожди», завтра снова иду к врачу. Опять залететь…

– Подожди, Марин, я сейчас приеду домой. Прям сейчас!

– …Нет, я не буду рожать, я сделаю аборт!

– Марина! Мы должны родить! Мы всегда хотели…

– Нет, и не уговаривай. Я выйду на работу. Я уже хочу работать, сколько можно за вами говно стирать, кормить вас. Нет, нет. Я хочу на работу…

– Слушай, Марин! – Золотарев, после своей болезни, выздоровления, новой работы, в первую же секунду от услышанных слов жены обрадовался как никогда, как не радовался первым двум детям. Но Марина не хотела и слышать о родах и вдруг упорно, со своим сузившимся упрямством женщины доказывала, что не хочет рожать и обязательно сделает аборт.

– Ты меня не любишь, какой тебе ребенок…

– Подожди, Марина, ну при чем здесь любишь или не любишь. Что такое вообще «любишь»… Я вот тебе даю слово, я не буду на тебя кричать… Ты больше не услышишь от меня ни слова мата. Марина, мы же всегда хотели трех!

– Нет, Володя, хватит! Есть двое, а я хочу выйти на работу, спираль поставлю от тебя… А завтра сделаю аборт…

– Подожди, при чем здесь спираль?! Марина, мы должны родить! Давай спросим у детей!

– Почему ты в прошлом году не хотел, а сейчас захотел? Что изменилось?

– Работа, Марина! У меня теперь есть нормальная работа! Ты понимаешь?!

– Вот видишь, ты всегда только о себе думаешь?! А что я хочу выйти на работу, нормально жить, снова с этим говном не возиться, ты не думаешь… Только о себе!

– Подожди, при чем здесь говно… Я буду тебе помогать! И я, я говорю, я обещаю, если хочешь, я тебе, – он секунду подумал и сказал. – Ты будешь знать обо всех деньгах, что я заработал.

«Ну или почти о всех», – подумал он про себя.

– Деньги не при чем, твое отношение! – отвечала Марина.

– Слушай, если ты не согласишься, я позвоню твоей матери и все ей скажу! – решился на последнее средство Золотарев.

Марина, услышав про мать, секунду молчала, потом ответила:

– Какой же ты скотина… Думаешь только о себе…

Тон, каким она сказала эти слова, обрадовал Золотарева. «Теперь нужно только очень осторожно и тихо, не наговорить лишнего, и она согласится, она согласится, – обрадовано думал Золотарев. – Почему, когда у нас было все плохо, она хотела рожать, а когда все стало хорошо, деньги есть, рожать не хочет? Странные эти женщины… – думал он. – Но главное теперь все… Она согласится, и у меня, у нас, будет третий, хоть бы сын… так два будет, уже не зря живу. Хотя не важно, пусть и дочка…».

Вдруг зазвонил его телефон, он глянул на незнакомый номер, ответил.

– Владимир Сергеевич, здравствуйте, это Ольга Литвинова. Нам надо встретиться, поговорить.

– Здравствуйте, Ольга… – Золотарев, в то же мгновение забыв о своем, вспоминал отчество владелицы компании и, не вспомнив, продолжил: – Конечно, давайте.

– Часов в 11 на Пречистенке, в кафе «Образ жизни». Найдете?

– Конечно, Ольга, найду.

 

Глава 28. Развод

«Не могу дозвониться до тебя. Есть важный разговор», – прочел Крайнов sms от Золотарева, как только новосибирский самолет приземлился в Домодедово. Андрей, дожидаясь вместе с остальными пассажирами пока подъедет автобус, позвонил Золотареву.

– Привет.

– Привет, Андрей. Как долетел?

– В порядке. Что за важный разговор?

– Слушай, не по телефону, давай сегодня в центре увидимся.

Крайнов в ответ рассмеялся:

– Что за конспирация? Давай завтра, я выхожу на работу, там и поговорим.

Золотарев молчал в телефон несколько мгновений, что-то обдумывал.

– Давай.

– Какие новости? В агентстве? В РВПС? Я немного выпал… вчера похоронил друга, почту несколько дней не читал…

– В РВПС Одинцова уволилась, дня два назад уехала в Махачкалу…

– Как уволилась?!! – кровь бросилась Крайнову в лицо, он физически почувствовал, что краснеет.

– Ильюшин тебе должен был писать в почту… А, ну ты не смотрел… Нашла новую работу, на ставке. Быстро собралась, за пару дней, теперь в Махачкале, там какое-то новое СМИ открылось с федеральным финансированием, она шеф-редом устроилась.

– Вот оно что… Понятно… Ладно, Владимир, до завтра.

– Подожди, Андрей, давай договоримся, где встретимся…

– В офисе, где еще… – секунду Крайнов соображал, потом добавил. – Слушай. Я беру два дня за свой счет. Выйду в среду.

– Подожди, Андрей! Нам надо поговорить!

– До среды подождет. Заменяй меня. На сегодня все. Пока.

Он отключил телефон. Решение созрело у него за секунду. Он едет домой, разговаривает с Юлей. Потом едет в аэропорт, если есть билеты и самолеты на вечер или ночь, летит в Махачкалу. Если нет, улетает утром. «Звонить Кате нет смысла, я ей все сказал, теперь все остальное можно только говорить ей в лицо при встрече. Что звонить, только встреча. Найду ее в Махачкале, я обязательно найду… Я все ей скажу, мы должны быть вместе…».

Получив багаж, он сел в такси, из такси позвонил Юле, сказал, что скоро будет. Через час с небольшим добрался до дома. Открыл дверь.

– Андрей! Как ты? Все хорошо? – Багровская как будто что-то почувствовала, может быть, женщины всегда это чувствуют, стала ждать, что он скажет.

– Юля, – он не знал, как начать, наконец, собрался с духом, сказал: – Юля… Он хотел сказать: «Я не люблю тебя», и не смог, сказал только: – Юля, мы должны расстаться.

– А что так? – неожиданно для Андрея, как будто она ждала этих слов, ответила Багровская. – Ты кого-то встретил или нашел в своей Сибири? Это так ты Дениса хоронил? Хорошо же сказать, друг … – начав спокойно, Юля постепенно стала распаляться. – Кого ты там подцепил, а?!

– Никого.

– Не лги! Ты кого-то встретил! Так и скажи! – Багровская так быстро завела разговор и дошла до откровенностей, что Андрей просто не успевал за своей женой. И теперь уже оказалось, что что-то надо было говорить. Про Одинцову, которая была ему никем и уж тем более, как теперь оказалось, не была и не считала себя его женщиной и от первых Андреевых признаний сбежала из Москвы за тысячи километров… Как такое сказать Юле… нечего было про нее сказать…

– Юля, есть женщина… была…

– Так значит все-таки есть и была?! Зачем же ты мне лжешь? Ты всю жизнь мне лгал!

– Подожди! Я не…

– Замолчи! Я десять лет с тобой жила, верила тебе, а теперь оказывается, у тебя и была женщина, и сейчас есть! Как ты мог так лгать!

– Юля!

Но Багровская уже не слушала его.

– Зачем я только бросила Дениса! Ведь он любил меня! А ты, ты всю жизнь мне лгал, завел каких-то женщин! Ты думаешь, если я не могу родить!… Я из-за тебя не смогла родить! Если бы был Денис! Почему же я связалась с тобой? – в какие-то минуты Багровская разнесла его всего, а Андрей, чувствуя себя виноватым, сначала не знал, что сказать, а теперь и не знал, что делать…

– Я чувствовала, что не нужно бросать Дениса, всегда это чувствовала, а ты, как только стал директором, позаводил себе любовниц по всей стране, и теперь еще уходишь! Ну, давай, уходи! Видеть тебя не желаю!

– Да Юля!..

– Не нужны мне твои слова и оправдания! Ты уже все сказал! Что ты еще можешь сказать?

– Я ухожу…

Он ехал на такси по Киевскому шоссе во Внуково, откуда в два часа ночи улетал его самолет в Махачкалу, когда получил смс от Багровской: «Скинь мне телефон матери Дениса. Ее зовут Нина?». Он позвонил Юле.

– Я купила билет в Новосибирск и полечу на могилу к Денису.

– Юля, зачем? Ты точно хочешь этого? – спросил ее Крайнов.

– Да, – уже успокоенным, смирившимся голосом ответила Юля. – Завтра ведь у него три дня, я пойду к нему на могилу.

– Я позвоню…, – Крайнов хотел сказать «нашему другу», но, подумав, сказал иначе. – Другу Дениса, он тебя встретит.

Толмачево встретило Багровскую утренней сутолокой. Люди с сумками и чемоданами, улыбаясь, куда-то спешили, рассказывали что-то друг другу, были другие, не московские. Таксисты навязчиво теребили прилетевших, стремились силой утянуть в машины. Заметив растерянный взгляд Багровской, двое из них уже пытались завладеть ее худенькими руками, она еле отбилась от них. «Куда я попала? – думала она. – Что я здесь делаю? Зачем я здесь оказалась!». Три пестрые молодые цыганки во всю ширину хода, властно, по-хозяйски красивыми покатыми плечами и длинными пестрыми юбками раздвигали толмачевскую публику: мужичков в простых летних брюках, женщин с кричащими детьми, пожилых в полноту сибирских теток, сухих стариков, молодых плечистых улыбающихся парней беззавистно уступающих проход этим пестрым хозяйкам главного сибирского аэропорта. «Как я здесь оказалась…? – растерянно подумала Багровская.

– Юля? – ее мысли прервал средних лет и среднего роста мужчина с простым ясным взглядом и прической ежиком.

– Да, а вы…

– Евгений, друг Дениса. Андрей мне сказал, что вы приехали к Денису…

– Да, приехала, к нему…

– Поедемте, я возьму тетю Нину, Денисову мать, и отвезу вас на кладбище.

– Да, спасибо…

– Ой, доченька, нету больше с нами Дениса, нету моего любимого сыночка… – Они шли вместе, Багровская вела под руку Денисову мать, почти ослепшую, за год постаревшую и одрябшую. Она была в простом летнем стареньком платье, ее трясло от сдерживаемых рыданий, но заметно было, что ей как-то теплей стало от того, что рядом с ней оказалась Юля, женщина, Денисова женщина… Они прошли по старому кладбищу и подходили к свежим могилкам. Евгений с гвоздиками шел сзади.

Они уже подходили к ряду с могилой Столярова, когда оттуда, совершенно никого не замечая, в черном летнем платье вышла невысокая стройная молодая женщина. Она шла, как будто плыла по воздуху, не видя никого своими мутно-зелеными глазами, шла, как будто одна была во всем свете… Какая-то страшная мертвенная печаль была на ее лике. Багровская оглянулась. «Кто это?» – успела подумать она, глядя ей вслед, посмотрела на шедшего сзади Евгения.

– Я знаю ее, это одна девчонка из музыкалки, пианистка, не помню, как зовут… – сказал он Багровской.

Они подошли к Денисовой могиле. Деревянный двускатный крест, вкопанный в могильный холм, был обложен венками, увядшими трехдневной давности цветами, а под портретом Дениса, играющего на фоно, лежали четыре белые розы. «Она», – подумала Багровская, еще раз глянув вслед ушедшей молодой женщине в черном платье.

Тетя Нина, оперевшись на ограду, заплакала, Багровская, забыв об ушедшей женщине, подошла к ней, обняла…

– Вот он, наш Денис, здесь теперь, навсегда… На кого ж ты нас оставил, Денис! – Ой, доченька, на кого же он нас бросил? – причитала плачущая мать, и Юле, вспомнившей его смех во все лицо, его улыбающиеся карие глаза, жалко стало Дениса, его мать… себя… ушедшего от нее Андрея. Она глубоко, навзрыд заплакала вместе с денисовой мамой… Июньское сибирское солнце в минуты забежало за наплывшую с севера, с Оби на середину неба серую жирную тучу, и туча окатила их летним теплым дождем…

– Евгений, – еще плача, но, уже отирая слезы, обратилась к Щербицкому Юля. – Отвезите, пожалуйста, нас. Тетю Нину – домой, а меня в аэропорт.

 

Глава 29. Кавказ

– Понимаете, я сам здесь второй месяц, осваиваюсь, но мне нравится, как-то вот все живо! Интересный город, южный, не похож на наш Краснодар, морской. У нас до моря махать и махать… – Геннадий Максимыч, главный редактор СМИ, куда перешла работать Одинцова, беседовал с Крайновым в редакции. – А Катюша вчера уехала на задание в Гуниб, там сегодня утром открыли стелу в память о народном подвиге в кавказской войне.

– Но она ведь шеф-редактор?

– Мы только начали работать. У нас штат пять человек, видите, все здесь сидим. – Геннадий Максимыч окинул головой комнату, в которой стояло четыре рабочих стола с компьютерами. Позади главредовского стола, напротив входа, была дверь на балкон. И я езжу… – он снял очки, посмотрел в глаза Андрею, открыто, как могут только провинциальные журналисты, улыбнулся от души. – Нас немного, но мы здесь все друг за дружку. Я не хотел ее отпускать, но Катюшу разве удержишь…

– А как здесь, – Крайнов секунду помолчал. – Не опасно в горах? По новостям…

– Ну, знаете, это же нас, обычных людей, не касается, если только случайно… Это же Кавказ, люди у нас на Кавказе, знаете, горячие, стреляют, иногда убивают. Понимаете… – Геннадий Максимыч развел большие сухие разлапистые руки по сторонам, открыл все пальцы, как бы предлагая Крайнову. – Это Кавказ…

– Главное, чтоб с ней там…

– Не беспокойтесь, она себя в обиду не даст.

– А далеко этот Гуниб? – спросил Андрей.

– Гуниб-то? Да, далеко, туда в горы, – Геннадий Максимыч неопределенно махнул рукой в сторону балкона. – Сотни две километров, в самых аварских горах. Вы пока устройтесь в гостинице, погуляйте по старому городу, сходите на набережную, на базар, посмотрите, а завтра к вечеру она вернется…

Крайнов понял, что его собеседник заканчивает разговор. Как раз в это время в дверь редакции заглянул кавказец, усатый мужчина лет пятидесяти, у него была довольная округлая физиономия, видно было, что он чем-то крайне удивлен, как будто какой-то новостью, и она настолько свербит в нем, что он спешил поделиться новостью с кем-нибудь…

– Салам алейкум! – увидев незнакомого человека, он кивнул Крайнову, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату, за руку поздоровался со всеми, незнакомец не мог остановить себя: – Геннадий Максимович, что я вам расскажу! Такая история! Обязательно ее к нам, публиковать!

– О, знакомьтесь, – прервал дагестанца Геннадий Максимович. – Это Магомедсалам Шамильевич, наш шофер. Правительство Дагестана, спасибо ему, выделило нам машину, личного водителя.

Магомедсалам Шамильевич еще раз кивнул Крайнову.

– Такая новость! На базаре случилась, срочно надо публиковать!..

– Подождите, подождите, Магомедсалам Шамильевич, – остановил его главред. – Вы свое авто отремонтировали?

– О?! – махнул тот правой рукой, как будто бы главный редактор спросил у него, когда победит мир во всем мире. – Эта машина…

– Магомедсалам Шамильевич, прошу вас, помогите нашему московскому гостю устроиться в гостиницу, где-нибудь здесь поблизости.

– О! Будет сделано! – дагестанец цокнул языком. – По лучшему качеству!

Они вышли на крыльцо старенького четырехэтажного обшарпанного здания позднесоветской постройки. Перед ними открывался зеленый, жгучий, стрекочущий птицами и цикадами летний парк. От парка пахло незнакомым пряным удивительным запахом, перед Крайновым открывались полузапущенные зеленые южные деревья, парковые дорожки. Он устало, от перелета, потянулся, «Даа, – подумал он, – это то место, которая Катя полюбит и соберет свои пазлы…»

– Ну что… – только обратился к нему дагестанец.

– Извините, Магомедсалам Шамильевич, хочу вас спросить.

– Спрашивай! – разрешил тот.

– Я хочу поехать в Гуниб, помогите организовать.

– О, Гуниб? Вот как? К Катюше?

– Да, мне нужно, очень нужно с ней поговорить. А ждать уже не могу, сил нет… – ответил Андрей.

– Понимаю… – покачал головой дагестанец. – Хорошо! Я тебе помогу! Но гляди! Катюша… – он дальше не продолжил, исподлобья, изучающее колко, прямо в глаза глянул Андрею.

– Я и сам знаю… – ответил Крайнов.

Они уже второй час ехали на «девятке» по горному Дагестану. Молодой парень, как понял Крайнов, двоюродный племянник Магомедсалама Шамильевича, за умеренные деньги взялся отвезти Крайнова в Гуниб. Он все время молчал, а когда Андрей пытался его о чем-то расспросить, отвечал односложными «да», «нет» и стеснительно улыбался. И только когда Крайнов заговорил о футболе, молодой горец, отбросив стеснение, начал горячо рассказывать Крайнову о том, каков их «Анжи».

Так они доехали до Гунибской ГЭС, где на блокпосту молодые рослые солдаты-дагестанцы проверили у них документы, переписали паспортные данные и пропустили дальше. Уже здесь, подъезжая к Гунибу, Крайнов устало задремал.

– …Эй, просыпайтесь! Приехали!

Водитель растолкал Андрея, тот, очнувшись, вышел из машины. Их «девятка» стояла на центральной площади Гуниба. Водитель Андрея подошел к молодым парням, сидевшим на лавочке близ продуктового магазина. О чем-то поговорил на аварском, вернулся к Крайнову.

– Подождем, сейчас подъедет один пацан, он вас отвезет в санаторий «Радде», а дядя уже позвонил, вам номер подготовят.

К открытию стелы все номера и домики в пансионате были заняты. Крайнову достался единственный свободный номер, дорогой, но комфортный двухкомнатный люкс. Время обеда прошло, и Крайнов, спустившись перекусить, оказался в кафе в одиночестве. Распорядительница пансионата, средних лет полная улыбчивая даргинка, поставила перед Крайновым тарелку с отварной бараниной, сырное чуду, напоила чаем с медовой и ореховой пахлавой. Сразу потяжелевший килограмма на два Крайнов еле поднялся на третий этаж в свой номер и, чтобы не заснуть, принял душ.

Он вышел на балкон. Летний день убегал к вечеру, кавказское солнце, словно задумавшись, еще светило в пронзительно голубом небосводе, но уже собиралось падать за горизонт. Открывался потрясающий вид на горы, на огромную, торчащую скалу, воткнутую в кавказское небо. Крайнов засмотрелся на нее, задумался. Взяв телефон, написал Кате смс: «Привет. Ты сейчас где, в Гунибе?». Через минуту, вздрогнув от неожиданности, получил смс: «Да. Откуда узнал?» Написал: «Геннадий Максимович сказал». И тут же, через секунды, получил:»?!!» Андрей улыбнулся, подумав: «Какие же вы, женщины, все-таки наивные. Думаешь, спряталась от меня на своем Кавказе». Секунду подумал, что, и написал: «Я в Гунибе». Тут же получил…:»?!!!!!» Ответил: «Стою на балконе, на третьем этаже пансионата». Через несколько секунд, он и сам обмер от неожиданности, на соседний с ним балкон выскочила Катя.

– Андрей?! Ты?! Что ты здесь делаешь?!!!

– Приехал к тебе…

– Я тут вчера уже все обходила, забралась на крепостную стену, это наши, русские строили, когда с Шамилем воевали, сходила на водопад, но это нужно спускаться вниз. Сейчас пойдем, я тебе покажу стелу, беседку Шамиля и поляну, где он сдался Барятинскому.

Они вышли с Андреем из пансионата и, обогнув его с севера, спускались по дороге, выложенной булыжниками. Слева открывался небольшой обрыв, где бежал ручей, Андрей подошел к краю, глянул.

– Нет, Андрей, беседка дальше.

Вскоре они оказались у беседки, он стал изучать надписи. Она фотографировать окрестности, а потом и его.

– Слушай, здесь так красиво. Не знаю, я много где успел побывать, но здесь как-то красивей всего… Даже не знаю почему…

– Здесь очень хороший воздух, хорошо здесь.

Она изменилась, загорела, уехав из Москвы и сбросив с себя московскую суету, по-другому, Андрей заметил это, смотрела вокруг себя, как будто что-то новое появилось в ней.

Поужинав, они договорились выйти на балконы своих номеров, молча стояли, слушали превосходную, тихую раннюю гунибскую ночь. Вдали виднелись очертания огромной, падающей пиковой скалы.

– Мне местные рассказали легенду про эту гору, – сказала Катя. – Эту скалу называют Спящая красавица. Говорят, что раньше, много лет назад, у одного богатого хана росла дочь. Она была очень красивой и жениться на ней должен был знатный и богатый жених. Но девушка любила бедного пастуха из соседнего селенья. Девушка была не в силах ослушаться своего отца и не могла изменить своему любимому. Она бросилась со скалы, а бедный пастух не вынес горя и бросился вслед за любимой. После этого гунибская гора, – Катя показала на нее рукой. – Приняла очертания образа девушки, а гора напротив – вид юноши-горца.

– Катя, – начал Андрей. – Я ведь приехал, чтобы сказать тебе, я говорил с женой и буду разводиться, потому что я…

– Не надо, Андрей, давай не будем сейчас об этом, прошу тебя…

– Катя, но я хочу сказать тебе…

– Не нужно, пожалуйста… давай помолчим… лучше скажи, у тебя же люкс?

– Да.

– У тебя есть душ и горячая вода?

– Да, конечно есть, и ванна…

– Разреши я у тебя помоюсь. В простых номерах ничего нет, два дня не мылась, душ на этаже не работает…

– Да, конечно, здесь полотенца есть, приходи.

Она набрала полную ванну горячей воды, с удовольствием погрузилась в нее. «Приехал, приехал… Что теперь будет, ведь я здесь, и Машку из школы забрала. И нравится мне здесь… и Максимыч со своими здесь. Нет, отсюда я никуда не уеду. А все равно ведь приехал! Как только узнал, приехал, ради меня приехал! Наверное, и в самом деле он меня любит…» – думала она, намыливая себя душистым мылом.

Его все сильней клонило в сон, но он держался, а потом, поняв, что не выдерживает усталости, собравшейся в нем за последние несколько дней, прилег на тахту в прихожей. «Какая же она все-таки необыкновенная… на крепостную стену забиралась, в водопаде купалась… ничего не боится… настоящая она… как же я ее люб….»

Она поменяла воду, сделала теплую. Помывшись, отдыхала в ванной… «Но ведь так не бывает… или бывает… но я все равно отсюда никуда не уеду…» Она с головой ушла под воду, потом встала во весь рост и, перекидывая одну за другой через стенку ванной свои длинные стройные ноги, вышла из нее и стала вытираться. Надев джинсы и блузку, вышла в номер. В спальне, куда выходила дверь из ванной комнаты, было тихо. Она прошла в гостиную. На тахте, одетый, на спине, сложив руки на груди, спал Андрей. «Спит, – подумала она. – Он же похоронил друга, прилетел в Москву и сразу ко мне…» Она подошла к нему. Присела на тахту рядом с ним. Погладила его взъерошенные, давно не стриженные волосы. Улыбнулась. «Андрей, – подумала она. – Мой… Андрей…». Она наклонилась к нему, тихо, нежно, едва касаясь, поцеловала его в губы и неслышно, осторожно встала, потом, будто вспомнив что-то, вернулась к трельяжу, где лежал пансионатный чистый блокнот и ручка, написав на нем два слова, прицепила листок к ручке двери. Еще раз обернулась, посмотрела на него и еще раз подумала о написанном… «Позвоню. Пока.»

 

Глава 30. Директор

Золотарев в домашнем спортивном трико и футболке, только переодевшись с улицы, сидел в своей комнате на кровати, сложив пальцы в замок, положив руки на колени, молчал, о чем-то думал.

– Идем ужинать, – Марина, встала в проеме, ждала мужа. Тот молча, как будто бы не слыша ее, сидел, уставившись вперед, перед собой. Потом, сказал:

– Я сегодня утром встречался с Литвиновой…

– Все нормально? – тревожно спросила жена.

– Я бы даже сказал, слишком нормально… – слегка усмехнулся Золотарев. Марина непонимающе смотрела на него.

– Литвинова увольняет Андрея и предлагает мне стать директором компании…

– Крайнова?!

– А кого еще…

– И что… делать?.. – растерянно сказала Марина. Она вошла в комнату и присела на кровать рядом с мужем.

– Что делать, что делать… Я сам не знаю, что делать…

– А он знает?

– Нет.

– И что?..

– Литвинова дала мне сутки на размышление…

– А ты ему сказал?

– Пробовал, – не очень уверенно ответил жене Золотарев. – Не захотел со мной разговаривать, взял еще два дня за свой счет… Понимаешь, она точно решила увольнять Крайнова. Ну, то есть, она его точно уволит, – повторил еще раз Владимир.

– И что это значит?

– Это значит, или я иду директором, или месяца через три-четыре новый директор уволит меня и я останусь без работы…

– Это почему?! – недоуменно спросила жена.

– Марина, – иронизируя над ней и над собой ответил Золотарев. – Я же зам, замом должен быть свой человек. Новый директор приведет своего! А я останусь без работы…

– И чем она недовольна? Почему она его увольняет? – переключилась на другое Марина.

– Трудно сказать. Напрямую она не сказала. Но проговорилась, что будем контракт с новосибирцами разрывать, а там денег, мама дорогая! Никогда за один контракт столько не платили фирме. Я пока не знаю… но сейчас другое главное.

– А ты можешь остаться просто замом и не соглашаться директором. Так ведь Крайнов не подумает про тебя… – жена не договорила

– Марина, ты что, не слышишь?! Я же сказал! Могу, но через три месяца меня снимет новый директор! Я же тебе сказал! Вот сижу, думаю… что делать…

– Думай, думай! – ответила Марина. – Ты своим членом уже надумал!

Она показала глазами на свой живот. Золотарев, глянув на нее, в ответ хмыкнул. Обхватил руками голову, а потом с силой стал растирать лицо, решаясь на что-то. «В конце концов, я всегда этого хотел, а он женат на москвичке, детей нет… что ему, найдет себе не хуже…» – еще секунды оправдывал себя Золотарев.

Потом взял телефон, стал звонить. Когда в телефоне раздался женский голос, сказал:

– Ольга, это Золотарев. Я согласен…

Утром он ехал на машине по Малой Филевской в сторону центра. Была большая пробка, «Октавия» Золотарева еле двигалась. «Надо будет правильно выбрать своих людей. Чтобы не получилось… как со мной… – думал он. – Первым делом секретаршу и зама… кого в замы?» Он стал перебирать всех возможных людей. Перебрал всех знакомых профессионалов-москвичей. Не то. Друзья – Левин, Зварич и Романов – даже не рассматривались, они занимались своим бизнесом и были друзьями. Базилевич слишком самостоятелен… «Да я и не смогу ему столько предложить, даже в замах… Нет. Нужен кто-то другой». Он решил попробовать проехать по Минской, свернув направо. «Кто еще, кто еще, неужели искать по объявлению?.. Нет… Кто-то из томских? Света бы лучше подошла, – подумал он о своей сестре. – Но она не поедет… Никитюк? Но какой он зам? Он ученый, пишет свои докторские, книги. Нет, эта работа не для него… Саня Жилин… даа… Саня. Сильный, въедливый, трудолюбивый, и свой… преданный… да и опыт руководства есть. Провинциал, конечно, маркетологи не поймут… Хотя нет, они-то поймут, вот журналисты… Но ничего, с ними разберемся, с журналистами…» Он припарковался на Садовом, вышел из машины и, для силы вдохнув во все легкие воздуха, отправился в офис.

Крайнов был непривычно для себя помятый, растрепанный, внешне чуть не такой, как обычно, но, завидев, что вошел Золотарев, как всегда дружелюбно, открыто глянув на него, встал, протянул руку. Поздоровались. Золотарев сел за столик приставку, поставив рядом свой портфель. Помолчал.

– А ты поправился, – сказал Андрей. – Как-то заметно…

– Да, переезд в Москву свое дело сделал, да ем по пять раз на день, – усмехнулся Золотарев.

– Какие у тебя новости, Владимир? Как домашние?

– Третьего ждем!

– Да?! – удивленно, обрадовано ответил Андрей. – Поздравляю! Молодцы вы.

– Не планировали, Марина аборт собиралась делать, да я отговорил.

– Правильно!

– Тоже так считаю.

– Так, что ты мне звонил, что за разговор? – спросил Крайнов.

– Андрей… – начал Золотарев. Помолчав несколько мгновений, продолжил. – Литвинова будет тебя увольнять.

– Увольнять?! – видно было, что Крайнов менее всего ожидал услышать это. В какие-то мгновения, но он собрался, спросил: – А почему… она сама не сказала? Ты?

– Она мне предложила стать директором…

– Тебе?!

– Да, мне.

– И что ты?

– Я согласился.

Крайнов уже пришел в себя, но видно было, не мог понять, почему Золотарев…

– Слушай, я же тебя привел в фирму! Ты… ничего?

– Ну и что? Я для фирмы лучше, понимаешь ты? Лучше! – глаза Золотарева заблестели от сказанного. Он прямо смотрел на Крайнова, тот на него.

– Я же тебя привел, сделал замом, своим замом, – снова повторил Крайнов. – А ты… набить бы тебе морду…

Золотарев как ждал этого, с радостью ощерил свои большие и кривые желтоватые зубы.

– Давай, попробуй! – ответил он.

– Да руки об тебя марать не хочу!

– Вот поэтому я лучше, чем ты! Потому что я хочу!

Крайнов молчал, глянул на Золотарева, спросил:

– Какие условия?

– Ты пишешь сегодня заявление – по собственному желанию. За две недели подписываем все документы, что были на тебе. Ты уходишь. Сам.

– Где заявление? – спросил Андрей.

– Золотарев достал из портфеля готовое заявление, протянул Крайнову. Тот, внимательно прочитав бумагу, подписал. Встал из-за стола. Взял свой портфель. Двинулся к выходу.

– Заранее звони с документами на подписи, два раза заеду… – сказал Андрей, выходя из кабинета.

Золотарев встал, подошел к директорскому столу, улыбаясь, посмотрел на него.

Потом подошел к окну, раздвинул занавеси. Опершись руками о подоконник, глянул вниз. Во внутреннем дворике люди из разных фирм и офисов уже стояли с сигаретами, кое-кто с кофейными кружками в руках, о чем-то разговаривали меж собой, обсуждали, смеялись… «Ну вот я и добился чего хотел, – думал Золотарев. – Я теперь директор не какой-то подставной, а настоящей, серьезной фирмы. Ну, ничего, это начало! Это только начало!»

 

Глава 31 Финал. Москва

Золотарев вышел из лифта и на деревянных, еле гнущихся от усталости и напряжения ногах двинулся к своему офису. Он распустил галстук и расстегнул новую, в мелкую модную серо-розовую полоску рубашку. В правой руке у него под плечо был захвачен портфель и пиджак. Он вошел в секретарскую, сказал:

– Мы выиграли, мы выиграли конкурс… – пошел к себе в кабинет. Бросил пиджак и портфель в гостевое кресло, раздвинув стулья у гостевого столика, уселся на него сверху, счастливо улыбался.

Через минуту она вошла за ним. Она была в короткой юбочке, пиджачке, белой блузке, в легких летних туфлях на шпильках. Подошла к нему.

– Как прошло? – спросила она.

– Мы победили! Две недели какого-то ада! Я до сих пор не верю… Я не знаю, сколько там было Литвиновой в нашей победе… Но мы будем главным исполнителем в его избирательной кампании! Москва – Третий Рим! Как ты такое придумала? Откуда ты вспомнила, скажи.

– Ну, я же москвичка…

– Ты же из Можайска?!

– Моя мама из Москвы, я тебе не говорила…

– А как вы оказались в Можайске?

– 101-й километр, знаешь такое?

– Что-то припоминаю…

– Моего деда выселили из Москвы за 101-й километр…

– Он что, был политический?

– Он был уголовник, вор-рецидивист. А Москву он любил. Он из Замоскворечья. Рассказывал, просыпался маленький, а в окно, через реку, Кремль, колокольня Ивана Великого… Каждый месяц мы с ним ездили на электричке в Москву, смотрели Кремль, собор Василия Блаженного…

Она стояла перед ним, стройная, высокая, на каблучках шпильках, с длинными распущенными каштанового цвета волосами, перед ним, сидящим, на столе, влекла его…

– Я хочу тебя, прямо сейчас хочу…

– Нет, – она широко улыбнулась, – хватит прямо сейчас. Потерпи, дождемся вечера…

– Не хочу терпеть… – он схватил ее за легкую талию, она, не сильно пытаясь увернуться, все же отталкивала его.

– Нет, Володя, нет, потерпи… до вечера…

– Я хочу тебя, сейчас… Лиза…

– Нет.

– Сейчас, Лиза… сейчас…

– Володя…

– Лиза… Лизаа… … Лизааа…

Было раннее московское утро: яркое июньское солнце, только выглянув с востока, уже разгоняло свои жгучие оранжевые стрелы, начинало палить Москву. Прошло две недели с того дня, как Андрей подписал заявление об уходе; он подал заявление на развод в ЗАГС Центрального округа Москвы. Багровская по телефону сказала, что если он спешит, то ей-то спешить некуда, сейчас она на даче и в Москву в ближайшее время не собирается.

Крайнов, оставив ключ от квартиры Савиновых, назавтра всем семейством возвращающихся с дачи, в почтовом ящике, вышел из подъезда, сел в ожидавшее его такси.

– Куда едем? – обратился к Крайнову веселый, кряжистый голубоглазый старик-водитель, он улыбался, ждал Андреевых слов.

– Давайте по Москве проедемся, уезжаю сегодня, хочу посмотреть.

Они тронулись, выехав из Ясенево, через несколько минут оказались на Ленинском проспекте.

– Куда уезжаете?

– Да… – секунду промолчал Андрей. – Пока сам не знаю…

Водитель в ответ засмеялся.

– Так не бывает, всегда знаешь куда ехать, надо только самому себе об этом сказать! Поверьте мне, я сорок лет таксистом работаю!

– Может быть… давайте на Казанский, – ответил Андрей.

Таксист покрутил радио, настраивая на музыкальную волну…

– Итак, с нами в студии заместитель руководителя антикоррупционного комитета Совета федерации… – заговорило радио. – Он прокомментирует «Эху столицы» вчерашнее задержание губернатора Новосибирской области господина Николайченкова! С вами «Эхо столицы» и ведущий утренней аналитической передачи Аркадий М.!»

Таксист собрался прокрутить волну дальше…

– Подождите, давайте послушаем, – остановил его Андрей.

– Итак, это беспрецедентный случай в истории России! Задержан действующий глава региона, губернатор Новосибирской области. Прокомментируйте сложившуюся ситуацию?

В ответ раздался булькающий сипловатый голос.

– Последние несколько месяцев в Новосибирской области сотрудники правоохранительных органов, отдела по борьбе с организованной преступностью выявили коррумпированную группу лиц. В группу были вовлечены крупнейшие бизнесмены Новосибирска, Тюмени, Кемерово, Красноярска, других городов. Соучастниками стали крупнейшие чиновники регионов, видные спортсмены, деятели культуры. Их целью была неуплата и сокрытие налогов в федеральный бюджет, мошенничество в особо крупном размере, какие дальнейшие планы были у обвиняемых, предстоит разобраться следствию.

– Кого-то еще, кроме губернатора Новосибирской области, задержали?

– Нескольким лицам, по сведениям отдела по борьбе с оргпреступностью, удалось скрыться. Кто эти лица, в ближайшее время будет сообщено СМИ, их фамилии будут переданы в международные органы, Интерпол. Пока, в интересах следствия, фамилии не сообщаются…

«Вот это да… – подумал про себя Крайнов. – Что теперь с Нестеровских? Он среди этих лиц? Организаторов? Наверняка… Вот и повоевал с москвичами…»

– Приехали, – прервал его мысли веселый старик-таксист, кивнув на желтоватую громадину Казанского вокзала.

– Да, да, спасибо, – сказал Андрей и, рассчитавшись, вышел из машины.

Он глянул на стоящий напротив Ленинградский вокзал, его часы показывали десять утра. Крайнов, сдав вещи в камеру хранения, вспомнил о небольшом скверике за Казанским, пошел в его сторону, добравшись, сел на одну из скамеек, стоявшую под зеленой липой. «Ну вот и все, закончилась моя московская жизнь, куда теперь?.. – думал он. – Новосибирск нет, Питер нет, Махачкала…». Он вспомнил, как, прождав неделю и не дождавшись Катиного звонка, звонил ей, слушая короткие гудки телефона, звонил в редакцию, услышал в трубке веселое обещание, что Кате обязательно передадут. Его мысли неожиданно прервал советский марш, зазвучавший из всех динамиков площади трех вокзалов: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля! Просыпается с рассветом вся советская земля!»

«Что за праздник сегодня? – подумал Андрей, попытался вспомнить и не вспомнил.

«Вот когда встречаться парам! Говорлива и жива – по садам и по бульварам растекается Москва!» – кричали динамики.

«Что я звонил, что толку от этих звонков… Снова поеду, поеду к ней, сразу все скажу, и все. И теперь-то она уже будет со мной навсегда…» Ему показалось, что зазвонил телефон.

«Кипучая, могучая, никем не-по-бе-димая! Страна моя! Москва моя! Ты са-мая любимая!» Он вытащил трубку из кармана брюк, в самом деле, таким же веселым маршем попискивал его телефон. Он глянул на неизвестный номер: «Кто это, кто это…» Тысячи вариантов мелькнули за мгновенье в его голове, а сердце во всю силу, пробивая грудь, стучало об одной…

– Алле, кто это? – спросил Андрей в трубку. В трубке что-то захрипело. «Неужели не она… неужели не она… не она… она…» – со страшной силой билось в его груди.

– Алле, ты меня слышишь? Я поменяла номер и здесь плохая связь… «Это она! Это она!!! Это она!!!!» Он от радости вскочил на ноги.

– Алле! Это ты?!! – закричал он в трубку, перекрикивая Кибалко вместе с его хором. – Это ты, Катя?!!

– Алле, Андрей, здесь плохая связь… – кричала она в ответ в трубке.

– Льется песней необъятной над красавицей Москвой! – кричал Кибалко.

– Алле, алле, это ты? Катя, это ты?! – кричал он в ответ.

– Алле, алле, ты слышишь меня, Андрей?!

– Очень плохая связь! – кричал он в трубку так сильно, что сизые голуби, клевавшие хлебные мякиши, оставленные московскими старухами, испуганно дергали шеями…

– Это ты, Катя?!!

– Да, да, Андрей, это я, Катя!