Вспоминаю другое творческое объединение талантливых режиссеров. Достаточно назвать одну из их картин - "Депутат Балтики", как вам будет ясно, что разговор идет о А. Хейфице и А. Зархи.

Я работал с ними. Репетировали и даже начали снимать "Ленинградцы", но потом картина и числе многих других была снята с производства председателем Комитета по делам кинематографии.

Леонид Луков вводил в картину новые эпизоды. На репетициях с

ним всегда было интересно

Я вначале репетировал сложную, а поэтому и интересную роль - диверсанта, проникшего из-за рубежа и живущего в Ленинграде под личиной сезонного рабочего: "пилим-

стругаем, заборы починяем" этакого увальня и придурка. Роль попала в жилу, и образовался перекос в мою пользу - враг получился смекалистым, обаятельным и умным. Парнем "своим в доску". Это нас беспокоило. Обсудили, показали друзьям пробы и репетиции, и я перешел на другую центральную роль - большевика, старого рабочего путиловца. Роль меня увлекла, грим и внешний облик мы нашли сразу, он органично сочетался с моим внутренним пониманием питерского пролетария.

Моя первая съемка была сложной и по масштабу, и по содержанию - действие происходило во дворе завода после ранения Ленина.

Митинг гнева и возмущения. Старик выступает страстно - он требует охраны революции от врагов внутренних и внешних. Эта сильная, эмоциональная сцена являлась для меня после удач в комедийных ролях настоящим творческим испытанием.

Двор забит рабочими (они же и зрители моих картин), которые являются участниками митинга. Ассистенты режиссера объясняют характер и задачу снимаемого куска, а также поведение и реакцию собравшихся на митинг:

- Когда войдет артист Жаров, он играет старого рабочего вашего завода (в толпе раздались жидкие аплодисменты и смех) и произнесет речь, - все должны снять шапки и опустить головы. Ясно?

- Ясно, а скажет он что-нибудь смешное? - раздался чей-то голос.

- Нет! Он скажет, что ранен Ленин.

Меня в гриме они еще не видели. Когда все было готово (решили, что речь на народе я репетировать не буду, а скажу сразу, с ходу, в том естественном волнении, которое у меня будет), я незаметно сменил технического дублера (по которому устанавливали свет и кадр). Мой герой вышел на трибуну в рабочей спецовке, суровый и гневный. Все замерли.

Речь я говорил тихо, как бы упрекая себя: "Не сберег родного Ильича, каюсь!..". Этот прием (обратный штампованной митинговой речи, громкой и призывной), предложенный мне режиссерами, произвел на слушающих нужное впечатление. Кадры рабочих, их крупные планы, снятые во время моего выступления параллельными аппаратами, выражали все, о чем я говорил, - и скорбь, и гнев.

- Дебют на народе прошел отлично - забыли веселого Жарова, видели скорбного старика-рабочего, - пожимая руку, сказал мне главный инженер завода. - Вместе с вами все переживали и наши рабочие! Как они слушали! Обмануть их не так легко. Они подчинились прежде всего вашей правде, -вместо крика, который они ожидали, раздался стон раненого сердца. Это, вероятно, и есть переживание правдивое и высокохудожественное. Спасибо!

И вот эту-то картину сначала стали переделывать, а потом и вовсе прекратили съемки, оборвав увлеченную работу коллектива. И Я. Жеймо, и А. Консовский, и остальные актеры были просто убиты горем: им ведь очень удались их герои, подлинные, живые люди, участники героической поэмы о ленинградцах.

Можно с полной уверенностью считать, что это была бы одна из выдающихся картин студии "Ленфильм".

В "Бакинцах" - следующей работе Зархи и Хейфица, они опять предложили мне роль. Это был некий инженер. Роль сложная и трудная, в процессе репетиций не сразу мне давшаяся в руки. Но все же я поймал сущность, стержень характера. Сняли пробные сцены, они встретили общее одобрение, которое не разделил только руководитель комитета. По неустановленным причинам он был недружелюбно настроен ко мне и категорически запретил снимать меня, причем не только в этой роли, но и "вообще".

Следуя поговорке "Без троицы - дом не строится", мы все-таки пытались сблизиться вновь в работе: в третий раз я пробовался у Зархи и Хейфица, на этот раз много позже, на роль старшего Журбина. И опять судьба оказалась сильнее наших желаний. Художественный совет утвердил другого актера, и мы сдались - больше попыток преодолеть судьбу и восстановить творческую дружбу не делали.

И тем не менее наши незаконченные работы были интересны, я прекрасно изучил качества этих великолепных, тонких, всегда психологически глубоких в своей работе режиссеров. Храню о них самые лучшие воспоминания.

Жаль, что развалилось такое нужное для советского кино содружество, а что это так, - стоит только взглянуть на созданные ими в период дружбы картины...

"Падение "Ангела"

Как-то вечером после съемок, усталый, я спустился в ресторан; за нашим столом сидел Б.Н. Ливанов, восторженный, громадный, он казался красивее, чем всегда, чокался с метром и пил за чье-то здоровье.

- Миша, дорогой, а я тебя искал на студии (он снимался в "Дубровском"). У меня сын родился! Радость-то какая! Милый, выпьем за здоровье Евгении Казимировны и Васьки! Я ведь его Василием назвал в честь нашего великого Качалова.

- Борис! С удовольствием выпью этот бокал и за жену, и за сына, и за...

- Нет, никаких коллективных тостов, - пьем за всех раздельно.

Тут к нам подошли Илья Трауберг (брат Леонида), Михаил Дубсон и актриса Ксения Тарасова, они тоже поздравили Ливанова, и он заставил все начать сначала: "За здоровье сына!.."

Трауберг с Дубсоном собирались ставить сценарий "Падение "Ангела". "Ангел" - это кличка крупного взломщика несгораемых шкафов. Они разыскивали меня, чтобы предложить главную роль.

Я был занят сверх головы, но... вечное это актерское "но!": картина на злободневную тему "перековки", роль великолепная, положения захватывающие, сюжет увлекательный...

И вот я, чтобы не разрывать свое сердце трудно выговариваемым: "нет", придумываю игру-лотерею -

испытываю судьбу.

- Пусть все решит джаз. Если сейчас заиграют "Прощай, прощай, Одесса-мама", - я снимаюсь!

Игра была, конечно, глупая, но мы ужинали в ресторане и справляли рождение Василия Ливанова, а не сидели в студийном кабинете, поэтому все было простительно. Мои режиссеры махнули рукой и, сказав: "Издеваешься", подняли по "последней", собираясь уходить... Но (опять это злополучное "но!") в это время полилась мелодия:

Прощай, прощай,

Одесса-мама!

Мне не забыть Твой чудный вид И море Черное, упрямо Волнами бьющее О твой гранит...

- А! А! Что? Допрыгался! - запели мои режиссеры. -Баловаться судьбой вздумал.

- На, держи сценарий! Завтра поговорим...

Картину начали снимать, съемки делали быстро. Летом переехали на натуру.

Помню съемки сцены, которая привлекла внимание огромной толпы любопытных. Снимали недалеко от студии, в переулке.

"Ангел", взломав несгораемый шкаф в магазине "Ювелирторга", пирует в "малине" со своими сообщниками. Кутеж в разгаре, а милиция тихо окружает дом, где происходит "бал".

Сигнал: "Лягавые!". И "Ангел" со своей дамой сердца (в этой роли - Ксения Тарасова) вылезают через окно на крышу сарая.

"Стой, "Ангел", прыгать не надо, ты нам дорог! Сходи сам", -раздается команда начальника уголовного розыска.

"Ангел" медленно, под наведенными дулами пистолетов, глядя на ощетинившихся милицейских собак, поднимает руки, прикрывая собой свою красавицу.

Короткое: "Беги!". Толчок, - она сброшена с крыши по другую сторону двора и исчезает в темноте.

"Ангел" сдается!

Как видите: он вор, но по духу - рыцарь, спасает даму, жертвуя собой.

Это не случайная черта, в его натуре заложено доброе начало. Попав в результате в лагерь, где происходит трудовая "перековка", мой "Ангел" откалывается от блатного мира. Начинает трудовую жизнь, обзаводится семьей. За это его и убивают.

Съемки шли ночью, но зрители стояли, наблюдая до конца (до пяти часов утра). Казалось, не спит весь Васильевский остров.

Было ясно, что успех у картины будет не меньший, чем у "Путевки в жизнь". Но осенью съемки вдруг резко оборвали. Образовалась пауза.

Выяснилось, что Михаил Дубсон (он был когда-то секретарем Горького) решил заручиться замечаниями Алексея

Максимовича по поводу сценария. Горький долго не давал ответа, это Дубсона взволновало. Съемки приостановили. Наконец пришел ответ: Алексею Максимовичу сценарий не понравился. Картину законсервировали.

Судьба - индейка: как начал я картину несерьезно, с налета, за ужином, так не по-деловому ее и кончили, а жаль! "Путевка в жизнь", "Падение "Ангела" и "Аристократы" Н. Погодина не были похожи на картины типа "Сонька - Золотая ручка" или детективные боевики Запада, хотя некоторые чистоплюи-критики и ханжи не видели разницы.