Оскорбительный, непонятный допрос, а также неожиданный отъезд из лазарета капитана Багрейчука отравили Смолинцеву все четыре дня, проведенные им в БАО. Старший лейтенант Семенов «прикомандировал» его к мотористам, которые жили в особом блиндаже и занимались осмотром и текущим ремонтом самолетов, несли дежурства, ездили с термосом на полуторке за горячей едой на базу, а в свободное время играли в «козла», оглушительно стукая по столу самодельными костяшками.

При других обстоятельствах Смолинцева целиком захватила бы эта жизнь; мотористы относились к нему с покровительственной ласковостью, называли они его тоже снисходительно «подросток», брали с собой к самолетам и приглашали играть в «козла». Но Смолинцев был задумчив и сдержанно отзывался на их радушие.

На четвертый день утром © БАО приехал старший лейтенант Семенов.

— Отдыхаешь? — спросил он, подходя к Смолинцеву и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Мы тут подумываем, не определить ли тебя в летную школу. Ты как? Возражать не будешь? Вот так я и знал. Дело боевое, хорошее. Послезавтра в лазарете пройдешь медкомиссию. Без нее нельзя. А там уж мы сами тобой займемся.

Смолинцев спросил:

— Не знаете, старший лейтенант, где теперь капитан Багрейчук?

Лицо начальника аэродрома внезапно скривилось, точно он глотнул чего-то очень кислого.

— Там у него передряга какая-то. — Он вздохнул. — Ничего, разберутся, кому положено.

Он ушел, а Смолинцев остался опять со своими думами, однако, мысли о летной школе постепенно овладели им, и он уже начал строить различные планы.

Но через несколько часов все изменилось.

Он как раз уселся играть с мотористами в домино. В это время в блиндаж не то, чтобы вошел, а как бы вкатился небольшой, но полный человек в летном шлеме и короткой шинели. Он спросил, кто тут Смолинцев, и, подойдя, протянул толстую ладонь.

— Синцов, — представился он. — А я как раз за тобой, собирайся.

Тон у него был дружеский и веселый. Он широко улыбался, и маленькие, очень живые глаза его светились добрым дружеским доверием.

Пригибаясь от ветра, они прошли через все поле к взлетной площадке.

Вылинявший от дождей товарный «дуглас», загруженный внутри какими-то тюками и ящиками, казалось, ждал только их. Едва они устроились на одной из жестких скамеек, тянувшихся вдоль фюзеляжа, как он уже завихрил двумя пропеллерами и начал выруливать на старт.

— Куда вы меня везете? — спросил Смолинцев.

— А вот увидишь, — отозвался немногословный майор.

Сквозь маленькое целлулоидное окошко Смолинцев с интересом наблюдал за взлетом. Но время уже клонилось к вечеру, сумерки сгущались, и скоро стало совсем темно. Моторы однообразно гудели, и самолет, вибрируя, нырял в воздушные ямы так, что у Смолинцева перехватывало дыхание.

Синцов же, упрятав нос в поднятом воротнике, спокойно дремал с видом человека, который знает, что делает, и не имеет повода волноваться.

Так прошло часа два, может быть, три. Вдруг Синцов поднял голову. В синем свете маленькой бортовой лампы лицо его было бледньш, как у призрака.

— Никак, снижаемся? — спросил он.

На самом деле, судя по тому, как подпирало дыхание, самолет быстро терял высоту.

Смолинцев тер рукой маленькое окошко и упрямо смотрел в ночь. Но еичего не было видно, кроме рубчатой поверхности задранного вверх могучего крыла, освещенного искрами, вылетающими из выхлопных труб.

Неожиданно раздался мягкий удар. Самолет коснулся шинами невидимой земли, подпрыгивая, покатился по ней и замер.

— Ну, вот и Москва! — сказал, выходя из кабины, пилот.

В синем полусвете кожаный его реглан казался вылитым из металла.

Москва!..

Смолинцев едва не вскрикнул от удивления. Множество самых разнообразных предположений и мыслей всю дорогу роилось у него в голове, но этого он не предполагал. Москва!..

Не без робости взглянул он (в лицо своего спутника. Синцов добродушно зевал. Должно быть, ничего не грозило здесь Смолинцеву, ничего, кроме того, что угрожало самой столице.

Через пять минут они вышли на городскую улицу. Серая лента асфальта тянулась между подстриженными деревьями и громадами домов. Изредка проносились машины, освещая себе путь призрачным, лунным светом фар.

Смолинцеву вдруг показалось: что-то шевелится над ними в мутном ночном небе. Он всмотрелся пристальнее и невольно схватил за руку майора. Какое-то громадное, мягкое, округлое тело неслышно покачивалось в воздухе, будто чудо-рыба, шевеля плавниками.

— Что это?

Синцов усмехнулся.

— Аэростат. Тут их порядком.

Улицы были пустынны. Еле заметные белые полосы обозначали край тротуара. Блестя синими стеклами, подкатил большой, как дом, троллейбус.

Они вошли и помчались мимо темной стены домов. Пассажиры — их было совсем мало — молча входили на остановках, молча платили за проезд, молча выходили.

Через некоторое время Синцов и Смолинцев тоже вышли.

Неприступные, как бастионы, теснились дома. Широкие витрины нижних этажей были заделаны кирпичом или заставлены штабелями мешков, набитых песком. В подъездах, освещенных синими лампами, видны были люди с повязками на рукавах. На крышах угадывались пулеметы, обращенные стволами вверх.

Город приготовился к битве и в то же время жил привычной, обыденной жизнью.

Прямо с тротуара они вошли через массивную входную дверь в нижний этаж серого здания, занимавшего целый квартал.

В высоком неярко освещенном зале, подпираемом четырехугольными мраморными колоннами, царило оживление, похожее на то, что бывает на вокзалах.

Синцов свернул вправо к нише, где стояла небольшая очередь в лифт.

Они поднялись на десятый этаж и прошли по ковру мимо столика дежурной в глубину тихого гостиничного коридора.

— Ну-с, кажется, прибыли, — сказал Синцов, останавливаясь около одной из дверей, и энергично постучал.

К удивлению Смолинцева, им открыл капитан Багрейчук. Он, должно быть, только что спал или просто валялся на постели: гимнастерка без пояса и помята, волосы взлохмачены, лицо хмурое.

— Принимай гостя, — сказал Синцов.

После первых приветствий, когда они уселись у стола, где были телефон и пепельница, переполненная окурками, Синцов спросил:

— У тебя, Багрейчук, есть талоны? — Тогда накормишь сегодня молодого человека, а завтра я принесу еще. Не знаю, чем уж ты недоволен, — продолжал он. — Жизнь дай бог всякому, не пыльная: номер у тебя есть, талоны на еду тоже, спи сколько хочешь, да и культурные развлечения опять же!

Вскоре Синцов ушел.

— Надоел он мне, — пожаловался Багрейчук. — Ни с кем не разговаривай, знакомств не води! Сижу тут, как сыч в дупле. Хорошо хоть ты появился. Послушай, — спросил он немного погодя, — а что это за пакет ты тогда передал мне на «пятачке»? Что-то они больно тут забегали с ним! Я было спрашивал майора Синцова, так молчит.

— А как же он к ним попал? — удивился Смолинцев. — А я уж думал, что вы его потеряли, товарищ капитан;

— Потерял, — проворчал Багрейчук. — Да я и думать о нем забыл с тех пор, как ты мне его дал. А там, в лазарете, он, видно, и выпал из сапога, когда они меня раздевали. Знал бы я — и брать его не стал у тебя.

Он махнул рукой и вдруг съежился, должно быть, от боли. Шея у него была перевязана, и из-под гимнастерки торчал бинт.

Смолинцев посмотрел на него с невольным сочувствием.

— Вы не сердитесь на меня, товарищ капитан, — попросил он. — Меня самого там чуть не арестовали.

Он принялся объяснять все, что он знал о записках пленного лейтенанта. Это заняло весь вечер.

Они уже собрались спать (капитан на своей кровати, Смолинцев — на диване), как вдруг пронзительно завыла сирена. Резкий отвратительный звук проникал всюду. В коридоре захлопали двери, послышался топот ног.

— Воздушная тревога, воздушная тревога! — раздался радиоголос.

— Фрицы прилетели, — сказал капитан. — В метро будешь спускаться или нет?

— А вы?

— Я — спать.

Он накрылся с головой одеялом и отвернулся к стене. Сирена, наконец, перестала выть. Все звуки умолкли, только слышно было, как отстукивал секунды метроном.

Смолинцев потушил свет и, отодвинув штору, стал у окна. Голубые мечи прожекторов беззвучно скользили в небе, натыкаясь иногда на серебристые, рыбьи бока аэростатов.

Смолинцев взглянул вниз и замер: зубчатая каменная стена вырисовывалась перед ним отчетливо, как на чертеже. Куполастый церквастый холм, как сказочный город, выступал из бледно-синей мглы. Лучи скрещивались над ним, как шпаги.

Внезапно забили зенитки. Сотни маленьких белых облаков вспыхивали на дальнем краю неба.

Сейчас, вот сейчас появятся самолеты!

Но выстрелы прекратились так же внезапно, как и возникли. Вновь стал слышен отчетливый металлический звук метронома.

Прошло долгих сорок минут, и вот где-то вдалеке возникла умиротворяющая мелодия горна.

— Отбой воздушной тревоги! — удовлетворенно произнес женский голос из репродуктора.

Утром после завтрака капитан и Смолинцев вышли на улицу.

Осмотрели Красную площадь, потом медленно обошли вокруг Кремля. Смолинцев с благоговением смотрел на седые башни и стены, поросшие мхом и травой.

Все его переживания и тревоги как бы смирялись здесь при виде этих стен и воплотившейся в них русской народной истории.

Невольно думалось о каком-то высшем, общенародном значении жизни каждого человека.

На скамейке в Александровском саду, где они уселись отдохнуть, Багрейчук неожиданно сказал:

— Ох, и подвел ты меня все-таки с этим пакетом! Знал бы — и связываться не стал. Томись тут как неприкаянный.

— Зачем он привез нас, как вы думаете?

— А черт его знает. Я и сам толком не пойму. Говорит: начальству видней. И ничего больше от него не добьешься.

Когда они вернулись в гостиницу, дежурная по этажу сказала, что приходил майор Синцов. Он оставил талоны на обед и на ужин, два билета в Большой театр и записку: «Сегодня можете быть свободны».

— Свободны! — зло заворчал капитан. — Повешусь я скоро от этой свободы, а то сбегу к дьяволу обратно. Что я, паразит или кто? Нашел нам время развлекаться. Чувствуешь себя каким-то сукиным сыном, сволочью, нэпманом, понимаешь!

Однако вечером в театр они все-таки отправились. Билеты были хорошие, в ложу бенуара. Шел балет «Лебединое озеро».

Весь первый акт Смолинцев не столько смотрел и слушал, сколько привыкал к обстановке. Возникали почему-то мгновенные воспоминания то о «пятачке», то о госпитале, то о немецких бараках для пленных.

Он испытывал нечто похожее на чувство вины за то, что находится здесь, в этой обитой бархатом ложе, перед сценой, на которой порхают полуобнаженные танцовщицы в пленительных вихрях звуков, несущихся из оркестра.

Мельком он взглянул на капитана. Багрейчук сидел нахмурившись, его сумрачный взгляд из-под густых бровей выражал отчужденность.

Кто-то толкнул Смолинцева в спину. Он удивленно обернулся: Синцов в новом кителе и начищенных сапогах из полутьмы манил его знаками. Рядом с ним стояла недовольная билетерша.

— Капитан здесь? — спросил он, когда Смолинцев выбрался к нему из ложи.

— Здесь, как же.

— Зови его сюда.

Но капитан уже вышел сам и выжидательно глядел на майора.

— Пошли, — сказал Синцов многозначительно.

У подъезда ждала их машина. Майор сел рядом с шофером, а капитан и Смолинцев поместились на заднем сиденье.

Машина подвезла их к зданию с высоким полированным цоколем. Все трое прошли мимо часового и поднялись на площадку, где стояли еще двое вооруженных, преграждая путь на лестницу.

— К члену Военного совета фронта по вызову, — сказал им Синцов.

Он протянул какую-то синюю квитанцию, должно быть, пропуск. Однако потребовались еще документы, и дело неожиданно осложнилось, так как у Смолинцева никаких документов не было.

Синцов стал звонить куда-то по телефону. Наконец сверху спустился сержант в ладной гимнастерке, с блестящим новеньким кожаным ремнем и провел всех троих по устланной красным ковром лестнице на следующий этаж. Они долго шли по глухому коридору со множеством массивных дверей по обе стороны.

Сержант ввел их в приемную. Тут стоял стол с телефонами и около него щегольского вида капитан. Было ясно: ему не приходится шагать под дождем или бросаться на мокрую землю, спасаясь от близкого разрыва мины. Зато тут, на своем посту, он знает, что ему делать. Два генерала с портфелями сидели на стульях перед полированной боковой дверью.

Щеголеватый капитан вышел из-за стола, внимательным и быстрым взглядом оглядел с голозы до ног Смолинцева и Багрейчука и распахнул перед ними дверь.

Оба генерала проводили их не совсем дружелюбными взглядами: быть может, они были задеты, что кто-то проходит раньше.

Они вошли в кабинет с тяжелой резной мебелью. Высокие окна были завешаны плотными портьерами. Ровный матовый свет от бронзовых бра освещал широкий стол, покрытый зеленой суконной скатертью. Этот стол тянулся вдоль всего зала, на другом конце которого трое военных стояли у стены перед картой и о чем-то переговаривались. Сначала они даже не заметили, кто вошел. Тогда Синцов кашлянул, и все трое обернулись к ним.

— По вашему приказанию явились, — сказал Синцов.

Их пригласили сесть, и, пока они неловко и стеснительно рассаживались, высокий генерал с мальчишескими глазами и мальчишеским вихром в мягких русых, еще не совсем отросших после недавней стрижки волосах подошел к маленькому столику у книжного шкафа и налил себе чаю из чайника, стоявшего там на электрической плитке. Со спины тоже было заметно, что он молод: стянутая широким ремнем длинная талия казалась сильной и гибкой. Серебряные генеральские звезды на новеньких красных петлицах только подчеркивали его молодость. Вероятно, ему было немногим больше тридцати.

Другой — без знаков различия, хотя и в гимнастерке, плотный, с быстрыми, но обстоятельными движениями — опять повернулся к карте.

— Ну, что же, — сказал генерал, обращаясь преимущественно к щуплому полковнику, который принялся развязывать клеенчатую синюю папку. — Мы все уже знаем, в чем дело. Докладывать тут, собственно, нечего. Обсудим, что надо предпринять.

Полковник послушно сел, положив папку на край стола.

— Вы товарищ Багрейчук? — обратился генерал к капитану.

— Так точно. — Багрейчук встал, неловко отодвигая стул, запутавшийся в ковре.

— Сидите, сидите, — сказал генерал. — Нас крайне заинтересовали сведения, которые мы получили от вас. Они очень важны. Досадно, что этот человек, — он шел к нам, надо полагать, как к людям передовой и самой гуманной идеологии, — оказался потерянным в сутолоке отступления. Скажите, вы сами видели этого немецкого лейтенанта, разговаривали с ним?

— Да нет, товарищ генерал, не пришлось, — Багрейчук заворочался на стуле и все-таки встал. — Только я немного пришел в себя после перевязки, тут как раз немцы десант выбросили. Пришлось уходить: не до него уж. Если бы знать, конечно…

— Бежали, значит, — осуждающе вставил полковник.

Капитан покраснел, желваки напряглись у него на скулах, но он сдержался.

Наступило молчание.

Плотный отодвинулся от карты и сел в кресло около генерала.

— Случается, — медленно сказал он, — бегут целые дивизии и даже целые армии. — Он вздохнул.

— Значит, вы его не видели в лицо? — опять спросил генерал.

Капитан угрюмо уперся глазами в стол.

— Вас спрашивают, — строго сказал полковник.

— Я, товарищ командующий, в бою оружия не бросал, — сказал Багрейчук бледнея, даже не взглянув в сторону полковника. — Сюда, в тыл, меня привезли насильно. Я прошу отправить меня обратно. О храбрости лучше судить не в кабинетах.

— Полегче, ты, — зашептал Синцов и дернул капитана за гимнастерку.

— Мы вас отправим обратно, — сказал генерал. — В храбрости вашей я тоже не сомневаюсь. Генерал Савицкий представил вас к ордену. Надеюсь, он делал это представление не в кабинете, чтобы не обидеть вас. — Генерал еле заметно усмехнулся, и вдруг лицо его сделалось суровым, почти гневным. — Но сейчас, — продолжал он резко, — дело не в самолюбиях и не в наградах. У нас много работы, тяжелой и страшной, благородной и очищающей. Она выпала на нашу долю, досталась нашему поколению — постараемся же не заслужить укора тех, кто будет судить нас с высоты будущего.

Он помолчал.

— Расскажите все, что вы знаете об этом, — попросил он тихо и устало.

Он, должно быть, вспомнил про чай и отпил два больших глотка.

Багрейчук казался смущенным и не знал, видимо, с чего начать.

— А где врач, делавший ему перевязку, этому немецкому лейтенанту? — спросил толстяк из своего кресла. — Нельзя ли его разыскать?

— Он остался в тылу, товарищ член Военного совета, — бесстрастно сказал полковник.

— Но кто ж там еще был и может оказаться полезным? Вот, скажем, солдат, который привел его в госпиталь?

— Погиб во время танковой атаки, — хмуро сказал капитан и повернулся к Смолинцеву. — Вот он привез мне этот пакет.

— Вы, значит, тоже оттуда? — спросил член Военного совета и пристально посмотрел в лицо Смолинцева. Глаза у него были маленькие и цепкие, как у птицы, казалось, они проникают насквозь.

— Он уж и в плену побывал, — сказал Синцов. — Бежал оттуда на самолете — вот с капитаном.

Генерал взглянул на него, но ничего не сказал.

— Сколько вам лет? — спросил полковник.

— Семнадцать, — отозвался Смолинцев, и собственный голос показался ему постыдно тонким.

— Родители есть?

Смолинцев сказал, что он отстал от матери, а отец уже давно умер. Он хотел добавить, что отец работал вместе со знаменитым парашютистом Котельниковым, но подумал, что им это не нужно.

— Расскажите, пожалуйста, как к вам попал этот пакет, — сказал генерал.

Смолинцев проглотил слюну и почувствовал, что ладони у него вспотели. Он начал рассказывать. Ему почему-то казалось, что он говорит сбивчиво, но все слушали очень внимательно.

— Значит, вы сами видели этого немецкого лейтенанта? — спросил генерал.

— Да, он сидел у нас там, на крыльце нашей школы. Мы были совсем рядом. Его повели на перевязку. Там говорили, что он сам сдался в плен — добровольно.

Генерал, казалось, о чем-то раздумывал.

— Что, если бы вы теперь увидели этого немецкого лейтенанта, вы бы узнали его?

Еще бы! Смолинцев не сомневался в этом ни минуты. И голова чердачком, длинная такая, и глаза…

— Да, я его узнаю, — твердо сказал он.

— Видите ли, — продолжал генерал, — это очень важно для нас. Вы уверены, что узнаете?

— Да, узнаю! — Смолинцев вдруг решился: — Я его чуть не убил, если говорить всю правду, товарищ генерал! Но в момент, когда я прицелился, я вдруг увидел его лицо, и с этого мгновения я помню его так отчетливо, что не могу ошибиться.

— Почему вы хотели его застрелить?

— Это было, когда мы еще не ушли из школы. Мы ждали, что немцы вот-вот ворвутся. И он как раз появился на дворе.

Генерал и член Военного совета молча пр смотрели друг на друга.

— Где же теперь, по-вашему, этот немецкий лейтенант? — спросил член Военного совета.

— Он убежал. Он, должно быть, подумал, что я все-таки выстрелю. А я узнал его в самый последний момент, понимаете! Еще бы немножко, и я бы, наверное, спустил курок.

— Та-ак, — сказал генерал. — Значит, он сначала сдался нам в плен, а потом снова убежал? При этом вы говорите, он был ранен?

— Да, доктор Тростников его перевязывал. Он говорил, что рана не очень серьезная, но что большая потеря крови.

Генерал нахмурился.

— Этого немецкого лейтенанта надо во что бы то ни стало найти. И обеспечить его личную безопасность, — сказал он. — Вы, полковник, предлагаете поручить это майору Синцову?

— Так точно, товарищ командующий.

— Пусть действуют все трое! — сказал член Военного совета, приподнимаясь с кресла.

— Я тоже так думаю, — поддержал генерал.

— Вы как, товарищ капитан?

Багрейчук поднялся и оказал, что он готов выполнять любое задание.

— Вы здоровы? — генерал подозрительно покосился на перевязанную шею капитана (кромка бинта выглядывала из-под воротника).

— Здоровья хватит, товарищ генерал.

— Так вот, — генерал посмотрел на часы, лицо его сделалось сосредоточенно-серьезным, — слушайте внимательно. Не сегодня-завтра как раз в этом районе по линии Будогощи — Пчевжы, возможно с охватом всего участка между Тихвином и Старой Руссой, мы нанесем врагу весьма сильный удар. Все готово. Удар этот будет много сильнее, чем когда-либо до сих пор. Он диктуется сложной стратегической целью. Но у вас троих будет только эта частная задача. Она трудна. Прислушайтесь внимательно к советам, которые вам даст начальник фронтовой разведки, — он сделал жест в сторону полковника и спросил, повернувшись к члену Военного совета:

— Вероятно, целесообразнее всего связать их с танкистами? Они первыми ворвутся в тыл противника. К тому же там есть и партизанские очаги. В случае каких-либо осложнений это может оказаться весьма кстати.

Член Военного совета одобрительно кивнул головой. Генерал поднялся, и все встали тоже.

— Так я и член Военного совета, и начальник разведки фронта надеемся, что вы справитесь с этой задачей. Обо всем, что будет нужно, договоритесь с полковником. Товарища Синцова мы все знаем давно. За вас, капитан, говорят ваши храбрые дела. Ну а вы, юноша, — он поднял обе руки и положил их на плечи Смолинцева. — На вас мы надеемся тоже. Вы единственный из наших людей, кто знает в лицо этого человека. Будьте внимательны и мужественны. Выполняйте свой долг, как солдат. Согласны? — спросил он вдруг и улыбнулся.

— Я выполню, — взволнованно сказал Смолинцев, — только… — голос его неожиданно дрогнул, м он замялся…

— В чем дело? — спросил генерал.

— Я еще не солдат, товарищ командующий, — Смолинцев тяжело вздохнул и низко опустил голову.

Генерал искоса посмотрел на члена Военного совета, и по лицу его прошла добрая понимающая улыбка. Должно быть, он знал, что творится в душе Смолинцева.

— Есть у вас текст военной присяги? — спросил он полковника.

— Я ее помню, товарищ командующий, — с готовностью, должно быть догадываясь в чем дело, вызвался Багрейчук.

— Вот и отлично. В таком случае, — генерал повернулся к Смолинцеву, — будешь повторять за капитаном.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил… — начал капитан, и лицо его приобрело сурово-торжественное выражение.

— …вступая в ряды Вооруженных Сил, — повторял Смолинцев прерывающимся от волнения, но все более крепнущим голосом.

— …Принимаю присягу и торжественно клянусь, — продолжал капитан.

— …Принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников, — повторял Смолинцев.

Когда присяга была закончена, все пять командиров по очереди пожали ему руку.

— Отныне ты являешься бойцом нашей армии, — сказал генерал. Он на секунду остановился, потом вдруг отодвинул ящик своего стола и достал оттуда небольшой вороненый браунинг.

— Вот возьми от меня на память за то, что ты Доставил капитану этот пакет. Солдат тот, кто имеет оружие.

Он еще раз протянул руку и сильно сжал ладонь Смолинцева.

— От души желаю удачи! — сказал он.