Последующие годы принесли немало для биологической науки. Результаты и последствия августовской сессии ВАСХНИЛ были повсеместно тяжелыми.

Сессия внесла резкое обострение и на других участках науки. Затевалась дискуссия в сфере физики с критикой теории относительности Эйнштейна и физического идеализма в квантовой механике. Надо сказать, что еще до кончины отца ему пришлось умерить пыл группы физиков МГУ, нападавших на В. Фока, Л. Ландау и других крупных ученых. Отец характеризовал их как нелепых гоголевских героев из «Ревизора» и «Мертвых душ».

Одной из попыток как-то нейтрализовать результаты Сессии было обращение к павловской физиологии, что могло бы переключить внимание от лысенковщины и противопоставить ей нечто традиционно конструктивное в отечественной науке, Достаточно обратить внимание на то, что ни сам признанный лидер советской биологической науки, ни его идеологи (Митин, Презент) не принимали участия в павловской сессии. Они ее игнорировали, на что историки науки не обратили внимания.

В биологии же наступил процесс переосмысливания и переоценки ценностей, который шел волнообразно. Вскоре после августовской сессии быстро стал отходить от Лысенко один из дотоле ближайших его сотрудников — проф. В. Н. Столетов. Цицин и его товарищи, причисляя себя к сторонникам мичуринской биологии, продолжали наращивать конфронтацию с Лысенко.

Где-то в 1951 г. состоялась краткая беседа у Сталина, которая частично связана с проблемами биологической науки. Он упомянул о том, что в связи с августовской сессией ВАСХНИЛ очень много разговоров ведется о партийности в науке, на эту тем получено немало писем.

"В письмах ставят важные вопросы, которые требуют ясности. Так, товарищи нередко рьяно выступают за партийность; значит, беспартийный ругательное слово.

Беспартийность была таковой, когда беспартийностью прикрывались, уходили от борьбы, маскировали свой отход к буржуазии.

У нас сложились новые отношения между партийными и беспартийными. Среди передовых ученых имеются как члены партии, так и беспартийные. Вспомним Мичурина, Лысенко, Павлова — они все беспартийные. Партийные и беспартийные в равной мере работают на пользу народа.

Можно понимать партийность в широком смысле, как борьбу за материализм, передовое мировоззрение. Но лучше говорить о коммунистической идейности".

Летом 1952 г. произошло событие, которое не только плохо освещено, но и недостаточно осмыслено. Где-то в июне мне позвонил заведующий сельхозотделом ЦК Алексей Иванович Козлов и попросил срочно зайти. Я прибежал к нему в другой корпус и застал крайне возбужденным. Он сразу выпалил:

— Я только что от товарища Маленкова. Он передал указание товарища Сталина: ликвидировать монополию Лысенко в биологической науке; создать коллегиальный президиум ВАСХНИЛ; ввести в состав президиума противников Лысенко, в первую очередь Цицина и Жебрака; создать комиссию ЦК по подготовке предложений.

Внутренне я так и ахнул. Но делиться было не с кем, распрашивать о мотивах такого решения — некого. Комиссия была создана. В нее Маленков, помимо Козлова и меня, ввел президента Академии наук СССР А. Н. Несмеянова, министра сельского хозяйства И. А. Бенедиктова и. Т. Д. Лысенко.

Комиссия собиралась дважды, но ни к "какому решению не пришла из-за обструкционистской позиции, занятой Лысенко. Страсти накалялись настолько, что Козлов, помнится, взывал даже к авторитету главы англиканской церкви Хьюлету Джонсону. Все было напрасно. А затем началась подготовка к XIX съезду партии, сам съезд. Дело спустили на тормозах. Но в кругах научной общественности началось отрезвление, бастионы Лысенко зашатались.

Чем же было вызвано решение Сталина? Есть точка зрения, что процесс катализировали физики-атомщики. В условиях развития атомной промышленности, возникновения радиологической опасности для работников производства, для военных при испытаниях осваиваемого оружия, в условиях угрозы ядерного нападения нужно было иметь надежные, научно обоснованные методы установления радиационной опасности, средства защиты от излучения. Необходимо было выяснить генетические последствия облучения, разработать методы лечения при радиационной болезни.

В этих условиях ничем не могли помочь натурфилософские рассуждения, ничего не предложили ни Лысенко, ни его последователи.

Необходимо было мобилизовать опыт тех, кто изучал действие радиации, в том числе жесткой, на живые ткани, кто имел опыт исследования рентгеномутантов. Физики требовали развития современной биологии, в первую очередь генетики.

Очень похоже на то, что развитие атомной промышленности и ядерного оружия оказались для Сталина решающим аргументом в пользу ликвидации монополии Лысенко.

В последующие годы, уже в Ростове, мне немало приходилось заниматься проблемами биологических наук. Директором Института биологии был выдвинут ранее оттесненный генетик профессор И. Ф. Лященко, была создана лаборатория химического мутагенеза. На базе исследований замечательного ученого проф. А. Б. Когана развились исследования в области нейрокибернетики. Кстати, первый в мире институт такого профиля возник у нас в Ростовском университете.

В этой связи еще одно уточнение. Если Сталин выступал против современной генетики, то он никогда не ополчался на кибернетику. Напротив, в связи с космическими делами прилагались все усилия для развития вычислительной техники. Имел поручение и наш отдел науки содействовать академику С. А. Лебедеву в создании первых машин типа БЭСМ. Что и делалось.

Атаку на кибернетику начала «Литературная газета» 5 апреля 1952 г. статьей Ярошевского «Кибернетика — „наука“ мракобесов». В конце 1953 г. в журнале «Вопросы философии» № 5 под псевдонимом «Материалист» публикуется статья «Кому служит кибернетика?» В том же году кибернетику обвиняют во всех смертных грехах издатели сборника «Теория передачи электрических сигналов при наличии помех». В предисловии к этому сборнику говорится: «Все эти попытки придать кибернетике наукообразный характер с помощью заимствованных из другой области терминов и понятий отнюдь не делают кибернетику наукой — она остается лженаукой, созданной реакционерами от науки и философствующими невеждами, находящимися в плену идеализма и метафизики». Аналогичная позиция отражена в «Кратком философском словаре» в 1954 г.

Мне в защиту кибернетики пришлось выступать, находясь в Ростове, на что и указывает Лорен Грехэм. Кстати, в Ростове прошли все нейрокибернетические конференции с международным участием.

Но в Ростове происходили и иные события.

Где-то осенью 1964 г. меня неожиданно пригласили в Ростовский обком партии и сообщили, что на следующий день я к такому-то часу должен быть на станции Крыловская Северо-Кавказской железной дороги, куда подойдет литер с юга. Там должен принять меня Никита Сергеевич Хрущев.

Это было совершенно неожиданно, хотя на протяжении многих лет нас связывали какие-то флюиды. Н. С. Хрущев с симпатией относился к моему отцу, нередко к новогодним праздникам даже присылал моченые арбузы.

В марте 1953 г. после известных событий три секретаря ЦК Суслов, Поспелов и Шаталин пригласили меня к себе и, спросив, где я работал до аппарата ЦК (хотя они, несомненно, это знали), объявили, что мне и следует вернуться в Московский университет. Однако через неделю что-то произошло: меня вновь пригласила упомянутая троица и сообщила, что мне необходимо на пару лет уехать из Москвы для приобретения опыта местной партийной работы. Это была депортация. Были предложены Челябинский и Ростовский отделы науки обкомов партии. Я согласился на Ростов, где некогда раньше живал. Пара лет превратились в судьбу, но это уже другой разговор.

Было ясно, что кто-то вмешался в решение вопроса и, судя по составу троицы — не менее, чем первый секретарь ЦК. Это не мог быть Маленков, отношение которого к нашей фамилии было известно. Это не мог быть Берия, в проскрипционных списках которого я имел честь числиться под № 117 (об этом информировал меня зав. отделом административных органов ЦК КПСС Афанасий Лукьянович Дедов, который после ареста Берии был привлечен к разбору его архива).

Более того, летом 1954 г., когда я работал в Ростовском обкоме, неожиданно меня вызвали на ВЧ. Говорил Никита Сергеевич. Вот его слова: «Мы с Булганиным решили, что Вам следует вернуться на работу в Москву. Как Вы относитесь?» Я поблагодарил Никиту Сергеевича и сказал, что готов с полней энергией работать там, куда меня направит ЦК. Однако, по-видимому, не все вопросы решали Хрущев и Булганин: разговор не имел последствий.

Таково предисловие встречи в Крыловской. Станция расположена примерно в ста километрах от Ростова среди чудесных кубанских степей. Я подъехал заблаговременно и оказался на совершенно пустом перроне. Внезапно из будки выскочил железнодорожник: «Вы такой-то?»

— «Да».

— «Что же Вы не сообщили, вот и литер уже идет». Я, разумеется, попросту не знал, кому докладываться, а литер действительно тормозил у перрона.

Открылась дверь. Меня пригласили в салон. Там стоял стол, застланный белой скатертью, на которой не было ничего, кроме маленькой коробочки с лекарствами. За столом в одиночестве сидел Никита Сергеевич, его первая реплика была ошеломляющей:

— Я тоже выступал против Лысенко, был его противником.

Хрущев подробно рассказал, как ему на Украине пришлось вести борьбу за расширение посевов озимой пшеницы и сокращение яровой, поскольку последняя, несмотря на свои высокие качества, дает неустойчивые и низкие урожаи, плохо перезимовывая в южных районах. Позицию украинцев не поддержал Лысенко, подвергнув их критике на страницах печати. Хрущев предполагал, что это выступление Лысенко было инспирировано Маленковым.

Что же изменило позицию Хрущева? По его словам, предложение Лысенко улучшить показатели молочного стада коров путем скрещивания с джерсейской породой. Эти «жирномолочные» джерсейские бычки получили на время широкое признание, благодаря очередному пропагандистскому шуму со стороны Лысенко. Вероятно, против этих бычков нечего возразить. Однако позже я выяснил, что и эта идея не была оригинальной. Попалась мне книга известного русского животновода Е. А. Богданова «Менделизм и теория скрещивания», изданная студентами Московского сельскохозяйственного института еще в 1914 г. Так вот в этой книге рассказано о том, как скрещивание джерсейской породы с красным датским скотом или абердин-ангусами дает прирост жирности в молоке.

Наша встреча продолжалась до прибытия в Ростов, где состоялась немая сцена, почти по Гоголю. На перроне — члены бюро Ростовского обкома. Открывается дверь, и на ступенях вагона мы с Никитой Сергеевичем. То-то было удивление.

Однако до этого нам удалось еще обсудить несколько тем. Одну из них инициировал я.

Было совершенно естественным, что, приехав на работу в Ростов, я сразу же стал знакомиться с научным наследием Н. И. Вавилова, который создал на Северном Кавказе два центра исследований: Отрадо-Кубанскую и Майкопскую станции Всесоюзного института растениеводства (ВИР). По этой проблеме у меня возникла переписка с руководителем ВИРа, академиком Петром Михайловичем Жуковским. Я выражал беспокойство о судьбе вавиловского наследства. Вот что он мне ответил.

Глубокоуважаемый Юрий Андреевич!

Благодарю Вас за доброе письмо. Отлично знаю, что Вы химик и философ, окончив 2 факультета. Но мимолетное знакомство наше состоялось на кафедре генетики у А. Р. Жебрака, Вы тогда ведали Отделом науки ЦК КПСС и интересовались генетикой. Я заведовал кафедрой ботаники в ТСХА. С тех пор совершилось множество событий. Я рад, что Вы стали университетским профессором.

В 1961 г. я добился освобождения от должности директора ВИРа. Работать стало невозможно. Лысенко снова стал Президентом, Ольшанский был Министром. В ВИРе опять вошли в моду завиральные идеи. Мне удалось уйти, и я был рад этому: мне надо было писать. В том же году я сдал рукопись 4-го издания «Ботаники» в издательство «Высшая школа», — она лежит там в холодильнике, ибо в ней упомянуты гены, ДНК, мутации, наличие внутривидовой конкуренции и пр., а в экспертной комиссии сидят «отборные молодцы». Далее, я взялся за 2-е издание своего труда «Культурные растения и их сородичи (систематика, география, цитогенетика, экология и происхождение)». Первое издание было переведено на английский язык и разошлось. 2-е издание я готовил в 2-х томах (80–90 печ. л.). 1-й том закончил и передал «Сельхозгизу». Но его тоже заморозили (боятся цитогенетики). 2-й том ныне пишу и осенью закончу. Таким образом, уйдя из ВИРа, я получил возможность оформить свой долголетний материал. Директором ВИРа, по приказу Ольшанского, назначен был Сизов. Оба они — люди невежественные, бездарные, но ретивые в проведении сегрегации среди биологов.

Таким образом, я теперь не могу влиять на Майкопскую опытную станцию. Туда опять проник Тетерев, пират в науке о плодовых растениях. Хорошего специалиста Ковалева сдали на пенсию. Там нет вдохновителя, нет сплоченного идейного коллектива. Правда, коллекция переносится на новое место, это очень нужная операция, — но с отходом Ковалева дело могут испортить. Лесосады вошли уже в широкую практику. Овощными делами ведает Д. Д. Брежнев, человек грамотный, но с овощами в СССР дело вообще обстоит очень плохо. Если бы Вы поехали на Майкопскую станцию и повидались с Николаем Васильевичем Ковалевым, — он рассказал бы Вам обо всей ситуации. Д. Д. Брежнев бывает там наездами из Ленинграда.

Во 2-м томе своей рукописи я половину посвятил ресурсам плодовых и овощных растений. Мне кажется, я пишу очень нужные, полезные книги, но я дервиш среди нынешних вельмож в биологии. Конечно, я буду добиваться опубликования, ибо я коммунист с 1940 г. и не намерен примириться с произволом околонаучных очковтирателей.

Благодарю Вас за Ваши ценные публикации, за доброе внимание.

С приветом, уважением и пожеланиями Вам здоровья и творческих побед

Ваш П. Жуковский

Мне очень хотелось исполнить завет и пожелание П. М. Жуковского. Тем более, что проблемой «черкесских садов» на Кавказе занимались и Мичурин, и Вавилов. Бывал я и на Майкопской опытной станции.

И при встрече с Н. С. Хрущевым рассказал примерно следующее.

В предгорьях Западного Кавказа, в пределах Краснодарского, Ставропольского краев и Грузии, раскинулись обширные лесосады на площади нескольких миллионов гектаров. Происхождение их двоякое: с одной стороны, здесь растут дикие фруктовые деревья; с другой — одичавшие сады, некогда принадлежавшие черкесам, покинувшим свои селения по разным причинам еще в прошлом веке. В этом уникальном зеленом поясе растут груша, яблоня, алыча, вишня, черешня, кизил, терн, абрикос, а также лещина, грецкий орех, каштан, малина, черная смородина, крыжовник, ежевика и т. д.

Использование всего этого богатства организовано лишь в незначительной степени и носит кустарный характер. Население в горах Западного Кавказа пока редкое, и главными потребителями фруктов и орехов являются, по — видимому, кабаны и медведи, основная же часть плодов каждый год пропадает, покрывая землю толстым слоем гниющей падалицы. Вместе с тем здесь мы имеем огромный резерв снабжения нашего населения фруктами, ягодами, орехами, витаминными концентратами.

Эта фруктовая целина, на мой взгляд, требует пристального внимания и освоения. Очевидно, здесь напрашивается несколько путей:

1) Организация сбора диких фруктов, орехов, ягод в существующих лесосадах. Выработка из них сухофруктов, консервов и витаминных концентратов с использованием портативных средств переработки, учитывая условия бездорожья.

2) Окультуривание диких лесосадов путем их расчистки, прореживания, подрезки деревьев, организации борьбы с вредителями.

3) Использование диких подвоев в качестве основы для прививки на них культурных сортов.

Специалисты-садоводы имеют опыт такой работы и в первую очередь специалисты основанной Вавиловым Майкопской станции ВИРа. Эта станция представляет интерес еще в одном отношении. Она обладает богатейшей коллекцией фруктовых и овощных культур. Там растет 600 сортов яблони, 200 сортов груши, 6000 сортов овощных культур. К сожалению, малочисленный коллектив станции в основном занимается поддержанием и воспроизведением коллекции. В то же время эта коллекция может явиться серьезной базой для внедрения в пашей стране новых сортов плодовых и овощных культур, для широкой селекционной работы в области садоводства и овощеводства. Коллектив располагает интересным опытом по окультуриванию диких садов Кавказа, ему же принадлежит заслуга внедрения культуры чая на северном склоне Кавказа, в Краснодарском крае.

Мне представляется, что настало время освоению фруктовой целины Кавказа придать широкий государственный размах.

Такова была моя речь.

Хрущев внимательно выслушал меня и просил подготовить записку на имя его помощника А. С. Шевченко. Записка была подготовлена, направлена Шевченко. Но каких — либо действий не последовало, да и события приняли уже другой оборот.

Письмо П. М. Жуковского характеризует период «вторичного возвышения» Лысенко. Но этот период был кратким и весьма пестрым по характеру развернувшихся в науке процессов.

После открытия двойной спирали ДНК бурно стартовала молекулярная биология. Генетика превращалась в экспериментальную науку на молекулярно-химическом уровне. Сторонники научной генетики стали держать себя тверже, их уже не очень смущали ответные удары. Так случилось с изданием «Генетики» Лобашова. Многие прежние сторонники Лысенко начали отходить от него еще в период первого торжества. К ним относился проф. В. Н. Столетов. Он был одним из соавторов доклада на августовской сессии ВАСХНИЛ. Но очень скоро стал сомневаться в истинности и своих взглядов, и концепций Лысенко. Прошел недолгий срок, они разошлись, и Столетов помог Лобашову издать «Генетику», заслужив гнев начальства.

Я же в своих провинциальных весях делал, что мог для развития генетики в Ростовском университете. Постепенно сформировалась у нас группа по химическому мутагенезу, в частности на основе синтезируемых на нашей кафедре пирилиевых солей. В последующие годы пришлось касаться разных сторон биологии и сельского хозяйства. Писал и о дальнейшем развитии ленинского кооперативного плана (не опубликовал); включился в разработку керамических микроудобрений; готовил предложения о подготовке кадров грамотных агрохимиков для села в связи с обострением экологической обстановки (не приняли во внимание — а зря).

Отгремели ли битвы в биологической науке? Думаю, что нет. Не случайно в последние годы вновь замелькало имя Лысенко в зарубежных журналах во вполне благоприятном тоне. У него стали искать поддержку сторонники сальтационизма — учения о скачкообразном изменении органических форм.

Крайности сходятся. Когда-то де Фриз развил теорию внезапных мутаций в генетическом материале. И вот враг генетиков Лысенко говорит о скачкообразном превращении видов; пшеница превращается в рожь, овес — в овсюг и т. д. Он стал заявлять, что кукушки не подбрасывают свои яйца в гнезда малых птиц, а рождаются из яиц этих пташек. Помню, в какой ужас пришел Александр Николаевич Несмеянов, узнав об этой теории.

Да и мне самому пришлось услышать сентенцию Лысенко: «Человек — не животное. Он не произошел от обезьяны, а развился скачкообразно». Так творческий дарвинист порвал с дарвинизмом.

За последние 50 лет, с момента открытия двойной спирали, биология сильно шагнула вперед, но многие ее проблемы еще ждут решения. Будем надеяться, что наука добьется здесь новых успехов с учетом тех трудностей и зигзагов, которые были в ее истории.

И еще один вывод постепенно сформировался в сознании. Он касается взаимоотношений между наукой и структурами власти: государственной и партийной. Он навеян размышлениями В. И. Вернадского: "Государство должно дать средства, вызвать к жизни научные организации, поставить перед ними задачи. Но мы должны всегда помнить и знать, что дальше этого его вмешательство в научную творческую работу идти не может.

Перед государством всегда стоят практические задачи: накормить, одеть, обуть, обустроить людей. Отсюда естественное желание получить помощь от науки в решении этих жгучих проблем. Но такое желание не должно оправдывать вторжения во внутреннюю логику, ее теоретические искания и выводы. Воздействие на науку извне непродуктивно. Напротив, социальный успех возможен лишь тогда, когда в своих действиях государство всемерно опирается на данные и рекомендации науки.

Источник: Ю. А. Жданов. Во мгле противоречий // Вопросы философии. 1993. № 7, с. 65–92.