Рынки, базары и даже магазины всегда угнетали Саню. Любое скопление людей пугало. Это шло еще из детства. Тогда, после смерти родителей, он жил с дядей. Как-то они пошли на вещевой рынок, и Саша потерялся. Всего несколько минут он, заплаканный, рыскал в толпе галдящих, безликих чудовищ. Дядя быстро отыскал его, привычным движением подхватил на руки и прижал к груди, но ужас, сознание того, что он потерялся и теперь всегда будет один, оставил глубокий след в душе ребенка. Странно, но этот сегодняшний базар не угнетал его. На удивление, толкотня, шум и непривычные запахи возбуждали. Он не потерялся, не исчез, наоборот, стал секретной и самой главной клеткой огромного организма.

Мысли о клетках напомнили о голоде. Саня нашел кафе и первым делом напился апельсинового сока. Выпил почти два литра. Потом быстро нахватался рису, уже спокойней – жареной рыбы и нехотя пожевал капустного салата. Сдачи с сотни долларов не было, поэтому рассчитался позже, когда купил себе джинсы, кроссовки, новую безрукавку и свитер.

Пленка сразу порвалась, вытянулись, задрыгали ножки, маленькое копытце стукнуло по ладони.

Переоделся и сразу почувствовал себя другим человеком. Затасканную, пропотевшую, с чужого плеча одежду выбросил тут же в мусорный бак.

– А обещал вернуть, – напомнила Рита. – Трепло.

– Ты самый расточительный вегетарианец, какого мне доводилось содержать, – жаловался Кастро. – Если бы вчера мне кто-то сказал, что я буду столько тратить на какого-то левого мужика – плюнул бы тому в рожу.

Саня бродил по рынку. Рита несколько раз останавливала его, то и дело восклицая.

– Подожди! – кричала она. – А вот это платьице неплохое… Спроси у нее – это сари?.. Ой, какая накидка потрясающая!

– Крем для бритья… и станок с лезвиями купи, – говорил Кубинец. – Отличный нож! Какая сталь! Я хочу этот нож!

Саня обменял пятьсот долларов на афгани и купил Кубинцу нож и спортивные очки. Рите – серебряную цепочку, браслет и брошь с бирюзой. Он примерял на себя бусы, а когда прикладывал к ушам сережки, на него смотрели с удивлением. Весь этот хлам сейчас был не нужен, но девушка устала. Саня чувствовал, что ей трудно, ему хотелось как-то развеять ее, отвлечь. И Кастро охотно потакал ее прихотям, сам указывал на товар:

– А вон еще цацки! Геркулес, двигай туда. Давайте купим вон ту шкатулку, для сувениров в самый раз.

По заказу Кастро Саня нахлобучил на голову пятнистую шляпу и, когда смотрелся в зеркало, Рита вдруг сказала, что у него красивые глаза. Саня улыбнулся, но промолчал. Стало неловко, но не от этих слов, а от того, что Кубинец никак не прокомментировал реплику.

Темнокожие, темноволосые, облаченные в широкие штаны и светлые яйцеподобные шапочки, люди провожали взглядами светловолосого, белокожего парня в европейской одежде. Он так же чувствовал интерес женщин, укутанных в паранджи, скрывающие изгибы их тел и лица. Он ощущал, как сквозь сито вуали за ним с интересом наблюдают их мало что видевшие в этом мире глаза.

Ничего особенного рынок собой не представлял. Рынок как рынок, разве что тесноват слегка, многовато велосипедов и ишаков, да и говорят непонятно. Впрочем, он и дома к рыночным разговорам не прислушивался, а тут и подавно не хотелось. На всем лежала печать нищеты: на ржавых подоконниках, изъеденных пулями стенах и на завалившихся в некоторых домах крышах. Но Саня не стал зацикливаться – жить он здесь не собирался, и это несказанно радовало. Настроение улучшалось, и он с каждой минутой все больше любил свой дом.

Вспышка, щелчок и Саня зажмурился. Чья-то рука похлопала по плечу.

– Салют, Европа! – услышал он.

Поморгал, зрение вернулось, появилась картинка: крупным планом широкое лицо незнакомца и протянутая им пятерня.

– Берлин?! Стокгольм?! Брюссель? А?.. – очень громко, по-хозяйски, как это делают харизматичные, уверенные в себе личности, спрашивал незнакомец. Он был толст, на полголовы выше Сани и раза в три старше. От местных он отличался еще больше, чем Саня, – белые волосы, выбеленные зубы и кожа мучного цвета.

– Американец, – сразу определил Кастро. – Пусть катится своей дорогой.

Саня пожал протянутую кисть, неуверенно кивнул.

– Нет… нет… нет… как я мог ошибиться? – лукаво щурясь, говорил незнакомец. – У вас северный профиль, и скулы… Я узнаю эти скулы… У моего племянника такие… Он живет в Норвегии, его мать оттуда. Напыщенная деревенщина… И к черту ее! Но я угадал? Угадал, да?

– Вы почти угадали, – ответил Саня по-английски и улыбнулся.

Незнакомец еще больше повеселел.

– Да ты умеешь говорить! Я вот эти «шпрехен зи…» ненавижу. Они только делают вид, что понимают друг друга. Перебрехиваются, как собаки. И что у вас в Норвегии учат правильно говорить – я одобряю. Так и передай! Хе-хе-хе… Поразительно! Американский язык, сынок! Только он развивает, даже в его звучании есть демократический посыл. Этот язык созидает культуру масс! Ты согласен, сынок?!

– Хороший язык, – согласился Саня, отвечая улыбкой на улыбку.

«Я говорю на английском? Я очень хорошо говорю на английском! – с радостью обнаружил он. – Спасибо, Кастро, это благодаря вам, – благодарил он Кубинца. – Знаете вы, знаю я – здорово! А какой еще понимаю? Японский? Китайский?..»

– «Хороший язык» – слишком скромно, сынок! Слишком скромно! – крикнул незнакомец и фамильярно потрепал молодого человека за плечо. – Ничего не бойся, сынок. Эти макаки, – он показал взглядом на торгашей и покупателей у прилавков. – Бле-бле-муле-хара-мура… хе-хе-хе… И они теперь понимают «сэр», «гудмонин» и «доллар». Ничего, дальше больше… Я Грэг! – крикнул он и вдруг изменился в лице. Судя по всему, это имя, произнесенное вслух, требовало особой мимики.

– Избавься от него, – потребовал Кастро.

– Он мне тоже не нравится, – произнесла Рита. – Задается много.

– Очень приятно, Грэг, – еще раз пожимая руку, произнес Саня. – А меня зовут…

– А тебя зовут Аре, – уверенно сказал Грэг. – Как моего племянника, да? У вас там, в Норвегии, совсем нет фантазии. Только без обид, сынок… Без обид… А это зачем? – новый знакомый подозрительно посмотрел на обшарпанную виолончель, с которой молодой человек не расставался ни на минуту.

Саня замешкался.

– Это… это…

– Я знаю, что это, сынок! – перебил новый знакомый. – Музыка отупляет. Музыка для пьяниц и слабаков. Время завоевывать мир, сражаться! Что было бы, если бы Рузвельт сочинял музыку вместо того, чтобы бомбить японцев. А? Подумай об этом, парень. Поверь, сынок, все неудачники таскают с собой разный хлам вроде этого. Я подобного не одобряю. Избавься от него. Я пожил. Я знаю… Европе конец. Вот все эти Моцарты расплавили ваши мозги… Это еще Ницше говорил… А Ницше тоже был норвежцем? Не знаешь? А может, американец? Если так, было бы неплохо…

– Наверное, вы правы, – сказал Саня. – Кажется, я мог бы слушать вас часами, но мне пора. Главный дирижер отпустил меня на антракт. Скоро начнется моя партия.

– Как так?! Как так?! – возмутился Грэг. – Первый вменяемый европеец за неделю, и нате – до свидания!.. Пойдем со мной. Познакомлю с женой. Пенелопа, моя теперешняя жена, прекрасный человек. Она-то знает толк в музыке. Вам будет о чем поговорить.

Американец слегка подтолкнул парня в спину. Молодой человек, пытаясь сопротивляться, сделал несколько шагов в указанном направлении и остановился.

– Грэг, если хотите, приду к вам вечером. Наш квартет вылетает ночью, так что до десяти я и ребята обязательно…

– Полчаса! Полчаса! – настаивал американец, продолжая толкать в спину. – И делай, что хочешь… Порадуй ее…Она тоже американка… Я познакомил ее с сыном. Он тут полгода. Он летает на «Апачи». Я заставил его стать военным. Моя кровь! Моя гордость. Мы, как и наши прадеды, делаем историю. Моего прадеда убили в первую мировую; мой отец подорвался на мине во Вьетнаме. Постой! – крикнул он. Положил руку на Санино плечо, заглянул в глаза и спросил с недоверием: – Что думаешь о косоглазых?

Саня задумался.

– Ну, как сказать… Среди моих знакомых таких нет. А вообще…

– Отличный ответ, сынок: «Среди моих знакомых таких нет!» Еще бы! – Его глаза заблестели радостью. – Пенелопа будет в восторге. Она почти не выходит в город. Все говорит, приведи мне кого-нибудь из «наших». -Подмигнул. – Ей скучно. Я обещал ей интересных людей, а тут… Сам понимаешь. Когда только увидел этот холодный норвежский взгляд – понял: это наш парень. Сегодня мы улетаем. У нас свой самолет. Мой подарок ей на свадьбу. Когда-нибудь у каждого американца будет свой «Боинг». Как думаешь?

– Постойте, вон тот огромный, белый?..

– Видел? Видел! Да, это он. Чудо американской мысли! Такой только у Джона Траволты и у этого…

Молодой человек остановился и выдохнул:

– Уговорили, Грэг. Через полчаса я у вас, а сейчас…