/фантастика

/гуманитарные технологии

/высокотехнологичный город

Мы — трактористы, других таких нет. Редкие люди, штучный товар. Ребята с добрыми глазами, собачьим нюхом, крепкими нервами и особыми умениями.

Я в профессии один из старейшин и отцов-основателей, уважаемый человек. Сейчас я сижу в кафе на втором этаже торгового центра «Мономах» — вот же тупое название — и таращусь в окно другого торгового центра с еще более тупым названием. Наблюдаю за парнем, которого тихо ненавижу. Он ни в чем не виноват, просто самим фактом своего существования губит мой бизнес и убивает нашу профессию напрочь.

Молл «Золотой век» ничем не лучше других, но уличный поток заметно тормозит перед ним. И прохожие здесь — обычные горожане: очки на глазах, затычки в ушах, торопливый шаг. Но каждый сбивается с шага на подходе к огромной стеклянной коробке. И если у человека хотя бы пять минут в запасе, его будто пылесосом втянет в магазин.

Я-то знаю, кто творит это невинное колдовство.

Ресторан на втором этаже «Золотого века» забит до отказа. В углу, спиной к залу, сидит Яценко и монотонно работает суповой ложкой. Борщ там вкуснейший, к нему бы еще графинчик водочки со льда, но трактору на работе выпивать не положено. Яценко буквально с одной рюмки впадает в меланхолию, начинает жалеть себя — творческая натура, гений непризнанный, — а для трактора это гроб. Трактор должен твердо помнить, что он симпатяга, несет радость людям и все его обожают…

— У нас на третьем открылся слот.

— Ну и закрой его.

Будь моя воля, этот Яценко не просыхал бы.

— Хочет Ефимова на третий.

— Раз сама хочет, ей виднее, пускай идет. Время не забудь проставить.

Трижды я подкатывал к Яценко с предложением вписаться ко мне в бригаду, и трижды он меня посылал, весьма презрительно. Его понять можно. У меня пашут обычные трактора, а этот тип, если идти по аналогии — карьерный самосвал. Ему каждый день твердят, что он уникум. И ведь не врут.

«Аттрактор» термин расплывчатый, так называют мастеров активной рекламы, способных формировать и транслировать позитивные образы на местности. Мы работаем, что называется, «в поле», физически подтягивая клиента к товарам и услугам. Даем людям мягкий посыл: «Не проходите мимо». Как именно мы это организуем, наши заказчики в общем и целом знают, но не очень верят, ибо магия и колдунство. А нам все равно, была бы честь предложена. Поэтому для клиентов я тоже просто «аттрактор», и пускай, мне не жалко. Но внутри профессии мы четко разделяем, кто здесь трактор, а кто тракторист.

Трактор, он машина добрая, но туповатая, сдуру задавить может.

Тракторист делает так, чтобы трактор давил кого надо и не насмерть.

Были у меня в бригаде, еще в первом составе, два напарника, Лёха и Лёха, узкие специалисты — вызывали у прохожего народа стойкое желание развлечься и отвлечься от суеты будней. Шара-шили позитивом метров на пятьдесят во все стороны. Если в торговом центре был кинотеатр, я их туда сажал прямо с утра, и они, что называется, кассу делали. А потом Лёхе с Лёхой подбросили халтурку на стороне — пригласили открывать ирландский паб.

Я не возражал: пусть ребята подработают в выходные и расслабятся заодно. Они и расслабились: отпахали в том пабе лишних трое суток по собственному почину и за свои деньги, с короткими паузами на пьяную драку и визит в полицейский участок. Дрались эти балбесы со мной, когда я приехал их вытаскивать. Из участка их вызволял тоже я, естественно. После чего две неблагодарных скотины завалились обратно в паб, и вскоре он закрылся навсегда, потому что Лёха и Лёха разнесли его в клочья. Спасибо, не своими руками. Просто им стало в какой-то момент окончательно хорошо, и парни сгенерировали атмосферу типично ирландского буйного веселья, как они это себе представляли, да еще с поправкой на русский колорит. Поблизости хватало питейных заведений, и Лёхи собрали теплую компанию: еврей со скрипочкой, цыгане с медведем, голые бабы (изначально это был стриптиз), свадьба, поминки, футбольные болельщики, компания байкеров и бухой в дымину экипаж дорожно-патрульной службы: гулять так гулять.

Медведь, бедняга, как сообразил, чего творится, все удрать порывался — на него наше тракторное колдунство не действует. Говорят, едва откачали потом несчастное животное.

Я бы после такого сам себя уволил за потерю бдительности, но успел проявить оную бдительность раньше и своевременно уволить этих двоих. Прямо как вышел из полиции, увидал, куда Лёха и Лёха опять намылились, попросил их одуматься, выслушал ответ, так и побежал увольнять, пока не началось.

Нам даром не нужны добрые волшебники, несущие радость людям в приказном порядке. Это всегда плохо кончается. У нас в контракте записано: сиди, зараза, смирно и наслаждайся жизнью, избегай контактов, никого не провоцируй, никем не манипулируй. Ты — активная реклама, вот и прикидывайся биллбордом. А не психотронной пушкой, каковая ты есть в реальности.

Тебе запрещено на работе нервничать и напиваться, впадать в тоску и влюбляться. Иначе, куда ты стрельнешь и как именно, неизвестно, но точно мало не будет. Никто ничего не докажет, поскольку сам факт существования тракторов наукой не признан, но совесть-то надо иметь…

— Ефимова на месте.

— Понял. Свистни Чуркиной, чтобы готовилась тоже идти на третий.

— Почему?

— По кочану. Увидишь.

Два молла, два одинаковых стеклянных ящика, разделяет широкий бульвар. В «Мономахе» моя тракторная бригада орудует уже несколько лет, это наша территория. Пока что наша. Год назад «Золотой век» тоже был наш. Потом они наняли Яценко, и мне вежливо, с извинениями, предложили выметаться. Пришлось четверых из бригады перевести в резерв. Думаете, так просто человека списать, если для тебя каждый трактор — почти дитя родное? Ты их всех отыскал, натренировал, замотивировал, регулярно кому слезы утирал, а кому и сопли… Держимся теперь за «Мономаха» зубами. Постоянно кто-то из моих на ступеньках ошивается, чтобы прохожих с улицы цеплять.

Мономах, трам-тарарам. Золотой век, растуды его туды. Я так привык к этой всепобеждающей пошлятине, что названия торговых центров уже почти не бесят. О том, что во мне осталось еще нечто человеческое, вспоминаю, только когда вижу на ближайшей помойке надпись: «ООО «Тайфун», вывоз мусора». Прямо душа отдыхает…

Я слежу за Яценко через бинокль с лазерным дальномером и жалею, что это не оптический прицел. Ох, запулил бы ему прямо в тарелку. Думаете, господин Яценко борщ кушает с невинным видом? Он мои деньги пожирает и мою профессиональную репутацию заодно.

Сейчас в радиусе ста метров от этого милого господина всякая живая тварь испытывает неосознаваемое желание замедлить шаг и оглядеться: нет ли в поле зрения чего интересненького? Вкусненького? Симпатичненького? Что можно купить за деньги и тем порадовать себя?

А ресторан, где Яценко наслаждается борщом, не абы где, он вблизи геометрического центра молла, но вынесен к наружной стене. И один-единственный Яценко весь молл накрывает, да еще с улицы тянет публику.

Моих людей на молл такого размера нужно шесть-семь лучших, продуманно расставленных по слотам. И элемент удачи в нашей работе тоже никто не отменял. Мы об этом твердим заказчикам каждый день.

Тем временем на рынке активной рекламы возникают откуда ни возмись такие персонажи, как Яценко, и в одиночку кроют мою бригаду, как бык овцу. Рекрутеры надувают щеки: вот мы молодцы! А меня начальство спрашивает: дядя Вова, дорогой ты наш, почему твои люди не умеют так? Чтобы в одну харю — да целый торговый центр осчастливить? Или они просто лузеры?

Или ты не умеешь с ними работать? Или просто ты уже не тот?

И возникает у начальства естественное подозрение: разумно ли нанимать целую банду лоботрясов при менеджере, секретаре, охраннике, враче и водителе — на работу, которую может, оказывается, делать один талантливый от природы человек.

По счастью, тракторных бригад в городе с десяток, а талантливых одиночек на сегодня выявлено трое, и как все творческие личности, ценник они ломят зверский, но стабильностью не отличаются. А отличаются, напротив, замашками непризнанных гениев, то есть склонностью к задиранию носа и творческим кризисам, сиречь запоям. У меня в бригаде если случится, например, черная меланхолия или припадок алкоголизма на рабочем месте, я всегда могу человека заменить. Бригада — это надежность. Собственно, на чем держатся наши теплые отношения с дирекцией «Мономаха»: день за днем мы уверенно засасываем с улицы народ и обеспечиваем его движение по моллу. Иначе было бы в «Мономахе» хоть шаром покати: место исходно неудачное, тут не торговый центр, а офисный надо ставить. Меня такая ерунда давно не удивляет, как и пафосные названия. Мое дело маленькое: гони волну, создавай толпу…

— А мы обедать сегодня будем?

Снимаю очки, тру переносицу, гляжу на своего помощника. Мы час назад плотно перекусили. Не может такого быть, чтобы Яценко парня достал аж через бульвар. Но проверить надо.

— А посмотри-ка сюда, молодой человек…

Ваня послушно задирает очки на лоб, а глаза хитрые-хитрые. Нормально все, живой взгляд, разумный, как раз по нему я парня выбрал. Молодой просто, вот и голодный постоянно. И шутки любит дурацкие.

Ну, это пока. Это на него еще ни разу мощный трактор не наехал, так чтобы в блинчик раскатало. Когда очухаешься, полным идиотом себя чувствуешь: головка бо-бо, денежки тю-тю и желания прикалываться ни малейшего.

— Ты меня не пугай, — говорю.

— Да я пошутил. Он ведь бьет на сто метров, а тут сто тридцать.

— Не зарекайся. У тракторов бывают иногда такие… Выхлопы. Протуберанцы. Вот Ефимова, которую ты на третий этаж двинул. В ее файле записано: она работает стабильно на двадцать метров. Только у нее поле — будто амеба, шевелит ложноножками… Какой там слот открылся? Це-пять, верно?

— Верно, три-це-пять, это…

— … кофейня, я помню. Вокруг ничего интересного, зацепить ей там некого, кроме случайных прохожих. А теперь, как говорится, следи за руками. Думаешь, Ефимова просто кофе с пирожным захотела? Фигушки, она опытная и цену себе знает. Видишь, там вдоль стены точки с фастфудом? До которых Ефимова, если верить ее файлу, не достанет? Ничего-ничего, сейчас она кофейку долбанет, эклерчик слопает, еще полчаса — и изо всех этих гамбургерных народ потянется на другую сторону, хлестать кофе ведрами. А когда откроется це-семь, Ефимова нам позвонит и напомнит, что надо туда сажать Чуркину. А я вежливо отвечу, что не вчера родился и Чуркина уже идет. Она, кстати, долбит строго на двадцать метров. Очень стабильная дама…

Ваня глядит в карту, прикидывая взаимное расположение слотов це-пять и це-семь. Ничего не понимает. Я молчу. Парень не выдерживает:

— Ну и?.

— Сам увидишь, как эти две слабачки войдут в резонанс и всю линию «Ц» накроют от стены до стены. Из таких мелочей наша работа и состоит: знать, что могут сотрудники, как они между собой взаимодействуют. Запоминай.

— А почему в файле этого нет?

— Потому что нестабильные факторы никого не интересуют — ни начальство, ни клиента.

Суровая правда жизни. Клиент хочет твердых гарантий.

И начальство хочет твердых гарантий. Но мы с тобой, друг мой Ваня, живем не гарантиями, а процентом с оборота. И у нас другая суровая правда: умей вертеться.

И еще — люби свой персонал. Распоследнюю заразу — люби всем сердцем. Тогда и зараза к тебе проникнется рано или поздно.

И начнет выдавать результаты, о которых в личном файле не написано, потому что их таких не может быть. И запомнит твоя любимая зараза, что это ты ее выпестовал, раскрыл ее способности: товарищ, друг, учитель, кормилец и вообще отец родной.

А заразе это умереть как важно — чтобы был у нее отец родной, поскольку девять из десяти тракторов несчастнейшие по жизни существа, неприкаянные и неустроенные, застенчивые и неуверенные в себе, несмотря на весь свой бешеный животный магнетизм.

Человеку нужен друг, трактору нужен тракторист…

— Открылся це-семь!

— Посылай Чуркину и передай от меня, чтобы не стеснялась. Ну, в разумных пределах…

Центр слота це-семь — литературный салон, а Чуркина у нас запойная читательница. Я испытываю почти физическое наслаждение от того, что могу послать человека туда, где ему нравится быть, и это не винный магазин.

Алкоголь для моей бригады запретная тема в принципе. Могу посадить человека в кабак, но пить он не будет; могу отправить в винный, но что там купишь, честно сдашь до окончания смены, потом хоть залейся, а на работе — ни грамма. Закон такой, а кому не нравится, увольняйся. Есть бригадиры, которые не боятся связываться с бухлом и позволяют своим тракторам его рекламировать, а у меня опыт тяжелый: спасибо, не надо. У меня после Лёхи и Лёхи еще Бородадзе случился. Как я его профукал — до сих пор стыдно.

Золотой был дядька Саша Харадзе по кличке Бородадзе — с бородой потому что, сами догадались уже. Тоже узкий специалист, товары общего потребления так себе продвигал, а пусти его в зоомагазин — вся округа побежит за собачьим кормом и кошачьим наполнителем. Мы пытались замеры делать, выходило до полукилометра. Ну вот любил мужик зверушек. А потом у него проблемы в семье начались, он загрустил, мне ничего не сказал, я только смотрю: выработка упала резко. Я его и так и сяк расспрашиваю — да нет, говорит, нормально, справлюсь. Не подведу бригаду. Ну и справился, не подвел: начал фляжку с виски на работу таскать для поднятия настроения. Приходит нормальный, доктор его допускает, к обеду Бородадзе уже отлично себя чувствует, зоомагазин буквально выносят, все прекрасно. Ну прошляпил я это дело, прошляпил. А через неделю бросили нас на усиление в только что открывшийся «Золотой век», и угораздило меня попросить Бородадзе отстоять пару часов в винном отделе. И через означенную пару часов публика туда рванула, будто на распродажу. И увидел я, как выносят винный отдел, в центре которого развеселый трактор хлещет прямо с витрины «Джемисон» из горлышка, а вокруг еще человек пять таких же присосавшихся, кто с простонародной белой лошадью, а кто и с благородным макалланом, и перепуганная охрана пытается их оттаскивать, да не на тех напала. Я челюсть подобрать не успел, а этот клуб любителей виски уже настучал охране бутылками по головам на изрядную сумму, а конкретно Бородадзе — на уголовное дело, каковое просто чудом закрыли по соглашению сторон. После чего убитый горем Саша ушел в глубокий штопор, и больше мы его не видели, а меня наконец-то с работы выгнали. Правда, через пару месяцев я уже в другом рекламном агентстве числился, и с той же самой бригадой под началом — потому что, говорил уже, любить надо своих людей, а они тебе сторицей отплатят, — и окучивали мы «Мономах», но это к делу не относится.

Тяжела и неказиста жизнь простого тракториста.

У нас есть методика выявления аттракторов, есть несколько схем типовой расстановки, есть удачный бренд «активная реклама» — лично придумал, горжусь, — и есть наконец опыт впаривания нашего колдовства заказчикам. Больше нет ничего, все на интуиции. Мы даже не представляем толком, как объяснить механизм воздействия аттрактора на потребителей.

Сами не знаем. Мы просто говорим: поверьте, они работают.

И они работают. Люди к аттракторам тянутся, им хорошо там, где аттракторы есть, люди стараются задержаться поблизости — и что-нибудь в эпсилон окрестности непременно производит на них приятное впечатление. Тогда люди это покупают… Какие ваши доказательства? Сугубо материальные. Разница между оборотом торговой точки самой по себе и той же точки, усиленной аттрактором, настолько ощутима, что игнорировать ее нельзя.

Тем и живем, на том и стоим.

А потом так вышло, что, продвигая активную рекламу, делая ее модной, мы сами выкопали себе яму: рекрутеры стали натыкаться на уникумов вроде Яценко, способных в одиночку переплюнуть лучшую тракторную бригаду.

Да, Яценко недешев, и на него работает такая же группа поддержки, как у целой бригады. Но Яценко один, а у меня тракторов штатно десять, да плюс резерв, который в трудные дни выходит на линию весь, итого до пятнадцати. И каждому вынь да положь «представительский» бюджет, чтобы человек не болтался по магазину неприкаянный — иначе он не удовольствие будет у посетителей вызывать, а подозрение и раздражение, несмотря на всю свою харизму… И минимальная зарплата, и соцпакет, и налоги, и черт знает что еще. В копеечку влетает бригада.

Поэтому негласно, чтобы трактористы не знали — ха-ха три раза, все мы прекрасно знаем, — дана команда: искать, искать и еще раз искать мощных аттракторов-одиночек. Чтобы работу бригадами потихоньку свернуть.

Особенно такая перспектива угнетает сегодня, когда «Мономах» должен перезаключать контракт с нашим агентством. Вот прямо сейчас они с моим начальником разговаривать должны. Почему я не нервничаю — да потому что бесполезно. Мы свою работу делаем четко, а чего этому мономаху в его шапку взбредет, от меня не зависит…

Звонок в левом ухе, значит, не по работе, личный.

— Вовик! Дружище!

Старый мой приятель Бобик — и, похоже, нетрезвый.

— Роберт! — говорю строго. — Я на боевом посту, значит, если что-то срочное — излагай, а если до вечера подождет…

— Вовик! Представь себе, меня баба бросила!

Бобик у нас, понимаете ли, большой ученый, доктор философии, поэтому в быту изъясняется предельно четко и ясно.

— Представляю, — говорю. — Они тебя постоянно бросают, мог бы уже привыкнуть, тем более, немедленно появляются новые и каждая следующая моложе и симпатичнее.

— Моложе — это да… Дальше уже только малолетка. Это у меня от неуверенности в себе… Вовик, как же мне хреново…

Бобику всегда хреново, и вокруг него перманентный апокалипсис. У него под окнами на светофоре что ни день авария, а соседи если не пьют горькую, так дерутся. Уточняю: все соседи, весь дом на двести квартир. Говорят, место проклятое. Ага, поверил. Я же тракторист, дорогие вы мои. Я Бобика насквозь вижу. И слишком давно его знаю — набрал статистику. Ему достаточно куда-нибудь прийти, чтобы там все посыпалось. Молодые и неустойчивые структуры он просто уничтожает, старые и крепкие — расшатывает. Попросите Роберта написать статью для вашего нового сайта — сайту конец. Публикуйте его почаще в вашем научном журнале, чтобы журнал загнулся. Бобик — убийца розничной торговли в радиусе трехсот метров от места прописки, там ни один магазин дольше года не живет. Он свой родной институт почти до закрытия добил, но пока не справляется, институту все-таки под сотню лет, почтенное учебное заведение с богатыми традициями, поди такое знавали, это же нарочно стараться надо. А Бобик добрейшее существо и против института ничего не имеет. Но пожар и затопление там уже были.

Нельзя даже сказать, что у Бобика отрицательная харизма — напротив, харизмы там хоть отбавляй, и она самая положительная. Женщины у него молоденькие — потому что по юности лет покупаются на широкоплечесть, брутальную звероватую красоту, ученую степень и хорошо подвешенный язык. Бобик выглядит надежным и старается таким быть, только эта надежность с отрицательным знаком. Вы от него надежно остервенеете, а потом осатанеете, абсолютно не понимая, чем он вас бесит. Да ничем. Просто бесит.

Я, кажется, единственный, кто выносит этого типа спокойно и не попадает в его разрушительную волну. Мы, что называется, друзья по песочнице. У маленького Бобика были проблемы с дикцией, и я его невнятную речь переводил остальным детишкам.

Уже тогда был трактористом, сам того не подозревая, — тем, у кого нюх на особенных людей и кто умеет с ними ладить.

— Вовик, мы же друзья!

— У меня тут десять человек. Я не могу их бросить, извини.

— Понимаю. Ты молодец. Ты добрый. Ты всегда меня выручал… Как же мне хреново…

Мне Бобика искренне жаль — он умеет и любит убиваться горем и вот-вот начнет это делать в полную силу. Но я действительно не могу все бросить и кинуться его утешать. Тем более, он просто меня напоит до положения риз, вот и все утешение. Нет уж, пускай страдает в одиночестве. Главное, потолок у него не рухнет, раз не рухнул до сего дня, а все остальное поправимо. Соседей он и так уже довел до состояния, когда им сам черт не брат. Они сами черти конкретные. Их многоэтажку можно брать и в полном составе десантировать в горячие точки планеты, чтобы там стало очень и очень холодно.

Ураган нынче будет, форменный ураган с мордобоем, это к гадалке не ходи.

— Я тебе вечером позвоню.

— Врешь ведь, зараза.

— Я тебе вечером позвоню! Все, пока.

Отдуваюсь, гляжу на Ваню. Хочу послать его по этажам, но не могу, какая-то мысль неясная свербит в голове — нечто, связанное с Бобиком.

Что-то важное я поймал, важное по работе — и упустил.

Ладно, если это действительно важно — само всплывет.

— Скоро будем обедать, а пока ты пройдись по слотам, улыбнись бригаде. Пусть знают, что мы рядом. Спроси, не нужно ли чего. У дверей сейчас Тарасов стоит, ему особое внимание, у него слот трудный. Заодно купишь там в цветочном большую темно-красную розу и отнесешь Кате Мироновой. Ей пора взять цветок в руки. Это тоже в файле не записано.

— А она от цветка — что?.. Активизируется?

— Ей просто будет приятно.

Помощник мой напряженно обдумывает услышанное, аж мозги скрипят. Привыкай, молодой человек, тракторист думает о своих тракторах, даже когда спит.

— А что сказать? Что это от вас?

— Ну не от тебя же, ты ведь сам не догадался. Ваня, послушай, ну естественно, она активизируется. Потому что будет лучше себя чувствовать. Но цветок — не для этого. Цветок именно для того, чтобы Катя лучше себя чувствовала. Понимаешь разницу?

— Э-э…

— Мы зовем их тракторами, но они живые люди. Если тракторист на секунду забудет об этом, он уже никакой не тракторист, а очень посредственный менеджер, который быстро развалит бригаду. Поймал себя на том, что сотрудники не волнуют тебя как люди, а тебе важна только выработка — сразу уходи с поля в офис. Потому что бригада почувствует это мгновенно и упадет духом. Работа в поле — только для трактористов, друг мой.

Ваня кивает и уходит. Будем надеяться, что понял. Он быстро схватывает, просто еще не привык к нашей специфике. Ну и как заходит разговор про Катю, Ване становится трудновато соображать.

Звонок в правом ухе — служебный.

— Владимир Сергеевич?

— Какие новости, Миша?

— По бригаде все в порядке. У нас в целом… Проблема.

Миша в штате бригады обозначен как «консультант по внешним связям», попросту говоря — отвечает за охрану. У него в «Мономахе» схвачено все, он знает в лицо каждую неприметную бабульку, которая на самом деле соглядатай и «пасет» воришек. Естественно, на короткой ноге с начальником службы безопасности. Со мной тот за руку здоровается, а с Мишей-то они говорят на одном языке. Миша в некотором смысле тоже тракторист, просто узконаправленный — влезет без мыла прямо в душу любой силовой структуре.

— Сливают нас, Владимир Сергеевич.

— Это начальник местной СБ сказал? — спрашиваю, а сам к ощущениям своим прислушиваюсь. Вроде бы не грустно мне и не больно. Ждал я чего-то подобного.

— Так точно. Контракт продлен не будет. И самое интересное — знаете, кто заступает вместо нас?

— Дай угадаю.

— Не угадаете.

— Они перекупили Яценко, — говорю я так спокойно, будто меня это совсем не волнует.

А действительно — волнует? Не особенно. Мне интересно, куда агентство поставит бригаду. Не возьмут же нас в «Золотой век». Там слишком хорошо запомнили, как мои сотрудники лупят охрану по головам дорогими бутылками.

— Угадали… Ну да, вы же тракторист, еще бы не угадали. Яценко заступает прямо завтра. А в «Золотой век», по слухам, приходит какой-то одиночка из молодых.

— Спасибо, Миша. Кто предупрежден, тот вооружен.

— Есть идеи? — спрашивает Миша с надеждой в голосе.

Он давно со мной, он мне верит, он не трактор, но тоже постоянно в зоне моего внимания и чувствует эту теплую добрую волну. А еще он знает, как все непросто на рынке активной рекламы, и очень надеется, что я бригаду не брошу, вытяну.

— На всякий случай готовься, что месячишко посидим без работы, — сообщаю я бодро.

Я всегда так говорю, и однажды мы действительно болтались между небом и землей целых два месяца — после драки в «Золотом веке». Но то был единственный раз, и бригада сама так решила: что без любимого тракториста ей работать скучно. А обычно мы простаивали максимум неделю между контрактами. Это Миша тоже помнит.

— Ну хоть отдохнем, — говорит он. — Желаю успеха и разрешите завершить разговор.

— Продолжай нести службу.

Как все плохо-то. Сразу позвонить в агентство — или до вечера помучиться? К концу рабочего дня они обязаны сообщить мне плохие новости и объяснить, что будет дальше. Я ведь должен что-то людям сказать. Бедные мои люди…

Аттракторы обычно смолоду подозревают, что необычным образом привлекательны, но реагируют на это очень по-разному.

В девяти случаях из десяти они не успевают нормально сжиться со своим даром — аттракторов сильно давят в семье, подрубают самооценку, вколачивают комплексы, иногда ломают психику необратимо.

Мне повезло в этом смысле: я не трактор, а тракторист. Меня тоже ломали, но я умею влюблять в себя все, что шевелится, вполне осознанно. Такого не доломаешь. А трактор просто несет миру тепло и свет. Пока до трактора дойдет, насколько он особенный, его уже мама с папой два раза убедили, что он лузер и его место в прихожей на коврике. И он вырастает либо очаровательным лузером, что случается, увы, редко, либо мрачным чудовищем, направляющим всю энергию на саморазрушение. Каждый второй трактор — суицидник.

И вот таких сложных людей мы, трактористы, буквально на себе вытягиваем, за счет своих нервов и способности любить, просто любить. Ну и как я после этого оставлю бригаду на произвол судьбы? Никак.

Яценко, между прочим, в детстве на руках носили и облизывали. Я про него много знаю, едва ли не больше, чем он сам. Яценко был очень счастливым ребенком. Может, в этом все дело? Правда, он вырос не особенно счастливым мужчиной, но какой шикарный экземпляр!

Вот к нему я отношусь как к функции. Он для меня не трактор. Что-то другое. Я могу ему чисто по-человечески сочувствовать — примерно как Бобику… Но не смогу полюбить. Он для этого слишком любит себя. Не то что мои бедолаги.

Кстати, Яценко презирает мою бригаду. Это он отдельно высказал в последнюю нашу встречу: Владимир, неужели вы всерьез думаете, я буду работать с вашими убогими?.. Я только усмехнулся — и пожалел несчастного. Всех-то мне жалко. Бобик за такие слова в морду сунул бы.

Бобик, снова Бобик. Какая тут связь?

Ну да, жалко Бобика. Тухло ему сейчас, и окружающим я не завидую…

Стоп!

Нет, ну так нельзя. Это будет, как говорится, неспортивное поведение…

Звонок в правом ухе.

— Володя, говорить можешь?

— С тобой, дорогой шеф, всегда.

— «Мономах» не продлил контракт.

— Знаю.

— Откуда?

— Ну так я в «Мономахе» который год. Скажи пожалуйста, есть по моей бригаде какие-то планы?

— Через месяц автосалон, потом осенью книжная ярмарка, пока это все.

— То есть постоянной работы…

— Нет и… Давай честно, до конца года я ничего для вас не вижу.

— Вот она, молодая шпана, что сотрет нас с лица земли… — тяну негромко как бы в сторону.

— В смысле? — настораживается шеф.

— Поговаривают, что в «Золотой век» взяли молодого одиночку.

— Да, такой Акопян, ты его не знаешь. Способный парнишка.

— Наш Акопян?

— Какой наш, почему наш? Ты все-таки знаешь его?

— Я спрашиваю — это ты его «Золотому веку» продал? Сделка прошла через наше агентство?

— Ну и что? — интересуется шеф агрессивно.

Стыдно ему, значит. Начальство всегда злится, когда ему стыдно.

— Никаких проблем, шеф. Не забудь — автосалон и книжная ярмарка за мной, ты сам сказал.

— Естественно, Володя, это вопрос решенный. Слушай, ты своим пока не говори, ладно? Вы до конца дня должны отработать, а то с «Мономаха» станется нам неустойку выкатить.

— У меня с «Мономахом» большая человеческая любовь, — говорю. — У нас с ним серьезно.

— Ты там выпил, что ли, с горя? Брось, Володя, уж тебе-то мы всегда… Обещаю. Даже не думай. С бригадой, честно скажу, трудно будет. Ты ее готовь потихоньку к переходу на разовые заказы. Но твое персональное будущее, прости за пафос, безоблачно. Ты уникальный специалист, другого такого нет. Куда мы без тебя.

— Спасибо, дорогой. Я это ценю. Все будет нормально, обещаю.

— Точно? Володя, что-то я волнуюсь. Заезжай-ка вечером в офис. Посидим, поговорим, как в старые добрые времена…

— Спасибо большое, но мне надо с «Мономахом» по-доброму разойтись, а то мало ли, как все сложится. Значит, сидеть и говорить я сегодня буду здесь.

— Тоже правильно. Тогда давай на неделе, только обязательно. Я вообще по тебе соскучился. И умоляю, без глупостей. Ни о чем плохом даже не думай!

— Еще раз спасибо, не волнуйся, я не подведу.

— Очень на тебя надеюсь, — говорит шеф и пропадает.

Надейся, конечно.

Слил мою бригаду — и на кого теперь надеяться?

Только на меня.

Подзываю официанта и заказываю двойной виски. Сейчас я себя чуток раскачаю, и будет вам Бородадзе в полный рост. Будет вам такая сволочь харизматичная — пожалеете, что не запрещено пускать меня в общественные места. Ох я вам поганку заверну, люди добрые, ручки мне целовать будете, чтобы перестал.

Хлоп! Повторить.

Завершающего штриха не хватает. Я все же слишком человеколюбив. Алкоголь тут не влияет, он просто снимает контроль. Сделайте мне еще гадость какую-нибудь. Разозлите, а? Ну что вам, уродам, трудно?

Черта с два. Тишина и благодать. Никто не хочет мне помочь.

Вот же сволочи, а?! Ну я вам сейчас…

Звоню Бобику. Тот еще вменяем.

— Слушай, у меня хорошие новости. Я потерял работу!

— Ой…

— Тихо! По этому случаю объявляю завтра праздник. Прямо с утра идем в «Мономах», тут есть ресторан, мы в нем садимся и начинаем ЖРАТЬ, ты понял?

— Ох…

— Значит, сегодня постарайся особо не надираться, ты мне завтра нужен живой, мы стартуем в одиннадцать.

— Ты уверен, что у тебя все хорошо, Вовик? — спрашивает Бобик голосом, полным сострадания.

— А будет еще лучше, если ты поможешь. Завтра же.

— Конечно помогу, мы же друзья!

Вторую половину дня я провожу в кабинете директора «Мономаха», там со мной тепло прощаются и по этому случаю угощают вкусными напитками. Объясняют, что «ничего личного, только бизнес». А на самом деле стараются вытянуть максимум информации по Яценко — знают, кого спросить. Опасаются, не переплатили ли, и вообще опасаются. Я честно предупреждаю, что одиночки нестабильны, и неспроста у Яценко все время под боком психолог. Кроме того, не факт, что одиночка легко сживется с новым местом. Доказываю на пальцах, что только бригада может гарантировать результат. Но раз вы решили попробовать одиночку — ради бога, мы-то не пропадем…

Поздно вечером бригада стоит на парковке. Все уже знают, что с завтрашнего дня мы без работы, но настроение — деловое и собранное. Лица у большинства хмурые, однако ни одного признака паники. Всякое уже бывало, выкрутимся и на этот раз. Верой в своего тракториста бригада закрывается от страхов. Теперь главное, чтобы тракторист верил в себя. Катя улыбается мне, теребя в длинных нервных пальцах красную розу… Кате было восемнадцать, когда она приняла смертельную дозу снотворного, действительно смертельную, обычно после такой не откачивают. Но в девушке, видимо, очнулся трактор — и случилось чудо. Выжила.

Я видел, как ты работала на цветочной ярмарке, буквально затопив ее счастьем ради тысяч людей — неужели я тебя брошу?

Я специально под тебя Ваню взял в бригаду, чтобы на руках носил, и если вы через полгода не будете вместе, очень удивлюсь…

— Миша, на пару слов.

Отходим в сторону.

— Ты мне в частном порядке нужен завтра тут. Сможешь?

— Не вопрос. Какая задача?

— Прикрывать. Я буду пьянствовать с одним человеком — и не могу предсказать, как на него отреагируют простые граждане. Сам-то он совершенно безобиден. Но…

Миша думает секунд десять, разглядывая меня неприлично пристально. И расплывается в ухмылке.

— Я, кажется, понял, — говорит он. — Но если местной СБ прикажут вас выставить, будет сложно. Мы с завтрашнего дня вроде как не сотрудничаем. Я, конечно, постараюсь… Ну вы даете, Владимир Сергеевич! Между прочим, вас подвезти? Вам нынче за руль не надо бы.

Всю дорогу я размышляю, как поласковее объяснить жене, что если завтра приду в совершенно непотребном состоянии, это не повод задавать вопросы. Завтра у меня еще не будет ответов.

Утром Бобик жалуется на проклятых соседей, устроивших во дворе побоище типа «подъезд на подъезд» и перевернувших зачем-то полицейскую машину. Он хочет переехать, я его отговариваю. Бобик твердо стоит на ногах и смотрится бодрячком, ему просто надоело жить в дурдоме и отдельно надоело, что от него женщины бегут. Это он тоже связывает с дурдомом. Эх ты, философ…

Уже на подходе к «Мономаху» я чувствую, как все изменилось. Яценко превзошел самого себя. То ли на радостях, то ли ему просто тут нравится. Молл будто накрыт куполом, выдающимся за границы здания на полсотни шагов. Это поле добродушия и самодовольства. Не совсем то, что надо для торговли, но впечатляет. Бригада может сделать нечто подобное, если очень ее попросить, но долго не удержит и красоты такой не получится.

Ишь как тебя растопырило, уникум ты наш. Ну-ну.

Где именно сидит Яценко, я не очень понимаю. Кажется, ему выделили кабинет в административной зоне и создали там максимально комфортную обстановку.

Мы заходим в ресторан на втором этаже, садимся за столик у окна, выпиваем по маленькой, заказываем поесть, выпиваем по второй.

— А теперь, дружище, рассказывай.

У Бобика сначала не очень получается, но через час он ловит нужную волну и раскрывает передо мной душу. Я стараюсь не скучать, поскольку выслушиваю это примерно раз в год.

В углу у самой двери плотно завтракает и очень не любит Бобика незаметный Миша. Бобик его почти что пугает. Миша ни капельки не удивится, если этот неприятный тип сейчас пришибет кого-нибудь.

А неприятный тип, вывалив на меня порцию негатива, заметно веселеет и принимается, как и было обещано, ЖРАТЬ.

Я нарочно сел у окна, чтобы контролировать улицу. За последние десять минут ни одна живая душа не зашла в «Мономах». Народ еще не шарахается от крыльца, но уверенно топает мимо.

Я старался «половинить», но последующие события отложились в памяти обрывками. Вот официант уронил поднос. Два раза. Дети плачут — такое впечатление, будто по всем этажам. Куда-то спешат охранники с озабоченными лицами. Выходит Миша, возвращается, подмигивает мне и показывает большой палец. Никого не вижу в проходе, давно уже, этаж вымер. В ресторане только мы трое, обслуга попряталась. А мы ведь ничего не делаем, просто сидим!

Бобик рассказывает студенческие байки. Я нарочно каждый раз их забываю, чтобы было потом опять весело. Когда нам надо добавить, за обслугой ходит Миша: высовываться в зал по доброй воле официанты не рискуют.

С первого этажа доносится громкий стеклянный звон.

И по-моему, кого-то там бьют. Взгляд за окно: ничего себе публика валит из «Мономаха», прямо как на учениях по срочной эвакуации.

Публики немного, просто она идет плотным косяком. Это удаляются самые стойкие к тракторному наезду. Бобик ведь тоже по сути трактор.

— Плохой трактор, — объясняю я ему. — Не в том смысле, что плохой, а в том смысле, что нехороший!

— Да что ты в этом понимаешь, гуманитарий! — наезжает Бобик.

Прежде чем стать доктором философии, он пытался стать физиком и заработал на этой почве непробиваемый комплекс превосходства технаря над гуманитариями. Все остальные комплексы у него со знаком «минус», да и этот тоже, честно говоря.

В дверях ресторана стоит начальник СБ и на меня смотрит.

Я приветственно машу ему и жестом приглашаю к нам. Он вздыхает, замечает Мишу, недовольно качает головой и уходит.

— А здесь нормально, — говорит Бобик. — Завтра приду сюда похмеляться.

Чудо ты мое, спасибо тебе большое.

«Мономах» сейчас пуст, зуб даю. Все разбежались, кто мог. Признаться, не ждал такого мощного эффекта.

Последнее, что помню: Бобик пытается залезть к Мише в багажник. Ну и супруга потом рассказала: я всю ночь ей объяснял, какая она хорошая, и достал этим неимоверно.

На следующий день мы зашли в «Мономах» через подземный гараж, чтобы не светиться на входе, а то мало ли. Изнутри молл выглядел, прямо не знаю как сказать, морально потрепанным. Нет, он пытался сверкать и блестеть, но у него не получалось. Я попробовал унюхать поле Яценко, у меня тоже не получилось. Еще бы, после вчерашнего. Но то, что народу поразительно мало, я углядел.

Ресторан оказался закрыт, мы уселись в моей привычной кафешке, взяли похмелиться, а потом как-то случайно нам за-хорошело, и мы принялись ЖРАТЬ, да с таким задором, будто завтра конец света.

Часа примерно через полтора дико завыла пожарная сирена, в углу вскочил Миша, но мы даже испугаться не успели: сразу вслед за этим на нас с Бобиком рухнул потолок.

* * *

Я сижу в кафе на втором этаже торгового центра «Мономах» — не самое тупое название, бывают хуже, — и гляжу в окно другого торгового центра, у которого название тоже не очень. Бинокль сейчас у Вани, но я и без бинокля знаю, что там, за окном, происходит: Гарик Акопян распускает хвост перед Катей Мироновой.

Мой помощник уже обещал надавать Гарику по шее, а тот на Ваню посмотрел ласково — и Ваня решил: Акопян хороший парень, и все мы хорошие ребята, и зачем нам драться? Тем более что Гарик через два месяца закрывает свой контракт досрочно и приходит в бригаду.

Куда тебе, друг ты мой, против влюбленного трактора. Извини. У них с Катей волна совпадает. Ей больше не нужны мои цветы и моя забота, у нее все будет прекрасно.

Мы работаем по прямому договору с «Мономахом» — независимая бригада активной рекламы. Нас двадцать пять человек, мы скоро забираем под себя «Золотой век», после чего объединяем подконтрольную территорию и закручиваем потоки так, чтобы два молла не рвали друг у друга клиентов, а выгодно ими обменивались, дополняя один другой. Никто больше не воюет, все сотрудничают.

Нами остались недовольны только двое — Яценко и Бобик.

Яценко заявил, что мы его выдавили, ни много ни мало, из страны. Ну, есть такие люди, да — ты ему на ногу наступил случайно, а он орет: прощай, немытая Россия. Укатил куда-то в Европу. Говорят, ничего у него там не получается. От себя могу добавить: у него больше нигде не получится. Жалко, конечно, человека. И мы действительно ничего такого не хотели. Нелепая случайность.

Бобик, когда на него упал подвесной потолок, оцарапал ухо и выставил за это «Мономаху» несуразный счет. Директор пытался договориться по-хорошему, Бобик полез в бутылку, директор обозлился. Мне только этого не хватало, и тогда я директора познакомил с Акопяном, а Бобику чисто по-дружески приказал заткнуться. В «Мономахе» сразу настало всеобщее счастье и вечная любовь к тракторам с трактористами, а Бобик заткнулся, но обиделся.

Его тоже понять можно: непросто привыкнуть к новой жизни. Сорок пять лет вокруг Бобика все рушилось и постоянно кого-то били. Атеперь затишье. Где-то на бессознательном уровне наш герой подозревает, что просто временно угодил в центр циклона, — и ждет вскорости неприятностей сразу отовсюду.

Он мне так и не поверил, что они с Яценко столкнулись, как материя с антиматерией — бабах! — и один больше не трактор, а другой не «плохой трактор». Он во все эти гуманитарные бредни не верит принципиально.

Ас Акопяном вообще хорошо получилось. Я после погрома в «Мономахе» так завелся, что хотел и «Золотой век» Бобиком припугнуть, не зная еще, что дружок мой больше не пугало. Зашел на разведку, увидел парня, а парень-то — добрый. Такой же, как мои. Поговорили раз, поговорили два, я ему нашу профессию разъяснил, и как-то легко установилось взаимопонимание. Потом он сам явился с бригадой познакомиться, увидел Катю — и вопросы отпали.

А я на радостях собрался с духом и отыскал Бородадзе, синего уже от пьянки. Всю бригаду к нему привел, и через пару месяцев Саша у нас был свеж как огурчик. И тогда я его продавцом в зоомагазин устроил.

Бородадзе там вроде сам по себе работает, но магазин регулярно посещает с черного хода наш Ваня и получает для бригады скромную долю, от которой и Саша тоже имеет свой процент.

Нам же надо о тракторах заботиться.

Ведь мы — трактористы.

ДИВОВ Олег Игоревич

__________________________________

(р. 1968, Москва).

Учился на факультете журналистики МГУ, служил в армии. В 1997 г. вышел первый роман О. Дивова «Мастер собак». В том же году — еще два романа «Стальное сердце» и «Братья по разуму». Но подлинную популярность писателю принесли книги в жанре социально-приключенческой НФ: «Лучший экипаж Солнечной» (1998), «Закон фронтира» (1998), скандально известный роман «Выбраковка» (1999), «Саботажник» (2002), роман-манифест «Толкование сновидений» (2000), «Ночной смотрящий» (2004), «Храбр» (2006), «Консультант по дурацким вопросам» (2012), «Объекты в зеркале заднего вида» (2013), цикл «Профессия: Инквизитор» (2013–2015). Отмечен практически всеми НФ-наградами. В «Если» опубликовано более десяти его произведений.