— Доброго дня, Василий Яковлевич.

— И вам того же, милейший Аполлон Петрович. Как почивали-с?

С первого взгляда было ясно, что и Ночному, и Дневному Дозору здесь нечего делить, а встреча эта — пустая формальность, оттого оба эмиссара источали слегка фальшивое благодушие. Солнечное июльское утро вливалось в залу сквозь тяжелые пыльные шторы, и Василий Яковлевич, мурлыкая у окна, поглаживал рыжий ус — в то время как Аполлон Петрович держался в тени.

Принесли кофий.

— У нас к Ночному Дозору претензий нет, — Аполлон Петрович с достоинством поклонился — в полумраке качнулось лицо, похожее на бледную маску, — конечно, только по этому делу. Предлагаю зафиксировать сей факт в протоколе и разбежаться.

— Совершенно с вами согласен, граф. Всего пару вопросов задам вашему свидетелю — и побежим.

Откуда-то из глубин прокуренной комнаты выступил в полосу света свидетель — тонколицый и долговязый Темный с обличьем заспанного денди. На его шелковой рубашке расплылись бурые пятна подсохшей крови.

— Что произошло, голубчик? — спросил Василий Яковлевич, прихлебывая кофий. — Только покороче, у нас у всех мало времени.

— Parole d’honneur, господа, — пожал тот острыми плечами, — потешная история, совершенная дичь. Тут чистый криминал, а я лишь случайная жертва. Девка перебрала марафету, и вот вам закономерный итог.

— Ваше имя?

— Адам Левинский, Темный.

— Что делаете в Петербурге-с?

— Сопровождаю своего компаньона, швейцарского гражданина Коха. Мы путешествуем по Европе для своего удовольствия.

— Кох — тоже Темный?

— Он, пардон, обыкновенный человек. Но сказочно богат — а я питаю слабость к блеску золота. Грешен.

Василий Яковлевич поставил чашку на подоконник (нежно звякнул фарфоровый венчик) и шагнул к столу, стараясь не испачкать в крови мыски лакированных туфель. На столе в месиве битого стекла тускло блестел маленький дамский револьвер. В липкой луже шампанского плавали разбухшие окурки сигар и дамских папиросок «Шармъ». Эмиссар Ночного Дозора взял из раскрытой шкатулки щепоть грязно-белого порошка, втянул ноздрями (ворохнулись рыжие усы) и с отвращением бросил обратно. Он обошел стол кругом. Здесь, на пропитанной вином медвежьей шкуре, обнаружились двое почти совершенно нагих молодых людей. Они казались бы спящими, если бы не полная неподвижность тел — и струйка засохшей крови на щеке одного из них.

— Хорошие у вас «удовольствия», — пробормотал Василий Яковлевич.

Он склонился над креслом, где сидела, откинувшись на спинку, девушка. Юное кукольное личико в белой пудре. Порочный рот. Мягкие льняные волосы. Глаза прикрыты веками — будто она просто спит.

Лиза, вспомнилось имя. Молоденькая дурочка, подумал Василий Яковлевич со вздохом. Мысленно потянулся к остывающему в солнечном мареве слепку ауры. Потускневшим взглядом смотрел на выцветшие картинки, облетающие как сухие листья: голодная грязноволосая девчушка играет на дровяных пристанях Невы; вечно злая мачеха бранит ее за воровство; вшивый угол в подвале доходного дома; сальные взгляды пьяных друзей отца… Обычная история. Вчерашний вечер Лизы виделся смутно. Шампанское, водка, кокаин, все обыденно… Компания здесь собиралась лихая. Похоже, в этом доме на набережной Черной речки находится настоящий притон. Где она нашла пистолет? Ага, вот откуда он взялся — подарила одна из «коллег» по панели. Ты носила его с собой в сумочке на всякий случай, но никогда не пускала в ход. Даже если кто-то из клиентов бывал груб с тобой.

— Почему же она начала стрелять? — спросил он.

— Почему кусает бешеная собака? — усмехнулся Аполлон Петрович.

Эмиссару Ночного Дозора нечего было возразить. Да, это прегадкая история, но совершенно человеческая. В Темного мага угодили две пули из револьвера Лизы, но то были обычные пули, и они не причинили серьезного вреда. И Левинский имел полное право защищать себя, когда бросил в девицу заклятьем «мгновенной смерти».

— Ну-с… извольте протокольчик.

Темные, конечно же, заранее изготовили бумагу, и Василий Яковлевич, пробежав ее глазами, взмахнул мизинцем. В левом нижнем углу проступила витиеватая роспись.

Уже стоя в дверях, он кинул на мертвую «работницу общественного темперамента» последний взгляд.

И замер на месте.

В прозрачной, почти угасшей ауре дрожала едва видимая тонкая оранжевая полоска.

— А ведь девочка была потенциальной Иной, — сказал Василий Яковлевич, — не инициированной.

Темные маги переглянулись. Если они и знали что-то — сейчас разыграли удивление.

— Ну и что же, — развел руками граф, — Иной ей уже не стать. При чем тут Дозоры?

* * *

Спустя три часа Василий Яковлевич Макаров, коллежский советник и начальник сыскного отдела столичного Ночного Дозора, нервно расхаживал по своему кабинету. В раскрытое окно долетал шум недалекого Невского, пахло нагретым смолистым деревом и печным дымком. На столе для собраний лежал свежайший полуденный «Вестнiкъ» с огромным заголовком «Австро-Венгрiя объявляетъ войну Сербiи! Нота протеста Россiи!». Однако Макаров давно предвидел начало войны на Балканах — и в данный момент беспокойство у него вызывало другое. Час назад Темный маг Адам Левинский спешно покинул Санкт-Петербург. Приставленный к нему соглядатаем мальчишка Савка потерял след за Нарвской заставой.

Что заставило Левинского бежать?

По брусчатке у парадного прогрохотали копыта, и слышно было, как кучер осаживает лошадей. Василий Яковлевич подошел к окну. Он видел, как сквозь зелень тополиных листьев мелькает белое платье и белый же кружевной зонт от солнца; он слышал приветственное урчание швейцара — и ответ, произнесенный самым нежным и прекрасным голосом, какой Макаров знал. Скрипнула дверь с золоченой гербовой табличкой «Санктъ-Петербургское Императорское общество народнаго просвещенiя», и на лестнице зашелестели легкие шаги.

Спохватившись, Макаров сделал каменное лицо.

— Василий Яковлевич, к вам… — начал из-за двери лакей.

— Впусти, Мирон. Давно жду.

Арина скользнула в комнату, легкая и белая, словно чайка. Она метнула измятые перчатки на стол для собраний, порывисто бросилась к Макарову.

— Вася…

— Княжна, вы забываетесь.

— Ах, полно тебе… Конспиратор мой! Но послушай, что я расскажу. Это же мерзавцы, совершеннейшие мерзавцы и подлейшие люди. Притон, нелегальный притон! Молодые женщины у них на положении восточных невольниц. Наркотики, венерические болезни, издевательства — и это в европейской столице, в наши дни…

Василий Яковлевич покачал головой.

— Арина, я прекрасно понимаю тебя. Но мы ведь не полиция. У нас несколько иные задачи-с.

Он сделал акцент на слове «иные».

Княжна отступила на шаг. Прелестные черты ее лица заострились, на щеках вспыхнул румянец.

— И ты оставишь все как есть? Вот так? Такой ты, оказывается?

Макаров откровенно любовался девушкой. Княжне Ухтомской едва исполнилось двадцать, ее инициировали три года назад — и она все еще оставалась пылким и эмоциональным новичком. Короткий роман, что приключился между ними прошлым летом, белыми служебными ночами, по обоюдному согласию решили забыть. Забыть и сделать вид, что ничего не было.

— Я уже сообщил куда нужно о притоне на Черной речке, — устало выдохнул он, закручивая пальцами рыжий ус, — притон прикроют. Но рубить головы, аки опричное войско, мы не в праве. Расскажи лучше, что следствие?

Арине удалось взять себя в руки и начать рассказ. Итак — невидимая для людских глаз, она оставалась в прокуренной темной зале, пока сыскная полиция вела допрос. Сыщики собрали троих оставшихся в живых мужчин и четырех девушек с «желтыми билетами»; впрочем, последние не представляли для следствия интереса, и их вскоре отпустили. Зато мужчины оказались как на подбор.

— Барон Федор Кройф, тридцать девять лет, эгоист, циник и сексуальный маньяк, — звенящим от возмущения голосом рассказывала Арина, — заканчивает дело своей жизни — прожигание родительского имения под Либавой. Второй персонаж — кавалерийский полковник Михаил Костоглотов. Пятьдесят пять лет, женат третьим браком, четверо детей и один внук. В клубах и публичных домах проводит пять вечеров в неделю. Наконец, еще один свидетель — швейцарец Бастиан Кох. Сорок четыре года, богатый бездельник из Цюриха, профессиональный карточный шулер…

— И они все рассказали одну и ту же историю, — прервал Макаров, — да, собрались на партейку-другую в штосс, ставили на кон сущие копейки, знать друг друга не знают — и не понимают, отчего девушка Лиза вдруг начала пальбу-с.

— Ну? — нервно спросила в ответ Арина.

— Я прав?

— Разумеется, прав. Что дальше?

— Вот и я думаю — что дальше. А дальше, девочка моя, вот что. — Он покачал головой. — Очень скоро — со дня на день — начнется большая война, и эту историю все забудут. Скажи-ка, среди этих трех свидетелей были неинициированные Иные?

Арина медленно покачала головой.

— Нет. Точно нет. Почему ты спрашиваешь?

— Так. Сам еще не знаю.

Он вспомнил бледные увядшие образы из памяти Лизы — пьяные лица, карты в брызгах вина, нервный смех… шорох купюр… затем — вспышка ужаса и в полумраке язычок порохового огня из ствола. На нее напали? С какой целью? Мотивы? Все в тумане. Нет, здесь так просто не нащупать ответ на вопрос — что произошло. И нужно ли вмешиваться в дела людей? Через несколько дней начнется величайшая человеческая бойня, и все силы и помыслы Иных будут заняты там, на фронтах, на морях, в стонущем от гула аэропланов воздухе.

— Закрываем дело, — сказал он хмуро.

— Но, Васенька…

— Закрываем! Погибших не вернуть. Убийца бежал. И оставим человеческие дела людям.

* * *

28 июля 1914 года австрийский престол официально объявил войну Сербии, но к этому дню вся Европа уже напоминала растревоженный военный лагерь. Спустя два дня, 30 июля, русский царь начал всеобщую мобилизацию — и невиданная в истории многомиллионная сила начала сжиматься в кулак над западной границей; навстречу ей наливался тевтонской мощью кулак врага. Нужно ли говорить, что эти грозные явления были лишь слабым отражением той вечной игры, что вели между собой Темные и Светлые силы, называемые иначе Дозорами? Особняк петербургского «Общества народного просвещения» на Стремянной улице опустел — все, кого удалось собрать, находились сейчас на Балканах, пытаясь остановить или хотя бы смягчить надвигавшуюся катастрофу. В коридорах, где еще вчера слышались треск «ундервудов», скрип телеграфных лент, тревожная многоголосица, стало тихо и темно, лишь пыхтел в дворницкой самовар, да старый слуга Мирон (оборотень из Псковской губернии, привезенный в столицу еще начальником Канцелярии тайных розыскных дел графом Александром Шуваловым в 1769 году) кряхтел в приемной, рассказывая за чаем дежурному о Ливонской войне:

— Били немца и шаблей, и рогатиной, нешто пушками да еропланами не заборем?

Жарким и душным вечером 31 июля Арина поймала Василия Яковлевича у его дома смертельно уставшим после долгого дня (он замещал многих товарищей на время их пребывания в Европе).

— Вася, у нас беда.

— Идем в дом. Там все расскажешь.

Слуг у Макарова не было. Он происходил из старообрядческой крестьянской семьи — и привык все дела по дому делать сам. Василий Яковлевич усадил княжну за стол в гостиной и спустился в подвал, где на леднике хранился кувшин с оранжадом.

— Я отправила Парамона и Андрея Дроздовых проследить за Бастианом Кохом.

— Кох? Свидетель убийства на Черной речке?

— Да.

— Ариша, я же просил тебя оставить это дело.

— Это неофициальное расследование, — губы девушки дрогнули, — я попросила их как товарищей. Впрочем, не важно. Сегодня они исчезли.

— Как исчезли? Куда? — нахмурился Макаров, потирая горячий лоб. Голова болела адски. Не хватало еще волнений из-за братьев Дроздовых.

— Нынче днем я ждала их с вестями, но не дождалась. Сейчас узнала — они не ночевали у себя на Шпалерной.

— А что другие свидетели — Кройф и этот, как его… Костоглотов?

— В тюрьме.

Ясно. Вряд ли эту троицу всерьез подозревают в убийстве, но, похоже, кто-то решил преподать гулякам урок нравственного поведения. Макаров строго посмотрел на девушку, и та ответила ему твердым взглядом больших голубых глаз. Ну что ты с ней будешь делать?

— Отчего же Кох на свободе?

— К сожалению, отпустили. Ну, он же иностранец.

Пошатываясь от усталости, Василий Яковлевич подошел к телефону, звякнул трубкой о рычаг.

— Барышня, спецсвязь. Цюрих по срочному.

Ему несказанно повезло — абонента удалось застать дома.

— Александр Христофорович, добрый вечер, дорогой!.. Как ваши дела? Что вы говорите, все на Балканах?.. И вас, в ваши-то почтенные лета, оставили в городе на дежурстве?.. И не говорите, никакого пиетету… Боюсь представить, что не сегодня завтра может разразиться… Александр Христофорович, не могу долго говорить, дела-с… Помогите мне кое в чем, будьте любезны. На господина одного информация нужна срочно. Записывайте… Бастиан Кох, сорока четырех лет, игрок и пьяница, не Иной, проживает у вас в городе… Что за ним — пока не могу сказать. Просто проверяем, что он за гусь… Добро, добро… благодарствую заранее… Когда? Завтра? Хорошо, завтра днем телефонируйте мне на Стремянную, я весь день на службе. Всего наилучшего!

Он вернулся в гостиную, где его встретил тревожный взгляд голубых глаз. Девушка так и не притронулась к оранжаду — на холодном стекле стакана выступили бисеринки влаги.

— Арина, завтра я занят, но попробую кого-нибудь послать разобраться. А ты оставайся дома. Нынче слишком тревожное время. Помнишь, чему я тебя учил?

Она кивнула, не глядя на Макарова. К несчастью, единственное из высших заклятий, что ей удалось до сей поры освоить, — «засов». Запирает наглухо дом от любой сколь угодно мощной силы.

— Ежели кто-то попытается проникнуть к тебе, закрой дом наглухо «засовом» и звони сюда. Я помогу тебе.

— Ну, Васенька, кто захочет ко мне проникнуть? Кому я понадобилась?

— Надеюсь, что никому. Однако прошу тебя пока ни во что не впутываться и сидеть дома.

* * *

Бастиан Кох не походил на шулера и проходимца. Больше всего, подумала Арина, он похож на учителя престижной гимназии. Розовое сытое лицо, водянистые глазки-горошины, серебряное пенсне на цепочке, хороший шерстяной костюм в крупную клетку — Кох своим видом рождал у наблюдателя ощущение основательности и покоя.

Ты тратишь время зря, сказал Арине внутренний голос, очень похожий на голос Василия Яковлевича.

Кох допил кофий, бросил на столик четвертак и вышел из ресторана. Арина шагала следом, держась на расстоянии.

Он шел неторопливо, вразвалочку, помахивая крепкой тростью из черного дерева. Остановился у аптеки, с минуту разглядывал афишки на витрине («Кривыя и уродливыя носы могутъ быть исправляемы и улучшаемы ТАЙНО У СЕБЯ ДОМА. Машинка для выпрямленiя носовъ 5 руб.»; «Борьба с пьянствомъ. Секретное средство противъ запоевъ «Алкола». Без вкуса, цвета и запаха!»), затем медленно двинулся по Невскому в сторону Аничкова моста. На проспекте, полностью перекрыв движение экипажей, бурлила и гудела толпа. В водовороте черных картузов, сдвинутых набекрень котелков и кисейных девичьих шляпок мелькнули и сразу исчезли прочь: наэлектризованные усы городового, чья-то щербатая смеющаяся рожа с золотыми зубами, черно-янтарная хоругвь с печальным ликом. «Германского посла громят, господин хороший! Все ковры и статуи пожгли, ей-богу!» — радостно прокукарекал Коху мальчишка-оборванец и поскакал со своей новостью дальше.

Швейцарец свернул на набережную Фонтанки и не спеша побрел вдоль каменного бортика над черной водой. Здесь было заметно тише и малолюдней. Арина не отставала. Она соскользнула в Сумрак, и возбужденный галдеж толпы за спиною превратился в далекое неясное бормотание. Темная округлая фигура в сотне шагов впереди наклонилась над водой.

Что он делает?

Кох перегнулся через бортик набережной и плевал в волны. По спокойному холодному лицу речки поплыли круги: один, другой… Ощущение тоскливой усталости вдруг сжало сердце девушки. Она смотрела на серую, лишенную всяких красок ауру этого человека, и ей хотелось сесть на горячие булыжники мостовой и разрыдаться. Все в Ночном Дозоре будут считать ее наивной дурочкой-эмансипе! Накричала на Макарова, подбила Дроздовых следить за этим никчемным типом (наверное, они тоже уехали в Европу и даже не сочли нужным отчитаться), теперь вот и сама заигралась в Пинкертона.

Арина, оставаясь в Сумраке, понуро побрела следом за Кохом. Тот, проворно переставляя короткие ножки в клетчатых брючинах, свернул в прохладное ущелье Апраксина переулка — и шаром вплыл во двор дома. Здесь, в пыльной тишине, дремали на поленницах подвыпившие извозчики, равнодушные к апокалиптической дрожи, сотрясающей мир. Княжна прикрыла носик платком. Где-то вдалеке тревожно и часто гудел колокольный перезвон, а здесь, в душном мареве, покачивались желтушно-зеленые джунгли крапивы.

У дверей парадного Кох внезапно обернулся и посмотрел прямо на княжну. Сердце девушки остановилось. На секунду Арина поверила, что швейцарец видит ее. Он просто оглядывается, успокойся. Ты в Сумраке. Вернись лучше на Стремянную, в штаб, глупая. Не трать время зря. Кох обвел круглыми пустыми глазками двор и проскользнул в парадную. Поколебавшись, девушка последовала за ним.

В темноте колыхался густо разросшийся синий мох, похожий на океанские водоросли. В его гуще странным серым огоньком плыла унылая аура швейцарца. Что за отвратительное место, подумала Арина. Клоака. Она испытала еще один острый приступ желания убежать, но, как и все последние дни, перед ее мысленным взором появилось мертвое лицо несчастной Лизы — и юная княжна, сжав кулачки, шагала вперед сквозь мрак и холод. Я узнаю, за что тебя убили, шевельнулись губы. И кто-то ответит за это! Она внезапно поняла, что стоит в квартире посреди большой мрачной залы, и Бастиан Кох что-то делает в углу, склонившись над темной, неразличимой в полумраке грудой. В комнату едва проникал свет сквозь окошко под потолком. Святые угодники, что этот иностранный господин забыл в такой клетушке? Кох снова обернулся и пристальным взглядом будто пронзил Арину.

Он не может тебя видеть. Не может. Он даже не Иной — обычный господин заурядной наружности, пьяница и бабник…

Тебе ничего не угрожает. Он не видит и не слышит тебя — и ты всегда можешь развернуться и бежать прямо сквозь дверь.

Бежать!

Нервы Арины не выдержали, и девушка рванулась к выходу из квартиры.

Двери не было!

Гладкая серая стена преграждала дорогу.

Вот теперь княжне стало по-настоящему страшно.

Она заметалась, пытаясь скрыться в Сумраке, но там, в глубине, ворочалось что-то темное, непередаваемо жуткое. Арина захлебнулась криком — и в тот же миг стальная рука сжала ее запястье.

* * *

— По срочному Цюрих, — металлическим голосом сообщила барышня.

Дамочка будет подслушивать, почему-то подумал Василий Яковлевич с досадой. Хорошо бы сделать телефоны с автоматической связью — набираешь номер и вот ты уже говоришь с нужным тебе абонентом, без всяких барышень! Жаль, это только фантастические мечтания.

— Александр Христофорович, драгоценный друг, как поживаете-с? Да, слушаю внимательно. Что же этот Кох — прохвост и негодяй?

— Ваш Кох — серая личность, — просипел голос на швейцарском конце провода, — абсолютно серая, как ситный хлеб, — как вся их банкирская династия. Базиль, а я-то льстил себя надеждой, что вы меня развлечете каким-нибудь маньяком в моем унылом дежурстве в этом краю сыра и часов.

— Уж простите, чем богаты…

— Хорошо, это было немножко нашего швейцарского юмора. Вестимо, я рад, что человек не оказался законченным мерзавцем и людоедом — как это порой бывает в наших сыскных делах. Итак, Бастиан Кох действительно часто играет в казино, но это только hobby, как говорят англичане, — да и такой ли уж сие грех? У него приличное состояние, он совладелец банкирского дома «Шнайдер и Кох», в картотеку нашего Дозора никогда не попадал. Нежно любит жену и четверых отпрысков. Страстный охотник и рыбак.

— Это все? — Макаров почувствовал, как с плеч сползает гора.

— Простите, если не угодил, но — это все.

— Спасибо, Александр Христофорович, — рассмеялся Макаров, — вполне угодили. Вы не представляете насколько.

— Рад служить-с.

— Сделайте для меня только одну еще вещь.

— Какую?

— Мне не удалось поговорить с ним в Петербурге лично, его наблюдала наша юная и неопытная сотрудница… Поэтому, когда Кох вернется домой, прощупайте его, пожалуйста. Есть подозрение — моя незамутненная интуиция, только не смейтесь, — что он потенциальный Иной.

— Дражайший мой Базиль, тут я могу быть для вас единственным авторитетом. Кох — не Иной. Он обычный серый человек, серая личность, говорю же: серая — как ситный хлеб.

— Вы положительно в этом уверены?

— Да я лично говорил с ним полчаса назад прямо у него в конторе на Хоттингер Штрассе.

— Вы? Полчаса? Разве он сейчас в Цюрихе?

— В Цюрихе.

— Вы уверены?

— Это так же верно, что в Цюрихе я сам.

Макаров ударил всей ладонью по рычагу телефона.

— Барышня, дайте Введенскую, особняк Ухтомских, срочно.

Он искал напрасно. Арины дома не было с самого утра — и никто не знал, куда она направилась.

* * *

— Андрей, — тихо позвал Парамон Дроздов. — Андрейка, ну где ты там?

Его била крупная дрожь. Он ничего не понимал в творящемся вокруг. Только что они с братом Андреем наблюдали из окна трактира на Большой Пушкарской за толстеньким швейцарцем, и был жаркий июль и запах теплого пива; как вдруг — мгновенный холод, падение в темноту, и вот они оба стоят в своих суконных легких рубахах посреди ночной, покрытой льдом улицы, в пустом и будто вымершем городе. И вроде бы это Питер, а вроде бы и нет — вдалеке упираются в лиловый живот неба высоченные, больше десяти этажей, дома — странные, похожие на коробки… а вот по обочинам улицы темнеют металлические экипажи на маленьких резиновых колесах.

Что же это все?

— Андрейка, да где же ты, черт…

В морозном воздухе слова вырывались изо рта круглыми облачками пара.

Да, погано дело. В последний момент перед провалом Парамон понял, что толстый швейцарец, за которым их просила следить Арина, смотрит прямо на него, Парамона Дроздова, и руки его быстро плетут пассы. Кабы знать заранее, что он не просто человечишко лихой, а настоящий могучий кудесник.

Ну и что теперь делать-то, а?

Парамон попытался уйти в Сумрак — но внезапный перелет в это странное место высосал из него все силы. Его выжали словно губку!

— Андрей! — повысил он голос.

В то же мгновение исполинская тень отделилась от стены дома и надвинулась на Парамона. Он бросился бежать — но поскользнулся на льду и растянулся, пребольно ударившись носом о камень. Хлынула кровь.

— Тра-кткт-рракт-рракт, — просвиристела ночь над ухом, и Светлый дозорный почувствовал, как его подхватили могучие и не слишком ласковые лапы — и стремительно понесли через морозную влажную мглу. Горячая кровь текла по щеке, наполняла рот солоноватым вкусом. В разрывах туч показалось белое круглое лицо луны, искаженное ужасом, — и высоко над рекой засеребрилась источенная гигантскими червями башня. «Лахта-центр» — прочел над входом в нее Парамон и невольно отметил про себя нехватку твердого знака на конце слова. Что за наваждение?

С НОВЫМ, 2022 ГОДОМ! — издевательски поблескивала над воротами у башни присыпанная снегом надпись.

Что-то укололо его в шею, и Андрей оцепенел. Словно сквозь сон он наблюдал, как гигантское насекомое, похожее на муравья, привязывает его к металлическим прутьям лежака. В просторном помещении царил полумрак. Справа и слева, а также сверху и снизу тоже находились люди, привязанные к койкам. От их рук и ног тянулись прозрачные трубки, исчезали в подсеребренном луной мраке.

— Парамон, — услышал он тихий зов. — Парамошка…

Он с усилием повернул голову и увидел рядом с собой брата. В его бороде белели комья снега. Двое чудовищных насекомых раздели дозорного донага и теперь что-то делали с его ногами. Челюсти их ритмично шевелились, будто пережевывая пищу. В запавших черных глазах Андрея Парамон увидел спокойствие и отрешенность.

— Я пытался бороться, — прошептал тот, — нет резона. Я видел их мысли — они повсюду… Этот мир — теперь их, братка…

Силы оставили Парамона. Последнее, что он запомнил в своей жизни, — многочисленные отражения Луны в темных фасетчатых буркалах склонившегося над ним существа.

* * *

Зазвонил телефон.

Макаров вздрогнул в тревожной дреме и с трудом оторвал затылок от подушки. Морской бриз, играя, отдернул штору, и за окном полыхнул лилейно-розовый клок предрассветного неба. Который час? Макаров сел на кушетке, осоловело глядя вокруг и пытаясь понять — почему он находится не дома, а в своем кабинете на Стремянной.

На столе телефон заходился в лязге: под черным эбонитовым корпусом молоточек с силой прохаживался по металлическим зубцам.

Василий Яковлевич вскочил с кушетки и сразу же схватился за голову — виски пронзила острая боль. Господи, за какие прегрешения ты наградил нас этими испытаниями! Болезненная действительность вернулась рывком. Убийство в доходном доме на Черной речке, исчезновение троих дозорных, в том числе Арины, затем лже-Кох. Достойным завершением вчерашнего трудного дня стало явление запыхавшегося Савки. Мальчишка с криком ввалился в приемную, и даже строгий Мирон не сумел его удержать.

— Ты откуда, угорелый? — устало спросил Макаров.

Отдышавшись, Савка сообщил новость: по заданию княжны Ухтомской он обошел три кладбища на северной окраине Петербурга и обследовал посмертные слепки аур у всех недавно захороненных людей.

— И что? — Василий Яковлевич уже был на ногах.

— И то, батюшка, что барыня-то верно все сказывали…

— Ну?!

— Барыня сказывали, надобно шукать такие могилки, где лежат вроде бы наши… Иные… но такие, что Иными так и не стали… ух, страху с мертвяками натерпелся-то!

— Арина тебя научила, как их находить?

— А то! Ваше благородие, батюшка, водицы бы!

— Мирон, живо давай воды! Ну и что, Савка, что ты там нашел, не томи!

— Там они!

— Сколько?

— Девять душ. Все свеженькие…

Макаров нашарил в темноте чашку телефонного аппарата, снял, ожидая услышать надоевший голос девушки-оператора. Девять погибших неинициированных Иных, думал он, — все за последние две недели. Проститутка Лиза — десятая. Все, кроме Лизы, прошли в полицейских списках без криминала — как естественные смерти. Что дальше? Он не знал, что предпринять, не знал, чего ожидать дальше. В его распоряжении оставались только Мирон и Савка.

— Алло? Слушаю вас.

В эбонитовой чашке раздался странный долгий звук — словно по железу скребли огромными когтями.

— Алло! Говорите. Барышня?

— Вася, — тонко выдохнула тьма.

— Ариша? Ты где?!

В чашке-трубке зашелестело, потом зашуршало, словно кто-то размотал и тщательно изорвал рулон бумаги. Голос княжны прорывался сквозь помехи.

— Я у него. У него… прости, mon cher, я ослушалась тебя… Я такая дура… просто глупая курица…

Она говорила ровно, без эмоций, будто отрабатывая номер. Несмотря на жаркую ночь, Макаров весь покрылся ледяными каплями — голос его возлюбленной доносился словно с того света.

— Ариша, соберись. Где ты находишься? Я сейчас приеду за тобой!

— Я успела поставить «засов»… мы с ним заперты здесь… вдвоем… — На том конце провода снова засвистело, зажурчало и загуляло эхо. — Страшно… милый, мне очень страшно здесь…

Свист, бульканье, и вдруг — нарастающий гул. Ровный, лишенный красок голос. Волосы на затылке бедного Василия Яковлевича стали мокрыми и вздыбились, как сапожная щетка.

— Здесь так страшно… так страшно… так…

Обрыв. Секунда молчания — она показалась вечностью.

— Яааа, — пророкотал в чашке густой, невероятно низкий голос, и Макаров невольно отодвинулся от трубки, такой мрачной силой был он наполнен, — я должен уйти из города… Отмени ее заклинание… моя жизнь — в обмен на жизнь для твоей девчонки. Я жду… у тебя десять минут… адрес…

* * *

Копыта лошади высекали искры из мостовой.

Кем бы ни был этот Темный маг, мрачно думал Макаров, летя через утренний полумрак (а он не сомневался, что это Темный), ему не нужны свидетели. Проклятье, если бы у меня было хоть немного времени! Он не зря выбрал Петербург местом для своей страшной охоты — знал, что густонаселенный город сейчас почти беззащитен, и рассчитывал, что Ночному Дозору будет просто не до него. Да что там, вряд ли кто-то вообще мог обратить внимание на смерть неинициированных Иных — ведь Дозоры не занимались делами смертных. Каким-то магическим образом он научился находить людей с магическими способностями — и убивал, отнимая их. К его неудаче, несчастная Лиза почувствовала исходившую от его помощника Левинского смертельную опасность и выстрелила в него, а затем Арина преследовала самого Коха с редким упрямством. Но теперь он вряд ли захочет совершить еще одну ошибку и предать широкой огласке факт своего существования. Княжне еще очень повезло — она с перепугу использовала заклятье «засова», и, на счастье, этот мерзавец не знает, как его снять.

Василий Яковлевич оставил на столе в кабинете короткую записку о произошедшем — но отчего-то сомневался, что записка дождется возвращения его коллег из Европы, если он сам не переживет эту ночь.

Он на всем скаку вылетел к дому в Апраксином переулке — и лошадь под ним сдавленно заржала, вставая на дыбы: из подвальных окошек расплывалась по мостовой черная хмарь. В воздухе повис запах гнили.

* * *

— Я пришел. Отпусти ее.

В ответ тьма колыхнулась — но не рассеялась. Макаров и не рассчитывал на податливость.

— Отпусти девушку. Я сниму заклятье, и ты будешь свободен.

Он все глубже погружался в клубящуюся темноту. В Сумраке это выглядело как темный пульсирующий шар на глубине в несколько саженей под землей, опутанный плетями мрака. Василий Яковлевич почувствовал, как кто-то невидимый пытается прощупать его защиту, расшатать ее… но лишь крепче сжал белую булаву в ладони, спрятанной за спиной.

— Я выполнил уговор, я пришел. Покажись!

И тьма ответила — не словами, а мыслями-образами: Макаров видел смерть Лизы, смерть других несчастных, их растерзанные души, похожие на растоптанные цветы, — не родившиеся на свет младенцы, нераскрытые бутоны. Окровавленные тела, растянутые в беззвучном крике рты. Он пошатнулся, но не прекратил движения вперед. Черный шар колыхнулся, выплескивая ему навстречу волну смрада.

— Покажись!

Заклятье «засова» все еще действовало — и подвальное жилище Темного мага нельзя было покинуть, но и проникнуть туда тоже было нельзя. Он ждет от тебя инициативы и намеренно дразнит своим бездействием. Однако главное сейчас — спасти Арину.

— Я должен знать, что она еще жива. Покажи мне ее!

Девушка внезапно оказалась прямо перед ним. Опутанная темными плетями, бледная, как воск, она была, несомненно, жива — но лишена даже капли сил. Все верно. Темный и не рассчитывает отпустить ее. Для того он и лишил ее сил, чтобы после тебя заняться ею… даже если ему придется выпустить ее — она не сможет ни помочь тебе, ни попытаться сбежать. Никто не должен узнать правды…

Макаров протянул руку к лицу Арины и наткнулся на холодную стену — «засов» не пускал внутрь ничего.

Где-то вдалеке заухала тьма — это смеялся враг.

Василий Яковлевич понадеялся на свою быстроту — потому что в силе явно уступал противнику. Короткий шепоток — и заклятье «засова» свалилось. Мгновение — и он ударил в темноту белоснежной булавой, разрубая черные нити, оплетшие девушку.

И ему почти удалось!

Тьма вздрогнула, пронзенная ослепительной молнией боли.

Арина упала на руки Макарова, худая и тонкая — она выглядела так, будто не ела много дней. Черный шар лопнул. Опрометью Василий Яковлевич бросился прочь, унося легкую, как березка, девушку в одной руке и рассекая путы тьмы другой.

Но белое сияние булавы в его руке стало гаснуть.

Чернота вновь сгустилась над ним. Слишком силен был его враг, напитанный энергией своих многочисленных жертв.

— Да исчезнет тьма! — воскликнул Макаров, швыряя во мрак уже бесполезное оружие.

Он пробовал одно за другим боевые заклятия — но они все словно наталкивались на стену, рассыпались с жалобным звоном, и с каждым заклятием сила его истаивала.

Некуда было бежать, некого позвать на помощь.

Старый дом расселся от могучего подземного удара, и над проломом заколебалась в утренней прохладе голова исполинской черной змеи.

— Вася, — закашлялась девушка, — прости меня… прости…

Макаров рванулся из последних сил — и рухнул на колени посреди мостовой. Черное дрожащее в воздухе кольцо окружило его, перекрыло путь к отступлению.

— Прости и ты меня, Арина… даст Бог, свидимся на том свете.

Он прильнул губами к холодным устам девушки — и в этот миг земля вздрогнула.

Удар. Еще один. Черная змея заскользила вниз, изломанная, словно изрубленная гигантской шашкой. Выпав из Сумрака, сквозь поднявшуюся над переулком пыльную завесу Арина и Василий Яковлевич наблюдали за новым сражением. Его сил хватало лишь на поддержание «щита» от летящих в их сторону обломков и языков пламени.

Когда все закончилось, Макаров осторожно выскользнул из объятий девушки и спустился в оставшуюся от дома воронку.

— Доброго дня, Василий Яковлевич, — услышал он знакомый насмешливый голос.

— И вам того же-с, Аполлон Петрович. — Макаров невольно закашлялся.

Среди руин и пепла лицо главы сыскного отдела Дневного Дозора походило на бледную маску.

— Понимаю ваше изумление. Да, он ведь один из нас… но своими действиями он причинял вред и Темным. Неинициированный Иной с вероятностью в пятьдесят процентов становился бы нашим. И пусть деяния сии не влияли на равновесие сил — я решил прекратить его существование.

Макаров подавил внезапный порыв пожать Аполлону Петровичу руку. Он сдержанно кивнул, признавая за тем право вмешаться в драку и спасти ему жизнь, — только так и было достойно повести себя на его месте ночному дозорному.

* * *

Тело в клетчатом костюме покоилось на дне воронки. Казалось, неведомый могучий маг спит, лишь неестественно вывернутые руки и ноги наводили на мысль о том, что у обладателя клетчатого костюма есть какие-то проблемы.

— Он мертв, граф? — спросил Василий Яковлевич. Пошатываясь от усталости, он нагнулся над воронкой — и его Темный визави не успел (или не захотел, как не раз думал Макаров после) его остановить.

Последним конвульсивным движением лже-Кох выронил что-то на камни.

— Осторожней! — воскликнул граф, но поздно — темный паучок вспрыгнул на брючину Василию Яковлевичу, перепрыгнул на тыльную сторону ладони и в одно мгновение растаял на коже дозорного.

* * *

То было сложное, но не требующее большой силы заклятье,  — напишет впоследствии Макаров в своем дневнике, — однако враг мой перед своим развоплощением сумел отмстить. У него уже не осталось сил для удара — но и у меня не осталось сил для защиты. Не сразу удалось мне отыскать это заклятье в старых книгах… Граф Шувалов называл его «отпущенный век» и утверждал, что только очень искусный маг может наложить такое заклятье — и только один раз в жизни.

Теперь я знаю все о своем будущем — и не могу изменить ничего. Сегодня, 4 октября 1914 года, я вступаю в ополчение. Через два месяца я буду на фронте. И погибну 7 июня 1916-го при штурме Луцка армией генерала Каледина.

Уезжаю на фронт, дабы не встречаться никогда более с Ариной. Она едва пришла в себя после потрясений прошлого лета, но когда узнала, что я поражен заклятьем «отпущенного века» и снять его не представляется возможным,  — пришла в отчаянье. Что жить мне осталось менее двух лет — я утаил, пусть не терзается раньше времени.

У меня нет надежды, но имеется знание.

У меня есть эти отпущенные судьбой шестьсот двенадцать дней, и дай Бог мне прожить их честно и правильно .