День уже перевалил за середину, когда в рассветную столицу по широкой улице Сурьи въезжал князь. Свита из сотни всадников теснилась за его белой кобылой, по левую руку от него скакал советник Стрейк, сабля покоилась в ножнах, на спинах вьючных лошадей покачивались тюки с его богатствами.

Зной обрушивался на тюрбаны, стекал по телам воинов на землю и вновь отражался от нее.

Навстречу им медленно ползла повозка, возница ее покосился на стяг, который нес старший в свите; куртизанка глядела на улицу, облокотясь о резную дверь своего павильона; свора дворняг захлебывалась от лая, стараясь не попасть под копыта лошадей.

Князь был высок ростом. Его усы цветом напоминали дым. Темные, как кофе, руки бороздили набухшие вены. Но держался он еще очень прямо, а ясные, завораживающие глаза его походили на глаза древней птицы.

Поглазеть, как проходит дружина, стеклось немало зевак. Лошадьми пользовались только те, кто мог их приобрести, а немногим было по средствам позволить себе подобную роскошь. Обычным средством передвижения были ящеры – чешуйчатые твари со змеиной головой, снабженной многочисленными зубами; происхождение их было темно, жизнь – недолга, характер скверен; но лошади по каким-то причинам поколение за поколением становились все более бесплодными.

И князь въезжал в рассветную столицу, и глазел на это всяк, кто хотел.

Они свернули с улицы Солнца в более узкий проулок. Они проезжали мимо низеньких лавчонок и роскошных палат процветающих торговцев, мимо банков и Храмов, таверн и борделей. Они ехали мимо, пока впереди не показались деловые кварталы, здесь, на их границе, размещался гостиный двор Хауканы, Лучшего Среди Хозяев. У ворот они придержали лошадей, ибо сам Хаукана вышел навстречу – в простой одежде, дородный по последней моде и улыбающийся, – готовый лично ввести белую кобылу князя за ограду своего заведения.

– Добро пожаловать, Князь Сиддхартха! – возгласил он громким голосом, так что из зевак лишь глухой мог не узнать, что за гостя он приветствует. – Милости прошу в сей соловьиный край, в благоуханные сады и мраморные залы скромного сего заведения! Добро пожаловать и всадникам, что сопровождают тебя в столь замечательном путешествии, а сейчас, вне всякого сомнения, не менее твоего жаждут изысканного отдыха и достойного досуга. Внутри ты найдешь все, чего только ни пожелаешь, как ты, надеюсь, неоднократно имел возможность убедиться в прошлом, когда обитал в залах этих в компании других высокородных гостей и знатных посетителей, увы, слишком многочисленных, чтобы упомянуть их всех, среди коих…

– И тебе день добрый, Хаукана! – воскликнул князь, ибо день выдался жарким, а речи хозяев постоялых дворов, совсем как реки, всегда грозят течь бесконечно. – Поспешим же внутрь этих стен, где среди других достоинств, слишком многочисленных, чтобы упомянуть их все, наверняка значится и прохлада.

Хаукана кратко кивнул и, взяв кобылу под уздцы, повел ее через ворота во двор; там он придержал стремя, чтобы князь спешился, затем препоручил лошадей заботам своих конюших и послал мальчугана подмести улицу перед воротами.

Мужчин тут же проводили в мраморный банный зал, где к превеликому их удовольствию слуги окатили им плечи прозрачной и прохладной водой. Затем, чуть подразнив по обычаю касты воинов друг друга, надели люди князя свежие одежды и отправились в обеденный зал.

Трапеза длилась всю оставшуюся часть дня, пока воины наконец не потеряли счет сменам блюд. По правую руку от князя, сидевшего во главе длинного, низкого стола, уставленного яствами, три танцовщицы ткали замысловатую пряжу танца, сопровождая свои движения щелчками кастаньет и предписываемой каноном мимикой; скрытые за занавесом четыре музыканта аккомпанировали их движениям соответствующей этому часу музыкой. Стол был устлан богато расшитым гобеленом, сверкавшим яркими цветами: синим, коричневым, желтым, красным, зеленым; выткана на нем была череда батальных и охотничьих сцен: всадники на ящерах и лошадях с копьями и луками нападали тут на златопанду, там на огнекочета, подбирались к зарослям изумрудных бобометов; зеленые обезьяны сражались в кронах деревьев; Птица-Гаруда сжимала в когтях небесного демона, охаживая его клювом и крыльями; из морских глубин выползала армия рогатых рыб, сжимавших между судорожно стиснутых плавников острия розового коралла; преграждая им путь на берег, поджидала их цепочка людей в шлемах и юбках, вооруженных копьями и факелами…

Князь почти не прикасался к пище. Попробовав очередное блюдо, он слушал музыку, изредка посмеиваясь шуткам своих людей.

Он прихлебнул шербет, кольца на его руке громко звякнули о стекло сосуда.

Перед ним вырос Хаукана.

– Все ли в порядке, Князь? – спросил он.

– Да, добрый Хаукана, все в порядке, – ответил тот.

– Ты не ешь наравне со своими людьми. Тебе не нравится еда?

– Дело не в продуктах, они великолепны, не в поварах, они безукоризненны, достойный Хаукана. Просто последнее время мой аппетит не на высоте.

– А! – с видом знатока промолвил Хаукана. – У меня есть кое-что на этот случай, как раз то, что надо. Только такой как ты и способен по-настоящему оценить его. Долго хранилось оно на специальной полке у меня в погребе. Бог Кришна неведомо как сохранил его сквозь долгие, долгие годы. Он дал его мне много лет назад, ибо предоставленный здесь приют пришелся ему весьма по вкусу. Я схожу за ним для тебя.

И он с поклоном покинул зал. Вернулся он с бутылкой. Еще не поглядев на наклейку, князь узнал форму бутылки.

– Бургундское! – воскликнул он.

– Точно, – сказал Хаукана. – С давно исчезнувшей Симлы.

Он понюхал бутылку и улыбнулся. А потом налил немного вина в грушевидный кубок и поставил его перед своим гостем.

Князь поднял его и долго вдыхал аромат вина. Затем, закрыв глаза, пригубил.

Все в зале из уважения к его наслаждению умолкли.

Потом он опустил бокал, и Хаукана еще раз плеснул драгоценный сок пино нуар, которому никогда не расти в этом мире.

Князь не притронулся к кубку. Вместо этого он повернулся к Хаукане и сказал:

– Кто самый старый музыкант в твоем заведении?

– Манкара, вот он, – ответил хозяин, указывая на седобородого мужчину, примостившегося, чтобы отдохнуть, за сервировочным столом в углу зала.

– Старый не телом, годами, – уточнил князь.

– А, наверное, это Дил, – сказал Хаукана,– если, правда, считать его музыкантом. Он утверждает, что был когда-то таковым.

– Дил?

– Мальчик при конюшне.

– А, ну да… Пошли за ним.

Хаукана хлопнул в ладоши и приказал появившемуся слуге отправиться на конюшню, привести мальчугана в мало-мальски приличный вид и поскорее прислать к пирующим.

– Прошу, не беспокойся о приличии, а просто пришли его сюда, – сказал князь.

Он откинулся назад и, закрыв глаза, погрузился в ожидание. Когда мальчик-конюший предстал перед ним, он спросил:

– Скажи, Дил, какую музыку ты играешь?

– Ту, что совсем не по нраву браминам, – ответил мальчик.

– Каков твой инструмент?

– Фортепиано, – сказал Дил.

– А ты можешь сыграть на каком-нибудь из этих? – он указал на оставленные музыкантами без присмотра на низенькой платформе у стены инструменты.

Мальчик присмотрелся к ним.

– Наверное, в случае необходимости я мог бы сыграть на флейте.

– Ты знаешь вальсы?

– Да.

– Не сыграешь ли ты мне «Голубой Дунай»?

Угрюмое выражение на лице мальчика уступило место тревоге. Он бросил быстрый взгляд на Хаукану, тот кивнул.

– Сиддхартха – князь среди людей, один из первых, – заявил хозяин.

– «Голубой Дунай» на одной из этих флейт?

– Будь любезен.

Мальчик пожал плечами.

– Я попробую, – сказал он. – Это было так давно… Будь снисходителен.

Он подошел к инструментам и спросил о чем-то у хозяина выбранной им флейты. Тот кивнул. Тогда он поднял ее к губам и издал несколько пробных звуков. Перевел дух, попробовал еще раз, потом обернулся.

Он опять поднес ко рту флейту, и мелодия вальса волнами заполнила зал. Князь, закрыв глаза, потягивал вино.

Когда музыкант остановился, чтобы передохнуть, он жестом велел ему продолжать; и тот играл запретные мелодии одну за другой, и профессиональные музыканты напустили на лица профессиональное презрение, но под столом ноги их в медленном темпе постукивали в такт музыке.

Наконец князь допил свое вино. Вечер спустился на Махаратху. Он бросил мальчугану кошель с монетами и даже не взглянул на слезы, которые стояли у того в глазах, когда он выходил из зала. Затем встал, потянулся и зевнул.

– Я удаляюсь в свои покои, – сказал он пирующим воинам. – Смотрите не проиграйте в мое отсутствие все свое наследство.

И они засмеялись, и пожелали ему спокойной ночи, и заказали напитков покрепче и соленых сухариков. Последнее, что он услышал на пути в свои покои, был стук костей по столу.

Князь отправился на покой так рано, ибо на следующий день собирался встать до рассвета. Слуга получил инструкции весь день не впускать никого из возможных посетителей, утверждая, что князь не в духе.

Еще первые цветы не открылись первым утренним насекомым, когда покинул он свои апартаменты, и видел его уходящим только старый зеленый попутай. Не в шелках, расшитых жемчугом, уходил он, а в лохмотьях, как всегда поступал он в подобных случаях. И не возвещали раковины и барабаны о его выступлении, но хранила его тишина, когда пробирался он по темным городским улицам. Пустынны были улицы в этот час, разве что изредка попадется навстречу врач или проститутка, возвращающиеся после позднего вызова. Бездомная собака увязалась за ним, когда он, направляясь к гавани, проходил через деловые кварталы.

Возле самого пирса он уселся на ящик. Заря потихоньку стирала темноту с лика природы, он смотрел, как прилив покачивает корабли, все в путанице такелажа, со спущенными парусами, с вырезанными на носу фигурами чудищ или девушек. Когда бы ни оказывался он в Махаратхе, всегда, хоть ненадолго, заглядывал в гавань.

Розовый зонтик зари раскрылся над спутанной шевелюрой облаков, по домам прошелся прохладный ветерок. Птицы-падалыцики с хриплыми криками пронеслись над испещренными точками бойниц башнями и спикировали на подернутую рябью гладь бухты.

Он смотрел, как выходит в море один из кораблей, как вырастает над его палубой шатер парусов, дотягивается до самых верхушек мачт и вот уже наполняется там, вверху, соленым морским ветром. Ожили и другие корабли, надежно застывшие на своих якорях. Команды готовились сгружать или загружать грузы – благовония, кораллы, масла и всевозможные ткани, металл и древесину, скот, специи. Он жадно вбирал в себя запахи товаров, вслушивался в перебранку матросов, он обожал и то и другое: от первого несло богатством, второе соединяло в себе оба остальных его увлечения – теологию и анатомию.

Немного погодя он разговорился с капитаном заморского корабля, тот присматривал за разгрузкой мешков с зерном и укрылся отдохнуть в тень от штабеля ящиков.

– Доброе утро, – обратился к нему князь. – Пусть не будет штормов или крушений на твоем пути, и да даруют тебе боги безопасную гавань и прибыльную торговлю.

Тот кивнул, уселся на ящик и принялся набивать коротенькую глиняную трубку.

– Спасибо тебе, папаша, – сказал он. – Хотя я и молюсь богам только в тех Храмах, которые выбираю сам, благословения я принимаю от любого. Благословению всегда найдется применение – особенно у моряка.

– Трудным выдалось у тебя плаванье?

– Менее трудным, чем могло бы быть, – ответил капитан. – Эта тлеющая морская гора, Пушка Ниррити, опять разрядилась в небеса громами и молниями.

– А, ты приплыл с юго-запада!

– Да, Шатисхан, из Испара Приморского. Сейчас месяц благоприятных ветров, но из-за этого они и разнесли пепел пушки намного дальше, чем можно было ожидать. Целых шесть дней падал на нас этот черный снег, и запах подземного мира преследовал нас, отравляя пищу и воду, заставлял глаза слезиться, обжигал гортани огнем. Мы устроили целый молебен, когда оставили наконец позади всю эту мерзость. Посмотри, как вымазан весь корпус моей посудины. А поглядел бы ты на паруса – они черны, как волосы Ратри!

Князь наклонился, чтобы лучше рассмотреть судно.

– Но слишком большого волнения не было? – спросил он.

Моряк покачал головой.

– У Соляного Острова мы повстречали крейсер и узнали, что страшнее всего Пушка разрядилась за шесть дней до того. Она выжгла облака и подняла огромные валы, потопившие два корабля – как доподлинно знали на крейсере – и, может быть, еще и третий.

Моряк уселся поудобнее, раскуривая свою трубочку.

– Вот я и говорю, у моряка всегда найдется применение благословению.

– Я разыскиваю одного моряка, – сказал князь. – Капитана. Его зовут Ян Ольвегг, или, быть может, сейчас он известен как Ольвагга. Не знаешь ли ты его?

– Знавал я его, – ответил собеседник, – но давно уже он не плавает.

– Да? Что же с ним стало?

Моряк повернулся и внимательно всмотрелся в него.

– Кто ты такой и почему спрашиваешь? – поинтересовался он наконец.

– Зовут меня Сэм. Ян очень старый мой друг.

– Что значит «очень старый»?

– Много-много лет назад – и в другом месте – знал я его, когда был он капитаном корабля, который никогда не бороздил этих океанов.

Капитан вдруг резко нагнулся и, подобрав палку, запустил ею в собаку, которая появилась с другой стороны пирса, обогнув наваленные кучей товары. Она взвизгнула и стремглав бросилась под защиту пакгауза. Это была та самая собака, которая брела за князем почти от самого постоялого двора Хауканы.

– Остерегайся этих чертовых церберов, – сказал капитан. – Бывают собаки и такие, и сякие – и еще кое-какие. Три разных сорта, но в этом порту гони их всех с глаз долой.

И он еще раз оценивающе посмотрел на собеседника.

– Твои руки, – произнес он, указывая на них трубкой, – совсем недавно все были в кольцах.

Следы от них еще остались.

Сэм поглядел на свои руки и усмехнулся.

– От твоего взгляда ничего не укроется, моряк, – произнес он. – Так что признаю очевидное. Да, я ношу кольца.

– И значит, ты, как и собаки, не тот, кем кажешься, – и ты приходишь расспрашивать об Ольвагге, да еще используешь его самое старое имя. А твое имя, говоришь, Сэм. Ты, часом, не один ли из Первых?

Сэм не сразу ответил, теперь уже он изучающе разглядывал собеседника, словно ожидая, что он еще скажет.

Может быть догадавшись об этом, капитан продолжил:

– Ольвагга, я знаю, числился среди Первых, хотя сам об этом никогда не упоминал. То ли ты тоже из Первых, то ли из Хозяев, в любом случае тебе об этом ведомо. Стало быть, я не продаю его, говоря об этом. Но все же я хочу знать, с кем говорю, с другом или с врагом.

Сэм нахмурился.

– Ян никогда не наживал себе врагов, – заметил он. – Ты же говоришь так, будто их у него немало – среди тех, кого ты называешь Хозяевами.

Моряк не сводил с него взгляда.

– Ты не Хозяин, – заявил он наконец, – и пришел ты издалека.

– Ты прав, – признал Сэм, – но скажи, откуда ты это узнал.

– Во-первых, – начал капитан, – ты стар. Хозяин тоже мог бы воспользоваться старым телом – но не стал бы оставаться в нем надолго, так же, как не стал бы задерживаться в теле собаки. Его страх перед тем, что он вдруг умрет подлинной смертью, умрет так, как умирают старики, был бы слишком велик. Таким образом, он не остался бы в старом теле достаточно долго, чтобы приобрести такие глубокие отметины от колец на пальцах. Богачи никогда не избавляются от своих тел. Если они отказываются от перерождения, они доживают свою жизнь до самого конца. Хозяева побоялись бы, что против них поднимут оружие соратники подобного человека, умри он иначе, чем от естественных причин. Так им тело вроде твоего не добыть. Ну а на теле из жизненных резервуаров отметин на пальцах не было бы. Следовательно, я заключаю, что ты – важная персона, но не Хозяин. Если ты издавна знаком с Ольваггой, ты тоже один из Первенцев, такой же, как и он. Из-за того, что ты хочешь узнать, я вывожу, что явился ты издалека. Будь ты из Махаратхи, ты бы знал о Хозяевах, а зная о них, знал бы и почему Ольвагга не может плавать.

– Ты, похоже, разбираешься в местных делах намного лучше меня, о вновь прибывший моряк.

– Я тоже прибыл издалека, – признал капитан, чуть заметно улыбнувшись, но за несколько месяцев я могу побывать в паре дюжин портов. Я слышу новости – новости, слухи и сплетни – отовсюду, из более двух десятков портов. Я слышу о дворцовых интригах и о политике Храмов. Я слышу секреты, нашептываемые под сенью ночи на ушко золотым девушкам под луком из сахарного тростника – луком Камы. Я слышу о походах кшатриев и о спекуляциях крупных торговцев – зерном и специями, драгоценностями и шелком. Подчас я могу, быть может, напасть на порт, где обосновались флибустьеры, и узнать там о житье-бытье тех, кого они захватили ради выкупа. Так что нет ничего удивительного в том, что я, явившись издалека, лучше знаю Махаратху, чем ты, проведи ты здесь еще неделю. Иногда мне случается даже слышать и о деяниях богов.

– Тогда не расскажешь ли ты мне о Хозяевах, и почему их следует держать за врагов? – спросил Сэм.

– Могу тебе о них кое-что порассказать, – согласился капитан, – чтоб ты не был на сей счет в неведении. Торговцы телами стали нынче Хозяевами Кармы. Личные их имена держатся в секрете, наподобие того, как это делается у богов, и они кажутся столь же безликими, как и Великое Колесо, которое, как провозглашено, они представляют. Теперь они не просто торговцы телами, они вступили в союз с Храмами. Каковые тоже изменились, чтобы твои сородичи из Первых, ставшие богами, могли общаться с ними с Небес. Если ты и в самом деле из Первых, Сэм, твой путь неминуемо приведет тебя либо к обожествлению, либо к вымиранию, когда ты предстанешь перед лицом этих новых Хозяев Кармы.

– Как это? – спросил Сэм.

– Детали ищи где-нибудь еще, – ответил его собеседник. – Я не знаю, какими методами все это достигается. А Яннавега-парусинника разыскивай на улице Ткачей.

– Теперь он известен под этим именем?

Моряк кивнул.

– И поосторожней с собаками, – добавил он, – да и со всем остальным – живым и способным приютить разум.

– Как твое имя, капитан? – спросил Сэм.

– В этом порту у меня либо вообще нет имени, либо есть ложное, а я не вижу никаких оснований лгать тебе. Доброго тебе дня, Сэм.

– Доброго дня и тебе, капитан. Спасибо за все.

Сэм поднялся и пошел из гавани прочь, направляясь обратно, в сторону деловых кварталов и торговых улиц.

Красный диск солнца в небе собирался пересечь Мост Богов. Князь шел по проснувшемуся городу, пробираясь между прилавками с товарами, демонстрирующими мастерство и сноровку мелких ремесленников. Разносчики мазей и порошков, духов и масел сновали вокруг. Цветочницы махали прохожим венками и букетами; виноторговцы, не произнося ни слова, заполнили со своими мехами ряды затемненных скамей, они дожидались, когда к ним по заведенному обычаю заглянут завсегдатаи. Утро пропахло готовящейся пищей, мускусом, испражнениями, маслами, благовониями, все эти запахи смешались в единое целое и, освободившись, плыли над улицей как невидимое облако.

Поскольку сам князь был одет как нищий, ему показалось вполне уместным остановиться и заговорить с горбуном, сидевшим перед чашей для милостыни.

– Поклон тебе, брат, – сказал он. – Я забрел далеко от своего квартала. Не можешь ли ты мне сказать, как добраться до улицы Ткачей?

Горбун кивнул и выразительно встряхнул свою чашу.

Из мошны, спрятанной под рваной хламидой, князь извлек мелкую монету и бросил в чашу горбуна; монета тут же исчезла.

– Вот туда, – горбун качнул головой в нужном направлении. – Пойдешь прямо, по третьей улице свернешь налево. Пройдешь еще два перекрестка и окажешься у Фонтанного Кольца перед Храмом Варуны. В этом Кольце улица Ткачей помечена знаком Шила.

Он кивнул горбуну, похлопал его по уродливому наросту и отправился дальше.

Добравшись до Фонтанного Кольца, князь остановился. Несколько десятков людей стояло в очереди перед Храмом Варуны, самого неумолимого и величественного среди богов. Люди эти не собирались вступать в Храм, а ожидали своей очереди для участия в чем-то. Он услышал звон монет и подошел поближе.

Они стояли в очереди к сверкающей металлом машине.

Вот очередной страждущий опустил монету в рот стального тигра. Машина замурлыкала. Человек нажал несколько кнопок, изображавших собой животных и демонов. По телам двух нагов, двух святых змеев, переплетавшихся над прозрачной панелью машины, пробежала вспышка света.

Князь придвинулся вплотную.

Человек нажал на рычаг, напоминавший торчащий из боковой стенки машины рыбий хвост.

Священный голубой свет заполнил всю внутренность машины; змеи пульсировали красным, и тут, под зазвучавшую вдруг нежную мелодию появилось молитвенное колесо и принялось бешено вращаться.

На лице у человека было написано блаженство. Через несколько минут машина отключилась. Он опустил еще одну монету и снова дернул за рычаг, чем заставил кое-кого из стоявших в конце очереди громко заворчать, рассуждая, что это уже седьмая монета, что день выдался душным, что в очереди за молитвами он не один и почему бы, если ты хочешь совершить такое щедрое пожертвование, не пойти прямо к жрецам? Кто-то бросил, что человеку этому надо, должно быть, искупить слишком много грехов. И все со смехом принялись обсуждать возможный характер этих грехов.

Заметив, что в очереди были и нищие, князь пристроился в ее хвост.

Пока подходила его очередь, он обратил внимание, что если одни проходили перед машиной, нажимая кнопки, другие просто опускали гладкий металлический диск во вторую тигриную пасть, расположенную с обратной стороны корпуса. Когда машина останавливалась, диск падал в чашу и хозяин забирал его обратно. Князь решил рискнуть и пуститься в расспросы.

Он обратился к стоящему перед ним человеку

– Почему это, – спросил он, – у некоторых свои собственные жетоны?

– Да потому, что они зарегистрировались, – ответил тот не оборачиваясь.

– В Храме?

– Да.

– Может быть, было бы лучше, – сказал он, – если бы ты молился по-старому и отдавал пожертвования прямо в руки жрецов. А то можешь зарегистрироваться и получить свой собственный жетон.

– Понятно, – сказал князь. – Да, ты прав. Надо обдумать все это. Спасибо.

Он вышел из очереди, обогнул Фонтан и, обнаружив место, где на столбе висел знак Шила, отправился по улице Ткачей.

Трижды спрашивал он о Янагге-парусиннике, в третий раз – у низенькой женщины с могучими руками и усиками над верхней губой. Женщина сидела, скрестив ноги, и плела коврик под низкой стрехой того, что когда-то, должно быть, было конюшней – и до сих пор продолжало ею пахнуть.

Она пробурчала ему, куда идти, окинув взглядом с ног до головы и с головы до ног, взглядом странно прекрасных бархатисто-карих глаз. Князь прошел извилистой аллеей, спустился по наружной лестнице, лепившейся к стене пятиэтажного строения, оказался у двери, через которую попал в коридор на первом этаже. Внутри было темно и сыро.

Он постучал в третью слева дверь, и почти сразу ему открыли.

Открывший дверь мужчина уставился на него.

– Ну?

– Можно войти? У меня кое-что важное…

Человек чуть поколебался, резко кивнул и отступил в сторону.

Князь вошел следом. Большое полотнище холста было расстелено на полу перед стулом, на который вновь уселся хозяин, указав своему гостю на другой из двух находившихся в комнате стульев.

Это был невысокий, но очень широкоплечий человек с белоснежными волосами и начинающейся катарактой обеих глаз. Руки его были коричневыми и жесткими, с узловатыми суставами пальцев,

– Ну? – повторил он.

– Ян Ольвегг, – послышалось в ответ.

Глаза его слегка расширились, затем превратились в щелки. Он взвешивал в руке большущие ножницы.

– «Опять в краю моем цветет медвяный вереск», – произнес князь.

Хозяин застыл, потом вдруг улыбнулся.

– «А меда мы не пьем!» – сказал он, швыряя ножницы на свою работу. – Сколько же лет минуло, Сэм?

– Я потерял счет годам.

– Я тоже. Но должно быть прошло лет сорок… сорок пять? – с тех пор, как я тебя видел в последний раз. И мед, и эль, бьюсь об заклад, прорвали к черту все плотины?

Сэм кивнул:

– Даже и не знаю, с чего начать, – сказал ему старик.

– Начни с того, почему вдруг «Янагга»?

– А почему бы и нет? Звучит честно, и для работяги вполне годится. Ну а ты сам? Все еще балуешься княжением?

– Я все еще я, – сказал Сэм, – и меня все еще зовут Сиддхартхой, когда спешат на мой зов.

Его собеседник хихикнул.

– И Победоносным, «Бичом Демонов», – нараспев продекламировал он. – Ну хорошо. Раз ты оделся не по своему богатству, значит, по обыкновению разнюхиваешь, что к чему?

Сэм кивнул:

– И наткнулся на многое, чего не понимаю.

– Ага, – вздохнул Ян. – Ага. С чего бы начать? И как? А вот как, я расскажу тебе о себе… Слишком много дурной кармы накопил я, чтобы получить право на новомодный перенос.

– Что?

– Дурная карма, говорю. Старая религия – но только Религия, это – показная, насаждаемая и до жути доказуемая религия. Но не очень-то громко про то думай. Лет этак двенадцать тому назад Совет утвердил обязательное психозондирование тех, кто домогается обновления. Это было как раз после раскола между акселеристами и деикратами, когда Святая Коалиция выперла всех молодых технарей и присвоила себе право зажимать их и дальше. Простейшим решением оказалось, конечно, проблему просто изжить – со света. Храмовая орава стакнулась с телоторговцами, заказчику стали зондировать мозги и акселеристам отказывать в обновлении или… ну… ладно. Теперь акселеристов не так уж много. Но это было только начало. Божественная партия тут же смекнула, что здесь же лежит и путь к власти. Сканировать мозг стало стандартной процедурой, предшествующей переносу. Торговцы телами превратились в Хозяев Кармы и стали частью храмовой структуры. Они вычитывают твою прошлую жизнь, взвешивают карму и определяют ту жизнь, что тебе предстоит. Идеальный способ поддерживать кастовую систему и крепить контроль деикратов. Между прочим, большинство наших старых знакомцев по самый нимб в этом промысле.

– Мой бог! – воскликнул Сэм.

– Боги, – поправил Ян. – Их всегда считали богами – еще бы, с их Обликами и Атрибутами; но они теперь сделали из этого нечто до крайности официальное. И любой, кому случилось быть одним из Первых, лучше бы, черт побери, заранее понял, к чему он стремится, к быстрому обожествлению или к костру, когда он в эти дни вступает в Палаты Кармы. А когда тебе на прием? – заключил он.

– Завтра, – ответил Сэм, – после полудня… А как же ты бродишь тут, если у тебя нет ни нимба, ни пригоршни перунов?

– Потому что у меня нашлась пара друзей, и они навели меня на мысль, что лучше пожить еще – тихо-мирно, – чем идти под зонд. Всем сердцем воспринял я их мудрый совет, и вот, все еще способен починять паруса и подчас взбаламутить соседнюю забегаловку. Иначе, – он поднял мозолистую, искореженную руку и щелкнул пальцами, – если не подлинная смерть, то, может статься, тело, прошпигованное раком, или захватывающая жизнь холощеного водяного буйвола, или…

– Собаки? – перебил Сэм.

– Ну да, – подтвердил Ян.

И он разлил спиртное, нарушив этим и тишину, и пустоту двух стаканов.

– Спасибо.

– В пекло, – и он убрал бутылку.

– Да еще на пустой желудок… Ты сам его делаешь?

– Угу. Перегонный куб в соседней комнате.

– Поздравь, я догадался. Если у меня и была плохая карма, теперь она вся растворилась.

– Чего-чего, а четкости и ясности в том, что такое плохая карма, наши приятели боги не переваривают.

– А почему ты думаешь, что у тебя она есть?

– Я хотел поторговать здесь машинами среди наших потомков. Был за это бит на Совете. Публично покаялся и тешил себя надеждой, что они забудут. Но акселеризм нынче так далек, никогда ему не вернуться, пока я не помер. Да, жалко. Хотелось бы вновь поднять паруса и – вперед, к чужому горизонту. Или поднять корабль…

– А что, зонд настолько чувствителен, что может уловить нечто столь неощутимое, как склонность к акселеризму?

– Зонд, – ответил Ян, – достаточно чувствителен, чтобы сказать, что ты ел на завтрак одиннадцать лет и три дня тому назад и где ты порезался, когда брился сегодня утром, насвистывая гимн Андорры.

– Они же были только на экспериментальной стадии, когда мы покидали… дом, – сказал Сэм. – Те два, что мы захватили с собой, являлись лишь основой для трансляции мозговых волн. Когда же произошел прорыв?

– Послушай-ка, провинциальный родственничек, – начал Ян. – Не припоминаешь ли ты такого сопляка, черт знает чье отродье, из третьего поколения, по имени Яма? Молокосос, который все наращивал и наращивал мощность генераторов, пока в один прекрасный день там у него не шарахнуло; он тогда схлопотал такие ожоги, что пришлось ему влезать во второе свое – пятидесятилетнее – тело, когда ему самому едва стукнуло шестнадцать? Парнишка, который жить не мог без оружия? Тот самый, что анестезировал по штучке всего, что шевелится, чтобы его проанатомировать, так упиваясь при этом своими изысканиями, что мы в шутку трепались, что он обожествляет смерть?

– Да, я его помню. Он еще жив?

– Если тебе угодно так это называть. Он теперь и в самом деле бог смерти – и уже не по кличке, а по титулу, важная шишка. Он усовершенствовал зонд около сорока лет назад, но деикраты до поры до времени скрывали это. Я слышал, он выдумал и кое-какие другие сокровища, способные исполнить волю богов… ну, к примеру, механическую кобру, которая может зарегистрировать показания энцефалограммы с расстояния в милю, когда она приподнимется и распустит веером свой капюшон. Ей ничего не стоит выискать в целой толпе одного-единственного человека, какое бы тело он при этом ни носил. И нет никаких противоядий против ее укуса. Четыре секунды, не больше… Или же огненосный жезл, который, как говорят, искорежил поверхность всех трех лун, пока Бог Агни стоял на берегу у моря и им размахивал. А сейчас, как я понимаю, он проектирует что-то вроде реактивного левиафана-колесницы для Великого Шивы… вот такие штучки-дрючки.

– Мда, – сказал Сэм.

– Пойдешь на зондаж? – спросил Ян.

– Боюсь, что нет, – ответил Сэм. – Послушай, сегодня утром я видел машину, которую, помоему, лучше всего назвать молитвоматом, – это что, обычное явление?

– Да, – подтвердил Ян. – Они появились два года тому назад – идея, осенившая однажды ночью юного Леонардо за стаканчиком сомы. Нынче, когда в моде карма, эти штуковины гораздо удобнее сборщиков налогов. Когда господин горожанин является накануне своего шестидесятилетия в клинику бога выбранной им церкви, наряду с перечнем его грехов учитывается, как говорят, и реестр накопленных молитв и уже на основе их баланса решается, в какую касту он попадет, – а также возраст, пол, физические кондиции нового его тела. Изящно. Точно.

– Я не пройду зондирование, – заметил Сэм, – даже если накоплю огромный молитвенный счет. Они отловят меня, как только дело дойдет до грехов.

– Какого типа?

– Грехов, которых я еще не совершил, но которые окажутся записанными в моем разуме, ибо я обдумываю их сейчас.

– Ты собираешься пойти наперекор богам?

– Да.

– Как?

– Еще не знаю. Начну, во всяком случае, с непосредственного общения. Кто у них главный?

– Одного не назовешь. Правит Тримурти – то есть Брахма, Вишну и Шива. Кто же из трех главный на данный момент, сказать не могу. Некоторые говорят

– Брахма…

– А кто они – на самом деле? – спросил Сэм. Ян покачал головой:

– Поди знай. У всех у них другие тела, чем поколение назад. И все пользуются именами богов.

Сэм встал.

– Я еще вернусь или же пришлю за тобой.

– Надеюсь… Глотнем еще?

Сэм покачал головой.

– Пойду, еще раз превращусь в Сиддхартху, разговеюсь после поста на постоялом дворе Хауканы и объявлю о своем намерении посетить Храмы. Если наши друзья стали нынче богами, они должны сообщаться со своими жрецами. Сиддхартха отправляется молиться.

– За меня не надо, – сказал Ян, подливая себе самогона. – Не знаю, смогу ли я пережить гнев божий.

Сэм улыбнулся:

– Они не всемогущи.

– Смиренно надеюсь, что нет, – ответил тот, – но боюсь, что день этого уже не далек.

– Счастливого плавания, Ян.

– Скаал.

По пути в Храм Брахмы князь Сиддхартха ненадолго задержался на улице Кузнецов. Спустя полчаса он вышел из лавки в сопровождении Стрейка и трех своих вассалов. Улыбаясь, будто его посетило видение грядущего, он пересек Махаратху и наконец приблизился к высокому и просторному Храму Создателя.

Не обращая внимания на взгляды толпящихся у молитвомата, он поднялся по длинной, пологой лестнице; при входе в Храм его встретил верховный жрец, которого он заранее известил о своем посещении.

Сиддхартха и его люди вступили в Храм, оставили при входе свое оружие и отвесили подобающие поклоны в направлении центрального святилища, прежде чем обратиться к жрецу.

Стрейк и его спутники отступили на почтительное расстояние, когда князь вложил тяжелый кошель в сложенные руки жреца и тихо промолвил:

– Я хотел бы поговорить с Богом.

Жрец, отвечая, внимательно изучал его лицо.

– Храм открыт для всех, Князь Сиддхартха, и всякий может общаться здесь с Небесами сколько пожелает.

– Это не совсем то, что я имел в виду, – сказал Сиддхартха. – Я подумал о чем-то более личном, чем жертвоприношение и долгие литания.

– Я не вполне осознаю…

– Но ты вполне осознал вес этого кошелька, не так ли? Он наполнен серебром. Второй, который я взял с собой, наполнен золотом – его можно будет получить после. Я хочу воспользоваться местным телефоном.

– Теле?..

– Системой связи. Если бы ты, как и я, был одним из Первых, ты бы понял намек.

– Я не…

– Заверяю тебя, мой звонок не отразится неблагоприятным образом на твоем положении старосты этого Храма. Я разбираюсь в подобных вопросах, а благоразумие мое всегда было притчей во языцех среди Первых. Вызови сам Опорную Базу и наведи справки, если это тебя успокоит. Я подожду здесь, во внешних покоях. Скажи им, что Сэм хотел бы перемолвиться словечком с Тримурти. Они захотят переговорить.

– Я не знаю…

Сэм вытащил второй кошелек и взвесил его на ладони. Жрец, не отрывая от него взгляда, облизнул губы.

– Подожди здесь, – приказал он и, повернувшись кругом, вышел из комнаты.

Или, пятая нота гаммы, сорвавшись со струны арфы, разнеслась по Саду Пурпурного Лотоса.

Брахма бездельничал на берегу искусственно подогреваемого пруда, где он купался вместе со своим гаремом. Прикрыв глаза, он возлежал, опираясь на локти и свесив ноги в воду.

На самом же деле он поглядывал из-под своих длинных ресниц за дюжиной резвящихся в пруду девушек, надеясь, что одна-другая бросят восхищенный взгляд на его темный, с рельефной мускулатурой торс. Черные на коричневом, усы его поблескивали, влага лишила их четких геометрических очертаний; волосы черным крылом были отброшены назад. Он улыбался ослепительной под упавшим солнечным лучом улыбкой.

Но ни одна из них, похоже, не замечала всего этого, улыбка его потускнела и пропала. Все их внимание было поглощено игрой в водное поло, которой они самозабвенно предавались.

Или, сигнальный колокольчик, зазвонил опять, когда легкое дуновение искусственного ветерка донесло до него запах садового жасмина. Он вздохнул. Ему так хотелось, чтобы они боготворили его – его могучее тело, его тщательно вылепленные черты лица. Боготворили его как мужчину, не как бога.

И тем не менее, хотя его особое, усовершенствованное тело и делало возможными подвиги, которые не под силу повторить ни одному смертному мужчине, все равно он чувствовал себя неловко в присутствии такой старой боевой лошадки, как Бог Шива, который, несмотря на свою приверженность нормальным телесным матрицам, казалось, сохранял для женщин гораздо большую привлекательность. Можно было подумать, что пол превозмогает биологию; и как бы он ни старался подавить воспоминания и уничтожить этот фрагмент своего духа, Брахма, который родился женщиной, до сих пор каким-то образом женщиной и оставался. Ненавидя эту свою черту, он раз за разом выбирал для перерождения замечательно мужественные мужские тела, но, поступая так, все равно чувствовал свою недостаточность, словно клеймо его собственного пола была выжжено у него на челе. От этого ему хотелось топнуть ногой и состроить гримасу.

Он встал и направился к своему павильону – мимо низкорослых деревьев, чьи искореженные силуэты были полны какой-то гротесковой красоты, мимо шпалер, сотканных с утренней славой, прудов с голубыми кувшинками, нитей жемчуга, свешивающихся с колец, выделанных из белого золота, мимо светильников в форме девушек, треножников, на которых курились пикантные благовония, мимо восьмирукой статуи синей богини, которая, если ее должным образом попросишь, играет на вине.

Брахма вошел в павильон и направился прямо к хрустальному экрану, вокруг которого обвился, зажав собственный хвост в зубах, бронзовый нага. Он включил механизм обратной связи.

Помехи, словно снегопад, покрыли было экран, но вот уже на экране появился верховный жрец его Храма в Махаратхе. Упав на колени, он трижды прикоснулся своей кастовой метой к полу.

– Среди четырех чинов божественных, среди восемнадцати воинств Рая, могущественнейший – Брахма, – завел священник. – Всесоздатель, Владыка Небес высоких и всего, что под ними. Лотос прорастает из твоего пупка, руки твои пахтают океаны, тремя шагами ноги твои покрывают все миры. Барабан твоей славы наполняет ужасом сердца врагов твоих. В деснице твоей колесо закона. Ты вяжешь катастрофы, как путами, змеею. Приветствую тебя! Соблаговоли услышать молитву твоего жреца. Благослови и выслушай меня, о Брахма!

– Встань… жрец, – сказал Брахма, не сумев вспомнить его имя. – Что за неотложная надобность побудила тебя срочно меня вызывать?

Жрец выпрямился, бросил быстрый взгляд на мокрого Брахму и отвел глаза.

– Владыка, – сказал он, – я не собирался нарушать покой твоего купания, но здесь сейчас находится один из твоих смиренных почитателей, который хотел бы поговорить с тобой на темы, которые, как мне показалось, могут иметь немалое значение.

– Один из почитателей! Скажи ему, что всеслышащий Брахма слышит всех, и пусть он идет молиться мне, как и все, в Храме, для этого, собственно, и созданном!

Рука Брахмы потянулась было к выключателю, но вдруг замерла.

– А как он узнал о линии Храм-Небо? – удивился он. – И о прямом общении святых и богов?

– Он говорит, – отвечал жрец, – что он из Первых и мне нужно передать, что Сэм хотел бы переговорить с Тримурти.

– Сэм? – сказал Брахма. – Сэм? Да этого не может быть… сам Сэм?

– Он известен здесь как Сиддхартха, Бич Демонов.

– Жди моего соизволения, – промолвил Брахма, – распевая покуда подобающие стихи Вед.

– Слушаю, мой Властелин, – ответил жрец и запел.

Брахма перешел в другую часть павильона и замер перед своим гардеробом, решая, что надеть.

Князь, услышав, что его зовут, отвлекся от созерцания внутренности Храма. Жрец, чье имя он позабыл, манил его с другого конца коридора. Он пошел на зов и очутился в кладовой. Жрец нащупал потайной рычаг и толкнул ряд полок, который, словно дверь, открылся вовнутрь.

Шагнув через эту дверь, князь очутился в богато украшенной усыпальнице. Сверкающий видеоэкран висел над алтарно-контрольной панелью, обрамленный бронзовым нагой, сжимавшим в зубах собственный хвост.

Жрец трижды поклонился.

– Привет тебе, правитель мироздания, могущественнейший среди четырех божественных чинов и восемнадцати райских воинств. Из пупа твоего произрастает лотос, руки твои пахтают океаны, тремя шагами…

– Подтверждаю правоту сказанного тобой, – перебил Брахма. – Слышу и благословляю. А теперь ты можешь оставить нас.

– ?

– Да-да. Сэм наверняка оплатил частную беседу, разве не так?

– Владыка!

– Все! Ступай!

Жрец быстро поклонился и вышел.

Брахма изучал Сэма; тот был одет в темные рейтузы, небесно-голубую камизу, зелено-голубой тюрбан Симлы, к поясу из потемневших железных колец были привешены пустые ножны.

В свою очередь, и Сэм разглядывал своего визави, чей силуэт четко вырисовывался на черном фоне; одет он был в костюм из тончайшей кольчуги, на который накинул сверху щегольский плащ, сколотый на груди брошью с огненным опалом. Голову Брахмы венчала пурпурная корона, усеянная пульсирующими аметистами, а в правой руке он сжимал скипетр, украшенный девятью приносящими счастье самоцветами. Глаза – два темных пятна на темном лице. Нежные звуки вины разносились вокруг него.

– Сэм? – сказал он. Сэм кивнул.

– Пытаюсь догадаться, кто ты на самом деле, Великий Брахма. Должен сознаться, что мне это не удается.

– Так и должно быть, – сказал Брахма, – если кому-то суждено быть богом, который был, есть и будет всегда.

– Красивое одеяние ты носишь, – заметил Сэм. – Просто очаровательное.

– Спасибо. Мне трудно поверить, что ты все еще жив. По справкам ты уже лет пятьдесят не требовал нового тела. Это весьма рискованно.

Сэм пожал плечами:

– Жизнь полна риска…

– Согласен, – сказал Брахма. – Прошу, возьми стул и садись. Устраивайся поудобнее.

Сэм так и сделал, а когда он опять посмотрел на экран, Брахма восседал на высоком троне, вырезанном из красного мрамора, над ним пламенел раскрытый зонт.

– Выглядит не слишком-то удобным, – заметил Сэм.

– Сиденье с поролоном, – улыбаясь, ответил бог – Если хочешь, кури.

– Спасибо, – Сэм вытащил из привешенного к поясу кисета трубку, набил ее табаком, тщательно умял и закурил.

– Что же ты делал все это время, – спросил бог, – соскочив с насеста Небес?

– Взращивал свои собственные сады, – сказал Сэм.

– Мы могли бы использовать тебя здесь, – сказал Брахма, – в нашем гидропонном департаменте. Что касается этого, может быть, еще могли бы. Расскажи мне о своем пребывании среди людей.

– Охота на тигров, пограничные споры с соседними царствами, поддержание высокого морального духа в гареме, немножко ботанических штудий – все в таком роде, жизнь в ее банальности, – неспешно поведал Сэм. – Теперь силы мои на исходе, и я опять взыскую свою юность. Но чтобы вновь стать молодым, как я понимаю, мне придется подвергнуться промывке мозгов? Так?

– В некотором роде, – признал Брахма.

– Могу я полюбопытствовать, с какой целью?

– Неправедный ослабнет, праведный окрепнет, – изрек, улыбаясь, бог.

– Предположим, я неправеден, – спросил Сэм, – каким образом я ослабею?

– Колесо сансары повернется для тебя вниз: тебе придется отрабатывать бремя своей кармы в низшей форме.

– А у тебя под рукой нет данных – процента тех, кто идет вниз, и тех, кто идет вверх?

– Надеюсь, ты не подумаешь, что я не всемогущ, – сказал, прикрывая скипетром зевок, Брахма, – если я признаюсь, что подзабыл эти данные.

Сэм хмыкнул.

– Ты сказал, что вам в Небесном Граде нужен садовник.

– Да, – подтвердил Брахма. – Уж не намерен ли ты обратиться к нам за работой?

– Не знаю, – сказал Сэм. – Может быть.

– Что означает – может быть и нет, – уточнил его собеседник.

– Да, может быть и нет, – согласился Сэм. – Что касается человеческого разума, то в былые дни не было этого невразумительного перетягивания каната. Если кто-то из Первых желал возродиться – он платил за тело и его обслуживали.

– Мы живем уже не в былые дни. Сэм. На пороге новая эпоха.

– Можно – почти что – подумать, что вы стремитесь устранить всех Первых, которые не выстроились у вас за спиной.

– В пантеоне комнаты есть для многих, Сэм. Есть ниша и для тебя, если ты решишь заявить о своих на нее правах.

– А если нет?

– Тогда наводи справки о своем теле в Палате Кармы.

– А если я выбираю божественность?

– Мозг твой зондировать не будут. Хозяевам посоветуют обслужить тебя быстро и отменно. Будет послана летательная машина, чтобы доставить тебя на Небеса.

– Все это наводит на некоторые размышления, – сказал Сэм. – Я люблю этот мир, хотя он и погряз в темноте средневековья. С другой стороны, любовь эта ничуть не поможет мне насладиться объектами моего желания, если мне будет предписано умереть подлинной смертью или принять образ обезьяны и скитаться в джунглях. Но не очень-то мне любо и то искусственное совершенство, которое процветало на Небесах, когда я в последний раз посетил их. Подожди, будь любезен, чуть-чуть, я поразмышляю.

– В моих глазах твоя нерешительность является просто наглостью, – сказал Брахма. – Тебе только что сделали такое предложение…

– Да-да, и в моих, наверное, она выглядела бы так же, если бы мы поменялись местами. Но если бы я был Богом, а ты – мною, ей-богу, я бы помолчал немного, пока человек принимает самое важное свое решение за и про свою жизнь.

– Сэм, ты чудовищный торгаш! Кто еще заставлял бы меня ждать, когда на чашу весов брошено его бессмертие? Уж не собираешься ли ты торговаться – со мной?

– Ну да, я же потомственный торговец ящерами – и я страшно хочу кое-чего.

– Что же это может быть?

– Ответы на несколько вопросов, которые преследуют меня вот уже некоторое время.

– К примеру..?

– Как тебе ведомо, я перестал посещать собрания старого Совета более сотни лет тому назад, ибо они превратились в длиннющие заседания, рассчитанные так, чтобы отсрочить принятие решений, и стали главным образом поводом для Празднества Первых. Нынче я не имею ничего против праздников. По правде говоря, века полтора я являлся на них только для того, чтобы еще разок хлебнуть добротного земного зелья. Но я чувствовал, что мы должны сделать что-то с пассажирами, равно как и с отпрысками наших многочисленных тел, а не бросать их на произвол судьбы в этом порочном мире, где они неминуемо превратятся в дикарей. Я чувствовал, что мы, команда, должны им помочь, обеспечить их преимуществами сохраненной нами технологии, а не выстраивать себе неприступный рай, используя мир в качестве комбинации охотничьих угодий и борделя. И вот я давно пытаюсь понять, почему это не было сделано. Это был бы, кажется, честный и справедливый путь управлять миром.

– Я делаю отсюда вывод, что ты акселерист.

– Нет, – сказал Сэм, – просто любопытствующий, Я любопытен, вот единственная причина.

– Тогда, отвечая на твой вопрос, – заговорил Брахма, – скажу, что причиной этому – то, что они не готовы. Если бы мы начали действовать сразу – да, тогда это могло сработать. Но нам поначалу было все равно. Потом, когда возник этот вопрос, мы разделились. Слишком много прошло времени. Они не готовы и не будут готовы еще много веков. Если их на настоящем этапе снабдить развитой технологией, это приведет к неминуемым войнам, которые уничтожат и те начинания, которые они уже претворили в жизнь. Они зашли далеко. Они дали толчок цивилизации по образу и подобию своих древних праотцов. Но они еще дети, и как дети они бы играли с нашими дарами и обжигались бы на них. Они и есть наши дети, дети наших давным-давно мертвых Первых тел, и вторых, и третьих, и неизвестно скольких еще – и отсюда наша родительская за них ответственность. Мы должны не допустить, чтобы они стали акселератами, чтобы ускорение их развития привело к индустриальной революции и уничтожило тем самым первое стабильное общество на этой планете. Наши отцовские функции легче всего выполнять, руководя ими, как мы это и делаем, через Храмы. Боги и богини – исходно родительские фигуры, и что же может быть правильнее и справедливее, чем принятие нами этих ролей и последовательное их использование?

– А зачем же тогда вы уничтожили их собственную зачаточную технологию? Печатный станок изобретался на моей памяти трижды – и всякий раз изымался.

– Делалось это по тем же причинам – они еще не готовы. И было это на самом деле не открытие, а, скорее, воспоминание. Нечто из легенд, которое кому-то удалось воспроизвести. Если нечто должно появиться, оно должно явиться результатом уже наличествующих в культуре факторов, а не должно быть вдруг вытащено за уши из прошлого, как кролик из цилиндра фокусника.

– Похоже, ты проводишь в этом пункте очень последовательную линию. И, наверное, твои лазутчики обшаривают весь мир, уничтожая все признаки прогресса, какие только им удастся обнаружить?

– Нет, это не так, – сказал бог. – Ты рассуждаешь так, будто мы хотим навсегда нести бремя божественности, будто мы стремимся поддерживать средневековую темноту, чтобы навечно терпеть скуку нашей вынужденной божественности!

– Короче говоря, – заключил Сэм, – да. Ну а молитвомат, что установлен у самого входа в этот Храм? Он что, с точки зрения культуры – пара колеснице?

– Это совсем другое, – сказал Брахма. – Как божественное проявление, он вызывает у горожан трепет и никаких вопросов. По причинам религиозным. Это совсем не то, что дать им порох.

– Ну а если допустить, что какой-нибудь местный атеист утащит его и расковыряет на части? И если вдруг это будет Томас Эдисон? Что тогда?

– В них вмонтирована сложная система запоров. И если кто-нибудь, кроме жреца, откроет хотя бы один из них, устройство взлетит на воздух – вместе со взломщиком, разумеется.

– Как я заметил, вам не удалось не допустить изобретения перегонного куба, хотя вы и пытались. И вы шлепнули в ответ алкогольным налогом, который нужно платить Храмам.

– Человечество всегда искало избавления в пьянстве, – сказал Брахма. – Обычно это так или иначе отражалось и в религиозных церемониях, чтобы ослабить чувство вины. Да, поначалу мы попытались было подавить алкоголь, но быстро убедились, что это нам не под силу. И вот в обмен на выплаченный налог они получают благословение своей выпивке. Слабеет чувство вины, слабеет похмелье, меньше распрей – ты же знаешь, это психосоматическое, – а налог весьма невысок.

– Забавно все же, что многие предпочитают вполне мирскую выпивку.

– Ты пришел просить, а продолжаешь насмехаться, не к этому ли сводятся твои речи, Сэм? Я согласился ответить на твои вопросы, а не обсуждать с тобой деикратическую политику. Ну как, не пришел ли ты, наконец, к какому-либо решению относительно моего предложения?

– Да, Мадлен, – сказал Сэм, – а говорил ли тебе кто-нибудь когда-нибудь, как ты соблазнительна, когда сердишься?

Брахма спрыгнул с трона.

– Как ты смог? Как ты догадался? – завопил он.

– Я, на самом деле, и не смог, – сказал Сэм. – До этого момента. Это была просто догадка – на основе некоего присущего тебе маньеризма в речах и жестах, который вдруг всплыл у меня в памяти. Итак, ты добилась сокровеннейшей цели всей своей жизни, а? Готов биться об заклад, у тебя теперь тоже есть гарем. И каково же чувствовать себя жеребцом, мадам, когда начинал девицей? Бьюсь об заклад, что все до одной Лизхен в мире позавидовали бы тебе, если бы узнали. Мои поздравления.

Брахма выпрямился во весь рост, его свирепый взгляд ослеплял. Трон у него за спиной обратился в пламя. Бесстрастно бренчала вина. Он поднял скипетр и произнес:

– Приготовься, Брахма проклинает тебя…

– За что? – перебил Сэм. – За то, что я догадался о твоей тайне? Если мне суждено быть богом, то какая в том разница? Остальные же знают об этом. Или же ты сердишься, что единственным способом выпытать секрет твоей истинной личности было тебя чуть-чуть подкусить? Я-то полагал, что ты меня оценишь выше, если я продемонстрирую свои достоинства, выставив таким образом на показ свою проницательность. Если я случайно задел тебя, приношу свои извинения.

– Дело не в том, что ты догадался, – и даже не в том, как ты догадался, – проклят ты будешь за то, что насмехался надо мной.

– Насмехался над тобой? – переспросил Сэм. – Не понимаю. Я не имел в виду ни малейшего проявления неуважения. В былые времена я всегда был с тобой в хороших отношениях. Только вспомни – и ты согласишься, что это правда. Так с чего бы мне рисковать своим положением, насмехаясь над тобой теперь?

– Просто ты сказал то, что думаешь, слишком быстро, не успев обдумать последствия.

– Нет, мой Господин. Я шутил с тобой точно так же, как шутил бы любой мужчина, обсуждая эти темы с другим мужчиной. Сожалею, если это было воспринято неправильно. Я уверен, что ты обладаешь гаремом, которому я бы позавидовал и в который, вне всякого сомнения, однажды ночью попытаюсь прокрасться. Если ты проклинаешь меня, так как был изумлен, сними проклятие.

Он пыхнул своей трубкой и скрыл усмешку за клубами дыма.

Наконец, Брахма хмыкнул.

– Я чуть-чуть скор на расправу, это верно, – объяснил он, – и, быть может, слишком чувствителен, когда речь заходит о моем прошлом. Конечно, мне часто приходилось шутить подобным образом с другими мужчинами. Ты прощен. Я снимаю свое начинавшееся проклятие.

– А твое решение, как я понимаю, – принять мое предложение? – добавил он.

– Ну да, – сказал Сэм.

– Хорошо. Мне всегда была свойственна братская привязанность к тебе. Ступай теперь и пришли моего жреца, чтобы я проинструктировал его о твоей инкарнации. До скорого свидания.

– Несомненно, Великий Брахма, – кивнул Сэм и поднял свою трубку. Потом он толкнул ряд полок и в поисках жреца прошел в зал. Много разных мыслей теснилось у него в голове, но на этот раз он оставил их невысказанными.

Вечером князь держал совет с теми из своих вассалов, кто уже успел посетить в Махаратхе родичей или приятелей, и с теми, кто собирал по городу новости и слухи. От них он узнал, что во всей Махаратхе насчитывалось только десять Хозяев Кармы и обитали они во дворце на склоне холма, возвышавшегося над юго-восточной частью города. По расписанию посещали они клиники или читальные залы Храмов, куда являлись за приговором горожане, обратившиеся за возрождением. Сама Палата Кармы представляла собой массивное черное сооружение во дворе дворца, сюда вскоре после вынесения приговора поступал перерождаемый, чтобы перенестись в свое новое тело. Пока еще было светло, Стрейк с двумя советниками успел сделать наброски дворцовых укреплений. Пара вельмож из княжеской свиты была направлена через весь город пригласить на поздний ужин и пирушку Шана Ирабекского, престарелого правителя и отдаленного соседа, с которым трижды вступал Сиддхартха в кровопролитные пограничные стычки и иногда охотился на тигров. Шан прибыл в Махаратху со своими родственниками дожидаться, когда его назначат на прием к Хозяевам Кармы. Еще один человек послан был на улицу Кузнецов, там он сговорился с мастерами, чтобы они удвоили княжеский заказ и подготовили все еще до рассвета. Чтобы заручиться их согласием, прихватил он с собой изрядное количество денег.

Потом на двор к Хаукане прибыл в сопровождении шестерых родственников Шан Ирабекский; хоть и принадлежали они к касте кузнецов, но явились вооруженными, словно воины. Увидев, однако, сколь тихой обителью был постоялый двор, и что никто из других гостей или посетителей не вооружен, они отложили свое оружие и уселись во главе стола, рядом с князем.

Шан был человеком высокого роста, но сильно сутулился. Облачен он был в каштанового цвета одеяния и темный тюрбан, спускавшийся на его большие, словно молочно-белые гусеницы, брови. Снежно-белой была его густая борода, когда он смеялся, можно было заметить черные пеньки зубов, а нижние веки его покраснели и вспухли, словно устали и наболели после многих лет, на протяжении которых удерживали они за собой выпученные, налитые кровью глаза в их очевидных попытках вылезти из орбит. Он флегматично смеялся и стучал по столу, уже в шестой раз повторяя: «Слоны нонче вздорожали, а в грязи ни на черта не годны!» Фраза эта относилась к их беседе касательно лучшего времени года для ведения войны. Только полнейший новичок был бы настолько невоспитан, чтобы оскорбить посланца соседа в сезон дождей, решили они, и следовательно его можно будет с тех пор называть нуво руа.

Медленно тянулся вечер, врач князя извинился и вышел, чтобы присмотреть за приготовлением десерта и подсыпать наркотик в пирожные, предназначенные Шану. Медленно тянулся вечер и после сладкого, Шана все чаще и сильнее тянуло закрыть глаза и уронить голову на грудь. «Хорошая вечеринка, – пробормотал он, похрапывая, и, наконец: – Слоны ни на черта не годны…» и заснул так, что его было не разбудить. Его родичи были не в настроении провожать его в такое время домой, поскольку все тот же врач добавил им в вино хлоралгидрат и в настоящий момент они вповалку храпели на полу. Наиболее обходительный вассал из княжеской свиты договорился с Хауканой об их размещении, а самого Шана взяли в апартаменты князя, где вскорости его и посетил врач, который расстегнул на нем одежду и заговорил с ним мягким, убеждающим голосом.

– Завтра после полудня, – говорил он, – ты будешь Князем Сиддхартхой, а это будут твои вассалы. Ты явишься в Палату Кармы вместе с ними и потребуешь там тело, которое без предварительного взвешивания твоей кармы обещал тебе Брахма. Ты останешься Сиддхартхой и после переноса, а потом вернешься сюда со своими вассалами, чтобы я тебя обследовал. Ты понял?

– Да, – прошептал Шан.

– Тогда повтори, что я тебе сказал.

– Завтра после полудня, – сказал Шан, – я буду Сиддхартхой во главе своих вассалов…

Ясной выдалась утренняя заря, и под ее сенью сводились разные счеты. Половина людей князя покинула верхом город, направляясь на север. Когда они достаточно удалились от Махаратхи, путь их начал потихоньку сворачивать к юго-востоку, петляя между холмов; остановились они лишь раз, чтобы облачиться в боевые доспехи.

Полдюжины людей отправилось на улицу Кузнецов, откуда вернулись они с тяжелыми холщовыми мешками, содержимое которых поделили между собой три дюжины воинов, сразу после завтрака отправившихся в город.

Князь держал совет со своим врачом, Нарадой.

– Если я неправильно оценил милосердие небес, то и в самом деле я проклят.

На что доктор улыбнулся и промолвил:

– Сомневаюсь, чтобы ты ошибся.

И так потихоньку утро сменилось полднем, над городом встал золотой Мост Богов.

Когда очнулись их подопечные, им помогли с похмельем. Шану дали послегипнотических снадобий и с шестью вассалами Сиддхартхи отправили его во Дворец Хозяев. Заверив, естественно, сородичей, что он все еще спит в княжеских покоях.

– В данный момент самый рискованный пункт, – сказал Нарада, – это Шан. Не узнают ли его? Нам на руку, что он – заштатный монарх далекого королевства. Он совсем недавно в городе, причем все это время провел в основном со своими сородичами и до сих пор не подавал запрос о новом теле. Хозяева, должно быть, еще не знают, как выглядишь ты сам…

– Если только меня не описал им Брахма и его жрец, – перебил князь, – меня не удивит, если вся наша беседа была записана, а лента передана им с целью установления моей личности.

– Но почему же они должны были так поступить? – возразил Нарада. – Вряд ли они ожидают подвоха и изощренных предосторожностей от того, кому оказывают благодеяние. Нет, я полагаю, мы сумеем с этим справиться. Шану, конечно, не пройти зондирования, но он вполне сойдет для поверхностного осмотра, особенно в компании твоих, вассалов. В данный момент он уверен, что он и есть Сиддхартха, и в этом отношении способен пройти любой тест на детекторе лжи – серьезней же, как мне кажется, испытаний его не ждет.

Итак, они ждали. Три дюжины людей вернулись с пустыми сумками, собрали свои пожитки, оседлали коней и один за другим лениво затрусили через город, вроде бы в поисках увеселений, но на самом деле неведомая сила медленно сносила их в юго-восточном направлении.

– До свидания, добрый Хаукана, – говорил князь, пока оставшиеся вассалы паковали свои пожитки и седлали лошадей. – Как всегда, только доброе услышат о тебе и о твоем пристанище все, кто попадется на пути моем в окрестных краях. Я сожалею, что вынужден столь внезапно прервать свое пребывание здесь, но я должен спешить и, покинув Палату Кармы, сразу же отправлюсь усмирять восставшую провинцию. Ты же знаешь, стоит правителю отвернуться, как тут же разгорается смута. Итак, хотя я и хотел бы скоротать еще недельку под твоей гостеприимной крышей, но, боюсь, это удовольствие придется отложить до следующего раза. Если кто-то будет спрашивать обо мне, говори, чтобы искали меня в Гадесе.

– Гадес, мой Господин?

– Самая южная провинция моего королевства, отличающаяся исключительно жарким климатом. Постарайся не забыть и точно передать это, особенно жрецам Брахмы, которые, возможно, в ближайшие дни заинтересуются моим местопребыванием.

– Будет исполнено, мой Господин.

– И позаботься, прошу тебя, о мальчике Диле. Я хотел бы послушать его игру, когда посещу тебя в следующий раз.

Хаукана низко поклонился и приготовился произнести ответную речь, поэтому князь поспешил бросить ему последнюю мошну, полную монет, и, добавив пару слов касательно вин Симлы, вскочил в седло и столь решительно начал раздавать приказания своим воинам, что у Хауканы не было никакой возможности вставить хоть слово.

Они выехали через ворота и были таковы, оставив позади лишь медика да трех воинов, которых ему предстояло избавить за ближайший день от недомогания, вызванного ни с того, ни с сего, вероятно, переменой климата; они должны были нагнать остальных в пути.

Отряд пересек весь город, избегая главных улиц, и постепенно оказался на дороге, ведущей к Дворцу Хозяев Кармы. Проезжая по ней, Сиддхартха обменивался тайными знаками с тремя дюжинами своих людей, лежавших в засаде в разных точках подступавшего к дороге леса.

На середине пути ко дворцу князь и восемь его спутников бросили поводья, словно собираясь передохнуть, а остальные в это время поравнялись с ними, осторожно пробираясь между деревьев.

Вскоре, однако, они увидели впереди какое-то движение. Показались семеро всадников, и князь догадался, что это шесть его копейщиков и Шан. Когда расстояние между двумя группами уменьшилось, князь со своими людьми двинулся им навстречу.

– Кто вы такие? – воскликнул высокий всадник с острым взглядом, чуть осадив свою белую кобылу. – Кто вы такие, что заступаете дорогу Князю Сиддхартхе, Бичу Демонов?

Князь присмотрелся к нему – мускулистый и загорелый, лет двадцати с небольшим, с ястребиным профилем и величественной осанкой – и вдруг почувствовал, что его подозрения были необоснованны и он подвел сам себя подозрительностью и недоверчивостью. По гибкому, тренированному экземпляру, сидевшему на его собственной белой кобыле, было ясно, что Брахма торговался честно, предоставляя ему в пользование прекрасное, сильное тело, которым сейчас обладал старый Шан.

– Князь Сиддхартха, – сказал один из его людей, сопровождающих правителя Ирабека, – похоже, что все было по-честному. С ним, по-моему, все в порядке.

– Сиддхартха! – вскричал Шан. – Кто это, к кому это ты смеешь обращаться по имени своего хозяина? Сиддхартха – я, я – Бич…

Он не договорил, голова его запрокинулась и звуки забулькали в горле: его настиг припадок. Он окоченел, зашатался и выпал из седла. Сиддхартха бросился к нему. В уголках рта у Шана появилась пена, глаза его закатились.

– Эпилепсия! – вскричал князь. – Они собирались подсунуть мне порченый мозг.

Остальные столпились вокруг и помогали князю держать Шана, пока приступ не прошел и рассудок не начал возвращаться в тело.

– Ч-что случ-чилось? – спросил он.

– Предательство, – ответил Сиддхартха. – Предательство, о Шан Ирабекский! Один из моих людей проводит теперь тебя к моему персональному врачу для обследования. После того как ты отдохнешь, я предлагаю тебе подать жалобу в читальный зал Брахмы. Мой врач займется тобой у Хауканы, а потом ты будешь свободен. Я сожалею, что все так произошло. Вероятно, все уладится. Ну а если нет – вспоминай последнюю осаду Капила и считай, что мы квиты – по всем статьям. День добрый, братец князь.

Он поклонился, а его люди помогли Шану взгромоздиться на Хауканову гнедую, одолженную заблаговременно Сиддхартхой.

Из седла своей кобылы князь наблюдал, как удаляется Шан, а затем, повернувшись к собравшимся вокруг него людям, заговорил достаточно громко, чтобы его услышали и в лесу:

– Внутрь войдут девятеро из нас. Дважды взовет рог – и следом пойдут остальные. Если они будут сопротивляться – заставьте их пожалеть о своей неосторожности, ведь на тройной призыв рога явятся с холмов пятьдесят копейщиков, если будет в том надобность. Это – дворец для отдохновения, а не форт, где должны разворачиваться битвы. Берите Хозяев в плен. Не причиняйте вреда их машинам и не давайте делать этого другим. Если они не будут сопротивляться – все распрекрасно. Если же это случится, мы пройдем через Дворец и Палату Хозяев Кармы, как маленький мальчик через большой и замечательно устроенный муравейник. Удачи! И не дай бог, чтобы с нами были боги!

И, повернув свою лошадь, он направился вверх по дороге, и восемь копейщиков негромко напевали у него за спиной.

Князь проехал через широкие двойные ворота, распахнутые настежь; их никто не охранял. Он невольно призадумался: не просмотрел ли Стрейк каких-то секретных средств защиты.

Двор был вымощен лишь кое-где, основную его часть занимала зелень. Тут же работало несколько слуг, занятых подрезкой, стрижкой и всеми остальными садовыми процедурами. Князь прикинул, где бы разместить оружие, но подходящего места не нашел. Слуги, не прерывая работы, поглядывали на вновь прибывших.

В дальнем конце двора возвышалась черная каменная Палата. Он направился туда в сопровождении своих всадников, пока его не окликнули со ступеней самого дворца, который остался от него по правую руку.

Князь натянул поводья и обернулся в эту сторону. Увидел он человека в черном одеянии с желтым кругом на груди, с посохом из черного дерева в руках. Был он высок, могуч, лицо его, кроме глаз, было прикрыто черным.

Князь направил свою лошадь к подножию широкой лестницы.

– Я должен поговорить с Хозяевами Кармы, – заявил он.

– Тебе назначили прием? – спросил человек.

– Нет, – ответил князь, – но это очень важное дело.

– Тогда сожалею, что ты проделал все это путешествие впустую, – промолвил черный. – Необходимо назначение. Ты можешь договориться о нем в любом Храме Махаратхи.

Стукнув посохом о ступени, он повернулся и пошел прочь.

– Корчуйте сад, – велел князь своим людям, – вырубите вон те деревья, сложите их в кучу и подпалите.

Человек в черном замер, обернулся. Внизу лестницы его ждал один князь. Остальные уже двигались по направлению к деревьям.

– Не смей, – сказал человек. Князь улыбнулся.

Его люди спешились и, пройдя прямо по клумбам, начали вырубать кусты.

– Прикажи им остановиться!

– С чего бы это? Я пришел поговорить с Хозяевами Кармы, и ты заявляешь, что я не могу этого сделать. Я говорю, что могу, – и поговорю. Посмотрим, кто из нас прав.

– Прикажи им остановиться, – повторил тот, – и я передам твое послание Хозяевам.

– Стой! – крикнул князь. – Но будьте готовы начать снова.

Человек в черном поднялся по лестнице и исчез во дворце. Князь постукивал пальцами по рогу, который висел на перевязи у него на груди.

Вскоре во дворце послышалось какое-то движение и из дверей один за другим стали появляться вооруженные люди. Князь поднял рог к губам и дважды протрубил в него.

Люди были облачены в кожаные доспехи, кое-кто еще прилаживал на ходу отдельные их детали, и кожаные же колпаки. Вооружены они были маленькими овальными металлическими щитами с изображением желтого круга на черном фоне. Мечи у них были длинные, изогнутые. Воины заполнили всю лестницу и замерли, будто ожидая приказа.

Опять появился человек в черном и остановился на верхней площадке лестницы.

– Очень хорошо, – сказал он, – если ты хотел передать что-то Хозяевам, говори!

– Ты – Хозяин? – спросил князь.

– Да.

– Тогда ты, вероятно, последний из них, коли тебе приходится служить еще и привратником. Я хочу говорить со старшим.

– Твоей наглости воздастся сполна и в этой жизни, и в следующей, – заметил Хозяин.

Тут через ворота во двор въехали три дюжины копейщиков и, подъехав, выстроились с обеих сторон от князя. Те восемь, что начали было осквернять сад, вскочили в седла и придвинулись к своим товарищам, обнаженные клинки лежали у них поперек седел.

– Нам что, придется вступить в ваш дворец верхом? – поинтересовался князь. – Или же ты призовешь других Хозяев, с которыми я хочу иметь разговор?

Лицом к лицу с воинами князя на лестнице стояло около восьмидесяти человек. Хозяин, казалось, взвешивал соотношение сил. Он решил не нарушать сложившегося положения.

– Не поступай опрометчиво, – процедил он сквозь зубы, – ибо мои люди будут защищаться особо жестоким образом. Жди, пока я вернусь. Я позову остальных.

Князь набил свою трубку и закурил. Его люди замерли, как статуи, с копьями наперевес. Капельки пота заметнее всего были на лицах пеших солдат, занимавших нижние ступени.

Князь, чтобы скоротать время, заметил своим копейщикам:

– Не вздумайте хорохориться и хвастаться своим мастерством, как вы делали при последней осаде Капила. Цельтесь в грудь, а не в голову.

– А еще, – продолжал он, – не вздумайте, как обычно, калечить раненых и убитых – это же святое место, и его не должно осквернять подобными поступками.

– С другой стороны, – добавил он, – я восприму как личное оскорбление, если у нас не наберется десятка пленников для жертвоприношения Ниррити Черному, моему персональному покровителю – конечно же, за пределами этих стен, где обряд Черного Празднества не будет столь тяжело давить на нас…

Справа раздался шум, это пехотинец, изо всех сил таращившийся на длинное копье Стрейка, потерял вдруг сознание и упал с нижней ступени.

– Стоп! – прокричал человек в черном, появившийся в этот миг на верхней площадке вместе с шестью другими, одетыми так же. – Не оскверняйте Дворец Кармы кровопролитием. Уже кровь этого павшего воина…

– Которая прилила бы к его щекам, – докончил князь, – если бы он был в сознании – ибо он не убит.

– Чего ты хочешь? – обратившийся к нему черный человек был среднего роста, но чудовищен в обхвате. Он стоял, словно громадная, темная бочка; его посох – словно аспидный перун.

– Я насчитал семь, – отвечал князь. – Насколько я понимаю, здесь проживает десять Хозяев. Где трое остальных?

– Они в данный момент на приеме в трех читальных залах Махаратхи. Что тебе нужно от нас?

– Ты здесь за старшего?

– Только Великое Колесо Закона здесь за старшего.

– Не ты ли старший представитель Великого Колеса внутри этих стен?

– Да, я.

– Очень хорошо. Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз – вон там, – сказал князь, указав рукой на Черные Палаты.

– Это невозможно!

Князь выбил трубку о каблук, выскреб остатки табака кончиком своего кинжала и спрятал ее обратно в кисет. Потом он выпрямился в своем седле, сжимая в левой руке рог. Его взгляд встретился с глазами Хозяина.

– Ты абсолютно уверен в этом? – спросил он. Рот хозяина, крохотный и яркий, искривился, артикулируя так и не произнесенные слова.

– Как скажешь, – согласился наконец он. – Пропустите меня!

Он спустился сквозь ряды воинов и остановился перед белой кобылой.

Князь ударами колен развернул ее в направлении темных Палат.

– Держать позицию! – приказал Хозяин.

– То же самое, – сказал князь своим людям. Вдвоем они пересекли двор, и князь спешился перед Палатами.

– Ты должен мне тело, – вкрадчиво промолвил он.

– О чем это ты? – сказал Хозяин.

– Я – Князь Сиддхартха из Капила, Бич Демонов.

– Сиддхартху мы уже обслужили, – был ответ.

– Ты так считаешь, – сказал князь. – Обслужили, сделав по приказу Брахмы эпилептиком. Однако это не так. Человек, которого вы обработали сегодня, – всего лишь невольный самозванец. Я – настоящий Сиддхартха, о безымянный жрец, и я пришел потребовать свое тело – сильное, без изъяну, без скрытого порока. И ты послужишь мне в этом. Послужишь вольно или невольно – но послужишь.

– Ты так считаешь?

– Я так считаю, – подтвердил князь.

– Вперед! – закричал Хозяин и взмахнул своим посохом, целясь князю в голову.

Князь увернулся от удара и отступил назад, обнажая свой клинок. Дважды он парировал им удары посоха. Но на третий раз тот попал, и хотя посох только скользнул ему по плечу, этого хватило, чтобы потрясти князя. Он кружил вокруг белой кобылы, укрываясь за нею от Хозяина. Увертываясь, прячась за нею, он поднес ко рту рог и протрубил три раза. Звуки рога на миг покрыли звон, лязг и крики ожесточенной схватки, разгоревшейся на дворцовой лестнице. С трудом переведя дух, князь обернулся и едва успел отразить удар, который, без сомнения, размозжил бы ему череп.

– В писании сказано, – захлебываясь, выдавил из себя Хозяин, – что тот, кто отдает приказания, не обладая должной силой, чтобы заставить их выполнить, – глупец.

– Еще десять лет назад, – с трудом выдохнул князь, – ты бы ни за что не дотронулся до меня своим посохом.

И он с ожесточением принялся наносить удары, целя в посох, стремясь разрубить, расщепить его, но соперник все время ухитрялся отвести острие его клинка, и хотя вскоре на посохе было полно зарубок, а местами князь даже снял с него стружку, в целом он не пострадал и по-прежнему являл в руках Хозяина достаточно грозное оружие.

Вдруг среди этой сечи Хозяин просто, как палкой, огрел князя посохом наискосок по левому боку, и тот почувствовал, как у него внутри треснули ребра… Он повалился на землю.

Нет худа без добра: когда князь падал, клинок выпал у него из руки и полоснул Хозяина по ногам чуть пониже колен; тот, завопив, рухнул как подкошенный.

– Мы почти на равных, – выдохнул князь. – Мой возраст против твоего жира…

И он с трудом вытащил, даже и не пытаясь подняться, свой кинжал; твердо сжать его в руке было ему не под силу.

Он оперся локтем о землю. Хозяин со слезами на глазах попытался было подняться, но тут же снова упал на колени.

И тут до них донесся стук множества подков.

– Я не глупец, – сказал князь. – И теперь я обладаю должной силой, чтобы заставить выполнить мои приказания.

– Что происходит?

– Прибыли остальные мои копьеносцы. Если бы я сразу вступил сюда со всеми своими силами, вы бы попрятались по щелям, как гекконы в груде валежника; нам бы потребовались тогда, может быть, дни и дни, чтобы обшарить ваш дворец и выкурить вас из укромных уголков. Ну а теперь ты лежишь словно у меня на ладони.

Хозяин поднял свой посох.

Князь отвел назад руку с кинжалом.

– Опусти его, – сказал он, – или я метну кинжал. Не знаю, попаду я или промахнусь, но вполне могу попасть. Ну так что, ты не побоишься сыграть, когда ставкой будет подлинная смерть, а?

Хозяин опустил свой посох.

– Подлинную смерть познаешь ты, – сказал Хозяин, – когда служители Кармы скормят псам тела твоих всадников.

Князь закашлялся и безо всякого интереса поглядел на свою кровавую слюну.

– Ну а пока обсудим политику? – предложил он.

Когда стихли звуки битвы, первым к ним приблизился Стрейк – высокий, пропыленный, в волосах у него запеклось почти столько же крови, как и на лезвии меча, – его недоверчиво обнюхала белая кобыла. Он отдал князю честь и сказал:

– Готово.

– Слышишь, Хозяин Кармы? – спросил князь. – Твои служители – вот истинная пища для псов.

Хозяин не отвечал.

– Обслужишь меня сейчас, и я сохраню тебе жизнь, – сказал князь. Откажешься, и я лишу тебя ее.

– Обслужу, – сказал Хозяин.

– Стрейк, – распорядился князь, – пошли двоих обратно в город; одного – за Нарадой, другого – на улицу Ткачей за Яннавегом-парусинником. Из трех копейщиков у Хауканы пусть остается только один – постережет до заката Шана Ирабекского, а потом свяжет его и оставит там, а сам догоняет нас.

Стрейк улыбнулся и отсалютовал князю.

– А сейчас пришли людей, чтобы перенести меня внутрь палат и приследить за Хозяином.

Свое старое тело он сжег вместе со всеми остальными. Служители Кармы пали в бою все до одного. Из семи безымянных Хозяев в живых остался только толстяк. Банк спермы и яйцеклеток, резервуары для выращивания и камеры для готовых тел увезти было невозможно, зато само оборудование для переноса было демонтировано и погружено на лошадей, лишившихся в битве своих всадников. Юный князь, восседая на белой кобыле, смотрел, как челюсти пламени смыкались на телах павших. Восемь погребальных костров пылало на фоне предрассветного неба. Тот, который был парусных дел мастером, посмотрел на ближайший к воротам костер; его зажгли последним, и только сейчас языки пламени добрались до верха, где покоилась громадная туша, облаченная в черное одеяние с желтым кругом на груди. Когда пламя коснулось его и одежда начала дымиться, собака, забившаяся с поджатым хвостом под кусты в обезображенном саду, подняла к небу морду и завыла, и вой ее был очень похож на плач.

– Сегодня счет твоих грехов перешел все границы, – сказал парусный мастер.

– Но, гм, есть еще и счет молитв! – откликнулся князь. – Буду уповать на него. Хотя будущим теологам еще предстоит принять окончательное решение о правомерности этих жетонов и одноруких пандитов. А теперь – пусть Небеса соображают, что стряслось здесь сегодня. Пора отправляться, мой капитан. Пока – в горы, а там – врозь, так будет безопасней. Не знаю, какой дорогой я последую, единственно знаю, что ведет она к вратам Небес и что я должен идти по ней во всеоружии.

– Бич Демонов, – протянул его собеседник, и князь улыбнулся.

Приблизился предводитель копейщиков. Князь кивнул ему. Прозвучали выкрики приказаний.

Колонны всадников двинулись в путь, прошли через ворота Дворца Кармы, свернули с дороги и направились вверх по склону на юго-восток, удаляясь от города Махаратхи, а за спиной у них, словно утренняя заря, пылали тела их товарищей.