Воин Андреевич, обводя взглядом слепящую поверхность моря, сказал:

— Цусимский пролив! Печальные места. Старший офицер, стоявший у нактоуза и тоже смотревший на праздничную синь, ответил:

— Вот и остров Оканосима.

— Да, здесь адмирал Того поджидал эскадру Рожественского.

Воин Андреевич держал в руке конверт. Он вытащил из него с десяток листков тонкий бумаги с синеватым машинописным текстом.

— Вот, пожалуйста! Наконец-то нашлось одно из последних писем моего шурина Левы Стратоновича, о котором я вам говорил. Оказывается, в плимутской суматохе я сунул его в «Лоцию Средиземного моря». А сегодня Феклин нашел совершенно случайно, он у меня книгочей, приносит, мамочка, и говорит сияющий: «Вот, Воин Андреевич, оно, проклятое. Сколько крови попортило ваше письмо. Хорошо, что у нас ничего не теряется». — Воин Андреевич развернул страницы:

— Лева готовит большую работу о русско-японской войне и вот прислал копию записок Клапье де Колонга, добытую им каким-то непостижимым образом. Письмо долго пролежало в Лондоне и полгода у меня на полке. Здесь картина всего сражения 14 мая пятого года. Поразительно точная запись, буквально по минутам, видимо, частью выписка из вахтенного журнала броненосца «Суворов», а остальное по памяти. Как вам известно, капитан первого ранга Клапье де Колонг был флаг-капитаном при штабе адмирала Рожественского, находился при нем на «Суворове», а затем в плену. Если разрешите, я кое-что зачту, или посмотрите сами?

— Лучше вы. Я смогу только ночью, а сейчас как раз время, когда шел бой. Пожалуйста, читайте все подряд.

И Воин Андреевич стал читать, устроившись поудобней в своем бамбуковом кресле.

— «Дни 14 и 15 мая вызывают потребность молитвенно помянуть всех погибших в бою с японским флотом на судах эскадры вице-адмирала Рожественского у острова Цусима — убитых, раненых и уцелевших, доблестно разделивших участь своих кораблей, пойдя на них ко дну Корейского пролива.

В конце апреля 1905 г. II эскадра Тихого океана, следуя с последней стоянки в бухте Ван-Фонг — Французского Индо-Китая — к Корейскому проливу, соединилась в Китайском море с отрядом судов контр-адмирала Небогатова. На дальнейшем переходе имели в море одну погрузку угля с транспортов.

10 мая скончался на „Ослябя“ контр-адмирал Фелькерзам, начальник 2-го броненосного отряда, флаг его но был спущен, о смерти его не оповещалось по эскадре. Тело адмирала, запаянное в металлический гроб судовой работы, пошло ко дну с броненосцем „Ослябя“ — первой жертвой Цусимского боя.

11 мая у Седельных островов отослали все транспорты под коммерческим флагом — разгруженные в Сайгоне, а с запасами — в Шанхай.

Чтобы пройти Корейский пролив 13 мая днем, надо было держать с лишком сутки двенадцатиузловый эскадренный ход; это было очень желательно, так как условия погоды (пасмурность, свежий ветер и состояние моря) были лучшим нашим союзником для прохода Корейским проливом. К сожалению, держать такой ход не могли и этим надеждам не суждено было оправдаться.

Эскадренный ход с 9 узлов увеличили до 10 с расчетом к утру 14 мая подойти к Корейскому проливу.

В день 13 мая, при все той же свежей и мрачной погоде, Адмирал производил эскадренные эволюции специально для обучения отряда контр-адмирала Небогатова.

К вечеру 13 мая погода стала улучшаться. На кораблях отслужили всенощную.

Ужин и чай у Адмирала прошли в напряженном состоянии.

Около 9 часов утра наши аппараты беспроволочного телеграфа стали принимать слабые, отдаленные переговоры двух районов. Следовавший с эскадрой вспомогательный крейсер „Урал“, снабженный самым мощным аппаратом беспроволочного телеграфа., специально предназначался прекращать всякие переговоры на значительном расстоянии разрядами своих мощных волн, не был использован, чтобы этим преждевременно не открыть своего присутствия.

В ночь с 13 на 14 мая вряд ли кто спал? слишком очевидна для всех была встреча с неприятелем в полном его составе. У всех вид напряженно деловой, сосредоточенная заботливость, отрывистые и только необходимые распоряжения и сообщения.

В кают-компании „Суворова“ — тихий говор. Большинство офицеров на йогах, в заботе о состоянии своих частей. Прислуга — у орудий; полная боевая готовность. По всему кораблю отдельные группы сидящей и лежащей команды, тихо разговаривающей. Вестовые таинственно сообщают офицерам о появлении в жилой палубе крыс. Завтрашний день определит судьбу каждому — вот смысл настроений.

В утро 14-го мытья палуб не было; после молитвы и завтрака — приборка.

К утру 14-го вся команда „Суворова“ без всяких приказаний оказалась одетой в первосрочное новое чистое платье и белье.

Утром 14 мая эскадра шла в строе двух кильватерных колонн (1-й и 2-й броненосные отряды в правой колонне., а 3-й броненосный отряд и крейсеры „Олег“, „Аврора“, „Донской“ и „Мономах“ — в левой). Транспорты „Анадырь“, „Иртыш“, „Камчатка“, „Корея“ и буксирные пароходы „Русь“ и „Свирь“ шли между боевыми судами („Анадырь“, равняясь с „Олегом“ и „Ослябя“, „Свирь“ и „Русь“ шли по обе стороны „Анадыря“). Миноносцы „Бедовый“ и „Быстрый“ шли слева за „Суворовым“, „Буйный“ и „Бравый“ — справа за „Николаем“, „Блестящий“, „Безупречный“, „Бодрый“, „Грозный“ и „Громкий“ шли в кильватерной колонне между крейсерами и транспортами. „Жемчуг“ и „Изумруд“, имея инструкцию отводить от эскадры встречные коммерческие суда, шли: первый на 4 румба вправо от курса и в 4 кабельтовых от „Суворова“; второй в таком же положении слева от „Николая“. В случае появления неприятеля миноносцы „Бедовый“ и „Быстрый“ имели инструкцию перейти в кильватер „Жемчугу“, „Буйный“ и „Бравый“ в кильватер „Изумруду“. С рассветом разведочный отряд „Светлана“, „Алмаз“ и „Урал“, находившийся впереди эскадры, повернул влево и согласно ранее полученным приказаниям расположился сзади эскадры.

Курс эскадры NО–60° истинный на середину пролива между Цусимой и Японским берегом; ветер 3–4 балла; солнечный день, но мгла сокращает горизонт до 7–8 миль. Эскадренный ход 9 узлов.

В 6 часов 45 минут утра справа позади траверза показался во мгле силуэт военного корабля на расстоянии около 8 миль, затем скрылся, но спустя немного времени опять появился в той же стороне и продолжал идти с эскадрою до начала боя на расстоянии от 50 до 70 кабельтовых. Броненосцам было приказано иметь наведенной одну 12-дюймовую башню на этот корабль, оказавшийся японским крейсером „Идзуми“.

В 9 часов 45 минут утра показались из мглы японские старые крейсеры: „Матсушима“, „Чиниен“, „Хашидате“, „Итсукушима“ и „Акитсушима“ в строе кильватера и повернули на наш курс на левом траверзе. Расстояние около 80 кабельтовых.

В 9 часов 50 минут головной неприятельский крейсер лег на обратный курс и затем тотчас же повернул опять на параллельный с нами курс. Расстояние сократилось до 50–60 кабельтовых. Первый и второй броненосные отряды дали 11 узлов ходу, чтобы выстроить одну кильватерную колонну с 3-м броненосным отрядом, который продолжал идти 9 узлов.

В 10 часов неприятельские крейсеры начали склоняться влево и удаляться, оставаясь едва видимыми в бинокль на левом крамболе. „Мономаху“ и „Донскому“ был поднят сигнал: „Быть справа от транспортов“.

В 10 часов 20 минут справа по носу показался пароход, идущий на пересечку курса.

В 10 часов 30 минут „Жемчуг“ вышел вперед и отвел пароход в сторону, сделав один выстрел ему под нос; затем вернулся на место и поднял сигнал: „Пароход японский“.

В 10 часов 45 минут подняли сигнал: „Тревога“.

В 10 часов 50 минут на NО–20° показались миноносцы.

В 11 часов 05 минут на левом траверзе показались: „Читозе“, „Касаги“, „Ниитака“, „Тсусима“. Первый и — второй броненосные отряды повернули на 2 румба влево вдруг.

В 11 часов 20 минут с броненосца „Орел“ сделали выстрел по неприятельским крейсерам, после чего 3-й броненосный отряд открыл по ним редкий огонь. Расстояние около 50–40 кабельтовых. „Суворов“ тоже сделал несколько выстрелов. „Изумруд“ перешел по носу на правую сторону к „Жемчугу“. Первый отряд миноносцев перешел к „Жемчугу“ и „Изумруду“. Японцы повернули вдруг на несколько румбов влево. Неприятель, удаляясь, сделал несколько выстрелов но „Суворову“ и „Ослябя“. Один снаряд упал у левого борта „Суворова“ против передней 6-дюймовой башни и не разорвался.

В 11 часов 30 минут 1-й и 2-й броненосные отряды повернули на 2 румба вдруг. „Жемчугу“ приказано держаться на правом траверзе „Орла“.

В 11 часов 35 минут старые японские крейсеры повернули последовательно влево и скрылись.

В 11 часов 55 минут „Чиода“ и „Шихайя“ и 4 миноносца показались на левом траверзе на большом расстоянии.

В 12 часов 01 минуту 4 мппоносца в строе пеленга показались впереди слева; идут на пересечку.

В 12 часов 05 минут эскадра взяла курс NO–22°.

В 12 часов 10 минут легкие японские крейсеры переходят впереди на правую сторону в 40–50 кабельтовых.

В 12 часов 25 минут первый броненосный отряд повернул на 8 румбов последовательно вправо.

Дали 11 узлов ходу.

В 12 часов 32 минуты первый броненосный отряд повернул на 8 румбов последовательно влево.

В 12 часов 37 минут легкие японские крейсеры выстроились во фронт справа по носу.

В 12 часов 45 минут эскадра идет в строе двух кильватерных колонн: „Ослябя“ на левом траверзе „Суворова“, на расстоянии около 10 кабельтовых. Дали 9 узлов ходу, Команда пообедала повахтенно по сигналу.

В 1 час 20 минут легкие японские крейсеры повернули вправо.

В 1 час 25 минут до носу показались: „Микаса“, „Шикишима“, „Фуджи“, „Асахи“, „Ниссин“, „Кассуга“, „Идзума“, „Азума“, „Токива“, „Якумо“, „Асама“ и „Ивате“. Придя на вид, неприятель, в строе кильватера, последовательно повернул вправо на несколько румбов. Шел большим ходом.

В 1 час 30 минут дали 11 узлов. Первый броненосный отряд повернул последовательно на 4 румба влево, 2-й броненосный отряд начал вступать в кильватер первому.

В 1 час 40 минут „Суворов“ повернул на курс NО–23°.

В 1 час 49 минут сделали выстрел с „Суворова“ из 6-дюймовой башни на 32 кабельтова — перелет; уменьшили расстояние на 2 кабельтова, эскадра открыла огонь.

„Микаса“ лег на параллельный курс и открыл огонь минуты через две после нас.

Неприятельские корабли, пока строились в одну кильватерную колонну на параллельном курсе, створились по два.

В 2 часа расстояние до „Микаса“ было 28 кабельтовых. Огонь первого броненосного отряда нашей эскадры был сосредоточен главным образом на „Микаса“. Неприятель сосредоточил огонь на „Суворове“ и „Ослябя“. Сначала неприятельские снаряды давали перелеты, затем стали попадать по „Суворову“. Замечены главным образом снаряды крупных калибров, фугасные, дававшие большое число осколков. Дым от разрыва — черный (лидит) и ярко-желтый (шимозе); газы удушливы и ядовиты (на „Сисое Великом“ оба доктора умерли от отравления газами). На „Суворове“ попадания сосредоточивались преимущественно около боевой рубки.

Ранены флаг-офицеры мичманы князь Церетели и Демчинский.

В боевой рубке „Суворова“ находились: Адмирал Командующий эскадрой, флаг-капитан, флагманский артиллерист, два старших флаг-офицера: лейтенанты Свербеев и Кржижановский и судовые чины: командир броненосца, старший артиллерист, старший штурман, мичман Шишкин, рулевой кондуктор Зайсунов, рулевые, дальномерщики, у переговорных труб и телефона.

В 2 часа повернули на 2 румба вправо. Осколки часто попадали в пролет боевой рубки и выводили из строя находившихся в ней. В другие части судна снаряды также нередко попадали. В каютах штаба по левому борту начался пожар и перебило какую-то паровую трубу; между кормовыми 6-дюймовыми башнями на верхней палубе выведена вся сигнальная прислуга — около 12 человек; ранены флаг-офицеры лейтенант Новосильцев и мичман Казакевич. В верхней батарейной палубе снаряд попал в перевязочный пункт, многие раненые убиты, оторвало руку трюмному механику Кримеру. От временного перевязочного пункта ничего не осталось. Уцелевший доктор перешел вниз в перевязочный пункт, устроенный под бронеой палубой.

В 2 часа 11 минут у левой средней 6-дюймовой башни подана производилась ужо вручную; левую кормовую 6-дюймовую башню питали подачей из правой кормовой. В боевой рубке разбило левый дальномер; перенесли правый, который был также немедленно разбит.

В 12-дюймовых башнях все было благополучно.

В 2 часа 15 минут повернули на курс NО–23°. Снаряды попадают непрерывно. Доносят о подводной пробоине у левого подводного аппарата. Ранило в рубке флаг-капитана, старшего артиллериста и мичмана Шишкина.

В 2 часа 20 минут все сигнальные фалы были уже вырванными или сгорели. Лейтенант Редкий доносил, что левая кормовая 6-дкшмовая башня не может действовать из-за жары и дыма от пожара; просили изменить курс — в чем пришлось отказать. Японская эскадра начала под носом переходить на правую сторону курса эскадры.

В 2 часа 25 минут повернули на 4 румба вправо.

В 2 часа 26 минут осколком ранило Адмирала в голову. В это время (около 2 часов 25 минут) „Суворов“ перестал слушаться руля и, катясь вправо, повернул на 16 румбов от курса. В рубке ранило лейтенанта Зотова. Начался пожар возле рубки, лейтенант Свербеев вышел для тушения его и ранен. Остановились часы в рубке.

В 2 часа 30 минут стали приводить корабль на курс машинами; руль оказался на борту, о чем в боевой рубке не было известно. Снесена крыша кормовой 12-дюймовой башни. Горят одновременно ростры с находившимися на них гребными шлюпками, на ют пройти нельзя.

В 2 часа 40 минут осколком ранило командира в голову; он из рубки ушел.

Управление машинами идет трудно при помощи машинного телеграфа — все время стопорится одна машина и дается средний или полный ход другой, на ручках лейтенант Богданов. Управлением руководит и распоряжается полковник Филипповский. Перестали действовать артиллерийские указатели. Сообщение с левой машиной по телеграфу, с правой — по переговорной трубе. Сообщение с рулевым отделением прервано. Флаг-офицер лейтенант Кржижановский послан в рулевое отделение поставить руль прямо. Сделаны были попытки флагманским минным офицером лейтенантом Леонтьевым исправить электрическое управление рулем, но безуспешно.

Появившийся крен на левую сторону остановлен. Около 2 часов 40 минут Адмирал вторично был ранен — в ноги.

Когда „Суворов“ выходил из строя, эскадра шла в кильватер „Александру III“ по курсу около NО.

В это время, в 2 часа 40 минут, головной неприятельской эскадры, переходивший по носу на правую сторону, повернул от нас к северу.

В 3 часа, вследствие пожара на рострах, управление из боевой рубки перенесено в центральный пост. Адмирал спустился в центральный пост по трубе, но тотчас же вышел оттуда сначала в левую, а затем в правую 6-дюймовую башню, где была установлена голосовая передача через подбашенное отделение в центральный пост, а оттуда в машину. Вместе с Адмиралом спустились в центральный пост флаг-капитан, флагманский штурман и единственный оставшийся в живых нижний чин. В боевой рубке, окруженной огнем, кроме убитых, никого не осталось.

В 3 часа 15 минут „Ослябя“, вышедший из строя с большим креном, опрокинулся на левый борт и на нос; к нему подошли спасать людей миноносцы „Буйный“, „Бравый“ и еще один.

Около 3 часов 15 минут наша эскадра подходила к „Суворову“ с правого траверза в строе кильватера — головным „Александр III“, и с расстояния в 10 кабельтовых замечен ряд попаданий в левую носовую 6-дюймовую башню, в боевую рубку и близ нее, после этого „Александр III“ повернул вправо почти на обратный курс и за ним стали ворочать все прочие суда, даже не выдерживая линии кильватера.

В 3 часа 20 минут видели прошедшими слева контркурсом посыльное судно „Чихайя“ и несколько истребителей. В это время (3 часа 30 минут) неприятель стрелял по „Суворову“.

Носовая 12-дюймовая башня отвечала на огонь неприятеля. Голосовой передачей сообщили в центральный пост повернуть на 12 румбов вправо и взяли курс на концевого нашей эскадры.

Около того же времени, т. е. около 3 часов 30 минут, был уже значительный крен, от 8° до 10°, на левый подветренный борт и воду поддавало в палубу через борт 75-мм орудий, полупортики которых все были повреждены.

В 3 часа 40 минут почему-то кричали „ура“ и воодушевленная команда бежала из жилой палубы в верхнюю батарею тушить пожар.

В 4 часа 20 минут с кормы с левой стороны подходили и держались весьма близко четыре неприятельских истребителя, по которым стреляли два уцелевших кормовых 75-мм орудия.

Около этого времени уже было невозможно бороться с огнем в верхней батарее, так как рвались свои ящики с 47-мм патронами.

Около 5 часов вечера мимо „Суворова“, который старался следовать за эскадрой, по носу прошли наши суда: три броненосца 1-го отряда, на них трубы и мачты были целы, реи частью повисшими; у „Александра III“ был разбит форштевень и вскрыта вся носовая часть верхней батареи; „Сисой Великий“, „Наварин“, „Нахимов“ и 3-й броненосный отряд — в порядке, как и все крейсеры, только „Аврора“ имела сбитой фор-стеньгу и повисшими реи на грот-мачте.

Транспортов было четыре: „Иртыш“, „Анадырь“, „Корея“ и „Свирь“, — миноносцев — все девять.

Около 5 часов к борту „Суворова“ подошел миноносец „Буйный“ — на него передали в бессознательном состоянии раненого Адмирала и уцелевших и раненых чинов штаба: флаг-капитана, полковника Филипповского, капитана 2 ранга Семенова, лейтенантов: Леонтьева и Кржижановского (отравлен газами), мичмана Демчинского (раненого) и юнкера Максимова с 15-ю нижними чинами. Положение броненосца было таково: носом в SO четверть, имея такой крен, что порта нижней батареи левого борта были в уровень с водой. Правая сторона была наветренная, что и удерживали машинами, чтобы избежать огня и дыма на правом срезе, где держался миноносец и производили передачу Адмирала.

В 5 часов 30 минут миноносец „Буйный“ отвалил от борта „Суворова“; в это время на нем ее было уже ни мачт, ни труб, ни сигнальных рубок, горели верхняя и батарейная палубы, паровые и минные катера; электричество погасло, пожар увеличивался, все было полно дыма, в батарее рвались патроны, мостики с 47-мм орудиями разрушены, кормовая башня разрушена, адмиралтейское помещение уничтожено, креп не менее 10° на левый борт.

Транспорт „Камчатка“ оказался в это время в 3–4 кабельтовых от „Суворова“ по носу с правой, не имея ходу и держа флаг Красного Креста на грот-мачте. Во время пересадки на миноносец с японской эскадры, шедшей параллельно нашей с левой стороны, стреляли снарядами крупного калибра по „Суворову“, по миноносцу „Буйный“ и „Камчатке“, составлявшими одну отдельную группу. Видно было, как в „Камчатку“ попал в середину снаряд, сваливший трубы, и „Камчатка“ остановилась. Миноносец, отойдя от „Суворова“ под сильным огнем, пошел полным ходом к крейсерам.

Не имея возможности продолжать командовать эскадрой из-за тяжелых ран, Адмирал сделал распоряжение, чтобы на миноносце был поднят сигнал о передаче командования Адмиралу Небогатову. После того как сигнал был отрепетован, подняли следующий сигнал: „Адмирал на миноносце“.

Около 6 часов вечера вышел из строя броненосец „Александр III“, имея сильный крен на левый борт и держа сигнал: „Терплю бедствие“, после чего он перевернулся, будучи в 10 кабельтовых от „Ушакова“. С броненосца „Сенявин“ успели заметить плавающим его днище с людьми на нем.

Кроме того, всем судам, мимо которых проходили, миноносец „Буйный“ делал семафор: „Адмирал жив, находится на миноносце“.

Миноносцу „Безупречный“ было приказано пойти к броненосцу „Император Николай I“ и передать на словах, что Командующий эскадрою передает командование адмиралу Небогатову и приказывает вести эскадру во Владивосток; „Безупречный“ это исполнил, но за темнотою его возвращения не видели.

В конце 7-го часа миноносец, идя с крейсерами, имел курс в NW четверть. Справа и сзади, кабельтовых в 30-ти, шли наши броненосцы тем же курсом, головным „Бородино“, за ним „Орел“, „Николай I“, „Апраксин“, „Сенявин“, „Ушаков“, „Сисой“, „Наварин“ и „Нахимов“.

В 7 часов наши крейсеры открыли огонь по 9-ти неприятельским миноносцам, которые вышли вперед по курсу наших броненосцев. В это время неприятельская эскадра была от нашей вправо, т. е. приблизительно в NО четверти.

В 7 часов 10 минут „Бородино“ перевернулся, по-видимому, после взрыва в корме, где видно было большое пламя вышиною до грот-марса.

Вскоре после этого крейсеры постепенно склонялись влево и шли прямо на зорю, значит, имели курс близ W.

В 7 часов 40 минут позади нашего отряда (т. е. части крейсеров и миноносцев) идут в строе, близком к фронту, наши броненосцы, отстреливаясь от неприятельских миноносцев.

Вскоре после этого момента Адмирал, придя в себя, звал кого-либо к себе. Пришел капитан 2 ранга Семенов и изложил ему, как идут крейсеры и какое место между ними занимает миноносец „Буйный“. Справа имели „Олега“, „Аврору“, „Донского“ и „Мономаха“ в строе кильватера, а левее нашего курса впереди в строе клина шли „Светлела“ (головной), боковыми „Жемчуг“ и „Алмаз“, а за ними шли без строя транспорты „Иртыш“, „Анадырь“, „Корея“ и „Свирь“. Миноносцы шли внутри строя без определенного порядка. „Бравый“ и „Блестящий“ несли флаг „К“ (не могу управляться), первый без фок-мачты. Во время этого доклада, продолжавшегося несколько минут, Адмирал дважды терял сознание и начинал бредить.

В начале 10-го часа вечера, следуя совместно с „Донским“, шли на S. Адмирал, очнувшись и узнав об этом, приказал передать на „Донской“, чтобы он шел во Владивосток. Исполнить приказание Адмирала было трудно, так как при показывании каких-либо огней свои же суда начинали стрелять.

В 9 часов 30 минут вечера крейсеры „Олег“, „Аврора“ и „Жемчуг“ большим ходом начали уходить на юг, а „Светлана“, „Мономах“, „Донской“ и миноносцы „Буйный“, „Бедовый“, „Бравый“, „Быстрый“, „Громкий“ и „Грозный“ повернули на север. Крейсер „Изумруд“ продолжал держаться близ наших броненосцев. Ночью „Донской“ и миноносцы „Буйный“, „Бедовый“ и „Грозный“ пошли в N0 четверть, так как к северу были впдны чьи-то прожекторы.

Миноносец „Буйный“, имея повреждение в теплом ящике, принужден был питать котлы соленой водой, вследствие чего увеличивался сильно расход угля. Ночью ход „Буйного“ уменьшился до того, что миноносец вскоре потерял из виду „Донского“.

Настала темная пасмурная ночь. Чины штаба спустились в кают-компанию „Буйного“, где на 4 койках лежали раненые офицеры с „Ослябя“; диван занял капитан 2 ранга Семенов — по своему малому росту, флаг-капитан и флагманский штурман расположились на палубе на брезенте, под обеденным столом кают-компании.

Приходил командир 2 ранга Коломейцев. Обмен мнений: пока возможно идти курсом на Владивосток, а там с рассветом — „утро вечера мудренее“ — будет видно.

Так закончился день 14 мая».

Оба помолчали. Воин Андреевич сказал:

— А ведь могло быть все иначе. Но сколько просчетов! Сколько роковых ошибок на пути к Цусиме и здесь вот, когда уже не было выбора, когда надо было сражаться как надо.

Николай Павлович возразил:

— Все шло к этому. Скоротечному морскому сражению предшествуют многие годы подготовки.

— Согласен. Об этом и думаю сейчас, но у нас было время, средства, люди, чтобы не допустить катастрофы, позора. Нам еще в 1895 году стало известно, что Япония строит далеко идущие планы по захвату Кореи, Маньчжурии, тянется к нашему Дальнему Востоку и, чтобы обеспечить свои сухопутные операции, строит флот. Нашему Морскому министерству были известны планы нашего восточного соседа, и оно приняло надлежащие меры. Сверх намеченной программы в 1898 году решили построить, если память не изменяет, пять эскадренных броненосцев, шесть крейсеров второго класса, десять крейсеров третьего класса, кажется, что-то около тридцати миноносцев-истребителей, несколько минных транспортов, и все это строилось, но преступно медленно, рассчитанное на семь лет, строительство заканчивалось только в течение 1905 года. И все по вине министра финансов, который доказывал, что Япония не в состоянии закончить свои морские вооружения раньше 1906 года, и посему отвергал требования Морского министерства закончить строительство судов в 1903 году. Вот так…

— Даже не выполнив эту программу, мы к началу войны были сильнее Японии.

— Пожалуй, хотя много судов уже к тому времени устарели, но все же их можно было использовать. Действительно, у нас было двадцать пять эскадренных броненосцев, двадцать три крейсера, около семидесяти эскадренных миноносцев и более сорока миноносцев второго класса.

— Но все это разбросанное по флотам. Надо было укреплять Тихоокеанский флот.

— Именно, Николай Павлович! Мы могли перебросить в дальневосточные воды еще в 1903 году флот, значительно превосходящий, японский, а мы не смогли перебросить туда количество кораблей, равное японскому!

— Мало того, в 1902 году по приказу наших стратегов увели из Тихого океана в Балтийское море на ремонт целую эскадру!

— Да, да, припоминаю этот весьма прискорбный факт. Тогда отправили отсюда три линейных корабля.

— И крейсеры «Адмирал Нахимов», «Дмитрий Донской», «Владимир Мономах» и еще…

— «Адмирал Корнилов». Хотя ремонт, правда не так удобно, можно было проводить и на Дальнем Востоке.

— Припоминаются и еще промахи с дислокацией наших морских сил. Особенное безобразие произошло с отрядом контр-адмирала Вирениуса. В него входил линейный корабль «Ослябя», современный, новенький, два крейсера и двенадцать первоклассных миноносцев. Отряд ушел на Дальний Восток еще в 1903 году, началась война, а он все еще находился частью в Красном, частью в Средиземном море, не решаясь сам идти в Порт-Артур и испрашивая инструкций у Центрального ведомства. И после некоторых раздумий министерство отозвало отряд в Балтийское море! Затем он был послан во Вторую Тихоокеанскую эскадру Рожественского. Каково!

— Действительно, сколько нелепостей привели к Цусиме!

— Нелепости, нерасторопность, вялость мысли. Припоминается еще один немаловажный промах с Чили и Аргентиной.

— Вот этого я что-то не знаю.

— Ну как же! Случай интересный. Эти две морские державы, находясь в натянутых отношениях друг с другом, решили построить военный флот, и Чили построила два лучших в мире броненосца, а Аргентина — шесть линейных крейсеров. Погрозив друг другу своими морскими силами, обе державы неожиданно помирились и решили ликвидировать свои флоты и объявили продажу кораблей. Тогда Россия получила предложение купить два аргентинских крейсера. И что бы вы думали? Министерство отклонило предложение, а надо было купить и остальные четыре, а также пару броненосцев у Чили. Как бы это усилило наш дальневосточный флот! Между тем два аргентинских крейсера купила Япония, переименовав в «Ниссин» и «Кассуга», которые отличились в Цусимском бою. Два чилийских броненосца приобрела Британия, хотя они ей не были нужны, с целью насолить нам и оказать союзную услугу Японии. Вот какие дела!..

— Возможно, рам, как всегда, помешали англичане и дворцовые интриги?

— Ох уж эти интриги, сколько они стоят крови нашему народу…

Они замолчали. «Орион», подгоняемый юго-западным ветром, шел, накренясь на правый борт. Еле слышно шуршала парусина, меланхолично звенели снасти. Вспыхивали барашки на синей волне.

Командир, поворочавшись в кресле, сказал?

— И ее только количество судов играло роль. У нас хуже была артиллерия. Наши снаряды весили меньше японских на одну пятую и имели меньше разрывной заряд; углы возвышения у пушек не превышали семнадцати градусов, поэтому дальность стрельбы двенадцатидюймовых орудий достигала вместо ста двадцати кабельтовых, только восьмидесяти, а у шестидюймовых — шестидесяти вместо возможных восьмидесяти кабельтовых. И так во всем. Взять хотя бы прицельные приборы. Великолепные по идее, при стрельбе в боевых условиях они выходили из строя, комендоры срывали их во время боя и наводили пушки на глаз. И если докапываться до сути дела, надо сказать и о тактическом обучении нашего флота. Как-то мне попалась статья в «Морском сборнике», где говорилось, что наша Тихоокеанская эскадра в мирное время почти не плавала, почти не стреляла и почти не производила маневров. Из двенадцати месяцев в году наша эскадра находилась в так называемом плавании всего четыре месяца, а восемь стояла на рейдах в состоянии «вооруженного резерва». Притом эти четыре месяца плавания большею частью тоже стояли на якоре. На каждый месяц плавания давалось всего несколько ходовых дней, соответственно выделялось время и для обучения артиллерийской стрельбе, в год на каждого комендора приходилось всего по несколько боевых выстрелов.

— Гнались за дешевизной…

— Да, а вот японцы плавали круглый год… — Помолчав, сказал: — Тихо сегодня у нас на палубе. Что-то матросы присмирели. Вероятно, тоже идут разговоры о Цусиме. У нас есть несколько человек участников сражения. Интересно, как они расценивают случившееся? Надо отдать должное, что наши дрались отчаянно, и если бы эту обреченную отчаянность да направить не на гибель, смерть, а на победу? Японцы просто расстреливали наши суда. Имея преимущество в ходе, хорошо поставленную разведку, они вели бой в наивыгоднейших для себя условиях. — И, опять помолчав, спросил: — Не находите ли вы, Николай Павлович, что Цусима предопределила судьбу России? Для нас с вами флот не просто количество кораблей, а и то высшее, что объединяет нас, составляет непоколебимую силу, как это говорил Толстой?

— Дух народа!

— Вот, вот! Дух! Отношение народа к происходящим событиям. Вера в свою правоту, превосходство над врагом! Вера в победу! И даже не свою личную! Не в то, что мы останемся живы в смертельной схватке, а в победу конечную! Победу своего народа.

— Как это верно, Воин Андреевич!..

Оба задумались, перенесясь мыслью от уже давнего события за сотни миль, вперед, на родину, где шла самая великая и кровопролитная битва за будущее России, и думали, для кого она окажется Цусимой.

Командир оказался прав: на баке в тени парусов, заслоняющих от еще жаркого солнца, собрались баковые завсегдатаи. На этот раз не было слышно шуток и смеха. Матросы сосредоточенно, в полном молчании слушали рассказ баталера Невозвратного:

— Служил я на броненосце береговой обороны «Адмирале Ушакове». Броненосец был старый, тихоходный, да в ту пору все подбирали, а для счета и он годился. Спервоначалу, когда эскадра Рожественского собиралась, мы в нее не попали. Адмирал со своей Второй эскадрой ушел из Либавы второго октября четвертого года, а мы двинулись в эти края тоже из Либавы только третьего февраля пятого года. Флагманом был броненосец «Император Николай I», потом, тоже броненосцы, «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Ушаков», «Адмирал Синявин» и броненосный крейсер «Владимир Мономах». Всего, стало быть, пять судов. Тоже сила не малая в хороших руках, и назывались — третьей эскадрой. Шли мы быстрее Рожественского, потому что числом меньше эскадра и путь ближе. Рожественский вокруг Африки шел, ну а Небога-тов каналом Суэцким через Красное море, вот жара где, братцы, как подует из пустыни, будто из русской печи… Словом, путь мы сократили и в апреле догнали главные силы в китайской бухте Ван-Фонге. Сила там собралась не малая! Как сейчас, вижу все суда на рейде. Броненосцы «Орел», «Ослябя», «Сисой Великий», «Наварин», «Бородино», «Князь Суворов», «Нахимов», «Александр Третий». Крейсеры «Аврора», «Алмаз», «Жемчуг», «Изумруд». И еще сколько, теперь уж и забыл. Подумалось мне тогда, что никому против нас не устоять. И думаю, что такие мысли приходили не мне одному. Кто враг своему отечеству, кто по желает победы своему флоту! — Лука Лукич вздохнул. — Сколько команды находилось на броненосцах, крейсерах, миноносцах, транспортах! И всем хотелось победы. Да, червь грыз. Сомневались. Потому что уже сдался наш Порт-Артур, погиб тамошний флот! Адмирал Макаров подорвался на японской мине. Уж на что был человек дальновидный, лучший адмирал русского флота, и тот дал промашку: не отдал приказа протралить море перед выходом из бухты и налетел на мину. Так чт© один у нас путь был — во Владивосток, если, конечно, прорвемся через японские воды. И надо сказать, братцы, что и тогда марку мы держали и перед боем и в самом бою. Вот как и в наш теперешний переход. Сколько было у нас всяких минут! И не минут, а часов, и буря, и лихие люди нападали, а ведь не опустили флаг, вынесли.

— Все же, видео, похуже было настроение? — спросил Трушин.

— Что говорить! Вот сейчас тем же путем продвигаемся, теми водами, и впереди тоже не с хлебом-солью встретят. Знаем. А на душе нет той тяжести. Знаем, что идем свое дело решать, жизнь устраивать, и, кому что суждено, — примем. А ведь тогда не было этого чувства, уверенности этой. Злость была на японца — это верно. А то, что одолеем его, уже сомневались, ох как сильно сомневались. Слухи по броненосцу ползли, что и артиллерия у нас слабее, что ход у судов чуть не вполовину меньше, а главное, что они уже побили нас. И слух шел по от нашего брата матроса, за такое можно было дать раз — другой по соплям, и слуху конец, а то, что от офицеров шли пакостные новости. Им-то больше было известно о нашей готовности. Говорили, что самое это неверие в победу пошло от нашего главы — командира эскадры адмирала Рожественского. Ведь не скроешь мысли. Одно слово, улыбка там, намек — и поползет слушок…

— Со змеиным шорохом, — вставил Зосима Гусятников.

— Так он и полз. Даже говорили, а потом это и подтвердилось, что Рожественский при подходе к Цусиме подавал рапорт об отставке, дескать, там болезнь или еще что мешают ему. Да отставки по дали. Ему же не об отставке надо было думать, не давать самому задний ход, а все как есть вывести на чистую воду: отписать, что флот не сможет биться с японской силой, потому есть важные причины, и все подробно изложить: и что ход малый, и снаряд наш легче, и порох в нем не такого качества. А он все это в себе держал, видно, боялся, что трусом назовут, и решил лучше погибнуть, чем о себе такое мнение создавать, а не подумал, что за ним стоит пятнадцать тысяч моряков, суда непомерной цены и главное — морская честь! — Невозвратный закашлялся. — В горле что-то запершило. Дайте, у кого ближе, табачку.

Ему протянули сразу несколько кисетов. Закурив, баталер продолжал свой рассказ:

— Четырнадцатого мая, в день первого боя, погода выдалась хмурая, ветер попутный средней силы, видимость была плохая, все в дымке маячило, да еще копоть от судов стлалась по морю так, что иногда совсем ничего нельзя было понять, что вокруг делается. Опять же шли без настоящей разведки. Наверное, адмирал думал, что так незаметно и пройдем дымком да туманом. Да где там. Как прояснилось, так сигнальщики заметили на горизонте японские крейсера. Они шли за нами всю ночь и подавали сигналы своему адмиралу Того, где мы и как идем.

Пришло утро четырнадцатого мая. Растянулась вся наша эскадра так, что первых судов и не видно было. Надо еще сказать, что в тот день все суда в восемь часов подняли стеньговые флаги, так как, если помните, четырнадцатого мая — день коронации их императорских высочеств.

— Бывших! — вставил Зуйков.

— Конечно, теперь уже бывших, но тогда, сам знаешь, чтили. Думали все же о другом. И потому без команды надели все форму первого срока и, конечно, чистое белье, чтобы, если кому выпадет такая доля, предстать на том свете по всей форме… Да что говорить! Такой праздничек выдался, что сколько уж лет прошло, а в глазах он стоит, будто вчера все было. Ну уж если по порядку рассказывать, то японские суда все чаще стали показываться, но вдалеке — разведка. Главные-то силы обходили нас и впереди поджидали. И тут поступил сигнал — перестроиться из походного порядка в боевой.

— Что же раньше не перестраивались? — возмутился Зуйков. — Чего ждали?

— Не кипятись, — урезонил Гусятников. — Ведь. не Лука Лукич шел на флагмане! Сиди и слушай.

На Зуйкова зашикали, и Невозвратный продолжал, недовольно поморщившись, что перебили:

— Стали перестраиваться. Наша небогатовская эскадра как шла, так и осталась на прежнем курсе при девятиузловом ходе, а Рожественский со своими броненосцами прибавил скорости и стал заходить вперед нашей эскадры, значит. Перестройка эта шла около часа.

— Вот видите! — опять не выдержал Зуйков. — Час!

— Да, час на море — срок не малый. Уже после говорили, в плену, что весь Цусимский бой длился всего сорок одну минуту! Ну не все сражение, а самое решительное, когда стало ясна, за кем победа, дальше уж шли отдельные стычки, добивали наши суда, не более, потому большие потери у нас получились…

— Ты давай по порядку, — сказал Зуйков.

— Можно и по порядку. Так, около одиннадцати часов командующий адмирал передал общий сигнал «Тревога» — к бою, значит, готовсь. Вскорости и первые выстрелы раздались, сначала с «Орла», а потом и все начали палить в японский крейсер, да без толку, и адмирал передал сигнал: «Не бросать снаряды».

Затихли. Потом получили сигнал по эскадре: «Команде обедать посменно». Потом опять перестроились в две колонны — одна от другой кабельтовых пятнадцать. И получили сигнал идти девятиузловым ходом. Транспорты позади. Вот так и шли около часа. Ждали. Во втором часу появился! Весь главный флот японцев показался впереди.

И вот тут мы потеряли ход, «Ушаков» то есть наш остановился, потому у него одна главная машина вышла из строя.

— Не было печали! — вскрикнул Зуйков. — Как же это возможно! Бой, а у вас машина!

— Старый был броненосец, не приспособленный для таких дел. Ходить ему надо было по «маркизовой луже». Да ничего, обошлось: подошел пароход «Свирь» и взял нас на буксир.

— Паршивый пароходишко тащил броненосец?

— Успокойся, Спиря. — Роман Трушин положил ему руку на плечо. — Что было, то было. Давай, Лукич!

— Не так уж долго тащила пас «Свирь». Пошли своим ходом, узлов так до десяти. Впереди же страшная получалась картина: весь горизонт заволокло дымом, и от пожаров и от японских снарядов, дым был у снарядов или угольной черноты, или ярко-желтый. Вот такой полосатый дым и стоял над морем, а за ним грохот.

Направились мы полным ходом в тот ад.

И тут мы увидели впереди японские суда и броненосец «Наварин». Броненосец горел, сильно накренился, а вокруг море кипело от японских снарядов. Тогда наш командир капитан первого ранга Владимир Николаевич Миклухо-Маклай направил «Ушакова» под самый огонь, подошел к «Наварину», прикрыл, стало быть, его бортом, застопорил машины и приказал бить по японским крейсерам. Говорили, что было несколько наших попаданий, хотя, по правде сказать, я ничего в дыму и не видал, кроме разрывов у борта да на палубе. Чуть затишка, бежим с носилками к башням. У меня двоих напарников насмерть скосило осколками, а самого — не задело. Ведь был я и тогда баталером, а по боевой входил в подчинение нашего доктора Боднянского Петра Васильевича. — В рубашке родился, — буркнул Брюшков.

— Не знаю. Может быть, счастье такое выпало — остаться живым, но скажу, не прятался, какое-то непонятное было состояние: ни боязни, ни страха, вроде бы деревянный стал.

Крышка была бы «Наварину» в тот день, а с нашей помощью он и пожар потушил, крен выровнял и стал вести огонь из всех неповрежденных башен. Отбились мы вдвоем от японцев. Ушли японские крейсера. Тогда командир «Наварина» капитан первого ранга барон Фитингоф крикнул с мостика в мегафон: «Спасибо, Владимир Николаевич! Иди впереди с богом!»

— Вот тебе и барон! — сказал Зуйков. — Тоже, видно, и среди ихнего брата разный народ бывает…

— Как и среди нашего брата, — продолжал Невозвратный. — Должен сказать, что в те дни трусов я не примечал. Как-то все подобрались, никто не хотел ронять себя, какая-то всех охватила восторженность духа. И думаю, что шла эта восторженность от нашего геройского командира Владимира Николаевича. Он выслужил свой срок еще в Питере, и был приказ о его отставке, так он добился, чтобы его оставили на корабле, хотел все тягости войны принять с командой.

В первый день сражения мы пострадали не очень сильно, из попаданий было только одно серьезное, в таранное отделение, отчего имели сильный дифферент на нос и не могли развить двенадцатиузлового хода, как приказывал адмирал Небогатое, и шли узлов семь, не боле.

Продержались дотемна. Шли без огней. И тут появились миноноски. Несколько атак было, да мины мимо проходили. Видно ее, проклятую, ночью, как она идет, будто акула в жарких морях.

Всю ночь никто глаз не сомкнул. Как могли, палубу очистили, навели порядок. Ждем утра. Что-то будет? И надо сказать, что своих мы потеряли. Но слышно было, что бой идет: грохот разносился по морю, полыхали зарницы от выстрелов, а то все небо освещалось красным светом, и гул доносился, будто гром по весне.

Ночью обошел наш командир весь корабль, побывал и в госпитале, во все вникал и говорил, что предстоит еще смертельный бой с врагом и он надеется, что никто не уронит чести русского моряка. И хотя по его словам понимали мы, что готовит он нас к смерти, а не было страха. Сумел он своим видом, словами, голосом своим внушить, что такая нам судьба и такой наш долг перед Россией. Помню, он сказал: «Погибший с честью — не побежден, его пример наполнит мужеством сердца живых!» Мудреные слова, а запомнились, потому что смысл попятный. Так что он подготовил команду и офицеров к бою. Потому как сдаваться полагал делом низким и для русского моряка невозможным.

Дело же поворачивалось совсем плохо. Оказывается, японский адмирал Того со всеми своими броненосцами уже поджидал адмирала Небогатова с остатками кораблей на их пути во Владивосток, и нас в том числе. Ночью бой вели его миноносцы, а главные силы ушли вперед, ход-то у них был больше нашего, вот он и выбрал нужное расположение сил. А когда Небогатов подошел, то его окружили со всех сторон, и Небогатов поднял сигнал, что приказывает всем сдаться, и спустил флаг на своем флагмане «Николае I», за ним поспускали флаги броненосцы «Орел», «Синявин», «Апраксин». Только крейсер «Изумруд», разобрав сигнал адмирала о сдаче, пошел полным ходом на прорыв, и ему удалось уйти, так как ход у него был подходящий, не все суда у нас были тихоходные, а малую скорость держали из-за старых броненосцев. Но я малость вперед забегаю. Все это потом выяснилось. Пока мы шли заданным курсом и о планах Небогатова не знали, был у нашего командира свой план. Утром мы очутились в полном одиночестве, вся эскадра, что уцелела, ушла вперед, а наш «Ушаков» остался один-одинешенек. И никакой надежды не осталось догнать своих. Приходилось самим решать, как действовать дальше. И тогда командир созвал всех офицеров на военный совет в рубку под мостиком. На этом совете все, как один, решили выполнить последний приказ адмирала — идти во Владивосток и по возможности избегать встречи с неприятелем. Хотя все понимали, как это трудно: дымы на горизонте говорили сами за себя. Все же, что можно было для сокрытия себя, командир сделал: приказал срубить стеньги, не дымить по возможности и уходить в сторону от появившегося в море дыма. И взяли мы курс на японские берега, чтобы возле них пройти к себе; возле Японии, думалось, меньше военных судов, они были собраны у Цусимы.

Ходу больше восьми узлов мы дать не могли из-за пробоины в носовом отсеке. Еще до полудня, во время похорон убитых во вчерашнем бою, показался дымок по корме. Сыграли боевую тревогу. Покойников опустили за борт без отпевания, даже не обернув в парусину.

Догонял нас японский крейсер. С нашей скоростью уйти от него нельзя было, и командир приказал повернуть навстречу. Как только крейсер подошел на выстрел, открыли огонь. Как дали залп из десятидюймовой башни, то японец развернулся и дал тягу. После этого всем стало понятно, что проскочить незаметно нам не удастся. Все же надежда оставалась.

Зосима Гусятников сказал назидательно:

— Может, потому многие и живы остались, что надежду не теряли. Потерял надежду — все, полный отбой человеку.

— Так-то оно так, да и с надеждой не мало лежат на дне, под нами. Все же кому что написано на роду… Во время обеда довелось мне проходить мимо кают-компании, обед носил раненному офицеру, у него вестового убило, вот я понес ему обед и слышу голос старшего офицера Александра Александровича Мусатова, веселый был, неунывающий человек. Выпьем, говорит, друзья, может, последнюю в жизни! А сам хохочет. Сбылись его слова для многих, кто с ним чокался.

После обеда опять показались дымы, вон там, — баталер махнул рукой на юго-запад. — Все небо заволокло. Показались два броненосных крейсер. Вначале мы подумали, что это наши, и матросы закричали «ура». Да ошиблись. Наш командир смотрел с мостика на японские крейсера в бинокль совсем спокойно, будто и не война, а так, идем в обыкновенном рейсе. На мачте переднего крейсера поднялся большой сигнал. И надо сказать, что перед подходом крейсеров командир приказал, чтобы у всех людей были приготовлены спасательные средства. Матросы расшнуровали койки и взяли пробковые матрацы.

Подошли крейсера кабельтовых на пятьдесят, и на персом появился сигнал: «Предлагаю вам сдать корабль…» — сигнальщик Пахом, Данилин это потом уже сказывал.

Старший штурман лейтенант Максимов доложил командиру о сигнале с крейсера. Как только услышал командир, что предлагают сдаться, махнул рукой и говорит: «Дальше разбирать не надо, открыть огонь!»

А крейсера все подходили и подходили, думали, спустим флаг, а наши артиллеристы с первого залпа накрыли крейсер «Иокито». Снаряд попал в борт крейсера, впереди кормового левого трапа, и разорвался внутри.

Живехонько японцы убрали сигнал и пустились наутек.

— Вот это да! — прошептал Лешка Головин.

— Погоди, Леня! Дело худо кончилось. Крейсера только отступили на безопасное расстояние, и, хотя мы повредили «Иокиту», он остался на плаву, снаряд попал много выше ватерлинии, побил десятка три команды, и все. Стрелять он мог и ход не потерял. Капитан Миклухо-Маклай пошел вдогонку, да где там с нашим восьмиузловым ходом. Японцы отошли на свою дистанцию в 70 кабельтовых и открыли огонь. Мы же могли стрелять только на 63 кабельтовых. Вот тут и повоюй. Наши снаряды далеко не долетали. Японцы скоро пристрелялись, и начались у них попадания, как на учениях, потому риску самим никакого. Начался пожар в батарейной палубе, загорелись беседки с патронами и стали рваться. Ад, одним словом. Получили несколько подводных пробоин.

Так прошло полчаса. Все видели, что дело копченное, и лучше всех это видел командир наш Владимир Николаевич Миклухо-Маклай и приказал корабль затопить, а всем спасаться кто как может, потому все шлюпки или сгорели, или разбиты в щепки. Стармеху командир приказал открыть кингстоны. Старший офицер обежал все низы, чтобы никого не осталось, снял часового у денежного сундука. Минный офицер лейтенант Жданов отказался спасаться и спустился к себе в каюту. Говорили, что он поклялся не сдаваться в плен.

Мы, санитары, старались спасти раненых. Привязывали к койкам и бросали за борт. По правде говоря, мысль такая у меня была, что останусь с «Ушаковым», как и другие, кто свой долг выполнял. Особенно запомнился мне боцманмат Прокопович, стоявший часовым у андреевского флага. Несколько раз сбивало флаг осколками, а он поднимал новый. В затишье от стрельбы старший офицер кричал ему в мегафон, что он может уйти с поста, не дожидаясь караульного начальника или разводящего, но тот, видно, оглох от выстрелов и разрывов снарядов и не ушел с поста, и флаг на «Ушакове» так и остался. Прокоповича убило прямым попаданием.

Все пушки вышли из строя, кроме одной 120-миллиметровой, из нее-то и крыли комендоры до последнего мига для поддержания духу. Между тем крейсера подошли чуть не вплотную и били по тонущему. Били с расчетом, больше по палубе. А из нашей последней пушки и стрелять уже нельзя — крен большой, и оставаться уже больше нельзя на корабле, вот-вот потонет, потому кингстоны открыты и в пробоины вода идет. И вот тут, братцы, поверите или нет, произошел такой случай. — Лука Лукич улыбнулся и провел тыльной стороной ладони по усам. — Выпить пришлось на прощание с «Ушаковым». И будто момент неподходящий, считанные, можно сказать, минуты остались, а вот надо же такому делу.

— Выпить всегда не плохо, — сказал кто-то в задних рядах.

— Но здесь тонем! Стрельба! Был я возле башни. На спардеке снаряд разорвался. Я за башню. Опять разрыв по ту сторону башни. Дым, в глазах помутилось, и не помню, как я в башне очутился. В воду-то прыгать не хотелось, с концом, казалось, дело, если в воде очутишься. В башне сразу пришел в себя и слышу, говорит артиллерийский офицер, командир башни Гезехус: «Потонем, черти, с вашим коньяком». А комендор ему: «Никак нет, разрешите прикончить?» — И забулькало в кружки. Меня заметили и тоже поднесли. Народ-то был на удивление!

Еле успели отплыть от броненосца, как он скрылся под водой. Когда он уходил на дно, кто-то крикнул вводе:

— Ура «Ушакову»! С флагом ко дну идет!

И многие закричали «ура», потому понимали, что сделали все, что могли, и, хоть гибель теперь верная, чести своей русские моряки не уронили. А что гибель верная, то помимо воды бескрайней и пучины бездонной на нас японцы обрушили еще и огонь: стали стрелять в нас. Совсем озверели, видно, не по нраву пришлось, что не сдались, бой вели до последнего, да еще и повредили их крейсера. Но вот стрельбу прекратили. Крейсера отошли. Повеселела немножко братва, кто жив остался. Матерят японца, что потерял всякую совесть и морскую честь.

Броненосец погиб что-то около пяти, а спасать нас стали в восемь часов. Три часа провели в холодной воде.

Вместе с нами находился в воде и командир наш Владимир Николаевич Миклухо-Маклай, только не поблизости от того места, где я находился, а в отдалении, он последним оставил корабль и все подбадривал людей. Когда подошла к нему шлюпка, он сказал японскому офицеру: «Спасайте сначала матросов, потом офицеров». Когда снова подошла к нему шлюпка, он плавал уже мертвый на своем поясе…

Вот такой получилась та наша Цусима. Не будь Цусимы, многое могло пойти другим курсом. Может быть, и нам не пришлось бы находиться здесь, да и судьба наша была бы куда ясней.

Зосима Гусятников сказал в раздумье:

— Что касается ясности, то нет ее никакой, туман — один маячит впереди, как вон там: то ли островок, то ли тучка, а может, мираж морской.

Никто не ответил. Матросы молчали, сурово глядя на равнодушное море, на, бегущие волны с белыми гребешками.

Клипер шел, дробя в пыль синюю цусимскую волну. Над его бушпритом повисла радуга.