КРАСНАЯ НИТОЧКА

ТРЕХПАЛЫЙ

Ломая кусты жимолости и ветки кедрового стланика, Кавалер выскочил из зарослей и помчался к посёлку, высекая подковами искры из каменистой тропы. Гуси, дремавшие ка берегу Тёплого ключа, возмущённо гогоча, бросились в воду.

Секретарь, пёс браконьера Саньки Чернякова, ловил мышей в кустарнике недалеко от Тёплого ключа. Услыхав стук копыт, он пустился наперерез коню. Пути их пересеклись. Подброшенный задними ногами Кавалера, пёс крутанул в воздухе сальто и шлёпнулся в куст шиповника. Вой разнёсся но долине. Все поселковые собаки откликнулись на этот сигнал бедствия и тревоги. Всполошились люди.

И было от чего. Только чрезвычайное событие могло заставить Кавалера вернуться в посёлок, да ещё с такой скоростью. Летом он обыкновенно педелями пропадал в тайге и никогда добровольно не возвращался в колхозную конюшню. И на этот раз он не добежал до скотного двора, а свернул п калитку к Ивановым.

Курбат Иванов, увидев Кавалера, выпрыгнул в окно и подбежал к коню. Из соседнего двора над тыном показалось круглое веснушчатое лицо Лизы Дудаковой.

— Маманя, это Кавалер притопал, — закричала девочка, — еле живой, от него пар идет!

Лиза перемахнула через забор, и они вдвоём с Курбатом стали осматривать Кавалера. Конь стоял, потряхивая головой.

Курбат, сверкая чёрными глазами, схватил Лизу за руку.

— Ты знаешь, кто его так пугнул? Почему он у меня защиты ищет? Видишь, как на меня смотрит?

— От тебя все глаз оторвать не могут. Отпусти руку, ты что, как клещ, впился!

— Дотронуться нельзя! Нежная принцесса! Смотри, у него вся шкура полопалась, и то молчит!

Во двор вбежала большая собака, похожая на волка, а за ней появился белоголовый мальчик, приятель Курбата и Лизы — Алёша Алексеев.

— Скорей давай сюда! — закричал Курбат. — Мы с Лизкой уже целый час его успокаиваем. Видишь, дрожит. — Курбат хлопнул коня по потной спине. — Ты знаешь, из чьих когтей он только что вырвался? Видишь? — Он показал па кровоточащую царапину на спине лошади.

Алёша внимательно осмотрел Кавалера. Собака понюхала морду лошади и завиляла хвостом: видно, у неё с Кавалером были давнишние приятельские отношения.

— Нет, это он сучком пропорол, — сказал Алёша.

— Что? Сучком? Вот и сразу видно, что ты никогда с хозяином не встречался. В прошлом году я с ним вот так, как с тобой, нет, ещё ближе столкнулся!

— И он сказал: «Здорово, Курбат!» — Алёша засмеялся.

— Это ты здесь смеёшься, — обиделся Курбат. — А нот пошли в тайгу…

Он замолчал. Па крыльцо вышла высокая статная старуха, похожая на индейца. У неё был орлиный нос, она курила коротенькую трубку-носогрейку.

Алёша поклонился:

— Добрый вечер, бабушка Дарима!

Старуха кивнула и выпустила клуб синего дыма. Курбат зашептал:

— Иди с Урезом за ружьём, у камня встретимся.

Алёша подморгнул и побежал к калитке. Урез пустился на ним. Курбат направился к крыльцу, стараясь не встречаться взглядом с бабушкой. Она внезапно схватила его за шиворот крепкой, как корень, рукой и спросила:

— В тайгу собрались?

— Да нет, так, недалеко… коров посмотреть… Может, какая в яму влетела с перепугу, ногу сломала или шею… Мы на пять минут.

— Коровы уже идут. Вон и наша Красавка…

Слышалось мычание коров и глухой перезвон ботал.

— Бабушка! — взмолился Курбат. Он понял, что и на этот раз она каким-то непостижимым образом прочитала его мысли.

— Вот что, парень! — Бабушка вынула трубку изо рта. — Бери ружьё, да только не ходите дальше бани. Попугайте его немного, а то завтра коров на пастбище не выгонишь. Пусть в свои места уходит.

Курбат стремглав забежал в столовую, снял со стены отцовское ружьё, вытащил из патронташа десяток патронов и побежал было к калитке, да увидел деда Чернякова, отца

Саньки-браконьера. Старик стоял посреди дороги и, махая костылём, что-то рассказывал трём колхозницам.

Курбату нестерпимо захотелось подойти к взрослые. и сказать, что теперь им беспокоиться не о чем, раз он взял в руки ружьё. Но Курбат на опыте знал, что стоило только подойти к Чернякову, как тот начнёт расспрашивать, куда и зачем, станет давать советы — словом, прилипнет, как репей, и тогда прощай охота. Курбат повернулся и через огород побежал к месту встречи.

Алёша ждал его у гранитной глыбы, обвитой узловатыми стволами кедрового стланика. Вокруг поднимались высокие ели и кедры.

— А я старика Чернякова обходил, — сказал Курбат. — Пойдём быстрее. Нам только бы след найти. Навостри Уреза. Бабушка сказала: без шкуры не возвращайтесь. У меня десять жаканов. А у тебя?

— Пять. Тише!

Ладно. Раз у тебя пять, го я первый буду стрелять. Ты знаешь, как я стреляю!

— Знаю. Молчи. Урез след взял! Слышишь, как гавкает?

— Не глухой. Теперь будет дело. Заряжай!

— Я уже зарядил.

— А я ещё нет. Погоди!

Курбат остановился, зарядил ружьё, и они пошли по тропе вдоль ключа, прислушиваясь к зычному голосу Уреза. Среди ветвей черёмухи показалась крыша, покрытая еловой корой, и стены бревенчатого сруба. Охотники подошли к домику с маленьким оконцем, с открытыми настежь дверями. Посреди единственной комнаты в земляном полу виднелась яма, обложенная камнем. Вода пузырилась в ней, переливалась через край и, журча, убегала под стену. Пахло сероводородом, из дверей обдавало теплом. Вода была горячая, целебная. Здесь колхозники и мылись н лечились от ревматизма п других болезней.

Урез лаял уже где-то далеко.

— Слышишь? — спросил Алеша. — Лает с подвывом.

В это время Курбат заметил чёткий отпечаток медвежьей лапы на влажном берегу ручья. Охотники присели на корточки.

— Ух ты! — промолвил Алёша.

— Что я тебе говорил?

Видишь, двух пальцев нету,

Это же Трёхпалый! — Курбат оглянулся, поводя стволом ружья.

— Да, Трёхпалый. Это на него Урез лает.

Ребята свернули с тропы в заросли багульника, шли, не разбирая дороги, на призывный лай Уреза. Багульник кончился, открылся небольшой луг, заросший кипреем, лопухами, черемшой и множеством других травянистых растений. Часть луга уже лежала в густой вечерней тени, падавшей от краснокорых сосен, и только краешек луга сверкал множеством цветов — красных, жёлтых, синих.

Через луг шла тёмная полоса примятой травы. Алёша пошёл по следу. Курбат потоптался на месте, пришлёпнул на щеке комара. Охотничий пыл у него уже давно пропал, он с удовольствием бы выполнил бабушкин наказ — не ходить дальше бани. Ему не терпелось поскорее вернуться и рассказать о появлении Трёхпалого. Но всё же он пересилил страх и побежал.

Алёша стоял возле скалы. Урез, поскуливая, смотрел то вверх, то на своего хозяина.

— Удрал! — с облегчением воскликнул Курбат, усаживаясь на замшелую валежину. — Ну, твоё счастье, Трёхпалый! Погоди, брат, доберусь я до тебя!

— Совсем недавно был, смотри, бурундучью нору раскопал.

— Это он мастер, — сказал повеселевший Курбат. — Ну-ка, посмотрим, может, орехов нам оставил. — Он заглянул в яму. — Нет, все сожрал. Ну погоди! — Подняв ружьё, он выстрелил два раза в воздух.

— Зачем ты? — спросил Алёша, когда смолкло эхо.

— Для острастки. Пусть знает наших!

С горы, ломая кусты и молодые деревья, что-то скатилось.

— Видал? — прошептал Курбат. — Это он. Пошли домой, а то он всю сопку раскатает по камушку.

— Может, это просто глыба скатилась?

— Миллион лет лежала, не скатывалась, а тут скатилась? Как же! Он за нами из стланика подглядывал. Когда я бабахнул, ну Трёхпалый и пустил камушек,

— Надо было нам за ним подняться, — сказал Алёша. — Урез бы его нашёл и не дал бы ему ходу.

— Надо бы, да жалко — вечереет. Ночью какая охота. Лучше идём пока, а завтра нагрянем на непуганого.

Этот гигантский бурый медведь почти каждый год внезапно наведывался в Тёплую падь. Никогда не нападал ни па людей, ни на скот жил неделю-другую, питаясь кореньями, черемшой, ягодами да рыбой, выброшенной Байкалом на берег. Затем уходил в свои дальние владения.

Курбат с Алёшей вернулись в посёлок уже после захода солнца.

— Эх, и погода будет завтра! — сказал Курбат. — Смотри, на небе одно золото, красноты совсем нету.

— И гуси тоже золотые! — заметил Алёша.

Полюбовавшись закатом, они пожали друг другу руки и разошлись по домам.

 

УТРО В ТЕПЛЫХ КЛЮЧАХ

Алеша спал на сеновале, завернувшись с головой в дедушкину оленью доху. Ему снилось, будто они вдвоём с Курбатом пойма ли Трёхпалого, посадили в клетку. Но Трёхпалый разломал клетку. Толстенные жерди разлетелись, как соломинки. Ребята побежали в лес.

«Стреляй, разиня!» — закричал Курбат.

Алёша выстрелил в медведя и полетел в пропасть…

На дне пропасти было мягко, тепло, пахло сеном, где-то кудахтали куры. Загавкал Урез. Алёша понял, что проснулся. Он вспомнил, как вчера вечером, когда вернулся домой, дедушка уже спал, а мать сказала:

— Пеструха-то не вернулась. Всех коров Трёхпалый пригнал, а её нет…

Алёша вскочил и быстро оделся. Он открыл двери и зажмурился от яркого света. Роса сверкала на лугу у ручья; там паслись гуси. Кедры, пихты, берёзы застыли на склоне сопки, будто отдыхали перед крутым подъёмом.

Алёша глядел на родной посёлок — всего десяток домов по склонам пади. Внизу млел на солнце голубой Байкал. Алёша любил смотреть на море, такое знакомое и в то же время всегда разное. Сегодня Байкал лежал тихий и ласковый. На его ровной глянцевитой поверхности переливались темные пятна света и теней. К синим горам по воде бежала сверкающая дорожка. Там над белыми воздушными замками из снежно-белых облаков сняло солнце.

Алёша спустился по лестнице на землю. Здесь его ждал Урез. Мальчик потрепал его по шее. Урез чуть слышно поскулил и улыбнулся, показав свои великолепные зубы, которыми он без труда разгрызал кости любой толщины.

— Проспал я. Пойдём купаться, что ли?

Стоял июль, но от воды тянуло холодом. Урез напился с берега и выжидательно посмотрел па Алёшу: неужто его хозяин будет купаться в такой холодине?

Алеша не спеша разделся, отошёл от воды, разбежался и с криком бросился в Байкал. Его обожгла ледяная вода, перехватило дыхание. Урез с лаем забегал по берегу.

После купания особенно вкусной показалась жареная рыба на завтрак. На подоконнике сидел рыжий кот Агапка. Он прихорашивался, делая вид, что не замечает Уреза, своего старого врага. Шерсть на загривке Уреза вздыбилась, он зарычал. Кот повернулся к нему спиной. Урез лёг на землю и, прикрыв веки, не сводил глаз с подоконника в надежде, что Агапка сорвётся на землю.

— А дедушка где? — спросил Алёша у матери.

— Ушёл Пеструху искать.

— Не мог разбудить, что ли?

— Думал, к завтраку пригонит. Как бы медведь не задрал её. Старик Черняков говорил, медведей нынче много появилось.

— Как бы Санька сам кого не задрал…

Зинаида Ивановна строго сказала:

— Не возводи напраслину на человека. Хотя он и непутёвый, но в этом не был замечен. И не глотай, как Урез. Куда спешишь?

— Как — куда? За дедушкой.

— Не бойся, не заблудится.

— Так он ведь слышит плохо, а ты его отпустила одного, без собаки. Вдруг на медведицу напорется?

— Не дай бог!

— Вот видишь, а мне дома сидеть. Пускай, значит, дедушку медведи съедают?

Мать ушла на кухню. Алёша доел рыбу, выпил кружку чая и вылез из-за стола.

— Мам, я пошёл!

— Погоди-ка! На вот тебе. — Мать протянула узелок. — Если допоздна задержитесь, лучше уж с дедушкой в зимовье переночуйте.

Алёша взял ружьё и, размахивая узелком, вылетел из калитки. Такой доброты от матери он никак не ожидал. Как бы ещё не передумала!

— Не ходи по Синему ключу! — вдогонку крикнула мать.

— Не маленький! — ответил Алёша и не спеша пошёл по дороге в гору.

Навстречу катился Тёплый ключ. В нём даже зимой в самые сильные морозы не застывала вода. Посёлок, называемый Тёплым ключом, казался покинутым. Все мужчины ушли в море, а женщины работали на берегу в засольных сараях, в коптильне. Иногда в окнах мелькали пёстрые платья. Слышались удары топора — это кто-нибудь из стариков рубил дрова или затёсывал кол для изгороди.

По другую сторону ручья Алёша увидел Лизу Дудакову. Девочка сидела на брёвнах, поджав колени под самый подбородок. Рядом лежала раскрытая книга.

— Здравствуй, Лиза! — крикнул Алёша. — Ты знаешь, мы вчера чуть Трёхпалого не встретили.

— Мне Курбат уже рассказал. А у меня Буська улетела. Ты, может, встретишь ее в тайге, подмани, пожалуйста! Вот так посвисти. — Она тоненько свистнула.

— Ладно, — сказал Алёша. — Если встречу, то подманю.

— Пожалуйста! У неё на ножке красная ниточка. Сразу узнаешь.

— Эх ты, говорил тебе, не выпускай!

— Тебя бы самого в клетке держать!

Буська — кедровка, коричневая птичка в белую крапинку величиной с дрозда. Эту весёлую пересмешницу ребята отбили прошлой осенью у ястреба Кедровка не могла летать, и они подарили её Лизе. Буська привыкла к девочке, поправилась, стала совсем ручной. И вот улетела.

Возле большого дома на лавочке сидел дед Черняков. Это был очень подвижной, маленький человечек, с румяными щёчками и голубыми плутовскими глазками. Несмотря на тёплое утро, он был в зимней шапке и валенках. Дед скучал.

Работать он не любил и в молодые годы, а сейчас, в старости, просто считал зазорным что-либо делать.

Увидав Алёшу, он даже привстал со скамейки.

— Здравствуй, паря! Куда путь держишь? Да садись, успеешь ещё, день сейчас большой.

— Некогда. За Пеструхой.

— Что это за народ пошёл! Все бегут, бегут куда-то. Раньше, бывало, и дело делали, и поговорить любили. Будто в вас какую машину вставили. Ну, присядь хоть на минутку.

— Другой раз.

— Ну иди, иди, да не вздумай нос совать к Синему ключу!

— Почему же? А я туда и иду.

— Ой, паря, попадёшь ты в медвежьи лапы!

— Как бы он сам не попался нам с дедушкой!

— И Гурий там? Носит вас холера!

Алёша пошёл не оглядываясь. «Почему эго дед Черняков так разошёлся?» — подумал он.

О семье Черняковых давно шла недобрая молва. Они никогда не работали в колхозе. Сам дед и его сын Александр промышляли незаконной охотой. Их штрафовали не раз, а они продолжали своё нехорошее дело, только становились хитрей и осторожней.

Перейдя ручей, Алёша свистнул. Как из-под земли появился Курбат и сразу задал три вопроса:

— На Трёхпалого? Что в узелке? Что это на тебя дед Черняков кричал?

Алёша ответил на все вопросы. В чёрных глазах Курбата, на его круглой смуглой рожице отразилось разочарование.

— Хочешь, пойдём вместе? — предложил Алёша.

Курбат вздохнул и задал три новых вопроса:

— А кто будет за меня окучивать картошку? Кто сходит в сельпо за маслом? Кто наколет дров?

— Ладно, — сказа л Алёша. — Не хочешь, не надо. Я бы пошёл с тобой куда угодно, а ты…

Алёша махнул рукой и быстро зашагал в гору. Урез зарычал на Курбата и помчался за хозяином.

Курбат стоял в раздумье, глядя им вслед. Конечно, все три задания он придумал мгновенно, как только представил себе, что надо идти в Сенную падь, где сейчас печёт солнце и кишмя кишат овода. Придумал тоже искать корову, будто она дороги не знает. Вот если бы пойти выслеживать Трёхпалого! Или съездить в Усть-Баргузин, где они учатся зимой в школе. Там можно встретиться с ребятами, узнать множество новостей, поиграть в футбол, сходить в клуб, где идёт новая картина. Размышляя об этом, Курбат спохватился и побежал за Алёшей.

— Ты думаешь, очень приятно огребать картошку в такую жару? — пожаловался он.

Алёша остановился и посмотрел на товарища. Курбат сказал упавшим голосом:

— Ну зачем ты так смотришь? Думаешь, я всё вру?

— Врешь, а ещё друг. — И Алёша пошёл один.

 

КРАСНАЯ НИТОЧКА

Падь становилась всё уже и уже, а тропинка круче взбиралась в гору. Ветви деревьев закрывали небо над головой. Каждое дерево, каждый куст, валежину, пенёк он видел множество раз и так привык к ним, что, проходя, не замечал без надобности, как житель города не замечает трамвайные столбы, тумбы, дома на улице, по которой он ходит каждый день. Но у каждого горожанина есть свои любимые здания, улицы, которыми он не устаёт любоваться. Так и у Алёши в тайге были свои любимцы. Он никогда не проходил равнодушно мимо трёх гигантских кедров, что росли возле тропинки и своими корнями, казалось, уходили в недра горы. Ему нравилось ущелье, всегда будто затянутое невидимой паутиной, — в нём эхо много раз повторяло каждый звук. И Алёша никогда не проходил мимо, чтобы не крикнуть и не послушать, как его голос мечется среди скал.

Впереди свистнул бурундук, в ветвях мелькнула его рыжая шёрстка с тёмными полосками на спине. Алёша тоже свистнул, подражая бурундуку, и любопытный зверёк выскочил на поваленный ствол берёзы и, привстав на задние лапки, уставился на мальчика и собаку чёрными, как бусинки, глазками. Видно было, что ему очень страшно, но любопытство превозмогало страх. Урез, заметив бурундука, посмотрел на хозяина и глухо зарычал. Зверёк скрылся под берёзовым стволом. Алёша подумал, что у него здесь, наверно, гнездо и что осенью надо будет проверить его хозяйство.

Урез не побежал за бурундуком. Это было ниже его достоинства. Как настоящая промысловая собака, Урез знал себе цену и не занимался пустяками.

Всю дорогу Урез бежал у Алёшиной левой ноги, иногда только останавливался, чтобы обнюхать ствол или корень дерева. Только однажды он лёгким прыжком соскочил с тропы, придавил лапой мышь и съел её без особой охоты.

Алёша прислушался, не громыхнёт ли где ботало Пеструхи.

В тишине где-то забарабанил дятел, эхо подхватило и разнесло по ущелью весёлый стук. Внизу послышался дремотный голосок ручейка.

Урез завилял хвостом. Они спустились к ручейку, налились вкусной ледяной воды и снова вернулись на тропинку.

Пихты остались позади, тропинка опять вышла на южный склон сопки. Листья деревьев казались белыми от яркого солнечного света. Алёша свернул с тропы и пошёл по высокой траве. Здесь рос гигантский кипрей с красными конусами соцветий на макушке стебля. Начиналась широкая Сенная падь. Скоро сюда придут косари. II ребята увяжутся."с ними, будут ворошить сено, сгребать его в копны.

В воздухе звенели осы, дикие пчёлы. Злые овода кружились над головой. Алёша отгонял их веткой от лица.

Вдруг Алёша остановился. Через падь летела кедровка. Она то взлетала, то, сложив крылья, ныряла к земле. Может, это Лизкина кедровка? Алёше даже показалось, что за ней тянется красная ниточка. Он свистнул, побежал было, но кедровка уже скрылась за вершинами деревьев. Урез навострил уши и заволновался.

— Ищи-свищи её, — проворчал Алёша. — Пошли дальше.

Падь становилась всё шире и шире и вывела к шумной речке Громотухе. Речка вприпрыжку, гремя камнями, неслась к Байкалу. По всему берегу лежали большие валуны, отшлифованные водой. Алёша умылся, хлебнул несколько пригоршней воды. Урез тоже полакал немного и сел, вопросительно глядя на хозяина.

Но отдыхали они недолго. Урез вдруг вскочил и забегал, выражая сильное беспокойство.

— Ну, что ещё там? — спросил Алёша.

Урез обнюхал несколько валунов, определил наконец направление и уверенно побежал по берегу, виляя среди камней, часто оглядываясь на хозяина. Алёша побежал За ним, держа ружьё на изготовку.

Урез остановился и стал обнюхивать пёрышки какой-то птички. Алёша поднял перо. Кто-то здесь ощипывал кедровку. Нет, это не был пернатый хищник. На влажном песке ясно отпечатались следы больших мягких подошв.

Алёша изучал следы: вот здесь он сидел. Вот отпечаток ружейного приклада. Здесь он ощипал кедровку. Нет, выпотрошил и бросил внутренности в речку. Алёша нагнулся и вытащил из воды птичью ножку.

— Смотри, Урез! Буськина! Вот гад!

Птичья ножка была обмотана красной шелковинкой.

— Неужели не знает, что нельзя убивать кедровок? Ты что машешь хвостом? Ищи! Ищи!..

Урезу не надо было повторять, он побежал к зарослям черёмухи. Следы, по которым он шёл, не сулили ему ничего хорошего. Человек, оставивший эти следы, много раз бросал в него камнями, а однажды стрелял из ружья. Несколько дробинок перекатываются под кожей Уреза, но об этом не знает даже Алёша.

 

ЧЕЛОВЕК С ЖЕЛЕЗНЫМ СЕРДЦЕМ

Когда Алёша скрылся среди деревьев, Курбат поморщился, почесал одну ногу о другую, вздохнул и вприпрыжку побежал домой.

Пробегая мимо Лизиного двора, он остановился.

— Ты куда? — спросила его Лиза. — Домой? А не видал моей Буськи?

— А как же! Разве она ещё не вернулась?

— Ты видел её, Курбатик? Где?

— Я да не видел! Только что. Думал, к тебе полетела.

— А не врёшь?

— Я… вру?! Ты за кого меня принимаешь? — возмутился Курбат, но, впрочем, тут же успокоился и начал увлечённо объяснять: — Смотрю, летит! Туда, сюда! Вижу, кого-то ищет. Сделала полкруга, крикнула и полетела вон туда. Я думал, она к тебе, но раз ее нет, то она в ельнике. Не веришь?

— Конечно, верю, Курбатик! Пойдём, пожалуйста, посмотрим!

Курбат сделал важный вид и сказал:

— Какие вы люди с Алёшкой! Один зовёт — идём корову искать, другая — Буську. Хорошо ещё, что никого третьего нет. Ты не знаешь, никто не потерял змею, лягушку пли дикую утку?

— Мы только посмотрим, Курбатик!

— Прямо хоть разрывайся па восемь частей! Курбат сюда, Курбат туда!

— Ну, как хочешь, тогда я одна пойду.

— Без Курбата? Что ты там найдёшь без него? Хорошо, идём!

Конечно, Курбат не видал кедровки. Как всегда, он немножко раскаивался, что сказал неправду, и ему захотелось пойти и в самом деле разыскать пропавшую птичку. Кроме того, можно было по дороге заглянуть в ущелье и насобирать камней. Больше всего на свете Курбат любил ловить рыбу и собирать разноцветные камни. Ни у кого в школе не было такой большой и разнообразней коллекции минералов, как у Курбата.

Пробираясь через таёжную чащу, Курбат суетился, свистел, вертел головой, ощупывая взглядом каждую пролетающую птицу.

— Вот увидишь, мы её сейчас найдём, — утешал он Лизу. — Раз Курбат взялся, то дело будет. О! Нет, не она — коршун. Ух, тяжело! Какая крутая сопка — давай отдохнём!

Лиза тоже устала и опустилась на траву. Курбат сел рядом и сказал загадочным тоном:

— Ты знаешь, почему получишь свою Буську?

— Не знаю. — Лиза помотала головой. — Почему?

— Потому, что у меня сегодня мягкое сердце.

— У тебя всегда мягкое сердце, ты добрый.

Курбат снисходительно улыбнулся:

— Так всем кажется. Только я, Лиза, если говорить по правде, человек с железным сердцем.

— С каким?

— С обыкновенным железным. И вообще я страшный человек…

— Да ну тебя, страшный человек! — Лиза встала и засвистела.

— Не так! — Курбат вложил пальцы в рот и свистнул на всю тайгу. — Если далеко улетела, только меня она и услышит, а не твой комариный писк.

В это время как раз над вершинами елей летела кедровка, не сворачивая на призывный свист Курбата и Лизы.

— Нет, не она, — заявил Курбат. — Давай лучше залезем на сопку, оттуда всё видно. Ни одну кедровку не пропустим.

С вершины горы, где стоял сухой кедр, похожий на крест, виднелись вдали посёлок, Байкал, синие затененные долины и освещённые солнцем склоны гор. Тайга казалась пустынной. Низко над деревьями пронёсся сокол. А выше пролетела ещё одна кедровка.

— Буська! Буська! — закричала Лиза. — Нет, не она.

Курбат стал ворчать:

— Нужна мне эта Буська! Будто у меня другого дела нет.

— Ах, вот как! Ну уходи. Мне не надо таких помощников. Я думала, что ты не такой.

— А какой?

— Немножко лучше.

— Ты разве не видишь, что я уже весь изсвистался? Шипеть стал.

Ну и шипи. Ты куда это сворачиваешь?

— К Жёлтой горе.

— За камнями?

— Ты, Лизавета, не волнуйся. Мы на минутку. Там недавно был обвал, а после обвала всегда столько красивых камней. Мы на тон неделе с Алёшкой во какой аквамарин нашли! Ты ещё не видела?

— Нет.

— Сегодня покажу. Ты так глаза и вытаращишь.

— Что это я на какой-то камень буду глаза таращить?

— Он же синий, как море. Аква — вода, марин — морская! Не знаешь? Морская вода! Я его ещё отшлифую, тогда увидишь, что это будет.

— Камень и будет.

— Ты ничего не понимаешь в каменной красоте.

— Ну и ладно, идём скорей к твоим камням, а то к обеду опоздаем.

Они вошли в ущелье. Кое-где по уступам стен зеленели берёзы, ёлки, рододендрон.

— Ну, что я говорил! Красота! О! — Курбат поднял камень, похожий на пёстрое яйцо чайки, сунул в карман.

— Мы же были здесь тысячу раз, — сказала Лиза. — Здесь страшно. Камни могут обвалиться.

— Трусиха! А ещё на Луну собиралась с нами лететь. Там не такие скалы! Знаешь, какие там кратеры! О-ё-ёй! О! — Курбат снова нашёл красивый камень.

Он залез на большую осыпь, и Лиза то и дело слышала его восторженные возгласы. Она тоже нашла несколько красивых розовых и голубых камешков и положила в карман платья. На всякий случай она поглядывала вверх и посвистывала: а вдруг пролетит Буська!

У входа в ущелье в тени рос сочный дудник: растение с толстым пустотелым стеблем, широкими листьями и зонтичными соцветиями. Лиза сломила стебель, очистила с него кожицу и стала жевать сочную мякоть.

Подошёл Курбат, нагружённый добычей. Камни были в кепке, выпирали из карманов, даже из-под рубашки.

— Такой пласт отвалился! Ещё никогда таких камней не было. Сейчас покажу. Вкусный дудник? — Он положил на землю кепку с камнями. — Ты не знаешь, какие самые вкусные трубки, вот я сейчас наломаю!

Прошло с полминуты, и Курбат вышел на цыпочках, бледный, с широко раскрытыми глазами, и уставился на Лизу.

Лиза, прижав руки к груди, прошептала:

— Кто там?

Курбат покосился на заросли и сказал, кисло улыбаясь:

— Ты не бойся! Там медведи…

 

СТАРЫЙ ЛОСЬ

Лось, бесшумно ступая своими широкими копытами, подошёл к молодой осине и стал есть её нежные побеги. Время от времени лось поднимал голову, замирал и прислушивался к таёжным звукам. Голова лося, кожа на туловище и ногах были покрыты давними рубцами — следами поединков с соперниками-самцами. Лось был очень большой н очень старый, возле глаз и на ушах у него проступала седина. У Синего ключа было безопасно, волки летом бегают в одиночку, и ни один из них не захочет помериться с ним силами. Одного удара копытом будет довольно для самого матёрого волка. Медведи тоже не опасны сейчас, когда так много еды для всех. Не опасны и люди-самые непонятные существа в тайге, такие не похожие ни на одного зверя и птицу: от них тревожно пахнет, и носят они с собой палки, начинённые огнём и громом. По даже и они давно уже проходят мимо его следов, не обращая на них внимания. Лось стал ходить по своему старому следу, как по дороге, чего он прежде почти никогда не делал. Лось скучал в одиночестве и однажды пристал к небольшому стаду коров и пасся с ними, пока не пришли люди.

Сегодня лось встревожился. Какое-то беспокойство охватило его с самого раннего утра. Когда он, напившись воды, пошёл в осинник, то сразу почувствовал, что его кто-то выслеживает. Лось сошёл с тропы и остановился, чтобы разглядеть врага.

По следу лося шел человек. Двигался он не так, как те, другие люди, что проходили один за одним по тропинке, оповещая громкими голосами всю тайгу о своём появлении. Их нечего бояться. Опасность всегда ходит на мягких, бесшумных ногах. Подозрительный человек крался, стараясь ступать неслышно.

Шаги охотника показались ему необыкновенно громкими: трещали, ломаясь, стебли травы, шуршали ветви, и сам человек шумел, вдыхая и выдыхая воздух. Лось пропустил его мимо себя. Охотник ушёл по его вчерашнему следу — широкой дорожке, проложенной в траве. Лось не шелохнулся, пока не замолкли шаги и ветер не унёс неприятный, страшный запах.

Взошло солнце. Лось бесшумно двигался от осины к осине. Случалось, что он неосторожно подтягивал ветку, и она издавала лёгкий хруст, и лось замирал на несколько минут. Тревога не оставляла его. Он попытался было перебраться в соседнюю падь, туда вела только одна дорога по узкому обрыву над рекой, но и здесь его остановили свежие следы человека, встреченного утром. Из долины Синего ключа оставалась только одна дорога — к речке. Много раз и ночью и днём лось ходил по этой дороге, перебирался вброд по мелкой воде на другую сторону. Сегодня лось не пошёл через речку. Страх долго держал его под защитой густого осинника.

Услышав выстрел, лось вздрогнул и застыл на месте. Все его силы напряглись до предела, он стал слышать и видеть почти так же, как в прежние годы. Лось стоял, поводя ушами, и слышал всё, что шевелилось, жужжало, летело, ползало вокруг него. Он был готов постоять за свою жизнь.

Прошло много времени, пока лось успокоился, стал обгладывать осину, поворачиваясь то правым, то левым боком к солнцу. Появились овода, они пребольно жалили. Лось стал тереться об ветки, сгоняя насекомых. По привычке, он подвигался к речке: на другом берегу, в прохладной тени леса, не было оводов. Там он уже давно облюбовал одно местечко, где можно подремать до вечера.

Лось не знал, что за упавшей елью, на берегу речки, спряталась его смерть. Ветерок тянул с верховьев речки и относил запах человека.

Урез подбежал к обрывистому берегу и остановился. Почти одновременно Алёша заметил и лося и браконьера. Лось пробирался к берегу, а браконьер притаился за сухой ёлкой.

Алёша сразу узнал лося: это он в прошлом году пасся вместе с коровами. Ну конечно, старый знакомый, вот и шрам на боку, похожий на запятую, седые уши! И рога, похожие на корягу. Конечно, это тот самый старый лось. Они с Курбатом ещё мечтали приручить его и ездить на нём в школу верхом!

Лось теперь был виден весь, он вошёл в ложбинку; по ней бежал ключ, весело прыгая через синие камни.

Алёша выстрелил вверх. Полетели камни из-под копыт, лось бросился назад в заросли. Урез залаял и побежал было следом, но Алёша вернул его и пошёл по ключу к речке.

На берегу его ждал Черняков-младший, невысокий, хилый с виду человек, в прокопчённой, лоснящейся одежде, в замасленной кепке; на ногах у него были ичиги. Он стоял, опершись ка ствол новенького дорогого ружья; патронташ на поясе тоже был новый, кожаный, набитый патронами. В ногах лежал вещевой мешок.

— Что, паря, промазал? — спросил он с усмешкой.

— Я вверх стрелял.

— Какой же это охотник кверху палит? Ты брось эти сказки. Браконьерством промышляешь.

— Неправда!

— Как же неправда? Зачем стрелял?

— А это чтобы вы его не убили.

— Так, так, сосед! Может, ещё что скажешь? Давай послушаем.

— И скажу! Вы и Лизину кедровку убили. Я всё знаю…

Черняков усмехнулся:

— Это хорошо, что много знаешь. Учёный, видно, человек, а я вот дурак, не знал, чья это кедровка, взял да положил в мешок, скоро зажарю.

— Она была ручная. Вы же знали, что у неё на лапке красная ниточка. Убивать такую птицу!..

— Ниточка! Что-то не припомню…

Алёша подходил к нему всё ближе, зажав в руке ножку кедровки.

— Что это ты там ещё припас для меня? Ну-ка, покажи!

— И покажу! Вот! — Алёша разжал руку. — Вот посмотрите, если не видали ниточку.

— Смотри-ка, на самом деле ниткой кто-то перемотал. — Внезапно он ударил снизу по Алёшиной руке, и лапка, описав дугу, упала в воду.

— Вы не деритесь!..

Черняков схватил Алёшу за ворот рубахи и сказал:

— То мы всё с тобой байки рассказывали, вот теперь поговорим!

Не выпуская Алёшу, он осторожно прислонил своё ружьё к валуну и, размахнувшись, ударил его по щеке.

Урез не пошёл за Алёшей: он боялся Чернякова и остался за кустами. Ему передалось волнение Алёши. Урез поджимал уши, топтался на месте, подвывал. Он не знал, что ему делать, хозяин не звал его. Но когда Алёша вскрикнул после удара и упал на камни, пёс бросился на Чернякова и ударил грудью в плечо. Черняков не успел увернуться. Он споткнулся о камень и шлёпнулся в воду.

Алёша поднялся. В глазах были слёзы. Черняков стоял, весь мокрый, по колено в воде, без кепки.

— Убери собаку! Слышишь? И ружьё не тронь! Не тобой положено!

Алёша разрядил ружьё браконьера. Два патрона были заряжены огромными свинцовыми пулями-жаканами. Ясно было, что Черняков хотел убить лося.

— Алёха, ну будет тебе! Убери этого выродка! Ну, что ты там нашёл в моих патронах?

— Что искал, то и нашёл. Урез, ко мне! Не бойтесь, не тронет, если не напроситесь.

Черняков вышел на берег, подошёл к ружью, схватил его и, недобро усмехаясь, сказал:

— Ну, Алёшка, подымать буду, а этого я не забуду. Отдай патроны!

— Не отдам! — Алёша бросил их в речку.

— И это припомню!

 

НЕВЕСЕЛОЕ РАЗДУМЬЕ

Когда Алёша ушёл, браконьер сел на камень и долго сидел, обхватив голосу руками. То, что он побил Алёшу, Черняков считал делом не только справедливым, но и необходимым. «Где это видано, чтобы мальчишка учил охотника, как вести себя в тайге! Ну, погоди, доберусь я до тебя, ты у меня узнаешь!.. Черняков сиял мокрую одежду, развесил её на ветках. Из руки сочилась кровь; он срезал веточку крушины, содрал кору, размял её п приложил к ране. Кровь унялась. Когда одежда высохла, он оделся, сел, закурил.

Обычно, находясь в тайге, он думал только об охоте. Рассчитывал, когда и где сделает привал. Думал о ценах на мясо, пушнину, рыбу, прикидывал, сколько получит денег. Но сейчас привычные мысли не шли ему в голову. Он сидел и долго слушал знакомые голоса реки и вспомнил почему-то своё детство…

Вот он в таком же возрасте, как и Алёша, идёт с отцом по тайге. Он уже охотник. За плечами плохонькое ружьишко. Холодно. Глубокий снег. Трудно идти на лыжах. Ещё трудней Шарику. Лайка чуть не с головой проваливается в снег.

Они идут белковать.

Показалось зимовье, занесённое снегом. Здесь они будут жить до нового года несколько месяцев.

Припомнился Саньке первый день охоты. Он выстрелил в белку и промахнулся, а отец ударил его кулаком по лицу и сказал:

— Не пускай порох с пулями на ветер! Смотри мне, за каждый промах учить буду!

Мальчишкой Саньку били несчетное число раз, а запомнилась же ему только эта обида. Он шёл на охоту, сознавая себя взрослым, добытчиком, а отец в первый же день побил его. Такое не забывается.

Отправляясь на охоту, Санька взял с собой книжку. Книжку подарил ему учитель осенью, когда Санька закончил трёхклассную школу. На титульном листе учитель написал красивыми буквами: «За успехи и примерное поведение».

Вечером, когда жарко горела печка, Санька сел поближе к огню и вытащил заветный подарок. Отец приказал:

— Дай-ка сюда, грамотей!

Санька отдал. Отец бросил книгу в огонь, сказав:

— Забудь про книги навсегда! Нам с тобой некогда книгами баловаться. Выучил я тебя, кончил три класса, теперь купец не обсчитает. Глаза на книги не порть — запорю!

Ночью Санька плакал, ему жалко было книгу с картинками. Больше он никогда уже не читал книг.

Потом припомнился день, когда отец убил лосиху. Они с отцом снимали с неё шкуру, а возле на тоненьких ножонках стоял лосёнок. Как радовался Санька этому лосёнку! Вся деревня сбежалась смотреть на него.

Прошло полгода, и отец сказал:

— Бери, Санька, ружьё.

Санька взял ружьё, покорно пошёл за отцом. Лось ел сено за домом у стога.

— Бей! — приказал отец.

Санька дрожащими руками поднял ружьё и убил лося.

Спустя несколько дней после гибели лося Санька взял ружьё и пошёл в тайгу. Стояло лето, на охоту был запрет, а он подстерёг и убил кабаргу.

Отец похвалил:

— Молодец, добытчиком растёшь!

С тех пор Санька не знал жалости ни к зверью, ни к птице.

Что это? — спросил себя Черняков. — Отцу надо спасибо сказать, что учил сызмала, человеком сделал. Дом свой, достаток поболе, чем у председателя колхоза… А быка я подожду». Браконьер потянулся, зевнул и скоро уснул, прислонясь спиной к сухой ёлке. Он привык спать, сидя у костра.

Второй раз направился к броду старый лось. Он не мог больше оставаться возле Синего ключа: овода, как буравами, сверлили его кожу. Успокоенный тишиной и всё же не веря этой обманчивой тишине, лось бесшумно двигался по берегу Синего ключа. У берега он остановился, высунул голову из-за куста крушины, осмотрелся, потянул носом. Ветер дул по долине от Байкала и уносил запах охотника. Лось вышел на береговую гальку, заметил сидящего человека и не испугался: в позе человека он не увидел угрозы. Голова его поникла, весь он обмяк. Подойдя ближе, старый лось расслышат, что человек издаёт тихий храп, и это его не испугало. Лось прошёл совсем близко от спящего, не спеша перешёл реку и скрылся в тенистой пади, где можно отдохнуть от злых оводов и подремать до вечера.

 

ДЕДУШКИНО ЗИМОВЬЕ

Алёшин дедушка сидел на бревне у избушки, срубленной из неоструганных брёвен, с односкатной крышей из корья. В двух шагах от него горел костёр, на углях мурлыкал чайник. Прибежал Урез, ткнулся холодным носом в руку Гурия Андреевича и забежал в зимовье, потом стал осматривать и обнюхивать каждую валежину, каждый пенёк, вертя хвостом. Вокруг зимовья водилось множество бурундуков. Несколько земляных белочек жили в самом зимовье, выкопав там себе норки. Забавные зверьки то и дело мелькали на ветках, бегали по крыше. Приход гостей, видно, доставлял бурундукам большое удовольствие. Они пронзительно свистели. убегая от Уреза. К костру, махая хвостом, подошла пёстрая корова и стала боком к огню, чтобы избавиться от комаров.

Показался Алеша и закричал:

— Здравствуй, дедушка! Нашлась беглянка, пропащая душа!

— И корова нашлась, и ты явился. Думал, неужто заплутался где? Ну, давай чай пить.

— Давай! И совсем я не плутал, только у Синего ключа задержка получилась. — Алёша вошёл в избушку, повесил ружьё на деревянный гвоздь в стене.

На полочке возле печки-каменки стояли кружки, банка с солью, берестяная коробка с чаем, спички. С потолка свешивались мешочки с сухарями, солёным салом, сахаром, чтобы не достали бурундуки. Здесь хранился НЗ — неприкосновенный запас.

Каждый охотник мог зайти сюда, развести огонь, а в случае нужды и поесть.

Алёша взял кружки, коробку с чаем, снял мешочек с сахаром. Кружки запылились за зиму. Алёша сполоснул их кипятком, заварил покрепче чаю. И они стали есть, расположившись возле костра.

Алёша рассказывал о своих сегодняшних приключениях. Гурий Андреевич ел и внимательно слушал, иногда вскидывая густые седые брови. Вот он нахмурился и сказал:

— Да этого лося я лет десять знаю, прошлый год из нашего стога всю зиму сеном кормился.

Но когда Алёша расписал свою стычку с Черняковым, как тот «улетел на середину реки и шлёпнулся в воду», дедушка разгладил усы и улыбнулся.

— Молодец Урезка!

Урез замахал хвостом. Алёша бросил ему кусок хлеба. Два бурундука подкрались к мешочку с сахаром.

— Ах вы! — радостно закричал Алёша. — Смотри, дедушка, всё растащили!

Бурундуки бросились в разные стороны. Урез кинулся было в погоню, да у него разбежались глаза, и он остановился, сконфуженно махая хвостом.

— Весёлый народ, — сказал Гурий Андреевич. — Ведь никогда в жизни сахара не видали, а сразу разобрали, что это за продукт. Тоже соображают, проказники.

Согнувшись, он вошёл в избушку и сел на нары, застланные сеном. Вошли Алёша и Урез. Алёша положил на полку остатки хлеба, сахар, чай, закрыл двери и сел рядом с дедушкой. Урез лёг на пол, положив голову на лапы.

В домике было тепло и уютно. Пахло смолой, дымом, сухими травами. Алёша сказал:

— И ещё мы вчера чуть Трёхпалого не убили.

— Ишь ты! Что же помешало?

— Успел на каменной сопке схорониться.

— Его счастье. Поди, знал, кто за ним гонится.

— Ничего, другой раз не уйдёт. И чего ему у нас надо? Зачем каждый год ходит, как в гости?

— Он, Алёха, не гость, а хозяин. Здесь он и родился, тут у него и деды и прадеды жили, вот и проверяет, как тут мы без него управляемся.

Алёша засмеялся:

— Жалко, ты не видал, как он в нас скалу шуганул.

— Осерчал, значит, шибко. Ну, давай спать ложиться. — Дедушка зевнул и сказал назидательно: — Ты, Алёха, Саньку не очень-то задирай. Человек он лесной, дикий, как медведь, с таким и до беды недалеко. Это наше дело, артельное, заставить его закон уважать. И мы заставим! Ишь опять баловать начал, слово ведь дал.

— А я его не боюсь!

— Бояться не бойся, а по сторонам зорче поглядывай.

— Дедушка!

— Ну?

— Ты про Лизину кедровку никому не рассказывай. Ладно?

— Почему это?

— Лучше пусть она ждёт, что Буська к ней прилетит.

— Ишь ты. Ну что ж. Пусть ждёт. Хорошее ждать приятно. Может, и прилетит…

 

МЕДВЕЖЬЯ НОЧЬ

— Как же мы теперь? — спросила Лиза.

— Надо подождать. Вечером медведи уйдут отсюда.

— Ты думаешь, что они правда здесь?

— Ну да. Совсем свежие следы. Уйдём подальше отсюда, подождём. Только ты, пожалуйста, так не дрожи. Сейчас мы г: остёр разложим, и пусть только они подойдут!..

— Что ты сможешь им сделать?

— Я? Да как трахну головешкой по голове! Да они сами побоятся подойти. Медведи ведь знают, кто храбрый, а кто боится.

— Я боюсь. Идём скорее отсюда! — Лиза сделала несколько шагов, остановилась и предложила: — Давай побежим отсюда к речке. Будем кричать, они испугаются и пропустят нас!

— Твоего крика никто не испугается, А мне кричать нельзя.

— Почему?

— Я же мужчина!

— Это правда, — сказа на Лиза.

Курбат, придерживая штаны и прижимая кепку с камнями, пошёл вслед за Лизой в глубь ущелья. Они остановились возле высокой пихты.

— Сюда они не сунутся! — сказал Курбат, садясь на траву. — А чуть чего, мы их камнями! — Курбат схватил камень, вскочил, размахнулся, потом посмотрел на камень и протянул Лизе. — Полевой шпат. Такую находку чуть не выбросил! Я сейчас ещё пособираю.

— Я вот тебе пособираю! Тут медведи кругом, а ему — камни. Я их сейчас выброшу!

— Почему ты сердишься? Без дела сидеть из-за каких-то медведей?

— Я боюсь! Ты же хотел костёр развести.

— Ты думаешь, надо костёр? Пожалуйста. — Он выложил на землю из кармана камни, достал сплюснутую коробку со спичками. — У хорошего охотника всегда всё есть! Надо спички? Пожалуйста! Собирай сучки, а я схожу на разведку.

Лиза взмолилась:

— Не надо. Курбат! Вдруг медведь тебя съест?

Курбат кивнул головой:

— Правда! Без меня ты совсем пропадешь.

Они набрали ворох веток, нарвали сухой прошлогодней травы, с упавшей берёзы Курбат надрал берёсты и сложил костёр. Костёр вспыхнул от одной спички. Затрещали сучки, сразу стало уютней среди угрюмых скал. Весёлый огонёк придал храбрости Курбату, и он, несмотря на все уговоры, отправился в разведку. Вернулся он очень скоро с поцарапанной щекой и разорванными штанами.

— Ну что? — спросила Лиза.

Курбат долго не мог отдышаться, наконец сказал:

— Они где-то здесь. И земля вся истоптана, и я ещё нашёл следы на дереве.

— Какие следы, почему на дереве?

Курбат подбросил в костёр дров и объяснил:

— Запомни, Лизавета, что у каждого медведя есть свой участок: только он там и охотится, копает корни и живёт один. Вокруг своего участка медведь ставит метки когтями па дереве. Каждый медведь посмотрит: кора содрана-и знает, что здесь чужой участок.

— А если кто заберётся к нему?

— Тогда война не на жизнь, а на смерть!

— Значит, мы попали в медвежий участок?

— Ещё спрашиваешь! Я только вышел, а медведица в траве стоит. Чёрная, как головешка. Хочешь посмотреть?

— Ил за что!

— Я так и знал. Всё одному приходится. Курбат туда, Курбат сюда! — Он глотнул слюну п спросил: — Ты есть хочешь?

— Немножечко хочу.

— Боишься, вот и немножечко хочется, а мне очень хочется. Храбрый человек не теряет аппетита никогда!

— Но у нас ничего нету. Мы так с голоду помереть можем,

Курбат сказал бодрым голосом:

— В тайге трудно умереть с голоду, недели две мы можем прожить.

— Ты с ума сошёл — две недели!

— Я так, на всякий случай говорю. Чтобы тебя успокоить. Шипышку будешь есть?

— Ага.

— Сейчас! — Курбат кивнул и пошёл от костра.

— Не уходи далеко!

Курбат скоро вернулся с пучком сочных стеблей дудника и пригоршней зелёного ещё шиповника. Лиза поела ягод, напилась воды из ключа и уснула возле костра. Курбат взял увесистый сук и стал на страже. Он стоял, прислушиваясь, что делается вокруг, и ему ясно слышалось, что поблизости кто-то ломает кусты, ворочает камни. «Хорошо, что Лиза не слышит, — думал он, — а то бы она умерла от страха».

Курбат подложил веток в костёр и задумался над тем, как они проведут ночь. Дров явно не хватит. Невдалеке лежала большая берёза с двумя стволами. «Придётся развести костёр между стволами, — решил Курбат. — На всю ночь хватит».

Курбат так и сделал. Теперь в ущелье горели два костра. Возле одного, маленького, свернувшись калачиком, спала Лиза, возле другого, большого, сидел Курбат, прислонившись спиной к берёзе и зажав сук между колен.

Лиза проснулась среди ночи от холода. Её маленький костёр давно погас. Спросонок девочка не сразу поняла, где она. Платье, лицо, волосы у неё намокли от росы. Вместо мягкой постели она лежала на примятой траве, над головой горели звёзды. Зубы у неё стучали от холода и страха. Тут она увидела малиновый огонь второго костра. Курбат рассчитал правильно — огонь медленно грыз стволы берёз, двигаясь между ними.

Лиза подошла к огню, протянула руки. Курбат спал, положив голову на сук. Сучья у берёз отгорели. Лиза подтащила несколько больших сучьев и бросила на тлеющие угли.

Скоро огонь загудел. Лиза поворачивалась к огню то спиной, то грудью и скоро совсем согрелась. Стала будить Курбата. Курбат сел и сказал, не открывая глаз:

— Я сейчас, бабушка… Сейчас…

— Да проснись же ты! Какая я тебе бабушка!..

Курбат подвинулся к огню, лёг и захрапел.

Небо чуть посветлело. Глухо ревела река. По ущелью носились летучие мыши. Лиза боялась звёзд, тишины и особенно летучих мышей. И всё-таки она встала, подвинула в огонь толстый сук и опять села поближе к Курбату. С кручи со звоном скатился обломок. Это не было страшно — в гора;; всегда падают камни. Страшней какие-то звуки внизу, за тёмной завесой деревьев, там нет-нет да что-то обвалится, будто кто-то подкапывает гору. Лиза встала и пошла от огня, погружаясь в холодные сумерки. Её обступили деревья, камни, шиповник хватал за платье и царапал ноги, летучие мыши носились вокруг нее, привлеченные её светлым платьицем. А Лиза шла и шла вперёд, туда, где кто-то копал землю; её сердечко дробно стучало. Она останавливалась, прислушивалась и снова двигалась к непонятному существу.

С каждой минутой становилось виднее. Гольцы затеплились розовым светом.

Впереди Лиза увидела что-то чёрное, большое и неподвижное. Это был пень. Она остановилась в замешательстве.

Под ногами у неё посыпались камни и забулькали, падая в воду. Лиза удержалась, схватившись руками за ветку. У неё внезапно ослабели ноги, ей стало жарко и весело. Она стояла и думала: «Какая я всё-таки трусиха, воды испугалась, какого-то пенька! Но откуда взялась вода? Почему воды здесь раньше не было?

Донёсся жалобный крик Курбата:

— Лиза! Где ты? Лиза!

— Это вода! Вода! Вода!.. Курбатик, вода!

Курбат появился возле неё, волосы у него стояли дыбом, лицо выпачкано сажей.

— Ты куда ходила? Зачем? Почему меня не разбудила? Если что случится, Курбату отвечать? Да?

Когда Лиза всё ему рассказала, он почесал за ухом.

— И чего испугалась — воды и пенька! Конечно, вода прибыла в речке и залила все протоки. Ребёнку понятно. Неужели сразу не догадалась?

Лиза покачала головой и сказала печальным голосом:

— Ох, и попадёт же нам дома!

Курбат с удивлением посмотрел на неё:

— Попадёт? Нам? Мы что, в лесу не ночевали? Нас ещё хвалить будут за то, что мы не испугались и перехитрили медведей.

Курбат стал поспешно собирать камни.

— Медведей-то не было ведь, — робко заметила Лиза. — Вместо медведицы — пенёк.

— Пенёк пеньком, медведи медведями. С вечера были, утром ушли, сама на следы посмотри. Не знаешь, так не говори! Где чёрный камень? Ага, вот. Ну, пойдём. Я первый, ты за мной. И ничего не бойся. С тобой Курбат!

— Железное сердце, — добавила Лиза.

— Теперь уже не железное — стальное. Если бы ты знала, как я весь закалился за эту медвежью ночь.

 

ОБЫКНОВЕННЫЙ ДЕНЬ

Прошло несколько дней. В Тёплых ключах уже стали забывать о тревоге, вызванной исчезновением Лизы и Курбата. Их тогда искали всю ночь, жгли костры, стреляли из ружей. Зато возвращение Лизы и Курбата превратилось в настоящий праздник. Ребят жалели, восхищались их храбростью. И хотя Лиза вначале уверяла, что никаких медведей не было, верили больше Курбату, а тот так убедительно, с таким жаром рассказывал, сколько они перенесли за ночь, осаждённые «стадом» медведей, сколько проявили храбрости и находчивости, что в конце концов даже Лиза стала сомневаться в своих собственных словах.

Гурий Андреевич побывал у Чернякова. А вернувшись, сказал Алёше:

— Смеётся, разбойник. Твой, говорит, Алёшка стрелял по лосю, а я отвечать должен.

— Ты, наверное, ему не так объяснил.

— Куда уж лучше вы с Урезом ему объяснили. Видно, поздно объяснять стали.

Гурий Андреевич заведовал коптильней. Алёша был у него первым помощником. Заготовлял дрова, помогал загружать коптильню, снимать копчёную рыбу с вешал — длинных шестов, на которых коптилась рыба.

Курбат тоже работал в коптильне, но у него очень часто находились другие неотложные дела. Приходила сюда и Лиза, но только в те дни, когда надо было укладывать рыбу в ящики. Девочки очень ловко и аккуратно выполняли эту работу. Упакованную в ящики рыбу отправляли в Иркутск, а оттуда в поездах, на самолётах байкальская рыба расходилась по всей стране.

Кто не ушёл в море и мог сегодня работать, собрались у коптильни. Девочки и молодые рыбачки быстро укладывали рыбу в деревянные ящики. Курбат и Алёша заколачивали крышки. Забив ящик, Курбат брал трафарет — жестяную полоску с вырезанными в ней буквами, баночку с чёрной краской, кисточку. Наложив трафарет на ящик, он с величайшим усердием, затаив дыхание закрашивал буквы трафарета. Закрасив, быстро снимал трафарет, чтобы не размазать буквы, и на ящике появлялась надпись: «Колхоз «Тёплые ключи».

— Вот это да! — хвалился Курбат и передавал баночку с краской Алёше.

Эту приятную и красивую работу они выполняли по очереди, соревнуясь, у кого лучше получится. Забив все заполненные ящики и поставив на каждом колхозную марку, они снесли ящики в одно место и уселись на них с видом людей, поработавших на славу. Вчера они сговорились отправиться на рыбную ловлю.

— Каких я мушек наделал! — сказал Курбат. — Прямо самому хочется проглотить. Вся рыба моя будет. Вот увидишь. О! Чуть не забыл. — Наклонившись к Алёшиному уху, он зашептал: — Сегодня Черняков мимо нашего дома целый мешок омуля пронёс. Это он пошёл на лесные заготовки, там он его продаёт. Живодёр! И где он свои сети ставит? Ловят, ловят его, а поймать не могут.

— Может, в мешке другое лежало?

— Как же! Наш Васька с километр за ним бежал и всё мяукал. А он знает, где рыба, а где что другое. Черняков

чуть не убил его палкой.

— И ты смотрел, как убивают твоего кота?

— Плохо ты меня ещё знаешь! Я догнал его и сказал, что если кот сдохнет, то он ответит.

— Ну, а он?

— Как на меня глянет, и я сразу вспомнил бабушкины слова.

— Какие?

— Про собак.

— Про каких?

— Про всяких. Про то, что его все собаки боятся.

— Ну и что?

— Неужели ты не знаешь, что если кого боятся собаки, го у него чёрная душа?

— И ты испугался?

— Я?! Ха-ха! Медвежьего стада не испугался. Я не про то…

— А про что?

— Просто вспомнил бабушкины слова.

— Вспомнил, когда он твоего кота убивал?

— Ну конечно, и тогда же решил, что устрою ему штуку.

— Какую штуку?

Курбат осмотрелся по сторонам и сказал:

— Есть один план. Только надо узнать, когда Санька отправится в набег.

— Ну, а тогда что?

— Тогда?

Курбат взял молоток, размахнулся и вместо гвоздя угодил по пальцу, бросил молоток, палец сунул в рот и запрыгал на одной ноге, издавая стоны, похожие на рычание.

 

РОЗОВЫЕ КАМНИ

Алёша и Курбат шагали по берегу Байкала с длинными удилищами на плечах. Впереди бежал Урез, обнюхивая коряги, кусты, камни и пеньки. Курбат раскрыл баночку из-под конфет.

— Ты посмотри-ка, каких я мушек понаделал, а вот бокоплавы!

— Как живые!

Курбат просиял.

— Хочешь, тебе подарю? Выбирай! — Он протянул баночку.

Там лежали крючки, моток капроновой лески, волосяные мушки, коробка спичек и соль в тряпочке Алёша выбрал одну мушку.

— Настоящий слепень.

— Мне для тебя ничего не жалко, — сказал Курбат. — Хочешь, я тебе ещё крючок подарю?

— Крючков и у меня много. Ты что-то сегодня такой добрый.

— Я всегда добрый. Что у меня есть — всегда пожалуйста. Что знаю, первому тебе рассказываю. А ты только про лося рассказал. Ох, и ругает тебя старик Черняков! Какую-то кедровку поминал. Что это за кедровка?

— Что же ты его получше не расспросил?

Курбат попытался изобразить на своём лице горькую обиду и даже шмыгнул носом.

Шагов десять они прошли молча. Больше у Курбата не хватило сил хранить молчание.

— Ты знаешь, когда я утром шёл на коптильню, я научился по-новому блины печь. Сразу сорок восемь блинов снял. Не веришь? Смотри. — Курбат положил на камни удочку, выбрал плоский голыш, повертел его в руке, размахнулся и с вывертом запустил над водой.

Камень шлёпнулся о ровную поверхность воды, отскочил, снова прикоснулся к воде и будто покатился по стеклу, оставляя за собой расходящиеся круги.

— Двадцать пять блинов! — подсчитал Алёша и сам запустил камень. У него «спеклось» не больше десятка блинов.

— Ты вот так!

Новый камень, пущенный Курбатом, напёк столько блинов, что Алёша сказал:

— Если бы по блинам были соревнования, ты бы поставил мировой рекорд!

— Ещё бы! — согласился Курбат.

На другой стороне Байкала над синими вершинами гор громоздились белые, сиреневые, серые клубы облаков. Казалось, что по ним, как голыш, пущенный чьей-то могучей рукой, катится солнце и печёт блины.

— Давай здесь порыбачим?

Курбат подошёл к воде, взмахнул удилищем, и тяжелый деревянный поплавок, разматывая Леску с катушки, полетел в воду.

Алёшин поплавок шлёпнулся немного дальше. Но рыбы здесь не было, и ребята пошли к речке.

Хорошо и легко на душе было у мальчиков. Никакие заботы не тяготили их. Они были так же свободны, как чайки, летавшие над водой, как облака над горными хребтами.

Алёша сказал:

— Смотри, Курбат, какая вода!

Набежала туча, и голубая вода приняла стальной оттенок, повеяло холодком.

— Вода как вода. Мне больше камни нравятся. Смотри, слюдистый сланец какой красивый, будто кто картину на нем нарисовал. Вот горы, вода, тут кораблик.

— Совсем не кораблик!

— Ну не кораблик, всё равно картина.

Курбат вдруг бросил камень, который так нахваливал, и остановился возле берега. На мелководье шныряла стайка мальков. На воде промелькнула тень чайки, рыбешки бросились врассыпную.

— Это называется инстинкт самосохранения, — сказал Алёша.

— Ишь ты учёный какой, всё знаешь?

— О, смотри! Бокоплав в песок закопался!

— Тоже инстинкт?

— Если бы они не закапывались, то их бы всех давно бычки и хариусы поели.

— Вот и бычок! — Курбат поднял сморщенного, высушенного солнцем бычка с большими жёлтыми плавниками, похожими на крылья бабочки.

Вдруг Урез потянул носом, остановился, посмотрел вдоль берега. Видел он, как и все собаки, не особенно хорошо, зато обладал отличным чутьём, Он исчез за мыском. Там на берегу сидел рыжий пёс. Весь он был несуразный — хвост тонкий, лапы огромные, лохматые, ноги худые и длинные, туловище поджарое, как у борзой. Морда с обвисшими щеками, с таким недовольным, почти страдальческим выражением, будто на него обрушились все собачьи горести и печали. Это был знаменитый черняковский Секретарь. Сам хозяин в редкие минуты хорошего настроения звал его Валентином, а обыкновенно тоже Секретарём, добавляя при этом «проклятый» или «чёртов».

У Алёшиного Уреза имелись старые счёты с Секретарём. Урез выскочил из-за камней и, пригнувшись, тихим, не предвещавшим ничего хорошего шагом подходил к противнику, издавая глухое выразительное рычание. Видно, на собачьем языке это означало:

«Вот ты где мне попался, ну погоди же, сейчас я тебе всыплю!»

Захваченный врасплох Секретарь, не вставая, тоже зарычал, будто сказал с возмущением:

«Позвольте, что это значит?»

Урез бросился на него. Секретарь, не дожидаясь удара, упал на спину и закрыл глаза. Урез наступил ему лапами на грудь и, видно, спросил:

«Смерти или живота?»

«Живота!..» — простонал Секретарь.

Урез медленно снял с него одну, потом другую лапу, обошёл вокруг, повернулся залом. Секретарь с молниеносным проворством вскочил, ухватил Уреза за бок, вырвал клок шерсти и пустился наутёк. Пострадавший кинулся было в погоню, но, пробежав метров сто, остановился. У Секретаря были такие длинные ноги н туловище борзой, что ни одна собака на побережье не могла состязаться с ним в беге на дальние дистанции.

Лучшим местом на речке для ловли хариуса считались розовые камни. С десяток; огромных розовато-серых валунов выглядывали из кипящей воды, почти перегораживая речку. Чуть поодаль, где вода текла спокойней, стаями держались хариусы, зорко высматривая добычу.

Подходя к розовым камням, рыбаки ещё издали заметили знакомую фигуру браконьера, Черняков стоял на камне посреди реки.

— Давай с берега половим, — предложил Курбат. — Связываться с ним не хочется.

— Мы не будем связываться. Станем тоже ловить, и всё!

На одном из камней сидел Секретарь. Почуяв Уреза.

Секретарь, опасливо озираясь, с камня на камень перебрался поближе к хозяину.

Алёша и Курбат заняли по камню и стали забрасывать удочки. Урез остался на берегу, терпеливо дожидаясь встречи с Секретарём.

Черняков не сказал ни слова, только покосился на ребят. На его крючок то и дело попадалась рыба. Вот он вытащил сразу двух хариусов, один сорвался и упал в воду. Черняков выругался про себя. Курбат поймал большого чёрного хариуса, положил его в сетчатый мешок, затянул верёвкой и спустил в воду конец, обмотав его вокруг ноги.

— Есть почин!

Поймал и Алёша. Клёв продолжался с полчаса. Черняков смотал леску, поднял с камня брезентовую сумку и, согнувшись, пошёл к берегу, осторожно ступая на камни. Проходя мимо своего пса, он пнул его ногой. Секретарь прыгнул на соседний камень.

Ступив на Алёшин камень, Черняков сказал:

— И сюда тебя принесло! Смотри, паря, не попадайся мне больше на узкой тропе.

— А я не боюсь вас!

— Придёт время — испугаешься, — усмехнулся Черняков, обходя мальчика.

Урез заворчал и отошёл в сторону, не спуская глаз с Секретаря. Оставшись один посреди речки, Секретарь нервно затоптался на камне, залаял с подвывом, затем бросился в воду и поплыл на другую сторону. Выбравшись на берег, отряхнулся и побежал вверх по течению; там он знал место, где можно перейти речку.

Ребята смотали лески. На берегу они подсчитали улов.

— Интересно, сколько он поймал? — сказал Курбат, посмотрев вслед Чернякову. — Штук сто, наверное! Опять торговать пойдёт. Ух и проголодался я! А ты есть не хочешь?

— Хочу.

— Ну, тогда разводи костер, а я рыбу почищу.

Пока Алёша разводил костёр, Курбат разделал двух хариусов, выпотрошил их, надрезал мясо возле хребта, распластал и посолил. Затем они стали делать рожно. Срезали по ветке с развилкой, обрезали, как для рогатки, очистили кору, заострили концы и вогнали их под кожу рыбы. Костёр уже разгорелся. Рожно воткнули в песок возле огня. Оставалось только поворачивать рыбу то одной, то другой стороной к жарким углям, что они и дела пи, сидя на корточках у костра. Урез с превеликим интересом следил за ними и облизывался, зная, что и ему кое-что перепадёт. На берег прилетели две трясогузки-щеголихи; они суетливо бегали по камням, чистенькие, в чёрных галстуках, и покачивали хвостиками.

 

И МЫ ТЕПЕРЬ БОТАНИКИ

Вечером, возвращаясь с рыбной ловли, Курбат и Алёша ещё издали заметили катер. Он стоял против берега на тусклой воде, распустив во все стороны из круглых окошек золотые усы.

— Гидрометеослужба! — сказал Курбат.

— Нет, рыбная охрана!

— Что ты! Разве не видишь, что это «Чайка»?

— Нет, академики приехали!

Они припустились по береговой гальке. Недалеко от коптильни стояла палатка, через тонкое полотно просвечивал свет фонаря.

На песке тёмной грудой лежали мешки, ящики. У вещей стояла женщина, одетая, как мужчина, и о чём-то разговаривала с Гурием Андреевичем.

— Анна Ивановна! Анна Ивановна! — разом закричали ребята.

Женщина обернулась к ним:

— Неужели Курбат? И ты, Алёша? Как изменились. Совсем молодые люди. А это Урез!

Она пожала мальчишкам руки, потрепала Уреза по шее.

— Ну вот, Анна Ивановна, — сказал Гурий Андреевич, — с ними и решай дело. А если что ещё нужно, то и я помогу — И он ушел к своей коптильне, а мальчики остались возле палатки, горя желанием узнать, что за дело к ним у Анны Ивановны.

Доктор биологических наук Анна Ивановна была их старой знакомой. Вот уже третий год она приезжает к ним летом во главе ботанической экспедиции изучать таёжные растения. Анна Ивановна сказала:

— На вас, молодые люди, теперь вся наша надежда. Видите, сколько у меня имущества в этом году? Ухожу в тайгу на два месяца, а перетащить всё это в гольцы нам не под силу.

— Понятно, — ответил Курбат, присаживаясь на ящик. — Надо всё это барахлишко к гольцам подбросить на базу? Да

— Совершенно верно.

— Это можно, — сказал Алёша.

— Люблю иметь дело с толковыми людьми. Так утречком я вас жду с Кавалером.

За палаткой кто-то чиркал спичками и чертыхался.

— Это кто там? — спросил Курбат.

— Практикант, студент Гога Макеев. Пытается костёр развести.

— Из одних спичек, видно?

— Он человек городской. Ему ещё не приходилось разводить костры, учится.

Ребята ушли за палатку.

Гога — долговязый парень, в очках, с большой кудлатой шевелюрой — стоял на коленях перед кучей хвороста, зажигал спички по нескольку штук сразу и совал под хворост. Спички прогорали, а костёр не зажигался. Гога обжигал пальцы, махал рукой в воздухе, плевал на пальцы и продолжал своё бесполезное дело,

Алёша н Курбат постояли, переглянулись.

— Товарищ Гога, вы зря спички тратите, — сказал Курбат. — Давайте-ка я попробую.

Гога оглянулся:

— Это ты серьёзно?

— Курбат никогда не шутит!

— Ну, попробуй.

Курбат вытянул из ящика пучок мелких стружек, сунул под хворост, чиркнул спичку, и скоро костёр ярко запылал. Гога стоял, вытянув руки над огнём.

— Вы из Москвы? — спросил Курбат.

— Из Ленинграда. У нас там сейчас белые ночи.

— Это, наверное, интересно, — сказал Курбат. — Ночь, а светло. Надо будет посмотреть, как там у вас.

— Приезжай.

— Обязательно приедем. Ленинград у нас в списке.

— Б каком списке?

— Есть у нас такой списочек. Там все города и страны, куда нам надо съездить.

— Большой, наверное, список?

— Всего десять страничек.

— Изрядно на первый случай, — усмехнулся Гога.

Так они поболтали о разном и расстались друзьями, уходя, ребята даже оставили Гоге рыбу. Алёша — четырёх хариусов, Курбат — ещё трёх.

— Варите уху и ешьте на здоровье, — сказал Курбат. — Нам не жалко. Ведь мы тоже ботаники с завтрашнего дня. Свои люди.

Мальчики отправились домой, обсуждая по дороге планы на завтрашний день.

 

УКРОЩЕНИЕ КАВАЛЕРА

Выход экспедиции задержался на три часа. Это время Алёша, Курбат и Урез потратили на то, чтобы разыскать Кавалера и привести его на берег Байкала. После встречи с Трёхпалым Кавалер сутки провёл в конюшне и подался на вольные пастбища.

Урез нашёл его за купой черёмух. Алёша с Курбатом зашли справа и слева. Застигнутый врасплох, Кавалер дал покорно надеть на себя узду. Но поняв, что пришёл конец его вольной жизни, он дал вдруг такого «козла», что Курбат еле увернулся от его копыт.

— Кто же так держит? — закричал он на Алёшу. — Подержи лучше, а я сяду на него верхом!

— Нет, я сам! — сказал Алёша и, уцепившись за гриву, вскочил на спину Кавалера и тут же полетел через голову.

Курбат ликовал.

— Ага, что я говорил! Кто так укрощает коней? Вот смотри! — Курбат залез на черёмуху и прыгнул на спину Кавалеру.

Кавалер встал на дыбы, и Курбат растянулся в траве Вскочив, он отковылял в сторону и завопил:

— Наддай ему! Наддай!

Урез с лаем носился по вытоптанной траве. На шум прилетели кедровки и подняли крик на всю тайгу. Алёша сломил ветку и стал хлестать коня по бокам. Но Кавалер даже не крутнул хвостом.

— Давай сбегаем за медвежьей шкурой! — предложил вдруг Алёша.

— Это зачем же? — не понял Курбат.

— Зачем, зачем»! Нас-то он не боится, а как шкуру натянешь да припугнёшь, сразу послушненьким станет!

— Здорово! — в восторге закричал Курбат, но тут же отвергнул этот план.

— Не пойдёт! Лучше давай завяжем ему глаза, — предложил он и снял с себя рубашку.

Кавалер мотал головой, брыкался, но, когда всё же удалось затянуть повязку на его глазах, он глубоко вздохнул и покорно пошёл за ликующими укротителями.

— Всё-таки у меня котелок немного варит! — хвастался Курбат.

В посёлке к ним присоединилась Лиза.

— Кавалер в платочке! — завизжала она. — Можно мне на него сесть?

— Садись! — великодушно разрешили укротители и подсадили Лизу на спину покорному Кавалеру.

Кроме Анны Ивановны и Гоги, в экспедиции были ещё две студентки-практикантки. Одна маленькая, другая высокая. Маленькую звали Таня, а высокую Алла. Когда мальчики привели Кавалера, девушки перекладывали вещи в рюкзаках. Гога давал советы.

— Как старый турист говорю! Татьяна, пирожки положи сверху, они скоро пригодятся.

Анна Ивановна вышла навстречу ребятам.

— А мы уже не ждали вас.

— Как же это можно — без нас? — удивился Курбат. — Сейчас вот оседлаем, и можно начинать погрузку.

Привязав коня к берёзе, ребята накинули седло и стали затягивать подпруги. Но не тут-то было! С конём явно что-го случилось. Он вдруг так раздался, что не сходились подпруги.

— Кажется, пропала наша экспедиция! — сказал Курбат. — Смотри, вот-вот лопнет, аж кряхтит.

— У него вздутие живота! — сказал Гога.

— Ну и хитёр ваш Кавалер! — засмеялась Анна Ивановна. — Он же надулся.

— Ну конечно! — радостно воскликнул Курбат. — Я так сразу и подумал. Алёшка, затягивай, как только он сделает выдох!

Втроём они затянули подпруги, и Кавалер как ни в чём не бывало начал пощипывать листья на берёзе. На седло стали укладывать палатку, мешки с продуктами, посудой и папками для гербария. Гога принимал самое горячее участие в погрузке, но его почему-то сразу невзлюбил Кавалер. Выждав удобный момент, он схватился зубами за рукав его новенькой куртки.

— О! Это совершенно дикий мустанг! — отскочил Гога и стал рассматривать дыру на рукаве.

Ещё одно забавное событие задержало на несколько минут выход экспедиции. Пока все смеялись и сочувствовали Гоге, подкрался Секретарь и украл у Тани кулёк с пирожками.

Наконец экспедиция тронулась. Кавалер бодро засеменил вверх по ручью. Ему не терпелось поскорее очутиться в тайге, где он надеялся избавиться от неприятной тяжести, давившей на спину.

Ребята пошли с экспедицией, но Лизе пришлось остаться.

— Ребята, только скорей возвращайтесь! — крикнула она.

Алёша помахал рукой, а Курбат сказал, обращаясь к Анне Ивановне:

— Слыхали? Им всё скорей. А не подумают, что у нас целый караван на плечах.

Анна Ивановна улыбнулась и ничего не ответила. Она тоже была нетерпеливой женщиной — ей хотелось поскорее очутиться в самой глухой тайге и приняться за поиски неизвестных растений.

 

ДОРОГА КАК ДОРОГА

Когда Кавалер понял, что ему не удастся сбросить поклажу и улизнуть от работы, то побрёл своим нормальным прогулочным шагом. Перед каждым пригорком он останавливался. Тогда один из проводников тянул его за повод, а второй подталкивал сзади. Студенты ушли далеко вперёд, а Анна Ивановна ушла в сторону от тропы, приглядываясь к растениям.

Урез не отходил от Алёши и лаем безуспешно пытался подбодрить упавшего духом Кавалера.

Впереди желтела глубокая яма. Караван остановился. Урез стал деловито обнюхивать её.

— Опять Трёхпалый. Видишь? — спросил Курбат.

На жёлтой глине ясно и крупно отпечатались медвежьи лапы.

— Совсем недавно здесь был, — подтвердил Алёша. — Земля ещё не засохла.

Они пошли дальше, рассуждая о том, куда подался медведь и где он сейчас.

— Наверное, на черемше пасётся там, в пади. — Алёша махнул рукой.

— Нет, уж если он взялся за бурундуков, то всю сопку перекопает.

Пройдя с километр, они опять увидели под кедром глубокую яму.

Урез заворчал. Почуял недоброе и Кавалер. Поднял голову, повёл ушами и пошёл побыстрее.

Начался крутой подъём. У коня скользили копыта по сухой оранжевой хвое, но на этот раз он самоотверженно карабкался вверх.

Но случилась беда: лопнула подпруга и седло стало падать набок.

— Держи! — завопил Курбат.

Алёша подставил плечо и, сбитый с ног, покатился под гору. Перегоняя его, подпрыгивая на корнях, гремя посудой, летел вьюк вместе с седлом.

Курбат склонился над Алёшей:

— Ушибся?

Алёша сел, улыбнулся:

— Да нет. Только голова кружится…

Они побежали вниз. По счастью, вьюк задержали цепкие и упругие кусты рододендрона. Алёша сказал с облегчением:

— Хорошо, что не влево покатились, а то попали бы в речку. Вот было бы дело!

Развязав вьюк, ребята стали перетаскивать поклажу. Поднявшись на гору, они с радостью увидели Кавалера. Конь заржал.

— Обрадовался! — сказал Курбат. — Теперь он от нас никуда не денется. Хоть не привязывай.

— Всё-таки надо привязать, — сказал Алёша, — вдруг испугается кого-нибудь.

Алёша привязал коня к дереву, приказал Урезу остаться, и они с Курбатом пошли за оставшимися вещами.

В тайге стояла жара. Иногда только снизу от шумевшей в узкой долине речки тянуло холодком, будто из подвала.

Мальчики обливались потом. Наконец они последний раз спустились за седлом, а когда подняли его на гору, то увидели огорчённую Анну Ивановну. Она спросила:

— Сами-то не ушиблись?

— Мы-то? — Курбат усмехнулся. — Сопка как пух мягкая.

Анна Ивановна покачала головой, глядя на крутой скат. Там между стволами елей и кедров лежали сизые бескорые валежины с острыми сучьями.

— Я по кашкарнику прокатился, только и всего, — сказал Алёша

— Дорога как дорога, — заключил Курбат и пожал плечами, удивляясь, что взрослая женщина придаёт значение такому пустяку. — Я в прошлом году в Байкал с кручи полетел, и то ничего, а тут и ста метров не будет. Беда у нас другая: подпруга вот…

— Вижу. Что делать-то будем?

Алёша предложил:

— Давайте сошьём ремень.

— Плёвое дело, -, кивнул Курбат.

— Конечно, работа пустяковая, — согласилась Анна Ивановна. — Но где взять шпагат? Простыми нитками не сошьёшь,

— Мы простыми н не будем. — Курбат полез за подкладку своей кепки и вытащил жёлтое колечко капроновой лески. — Берёг на тайменя. — И он тяжко вздохнул.

— Я подарю тебе новую леску, — пообещала Анна Ивановна. — Из Москвы пришлю.

— Не вздыхай, — сказал Алёша, вытаскивая перочинный ножик с шилом. — Навздыхал подарок.

Курбат, словно бы н не слышал этих слов, тут же взялся за дело. Алёша протыкал шилом дырки в ремне, а Курбат продевал в них леску п затягивал.

Починив подпругу, они снова заседлали и навьючили Кавалера. Теперь можно было продолжать путь.

Тропа медленно поднималась в гору. Скоро перед путника ми открылась горная долина. Внизу среди зелени поблёскивала речка. На каменистых склонах гор темнели пятна кедрового стланика. Это выносливое растение находило пищу на голом граните и бесстрашно забиралось на вершины гольцов.

Анна Ивановна стала смотреть в бинокль, улыбнулась, — Что там такое? — не выдержал Курбат.

Она передала ему бинокль:

— Наводи на излучину речки. Там, где валуны.

— Трёхпалый! Речку перегораживает!

— Дай-ка мне!

— Погоди. Ух и камень выворотил! На!

Курбат, Алёша и Анна Ивановна по очереди смотрели, как большой бурый медведь бродил по берегу речки, выворачивал камни и что-то искал под ними.

— Ручейников промышляет, — сказала Анна Ивановна.

Между гор над долиной показался вертолёт. Услышав стрекот мотора, медведь встал на дыбы и стоял так, пока машина не пролетела. Потом опять принялся за прерванное занятие.

— Да, это действительно Трёхпалый. Тут везде его следы, — сказала Анна Ивановна, пряча бинокль в футляр.

Тропа наконец пошла под гору. Анна Ивановна рассказала о растениях, попадавшихся на пути. Мальчики слушали и удивлялись тому, что они так мало знают о деревьях, травах, цветах и кустарниках, среди которых провели всю жизнь.

Кавалер тихонько заржал и пошёл быстрее.

Внезапно впереди засинело озерко. На маленьком каменистом островке посредине озера стоял Гога в красных трусах, к нему плыли Алла и Таня и ещё кто-то третий.

— Вот уже и гости у нас, — сказала Анна Ивановна, — Это очень хорошо!

 

ВОТ ЭТО ЖИЗНЬ!

К восторгу мальчиков, гостем оказался лётчик с вертолёта, потерпевшего аварию недалеко от озера.

— Так и запишем, — сказал лётчик, помогая развьючивать Кавалера, — ты — Алешка, и ты Курбат. Прекрасные имена. Ну, а меня зовите дядя Костя. Идёт?

— Идёт! — отозвались мальчики.

— Ну, а теперь разрешается в воду!

За чаем лётчик рассказал, как случилась авария.

— Всё шло как надо. Взяли груз для геологов. Они вон за теми гольцами работают. Около тонны груза им свезли. Хорошие ребята эти геологи. А вот когда летели назад, попали в нисходящий воздушный поток. Пришлось приземлиться. Вон на той терраске. Там мой механик сейчас загорает. Видите, тоже костёр разжёг, чай варит и смотрит, бродяга, на нас в бинокль. Привет, Вася! — Он помахал рукой.

И все тоже помахали руками.

Скоро по долине раскатился выстрел.

— Салют наций! — сказал лётчик. — Вася приветствует вас и поздравляет со счастливым прибытием.

— И долго вы просидите здесь? — спросил Курбат.

— Завтра к обеду снимемся. Видал, вертолёт пролетел? Это наши ребята нам кое-какие запасные части привозили. Завтра к обеду улетим. Но мы будем наведываться к вам.

— А скот вам не приходилось возить? — спросил Курбат. — Ну, овец, там, коров… лошадей?

— Ах, вот оно что! — Лётчик захохотал. И все тоже засмеялись, кроме мальчиков. — Вас, пожалуй, мы бы прихватили, а что касается коров и лошадей, то для них нет кресел.

Анна Ивановна оглянулась и спросила:

— Кстати, а где конь? Вы спутали его?

— Он никогда у нас не спутывается, — ответил Алёша.

— Если бы мы ему ноги связывали, его бы давно медведи задрали, — добавил Курбат.

Ребята, а за ними Урез скрылись за деревьями. Возвратились они, не в силах скрыть радости.

— Пасётся? — спросила Анна Ивановна.

— Домой пошёл, — ответил Алёша. — Прямо по тропе.

— Напился на дорожку и пошёл, — сказал Курбат. — Не бойтесь, он не собьётся с тропы.

Алла сказала:

— Кавалер поступил по-товарищески.

— А собак вы возите? — спросил у лётчика Алёша, глядя на Уреза.

— Как не возить такой симпатичный народ. Ну, дай лапу!

Урез вильнул хвостом и протянул ему лапу.

— Бот мы и познакомились! Люблю такой славный народ!

Лётчик пожал всем ботаникам руки и сказал Алёше и Курбату:

— Ну, пошли на аэровокзал.

Мальчики шли за лётчиком и несли на палке седло Кавалера. Дядя Костя хотел взять его у ребят, но Алёша упрямо помотал головой:

— Сами донесём.

Они выбрались на площадку, заваленную камнями. Возле края площадки, над обрывом, стоял вертолёт. Двери вертолёта были раскрыты, из кабины слышалась весёлая музыка. В дверях показался бородатый, в пятнах копоти и масла на лице и руках, похожий на пирата человек. Не хватало только медной серьги в ухе.

— Как насчёт ужина? — с ходу спросил лётчик.

— Прошу, стол накрыт, — ответил бородач, словно только и ждал их.

— Бросай седло, лезь по трапу!

В тесной кабине на полу стоял магнитофон с откинутой крышкой, медленно вращались катушки с коричневой лентой. Весёлая музыка сменилась грустной. На полу на газете лежал хлеб, стояли раскрытые консервные банки, кружки и закопчённый чайник.

Магнитофон играл и после ужина. Под звуки марша красное солнце скрылось за горами. С резким свистом носились стрижи. Где-то далеко загрохотал обвал.

— А теперь спать. — Механик зевнул. — Завтра работы у нас во — по маковку. — Он разостлал на полу брезент, потом одеяло. — Ложись, ребята.

— Вот это жизнь! — шепнул Курбат, снимая ботинки.

 

ЗЕЛЕНОЕ ОЗЕРО

Утром после завтрака механик сказал:

— Берите, молодцы, чайник, канистру и жарьте на Зелёное озеро. Вот тем ущельем и идите.

Урез носился между камнями. Здесь были норы сурков и пеструшек, запахи зверьков волновали его охотничье сердце.

Когда ребята вышли из ущелья, их внезапно охватило такое чувство, будто они очутились на другой планете. Небольшое круглое озеро в самом деле было густо-зелёного цвета, хотя небо сияло голубизной, а каменистые склоны котловины были серыми. Камни вокруг озера напоминали развалины города. Мальчики шли по низким проходам, напоминавшим улицы.

— Кто-то жил здесь, давно-давно, — сказал Алёша, оглядываясь, голос его охрип от волнения.

Прилетела стайка сереньких птичек и опустилась чуть не у самых ног. Птички еле слышно попискивали, покачивая тёмными хвостиками.

— Кыш? — Курбат махнул рукой.

Птички разбежались по сторонам, поднялись и нехотя улетели.

— Знаешь, кто это? — спросил он.

— Каменушки.

— Сам ты каменушка! Это заколдованные прежние жители.

— Много ты знаешь!

— Я-то знаю!..

Курбат подошёл к краю каменной глыбы, заглянул в воду озера и замер. В зелёной глубине лежал затонувший город. На дне город казался совсем настоящим, хотя и мало похожим на земные города. Солнце освещало здание без крыши, в одной из комнат стояли стол и скамья, за стеной поднимался высокий обелиск, а на нём застыла птица. От дома во все стороны расходились глубокие улицы-щели.

— Ух ты-ы! — только и мог сказать Курбат.

Зачерпнув воду в чайник, он отбежал в сторону, Алёша с бьющимся сердцем набрал светлой и холодной как лёд воды в канистру. Он не мог оторвать глаз от озера.

— Смотри, теперь уже стола нет, и птица слетела с камня. Это обман зрения. А вот отсюда опять всё другое.

Курбат потянул Алёшу за руку.

— Будто у нас с тобой много времени рассматривать этот обман зрения. Слышишь? Вертолёт!

Когда они вернулись, недалеко от повреждённого вертолёта уже стояла ещё такая же машина. Лётчики и механики окружили водоносов и с удовольствием пили ледяную воду.

— Спрячьте канистру в тень, — сказал дядя Костя. — Вода здесь ценнейший напиток. Видите, как припекает.

— Как на сковородке, — ответил Курбат.

При ударе о террасу у вертолёта пострадало шасси и что-то испортилось в моторе. Механики разбирали мотор. Курбат и Алёша старательно протирали детали ветошью и надоедали вопросами.

К обеду ремонт был закончен. Дядя Костя залез в кабину. Застрелял, затрещал мотор, винт над кабиной ожил, завертелся, поднял ветер. Машина будто нехотя оторвалась от камня, поднялась метров на десять, повисела с минуту в воздухе и плавно опустилась на прежнее место.

— Полный порядок! — сказал дядя Костя из кабины. — Пассажиры, где канистра? Это дело надо отметить!

Сев кружком на камни, эти дружные, весёлые люди угощали Алёшку и Курбата и сами с аппетитом ели хлеб с колбасой, печенье с джемом и запивали водой из Зелёного озера. Закусив, лётчики второго вертолёта пошли к своей машине и уже: через минуту были в воздухе. Вертолёт полетел над тайгой, похожий на волшебный сундук.

Началась посадка и в другую машину. Урез не испугался вертолёта. Эта машина напомнила ему катер, а на катере он не раз путешествовал по Байкалу. Когда Алёша подсадил его в двери кабины, Урез только поджал уши; припадая к полу, он осторожно прошёл в уголок и лёг, ожидая дальнейших событий.

Первый полёт надолго остаётся в памяти. Не без трепета вошли в кабину Алёша и Курбат и уселись в кресла возле окошек. Вертолёт неслышно оторвался от земли, плавко, как на полозьях, заскользил в долину к озеру. На берегу белела палатка. Гога стоял с котлом в руке у самой воды.

Курбат радостно крикнул:

— Гога кашеварит!

Постояв над лагерем ботаников, дядя Костя повёл машину вверх, все выше и выше. Долина под ногами сужалась, речка превратилась в светлую ниточку. Стало видно сразу два озера — одно узкое, голубое, похожее на лезвие ножа, другое — круглое, как зелёная пуговица. Казалось, что вертолёт остановился в воздухе, а земля вертится внизу.

Курбат и Алёша то и дело переглядывались, их лица сияли восторгом. Им совсем было не страшно. Им хотелось петь и кричать на весь свет, чтобы все знали, что они летят над землей.

Тайга с высоты казалась гладкой, мягкой, разноцветной. Сопки так и хотелось погладить рукой. Зато гольцы торчали грозными зубьями.

Незаметно внизу показалось поле, голубое, как небо. Байкал! Посредине четыре пятнышка, одно побольше, а три совсем маленькие — Ушканьи острова. Правее и чуть ближе застыла синяя глыба полуострова, почему-то названная Святым Носом. Вправо и влево море сливалось с небом, а впереди виднелся розоватый в солнечных лучах противоположный берег.

На воде вился дымок, это шёл пароход. Рыболовные суда были похожи на тёмные чёрточки.

Дядя Костя долетел чуть не до середины Байкала, чтобы ребята насмотрелись с воздуха на родные места, и с моря подошёл к Тёплым ключам.

Какой крохотной показалась мальчикам их деревенька и каким необъятным зелёный и голубой мир!

Вертолёт опустился на берегу недалеко от коптильни. К машине спешили рыбачки, вперегонку бежали ребятишки, а впереди всех неслась Лиза. Приковылял дед Черняков.

Первым из дверей выпрыгнул Урез. Очутившись на земле, он взвыл н закружился на одном месте. Затем на песок шлёпнулось седло, и показались сияющие физиономии Курбата и Алёши.

Лиза оторопело смотрела на своих друзей. Дед Черняков закричал, потрясая костылём:

— Попались, голубчики! Не всё на нас с Санькой поклёпы возводить!

 

ПЛЕННИК

Курбат завтракал. Он ел мягкий калач и запивал молоком, слушал «Пионерскую зорьку» и ловил краем уха то, что выговаривает ему бабушка Дарима. Высокая, худая, она стояла между дверью и раскрытым окном, держа за спиной в крепких, как лиственничный корень, руках ремень из толстой кожи.

Курбат знал, что бабушка неспроста заняла такую позицию, видел и кончик ремня, угрожающе торчавшего из-за её спины. И всё-таки он с аппетитом ел и с интересом слушал радиорассказ.

Бабушка тоже слушала и в то же время говорила:

— Лопнуло моё терпенье на десять частей! Горе моё горькое, что ты за лентяй уродился! Все мужики на море, мать с братом чуть свет поднялись, а он до самого обеда дрыхнет!

Курбат посмотрел на часы, потом, сделав изумлённое лицо, уставился на бабушку: часы показывали начало девятого.

— И в кого ты такой? — продолжала она, повышая голос. — Неделю не можешь ограду починить, куры все огурцы поклевали. Картошку не окучил, дров не нарубил, оконце выбил.

— Выбил, бабушка, — сказал Курбат тоном раскаявшегося грешника и покосился на окно. — Вчера выбил нечаянно, знаешь…

— Мне тебя каждый день пороть некогда. — Бабушка закрыла окно на два шпингалета и даже задёрнула занавеску. — Давно я до тебя добираюсь! Ну что сидишь? И я из-за тебя ничего не делаю. Допивай молоко-то.

Курбат кивнул головой на приёмник и с укоризной посмотрел на бабушку.

Рассказ близился к концу. Мальчишка, ещё недавно полный всевозможных пороков, исправлялся на глазах. Бабушка замолчала и до конца внимательно прослушала назидательную историю. Когда заиграла радостная музыка, бабушка сказала:

— Вот видишь, такой же бестолочью рос, как и ты, а понял всё-таки, на человека стал походить. — Она подошла к двери и закрыла её на крючок.

— Всё-таки вы неправильно меня воспитываете, — сказал Курбат. — Человека надо убеждать, чтобы понял.

Он с кружкой подошёл к приёмнику, стоявшему в углу на столике, покрутил ручки настройки. Приёмник свистнул и замолчал.

Бабушка сказала:

— Вот и приёмнику голову открутил. Ну, как тебя не пороть после этого?

— Приёмник целый. Это опять вороны. Смотри, целая стая!

Бабушка посмотрела в окно. Курбат бросился к двери, открыл крючок и был таков. Когда бабушка вышла на крыльцо, он уже карабкался на высокую лиственницу, что росла в углу двора. Над её вершиной, метра на два, поднимался шест с антенной, похожей на метёлку. Вокруг антенны, горланя на все лады, кружился вороний выводок. Взрослые вороны заметили Курбата и с криком носились над ним. Воронята старались, мешая друг другу, усесться на проволочную метёлку.

Курбат карабкался к вершине, как белка. Бабушка закурила трубку и, скрестив руки, наблюдала за внуком. Кудахтали куры. Из двора Черняковых выскочил Секретарь и стал лаять глухим басом. Вышел дед Черняков. Увидев Курбата на лиственнице, он плюнул, огрел костылём Секретаря и ушёл к себе.

Курбат добрался до антенны.

— Опять провод развязали вороны. Надо бы припаять.

— Я вот тебе припаяю по одному месту! — ворчала бабушка. — Ты вяжи крепче. Что это у тебя каждую неделю рвётся?

— Теперь орёл сядет — не порвёт!

Снизу донеслась музыка. Бабушка сказала:

— Заговорило твоё радио. Ну слезай да дров наруби помельче, обед готовить надо. Скоро наши с берега придут, а у меня хоть шаром покати.

Курбат задержался на дереве, вообразив себя матросом. Это было не так уж трудно. Надо только не смотреть на землю, и тогда кажется, что вода не только впереди, но и вокруг и корабль под всеми парусами мчится к синему берегу. Но одному плыть на корабле было скучно. «Куда это девался Алёшка?»-подумал он, внимательно рассматривая двор Алексеевых.

Алёши там не было. Зато он увидел Лизу. Она выходила из своей калитки с полным тазом белья, скрученного в жгуты.

— Ого-го! — крикнул Курбат.

Лиза поставила таз с бельём на землю и долго смотрела по сторонам, потом наконец увидела его.

— Курбатик! Смотри, тебя вороны утащат.

— Меня сто орлов не утащат! Я радио починяю!

— А кедровки моей ты оттуда не видел?

— Какая-то пролетела. Вот погоди, ещё поймаю твою кедровку. А то полезай ко мне, вместе посмотрим.

— Мне некогда, у меня сегодня стирка.

Лиза подняла на плечо таз с бельём и пошла к Байкалу. Курбат посмотрел на неё и удивился: с высоты Лиза показалась Курбату очень маленькой, а таз на её плече огромным.

— Постой, я помогу тебе! — крикнул Курбат.

Лиза шла не оглядываясь.

Спускаясь с ветки на ветку, он подумал: «Алёшка небось ей ни разу не помогал бельё носить, а я вот помогу. Это потому, что я очень вежливый человек».

Спустившись до половины лиственницы, Курбат остановился, разглядывая двор Черняковых. До него было совсем рукой подать, метров сто пятьдесят. Внимание Курбата привлекли отец и сын Черняковы. Они сидели рядом возле поленницы дров на бревне. Старик чертил костылём по земле. Сын внимательно следил за костылём и что-то спрашивал у отца.

Наблюдая за этими таинственными переговорами, Курбат забыл о своём желании помочь Лизе: ему нестерпимо захотелось узнать, о чём говорят браконьеры, какой разрабатывают план.

Курбат спрыгнул на землю, втянул голову в плечи, окинул взглядом всё вокруг, даже посмотрел на безоблачное небо с таким видом, будто и оттуда грозила страшная опасность.

Всё благоприятствовало успеху задуманного дела. Правда, никто не подозревал, что возле лиственницы стоит великий сыщик. Куры копались в песке. Мирно гоготали гуси на берегу ключа. Бабушка что-то напевала на кухне.

— Пора! — тихо сказал Курбат и, крадучись, пошел к воротам.

Минут через пятнадцать, взмокший от пота, весь в земле, Курбат сидел скорчившись между поленницей дров и старой бочкой и смотрел в щель между поленьями. Младший Черняков перебирал сети под навесом, старик сидел на бревне и курил трубку.

Ловить омуля собираются. Так, так, так… — размышлял Курбат. — Теперь понятно, о чём они совещались. Вот бы узнать, где он будет сети забрасывать!»

Никому ещё не удавалось узнать заранее, где Черняков собирается ставить сети. У него была быстроходная лодка, узкая и длинная, с очень сильным подвесным мотором. На свой пиратский промысел он отправлялся ночью, возвращался тоже ночью и без рыбы. Улов он сбывал где-то далеко от Тёплых ключей.

Курбат жадно ловил каждое слово, но старик с сыном вели как будто совсем неинтересный разговор.

— Погодка стоит! — сказал старик.

Сын промолчал, перебирая зелёную капроновую сеть.

— Кости попарить бы. Всё тело скрипеть стало.

— Я давно какой-то скрип слышу, да невдомёк мне. что это ты скрипишь. Одряхлел ты что-то, папаша.

Старик вскочил, ударил костылём по ступеньке.

— Я-то одряхлел? Если хочешь знать, во мне силы ещё на трёх медведей хватит.

Я, брат, восьмижильный!

Глаз у меня как бинокль! Я и сейчас Байкал насквозь вижу!

Где какая рыба, мне всё, брат, известно. Вот наши колхознички за сигом поехали, а мы омулька ловим. Что ни омуль, то и полтинник! Кто тебе место омулёвое показал? А почему он гам? Потому корм ему там есть и вода самой нужной температуры. Жалко, не пошёл я по учёной части, вышел бы из меня рыбный или звериный академик! А ты, щенок, про меня такое несёшь!.,

— Не горячись, папаша. Всё это я сызмальства слыхал. Знанья твои никто не отбирает, что разошелся-то?

— Не перечь отцу и слушайся! Да приструни ты Алёшку и Курбата. Осрамили меня огольцы. Прилетели на чёртовом веретене да меня на смех подняли. Я думал, их охрана изловила, а они господами прибыли. «Это, говорят, дедушка, охрана вас с Санькой ловит, да поймать не может, а поймает-в тюрьму посадит!» Слыхал?! При всём народе. Бабам-то хаханьки! Ни проходу, ни проезду не стало от щенков!

Курбату захотелось поскорее разыскать Алёшу, рассказать ему всё, что он услышал. Он выглянул из-за бочки, собираясь улизнуть со двора, и нос к носу столкнулся с Секретарем. Курбат подался назад и пребольно стукнулся головой о полено. Он потёр ушибленное место, кисло улыбнулся и почмокал губами, стараясь завоевать расположение Секретаря… По Секретарь глухо зарычал, показав жёлтые клыки.

— Валентин!.. Валентинчик!.. — прошептал Курбат.

Секретарь гавкнул, не двигаясь с места. Он был приучен не выпускать никого со двора без разрешения хозяев. С Курбатом у него были старые счёты. Сколько раз этот мальчишка кидал в него камнями, а однажды запустил горящей головнёй.

Курбат высунулся было с другой стороны бочки, но Секретарь стал лаять отрывисто, с подвывом, будто выследил белку. Курбат похолодел.

— Замолчи, я тебя! — Курбат схватил щепку и замахнулся.

Секретарь зарычал. Курбат бросил в него щепкой. Секретарь увернулся и бросился в атаку, вцепился зубами в Курбатову штанину. Отбиваясь ногами, Курбат свалился в бочку.

— Цыц! Нечиста я сила! — закричал старик.

Послышались торопливые шаги, постукивание костыля по земле. Секретарь отпрянул, заскулил.

Когда дед Черняков заглянул за поленницу, он увидел перевёрнутую бочку и возле неё растерянного Секретаря.

— Ты что, дьявол, расшумелся?

Секретарь начал с лаем кидаться на бочку.

— Я тебя, поганца! — Старик ударил костылем по днищу бочки, потом запустил его в собаку, поднял костыль и, ругаясь, пошёл к дому.

Курбат сидел в бочке не дыша. За тонкой стенкой слышались нервные шаги Секретаря. Подождав немного, Курбат прислушался к спокойным голосам Черняковых, посмотрел в щёлку между рассохшимися клёпками. Опасность почти миновала.

Бочка качнулась и, к неописуемому удивлению Секретаря, медленно двинулась к сараю. В это время из дома вышла жена Саньки Чернякова, толстая женщина. Она несла ведро с помоями. Увидев бочку, идущую вприпрыжку от поленницы к сараю, она выронила ведро и закричала. Отец и сын Черняковы оторопело переглянулись. Толстуха села на землю и в ужасе заголосила:

— У ей ноги! Господи Иисусе! Ноги!..

Санька опомнился первым.

— Вот мы посмотрим, чьи это ноги, — сказал он, направляясь к бочке.

Но Курбат уже выскочил из-под бочки и перемахнул через забор. Вся семья браконьеров выбежала на улицу, яростно ругая Курбата, улепётывавшего через ключ. Секретарь остался во дворе и выл от огорчения тенором, хотя лаял обыкновенно басом.

 

ОБЩЕСТВЕННАЯ ОХРАНА

Поздно вечером Курбат поднялся к Алёше на сеновал, волоча за собой бараний тулуп.

— Ух ты, насилу добрался! — сказал Курбат, развалившись на мягком душистом сене. — Бабушка услышала, как я иду по двору, и спросила: «Кто там шляется?» Я лёг и полчаса лежал в луже возле колодца. Когда она ушла, я р-раз — и к тебе. А тут на меня Секретарь как бросится! Он забыть не может, что я его так ловко объегорил. Всё-таки я очень находчивый парень. Как ты думаешь?

Алёша согласился, что Курбат ловко одурачил Черняковых.

— А ты говоришь — Курбат, Курбат! Я если захочу, то космонавтом стану. Вжик — и на Марсе. Вот где камни так камни! Там, может, целые горы из алмазов. Куда это Марс задевался? — Курбат стал смотреть в раскрытую настежь дверь сеновала на звёзды. Он уже мысленно летел в межпланетном корабле к далёкой планете.

— Марс вон где, — показал Алёша. — Смотри прямо на лиственницу, потом вверх и чуть правее… Видишь?

— Ты думаешь, что это Марс?

— Конечно, Марс.

— Когда в школе Мария Карповна нам показывала звёзды, Марс был вон там. — Курбат махнул рукой в темноту.

— Чудак рыбак, Марс ведь тоже летит вокруг солнца. Вот он и улетел с весны вон куда.

Над головой белел Млечный Путь, мигали звёзды. Мальчики помолчали, глядя на небо. Алёша сказал в раздумье:

— Кажется, что звёзды совсем низко, прямо рукой можно достать, если забраться вон на ту сопку.

— Правда, — согласился Курбат. — Подпрыгнуть, и достанешь.

— Теперь посмотри вон на те голубые звёздочки. Ух и далеко до них!

— Жуть, наверное, сколько туда лететь! — Курбат причмокнул и сказал с озабоченным видом: — Если на Марс лететь, надо очень точно целиться. А то промахнёшься вдруг, и пиши пропало! Домой не вернёшься.

— Промазать трудно в такую планету. Конечно, надо подрасчитать, прицелиться получше.

— Алёша, как ты думаешь. на Марс надо лыжи брать?

— Конечно, надо. У Марса на полюсах снег.

— А вдруг это не снег, а соль или ещё что-нибудь белое?

Они стали обсуждать полёт на Марс, как дело давно решённое и совсем не трудное, будто собирались на гольцы или на дальние брусничные поля.

Послышались тяжёлые шаги, кто-то шёл с ношей к Байкалу.

Мальчики притихли.

Курбат надвинул на глаза кепку, чтобы не потерять её в темноте, и прошипел:

— Была не была!

Один за другим они спустились, осторожно ставя ноги на перекладины приставной лестницы, вышли за ворота, осмотрелись, прислушались и, низко нагнувшись, пошли к Байкалу. Словно из-под земли появился Урез, ткнулся холодным мокрым носом в Алёшину руку и пошёл за ним, не отставая ни на шаг.

Лодка Чернякова стояла особняком за коптильней на специальных полозьях. По этим полозьям один человек мог её спустить и вытащить на берег. Ребята по лужку обошли коптильню и притаились за кустами шиповника. Алёша держал Уреза за ошейник. Секретарь залаял было, но, получив удар ногой, умолк.

— Цыц, убью! — прикрикнул на него Черняков и стал бросать что-то мягкое в лодку.

— Сети! — прошептал Курбат.

Черняков положил сети и отправился домой за подвесным мотором. Как только шаги Чернякова стихли, Курбат толкнул Алёшу в бок:

— Пускай Уреза! Ну!

— Рано, услышит.

— Нечего тянуть кошку за хвост! Давай! — горячился Курбат.

Секретарь нервничал. Он то запрыгивал в лодку, то выскакивал из неё и бегал по берегу.

Алёша выпустил из рук ошейник.

Урез шаркнул по траве задними ногами и молча бросился к лодке. Убежать Секретарь не мог: сильнее железной цепи его удерживал на посту долг. Он хотел издать угрожающее рычание, но из его горла вылетел горестный вопль. Урез не видел в темноте противника, но угадал по запаху, где он, и прыгнул. Секретарь увернулся. Урез перелетел через корму и бултыхнулся в холодную воду. Выскочив на сушу, отряхнулся и зашёл с кормы, но Секретарь уже сидел на носу лодки. Урез зарычал, видно предлагая без всяких уловок честно помериться силами. Секретарь тянул время, зная, что скоро вернётся хозяин и тогда Урезу несдобровать. Но Урез не стал дожидаться, а прыгнул в лодку. Псы, схватившись, упали за борт и продолжали драку на песке.

— Айда! — Алёша, пригнувшись, побежал к лодке.

Ребята, задыхаясь от волнения, откинули сиденье в лодке, вытащили сети и побежали от берега, натыкаясь на кусты, на камни, на разбросанные вешала для просушки невода. За коптильней их нагнал Урез. Ребята присели отдохнуть.

Вскоре на берегу заскрипел песок. Взвизгнул Секретарь, получив пинка. Слышно было, как Черняков положил в лодку тяжёлый мотор, вздохнул и стал спускать лодку на воду. Звякнули уключины, плеснула вода под веслом.

— Поехал! — сказал Курбат. — Теперь пусть половит, па вёслах пошёл, чтобы никто не услыхал мотора.

Алёша зажёг электрический фонарик.

В невидимом море застрекотал мотор. Мальчики долго стояли па берегу, стараясь определить, куда направилась лодка.

Когда шум мотора почти затих, они направились по каменистому берегу, вышли на тропинку и, волоча по камням сети, долго карабкались в гору, пока не дошли до входа в пещеру.

Урез остался внизу. В пещере жило множество летучих мышей. Урез предпочитал держаться подальше от этих странных животных, которые будто всё время намеревались тяпнуть исподтишка, как Секретарь. Но того можно было хоть изредка поймать и дать трёпку, эти же таинственные создания были неуловимы, как тень.

Пещера была довольно обширной, но очень низкой, только в некоторых местах можно было встать во весь рост. Здесь Алёша и Курбат обсуждали особенно важные дела и хранили самые ценные вещи — лески, крючки, карту Байкала и человеческий череп, найденный на берегу. Череп стоял на страже сокровищ, спрятанных в пещере. Любопытные девчонки как-то сунули нос в пещеру и закаялись, увидев оскаленные зубы и чёрные глазницы этого безмолвного и страшного часового.

Алёша и Курбат отдыхали на сетях.

— Сбесится теперь Санька, — сказал Курбат.

— Пускай бесится.

— Мы сетки рыбьей охране передадим? Премию получим!

— Неплохо бы. Только нам не дадут. Скажут — молодцы пионерская охрана, — вот и вся премия.

— А может, дадут?

Курбат размечтался:

— Спиннинги бы купили настоящие, как у туристов, лески метров двести, ружья-бескурковки.

— Осенью орехов набьём и купим.

— Осень ещё когда будет. Ну ладно! Если охраной признают — тоже ничего. А это здорово, все ловили — не могли его поймать, а мы — чик, и готово!

— Только никому не говорить.

— Молчок!

На этом они и порешили.

Перед освещённым входом в пещеру тревожно метались летучие мыши: в пещере находились их гнёзда. Подлетев, летучие мыши отскакивали, будто ударялись об упругую стену.

Вскоре Алёша и Курбат уже сидели на сеновале. Алёша разделся и залез под шубу, а Курбат ещё долго возился с ботинками, стараясь стащить их с ног, не развязывая шнурков. Раздался треск шнурка. Курбат с облегчением вздохнул и сказал:

— Началась у нас война с браконьерами не на жизнь, а на смерть. Они могут даже пулю в нас пустить. Как ты думаешь?

— Испугался? — спросил Алёша из-под шубы.

Курбат отшвырнул наконец ботинки.

— Ты ведь знаешь, Алёшка, что я ничего на свете не боюсь! Какой-то я отчаянный уродился, Такой отчаянный, что другой раз самому за себя боязно делается. Пропадёт, думаю, моя голова. Об этом и бабушка мне каждый день говорит, да я ничего с собой поделать не могу… — Курбат вдруг замолк. — Кто это здесь? Ой!

Алёша засмеялся:

— Эх ты, голова садовая! Это же Агапка. Он здесь мышей ловит.

— Подумаешь, ловец! Вот я правда чуть мышь не поймал, на голову свалилась. Ты бы помер со страху. А я ничего…

Курбат улёгся наконец. Притих.

Кот поурчал возле Алёши, мягко протопал по шубам.

В щели между досок, куда по утрам заглядывало солнце, сейчас на спящих мальчиков смотрели большие зелёные звёзды.

 

ХОРОШЕНЬКОЕ ДЕЛО

Обыкновенно утром во время завтрака Курбат успевал рассказать бабушке всё, что случилось за прошлый день, и она привыкла к этому так же, как к «последним известиям» и «пионерской зорьке», передаваемым по радио.

Курбат на этот раз сел за стол и начал молча уписывать жареную картошку. Бабушка стала между дверью и окном и приготовилась слушать внука. Но Курбат подозрительно молчал и как-то жалобно поглядывал на бабушку. Обещание никому не говорить о вчерашнем мучило его.

— Нашкодил? — спросила бабушка.

Курбат с полным ртом отрицательно замотал головой.

— По носу вижу: что-то неладно. Никак, заболел? — Она подошла, пощупала голову. — Холодная голова. Живот болит?

Курбат ещё сильней замотал головой. Бабушка прищурилась, давая понять, что её-то не провести, и полезла в шкаф.

— Вот честное-пречестное, ничего у меня не болит!

— Не от всякой болезни больно, — заметила бабушка, наливая из бутылки в стакан бурого настоя целебных трав. — Пей, не повредит. Крепче будешь.

Курбат выпил лекарство. То, что он сделал это безропотно, ещё больше убедило бабушку, что с внуком неладно. Правда, после лекарства Курбат попросил ещё картошки, чем немного успокоил её.

— Вот видишь, и аппетит появился, — сказала она, накладывая в тарелку картошки.

На правах больного Курбат не стал ничего делать по дому, а тут же отправился к Алеше, чтобы хоть с ним поговорить о вчерашнем.

Курбата догнала Лиза.

— Здравствуй, Курбатик! Поехали за губками? У нас нечем посуду чистить. Ты что такой хмурый? Опять попало?

— Мне? Попало? Да кто меня тронет! — Курбату нестерпимо хотелось рассказать ей о вчерашнем, но он сдержался.

Они зашли к Алёше.

— Он на море, — сказала его мать.

Курбат и Лиза пошли вдоль ручья, здороваясь с встречными. Женщины в нарядных платьях спешили в кооператив или уже возвращались с покупками. Сегодня был выходной день. В путину, когда дорога каждая минута, в колхозе не было выходных дней, но сегодня рыбаки сдавали улов на плавучий холодильник. В посёлке чувствовался настоящий праздник.

Лиза заглянула Курбату в лицо.

— Нет, ты какой-то необыкновенный сегодня. Что-нибудь случилось, Курбатик?

— Ничего пока…

— Когда же случится?

— Когда случится, тогда и случится…

— Секрет?

Курбат оглянулся во все стороны и прошептал:

— Тайна…

— Настоящая?

Курбат окинул её презрительным взглядом:

— Пустяками не занимаемся.

— А про кого тайна?

— Про белого бычка.

Лиза остановилась, подняла плечи, вздёрнула нос, показывая, что она обижена, и быстро пошла вперёд. Курбат догнал её:

— Лиза!

Девочка не ответила.

— Лизавета!

И сейчас она промолчала, но чуть замедлила шаг.

— Я бы сказал тебе, если бы слова не дал. Ведь теперь мы с Алёшкой общественная охрана. Понятно?

— Ну н ладно. Я тоже кое-что знаю. Хотела рассказать, а теперь Алёшке скажу, а тебе ни за что!

— Ты ведь слова не давала.

— Когда?

— Вчера.

— Где?

— В пещере!..

Лиза быстро сыпала вопрос за вопросом и будто клещами вытягивала из Курбата тайну.

— Всё? — спросила она.

— Хватит пока. Теперь ты рассказывай.

— Расскажу, а ты послушай. Мама сегодня встала кур выпустить, смотрит, кто-то по берегу бежит с мешком, пригляделась, а это ваш Санька.

— Нужен он нам, себе его возьми!

— Ты не перебивай, я ведь тебя не перебивала. Ну вот, подбежал к своей лодке, бросил в неё мешок. Секретарь прыг, и они подались вот так, вдоль бережка… Стой! Ты куда?

Курбат припустился к коптильне, но оттуда показался Алёша. Курбат остановился, махнул рукой.

— Алёшка, скорей! — и побежал в другую сторону, подныривая под вешала.

Лиза метнулась за ним. Алёша побежал следом. Курбат и Лиза далеко опередили его, вбежали по тропинке к пещере и скрылись под нависшей скалой.

Когда Алёша подбегал, из пещеры показался Курбат, сверкая чёрными глазами.

— Хорошенькое дело! — сказал оп. — Надо было на сопке закопать!

Из-за спины Курбата выскользнула Лиза и весело закричала:

— Чисто в пещере, только и есть, что ваш противный череп! Оставил вас Санька с носом!

 

ПИСЬМЕНА НА ПЕСКЕ

На рассвете Черняков вернулся в Тёплые ключи. Ломая голову над тем, куда могли деться сети, он решил, что в темноте бросил их мимо борта лодки на песок. Пристыжённый и злой, что даром потерял время, он вылез на берег. Сетей на песке не оказалось. Зато на нём, как на огромном листе бумаги, было «написано» всё, что здесь произошло ночью.

Вот отпечатки лап Секретаря и другой собаки. Взрытый песок. Черняков поднял клок серой шерсти.

— Урезова шерсть… Так, так… Натравили этого волчину на моего сторожа. Никак, опять Алешка! Вот и след. Он, вражий сын! Ну, погоди!.. Вот здесь вытянул сети и поволок их. Такие сети и по камням! Ну, а это кто? Курбат! Дружок Алёшкин!

Ругаясь, Черняков по следам зашёл за коптильню, постоял на поляне, где Алёша и Курбат прятались ночью, посмотрел на примятую траву, покрытую сизой росой.

— Прятались, пока я снаряжался, — догадался он, глядя на следы, и вернулся к лодке. — Ну, дела у тебя, паря, кому рассказать — не поверят.

Подойдя к лодке, он снял с неё подвесной мотор, вытащил лодку на берег, замкнул на замок цепь. За много десятилетий в Тёплых ключах не было ни одной кражи. Лодки колхозников стояли рядом на берегу, без замков. Но Черняков никому не верил и всё, что считал своим, прятал от людей, а если спрятать было нельзя, то закрывал на замки. Сегодня он особенно тщательно осмотрел цепь, а замок закрыл на два оборота.

Невесёлые мысли одолевали его. Он думал, что теперь не только в Тёплых ключах, а по всему побережью узнают, как его, Саньку Чернякова, знаменитого охотника, провели мальчишки. Он видел довольные лица рыбаков, слышал их насмешливые голоса. Не было с ним ещё такого позора. Да и сетей жалко. Новенькие, ни разу не опробованные, связанные из какой-то мудрёной нитки, которая не рвётся и не гниёт. Дорогие сети! Совсем по миру пустили! Он подошёл к мотору, чтобы взвалить его на плечо и идти домой, и вдруг за спиной услышал почёсывание и вздох. В пяти шагах от него сидел Секретарь, но в каком виде!

— Отделали тебя под орех! — сказал хозяин, рассматривая своего верного сторожа. — С ухом-то что? А морда-то, морда! Боже ты мой! Отполировал он тебя на совесть!

Секретарь, услышав в голосе хозяина сочувствие, радостно взвизгнул и заплясал на месте, прихрамывая на все четыре ноги.

— Ишь задёргался, будто поганку проглотил.

Секретарь умильно заглядывал ему в глаза. Как ни жестоко обращался с ним хозяин, пёс был предан ему до последней шерстинки.

— Шарь!

Секретарь заметался по берегу, ещё не понимая, кого он должен искать, но всем своим существом выражая готовность найти всё, что пожелает хозяин. Он наткнулся на следы мальчиков и так потянул носом, что вместе с воздухом ему в нос попала изрядная порция песка. Он стал чихать, с виноватым видом поглядывая на хозяина.

— Нашёл время чихать, шарь, тебе говорят!

Секретарь бросился к сопке, но хозяин вернул его и показал рукой вдоль берега.

— Там шарь!

Теперь Секретарь знал, что от него требуют, и побежал по следу, держа нос у самой земли и время от времени оглядываясь на хозяина.

— Давай, давай! — Черняков быстро шёл за Секретарём, воровски поглядывая на единственную улицу посёлка.

Посёлок ещё спал крепким сном. На другой стороне Байкала разгорелась заря. Показались первые чайки.

Необыкновенная красота утра совершенно не трогала Чернякова. Он думал только о своих сетях, стремясь поскорее разыскать их и спрятать, пока кто-нибудь не проснулся в посёлке. Только раз он взглянул на море, приложив ладонь козырьком к глазам; сделал он это по привычке, думая, не идёт ли катер рыбной охраны, — далеко от берега проходила рыбацкая посудина.

Секретарь привёл его к скалам и остановился возле тропинки, где ночью лежал Урез, поворчал и побежал вверх по тропе, Черняков повеселел, он знал эту пещеру: когда-то мальчишкой и он, замирая от любопытства и страха, заглядывал под её хмурые своды. Ходила легенда, что в этой пещере хоронился в тихую погоду ветер. Когда же ему надоедало сидеть в тесноте, он с воем вырывался на свободу и сломя голову носился по тайге и по морю. Устав, опять забирался сюда. Ходили и другие легенды. Поднимаясь по тропе. Черняков вспомнил страшный рассказ о старателе, который нашёл много золота и, возвращаясь в Иркутск, заболел и умер в этой пещере. Случилось это ещё до того, как здесь вырос посёлок. Суеверные люди утверждали, что душа этого несчастного человека навечно поселилась в пещере и сторожит золото, запрятанное где то поблизости. Но где, никто не знает. Многие искали этот клад, но не нашли.

Вот почему, прежде чем сунуть голову в проход, ведущий в пещеру, Черняков три раза перекрестился, чтобы обезвредить нечистую силу, которая, по его убеждению, находилась в пещере. Очутившись в темноте, он зажёг спичку и увидел свои сети. «Слава те господи! — обрадовался он. — Нет ли тут ещё чего?» — подумал он, зажёг другую спичку, поднял её над головой и тут же выронил из онемевших пальцев. Чёрными глазницами, оскалившись, на него смотрел череп, а рядом поблёскивали жуткие лиловые глаза Секретаря. Шепча проклятия и слова молитвы, браконьер, обливаясь холодным потом, бросился к выходу, волоча по камням сети.

 

ПОГОНЯ

Алёша и Курбат вставили вёсла в уключины, Лиза села за руль.

— Раз, два, взяли! — скомандовала Лиза, сосредоточенно поглядывая вперёд. В руках она держала рулевое весло и чувствовала себя капитаном этого маленького судёнышка. — Что весла-то мочите?

Легкая лодка помчалась, разрезая упругую звенящую воду. Из-под вёсел по воде летели вперегонки крутящиеся воронки. Волны от лодки смяли картину ясного дня, отражённую в воде, краски смешались, расплылись множеством разноцветных бликов.

Лиза подгребала рулевым веслом.

Лодка пронеслась мимо пещеры, миновала небольшой мысок.

— Суши вёсла! — скомандовала Лиза и круто повернула лодку.

Гребцы подняли вёсла над водой.

— Шабаш!

Алёша и Курбат поспешно вытащили вёсла из уключин и положили их на скамейки вдоль бортов.

Курбат недовольно поморщился.

— Нужны нам эти губки. Вот будет шторм, Байкал накидает целую гору. Пока мы здесь будем купаться, Санька сети снимет.

— Тебе хорошо, ты кастрюли не чистишь.

— Я, Лизавета, всё на свете могу делать.

— Можешь, да не делаешь.

— Времени нету.

Алёша сказал примирительно:

— Нырнём разок — и дальше! Санька сети не снимет, раз поставил. Он на сутки ставит.

— Ты можешь сидеть в лодке, Алёша один натаскает.

Курбат усмехнулся и стал расстёгивать пуговицы на рубашке.

Лодка шла по инерции, направляемая рулевым веслом, и наконец остановилась, слегка покачиваясь, в небольшой бухточке, окружённой обломками желтых и коричневых скал. Свесившись за борт, ребята стали разглядывать дно. Вода была так прозрачна, что на глубине пятнадцати метров было видно песчаное дно, заросшее зелёными водорослями и губками. Мальчики разделись. Урез, спавший в укромном уголке в носу лодки, открыл глаза, сел и с беспокойством следил за Алёшей.

— Нет, ребята, здесь глубоко, — сказала Лиза.

Курбат вскинул голову.

— Это разве глыбь!

Лиза стала торопливо подгребать к берегу.

— Вот тут и ныряйте, — сказала она, когда под дном лодки осталось не больше пяти метров. — Смотрите, здесь лес из губок.

Алёша несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, набрал полную грудь воздуха и прыгнул вниз головой за борт. Урез забегал по лодке, перескакивая через скамейки, наконец остановился, положив лапы на борт, стал глядеть в воду, повизгивая при этом и тряся головой. Не любил Урез, когда

Алеша плавал под водой, словно превращаясь в рыбу. Уреза в эти мгновения охватывала непонятная тревога.

Лиза и Курбат следили, как Алёша, покрытый серебряными пузырьками воздуха, плавно двигая руками и ногами, опускался на дно. Вот он ухватился одной рукой за камень, стал отламывать губки, росшие в окружении водорослей-В воде мелькнула голубоватая спинка хариуса. Рыба остановилась недалеко от Алёшиной головы и с любопытством разглядывала необыкновенного пришельца. Хариус не испугался, когда Алёша наконец стал подниматься с охапкой губок, рыба кружилась возле него. Когда Алёша вынырнул на поверхность, хариус молниеносно исчез в глубине.

Урез взвизгнул, бешено вертя хвостом.

— Холодная? — спросила Лиза.

Алёша перебросил добычу через борт в лодку.

— Совсем не холодная.

Лиза со страхом и восхищением следила за ним.

— Теперь я! — Курбат поддёрнул трусики. — Была не была, где наша не пропадала! — и, чуть не перевернув лодку, прыгнул вниз головой.

Алёша и Курбат по три раза ныряли за губками, приводя в смятение Уреза. Наконец, усталые и продрогшие, они уселись на скамейке и стали греться на жарком солнце.

Лиза спросила:

— Ребята, а вы бы согласились, чтобы вам приделали акульи жабры, как человеку-амфибии?

И Алёша и Курбат стали уверять её, что акульи жабры — их давнишняя мечта.

— Если бы у меня были жабры, — сказал Курбат, — то Санька и носа в море бы не показал.

— Мы бы его живо зацапали.

— А вот я, — сказала Лиза, — и не знаю, что бы делала с жабрами. Они такие противные.

— Это без привычки, — сказал Алёша.

Курбат стал её уговаривать обзавестись жабрами.

— Ты ничего не понимаешь, — горячился он, — а вот будут у тебя жабры, тогда поймёшь, что это за штука!

Лиза с сомнением покачала головой:

— Нет уж, как-нибудь обойдусь.

Мальчики взялись за вёсла, и лодка пошла вдоль берега. Над сопками показался вертолёт. Ребята проводили его взглядом.

— Жалко, они нас не видят, — сказал Курбат. — А не то спустились бы и взяли нас с собой.

— Вот кому браконьеров искать! — сказал Алёша. — Сверху-то всё видно.

— Верно, — согласился Курбат, — я ещё хотел нм тогда сказать про Саньку, да забыл.

— Ничего, сами справимся, — сказал Алёша. — Теперь ему не ловить колхозных омулей.

— Борьба не на жизнь, а на смерть у нас с Санькой. — Курбат посмотрел на Лизу. — Ты не боишься, Лизавета?

— С чего это я буду бояться?

— Мало ли что будет! Женщинам лучше не ввязываться в нашу смертельную схватку.

— Шевелите вёслами поживее! — прикрикнула Лиза. — А то совсем заленились, мужчины!

Более часа без отдыха гребли Алёша и Курбат.

— Раз-два, ещё раз! Раз-два, ещё раз! — командовала Лиза, направляя лодку к берегу.

Лодка зашуршала днищем по песку и чуть не до половины вылетела па берег. Урез проснулся от толчка, выпрыгнул из лодки и стал бегать по берегу, деловито обнюхивая плавник, водоросли, песок.

Лодка плотно стояла днищем на берегу, но мальчики взяли весло, вкопали его вальком в землю и привязали к нему лодку.

Погода по-прежнему стояла тихая, на небе ни облачка, вода и воздух застыли под горячими лучами солнца. Но ребята не верили обманчивой тишине п покою, царившим в природе, — они родились на Байкале и знали его коварный нрав.

— Ну вот, теперь можно идти, — сказал Алёша. — Заберёмся вон на ту сопку, оттуда всё устье видно, там и Санькины сети должны быть.

— Да он и сам ещё там, дрыхнет, наверное, в лодке, — сказал Курбат. — Нам только место заметить, а как уедет…

Ребята разулись и пошли по укатанному волнами плотному песку, то сворачивая в прохладную воду, то выбегая на тёплый песок. Песок на берегу лежал волнами, как застывшее море. При малейшем ветерке песчинки ручейками скатывались с холмиков, издавая мелодичные звуки — пели.

У подножия сопки бил родничок, ребята умылись, надели обувь и так напились, что, когда полезли в гору, в животах у них булькала вода.

Поднимались они долго, продираясь сквозь заросли рододендрона. Наконец ступили на каменистую вершину сопки. Отсюда, как с наблюдательной вышки, на много километров открывалась береговая линия Байкала.

Прищурившись от яркого солнца, ребята зорко просматривали небольшие заливчики, устья речек.

— Вон!.. Нет, это камень, — разочарованно сказал Курбат.

— За тальником лодка! — вскрикнула Лиза.

— Бревна от лодки не отличаешь! — засмеялся Курбат.

— Нет, это лодка! — сказал Алёша.

— Ну конечно, лодка, а не бревно! — обрадовалась Лиза.

Курбат крякнул и остался верен себе.

— Я, может, тоже заметил, только шума не поднимаю.

Из-за мыса выскочила лодка с высоко задранным носом.

Шла она в сторону Тёплых ключей. Лодка зашла под берег, скрылась из глаз и через несколько минут показалась уже против Поющих песков. Внезапно лодка вильнула, рулевой полетел в воду, а лодка, не сбавляя хода, стала описывать дугу.

— Человек за бортом! — крикнул Курбат,

Совсем недавно, когда возле пещеры обсуждались планы борьбы с браконьером, Алёша и Курбат желали ему самого худого на свете. А сейчас всё было забыто, кроме одного: «Человек за бортом!» Он тонет! Его надо спасти!

И ребята торопливо спешили на помощь, рискуя сорваться с кручи.

Алёша и Лиза уже были возле лодки. У Курбата подвернулась нога, он бежал прихрамывая и сильно отстал. Они не стали его ожидать, столкнули лодку и поспешили на помощь. Урез, положив лапы на борт, тревожно лаял.

Голова Чернякова уже несколько раз скрывалась под водой. Алёша перевалился через борт, схватил утопающего за волосы. Черняков, как клещами, вцепился в его руку и потянул из лодки. На помощь подоспела Лиза, схватила Алёшу за рубаху и потянула к себе так, что рубаха затрещала. Вдвоём они помогли Чернякову забраться в лодку. Он упал на днище и несколько минут лежал, тяжело дыша и глядя в небо.

Лиза робко окликнула его:

— Дядя Александр!

— И ты здесь, Лизка?

— Ага, дядя Александр!

Он приподнялся на локте, кивнул ей, посмотрел на Алёшу, будто решая, стоит ли благодарить его. Внезапно доброе выражение лица у него сменилось насторожённостью, он прислушался.

Лиза и Алёша увидели, что к ним приближается моторная лодка Чернякова. Из лодки доносился вой Секретаря. Лодка промчалась мимо и вылетела на берег, к ней ковыляя подбежал Курбат.

— Слава богу, лодка цела! — вздохнул Черняков. — И как это меня угораздило налететь на бревно? Ведь вон оно. Утоплое, а всё же видное. Ей-богу, ослеп! Кто это там ещё на берегу?

Курбат, — ответил Алёша.

— Всей компанией, стало быть, приехали? — Он подозрительно покосился: — За каким целом?

— Так… Надо было, — сказал Алёша.

— Наблюдали, значит?

— Да, наблюдали.

— Вас спасли, а вы ещё нападаете! — возмутилась Лиза.

— Спасители! — Черняков взялся рукой за голову. — Все волосья чуть не повыдрали! Просили вас? Я бы и сам доплыл.

— Да вы уже пузыри пускали!

— Ха! Как бы не так! Сапоги я в воде сбрасывал. Сбросил бы сапоги и доплыл. Не впервой мне пить байкальскую воду.

Выйдя на берег, он осмотрел лодку, пнул ногой Секретаря:

— Завыл, дьявол, обрадовался, что хозяин тонет! — Он завёл мотор и направил лодку назад, к тальникам.

Алёша и Лиза безмолвно стояли на берегу, подавленные чёрной неблагодарностью браконьера. Курбат сидел на песке, потирая больную ногу.

— Я знал, что так получится, — сказал он, — поэтому не очень-то спешил.

Однако, когда усаживались в лодку, Курбат заявил:

— За это нам медаль полагается.

Лиза покачала головой:

— За такого не дадут медали.

 

ЗАСАДА

Курбат дремал, чудом держась на толстом суку. Алёша сидел рядом. Чтобы не уснуть и не свалиться с дерева, он следил за Курбатом, то и дело подталкивая его в бок.

— Опять спишь? Смотри, свернёшь шею!

— Я-то? Сам не упади!

Они уже около часа сидели на сосне возле сруба над целебным источником и подстерегали Трёхпалого. Их ружья висели на коротких сучках, как на вешалке.

На другой день после спасения Чернякова Трёхпалый снова появился в долине Тёплых ключей, напугал колхозных коров и выгнал из тайги Кавалера. Курбат и Алёша оставили на время в покое браконьера и взялись проучить Трехпалого. Они тщательно исследовали местность вокруг серного источника. Сюда, через луг, Трёхпалый протоптал широкую тропу.

— Как на работу ходит! — сказал Курбат. — Смотри, он ничего не ест по дороге. Вот голубица почти поспела, вот дудник, а он мимо прошёл.

Только в одном месте, возле сопки, медведь рыл землю когтями. Здесь ещё в прошлом году тоже был горячий источник, да его завалило камнями.

Медвежья тропа вела к срубу над ванной. Трёхпалый истоптал всю землю вокруг домика, для чего-то заходил в него.

Мальчики встали на рассвете, ёжась от утренней свежести, пробрались к заранее облюбованному дереву. Сосна на опушке широко разбросала в стороны толстые сучья с густой хвоей. Они залезли на дерево. Показалось солнце. Засверкала роса на листьях и хвое. Запылали огнём краснокорые сосны, только луг лежал ещё в тени, мокрый и холодный. Ребят клонило ко сну. Курбат всхрапнул и стал сползать с ветки. Алёша схватил его за шиворот и сильно встряхнул. Курбат заворчал, протирая глаза.

Тут Алёша увидел Трёхпалого.

— Идёт! — толкнул он Курбата.

Медведь шёл совсем неслышно, переваливаясь с боку на бок, поводя огромной головой.

Не торопясь подошёл медведь к срубу, обошёл вокруг, постоял у дверей и протиснулся внутрь.

Послышались плеск и глубокий вздох.

Мальчики переглянулись. Они слышали, что звери, как и люди, лечатся травами и даже принимают ванны из целебной воды. Но никто из охотников в посёлке, даже самых старых, от которых мальчики слышали такие рассказы, не видал того, что сейчас открывалось перед их глазами.

Медведь забрался в ванну, Он лежал на спине, вода, вытесненная его огромным телом, струйками текла по земляному полу. Он кряхтел, отдувался. Трёхпалый лечился. У него давно уже болели суставы ног, ныла спина и особенно досаждала ему лапа, изуродованная капканом много лет назад, когда он был ещё совсем молодым и неопытным медведем. Во время острых приступов болезни Трёхпалый, подчиняясь внутреннему зову, отправлялся к озерным источникам. В прежние годы Трёхпалый проходил курс лечения в другом ключе, под сойкой, да этой весной камни обрушились с горы и завалили источник.

Полежав на спине, медведь перевернулся, вода попала ему в нос, он зафыркал, сел, опершись спиной о каменную кладку, и стал тереть нос.

Мальчики забыли про ружьё. Во всём облике медведя, в его движениях, выражении морды было что-то трогательное, почти человечье. Вот он стал силиться, чтобы достать копями спину, почесать её. Не достал. Начал чесаться об камни, кладка подалась, камни посыпались в воду.

Занятый своим делом, плескаясь в воде, Трёхпалый не услышал лёгких шагов деда Чернякова. Старик давно уже собирался подлечиться в Горячем ключе от застарелого ревматизма. И вот наконец выбрал время. У старика и у Трёхпалого, наверное, была одна болезнь.

Услышав, что в ванне кто-то плещется, дед остановился и спросил, отмахиваясь полотенцем от комаров:

— Ктой-то там, а?

Плеск в ванне стих.

— Чего молчишь-то? Сказывай, кто ты — мужик ли, баба? Не то раздеваться буду. — Посмеиваясь, он стянул рубаху, сбросил опорки, надетые на босу ногу, и заглянул в двери.

Старик закричал тонким голосом, стоял и кричал, ухватившись за косяк, не в силах оторвать взгляда от медвежьей пасти.

Трёхпалый испугался, наверное, не меньше старика. Несколько раз медведь пытался выбраться из ванны, но лапы его соскальзывали, и он падал навзничь. Наконец ему удалось выскочить из ванны, и он пулей вылетел в двери. К счастью, в эту опасную минуту старик спрятался за угол.

Медведь убегал по тропе, похожий на катящийся мохнатый шар. Дед Черняков всхлипнул и вприпрыжку помчался к дому, забыв рубаху, опорки и полотенце.

Курбат сорвал с сучка ружьё и стал целиться в Трёхпалого. Алёша схватился за ствол.

— Стой! В такого медведя нельзя стрелять.

— Пусти! Уйдёт. Почему ото нельзя?

— Ты что, слепой? Это же больной медведь. Он лечится! А ты стрелять?

— Нашёл больного! — Курбат долго смотрел, как мотались в стороны красные султаны кипрея да временами мелькала бурая спина Трёхпалого, и вздохнул: — Эх, упустили! Ведь вот перед самым носом полоскался. Только с тобой и ходить на охоту…

— Такого медведя бы приручить, вот было бы дело! — сказал Алёша.

Забрав, как трофеи, вещи, брошенные дедом Черняковым, Алёша и Курбат направились в посёлок. Возле Красного камня им встретился Санька Черняков. Он быстро шёл, почти бежал, в одной рубахе, без кепки, с ружьём. По его красному лицу и мутным глазам мальчики сразу определили: «Пьяный!»-и сошли с тропы. Пьяный Черняков был страшен и без ружья. Прокричав что-то невнятное и погрозив кулаком, он побежал к серному ключу. Мальчики посмотрели ему вслед.

— Не догонит, — сказал Алёша.

Ещё издалека они увидели деда Чернякова. Старик стоял возле своего дома без рубахи, босиком и рассказывал о своей встрече с Трёхпалым. Его слушали бабушка Дарима и сноха — жена сына.

— Облапил вот так! — выкрикивал старик. — Рубаху с меня снимает. Ну, думаю, конец Петру Мокеичу! Крышка с присыпочкой! Да тут меня, видно, сам господь бог надоумил. Будто кто шепчет: пощекоти его! Ну, я взял да руки ему под мышки, вот так, да вот так его, дьявола. Отпустил, сатана!

Бабушка Дарима усмехнулась. Не вынимая трубки изо рта, она заметила:

— Изошёлся, поди, смехом Трёхпалый…

— Ты что думала! Взревел!..

Курбат сказал с завистью:

— Вот врёт так врёт!

Дед заметил мальчиков, увидел свои вещи, озабоченно спросил:

— Постой-ка, никак, мои пожитки!

— Ну да, ваши. Трёхпалый просил передать.

Бабушка Дарима сказала без улыбки:

— Аккуратно он с тебя, сосед, рубаху стянул, ни дырочки.

Дед стал рассматривать рубаху, держа её перед собой.

— Кажись, это не моя. Мою в клочки подрал!

Сноха сказала:

— Бери, сгодится!

Старик побагровел, погрозил ребятам сухоньким кулачком.

— Ишь с ружьями прискакали, сунули нос да назад. А кому на его, сатану, идти? Нам с Санькой!.. Домна, давай ружьё! — Ругаясь, он надел рубаху, сунул ноги в опорки и спросил: — Костыль где?

— Трёхпалый взял, — сказал Курбат и отскочил от деда.

Бабушка Дарима вдруг рассердилась:

— Кто тебя учил над старшими смеяться? Ух и плачет по тебе отцовский ремень!

Но Курбат не испугался: он знал, что бабушка сама недолюбливает деда Чернякова.

— Иди-ка, парень, домой да берись за дело, — уже мягче сказала бабушка Дарима.

Показалась Лиза.

— Ребята! Вы медведя убили? — закричала сна подбегая.

— Хотели, — сказал Алеша, — да он совсем больной.

— Инвалид, — добавил Курбат. — Он лечится горячей водой. С него теперь вся шерсть слезет. Кому нужна такая шкура.

— Нет, вы мне всё по порядку расскажите, — настаивала Лиза. — Идёмте, я вас провожу.

 

ОСЕЧКА

Трёхпалый уходил из долины Тёплых ключей. Иногда он останавливался, слушал, склонив голову набок. Собака подавала голос. Была она ещё далеко, но Трёхпалый знал, что она идёт по его следу. Он пошёл на хитрость: долго брёл по речке, чтобы сбить собаку со следа. Дорогу преградили скользкие камни, наваленные между отвесных скал; вода между ними ревела, побелев от ярости.

Трёхпалый вышел на гальку, постоял, послушал. Лай собаки приближался. Медведь помотал головой и пошёл в гору. На этом склоне невозможно было укрыться от преследователей. Зато по ту сторону лежала укромная падь. В ней между глыбами скал густо росла трава и молодые деревца. В случае опасности можно было или спуститься вниз к речке, или уйти вверх к гольцам.

Собака лаяла уже на речке. Трёхпалый постоял, послушал и пошёл намеченной дорогой. По виду Трёхпалого нельзя было узнать, какой тревогой переполнилось его медвежье сердце. Двигался он как бы нехотя, морда выражала простодушие и довольство всем миром. Спустившись в падь, он наткнулся на след старого лося. Лось стоял где-то недалеко. След был совсем свежий. Трёхпалый безошибочно определил, где стоит лось, и пошёл в другую сторону. Между ними очень давно было заключено безмолвное соглашение не мешать друг другу. Лось тоже услышал шаги старого медведя, узнал его и остался на месте, поводя седыми ушами. Медведь уходил своей дорогой, но на берегу речки лаяла собака.

И лось, пощипывая верхушки молодых побегов, держался начеку.

Алёша с Курбатом бежали по тайге и тоже прислушивались к лаю Уреза. Сегодня они совсем не думали гоняться за Трёхпалым. После засады возле сруба с ванной медведь, казалось, покинул Тёплые ключи. А сегодня утром все поселковые собаки, почуяв близость медведя, подняли лай. Урез первым бросился в тайгу, увлекая за собой собачью стаю.

Мальчики собирались идти работать в коптильню, когда Трёхпалый взбудоражил собак. Взяв ружья, они побежали к Горячему ключу. У сруба им встретились собаки, их вёл Секретарь. Уреза среди стаи не было.

— О! Слышишь голос! — сказал Курбат. — Урез след взял. Пошёл влево от скалистой сопки, к речке. Нам теперь его не догнать.

— Всё равно надо идти. Урез его остановит и тогда неделю не отпустит.

— Если раньше его не задерёт Трёхпалый,

— Вот и надо выручать! — Алёша быстро пошёл, прислушиваясь к лаю Уреза.

Курбат не отставал от него, хотя ему очень не хотелось идти с Алёшей. Скоро пот стал заливать мальчикам глаза, колючие ветки кедрового стланика, пихты хлестали по лицу. Рой мошки вился над их головами. Но они не обращали на эти пустяки никакого внимания. Курбат, пересилив желание вернуться к прохладному Байкалу, загорелся охотничьим азартом.

— Ну, давай быстрей! — стал он покрикивать на Алёшу. — Так мы до вечера их не догоним!

Алёша побежал.

— Ну, зачем же бегом? — крикнул Курбат и побежал следом.

В это утро Санька Черняков тоже находился в тайге, Он вышел из дому на восходе солнца с мешком рыбы за плечами. Нёс он её в гольцы, чтобы продать там втридорога геологам,

Последнюю неделю Санька пьянствовал. Голова у него сильно болела, в глазах расплывались разноцветные круги.

Добравшись до Узкой пади, он сделал привал. Сварил чаю, прилёг отдохнуть и уснул. Во сне его чуткое охотничье ухо уловило лай собаки. Браконьер вскочил и увидел, как невдалеке, мелькая между стволов, пронесся серый лось. Лось бежал почти бесшумно, каким-то чудом не задевая ветвей рогами.

Черняков отошёл подальше от лосиного следа, чтобы не встречаться с ребятами: он узнал голос Алёшиной собаки и ждал, пока мальчики пройдут мимо.

— Носит вас холера, — прошептал он, опуская мешок с рыбой на землю, и тут в десяти шагах он увидел Трёхпалого.

Медведь тоже заметил его, но не сбавил шагу, не свернул в сторону, не встал он и на дыбы, а мчался прямо на него, низко опустив голову. Санька ухитрился вскинуть ружьё и нажать на спуск, но вместо выстрела услышал только два резких щелчка и с ужасом успел подумать: «Осечка!» Потянулся к ножу у пояса, увидел совсем близко медвежью морду, почувствовал страшный удар в левый бок и потерял сознание.

Вскоре показался и Урез. Почуяв Чернякова, пёс остановился, зарычал, обошёл стонущего браконьера и побежал дальше по следу. Он догнал Трёхпалого, когда тот, круто свернув в сторону, взбирался на каменную кручу. Урез прыгнул, куснул его за ляжку и отскочил. Трёхпалый сорвался с камня и погнался за Урезом. Пёс метнулся в сторону, сделал круг и, забежав сзади, опять укусил Трёхпалого за ногу. Так он проделывал несколько раз. Трёхпалый, поняв, что враг неуловим, перешёл к обороне. Он стал пятиться к скалистому склону сопки. Урез наседал, неистово лая.

Подойдя вплотную к камню, Трёхпалый сел. Урез стоял поодаль и время от времени гавкал на него. Медведь ещё раз попытался влезть по крутому склону сопки, и опять Урез куснул его. Трёхпалый скатился вниз и снова начал безуспешную погоню за собакой, которая всё время оказывалась сзади и пребольно кусала его за ноги. Устав, Трёхпалый занял прежнюю оборонительную позицию. Невдалеке послышались голоса мальчиков. Урез неистово залаял. Трёхпалый встал на дыбы, пошёл было на Уреза, но затем с необыкновенным проворством повернулся и полез на кручу. Урез повис у него на ноге. Трёхпалый, превозмогая боль, забрался на первый камень и достал бы Уреза зубами, если бы тот вовремя не разжал челюстей и на этот раз сам не скатился к подножию скалы.

Ребят окликнул Санька Черняков:

— Эй вы! — Он сидел в траве. — Ну, что стали? Натравили медведя, теперь вот тащите домой.

Мальчики, забыв про Трёхпалого, помогли Чернякову подняться и вывели на поляну.

— Все рёбра проклятый поломал. Вздохнуть не могу, — сказал он, опускаясь на землю.

— Ничего, может, ещё целые остались, — попытался утешить его Курбат.

— Остаться-то остались… Ну ничего, отдышусь… Ружьишко подвело, осечка, пистоны никуда… второй раз в это лето осечка.

Прибежал Урез и сел, часто дыша.

— Опять ушёл Трёхпалый, — сказал Черняков. — Не взять вам его, вот погодите, рёбра залечу… — Он с трудом поднялся. — Вот что, ребята, берите ружьё, мешок и айда потихоньку.

Курбат приподнял тяжёлый мешок, покачал головой, спросил:

— С рыбой?

— Да, малость прихватил, просили тут знакомые…

— С вами намаешься, а тут ещё рыба…

Алёша сказал:

— Ружьё возьмём, а рыбу не возьмём.

— Ну ладно. Она присоленная, не протухнет. Старика пришлю. Идёмте. Тут вот тропка есть, моя, прямая…

 

РАДУГА НАД СИНЕЙ ВОДОЙ

В полную силу цвёл кипрей. Когда Алёша с Лизой поднимались на пригорок, то перед их глазами расстилалось розовое озеро с зелёными островками берез, черёмух, елей, рябин. Вдали островерхими хижинами поднимались стога.

Колхозники косили сено. Алёша и Лиза отправились по воду на речку. Алёша нёс пустое ведро, Лиза — чайник.

Тропинка пырнула под лапы пихт, сразу повеяло прохладой и запахло грибами. Из зеленоватого сумрака тропинка опять выбежала на поляну, и ребята прищурились, словно вышли из тёмной комнаты. Впереди за деревьями шумела река, будто сердито выговаривала кому-то.

— Опять куда-то провалился Курбат, — сказала Лиза. — Как чай пить, так первый, а воду носить, так нету его.

Среди камней, заросших осокой, Алёша увидел крохотную полянку, усыпанную алыми ягодами земляники.

Ребята бросились собирать ягоды, ели пригоршнями, причмокивая от удовольствия.

Лиза засмеялась и сказала:

— Курбат умрёт, когда узнает, что мы тут нашли. И куда это он девался?

— Ничего с ним не сделается. А вот Санька, наверное, помрет. Трёхпалый его здорово трахнул.

— Тебе Саньку жалко? — спросила Лиза.

— Жалко… немного…

— Мне тоже жалко. Мы ведь его спасли. Где же всё-таки Курбат? Ему вот никого не жалко. Пропал, и горюшка ему мало! А тут за него думай, беспокойся… Смотри, кедровка! Может, моя Буська?

— Да, может, и твоя…

— Ты, Алёшка, какой-то сговорчивый. Вот Курбат не такой. Он всё шиворот-навыворот делает.

— Правда, что всё у него шиворот-навыворот.

— Ты, пожалуйста, не ругай Курбата. Он мне жизнь спас.

— Когда это?

— Забыл? Когда нас медведи чуть не заели?

— А-а-а…

— Ты не акай и не смейся и так не разговаривай со мной. Вот что!

— Ладно.

— Вот и хорошо.

Она пошла за Алёшей, позвякивая ручкой чайника и напевая песенку без слов.

Солнце висело лохматым пылающим кругом между высоких сопок и палило им затылок и спину, а в лицо веяло прохладой от реки. Тропинку перегородил ствол мёртвой берёзы, покрытой сизым мхом с отставшей корой. По берёзе, как по мосту, двигалась муравьиная рать, Большие рыжие муравьи возвращались с разбойничьего набега, каждый нёс яйцо или небольшого муравьишку; пленники тщетно напрягали последние силёнки, стараясь вырваться.

— Смотри-ка, Алёшка! Они своих детей куда-то несут. Может, в детский сад?

Алёша поставил на землю ведро, Лиза — чайник, и они наклонились над муравьиным войском.

Ребята захлопали в ладоши.

Муравьиная армия двигалась в том же порядке. Воины пропустили мимо ушей «чудовищный» грохот над их головой

Лиза подняла кору посреди муравьиной колонны. Муравьи столпились у преграды, несколько смельчаков стали карабкаться через стену, остальные, будто по команде, разделились на два потока и стали обходить заграждение. Алёша поднял сучок и стал им отгребать муравьев назад. Муравьи не испугались. Армия двигалась тем же порядком. Сотни три храбрецов облепили сучок, грызли его челюстями и поливали ядовитой кислотой.

Ну их, пошли отсюда, — сказал Алёша. — Чайник не забудь.

Черемуха свесила над тропинкой ветку с чёрными гроздьями. На ходу они сорвали по нескольку ягод, сунули и рот и тут же выплюнули вяжущую мякоть.

Зашуршала трава. На тропу выскочил Урез, взглянул на Алёшу, вильнул хвостом и снова скрылся.

Между ветвями черёмух засветилась речка. Они вышли на берег, устланный серой галькой. На гальке лежали валуны, тоже серые в чёрную крапинку и розовые, их так и хотелось погладить. Урез принялся лакать воду длинным розовым языком.

Лиза, не снимая сандалий, вошла в речку, зачерпнула полный чайник воды. Сгибаясь под тяжестью и борясь с течением, она вышла на берег. Алёша стоял на розовом валуне и смотрел из-под ладони.

— Кто там? — спросила Лиза.

— Не знаю ещё.

— Где?

— За перекатом,

Лиза забралась на другой валун и стала тоже смотреть из-под ладони навстречу бегущей воде.

Над перекатом, где вода кипела, пробиваясь среди камней, дрожала радуга. Берега здесь придвинулись к воде, склоны сопок круто поднимались к небу, и радуга хрупким мостом связывала два берега. Лиза стала смотреть через арку радуги. За порогом вода казалась глыбой синего стекла, а дальше берега дрожали, затянутые золотистой сеткой солнечных лучей.

— Смотри левей, выше, па сухую лесину.

На зелёном откосе сопки, похожем на застывшую волну, Лиза разглядела сизый ствол пихты, сухое дерево наклонилось, как мачта гибнущего корабля, который вот-вот скроется в морской пучине. Недалеко от сухого дерева поднималась едва заметная струйка синеватого дыма.

— Надо идти! Кто-то костёр оставил. Видишь, какая сушь стоит? — сказал Алёша.

— Недолго пожару начаться, — ответила Лиза и пошла на другой берег.

Возле её ног бурунами вскипела вода. Подошвы сандалий заскользили по камням. Лиза испугалась, но упорно двигалась вперёд, делая маленькие шажки по неровному, убегающему из-под ног дну. Алёша подоспел ей на помощь. Взявшись за руки, смеясь и вскрикивая, они преодолели стремительную речку. Урез переплыл за ними, стряхнул с шерсти капельки воды.

Они поднялись на тропинку над перекатом. Тропинка привела их на поляну. Посреди поляны дымились головешки. Па мху белела бумага, валялись консервные банки.

— Вот народ! Это вчерашние туристы, — сказал Алёша и побросал головешки в речку.

Урез стал принюхиваться к чему-то и повизгивать. Алёша повернул голову навстречу лёгкому ветерку и внизу на речке увидел лося. Лось медленно брёл по синей воде, гордо вскинув рогатую голову. За ним вошли в воду три коровы, позвякивая боталами. Наконец из прибрежной зелени показался Кавалер, напился и, лениво помахивая хвостом, тоже стал переходить воду. Лось повёл своё стадо в тенистую падь, где в жаркую пору дня нет страшных слепней.

Лиза захлопала в ладоши. Лось остановился, повёл головой. Подождал коров и зашагал дальше.

Лиза повернулась к Алёше:

— И наша Мирка, и ваша Пеструха, и Белянка тёти Малаши!

— Они-то что! Кавалер с ними! А мы с Курбатом его второй день ищем. Не хочет, лодырь, сено возить.

Лиза и Алёша пошли назад и ещё издали на противоположном берегу заметили Курбата, он стоял на валуне и кричал. Услужливое эхо разносило по речной долине его призыв. Но эхо здесь было какое-то шепелявое, оно проглатывало буквы, и два имен н соединило в одно.

Лиза передразнила:

— Курбанза! Сам ты Курбанза! — но обрадовалась, замахала рукой и закричала в ответ.

Когда они подошли к броду, Курбат стоял на песке, заложив руки за спину и выставив одну ногу вперёд. Он силился придать своему лицу самое наисерьёзнейшее выражение, но щёки его пылали, а глаза смеялись.

Всё утро он ловил обрывком старой сети кедровок. Долго птицы не заходили под сеть. Наконец ему повезло, и он накрыл сразу трёх. Двух он выпустил, а с третьей не мало повозился, пока намотал ей на ногу красную шелковинку. Эту ниточку он давно уже выпросил у бабушки Даримы и носил под подкладкой кепки.

— Мы что видели, Курбат! — крикнула Лиза.

Курбат усмехнулся и высоко поднял руку над головой.

— А вот это не видели! — В руке испуганно вертела остроклювой головкой кедровка.

— Мамочки! Моя Буська!

— Чья же! И меня сразу узнала.

Алёша с Лизой, взявшись за руки, перешли речку.

— Вот твоя ниточка! — Курбат перевернул кедровку вверх ногами. — Не содрала даже. Я всё лето её ловил. Только вот сейчас сцапал. Возьми, Лизавета!

Лиза схватила птичку. Прижала к груди. Кедровка клюнула её в подбородок. Лиза вскрикнула и выпустила её из рук. Птичка села на серый валун. Приподняла крылья и вдруг закричала победоносно, радостно, вспорхнула, села па ветку рябины и начала охорашиваться. Своим острым клювом она стала расправлять помятые перья. Увидела красное колечко на ноге и принялась срывать его. Эта кедровка, видно, была непоседливой, нетерпеливой птицей, не докончив начатое дело, она осуждающе покосилась на мальчиков и девочку, крикнула и полетела, то взлетая, то опускаясь к земле, похожая на очень большую бабочку.

Она летела над речкой, а за ней тянулась яркая красная ниточка. Кедровка нырнула под арку радуги над синей водой и растаяла в золотом солнечном свете.

 

ЖУРАВЛИНАЯ ДОРОГА

НУ И ДЕНЕК!

Колина парта стоит возле самого окна. Зимние рамы уже выставлены, а стёкла протёрты так, что кажется, будто вместо стекла в оконных переплётах натянута тончайшая мыльная плёнка.

В окно видна серая тесовая крыша дровяного сарая с ярко-зелёными валиками мха, кусочек двора с цветущей яблоней-китайкой, а за ними — безбрежный, ослепительный простор Зеи. Кажется, будто река присыпана яблоневыми лепестками. Над Зеей в сиповатой дымке плывут и плывут птичьи стам. А где-то над школой, высоко-высоко, слышится журавлиное курлыканье. Над песчаной косой посередине реки кружатся гуси. Они то сбиваются в огромный трепещущий ком, то рассеиваются веером. Ниже, у самой воды, вперегонки мчатся утиные стан. Чирки проносятся скопом, как воробьи, кряквы летят чинно, вытянувшись в струнку, словно нанизанные на бечёвку.

— Курбатов! — слышит Коля откуда-то издалека свою фамилию. — Помоги Петрову!

Коля прижался грудью к парте, но голос учительницы звучит настойчивей, резче, и он медленно поднимается. Высокий, нескладный, он гремит крышкой парты, шмыгает носом и горестно вздыхает. При взгляде на доску у него страдальчески скривилось лицо.

— Что с тобой? — спросила учительница. — Заболел?

Коля схватился за живот и низко склонился к парте.

Класс весело загудел.

Учительница улыбнулась и махнула рукой. Коля с грохотом опустился на своё место, чувствуя на себе взгляд учительницы, схватил карандаш, подвинул тетрадь. На чистом листе вместо условий задачи, над которой маялся у доски Васятка Петров, нарисованы железная дорога и два паровоза. Они на всех парах мчатся друг другу навстречу. Коля перевернул страницу и, сочувственно поглядывая на Васятку, стал рисовать гуся-казарку.

Васятке совсем плохо. Весь класс следил за его муками. С передних парт раздавался шёпот. Учительница тихо постучала карандашом по столу:

— Не подсказывать!

Васятка положил мел. Смахнул с кончика носа капельку пота и обтёр руки о штаны.

Учительница покачала головой:

— Опять! Кто же так делает — руки об одежду?

Васятка, шмыгнув носом, пошёл от доски.

— Петров, ты куда? Ну-ка, вернись!

Васятка остановился.

— Ты ведь уже почти решил.

Васятка, волоча ноги по полу, боком подошёл к доске.

— Тебе осталось только узнать сумму.

Васятка взял мел с таким видом, будто это раскалённый уголь.

Коля нарисовал гуся-казарку. Он теперь крутил в руке карандаш и, глядя на учительницу, старался понять, почему только ей одной нет никакого дела до того, что на дворе весна, что цветёт яблоня, что над Зоей летят гуси. Она даже куталась в свой зимний пуховый платок, хотя весь её стол и она, маленькая, седенькая, похожая на скворчика, были залиты жаркими солнечными лучами…

Васятка стёр ладонью с доски.

— Есть тряпка для этого, — говорит Зинаида Ивановна.

Но Васятка не слышал — он с таким ожесточением начал писать, что мел так и брызгал из-под пальцев.

Учительница осторожно повернула голову к окну. Словно по команде, все головы в классе тоже повернулись к окнам, и на этот раз учительница никому не сделала замечания. Только Васятка складывал высокий столбик чисел. Он даже не обернулся, когда Зинаида Ивановна сказала, глядя на весенний простор:

— Знаете, почему в этом году у нас так долго держатся перелётные птицы? Это потому, что в верховьях Зеи выпал снег, много птиц вернулось назад и теперь дожидаются, когда наконец весна переборет зиму.

Васятка решил задачу и теперь стоял и смотрел на потолок, где бегал солнечный зайчик, отражённый форточкой. В глазах у Васятки так и светится радость, вся его коренастая фигура как бы хочет сказать: «Подумаешь, тоже мне задача!»

Учительница отвернулась от окна, посмотрела на доску:

— Ну вот, а говорил, что не решишь. Садись.

Васятка, не глядя на товарищей, пошёл между партами и сел рядом с Колей.

Учительница вызвала Дуню Хрусталёву и продиктовала ей условие задачи. Сегодня повторение пройденного. Дуня прекрасно умела решать задачи на проценты, рука её так и носилась по доске, ей не терпелось блеснуть своими знаниями.

Коля с Васяткой не смотрели на доску, всё их внимание было поглощено более важными делами за окном. Вот с яблони комом упали драчливые воробьи и забарахтались в траве. Показался Бобка-лохматый пёс с костью в зубах, и лёг в тени, косясь на воробьёв.

По реке двигалась зеленоватая чёрточка — лодка. Это бакенщик отправился па охоту. Коля притронулся к багровому шраму на лбу и шепнул:

— Вот теперь сиди из-за тебя!

— Из-за меня?

— А из-за кого же? Не знаешь, так молчи!

— Это я не знаю? Сам ты не знаешь! — огрызнулся Васятка.

Зинаида Ивановна постучала карандашом по столу.

Коля и Васятка умолкли, но ссора между ними продолжалась молча. Они медленно отодвинулись в разные стороны. Сидеть на самом кончике парты неудобно и непривычно, они готовы совсем пересесть на разные парты. Через минуту Коля первый подвинулся к Васятке. Васятка словно окаменел. Но глаза его чуть теплеют. Ещё полминуты он выдерживает характер, затем, не глядя на Колю, тянется к его промокашке.

Но мир ещё не восстановлен.

Васятка рисовал на промокашке цилиндр. Коля с величайшим вниманием следил за кончиком его карандаша. Васятка поделил цилиндр на восемь частей и нижнюю восьмушку жирно заштриховал. Взгляды их встретились. Коля опустил глаза.

Да, он пересыпал немного пороху: вместо восьмушки насыпал чуть ли не полный патрон. Если бы не эта маленькая оплошность, то не разнесло бы ствол его ружья.

Васятка удовлетворён, но в душе он признаёт, что тут есть и его вина: это он посоветовал зарядить ружьё бездымным порохом, который стащил у дедушки.

Васятка занял на парте свою половину. Друзья по-прежнему сидели локоть к локтю и опять не отрываясь смотрели в окно.

Возле яблони, где Бобка грыз кость, внезапно появился знаменитый пёс кузнеца Хрусталёва, пойнтер Робинзон. Коричневый, с подпалинами красавец делал вид, что ему нет никакого дела ни до Бобки, ни до его кости. Он шёл как бы мимо и, казалось, смотрел только на воробьёв, что купались в пыли, но какая-то невидимая сила тянула его к Бобке. Бобка прекрасно знал Робинзона и потому повернулся к нему хвостом, перестал грызть кость н даже для пущей безопасности прикрыл её своей лохматой грудью и устрашающе оскалил зубы.

Все эти предосторожности были непоправимой ошибкой простодушного Бобки. Робинзон мигом оценил выгоды своего положения. Куда девалась его медлительная важность! Он в два прыжка очутился возле Бобки и укусил его за крестец. Бобка повернулся к обидчику, но Робинзон не принял боя. Он ловко перепрыгнул через Бобку, схватил кость и был таков. Бобка не сразу сообразил, в чём дело. Вначале он погнался было за Робинзоном, затем, вспомнив про кость, вернулся и, обнаружив пропажу, в полной растерянности завертелся на месте.

Коля и Васятка засмеялись.

Снова раздалось сухое постукивание карандаша об учительский стол.

Коля написал на промокашке: «Вот взять бы на охоту Робинзона!»

Васятка написал рядом: «И хрусталёвское ружьё».

Коля кивнул. Вот это было бы дело!

Два последних урока Коля и Васятка не смотрели в окно, не разговаривали, и казалось, оба внимательно слушали учительницу.

Зинаида Ивановна недоверчиво поглядывала на них. Она не догадывалась, что Васятка и Коля перенеслись далеко за стены школы, они сидят в камышах, сжимая в руках ружьё Хрусталева, и, обратившись в слух, ждут, пока над головой послышится свистящий шорох утиных крыльев.

 

ДВА СОКРОВИЩА

Ни у одной собаки в мире не было такого загадочного прошлого, как у Робинзона. Два года назад, во время летнего разлива Зеи, он плыл мимо Астрахановки на стоге сена. При желании он мог бы довольно легко добраться до берега, но это, видимо, не входило в его «расчёты». Что-то влекло его в неведомые края.

Хрусталёв заметил собаку и поехал за ней на лодке. Но собака не желала покидать стог. Кузнец хотел снять её силой, оступился и полетел в воду. Когда он вынырнул и стал, отплёвываясь, ругать неблагодарного пса, то заметил, что его уже нет на стоге. Пёс сидел в лодке и, свесив голову за борт, с любопытством глядел на своего спасителя. С трудом кузнец влез в лодку и стал грести к берегу, рассматривая собаку. В груди кузнеца потеплело. Он всю жизнь мечтал о такой собаке, и вот она сидела перед ним и смотрела на него умными золотистыми глазами и дружелюбно барабанила хвостом по днищу.

— Куда это ты собрался, а, Робинзон ты этакий? — спросил кузнец и засмеялся.

Целую неделю Хрусталёв ходил по знакомым хвастаться собакой.

— Ну, каков у меня Робинзон? — спрашивал он, вваливаясь в избу.

Собака чинно садилась у порога. По приказанию своего нового хозяина она ложилась, вставала, подавала лапу, «служила», стоя на задних лапах.

— Только не говорит! — с гордостью замечал Хрусталёв. — Редкого понятия тварь.

Всё в нём нравилось кузнецу, даже и то, что Робинзон при каждой удобном случае вступал в драку с встречными собаками и тянул в свою конуру или зарывал про запас всё, что попадалось ему на глаза и что он был в состоянии унести.

Теперь, что бы ни пропало на селе, все шли к кузнецу и требовали возмещения убытков.

Летом во время тренировок Робинзон показывал замечательную выучку. Он делал великолепные стойки над кустами картошки, где затаились куры, и при команде «пиль» бросался грудью вперёд. Вспугнув курицу, он не бежал за ней, а, как положено охотничьей собаке, ждал «выстрела».

— Образованный, шельмец, академик! — хвастался кузнец.

Пришла осень. Хрусталёв отправился с Робинзоном на первую охоту. Едва они вышли за околицу, как Робинзон вырвался вперёд, и никакие просьбы, угрозы не могли заставить его вернуться.

На охоте Робинзона покидало благоразумие. Запах дичи так кружил ему голову, что он, забыв о своём образовании, как сумасшедший гонялся за фазанами, вспугивал уток и гусей чуть ли не за километр от своего хозяина. Кузнец напился с горя, ходил по селу и, встретив знакомого, начинал оправдывать Робинзона:

— Это он переучился. Теория его заела. Ну, как нашего агронома. В теории собаку съел, а в поле — как в тёмном лесу. Ну, я его поставлю па ноги! Он у меня птицу на лету будет ловить. Правда, Робинзон?

Робинзон лаял в ответ.

Прошли две мучительные для кузнеца и для Робинзона недели.

Кончилось тем, что кузнец, собираясь на охоту, стал сажать Робинзона под замок.

— Хрусталёв опять на охоту собирается, — смеялись в селе, слыша, как надсадно воет в заточении обиженный Робинзон.

Робинзон очень скоро научился отгадывать намерения хозяина. Как только он замечал, что начинаются приготовления к охоте, или даже ловил взгляд кузнеца, брошенный на ружьё, то немедленно убегал за околицу и там терпеливо ждал своего хозяина.

Ружьё Хрусталёва было под стать Робинзону. Такого ружья не было во всей округе, а может быть, и в целом свете. Оно было сделано по заказу какого-то богача лет сорок назад в бельгийском городе оружейников, Льеже. Стволы этого ружья сверкали золотой насечкой, а ложа — инкрустациями из слоновой кости. В патрон ружья входило чуть ли не полстакана пороху и добрая пригоршня дроби, поэтому отдача у него была необыкновенная. И, хотя кузнец привязывал к ложе небольшую подушечку, во время охотничьего сезона его правая щека так опухала, будто он страдал флюсом.

У ружья был только один маленький изъян: что-то не ладилось со спусковым механизмом. То курки не действовали совсем, то разбивали капсюли у патронов в самое неподходящее время. Хрусталёв починял ружья для охотников целого района, а вот своё уже лет десять всё собирался исправить и никак не мог найти для этого времени. Из-за этого односельчане никогда не ходили вместе с кузнецом на охоту и даже избегали появляться в том районе, где раздавались пушечные выстрелы хрусталёвского ружья…

Вот об этом-то ружье и размечтались Коля с Васяткой. Робинзон занимал их гораздо меньше, потому что стоило только взять в руки это легендарное ружьё, как пёс, словно сивка-бурка, вырос бы перед ними как из-под земли.

После уроков гуси пошли над Зеей валом. И мечта о ружье повлекла Васятку с Колей прямо к кузнице. Они знали, что Хрусталёв ни за что на свете не даст им своего ружья, но им хотелось хоть одним глазком посмотреть на него.

Возле сельсовета их догнала Дуня Хрусталёва.

— Вы куда это? — спросила она подозрительно: Коля с Васяткой жили в другой стороне села.

— Пройтись, — ответил Коля. — Воздухом подышать.

— На кудыкину гору! — буркнул Васятка.

— Думаете, не знаю?

— А что знаешь? — насторожился Коля.

— Да всё, что вы задумали.

Коля и Васятка переглянулись, как заговорщики: их не поймаешь на этот наивный приём выпытывать тайну.

— Ну вот, всё теперь ясно! — Лукавые глаза Дуни радостно блеснули.

— Что ясно? — пожал плечами Коля.

— Да всё по глазам видно.

— Раз видно, что же спрашиваешь?

Мальчики свернули в переулок и пошли к кузнице.

Дуня вскинула белёсые брови.

— Подумаешь, задавалы! Чихала я на ваши секреты.

Она показала язык и побежала вприпрыжку домой. Настроение у неё было прекрасное: она получила пятёрку, и ей не терпелось скорее похвастаться дома. Через минуту сна уже забыла и о ребятах и об их секрете.

…Вот и кузница. Под телегой лежал Робинзон и, видно, чтобы убить время, грыз кость, отнятую у простодушного Бобки. Мальчики заглянули в двери кузницы. Хрусталёв с молотобойцем ковали костыли. Они работали так легко, так слаженно, что казалось, будто молоток с кувалдой сами бьют по раскалённому железу, а кузнецы лишь сдерживают непомерный их пыл. Молоток слегка коснулся наковальни, издав сухую трель, и тотчас же кувалда повисла в воздухе.

В клещах вместо раскалённого куска железа теперь тускло поблёскивал малиновый костыль. Кузнец, не взглянув, бросил его в кучу таких же костылей. Широкогрудый, краснолицый молотобоец опустил кувалду, движением головы стряхнул пот со лба и стал раздувать меха.

Хрусталёв вышел из кузницы, кивнул в ответ на приветствия мальчиков, а затем, приложив руку козырьком, стал смотреть в небо.

На лице кузнеца появилась тревога, он метнулся в кузницу и тотчас же выскочил оттуда с ружьём, быстро вскинул его, целясь в гусиную стаю, пролетавшую над головой.

Выбежал молотобоец.

— Не донесёт, — равнодушно заметил он, задрав голову.

Щёлкнули курки.

— Осечка, — подмигивая мальчикам, сказал молотобоец,

Кузнец опустил ружьё.

— Да, далековато, сажен двести, а то и поболе. Надо бы картечью зарядить. А ты под руку не говори, дурья башка! Ну, а вам что? — обратился он к ребятам.

— Нам? — Коля вопросительно посмотрел на Васятку, будто и сам не знал, что им действительно нужно здесь.

— Нам… ничего… так, — сказал Васятка. — Шли вот. и зашли…

— То-то что зашли. Шляетесь без дела вроде моего Робинзона.

Услышав своё имя, Робинзон навострил уши.

Молотобоец усмехнулся:

— Хитёр, вражина, знает, про кого говорят.

— А ты думал! Тебе бы у него ума подзанять не мешало, — ворчал Хрусталёв. — Смотри-ка, слушает, бандит. Сегодня ночью залез в погреб, съел мясо в кастрюле и крышкой её закрыл. Я только по следам догадался, чья это работа.

Помощник Хрусталёва хохотал, сверкая белыми зубами.

— Такие-то дела. — Хрусталёв, лукаво прищурившись, спросил у ребят: — Вы, часом, не на охоту ли собрались? Может, компанию составим?

Молотобоец снова захохотал. И смех этот долго звучал в ушах мальчиков, пока они шли по селу. Дорогой они не разговаривали. Коля поднял прут и хлестал прошлогодние стебли чертополоха, Васятка сосредоточенно рассматривал дорожную колею, ероша пятернёй косматую голову.

Васятка с Колей жили рядом. Они уселись на бревно возле плетня.

— На чёрта нам эго ружьё? — сказал Васятка. — Только всю дичь распугаешь. Пусть он сам из него пуляет.

— Да я бы и даром его не взял! — подхватил Коля.

Они ещё долго сидели на бревне, следили за стаями птиц

и печально вздыхали, мечтая о хрусталёвском ружье.

 

СУХАЯ ОХОТА

После обеда Коля сел было за уроки, но под окном залаял дворовый пёс Султан. Коля сердито постучал в окно. Султан повернул голову и, виляя хвостом, продолжал лаять с таким видом, будто хотел сказать: «Разве не видишь, что творится на селе?» Султану вторили Васяткина звонкоголосая Пальма и, видно, застудивший горло председательский Разгуляй. Коля вышел на крыльцо, прислушался. Лаяли все собаки на селе. Что-то произошло.

На несколько секунд собачий хор затих, и Коля ясно услышал плачущий голос Робинзона. Всё стало ясно! Хрусталёв собирается на вечернюю зорьку и посадил Робинзона под замок.

Когда Робинзон попадал в заточение и подавал свой голос, все собаки на селе выражали ему своё горячее сочувствие. Видно, в эти минуты они забывали обиды, нанесённые Робинзоном, и с жаром поддерживали попавшего в несчастье собрата.

Коля крикнул на Султана. Султан замолчал, виновато помахал хвостом и убежал со двора. Через минуту его зычный голос доносился уже с огорода.

Дома было тоскливо. Под окнами теперь ходила Королева — пёстрая курица и нудно квохтала, в соседней комнате однотонно стучала швейная машинка и слышался дребезжащий бабушкин голосок. Она пела знакомую, старую-престарую песенку про белы снеги.

— Бабушка! — не выдержал Коля.

Голос и стук машинки за стеной умолкли.

— Что тебе?

— Ведь весна уже!

— Не слепая… Хорошая песня всегда в пору.

Застучала швейная машинка, и она снова затянула про белы снеги. Коля натаскал в кадку воды из колодца, залез на сеновал, сбросил корове сено в ясли и снова сел за столик, у окна. Хотя Королева куда-то ушла, а бабушка теперь пела «Шумел-горел пожар московский», у него не хватало сил приняться за уроки. Собачьи голоса напоминали ему о гусиных стаях, о зейском просторе. Коля почувствовал себя обиженным, одиноким и совсем несчастным человеком.

Всё же он раскрыл было грамматику, но в окно постучал Васятка. Он подморгнул и кивнул головой.

Коля открыл окно и перемахнул через подоконник:

— Ты что?

— Ничего…

— Не учится?

— Задачи уже решил.

— Как это у тебя получается? — вздохнул Коля.

— Проще пареной репы. Сажусь, затыкаю уши, и всё…

— Ну и помогает?

— Не всегда.

— Надо попробовать… Ваши в поле?

— Ага. Ваши тоже?

Коля кивнул.

— Может, пойдём?

— С чем, с палками?

— Нет, так, всухую. Слышал, Робинзон воет?

— Ну и что?

— Как — что? Может, подранка добудем.

Коля просиял:

— Верно! Хрусталёв в утиную тучу бабахнет, они так и посыплются.

— Ещё бы!

— Идём!

— Ну вот, «идём, идём»… А русский кто за меня выучит?

— Завтра нас не спросят.

— Тебе хорошо, не попадает, наверное, а у моего бати солдатский ремень из слоновой кожи.

— Ну уж и слоновой! Вот у моего бати ремень так ремень!

Поспорив довольно вяло, у кого толще ремень, они разошлись, договорившись встретиться в семь часов.

Тем же путем — через окно — Коля вернулся к своему столу и принялся за грамматику…

Васятка зашёл около семи часов. Они прошли с ним через огород с прошлогодними оплывшими грядками, пересекли выгон и очутились у берёзовой рощи. На её опушке стояла высокая сосна. Васятка с Колей залезли на самую вершину дерева. Отсюда на многие километры вокруг открывались пойменные луга со множеством больших и малых озёр.

Солнце повисло над вершинами далёких холмов. С каждой минутой оно наливалось, краснело. Стаи птиц тревожно носились над Зеей. На выгоне показался Хрусталёв с ружьём под мышкой. Его тень мелькнула возле сосны и скачками помчалась к песчаному озеру. Над вершиной сосны пролетала стая чирков. Коля свистнул, и чирки взмыли в высоту.

— Курс на Хрусталёва! — кивнул Коля и ловко скатился с дерева на землю.

Мальчики стали красться за кузнецом, перебегая от одного куста орешника к другому. Вскоре пошли высокие кочки, похожие на головы, стриженные под бобрик. Кузнец прошёл меж кочек метров двести и скрылся в них, будто провалился.

— Ложись! — прошептал Васятка. — Ничего, что вода, высохнем.

— Холодная — жуть! — процедил сквозь зубы Коля, становясь на четвереньки.

— Это разве холод! — Васятка храбро шлёпнулся животом в траву и пополз, разбрызгивая ногами ледяную воду.

Впереди слышались странные звуки, и непонятно было: кузнец так тяжело, со всхлипом, дышит пли это урчит болото.

Совсем близко закрякал селезень. Над головой со свистом опускались утки и где-то рядом плюхались в воду.

Донёсся слабый треск. Васятка с Колей плотней прижались к земле: Хрусталёв взводил курки.

Со звоном щёлкнул курок, другой.

— Осечка! — выдохнул Васятка.

По воде захлопали крылья: утки «разбегались» для взлёта.

Хрусталёв, чертыхаясь, возился с курками.

Внезапно над кочками взметнулось пламя. Мальчикам больно ударило в уши. С песчаного и других соседних озёр тучей поднялись утки, цапли, колпицы и с криком закружили над лугами. Хрусталёв ругался, щёлкал курками, стучал по ним чем-то железным. Наконец кузнец успокоился и, согнувшись, побежал к шалашу у самой воды.

Снова стали опускаться на озеро утки. Садились и одиночки, и сразу целые стан. На воде становилось тесно от чирков, крякв, шилохвости. Недалеко от шалаша, часто махая крыльями и вытянув ноги, приземлялась стая цапель.

Щёлкнул курок, раз, другой — снова осечка. Утки метнулись от берега. Раздалось проклятие, и тут ружьё громыхнуло сразу из двух стволов.

Хрусталёв выскочил из шалаша, посмотрел на озеро, покрытое рябью, на небо, где метались стан птиц. В воду, кувыркаясь в воздухе, падала утка. Она шлёпнулась далеко от берега, подняв столб воды.

Кузнец выругался.

Васятка и Коля поднялись во весь рост и, не таясь, смотрели на птичий переполох в небе, ожидая, не упадёт ли ещё птица. Утки больше не падали. Кузнец вытащил дымящиеся гильзы, зарядил ружьё и оглянулся.

— Откуда вас принесла нелёгкая?

— Да так… решили пройтись… воздухом подышать, — ответил Коля срывающимся от волнения голосом.

Васятка похлопал по мокрым коленям.

— Изучаем природу… водоплавающих.

У Хрусталёва в усмешке дёрнулась щека.

— По штанам видно учёных людей.

Над головой просвистала утиная стая. Чиркнув по воде, утки снова взмыли в небо. Хрусталёв досадливо крякнул:

— Ну, что стали! Садись! Ложись! Давай в шалаш!

Ребята не ожидали такой милости. Они уселись в уголке дырявого шалаша, едва переводя дух. Хрусталёв занял всё

свободное место. От него пахло кузницей и пороховым дымом. Хрусталёв приложил палец к губам и зашептал:

— Видели, за полверсты достал крякву? В неё и бил. Не люблю стрелять в стаю.

— Она ещё дальше была! — польстил Коля.

— Глаз у вас точный, — поддакнул Васятка.

У мальчиков замирало сердце, когда кузнец начинал целиться. После выстрела кололо и звенело в ушах, озеро застилал синий дым. Раздавался плеск, и кузнец, постукивая кулаком по прикладу, говорил:

— Есть!

— Есть! — как эхо, повторяли мальчики.

Ружьё сегодня вело себя на редкость послушно. Только три раза оно дало осечку и два раза выстрелило самостоятельно. Кузнец сиял.

Над кочками забелел туман. Тускло поблёскивало озеро, отражая полоску угасающей зари. Кузнец разделся и. охая, полез за утками в воду. Мальчики принялись разыскивать подранков на берегу. Они наткнулись на чирка с перебитым крылом и стали его ловить.

— Ну-ка, кого поймали, чирка? — спросил кузнец, вылезая из воды. — Дайте-ка его сюда! — Он свернул чирку шею и отдал Коле: — Возьмите себе, да вот ещё шилохвость в придачу. Как-никак вместе охотились.

Остальных уток он прицепил к ремню и зашагал от озера. Мальчики едва поспевали за ним.

— Жалко, стемнело, — сказал кузнец, шлёпая по воде.

— Мы бы здесь полвоза насобирали, — поддакнул Коля.

— Наверно, три штуки всего и осталось, — возразил Васятка.

— Три? — Кузнец усмехнулся. — Математик! Приходи-ка завтра пораньше, посмотришь, сколько их к берегу прибьёт.

— Правда, что математик, — подхватил Коля. — Сегодня весь урок задачку решал — еле решил.

— Оно и видно, — поддакнул кузнец- Вы уж всё знаете! — огрызнулся Васятка.

В село пришли затемно. Их встретил истошный вой Робинзона и сочувствующий лай всех деревенских собак.

 

РУЖЬЕ

Гуси и утки всё летели и летели над Зеей. Васятка и Коля похудели, осунулись. После встречи с кузнецом они и во сне и наяву видели его ружьё. А тут ещё Дуня подливала масла в огонь. Каждое утро, встречаясь с ними в классе или по дороге в школу, она хвасталась:

— Папанька опять шестерых гусей принёс!

Или, показывая покрасневшие пальцы, говорила:

— Без рук осталась: вчера весь вечер уток щипала. Будь они неладны совсем!

Как-то Дуня сообщила, что отец уехал в город за железом.

— А ружьё? — спросил Васятка. — Взял?

Дуня насторожённо вскинула брови:

— Тебе-то что?

— Да ничего… так.

— Кого в городе стрелять-то? Ружьё в кузне. Когда охота, папанька всегда его в кузне держит. Мама боится, когда оно дома: раз бабахнуло!

— Это когда печку разворотило? — вспомнил Коля.

Об этом случае знал весь колхоз.

После уроков, не сговариваясь, мальчики задами прокрались к кузнице. На дверях висел огромный замок. Заглянули в щель. В кузнице стоял полумрак. Виднелась наковальня, груда железного лома.

— А может, Дунька соврала? — усомнился Коля.

— А чего ей врать-то? — возмутился Васятка. — Здесь оно и есть. Где же ему ещё быть, раз дома нету!

В кузницу они пробрались через небольшое отверстие в потолке, куда выходил дым из горна. Ружьё висело в чехле в тёмном углу, где стояли новые, ещё не окованные железом колёса. Дрожащими руками Васятка снял ружьё, вытащил из чехла, подошёл к наковальне, куда падали яркие лучи света из щелей между брёвен.

Мальчики не могли оторвать глаз от ружья. Они его нюхали, гладили отполированную холодную поверхность ложи, ощупывали перламутровые украшения, искусно вправленные в дерево, рассматривали стволы. На правом стволе изображалась охота на оленей. Охотники, олени, деревья — всё было золотое. На левом стволе лисица удирала от собак — и лисица и собаки тоже были золотые.

— Ну? — наконец произнёс Васятка, застёгивая чехол.

— Что — ну? — словно бы не понял Коля.

— Что дальше делать будем?

— Боязно как-то, — сказал Коля. — А вдруг приедет?

— Дуня говорила, что па неделю уехал, а мы только на денёчек… Никто и не узнает.

— А патроны где достанем?

— Знаю где: за колёсами в кожаном мешке. Да ты что, боишься?

— Я? — Коля едва справлялся с дрожью. — Что бояться-то? Мы же только постреляем и назад положим, Ведь верно?

Васятка уже шуровал в кожаном мешке, где лежали узкие мешочки с дробью и множество каких-то баночек и свёртков.

— Только две штуки, — сказал он, протягивая Коле пустые гильзы. — Патронташ, наверное, дома у него.

— Ну и ладно, — обрадовался Коля. — Сами зарядим. Это ещё лучше, что гильзы пустые, а то подумают, что мы чужим порохом и дробью пользуемся.

И они с величайшими предосторожностями тем же путём вылезли из кузницы, ползком прокрались к зеленеющему бурьяну и там до вечера спрятали ружьё.

 

СБОРЫ

На охоту можно было отправиться только в субботу вечером. Оставалось ещё целых два дня. Коля с Васяткой не находили себе места. На уроках они еле высиживали, на переменах ходили, как заговорщики, отвечали невпопад. После уроков первыми выскакивали из класса и мчались домой. На Васяткином сеновале хранились хрусталёвское ружьё и два патрона, заряженных гусиной дробью.

К охоте было всё подготовлено. Лодка проконопачена и просмолена. Дома они отпросились на рыбную ловлю с ночёвкой. Только что прошёл лёд, и был самый клёв налимов.

В субботу после уроков Коля и Васятка сидели на сеновале и последний раз чистили и смазывали ружьё.

От железной крыши несло теплом, приторно пахло прошлогоднее сено. Сюда долетал гул тракторов, воробьиный щебет, хлопанье крыльев и петушиный крик. Из множества весенних звуков они слышали только крики дикой птицы на воздушных дорогах. Они пропустили мимо ушей даже лай Робинзона во дворе и скрип лестничных перекладин и только тогда почувствовали опасность, когда в лестничном проёме показалась светловолосая головка Дуни Хрусталёвой.

Нижняя губа у девочки была закушена, глаза прищурены, всем своим видом она говорила: «Ага, попались!»

Появление Дуни было так неожиданно, что оба они совершенно растерялись и с убитым видом смотрели то на Дуню, то на ружьё.

— Вот вы где, голубчики! — сказала Дуня, присаживаясь на верхнюю ступеньку лестницы. — Что это вас совсем не видно стало? — Она вытащила из рукава платочек и стала им обмахиваться. — Ну и жара!.. Мамочка моя! Это же папанькино ружьё!

Мальчики, потупившись, молчали.

— Ведь оно в кузне было!

— За колёсами, — уточнил Коля.

— Ну вот, — сказала Дуня, — теперь вас в тюрьму посадят. Будете знать в другой раз!

— А нам твой тятька разрешил, — храбро соврал Коля. — Не насовсем, конечно, а на один денёк.

— «Разрешил»! «На денёк»! Врите больше. Вот зачем выспрашивали, где ружьё да взял ли его папанька, а сами вот что…

Васятка молчал, стиснув зубы. Коля, жалко улыбаясь, пытался уговорить Дуню не выдавать их.

— Вот дура! В тюрьму грозишься засадить? А ты знаешь, что твой папанька ещё нам спасибо скажет!

— За что это?

— Да ты посмотри, как мы его вычистили, горит всё. А ложа какая, стволы!

— Да что ты её уговариваешь! — глухо сказал Васятка. — Раз она такой предатель, пусть предаёт. У, шпионское отродье!

Дуня улыбнулась так, как будто услышала что-то необыкновенно приятное для себя.

— Як вам по-хорошему, а вы обзываете по-всякому. Ну что я вам, враг какой?

— Да ведь ты теперь всем расскажешь, — сказал Коля.

— Про что?

— Про ружьё.

— Ах, вы всё про это. Ну конечно, расскажу. Что же, я должна говорить, что ничего не знаю? Врать?

Васятка махнул рукой и сказал:

— Пропадай всё на свете!

Коля жалко улыбнулся:

— Дуняша, ну что тебе стоит? Потерпи хоть до вечера, не говори. Ну, Дуняша!

Дуня притворно вздохнула:

— За гусями собрались?

— Да-а, а то скоро перелёт кончится. Не скажешь? — упрашивал Коля.

Васятка, ожидая нового подвоха с её стороны, начал медленно подвигаться к лестнице.

Дуня заметила этот манёвр и опустилась на одну перекладину. Васятка бросился к ней, но Дуня скользнула вниз.

— Ты что? — испуганно спросил Коля Васятку.

— Да закрыли бы её здесь, а сами ходу.

— Она же крик поднимет на весь колхоз.

— Ещё как закричу! — послышался снизу голос Дуни.

— Васятка пошутил, — успокоил Коля.

— Ничего я не шутил. Ненавижу предателей!

— Ну, право слово, какие-то вы сумасшедшие, — миролюбиво пропела Дуня. — Взяли бы да и попросили у меня это ружьё.

— Хозяйка какая! — усмехнулся Васятка.

— Молчи, ты всё дело испортишь! — шепнул Коля.

— А вот и хозяйка! У меня даже ключ от кузни. Папанька уезжал, так сам сказал: «Остаёшься за хозяйку». Мама весь день на ферме.

— Видишь! — радостно шепнул Коля. — Она, брат, получше другого парня.

— Ну… тогда пусть даст нам… ружьё, — сказал Васятка вдруг охрипшим голосом.

Дуня снова поднялась и села на верхнюю перекладину.

— Хорошо, я вам разрешаю, но только на один день. До свиданья, — чинно сказала она, не трогаясь с места.

— До свиданья, — ответил Коля, не веря, что всё так легко обошлось.

Дуня вздохнула, по-бабьи сложила руки на животе и поплотней уселась на лестнице.

Васятка смерил её недовольным взглядом.

— «До свиданья, до свиданья», а сама сидишь как прибитая!

— А вы куда пойдёте на охоту?

— «Куда, куда»! Всё тебе знать надо!

— Мы, Дуня, наверное, на Зею, а может быть, на озёра, — вмешался Коля, стараясь смягчить Васяткину грубость.

— А кто вам будет еду варить? А если пуговица оторвется?

— Ты брось думать, всё равно не возьмём, — отреза:! Васятка.

— А может, возьмём? — робко спросил Коля, заметив взгляд Дуни, брошенный ею на ружьё. — Знаешь, мы на охоту, а она у костра. Пришли — обед готов. Ешь вовсю. Потом рыбалка, она за лесками будет смотреть.

Васятка презрительно ухмыльнулся:

— Если только у костра будет тихо сидеть.

— Очень-то надо мне у вашего костра коптиться!

Дуня спрыгнула с лестницы на упругое сено, подошла к

слуховому окну. Перед ней сверкала на солнце река, а за рекой до самого горизонта лежали луга, поля, ка высоком холме виднелась церковь.

Так хорошо бы сейчас же перебраться на другой берег и идти, идти до самого холма, узнать, что там за село, кто там живёт, потом спуститься за холм и снова идти всё дальше и дальше.

— Интересно, сколько дней надо ехать до Тихого океана? — спросила она.

Коля и Васятка принялись высчитывать: выходило, не меньше месяца, если плыть от зари до зари.

— Ну как? — спросил Коля Дуню.

— Что — как?

— Едешь? Или, может, не поедешь?

— Вот привязались! Ну что с вами поделаешь! Я сейчас, только домой сбегаю и сразу назад,

— Робинзона закрой, а то он всю охоту испортит, — сказал Васятка.

— Ладно. Я только кофточку захвачу и поесть что-нибудь.

— Да у нас еды хватит. — Коля показал на мешок, торчащий из сена.

— Вот ещё, буду я на ваш счёт кормиться!

— Постой, — остановил Васятка. — Ты никому не ра;-болтаешь?

— Кому?

— Мало ли кому. Кто встретится.

— Не бойтесь. Я огородами побегу, а дома у меня никого нет.

— Змея, как есть змея! — сказал Васятка, когда Дуня скрылась.

 

«Р У С А Л К А»

Васятка и Коля, сложив всё охотничье снаряжение в мешок, слезли с сеновала и дожидались Дуню во дворе. Она вернулась очень скоро, держа в одной руке вязаную кофточку, а в другой — свёрток.

— Давай сюда! — Васятка взял у неё свёрток и сунул в мешок.

Они пошли к берегу Зеи, где стояла Васяткина лодка. Их провожал яростный лай собак. Среди этого хора выделялся Робинзон.

— Слышите, как плачет? — сказала Дуня.

— Конечно! Сами едем, а он страдать должен, — пожалел его Коля.

— Мы не на прогулку едем, — нахмурился Васятка, прибавляя шагу. — Не хватало нам ещё этого паразита!

Внизу у берегового обрыва стоял паровой катер «Русалка». По шаткой сходне командир катера п бакенщик таскали на носилках дрова.

Лет пятьдесят уже не строят таких катеров, как «Русалка». Когда-то на нем разъезжал один из адмиралов Дальневосточного флота, потом «Русалка» плавала в Николаевском порту, и вот сейчас, проделав более двух тысяч километров вверх по Амуру, она развозит почту, бакены, на ней плавают инспектора Амурского пароходства.

На «Русалке» не было никаких надстроек. Под брезентовым тентом прямо на виду стояли паровой котёл и крохотная паровая машина. На постройку судёнышка не пожалели ни меди, ни красного дерева. Медью сверкали котёл, поручни, дымовая труба; из красного дерева строители набрали весь корпус катера.

В команде «Русалки» числился всего один человек. Фамилии его почему-то никто не знал, а проста величали: капитан-машинист. Высокий, худой, он всю навигацию плавал в полосатой тельняшке и брезентовых штанах, на его рыжей всклокоченной голове, казалось, чудом держалась морская фуражка. И самое главное, что приводило в восторг всех мальчишек: он носил в левом ухе золотую серьгу и, как настоящий морской волк, жевал табак, поминутно сплёвывая за борт коричневую слюну.

Когда ребята сбежали к воде, погрузка дров уже закончилась. Бакенщик поднимался к своему домику, что стоял над самым обрывом, а капитан, согнувшись, подбрасывал дрова в котельную топку. Из трубы густыми клубами повалил чёрный смоляной дым: видно, бакенщик не пожалел берёзовых дров.

— Эй, на «Русалке»! — крикнул Коля. — Товарищ капитан-машинист, пассажиров не возьмёте? У нас лодка.

Капитан-машинист долго не откликался. Наконец над бортом показалась его хитровато-ленивая физиономия, опушённая рыжей бородкой кудерьками.

Капитан-машинист, прищурив глаз, небрежно оглядел ребят, сплюнул за борт табачную жвачку и, вытянув руку, выразительно потёр большим и указательным пальцами.

Ребята непонимающе переглянулись.

— Ну что. непонятно? Гроши е? — уточнил капитан-машинист.

— Сколько? — спросил Коля.

— Лишнего не беру. У меня такса: тридцать копеек с носа. Буксировка лодки — пятьдесят копеек. Всего рубль сорок, а для ровного счёта рубль пятьдесят. Деньги на бочку!

На берегу наступило явное замешательство. Коля и Васятка шарили по карманам, звенели медью.

— Ну и как? — спросил капитан-машинист.

— Езжайте один, — ответил Васятка.

— Ездят только на телеге, молодой человек, — строго заметил капитан-машинист. — па корабле ходят. Между прочим, сколько набралось в ваших дырявых карманах?

— Всего тридцать четыре копейки, — ответил Коля.

— Ай-яй-яй! — покачал головой капитан-машинист. — Кто же с такими капиталами пускается в рейс?

— Да ну его! — сказал Васятка, направляясь к лодке. — Сами поднимемся.

— Какая горячая голова! — усмехнулся капитан-машинист. — Нельзя так поспешно решать такой важный вопрос. Ты, голова, подумай о своей даме, как она будет страдать во время подъёма по этой коварной реке. Ну-ка! — Он опять выразительно пошевелил пальцами. — Давай монету на бочку.

Дуня побежала по сходне на катер.

Капитан-машинист взял деньги, пересчитал и спросил:

— Сколько за вами осталось? Я что-то не очень силён в математике.

— Рубль шестнадцать!

— Сумма! Ну хорошо, я вам доверяю. Это моя слабость- верить людям, за неё я не раз переносил жестокие страдания. Ну, а теперь, пассажиры, по местам! Отдаю швартовы! — И он, протянув руку, дёрнул за медную рукоятку над головой.

«Русалка» пронзительно свистнула. Дуня, крепко зажав уши, побежала на берег. Коля с Васяткой столкнули лодку в воду.

— Живо, вираю якорь! — донеслось с «Русалки».

Коля с Васяткой успели подогнать лодку к «Русалке», до того как машинист, перебравшись на кос своего корабля, вытащил руками небольшой якорёк. Катер вместе с лодкой быстро понесло течением.

— Принимай буксир!

— Есть принимать буксир!

Коля поймал жёсткий конец каната. Васятка продел его в кольцо на носу лодки и завязал морским узлом.

Вода забурлила у «Русалки» за кормой, буксирный канат с шумом вылетел из воды, рассыпая брызги по сторонам, лодку рвануло вперёд.

Дуня крепко уцепилась руками за борта лодки и широко раскрытыми глазами смотрела то на Колю, то на Васятку, то на берег, мчавшийся навстречу. Из груди у неё вылетел крик восторга, похожий на писк.

— Вот даст жизни! — крикнул Коля.

Васятка пытался сохранить холодное спокойствие бывалого человека.

— Это разве ход? — сказал он, сплёвывая за борт. — Ползёт, как старая калоша! — Но и он не выдержал и шлепнул Колю по спине своей увесистой ладонью. — Давай ружьё собирать.

Не теряя времени, они вытащили из мешка ружейные части, соединили их вместе, зарядили ружьё.

— Лежи теперь, поплёвывай, — сказал Коля, — а то бы ещё пришлось нам, как бурлакам, лодку тянуть против течения.

Васятка глядел на стаи гусей:

— Маловато уже их стало.

— Хватит на нашу долю, — успокоил Коля. — Много ли нам надо? По десятку на брата, и ладно.

От воды несло ледяным холодом. Дуня спрятала руки в рукава.

— А где мы спать будем? — спросила она.

— Хватим мы с ней горя, — сказал Васятка так, словно Дуни здесь и не было вовсе.

— Кто же спит на охоте? — спросил Коля.

— Да и я могу не спать, я просто так спросила.

— Знаем мы это «так»! — усмехнулся Васятка. — Не зря раньше женщин не брали в путешествия.

Вдруг с берега донёсся лай. В лодке насторожились.

— Ой, мальчики, это же наш Робинзон! — завизжала Дуня. — Смотрите, и в самом деле!

По берегу галопом мчался Робинзон. Поравнявшись с лодкой, он бросился в воду и поплыл.

— Остановите! Остановите! — кричала Дуня.

— Эй, на «Русалке», стой! — заорал Коля, сложив ладони рупором.

Робинзон отставал. Машинист сбавил ход и, высунувшись из-под тента, следил за собакой.

— Он утонет, остановите машину! — закричала Дуня.

— Руби конец! — скомандовал Васятка и стал развязывать узел у буксирного каната.

В эго время за кормой у катера совсем перестала бурлить вода. Лодку и «Русалку» понесло течением навстречу Робинзону. Из-под тента вылез капитан-машинист и спросил:

— Насчёт собаки мы, кажется, не договаривались? Или мне память изменила? Что-то я не припомню.

— Ладно, — сказал Васятка, — берите ещё десять копеек.

Васятка едва успел схватить Робинзона за лапу и втащить в лодку, как «Русалка» запыхтела и устремилась вперёд, набирая скорость. Робинзон первым делом отряхнулся, обдав всех мелкими брызгами, и закружился на месте» визжа и лая от радости. Наконец он улегся у Дуниных ног.

Канат натянулся, лодку рвануло. Коля, высоко задрав ноги, полетел со скамейки, ружьё выпало у него из рук. Ещё секунда-и оно было бы за бортом, но Дуня успела схватить за ружейный ремень.

Васятка перебрался к Дуне, взял из её рук ружьё и поло жил на дно лодки рядом с вёслами.

— Дела… — сказал Коля, потирая ушибленный бок.

Васятка, посапывая, молчал.

Дуня, словно читая его мысли, сказала:

— Вылетите вы вместе с ружьём в Зею, когда будете стрелять. Папка говорит, у этого дьявольского ружья отдача, как у пушки. После охоты у него всегда синее плечо. Прямо страшно смотреть. Сама видела.

— Ничего… — неуверенно произнес Коля.

— Молчал бы! — оборвал Васятка. — Из-за тебя чуть без ружья не остались!

— И останетесь, если к лодке не привяжете.

Васятка полез в карман и вытащил моток бечёвки, принесённой для того, чтобы связывать за ноги убитых гусей.

— Вы когда будете стрелять, то ложу обмотайте чем-нибудь, — посоветовала Дуня. — Жалко, я подушечку не за хватила.

— Может, перину? — Васятка посмотрел на Дуню так, будто она была неодушевлённым предметом.

Подул пронзительный, холодный ветер. Дуня сжалась в комочек. Васятка, сопя, привязывал ружьё к лодке.

Потом Дуня перебралась в носовую часть лодки, но и здесь ветер пронизывал её насквозь. Лёгонькая вязаная кофточка не грела. Васятка, ворча что-то под нос, снял с себя куртку и набросил девочке па плечи.

Малиновое солнце вытянулось, как яйцо, и готовилось спуститься в раскалённое зарево. На берегу, в лесистых оврагах, притаились вечерние сумерки.

— Эй, на «Русалке», принимай буксир! — Васятка перебрался на нос, потянул за конец каната.

Узел развязался, и канат шлёпнулся в воду. На корме показался капитан-машинист, ярко освещённый заходящим солнцем.

— Я надеюсь, молодые люди, мне не придётся подавать па вас в суд за нарушение контракта, — сказал он, выбирая буксирный канат. — Чтобы не было раздоров между нами, должок передайте бакенщику. Знаете такого?

— Ладно, получишь свой капитал, — буркнул Васятка. — Живодёр проклятый!

— Я возвращусь из рейса завтра…

Васятка молча вставил вёсла в уключины.

Освободившись от буксира, лодка мгновенно отстала.

«Русалка» скоро скрылась в сизых сумерках, но ещё долго слышались ее торопливые вздохи.

Чтобы хоть немного согреться, мальчики гребли изо всех сил. Дуня на корме правила рулевым веслом.

Быстро темнело. Зажглись первые звезды. Берега, расплываясь, отходили к краю земли н наконец совсем растаяли, И без того широкая Зея теперь казалась морем. У Дуни сжималось сердце. Ей казалось, кто-то робко спрашивал: «Доберетесь ли до берега?»

Где-то впереди, совсем рукой подать, загоготали гуси. С поднятых вёсел звонко капала вода.

— Ух ты! — не удержалась Дуня.

Страх внезапно прошёл. Ей захотелось крикнуть на всю Зею, так, чтобы все на земле слышали, как ей хорошо. По Васятка зашипел, как гусак, и Дуня тихо засмеялась в рукав.

— Что за хаханьки? — спросил Коля и сам расхохотался, охваченный восторгом.

Не выдержал и Васятка, он вдруг крикнул на всю Зею. И все трое принялись кричать, смеяться. Гордость распирала их сердца. Они верили, что очутились одни среди безбрежного океана, что впереди неизвестная земля, полная страшных опасностей, которые они преодолеют.

…Ночь становилась черней, глуше. В чёрной воде чуть поблёскивали отражения звёзд. Оттого, что поскрипывали уключины, а лопасти вёсел всплёскивали воду, тишина плотней обволакивала лодку.

Толчок. Заскрипел песок о днище лодки. Взвизгнул Робинзон, выпрыгнул из лодки и в кромешной тьме с лаем заметался по песчаной косе. Гуси молча снялись и прошуршали крыльями над головой.

— Стреляй! Ну, скорей давай! — торопил Коля Васятку.

— Нашёл дурака пулять по звёздам, — отозвался Васятка. — Так мы сразу пристреляемся.

Робинзон разочарованно прыгнул в лодку, и охотники поплыли дальше, обходя косу.

Где-то впереди осторожно перекликались гуси. Дуня с Колей гребли, стараясь бесшумно опускать вёсла в воду. Нудно поскрипывали уключины. Коля кепкой зачерпнул воды и полил в гнёзда уключин. Скрип прекратился. Но теперь в тишине раздавалась частая сухая дробь. Это Робинзон, сидя под рукой у Васятки, нервно дрожа, барабанил обрубком хвоста по днищу.

Всё ясней гусиные голоса. Васятка щёлкнул курками. Робинзон ошалело перемахнул через борт. Когда унялся плеск, гусей уже не было слышно. Где-то в темноте сопел и фыркал Робинзон. Минут через пять его удалось найти и втащить в лодку. Попробовали привязать его к скамейке — он поднял такой визг, что пришлось немедленно освободить его. Теперь грёб один Коля. Дуня сидела на дне лодки, крепко обхватив мокрую собаку. Васятка по-прежнему занимал место на носу.

Выстрел раздался внезапно. Малиновый язык пламени на мгновение осветил воду, лодку, испуганные лица. Запахло порохом.

— Ты в кого стрелял? — спросила Дуня.

— Ни в кого… Само бабахнуло… — Васятка стал шарить вокруг себя, ища ружьё. — Там нет его?

Все трое стали ползать в лодке, шлёпая ладонями. Дуня нащупала натянутую бечёвку и радостно вскрикнула. Ружьё, привязанное по её совету, вылетело за борт и висело на бечёвке.

Ружьё снова в лодке, но теперь не было Робинзона.

— Робинзон за бортом! — крикнул Коля.

Скуля и бултыхая лапами, Робинзон колотился о борт. Коля и Васятка вытащили его из ледяной воды, и он, застывший, стряхивая с себя воду, издавая какие-то странные Гортанные звуки.

На вёслах Коля с Васяткой, Дуня — на руле.

Дуня правит на Полярную звезду. Берегов по-прежнему не видно. Временами нос лодки врезался в песок.

Гребцы брали вёсла «на укол», таинственно скрипел песок под днищем, и лодка снова плыла, податливо покачиваясь па чёрной воде.

Наконец по лицам ударили холодные ветви прибрежной ивы.

— Земля! — прохрипел Коля простуженным голосом.

Первым из лодки выпрыгнул Робинзон и исчез, шурша

прошлогодней сухой травой. Мальчики привязали лодку к иве и помогли выйти Дуне. Она отсидела ногу и чуть не свалилась в воду. На берегу оказалось много валежника, принесённого Зеей ещё в прошлогоднее половодье. Мальчики с трудом разожгли костёр. Над огнём повесили чайник. От шерсти Робинзона шел пар. Дуня не стала дожидаться, пока закипит в чайнике вода, — она легла возле костра и тут же заснула.

— Так не пойдёт, — сказал Коля, — простудишь все свои печёнки — земля-то — лёд. Ложись на моё пальто.

Дуня уже спала. Они с Колей подняли её и положили на ватное пальто.

Затем они свалили в костёр все дрова, что можно было собрать вокруг, напились чаю, подождали, пока прогорит костёр. Переложили головешки из костра на другое место, метрах в пяти, а угли размели ветками.

— Как на печке! — сказал Коля, щупая горячую землю. — А то хоть пропадай. Эта барыня нас начисто раздела.

Васятка потянулся так, что хрустнули суставы.

— Айда, скорей по траву. — Он показал на небо: — Видишь, Медведица совсем перевернулась.

— Проспим без травы?

— Бери головешку!

Взяв в руки по горящей головне, они пошли от берега. Трава оказалась совсем близко-высокий пырей с пушистыми метёлками. Отбросив головешки, они в темноте стали рвать руками сухие, ломкие стебли. Нарвав по охапке, они вернулись к костру и разложили траву на горячую землю. Потом подняли под руки Дуню и положили её посередине постели, укрыли, а сами улеглись с боков.

— Теплынь! — блаженно прошептал Коля, засыпая.

Васятка тоже было задремал, да, вспомнив про ружьё, встал, взял его и положил на траву в головах. Потом проверил, хорошо ли привязана лодка, уложил Робинзона в ногах у Дуни — всё ей будет теплее — и только тогда улёгся по-настоящему. II сразу заснул.

Над головой совсем уже перевернулся ковш Большой Медведицы, и из него, казалось, высыпались на землю все звёзды. Пела вода у берега. Где-то над головой, жалобно перекликаясь, пролетали кулики.

Раньше всех проснулся Робинзон, Вытащил из мешка кусок сала, съел его, сбегал к воде, полакал и снова улёгся как ни в чём не бывало в ногах у Дуни.

Вторым проснулся Васятка. Дуня с Колей стянули с него пальто, и холодный ветер пробрал его до костей.

Ёжась от ветра, Васятка стал разводить костёр. Собрал обгорелые кончики плавника — сухие, отличные дрова на растопку. Взял с постели пук пырея, положил на золу, а сверху клеточкой — растопку, потом лёг на землю и стал палочкой разгребать золу под пыреем. В лицо пахнуло теплом, едким дымом. Вскоре пырей вспыхнул, как порох.

Васятка взял чайник и пошёл по воду, довольный, что ему так ловко, по-охотничьи удалось разжечь костёр.

Свесившись с кормы лодки, он зачерпнул полный чайник

воды и пристально посмотрел на реку. Вода в пей была ледяная, а вся поверхность курилась в солнечных лучах белым паром, как кипящий котёл.

Васятка поставил на огонь чайник и взялся заряжать патроны. Они с Колей захватили для этого все принадлежности. Вскоре поднялся Коля. Он подсел к Васятке и стал ему помогать.

Заливались жаворонки. Где-то далеко далеко тарахтел трактор. На другой стороне Зеи стеной поднимался белый дым: там пустили пал, выжигали старую траву на лугах. Вверх по реке прешёл буксир с пятью баржами. На баржах перекликались петухи.

Проснулась Дуня. Зажмурилась на солнце и чихнула.

— И совсем было не холодно спать.

— Ещё бы, на самых углях спала, да ещё всё на себя стянула, — засмеялся Коля.

— Ты что?

— Посмотри-ка на себя, какая красуля стала.

Дуня поспешно полезла в карман своей кофточки, вытащила маленькое зеркальце, посмотрела в него, ахнула и тотчас же побежала к воде. Вернулась она розовощёкая, с мокрыми на лбу волосами.

— А вы почему не умывались? — спросила она строго.

Коля усмехнулся:

— На охоте умываться? Только умоешься, а через пять минут опять грязный. Да на охоте-то и грязь чистая.

— Хоть чистая-расчистая, а есть не дам, пока не умоетесь!

Васятка посмотрел на свои ладони, чёрные от сажи и пороха, и не спеша пошел к лодке.

Коля побрёл следом, что-то ворча под нос о девчонках-чистюлях, с которыми лучше не связываться.

За чаем вспомнили о сале и стали его искать. Робинзон отошёл и прилёг в сторонке.

— Лучше не ищите, — сказала Дуня. — Он съел. Я знаю его. Смотрите, отвернулся, а сам всё видит и слышит. Вот попробуй возьми-ка палку.

Васятка взял сучок, Робинзон вскочил на ноги, готовый броситься наутёк.

— Он уж такой вор уродился. Вчера у нашей соседки Андронихи бархатный крем съел.

— Какой? — переспросил Коля.

— Ну, для лица, от загара, для красоты. Она по рецепту его сварила и поставила стынуть на крыльцо, а он взял да и съел.

 

УДАЧНЫЙ ВЫСТРЕЛ

Дуня сидела на пригорке и двумя руками держала Робинзона за ошейник.

Впереди, за кочковатым болотом, голубело озеро, опоясанное жёлто-зелёными камышами. С озера доносилось неистовое кряканье селезня.

Дуня следила за болотом. Там, среди кочек, к озеру ползли Коля и Васятка, волоча за собой ружьё.

Охотники скрылись в камышах.

Дуня вскрикнула и чуть было не выпустила Робинзона, когда над озером взмыла стайка уток. Утки покружили над озером и снова сели за камышами.

Робинзон заскулил. Он прекрасно понимал, что им снова пренебрегли, и сердце его ныло от обиды.

Над камышами появилось белое облачко. Один за другим ухнули два выстрела. Робинзон рванулся и, почувствовав свободу, помчался к озеру.

Дуня побежала следом. Ей самой давно уже было невмоготу сидеть и ждать, пока вернутся охотники. Она бежала, не разбирая дороги, проваливаясь в колдобины и падая. Пробравшись сквозь редкую стену прошлогоднего камыша, она остановилась.

Коля стоял на берегу, держась рукой за правое плечо, и морщился от боли. Правая щека у него сильно припухла. Васятка, «переломив» ружьё, вытащил гильзы и, прищурившись, внимательно смотрел в стволы.

— Утка в стволах застряла? — спросила Дуня.

— А ты что, собаку не могла удержать! — накинулся Коля.

— Настоящий гроб с музыкой, а не ружьё! — сказал Васятка.

Робинзон, мокрый, в болотной тине, яростно залаял на охотников и скрылся в камышах.

Коля с Васяткой побрели к лагерю; надо было снова заряжать патроны и начинать всё сначала. На озеро, стая за стаей, садились утки.

— Эх вы, мазилы-мученики! — издевалась Дуня. — Пуляете в белый свет.

— А ты сама пульни, — предложил Коля.

— А ты что думаешь? Ещё как бабахну!

Мальчики только удивились её бахвальству. Добравшись до лагеря, они стали заряжать патроны.

— Поменьше пороху сыпь, — сказал Коля. — Хватит. Давай сюда.

Взяв патрон, он вырвал клок ваты из Васяткиного пальто и стал забивать пыж. Дуня вскрикнула. Васятка выронил патрон. Все они оторопело таращили глаза. И было от чего! Перед ними внезапно появился Робинзон с уткой в зубах. Он стоял, задрав голову и чуть приподняв переднюю лапу, словно снимался у фотографа.

Дуня с визгом бросилась к Робинзону и отняла у него утку. Робинзон отдал свою добычу без особого сопротивления и тут же тяжело опустился на землю, всем своим видом показывая, что он сделал всё, что мог.

Васятка и Коля, в свою очередь, отняли утку у Дуни. Они её вначале понюхали. Нет, утка была свежая, пахла пером и болотом, и у них сразу отпало подозрение, что Робинзон принёс дохлую утку. У мальчиков радостно засняли глаза, они с гордостью посмотрели на Дуню. Затем все трое взвешивали утку на руке и удивлялись её «непомерной» тяжести, ворошили перья, искали раны от дробинок.

— Вот, в шею! — воскликнул Коля. — Навылет!

— Смертельная рана! — сказал Васятка. — Как же так получилось? Ведь с воды все снялись, ни одной не осталось.

— А ты забыл, как второй выстрел в камыши пошёл?

— Ото когда ты падал?

— Ну да… Гляжу — утки к берегу шарахнулись… ну, и я…

Дуня, лёжа на животе, раздувала в костре угли, прикрытые пучком сухой травы, и с уважением прислушивалась к мужскому разговору. Ещё минуту назад она не поверила бы ни одному их слову, а сейчас всё ей казалось интересным и важным.

Раздув огонь, Дуня принялась ощипывать утку.

Мальчики собрали ворох дров и набросали в огонь. Утку решили изжарить в «глиняной рубашке». Для этого требовалось много углей. И они не жалели дров. Ощипанную утку Васятка выпотрошил, посолил, обмазал толстым слоем густо замешанной глины и закопал в раскалённые угли.

Трое охотников и Робинзон расселись вокруг костра, с нетерпением прислушиваясь, как шипела утка в раскалённом панцире, и жадно вдыхали смешанный с дымом вкусный аромат жаркого.

Наконец утка подана «к столу», поленом разбита глиняная жаровня, и пиршество началось. Не был забыт и Робинзон. Он получил сполна свою четвёртую часть, не считая костей и головы.

Через пять минут только перья, ещё не разнесённые ветром, напоминали о крякве.

Мальчики снова собрались в набег на озёрных уток. Дуня уже взяла Робинзона за ошейник, как с реки донёсся знакомый свист.

— «Русалка»! — сказала Дуня.

Свист повторился ещё и ещё. «Русалка» свистела навзрыд,

Охотники вскочили и, приставив ладони к глазам, стали вглядываться в сверкающую гладь реки.

— За косой труба! — сказал Коля.

— Так и есть, на косу впёрлась! — сказал Васятка и крикнул, свирепо перекосив лицо: — Все наверх, с якоря сниматься!

Робинзон с лаем запрыгал вокруг. В голосе Васятки он угадал обещание новых заманчивых приключений.

 

«РУСАЛКА» ТЕРПИТ БЕДСТВИЕ

«Русалка» сидела на мели. Капитан-машинист стоял по колено в воде у кормы своего корабля и, ругаясь, разматывал с винта обрывок сети. Услышав плеск воды и скрип уключин, он выпрямился во весь рост, обернулся и, увидев в лодке ребят, сплюнул.

— Только вас п не хватало при этом стихийном бедствии!

— Шабаш! — скомандовал Васятка.

Дуня круто повернула лодку, и мальчики схватились за борт «Русалки*.

— Это мы, — сказал Коля, тяжело дыша. — Как только услыхали сигнал бедствия, сразу…

— Очень приятно, давно не видались!

— Винт сломался? — спросила Дуня.

— Если у вас не испортилось зрение, то можете убедиться, что на винт намоталось около километра сети Проклятые браконьеры расставили свои тенёта, а тут ещё я утопил свой нож из дамасской стали.

— Скоро же вы обернулись. А мы думали… — начал было Коля, но осекся под насмешливым взглядом капитана-машиниста.

— Я держал курс не на Карибское море. Должен вам сказать, что я всегда перевыполняю план.

Тем временем Васятка спрыгнул за борт и, вытащив из кармана перочинный нож, стал резать сеть, намотанную на лопасти винта.

— Ну-ка, дайте-ка мне это орудие труда, — сказал капитан-машинист.

Васятка отдал нож. Капитан-машинист, ворча проклятья, быстро освободил винт от сети.

— Получите ваш нож и миллион благодарностей!

— Не за что! — ответил Васятка, пряча нож в карман. — Может, ещё что помочь?

— Я попрошу вас задержаться ещё на десять минут и завести якорь.

— Ладно, — ответил Васятка.

— Есть! — гаркнул Коля.

Робинзон залаял.

— Осторожней, обшивку не поцарапайте. Это вам не железная баржа! Ждите меня возле бушприта!

Последнюю фразу капитан-машинист произнёс с таким видом, будто от кормы до бушприта «Русалки» было по крайней мере метров сто или двести. Капитан-машинист пробрался по кромке борта в носовую часть, где был укреплён медный якорёк. Без особого труда он поднял его одной рукой и спустил в подоспевшую лодку.

— Принимай якорь!

— Есть принимай! — отозвался Коля.

— Заводи влево! Нажми на весла, орлиное племя! Влево, влево, кому говорят!

Мальчики налегли на вёсла, выгребая против течения.

— Отдать якорь! — скомандовал капитан-машинист.

Коля с Васяткой перевалили якорь через борт лодки.

Капитан-машинист стал тянуть за канат, стараясь сдвинуть «Русалку» с мели. Спасательная команда разулась и, стоя в воде, толкала катер в борт. Робинзон выскочил на косу и, надрываясь, лаял.

«Русалка» покачивалась с боку на бок и глубже уходила в песок.

— Отставить! — мрачно сказал капитан-машинист, плюнул и пошёл на корму.

Подкинув несколько поленьев в топку, он присел возле открытой дверцы. Спасательная команда вышла из воды на песок, отогревала на солнце закоченевшие ноги и слушала, как капитан-машинист жаловался на свою злосчастную судьбу. По его словам, на него с пелёнок начали обрушиваться самые страшные несчастья и с небольшими промежутками не оставляли его в покое до сегодняшнего дня.

— Вот так среди невзгод я гордо несу свою голову… Ну, а вы? У вас другая судьба, я не могу вас больше задерживать, вас ждёт увеселительная прогулка на собственной яхте, охота на бекасов, какаду и антилоп. Водичка катастрофически уходит, к вечеру мы будем загорать на золотом пляже. Не теряйте времени, молодые люди. И вы бессильны против стихии.

— Мы не оставим вас в беде, капитан! — сказал Коля.

— Эх, милый мой, запомни, что каждый должен думать только о своей персоне. К тому же я не в состоянии взять вас на довольствие. Я едва ли продержусь неделю на этом необитаемом острове.

— Смотрите, ребята! — Дуня кивнула на корму «Русалки». — Видите?

Возле кормы пенилась быстрая вода. Мальчики, не понимая, посмотрели на Дуню.

— Корму заносит песком, — пояснила Дуня.

— Новость какая, — проворчал Васятка.

Дуня пошла в воду. Возле кормы она остановилась и стала ногой разрывать горку песка. Течение мигом подхватывало и уносило песчинки.

Через борт перегнулась голова капитана-машиниста.

— Вы что, дорогая, — спросил он, глядя в водоворот у кормы, — хотите, чтобы совсем меня засосала пучина?

Дуня подняла голову:

— Нет, что вы! Смотрите, получается как землесос. Только надо чем-то посильней поворошить песок, и река его унесёт.

— Вы не зря носите голову на плечах, дитя моё.

Загремела лопата. Капитан-машинист прыгнул через

борт и вонзил лопату в песок возле винта. Сразу там заклокотал песчаный вихрь.

— Друзья мои, одно титаническое усилие — и фрегат свободен. Берите лом, ещё лопату. А вы, дитя моё, не поленитесь взять весло!

Вода срывала с лопат песок и мгновенно уносила его от борта катера.

Минут через двадцать «Русалка», поскрипывая бортами, закачалась на месте.

— Ещё одно усилие! — крикнул капитан.

Ребята работали не разгибаясь, забыв о ледяной воде, об охоте, обо всём на свете.

Все трое радостно вздохнули, когда «Русалка» сдвинулась с места.

Капитан-машинист рассыпался в благодарностях, произнёс длинную, необыкновенно цветистую речь. Он прочил всем троим путешественникам и особенно Дуне блестящую будущность.

Смущенные ребята стояли на косе и слушали, заливаясь румянцем.

— Все средства, которые вы: должны мне, — доносился голос с уходящей «Русалки», — я жертвую вам на кино и тянучки. Иероним Померанец никогда не оставался в долгу.

Так ребята узнали, как зовут загадочного капитана «Русалки».

 

НАХОДКА

Теперь на вёслах сидели Дуня и Васятка. Коля занял место на носу лодки и с опаской взял ружьё, привязанное на всякий случай бечёвкой к скамейке.

Гребли не спеша. Впереди ещё целый день, такой же бесконечный, как река.

Птица уже не шла валом. Гусей совсем не было видно. Где-то, невидимая в сиянии солнца, прокурлыкала запоздавшая стая журавлей. Низко над водой носились чирки.

Подплыв к пологому острову, отделённому от берега узкой протокой, все собрались на корме и спорили, где выбрать место для рыбалки.

Наконец облюбовали небольшую бухточку. Только Васятка взмахом весла повернул лодку к берегу, как из тальника выплыли две кряквы.

Большой, сияющий оперением селезень захлопал по воде крыльями, разбегаясь для взлёта, за ним метнулась его серая подруга.

Васятка в два прыжка добрался до ружья. На этот раз оно не подвело. Из правого ствола он выстрелил стоя, а из левого — когда падал в лодку навзничь, сбитый чудовищной отдачей.

— Не убился? — спросил Коля.

— Да нет, поскользнулся, ничего страшного. Как там… попал?

Дуня засмеялась:

— Смертельно ранил, помирать полетели.

Охотники до тех пор глядели вслед уткам, пока те не растворились в небе.

Место, выбранное для рыбной ловли, оказалось очень удачным. Не прошло и получаса, как Дуня вытащила на закидушке налима, а у Коли сорвался пудовый сом; так, по крайней мере, выходило по его словам. А на клятвы он не скупился.

— Вот смотрите, — показывал он леску, — как ножом, проклятый, перерезал!

Васятка сидел на мокром песке возле самой воды, как изваяние.

Здесь в ряд, метрах в пятнадцати друг от друга, стояло шесть закидушек. Леска у каждой была подвязана к тальниковому пруту, воткнутому в песок. На Васяткиной леске клевало. Но он ждал, пока рыба не возьмёт по-настоящему. Вот наконец он схватил леску и сразу почувствовал, как от неё по руке побежала дрожь. Где-то в глубине на крючке металась рыба. Сердце сразу у всех троих гулко забилось.

— Есть? — спросили Коля и Дуня; они стояли над ним и старались не дышать.

Васятка не ответил, а только свирепо посмотрел на них.

Леска внезапно ослабла. Но рыба не сорвалась: она бросилась к берегу.

Васятка быстро выбрал леску и опять почувствовал сладостную тяжесть добычи. Недалеко от берега рыба «сыграла»: выскочила на поверхность, звонко шлёпнулась об воду и снова ушла в глубину. Это был килограмма на полтора, будто литой из серебра, конёк.

Осторожно, то потравливая, то выбирая леску, Васятка подтянул рыбу к берегу.

Коля схватил сачок, ловко завёл его и вытащил трепещущую рыбу на берег.

— Килограмма три, попробуй, — предложил он, взвешивая в руках добычу.

Васятка мельком взглянул и стал насаживать на крючки личинки майского жука.

— Так себе, средний, — сказал он наконец.

Поплевав на крючки с наживой, он долго крутил над головой свистящее грузило и закинул его далеко в реку,

Дуня ушла к костру жарить на углях налима. Мальчики остались у закидушек. Сидя на корточках, они молча следили за лесками да провожали глазами редкие утиные стан.

После обеда крупная рыба перестала клевать. Наживу отъедала мелочь. Коля прилёг и заснул на солнцепёке. Васятка, взяв ружьё, отправился на охоту. Дуня, напевая, собирала голубенькие подснежники в тени тальников, где ещё лежал лёд.

Невдалеке залаял Робинзон. Дуня прислушалась.

«Может, ежа нашёл?» — подумала она и побежала на голос Робинзона.

Робинзон стоял возле большой колдобины на берегу протоки и лаял, глядя па илистое дно, едва покрытое водой. Дуня заглянула туда и вскрикнула: там в грязи копошился пудовый сом. В траве виднелся узкий рукав, заросший травой, он шёл из колдобины в протоку. Дуня хотела уже бежать за Колей, но сом вдруг стал поворачивать к протоке.

Не раздумывая, Дуня прыгнула в холодную тину. Сом, извиваясь, полз прямо на неё. На тупой серо-зелёной голове, как пришитые, тускло поблёскивали два выпуклых глаза, похожих на чёрные пуговки.

Дуня старалась не смотреть на неподвижные глаза и на усы, похожие на два крысиных хвоста. Напрягая силы, Дуня стала ломать тальниковый прут. Ветка податливо гнулась, но не ломалась. Дуня грызла зубами горькую кору, чувствуя, как скользкая голова сома коснулась её ног. Дуня завизжала, бросила ветку, упёрлась в голову сома и оттолкнула её назад, но сом пополз опять к протоке. Дуня закричала что есть силы. Ей показалось, что сом укусил её за коленку. Всё же она не вылезла из колдобины, а храбро продолжала отпихивать сома руками. Наконец, улучив момент, она перегрызла кору на ветке и, стегая сома, как непослушного поросёнка, отогнала его в далёкий угол. Теперь можно было вылезть из холодной тины.

Дуня села на корточки у колдобины, не спуская глаз с сома. Он неподвижно лежал, зарывшись в тину. Только два глаза-пуговки блестели и, казалось, пристально следили за каждым движением девочки и собаки. Робинзон перестал лаять и крутился возле Дуни.

— Робинзон, что же делать? — спросила она и вдруг сказала: — А где же наш Колька? Ищи!

Робинзон любил играть в прятки. Он подпрыгнул, стараясь лизнуть Дуню в нос, промазал и, гавкнув, умчался. Вскоре из лагеря донёсся лай, потом визг.

Коля появился заспанный, недовольный, но, увидев сома, побежал в лагерь за сачком.

Вернулся он скоро, и они с Дуней прыгнули в колдобину.

Дуня стала в рукаве, отрезав сому путь к отступлению, а Коля двинулся на сома с сачком.

Дуня кричала, била веткой по грязи, давала Коле множество советов, пока наконец Коле не удалось накинуть сачок на голову сома. Издав победный клич, он потащил его на сушу, по ручка сачка, не рассчитанная на такой груз, сломалась, и сом шлёпнулся в тину.

Коля пошёл в новую атаку н довольно скоро накинул сачок на уставшего сома.

Вдвоём, держась за обруч, они уже почти вытащили его снова на сушу, но лопнула подопревшая сетка, и сом снова плюхнулся в колдобину.

Покрытые с головы до ног грязью, они посовещались и решили продеть сому под жабры тальниковый прут. Но это оказалось потрудней, чем набросить на голову сачок. Сом, как намыленный, выскальзывал из рук, а когда удавалось его схватить, то он так бил хвостом, что не было сил удержать его.

— Хватай его за усы! Ну, хватай же, кому говорят! Растяпа! — Дуня кричала так, будто Коля находился на другом берегу Зеи.

— Сама хватай! Чего ты визжишь? Сама растяпа!

— Хорошо, уходи! Дай я! Вот увидишь!

Дуня с трудом вытащила ногу из чавкающей тины, сделала шаг и остановилась.

— То-то. Стой лучше да смотри, как я сейчас его возьму мёртвой хваткой. — И Коля грудью упал на сома.

Из колдобины летела тина, сом бил хвостом. Коля пых тел, плевался, а Дуня подавала советы. Робинзон тоже был в тине до ушей и охрип от лая.

На крик прибежал Васятка. В один миг он был так же грязен, как Дуня с Колей, но дело нисколько не продвинулось вперёд.

— Постойте! — воскликнула Дуня. — Мешок!.. Я сейчас принесу мешок.

— Мешком дурак поймает, — сказал Коля. — Из тальника сделать кольцо, а дальше проще простого.

— Давно бы надо, — согласился Васятка, сплёвывая тину.

Дуня долго не возвращалась. Вернулась она чистая, причёсанная, в простиранном, но ещё мокром платьице. Бросив в колдобину мешок, она отошла подальше, чтобы не забрызгали грязью. Коля и Васятка, сгибаясь под ношей, выволокли наконец из колдобины гигантского сома и вытряхнули его из мешка на землю.

 

ВОЗМЕЗДИЕ

Васятка продел сому под жабры тальниковый прут, и они втроём потащили его к лодке. Робинзон носился вокруг, деловито обнюхивая землю и корни деревьев. Вдруг он навострил уши, взвизгнул и помчался что есть духу к лагерю.

Коля выпустил из рук хвост сома:

— Кто-то пришёл.

— Из своих, — решил Васятка.

— Вот хорошо! Посмотрят, кого мы поймали! — обрадовалась Дуня. — Может, это папанька приехал!

— Чему обрадовалась, дурёха? — одёрнул её Васятка.

Но Дуня, не слушая его, уже бежала к лагерю.

— Ой-ё-ёй! Ружьё-то где? — спохватился Коля.

— Где же… Там, возле костра.

— Ну, теперь всё! — Коля опустился на землю.

— Что расселся? Пошли!

— Куда? Зачем?

— Туда. Что ей, одной отдуваться?

Коля нехотя поднялся, и они поволокли сома.

Донёсся пронзительный крик и два звонких шлепка.

— Дуняшку бьют, бежим! — Васятка бросил сома и побежал на выручку.

У костра он остановился поражённый.

Кузнец стоял, широко расставив ноги, и прижимал к груди Дуню, которая, обхватив шею отца руками, брыкала ногами в воздухе.

— Почему ты так больно дерёшься? — спрашивала она, смеясь и плача одновременно.

— Я не дерусь, а воспитываю тебя.

— Кто же так воспитывает?

— А как же с тобой? Ружью цены нет, а вдруг да утопили бы?

— Мы его веревкой к лодке привязали.

— Верёвкой? Ишь ты, чего надумали… Ну, отлипни! Шею оттянула.

Дуня разняла руки, и кузнец опустил её на землю. Тут он заметил Васятку.

— Ага, охотничек до чужих ружей! Ну, иди, иди сюда, поговорим,

Кузнец стал снимать широкий солдатский ремень, Дуня, стоя за спиной отца, делала Васятке знаки, чтобы он не подходил.

— Я покажу вам, как чужие ружья брать без спросу. — Сняв ремень, он пошёл к Васятке.

— Беги! — крикнула Дуня.

Васятка стоял, сжав зубы, готовый принять любое наказание.

В этот момент Коля выскочил из-за куста.

— Дядя Трофим, смотрите, какого мы сома поймали: пуда два, во! Смотрите! Вот он, смотрите!

Кузнец остановился.

— Сома?

— Провалиться мне на месте!

Дуня подбежала к отцу и выхватила ремень.

— Честное пионерское, поймали, три пуда! — подтвердила она.

— Руку отводите. Вижу. Где сом-то?

— Да здесь. Вон там. Мы и утку убили! Робинзон принёс.

Дуня и Васятка побежали к Коле.

— Робинзон? Не может быть! Что же ты, шельмец, за ум взялся?

Робинзон запрыгал и запаял в ответ.

— Ну пошёл, пошёл! — Кузнец отстранил Робинзона рукой.

Дуня и Васятка, поддев солдатский ремень под жабры, несли голову, а Коля — хвост пудового сома.

 

КОСТЬ ТРАХОДОНТА

Перед самым сенокосом Васятка, Коля и Дуня, захватив с собой Робинзона, отправились разыскивать кости гигантского ящера — траходонта. Разговор об этом ящере начался ещё зимой, когда Коля принёс номер «Огонька», где на последней странице был помещён рисунок ящера высотой с четырёхэтажный дом. В заметке о ящере было написано, что он жил двадцать миллионов лет назад где-то совсем недалеко от того места, где сейчас стояла астрохановская школа. Совет отряда даже провёл пионерский сбор, на котором читали книгу «Следы на камне» и статью о ящерах, переписанную из Большой Советской Энциклопедии. Тогда же было решено разыскать скелет траходонта и установить его во дворе школы.

За костями ящера отправились три экспедиции. Две сухопутных и одна морская во главе с Васяткой.

Целый день палеонтологи поднимались вверх по Зее до береговых круч, где в отложениях древнего мори попадалось множество окаменелостей. Учительница Зинаида Ивановна сказала ребятам, что все животные, останки которых находят в песках и глинах, на берегу Зеи жили как раз в те времена. когда в этих местах разгуливали гигантские ящеры но двадцати пяти метров высотой.

Первою ночь в лагере хорошо спала только одна Дуня. Мальчики и Робинзон почти до утра просидели у костра, не смыкая глаз. Робинзон скулил, поводя носом: недалеко в балке жило семейство лисиц, а Колю и Васятку тревожили странные шорохи, наполнявшие ночь. Мальчикам казалось, что кто-то таинственный, огромный бродит вокруг. То он обваливал глыбы песка в реку, то, шлёпая и урча, перебирался вброд на другую сторону Зеи.

Заснули они только под утро и проснулись часов около десяти, когда Дуня вылила на них котелок воды, иначе она не могла их добудиться.

К вечеру первого дня раскопок на дне лодки лежала порядочная куча окаменелостей. Здесь были и чёртовы пальцы, и раковины аммонитов, и ещё множество останков других обитателей древнего моря.

На следующий день к ужину куча окаменелостей ещё больше выросла, только среди них не было ни одной кости граходонта.

— Может быть, тут есть хоть какой-нибудь палец или кончик хвоста этой ящерицы — спросила Дуня. Она в лодке перебирала находки. — Вот это что, по-вашему? Я возле оврага нашла.

— Это? Кидай сюда. — Коля поймал и понюхал коричневый камень. — Это акулий позвонок: рыбой пахнет.

— Ну, может быть, и не акулий… — Васятка с ложкой каши в руках повернулся от костра. — Только это и не траходонтья кость У него кости, как брёвна. Ну, давайте кашу есть.

— Всё кашу да кашу, — недовольно проворчала Дуня, выпрыгнув из лодки на песок. — Когда же колбасу будем есть?

— Колбаса — неприкосновенный запас, — пояснил Васятка. — Она же копчёная, может хоть сто лет лежать.

— Ты что же это думаешь, что мы будем твои кости искать сто лет?

— Сто не сто, а пока не найдём,

Коля захохотал.

— Васятка, да она считает тебя за траходонта!..

— Пусть считает. Колбаса нам ещё пригодится.

Ночью снова с круч в Зею падали комья земли, кто-то пыхтел на воде, только все спали крепким сном, Робинзон повизгивал во сне: ему не давал покоя запах лисиц.

Утром после чая Васятка сказал, что будет проводить раскопки один в овраге, и пошёл, свистнув Робинзона.

— Что-то они затеяли, — заметила Дуня, глядя им вслед.

— Это они соревноваться с нами хотят, — сказал Коля. — Думают, что они больше нас с тобой найдут.

— Ну, это мы ещё посмотрим! — Дуня с силой вонзила свою лопатку в песок.

…Прошло четыре дня. Васятка продолжал работать один. Он каждое утро уходил в овраг, захватывая с собой Робин зона. Коля с Дуней все эти дни рыскали по окрестностям, обследовали массу оврагов, ручьёв, они выкопали целую пещеру в глинистой круче, но все их поиски были тщетны — костей траходонта не попадалось.

После обеда, когда Васятка пошёл было в свой овраг, Дуня заявила ему:

— Ты как хочешь, а мы с Колькой едем домой

— Так, бунт поднимаете, значит? Хорошо! И ты, Колька, с ней?

— Не бунт, а сам подумай. Копаем, копаем, а толку чуть. Что нам, делать больше нечего?

— И верно! — обрадовалась Дуня. — Земляника поспела. Собирались к белогорским ребятам. А кто за нас будет сено грести?

— Придётся кончать, — уже более уверенно сказал Коля.

Васятка немного подумал, наморщив лоб, и ответил- Хорошо, поедем завтра, — и ушёл.

Дуня запрыгала на одной ножке. Когда Васятка скрылся, она предложила Коле:

— Давай, Колька, съедим по кусочку колбасы, ведь всё равно завтра поедем. Мы не всю ведь, а свою долю.

— Неудобно одним…

— Но ведь нас большинство. — И она, не дожидаясь окончательного ответа, полезла в мешок.

Пошарив в мешке, Дуня подняла на Колю напуганное лицо и сказала с дрожью в голосе:

— Нету её…

— Ты плохо искала, давай-ка я вытряхну всё из мешка.

Из мешка посыпались сухари и несколько пачек прессованной гречневой каши. Колбасы не было.

— Не может быть! — прошептал Коля, посмотрев в сторону оврага.

Дуня поняла его мысль.

— Я сама ещё не верю. Только ты скажи мне, почему Робинзон с Васяткой всё время воду пьют. С каши, думаешь?

— Жара.

— Нам не жарко будто? Почему-то ни ты, ни я по сто раз в день к Зее не прикладываемся.

— И сам ест, и его кормит. Хорошенькие дела. — Коля плюнул и добавил в раздумье: — Вот почему как мы только начинаем ругать Васятку, то Робинзон лаять на нас начинает: продался за колбасу.

— Теперь всё! — решительно заявила Дуня и бросила лопатку.

— Шабаш! — согласился Коля и стал швырять камни в воду.

Мимо к лодке пробежал Робинзон. Он вскочил в лодку, через несколько секунд выпрыгнул оттуда и снова помчался к оврагу.

— Эй, вы! — послышался голос Васятки, он вышел из оврага и стоял, опершись на лопату. — Почему не работаете?

— Шабаш! — крикнул Коля.

— Срыв плана работы, да?

— Где колбаса? — крикнула Дуня.

— Бунт? Хорошо!

Васятка подошёл и устало опустился на песок рядом с Дуней.

— Вот колбаса!

— Мама моя! — всплеснула руками Дуня. — Всего кусочек остался. Слопали?

— Клянусь костями траходонта, съели, — подтвердил Коля.

Васятна побледнел.

— Я не ел ни кусочка.

— А что во рту? — спросила Дуня.

— Это верёвочка… Правда, её маленько пожевал.

— Ты стал как Робинзон, — с жалостью сказал Коля.

— Погодите… Я не хотел вам говорить до вечера, но придётся. Слушайте! Скормил колбасу Робинзону я! Да, я! Вот вы говорите: Робинзон пропащая скотина. А знаете ли вы, что про него будут писать в газетах?

— Нет, это… это… — Коля не находил слов, чтобы выразить своё возмущение.

— Даже стихи будут писать! Я сам никогда не писал, а теперь первый поэму напишу. Идёмте со мной! — И он решительно зашагал к оврагу.

Там возле порядочной кучи окаменелостей лежал, высунув язык, Робинзон.

— Видели! Он один больше нас всех накопал. Не верите? Робинзон, ищи!

Пёс вскочил и опрометью бросился из оврага. Не прошло и минуты, как он возвратился, держа что-то в пасти.

— Давай сюда. Ага, опять что-то интересное. Теперь за это я ему дам колбасы. Поняли теперь? Он на рефлексах работает, как лектор в клубе говорил… На, получай! — Васятка отрезал ломтик колбасы и бросил Робинзону.

Коля был потрясён. Он в душе всегда считал своего друга необыкновенным человеком.

Дуня усмехнулась.

— Не на рефлексах работает, а на колбасе. Если бы мы с Колькой питались колбасой, то не столько бы ещё насобирали Может быть, и траходонта нашли, — Она подняла окаменелость, принесённую Робинзоном, и стала её внимательно рассматривать.

Повертев в руках желтоватый камень, Дуня хмыкнула себе под нос и необыкновенно мягко попросила:

— Васенька, пошли его ещё, только не отсюда, а чтобы мы видели, где он берёт эти кости.

— За мной! — приказал Васятка. А когда вся поисковая партия вышла из оврага на прибрежный песок, он приказал: — Робинзон, ищи!

Пёс припустился к лодке, запрыгнул в неё и вернулся с чёртовым пальцем в зубах.

— Нет, этого не может быть, — прошептал Васятка.

— Вот тебе и не может быть, я сразу узнала свою акулью кость.

— Отдавай колбасу, — решительно потребовал Коля и протянул руку.

Васятка безропотно отдал остатки колбасы. Коля вытащил ножик и спросил у Дуни:

— На сколько частей делить?

— Ты ещё спрашиваешь! Конечно, на две!

— Да он же только верёвочку погрыз.

— Знаем мы эту верёвочку. Ну ладно, дели на три, пли дай лучше я сама разделю.

 

ЖУРАВЛИНАЯ ДОРОГА

Люди никогда не перестанут удивляться тому, как быстро проходят хорошие дни,

Снова в небе над Зеей плыли гусиные стаи, снова за партами сидели ребята, только теперь не в четвёртом, а в пятом классе.

Вёл урок истории учитель, новичок, тот самый, что совсем недавно приехал из города. Это был молодой краснолицый человек очень маленького роста, но с таким могучим и сердитым голосом, что, когда он находился за стеной, казалось, будто там появился злой великан.

В классе очень тихо. Никто не смеет повернуть головы к окну. Чтобы посмотреть на Зею или во двор, надо косить глазами в окно. От этого болят виски и в глазах идут зелёные круги. Лучше всех приспособилась Дуня Хрусталёва. Она прислонила своё зеркальце к чернильнице непроливайке так, что ей в нём хорошо виден уголок двора с пожелтев^ шей яблоней-китайкой, возле которой возятся Робинзон с Бобкой. За лето они подружились и теперь все дни проводят вместе.

Учитель так повысил голос, что задрожали стёкла в окнах. Как по команде, все глаза повернулись к доске. Ученики несколько минут слушали учителя. Он рассказывал о мужественных и жестоких людях древней Спарты, но за окном происходили не менее интересные события: по самой середине Зеи прошла, сверкая медной трубой, «Русалка» и спугнула стаю уток, подрались и снова помирились Робинзон и Бобка…

Учитель споткнулся на полуслове, прошёлся молча от печки до двери, уставившись в пол. По классу прошёл шумок, будто ветер тронул сухую листву на яблоне.

Ребята следят за учителем и ожидают, что он поступит с ними так же, как поступили бы на его месте суровые спартанцы. И тут произошло чудо: учитель повернулся к окну и спросил:

— Чьи это собаки?

Снова по классу прошёл шум, но теперь радостный, будто снова вернулось лето и ветер взбудоражил зеленую чащу орешника.

Все головы повернулись к Дуне. Она встала.

— Робинзон мой, а вон тот лохматый, Бобка, — он ничейный.

— Надо говорить: ничей. — Учитель прислушался. — Кто это? — Он показал глазами на потолок. — Слышите?

Васятка приподнялся на парте и так же тихо ответил:

— Журавли летят. Тут у них, Павел Иванович, дорога проходит.

— Узнаю, курлычут. Это просто замечательно, что над школой проходит журавлиная дорога! Когда я был маленький, то мечтал улететь на журавле в жаркие страны… Ну, а теперь давайте послушаем, какие дела делались в древней Спарте.

В классе снова гремел голос нового учителя. И, странное дело, сейчас его голос изменился: он стал совсем другим и чем-то напоминал голос старенькой учительницы Зинаиды Ивановны.