Курбат завтракал. Он ел мягкий калач и запивал молоком, слушал «Пионерскую зорьку» и ловил краем уха то, что выговаривает ему бабушка Дарима. Высокая, худая, она стояла между дверью и раскрытым окном, держа за спиной в крепких, как лиственничный корень, руках ремень из толстой кожи.

Курбат знал, что бабушка неспроста заняла такую позицию, видел и кончик ремня, угрожающе торчавшего из-за её спины. И всё-таки он с аппетитом ел и с интересом слушал радиорассказ.

Бабушка тоже слушала и в то же время говорила:

— Лопнуло моё терпенье на десять частей! Горе моё горькое, что ты за лентяй уродился! Все мужики на море, мать с братом чуть свет поднялись, а он до самого обеда дрыхнет!

Курбат посмотрел на часы, потом, сделав изумлённое лицо, уставился на бабушку: часы показывали начало девятого.

— И в кого ты такой? — продолжала она, повышая голос. — Неделю не можешь ограду починить, куры все огурцы поклевали. Картошку не окучил, дров не нарубил, оконце выбил.

— Выбил, бабушка, — сказал Курбат тоном раскаявшегося грешника и покосился на окно. — Вчера выбил нечаянно, знаешь…

— Мне тебя каждый день пороть некогда. — Бабушка закрыла окно на два шпингалета и даже задёрнула занавеску. — Давно я до тебя добираюсь! Ну что сидишь? И я из-за тебя ничего не делаю. Допивай молоко-то.

Курбат кивнул головой на приёмник и с укоризной посмотрел на бабушку.

Рассказ близился к концу. Мальчишка, ещё недавно полный всевозможных пороков, исправлялся на глазах. Бабушка замолчала и до конца внимательно прослушала назидательную историю. Когда заиграла радостная музыка, бабушка сказала:

— Вот видишь, такой же бестолочью рос, как и ты, а понял всё-таки, на человека стал походить. — Она подошла к двери и закрыла её на крючок.

— Всё-таки вы неправильно меня воспитываете, — сказал Курбат. — Человека надо убеждать, чтобы понял.

Он с кружкой подошёл к приёмнику, стоявшему в углу на столике, покрутил ручки настройки. Приёмник свистнул и замолчал.

Бабушка сказала:

— Вот и приёмнику голову открутил. Ну, как тебя не пороть после этого?

— Приёмник целый. Это опять вороны. Смотри, целая стая!

Бабушка посмотрела в окно. Курбат бросился к двери, открыл крючок и был таков. Когда бабушка вышла на крыльцо, он уже карабкался на высокую лиственницу, что росла в углу двора. Над её вершиной, метра на два, поднимался шест с антенной, похожей на метёлку. Вокруг антенны, горланя на все лады, кружился вороний выводок. Взрослые вороны заметили Курбата и с криком носились над ним. Воронята старались, мешая друг другу, усесться на проволочную метёлку.

Курбат карабкался к вершине, как белка. Бабушка закурила трубку и, скрестив руки, наблюдала за внуком. Кудахтали куры. Из двора Черняковых выскочил Секретарь и стал лаять глухим басом. Вышел дед Черняков. Увидев Курбата на лиственнице, он плюнул, огрел костылём Секретаря и ушёл к себе.

Курбат добрался до антенны.

— Опять провод развязали вороны. Надо бы припаять.

— Я вот тебе припаяю по одному месту! — ворчала бабушка. — Ты вяжи крепче. Что это у тебя каждую неделю рвётся?

— Теперь орёл сядет — не порвёт!

Снизу донеслась музыка. Бабушка сказала:

— Заговорило твоё радио. Ну слезай да дров наруби помельче, обед готовить надо. Скоро наши с берега придут, а у меня хоть шаром покати.

Курбат задержался на дереве, вообразив себя матросом. Это было не так уж трудно. Надо только не смотреть на землю, и тогда кажется, что вода не только впереди, но и вокруг и корабль под всеми парусами мчится к синему берегу. Но одному плыть на корабле было скучно. «Куда это девался Алёшка?»-подумал он, внимательно рассматривая двор Алексеевых.

Алёши там не было. Зато он увидел Лизу. Она выходила из своей калитки с полным тазом белья, скрученного в жгуты.

— Ого-го! — крикнул Курбат.

Лиза поставила таз с бельём на землю и долго смотрела по сторонам, потом наконец увидела его.

— Курбатик! Смотри, тебя вороны утащат.

— Меня сто орлов не утащат! Я радио починяю!

— А кедровки моей ты оттуда не видел?

— Какая-то пролетела. Вот погоди, ещё поймаю твою кедровку. А то полезай ко мне, вместе посмотрим.

— Мне некогда, у меня сегодня стирка.

Лиза подняла на плечо таз с бельём и пошла к Байкалу. Курбат посмотрел на неё и удивился: с высоты Лиза показалась Курбату очень маленькой, а таз на её плече огромным.

— Постой, я помогу тебе! — крикнул Курбат.

Лиза шла не оглядываясь.

Спускаясь с ветки на ветку, он подумал: «Алёшка небось ей ни разу не помогал бельё носить, а я вот помогу. Это потому, что я очень вежливый человек».

Спустившись до половины лиственницы, Курбат остановился, разглядывая двор Черняковых. До него было совсем рукой подать, метров сто пятьдесят. Внимание Курбата привлекли отец и сын Черняковы. Они сидели рядом возле поленницы дров на бревне. Старик чертил костылём по земле. Сын внимательно следил за костылём и что-то спрашивал у отца.

Наблюдая за этими таинственными переговорами, Курбат забыл о своём желании помочь Лизе: ему нестерпимо захотелось узнать, о чём говорят браконьеры, какой разрабатывают план.

Курбат спрыгнул на землю, втянул голову в плечи, окинул взглядом всё вокруг, даже посмотрел на безоблачное небо с таким видом, будто и оттуда грозила страшная опасность.

Всё благоприятствовало успеху задуманного дела. Правда, никто не подозревал, что возле лиственницы стоит великий сыщик. Куры копались в песке. Мирно гоготали гуси на берегу ключа. Бабушка что-то напевала на кухне.

— Пора! — тихо сказал Курбат и, крадучись, пошел к воротам.

Минут через пятнадцать, взмокший от пота, весь в земле, Курбат сидел скорчившись между поленницей дров и старой бочкой и смотрел в щель между поленьями. Младший Черняков перебирал сети под навесом, старик сидел на бревне и курил трубку.

Ловить омуля собираются. Так, так, так… — размышлял Курбат. — Теперь понятно, о чём они совещались. Вот бы узнать, где он будет сети забрасывать!»

Никому ещё не удавалось узнать заранее, где Черняков собирается ставить сети. У него была быстроходная лодка, узкая и длинная, с очень сильным подвесным мотором. На свой пиратский промысел он отправлялся ночью, возвращался тоже ночью и без рыбы. Улов он сбывал где-то далеко от Тёплых ключей.

Курбат жадно ловил каждое слово, но старик с сыном вели как будто совсем неинтересный разговор.

— Погодка стоит! — сказал старик.

Сын промолчал, перебирая зелёную капроновую сеть.

— Кости попарить бы. Всё тело скрипеть стало.

— Я давно какой-то скрип слышу, да невдомёк мне. что это ты скрипишь. Одряхлел ты что-то, папаша.

Старик вскочил, ударил костылём по ступеньке.

— Я-то одряхлел? Если хочешь знать, во мне силы ещё на трёх медведей хватит.

Я, брат, восьмижильный!

Глаз у меня как бинокль! Я и сейчас Байкал насквозь вижу!

Где какая рыба, мне всё, брат, известно. Вот наши колхознички за сигом поехали, а мы омулька ловим. Что ни омуль, то и полтинник! Кто тебе место омулёвое показал? А почему он гам? Потому корм ему там есть и вода самой нужной температуры. Жалко, не пошёл я по учёной части, вышел бы из меня рыбный или звериный академик! А ты, щенок, про меня такое несёшь!.,

— Не горячись, папаша. Всё это я сызмальства слыхал. Знанья твои никто не отбирает, что разошелся-то?

— Не перечь отцу и слушайся! Да приструни ты Алёшку и Курбата. Осрамили меня огольцы. Прилетели на чёртовом веретене да меня на смех подняли. Я думал, их охрана изловила, а они господами прибыли. «Это, говорят, дедушка, охрана вас с Санькой ловит, да поймать не может, а поймает-в тюрьму посадит!» Слыхал?! При всём народе. Бабам-то хаханьки! Ни проходу, ни проезду не стало от щенков!

Курбату захотелось поскорее разыскать Алёшу, рассказать ему всё, что он услышал. Он выглянул из-за бочки, собираясь улизнуть со двора, и нос к носу столкнулся с Секретарем. Курбат подался назад и пребольно стукнулся головой о полено. Он потёр ушибленное место, кисло улыбнулся и почмокал губами, стараясь завоевать расположение Секретаря… По Секретарь глухо зарычал, показав жёлтые клыки.

— Валентин!.. Валентинчик!.. — прошептал Курбат.

Секретарь гавкнул, не двигаясь с места. Он был приучен не выпускать никого со двора без разрешения хозяев. С Курбатом у него были старые счёты. Сколько раз этот мальчишка кидал в него камнями, а однажды запустил горящей головнёй.

Курбат высунулся было с другой стороны бочки, но Секретарь стал лаять отрывисто, с подвывом, будто выследил белку. Курбат похолодел.

— Замолчи, я тебя! — Курбат схватил щепку и замахнулся.

Секретарь зарычал. Курбат бросил в него щепкой. Секретарь увернулся и бросился в атаку, вцепился зубами в Курбатову штанину. Отбиваясь ногами, Курбат свалился в бочку.

— Цыц! Нечиста я сила! — закричал старик.

Послышались торопливые шаги, постукивание костыля по земле. Секретарь отпрянул, заскулил.

Когда дед Черняков заглянул за поленницу, он увидел перевёрнутую бочку и возле неё растерянного Секретаря.

— Ты что, дьявол, расшумелся?

Секретарь начал с лаем кидаться на бочку.

— Я тебя, поганца! — Старик ударил костылем по днищу бочки, потом запустил его в собаку, поднял костыль и, ругаясь, пошёл к дому.

Курбат сидел в бочке не дыша. За тонкой стенкой слышались нервные шаги Секретаря. Подождав немного, Курбат прислушался к спокойным голосам Черняковых, посмотрел в щёлку между рассохшимися клёпками. Опасность почти миновала.

Бочка качнулась и, к неописуемому удивлению Секретаря, медленно двинулась к сараю. В это время из дома вышла жена Саньки Чернякова, толстая женщина. Она несла ведро с помоями. Увидев бочку, идущую вприпрыжку от поленницы к сараю, она выронила ведро и закричала. Отец и сын Черняковы оторопело переглянулись. Толстуха села на землю и в ужасе заголосила:

— У ей ноги! Господи Иисусе! Ноги!..

Санька опомнился первым.

— Вот мы посмотрим, чьи это ноги, — сказал он, направляясь к бочке.

Но Курбат уже выскочил из-под бочки и перемахнул через забор. Вся семья браконьеров выбежала на улицу, яростно ругая Курбата, улепётывавшего через ключ. Секретарь остался во дворе и выл от огорчения тенором, хотя лаял обыкновенно басом.