Внизу лежал великий город. Плавно изгибалась Москва-река, стянутая тоненькими перемычками мостов. В лучах закатного солнца розовели купола Кремля. Скопления зданий, разбросанных среди деревьев в кажущемся беспорядке, были похожи на архипелаг островов в зеленом море. Серыми сталагмитами поднимались древние небоскребы, холодные и одинокие. Мы стояли под крышей их тезки — старого здания университета на Ленинских горах. Этот высокий, ступенчатый дом не кажется холодным и одиноким, в нем — мудрая задумчивость старого учителя, немного чудаковатого, со своими непонятными привычками, характером, но дорогого и близкого.

Воздух над городом был чист от летательных машин — очень мудрое решение Московского Совета, запрещающее полеты в вечерние часы. Только далеко, где-то на горизонте, проплыл серебряный дирижабль, поддерживающий связь между Москвой и городами-спутниками.

У нас под ногами — белые, с подрумяненными боками строения факультетов, спортивные площадки, старый парк с причудливой сетью аллей и дорожек, уже почти не видных в вечерних тенях.

На площадке вместе с нами много студентов. По традиции, после окончания учебных дней совершалось паломничество на старую башню. Завтра большинство разлетится во все края Земли и даже на Луну. С нами Биата. Она получила назначение на астрономический спутник, самый большой, — настоящая искусственная планета. На этом спутнике уже около года ведутся наблюдения за участком неба, где должна вспыхнуть Сверхновая звезда. Биата счастлива, что будет там, на самом опасном месте, но на душе у нее тревожно.

Всем немножко грустно, жаль расставаться и в то же время хочется поскорее окунуться в новый мир ощущений. Нам с Костей здорово повезло: мы отправляемся на «БС-1009» — биостанцию, настоящий плавающий остров в Индийском океане. На нем целый промышленный комплекс и научный центр очень широкого охвата биологических проблем. Таких островов множество по обе стороны экватора в зоне интенсивного морского промысла, китовых пастбищ и полей планктона.

Костя и Биата стоят у перил и о чем-то шепчутся, поглядывая вниз. Мне кажется, я знаю, о чем. Костя напоминает ей, как два года назад мы встретили ее на астрономической площадке «совершенно случайно», и, конечно, не признается, что эта случайность была нами тщательно подготовлена. Хотя трудно сказать, о чем может разговаривать Костя. Может быть, они говорят обо мне? С некоторых пор Биата как-то сторонится меня. Она непостижима для меня. Как-то я сказал ей об этом, и она приняла мою искренность за грубый комплимент. Действительно, после анализа своего поведения я могу согласиться с ней, если только исключить мою искренность. Мой дедушка говорит, что женщины так же полны загадок, как отложения плиоцена (дедушка палеоботаник), и он глубоко прав.

Например, сегодня, когда мы поднимались по ступенькам к главному входу, Биата оперлась на мою руку, хотя Костя шел на таком же расстоянии от нее. Правда, сейчас она отвела его в сторону. Но это ничего не значит. Мой опыт психолога (все отмечают у меня задатки психоаналитика) говорит мне, что у Кости меньше шансов. Вот и сейчас Биата ищет меня глазами среди толпы.

— Ив! — зовет она. — Что ты там делаешь один?

— Я не знаю, что с ней творится, — говорит Костя, когда я подхожу к ним. — Представь, ею овладела мировая скорбь.

Биата, улыбаясь, покачала головой:

— Совсем нет. Только трезвые расчеты и вполне обоснованные опасения. И, признаться, мне непонятно ваше легкомыслие. Никто не знает, что произойдет, когда она вспыхнет.

Костя пожал плечами:

— Сверхновые звезды вспыхивали множество раз, и, как мы видим, ничего особенного не стряслось ни с планетой, ни с нами.

— Сейчас мы уже кое-что знаем об изменениях в биосфере во время и после вспышек сверхновых звезд.

— Но ничего страшного. Все это догадки.

— А гибель ящеров? А мутации?

— Ах, бедные бронтозавры! Ах, мутации! Это же замечательно быть мутантом! Разве плохо, если у нас вырастут крылья, появятся жабры или еще пара ног и мы превратимся в кентавров, но с руками? Как будет удобно передвигаться! Какие рекорды мы поставим в беге и прыжках!

Биата невольно улыбнулась:

— Но меня такая перспектива не устраивает.

Было довольно шумно. Появлялись новые компании студентов и бросались к перилам, раздавались восторженные голоса, смех, приветствия.

Город внизу потемнел, но на улицах и площадях еще не зажглись огни, чтобы не нарушить гармонию сумерек.

В репродукторах послышалось знакомое покашливание. Сразу все замолчали, повернувшись к экранам, вмонтированным в стены лифтов. Оператор показывал крупным планом лицо ректора. Голубоватые глазки ректора щурились в улыбке. Он всегда улыбался, этот загадочный человек, которого мы видели только на экранах университетского телецентра да изредка в хрониках, передаваемых для всех континентов: Ипполит Иванович Репнин, один из сопредседателей Всемирной ассоциации здоровья и счастья.

Ученый помахал рукой, приветствуя невидимую аудиторию.

— Мои дорогие друзья! — Голос его звучал молодо и звонко. — Я и все мои близкие поздравляем вас с началом каникул…

Оператор показал всю многочисленную семью ректора, сидящую за большим круглым столом, и робота, держащего всеми своими руками поднос с бокалами из дымчатого хрусталя.

Ипполит Иванович стоял, держась руками за край стола.

— …во время которых вы основательно увеличите и закрепите знания, полученные в альма-матер, и глубже познакомитесь с жизнью и той отраслью науки и связанным с нею производством, где вам предстоит в будущем применить свои силы и способности. Что-то похожее я говорю каждый год в это время уже много лет (широкая улыбка ректора и улыбающиеся лица сидящих за столом), и не думайте, что по рассеянности или забывчивости. (Лукавая улыбка.) Отнюдь. Я обязан чему-то научить вас, оставить вам несколько простых истин и много сомнительных, которые вы опровергнете в будущем. Так вот, одна из простых истин… — Он выжидательно замолчал.

А мы дружно продолжили:

— «Повторение — мать учения». Он кивнул:

— Вот именно: «Повторение — мать учения». Так давайте летом займемся повторением, но уже применительно к практике. Но я не против творческих дерзаний и озарений. Пусть они вас посещают как можно чаще. Повторяя — сомневайтесь! И… — Репнин поднял палец и выжидательно замолчал.

А мы пропели:

— Ниспровергайте блестящие с виду, но ветхие истины!

Он развел руками:

— Совершенно справедливо. Мне нечего больше сказать, кроме как пожелать здоровья и счастья. — Он протянул руку к роботу, тот подкатился к нему, ректор взял бокал из дымчатого хрусталя и высоко поднял его.

Ипполит Иванович что-то еще говорил. Наверное, не стандартные слова — ректор в конце своих коротких речей иногда блистал экспромтом, который потом долго ходил среди студентов, модернизируясь и принимая форму анекдота. На этот раз поднялся такой шум и смех, что мы увидели только его улыбающееся лицо. Все спохватились, что уже давно должны были находиться в студенческой столовой или дома за праздничным ужином. Когда мы спускались в лифте, Костя сказал:

— С паузами полторы минуты! Вот это речь! Человек помнит, что сам был студентом. Жаль, мы не расслышали заключительной и главной части его речи.

Очень высокий студент в модных очках процитировал у нас над головами:

— «Быть полезным — это только быть полезным, быть прекрасным — это только быть прекрасным, но быть полезным и прекрасным — значит быть великим».

Спутница студента заметила:

— Ты и так велик, тебе осталось сделаться или полезным, или прекрасным.

Вся компания разразилась громким смехом, и громче всех хохотал глухим басом студент в модных очках.

Биата даже не улыбнулась. Когда мы вышли из лифта и направились к выходу, она сказала:

— Вместо довольно спорного афоризма он мог сказать о вещах более важных.

Костя спросил:

— Ты считаешь, что он должен был упомянуть о звезде?

— Вот именно! Он должен был сказать, предупредить! Ему известно многое. Высказать опасения.

— Посеять панику?

— Нет, сплотить в дни опасности!..

Костя понимал, что ступил на гибельный путь, но, верный себе, не мог остановиться и поссорился с Биатой. Вечер был испорчен. Она разрешила нам проводить ее только до автокара и уехала в свое Голицыно.

Костя сказал, глубокомысленно хмурясь:

— Вот так глупцы портят жизнь себе и окружающим. — Помолчав, он добавил: — Близким.

Я согласился:

— Довольно верный итог самоанализа.

Костя на этот раз принял как должное все мои колкости и покорно кивал головой, повторяя при этом:

— Ты прав, Ив. Абсолютно прав. Но почему ты не перевел разговор на другую тему, не отвлек?

— Пытался.

— Да, ты пытался. Проклятая звезда! Чтоб она там сгорела раньше времени.

— Слабое утешение.

— Как ты прав. Ив! Мне бы твое благоразумие.

Его искреннее раскаяние и покорность привели к тому, что я сервировал стол, когда мы пришли к себе в общежитие, и ухаживал за Костей, как за больным. Наш робот Чарли все еще покоился в нише у дверей. В первом семестре Костя пытался его модернизировать, разобрал и за недостатком времени не смог собрать до сих пор, так что в довершение всего после «праздничного ужина» мне пришлось еще и убирать квартиру, чтобы не заниматься этим завтра, в день отъезда, хотя делать это должен был Костя: ведь он распотрошил Чарли. Пока я орудовал с пылесосами, Костя, томный, расслабленный и виноватый, сидел перед экраном и смотрел какую-то унылую передачу из серии «Если тебе нечем заняться». Я спешил, потому что к полночи обещал быть у родителей.

И все-таки вечер кончился отлично! Внезапно на экране видеофона появилась Биата. И, как всегда, будто ничего не произошло, спросила:

— Вы дома, мальчики?

— Дома! Дома! — заревел Костя, вскакивая.

— Как хорошо, что я вас застала!

— Поразительная случайность! — нашелся Костя.

— Действительно, мне казалось, что мне ни за что вас не найти.

Костя умолк. Оба мы блаженно улыбались. И она, помолчав и критически оглядев нас, продолжала:

— Как вы думаете, не приехать ли вам сейчас ко мне?

— О-о-о! — было нашим ответом.

— Вот и отлично. А то сидят вдвоем в такой вечер да еще занимаются уборкой!

Костя с деланной скромностью потупился:

— Трудолюбие — одно из наших многочисленных достоинств.

— Особенно твоих. Ну, я жду. Потанцуем. Дома у меня столько народу — гости сестры. Глядя на них, я вспомнила и о вас. Пожалуйста, приезжайте! — Она одарила нас улыбкой и растаяла.

Костя набрал полную грудь воздуха и, как перед глубоким погружением на большую глубину, с шумом выдохнув, сказал:

— Ты заметил — ни намека на эту чертову звезду!