22 сентября 1942 года. Западнее Сталинграда.

Позади остался сотрясаемый взрывами город. Адская ночь канула за горизонт, куда прежде исчез и наполненный смертью день. Молодое утро застало группу Крыжановского далеко в степи. Все еле влачили ноги, но, несмотря на это, Фитисов упорно шёл вперёд. Герману уже начало казаться, что неугомонный одессит до самого Дона не остановится, но тот вдруг встал на краю большого оврага, и объявил:

– Вот там, внизу, можно немножко перевести дух и немножко покушать.

На дне оврага протекал крошечный мутный ручеёк. Пока остальные занимались завтраком, Герман снял ботинки и опустил гудящие ноги в прохладную воду. Рядом присел верный Каранихи. Как в старые времена, они немного поговорили о вечном, затем перешли к более прозаическим вещам, а именно – к предстоящему делу.

– Я всё думаю о природе этих «когтей», – произнёс индус. – В моём мире нет места для вещей с таким именем, брат. В древние времена, когда закончилась война Рамы с ракшасами, на земле скопилось слишком много оружия. Его собрали, чтобы скрыть от людей. О-о, мне известно многое о древнем оружии, но «когти»… О них слышать не доводилось. Жаль, что рядом нет госпожи Шурпанакхи…

Подобные сожаления Герман уже неоднократно слышал от своего спутника, поэтому прервал его без зазрения совести:

– Это вполне может оказаться просто сказкой, брат. Вдруг никаких «когтей» нет и, никогда не было, а те люди, которые отправили нас в этот путь, руководствовались совсем не желанием добыть предмет, а некими неизвестными нам, зато важными для себя резонами...

Краем глаза Крыжановский заметил, что Динэр Никольский с подозрением посматривает в их сторону. Конечно, было бы полной нелепицей предположить, будто язык тибетцев знаком особисту – это ведь не товарищ Дорджиев, зато интонации улавливать этот парень мастак. Ещё начнёт приставать за разъяснениями.

– Впрочем, не бери в голову, брат, – Герман ободряюще улыбнулся индусу. – А лучше бери пример с нашего учёного друга.

Он кивнул на Артюхова, который свернулся калачиком прямо на земле, да так и уснул, подложив под голову стопку журналов «Техника молодёжи».

Сверху буквально скатился Фитисов.

– Не, ну я б не стал прерывать таких закадычных собеседников, – заявил он без тени почтительности в голосе, – но вы, Герман Иванович, должны кое-что увидеть. Скажу сразу – зрелище не для слабонервных, так что товарища Артюхова просьба не будить.

Через минуту спящий профессор остался на дне оврага в одиночестве – остальные, позабыв об усталости, полезли вверх по склону.

– Ша, тихо! – зашептал Фитиль. – Я вас умоляю, голову не поднимать, а если невтерпёж, то поднимайте на здоровье, но тока осторожненько.

Они залегли в зарослях полыни. Герман раздвинул стебли и обомлел: метрах в сорока от него по широкому пыльному тракту следовала весьма примечательная гужевая повозка – пара мохнатых двугорбых верблюдов, запряжённых в… даже слова правильного не подобрать куда, ибо в подобные экипажи скотину запрягать не принято. Экипажем являлся самолёт «Як-1» со знакомой надписью по фюзеляжу: «Товарищ Вольф – фронту».

– Это она! – восхищённо прошептал Каранихи. – Роза!

Роза Литвякова восседала между двух верблюжьих горбов. Вид при этом имела совершенно царственный, словно владычица Египта, решившая отправиться с визитом из Александрии в провинциальный Мемфис. Второй верблюд также нёс седока, коим являлся один из Розиных ухажёров – тот лётчик, что пел про цветок и прерии. Впереди важно вышагивал калмык, одетый в длинный халат и меховую шапку.

– Этой картине не достаёт музыкального сопровождения, – с обычной весёлостью произнёс Фитисов. – По моему глубокому убеждению, хорошо подойдёт Бетховен… Седьмая симфония… Алегретто! Или ещё лучше – «марш Черномора».

– Ты бы объяснил профессору Крыжановскому причину своей столь примечательной тяги к музыке, – язвительно вставил Никольский.

– А шо такое, я никогда и не скрывал ту причину, – возмутился Фитиль. – Да, когда я был маленький, мама отдала меня в музыкальную школу. И в какую школу?! В школу Столярского!

Последнее слово одессит произнёс столь значительно, что любой, кому незнакома фамилия Столярский, попросту обязан был сгореть со стыда.

– Не, я действительно её не закончил, и впоследствии не пошёл в консерваторию, – продолжил он веско. – А шо, как каждый одесский хлопчик, я мечтал стать совсем не музыкантом, а очень даже моряком. И таки стал им – после восьмого класса поступил в мореходный техникум на Канатной.

Само собой, ударение Фитиль вновь сделал на последнем слове – снова, видимо, полагая, что упомянутое им учебное заведение не только должно быть всем известно, но и почитаемо. Затем одессит презрительно поглядел на Никольского, и закончил:

– Если музыканту можно мечтать о море, так почему, спрошу я вас, бедному моряку нельзя немножко помечтать о музыке?

Герман вполуха слушал ставший уже привычным трёп молодых офицеров – для своих перебранок эта парочка, как всегда, выбрала не самый подходящий момент.

Между тем, с приближением необыкновенной колесницы стало ясно, что Фитиль ошибся, утверждая, будто здесь недостаёт музыкального сопровождения, ибо оно присутствовало в полной мере – погонщик-калмык что-то заунывно напевал.

– Разрешите выяснить, что это за пьеса разворачивается пред нашим изумлённым взором, – сказал Фитисов и, не дожидаясь разрешения, рванулся вперёд.

Не долго думая, Крыжановский остановил сей порыв, ухватив ретивого одессита за штаны.

– Выскочив как чёрт из табакерки, вы напугаете даму, – пояснил он свои действия. – Вон как она настороженно оглядывается, ещё пальнёт ненароком, пистолетик-то при ней. Я сам пойду, мы с этой красавицей знакомы, да и со вторым пилотом тоже видеться доводилось.

Встав в полный рост, Герман тотчас был замечен лётчиками и погонщиком. Само собой, Роза немедленно осыпала Крыжановского вопросами, но тот, слегка поиграв интонациями, сумел показать, кто тут на самом деле профессор, а кто студентка. В результате отвечать на вопросы пришлось Литвяковой. Из объяснений отважной лётчицы выяснилось, что второй пилот – это её ведомый, лейтенант Гиви Газделиани, а свой комедийный вид боевой истребитель «Товарищ Вольф» приобрёл в результате весьма драматичных событий. С полчаса назад, в воздушном бою против трёх «Мессеров», Газделиани сбили, но он сумел приземлиться на пашню и выбраться из горящей машины. Роза, само собой, не пожелала бросать лейтенанта в беде и посадила свой истребитель неподалёку с целью подобрать беднягу-ведомого. При этом девушка явно пребывала в плену чувств, поскольку вовремя не сообразила, что одно дело – посадить самолёт на рыхлую почву, и совсем другое – взлететь с неё. А если учесть, что присутствие Гиви теперь обеспечивало самолёту немалый дополнительный вес, отчего шасси ушли в землю по самое «не хочу», то выходило совсем как в поговорке: «Коготок увяз – всей птичке пропасть». Со слезами на глазах Роза приняла решение сжечь боевую машину, и вместе с ведомым пробираться к своим, но тут, на счастье, появился товарищ Бадмаев с верблюдами.

– Вон там, впереди, в километре, хороший участок дороги, ровный и без поворотов. Думаю, я смогу взлететь, – со светлым оптимизмом в голосе поведала Герману девушка. – Счастье, что немцев поблизости не оказалось.

Увидав остальных разведчиков, появившихся из оврага, Роза так ослепительно улыбнулась, что даже Динэр Никольский растаял, и принялся предлагать свою помощь в транспортировке самолёта. За это он удостоился отдельной улыбки и соответствующего замечания, мол, верблюды с транспортировкой справятся лучше.

Фитисов восхищённо оглядел красавицу, недвусмысленно присвистнул и изрёк:

– Так вот какая вы, «Белая роза Сталинграда».

Роза улыбнулась и ему, хотела что-то сказать, но тут не выдержала горячая натура товарища Газделиани, который вначале сильно покраснел, затем зашипел как закипающий чайник и, наконец, недовольно зацокал языком.

Пожав плечами, Фитиль прокомментировал происходящее в стихах:

– Красотка Роза танцевать с ним не хотела, она вже с Ваською достаточно вспотела, но улыбнулася в ответ красотка Роза, и закраснелась морда Васьки Шмаровоза.

От этих слов воздух вокруг Гиви ещё сильнее накалился – неизвестно, чем могло обернуться дело, если бы чуткий Иван-Абрам не разрядил обстановку короткой, но веской репликой:

– Немцы!

В мгновение ока все залегли в траву и обратили взгляды к далёкой лесопосадке, откуда начали появляться человеческие фигурки. Много, слишком много, чтобы принимать бой. Герман мельком взглянул на Никольского – в том явно боролись героизм с истерикой. Показалось, младший лейтенант сейчас крикнет что-нибудь вроде того, мол, у нас задание, поэтому давайте предоставим лётчиков их судьбе, а сами попытаемся уйти оврагом. Но, к чести особиста, следует отметить: он с собой справился. Зато не стала молчать Роза Литвякова:

– Товарищ профессор, они не знают о вас, скорее уходите, и товарища Бадамаева уводите, а мы с Гиви постараемся взлететь, ещё пару сотен метров проедем, и можно попытаться…

Увы, идея умерла вместе с товарищем Бадмаевым и его верблюдами – несмотря на расстояние, враг сумел их застрелить.

– Винтовка «Маузер»! – зло процедил Фитисов. – Автоматы у немцев – полное дерьмо, чуть шо – сразу подбирают наши «ППШ» и с ними воюют, зато винтовки приличные.

– Это не немцы, товарищ старший лейтенант, это отщепенцы какие-то! – Оторвавшись от оптического прицела, сказал снайпер Чугунеков. Герман отметил, что впервые слышит голос этого парня.

Действительно, в бинокль было хорошо видно, что бегущие от деревьев солдаты одеты в красноармейскую форму, вот только знаки различия у них отнюдь не советские.

– Хиви, будь они неладны, – сказал Фитисов. – Деваться некуда, придётся пощупать этих выродков за вымя. Давай, Тюлька, солируй. Вначале играй командиров, потом – самых активных хиви…

– Э-э, кацо, зачем такое говоришь? – перебил Гиви Газделиани. – Почему Гиви? Причём тут Гиви?

– Ты шлемофон разуй, пернатый, – разозлился Фитисов, который, как известно, не выносил, когда его перебивают. – Я сказал не Гиви, а хиви! Так фрицы называют своих прихвостней. А мы таких называем выродками, и в плен не берём.

Чугунеков стреляет – бегущий впереди «выродков» офицер высоко подпрыгивает вверх и подстреленным вальдшнепом падает в траву. В течение следующей минуты виртуозный снайпер уничтожает ещё пятерых. Враги залегают, но по шевелению стеблей видно, что движения они не прекратили – ползут вперёд. Чугунеков продолжает вести огонь, ориентируясь наугад. Хиви стреляют в ответ, но тщетно – снайпер каждый раз успевает сменить позицию. Фитиль тем временем «увещевает» Ивана Нестерова, приникшего к своему «дегтяреву»:

– Погоди, Нестор Иваныч, не кипятись как тот грузин, жди до последнего, пусть ближе подползут. Посмотри, они ж, гады, совсем стрелять не могут, и они ж, гады, обратно думают, шо против них воюет один-единственный боец – Тюлька Чугунеков. Так пусть они себе думают разные глупости. Пока!

Зря он сомневался в меткости противника, и зря удерживал пулемётчика – начни тот стрелять пораньше, возможно всё обернулось бы иначе. Но Чугунекову слишком долго пришлось «солировать», то бишь оставаться без огневой поддержки. В какой-то момент снайпер мешкает, и не поспевает вовремя убраться… Пуля ударяет ему в голову, и парень, обмякнув весь, медленно начинает сползать в овраг. Не понявший произошедшего Суслин подхватывает убитого за локоть, но тут же, глянув ему в лицо, вздрагивает и выпускает. Тело свободно скользит вниз.

Зато Фитиль всё понимает сразу, и в первую очередь – собственную ошибку. Ошибка командира в бою – всегда чья-то смерть. Каждая ошибка!

Хиви поднимаются в атаку, но тут же падают под пулемётным и автоматным огнём. Слышно как они ругаются. Язык кажется Герману знакомым, он хмурится, силясь уловить мелодику речи, но Гиви Газделиани делает это раньше, и разражается длинной тирадой на том же языке.

«Грузинский!» – приходит догадка.

Гиви орёт так, что с обеих сторон стихают выстрелы. Да что там орёт – в горячем порыве лётчик вскакивает на ноги и, сдёрнув с головы шлем, в сердцах бросает его оземь и начинает топтать.

Герман понимает, что этот танец – последний в жизни гордого горца, что сейчас его просто пристрелят. С той стороны действительно стреляют дважды, но Гиви и не думает падать, не думает умолкать. Наоборот, орёт ещё громче. Хиви вступают с ним в переговоры – голоса фашистских прихвостней звучат заискивающе.

Герман с Фитилём недоуменно переглянулись – похоже, оба они утратили нить понимания происходящего. Впрочем, Гиви вскоре разъяснил ситуацию, для чего перешёл на русский:

– Не стреляйте, товарищи, они сдаваться идут!

– Только без оружия! – настороженно крикнул Фитиль. – Иначе открываем огонь без предупреждения!

Для своих же он пояснил:

– При других обстоятельствах не стоило б брать в плен этих гадов, они ещё за за Тюльку не ответили… Но щас их слишком много, особо не повоюешь.

Грузинских хиви действительно оказалось много – под сотню. Побросав оружие, из которого образовалась внушительная куча, они столпились в стороне. Некоторые потерянно смотрели в землю, иные с остервенением сдирали с себя фашистские знаки различия, но большинство не отрывало глаз от Розы Литвяковой. Но смотрели почему-то не с восхищением (что можно понять), а со страхом.

Вперёд выступил младший лейтенант Никольский, и немедленно принялся за допрос. Глаза особиста так сильно блестели, что любой бы понял: человек соскучился по любимой работе. Настолько соскучился, что на время позабыл обо всём на свете, в том числе о задании, на неотложность которого так полюбил ссылаться. В считанные минуты был составлен список фамилий сдавшихся в плен, а дальше Никольский стал вызывать их по одному и задавать вопросы. Что характерно, грузины безропотно подчинялись процедуре.

Даже частичный допрос дал вполне определённые результаты. Группа советских военнопленных, грузин по национальности, находилась в одном из гитлеровских лагерей на территории бывшей Польши, где фашисты постоянно проводили вербовку в создаваемые ими национальные формирования. Грузины задумали использовать это обстоятельство для побега. Поддавшись на вербовку, они, якобы, поступили на службу к германскому фюреру, а сами только и ждали удобного момента, чтобы убить приставленных к ним немецких командиров и сдаться Красной Армии. До времени новое грузинское подразделение держали в тылу – не доверяли. Дважды внедряли провокаторов для выяснения настроений. Один из тех провокаторов «случайно» утонул в речке, а второго удалось перетянуть на свою сторону, и он стал давать немецким хозяевам ложную информацию. Неизвестно, сколько бы ещё грузин продолжали держать в тылу, если бы не случай. Дело в том, что фашисты испытывали давний суеверный ужас перед Розой Литвяковой, которую называли не иначе как «белая ведьма». Причиной суеверия служила не столько сама пилотесса, сколько её самолёт – немцы на полном серьёзе полагали, что сбить этот истребитель невозможно, ибо он заговорён лично товарищем Вольфом. А уж это имя в Германии знал каждый – товарища Вольфа сам бесстрашный фюрер боялся.

Само собой, когда пилот «мессершмитта», подбивший Гиви Газделиани доложил по радио, что неуязвимая «белая ведьма» совершила посадку на пашню и не может взлететь, немецкое командование впало в ажиотаж, и отрядило на поиски ближайшее подразделение, коим оказалась национальная грузинская рота. Перед выходом грузинам подробно объяснили ситуацию, и пообещали в случае успешного захвата «ведьмы» и её самолёта наградить каждого.

Попав под снайперский огонь Чугунекова, немецкие командиры опешили: они не ожидали ничего подобного, кто-то даже крикнул, что это стреляет сама «белая ведьма». Что касается собственно грузин, то все они клялись, что палили исключительно в воздух. В результате, большинство немцев погибло от снайперского огня, под конец их оставалось лишь двое – командир роты оберлейтенант Кофенрейтер и фельдфебель Фот. Этот Фот отличался особой меткостью – именно он застрелил верблюдов, а потом и снайпера, о чём возвестил с радостью.

Дальше понятно: услыхав голос Гиви – голос земляка, грузины уж больше не колебались, пристрелив Кофенрейтера и Фота, они сдались.

Закончив допрос, Никольский пожелал лично осмотреть трупы командира роты и его подручного Фота, для чего направился к указанному грузинами месту. Долго искать не пришлось – из травы навстречу особисту встал человек в форме оберлейтенанта, с залитым кровью лицом и с пистолетом в руке. Никольский от неожиданности отшатнулся, после чего получил от немца рукояткой промеж глаз, и рухнул в полынь.

А оберлейтенант, больше не обращая на него внимания, бежит вперёд. И прежде, чем автоматы и пулемёт разведчиков делают из него решето, успевает выстрелить. Один раз! В Розу Литвякову! Герман видит, как Каранихи делает короткий шаг вперёд, навстречу пуле – слева на его груди расцветает маленькая алая гвоздика. Индус тяжело падает лицом вперёд, Роза бросается к нему, переворачивает на спину и кладёт голову себе на колени.

Первой мыслью Германа было: «Друг ранен – просто ранен, не убит. Сейчас же усадить его в кабину самолёта и везти в лазарет!»

А потом он встретился взглядом с Каранихи и понял, что никакого лазарета не будет. Индус мягко улыбнулся, отвёл глаза и сказал два слова:

– Цветок! Карма!

Герман проследил, куда глядит умирающий – последний свой взгляд тот подарил намалёванному на фюзеляже истребителя цветку розы.

Что было дальше, воспринималось смутно, словно сквозь вату. Грузины копали сапёрными лопатками могилы, Роза Литвякова говорила пламенную речь о павших в бою товарищах, грузины гурьбой впряглись в лямки и завершили миссию убитых верблюдов – дотащили истребитель до ровного участка дороги. «Товарищ Вольф» взлетел без усилий, в небе его силуэт почему-то оказался похож на цветок… Чёрный цветок!

Неизвестно, сколько бы ещё Крыжановский пребывал в раскисшем состоянии, если бы не Фитисов. Подойдя, он встал рядом и спокойно сказал.

– Когда у меня в группе первого бойца убило, я целый день жрать не мог, всё думал об одном и том же – если бы, да кабы, и где дал маху… Изводил себя нещадно, наче загнавший конягу биндюжник. Проще говоря, думал не то, шо треба, отвлекался от дела. Результат не заставил себя ждать – ещё один прохлоп и потеря сразу троих.

Герман посмотрел на Фитиля.

«Сколько ему лет? Двадцать три? Двадцать четыре? В сущности, ведь совсем мальчик ещё, но мудрости – на двоих старцев с лихвой. Война, вот что его сделало таким. На войне другой счёт времени. На войне люди быстрее проживают жизнь».

– Свяжитесь со штабом и доложите нашу ситуацию, – сказал Герман ровно. – Спросите, что делать с пленными.

– Есть, товарищ профессор! – без особой радости ответил одессит.

Дальше оказалось, что Гиви Газделиани вместе с Розой не улетел. Это событие прошло мимо внимания Германа, занятого своими переживаниями. Почему Гиви остался, понять не составляло труда – после общения с товарищем Никольским, у лётчика наверняка возникли опасения, что его безоружных земляков просто расстреляют, вот он и поддался импульсу.

Пока ждали ответа от руководства, импульсивный грузин весь извёлся: ходил кругами вокруг радиста Семечки, что-то ободряюще кричал пленным, курил одну за другой папиросы, и даже снимал нервное напряжение пением.

Впрочем, это пение быстро пресёк Фитисов, поскольку оно мешало сосредоточиться на работе – старший лейтенант уточнял у грузин дислокацию вражеских частей и сверял полученную информацию с картой, добытой ночью в немецком штабе.

– Плохой ты человек! – сказал в ответ Гиви, но петь прекратил.

Наконец задремавший с надетыми наушниками Семечка подхватился и начал быстро писать в радиоблокноте.

Указание центра гласило: группе Крыжановского продолжить выполнение задания, а грузинскому подразделению надлежало с боем прорвать линию фронта и соединиться с частями 62 армии. Успешное выполнение этого приказа обещали засчитать как искупление вины перед Родиной.

– Ну что, пернатый, принимай командование пехотной ротой, – Фитисов покровительственно похлопал Газделиани по плечу. – А это тебе от меня лично подарок.

С явным сожалением он протянул новоиспечённому ротному свою волшебную карту.

– А ты как же? – недоверчиво спросил Гиви. Он явно не ожидал от колючего одессита столь широкого жеста.

– Я эти ноты наизусть помню, – зевнул Фитиль. – А для страховки ещё на свою командирскую карту всё перенёс. Так шо сыграю в лучшем виде. Ты вот шо, прикажи этой банде подобрать фрицевские значки. Нарвётесь на немцев, так, с понтом, вы – свои. Пока те прикинут хрен к носу, вы их уже почикаете без лишнего шухера. Прорываться настоятельно рекомендую вот в этом месте.

Разведчик сделал на карте отметину ногтем.

– Понял, дорогой, так и поступлю, как ты сказал, – ухмыльнулся Гиви. – Дай, я тебя обниму на прощание, Сашка, клянусь, ты – настоящий друг!

– А ты – настоящий грузин, – не остался в долгу Фитиль. – То смотрел так, наче зарезать готов, а теперь в дружбе клянёшься. Короче, у тебя семь пятниц на неделе…

– А как же иначе, – развёл руками Гиви. – Кто грузину плохо делает, того грузин всем сердцем ненавидит, а кто хорошо делает, тому грузин – брат и отец! Такой у нас характер!

Когда «братья и отцы» нестройной массой упылили по дороге, Никольский процедил сквозь зубы:

– Ни одному слову не верю! Врут всё, сволочи! Ну, ничего, парни из Особого их быстро к ногтю прижмут, если конечно эти отщепенцы доживут до допроса.

Артюхов перевёл разговор на другое:

– Ну что, товарищи, сядем, помянем наших павших?

Выпили только раз, да и поели неплотно – ни к чему это, весь день предстояло провести в пути. К ночи Фитисов рассчитывал достигнуть Дона южнее города Калач. Дальше его план предполагал сплав вниз по реке.

– В Калаче фрицев – как дерьма в канализации. Не, вы не подумайте, я ничего не имею против данного населённого пункта лично. Хороший советский город, но щас там у противника главная тыловая база, и главная переправа через Дон. Зато на юг до самой Цымлянской переправ нету. Те, шо были, разбомбила наша победоносная авиация. Короче, если верить немецкой карте, этот участок реки полностью свободен от гитлеровцев, шо можно понять – какой смысл держать людей там, где нечего охранять – пушечное мясо нужнее в Сталинграде. Значится, нам и карты в руки: по Дону поплывём как в круиз Одесса – Ялта, но до того надо поторопиться, чем быстрее дойдём, тем целее будем, – так пояснил Фитисов свою задумку.

Начался путь через междуречье. Группа шла степью, сторонясь дорог. Прохладный воздух был напоен ароматами разнотравья. То и дело из-под ног вспархивали птицы, изредка встречались полёвки и суслики. Живности хватало, зато удивляло отсутствие противника – лишь однажды пришлось залечь, когда вдалеке на дороге показалась колонна солдат в желтовато-песочном обмундировании.

– Румыны! – определил Никольский, а Фитисов просто разразился градом ругательств, поскольку его родная Одесса была оккупирована именно румынскими войсками. Облегчив душу и оттого явно повеселев, одессит объявил:

– Поздравляю, товарищи! Мимо нас только что промаршировали последние резервы фюрера. Помнится, в прошлый раз, ну, когда я столкнулся с теми эсесовцами напополам с тибетскими монахами, вся местность кругом просто кишела фашистской поганью. Как тараканы-прусаки на кухне тёти Песи, поверьте на слово! А щас – другое дело, просто душа радуется. Делаю предположение: всё, амба, немецкое наступление на Сталинград выдохлось. Эх, нашим бы продержаться ещё недельку, а там и все враги закончатся. Дальше можно переходить в контрнаступление.

Герман вспомнил массы красноармейцев и боевой техники, которые он видел на левом берегу Волги, у хутора Ямы. И, покрутив в уме все дальнейшие события, пришёл к заключению, что лишь малая толика той мощи направлялась в воюющий город, остальные сосредотачивались в резерве. Советское командование явно копило силы для решающего удара. Вслух он сказал Фитилю:

– Обязательно продержатся. Но вы наблюдайте, и если предположение об исчерпании противником резервов уверенно подтвердится, обязательно радируйте в центр. Думаю, там будут рады такой информации.

– Всенепременно, – обиженно (мол, оно и без подсказок понятно) буркнул Фитиль, и прекратил разговор.

Герман про себя усмехнулся: «Нет, не всегда ты мудрец, парень. Война многому учит, но юный возраст полностью понять науку не позволяет. Сейчас ты ведёшь себя как подросток – дали немного власти и самостоятельности, так уж мнишь себя генералом. В Москве – Никольский, здесь – ты. Что ж, придётся вашу парочку почаще за штаны придерживать, а то натворите дел».

За день сделали лишь один привал, и к вечеру все еле переставляли ноги. Особенно сдал Артюхов, чего и следовало ожидать. Герман тоже держался с трудом. По дороге пришлось форсировать вброд какую-то мелкую речушку. После этого мокрая обувь сильно натёрла ноги. Каждый шаг причинял боль – хотелось упасть в траву, и лежать там до скончания веку. А разведчики – ничего: вроде, тоже реку форсировали, да и веса на себе несут больше остальных, однако же – знай себе, вышагивают. За ними, чуть поотстав, следует Никольский, затем – Герман, а позади всех тащится Артюхов.

Ничего, дошли! Дон увидели около девяти вечера. Река встретила их тем мягким серебристым светом, которого так много на полотнах Куинжи.

– Если повезёт, добудем лодку! – сухо сказал Фитисов.

Не повезло: они обшарили берег на полверсты в каждую сторону, но никаких лодок или иных плавсредств не обнаружили. Зато плавняка кругом валялось в избытке.

Деваться некуда, решили строить плот. Времени эта затея отняла немало, но плот вышел на славу.

– Эх, шампанского, жалко, нету, – сокрушённо молвил Фитисов. – Мне, как и любому моряку, претит сама мысль пускаться в плавание на посудине, о чей борт при спуске на воду не разбили бутылку этого искристого напитка.

Погрузились. Орудуя палками, разведчики выгнали плот на середину реки, и дальше он заскользил по течению самостоятельно.

Герман лёг на спину, посмотрел в тёмное небо и немедленно уснул. Спалось хорошо, сладко. На рассвете его разбудили взволнованные выкрики Артюхова:

– Всё правильно!!! Никаких сомнений!!! Мы с вами, товарищи, сейчас повторяем тот самый путь, каким тысячу лет назад шла по землям Хазарского каганата дружина князя Святослава. Совершенно несомненно, весь свой хазарский поход Святослав завершил за один 965 год, а не так, как это принято считать…

Герман, вырванный из объятий Морфея самым неподобающим образом, приходил в себя весьма медленно. Остальные продолжали спать, исключая старшину Суслина, который сидел на корме с длинной палкой и следил, чтобы плот не прибило к берегу.

Артюхова, впрочем, малочисленность и явная неподготовленность аудитории к восприятию не останавливала – судя по пафосу слов, учёный стоял на пороге важного исторического открытия.

– Посмотрите, кругом простираются безлюдные солончаковые степи, сегодня эта территория занята немцами, но у них и мысли не возникло её контролировать, – разглагольствуя, археолог совершенно не стеснял себя ни в жестах, ни в тембре голоса. – Так с чего бы хазарам поступать иначе? И, если мы с вами перемещаемся здесь совершенно беспрепятственно, то резонно предположить, что князь Святослав мог позволить себе то же самое… Он спустился по Дону на ладьях, затем ссадил войско на берег и посуху двинулся к Волге. Никем не замеченный, подошёл к столичному Итилю, и у стен этой хазарской столицы наголову разбил собранное впопыхах войско кагана. Дальше он повернул на Саркел и сходу захватил его…

– Так-таки с ходу? – зевнув, спросил Герман.

– Ну да, ты прав, здесь слабое место моей гипотезы, – скуксился археолог. – Такую крепость походя не захватишь. И треклятые «когти» опять-таки… Этой напасти русы точно опасались, и вряд ли полезли бы на рожон. Разве что застигли защитников крепости врасплох… Тоже не вяжется: на Итиль врасплох, и на Саркел снова врасплох – слишком фантастично, хазары же – не безмозглые идиоты, глухие и слепые вдобавок…

Артюхов постучал себя кулаком по лбу и невнятно проговорил:

– Нет, не вяжется… Думать, думать и ещё раз думать… Нужны широкомасштабные раскопки…

– Я, конечно, извиняюсь, товарищи профессора, но я имею сказать одну вещь за ваши научные споры, – отозвался заспанным голосом Фитисов. – Слышал, шо вы не понимаете, как одна армия может быстро и внезапно ударить сразу на два укреплённых пункта?

– Всё правильно, не понимаем, – не без язвительности подтвердил Артюхов.

– Ну, так можно ж просто разделить свои силы на две части, – смиренно объяснил Фитисов. – Но это тока когда внезапность удара важнее его мощи. Иначе можно дать маху как Гитлер, который, ввиду врождённой малахольности отправил часть сил на Кавказ, а другую часть – штурмовать Сталинград.

Артюхов достал из кармана очки, протёр их, и посмотрел на Фитисова, будто впервые увидал.

– Очень может быть, – проговорил он медленно, в то время как за стёклами очков быстро разгоралось знакомое Герману пламя первооткрывательства. – Раскопки, только широкомасштабные раскопки…

– Придётся немножко потерпеть, – с сожалением сказал Фитиль. – Мы вынуждены пристать к берегу.

– Но зачем же, ведь так хорошо плывём, – расстроился Артюхов.

– Вон за тем поворотом – станица Верхнекумоярская. Ох, и нехорошее место, доложу я вам! Непосредственно там и состоялась то незабываемое и полное страсти свидание с вашими научными коллегами из «Аненербе», – начал пояснять Фитиль. – Помнишь, Семачка?

– А то как же, товарищ командир, – отозвался радист. – Такое разве забудешь? Четыре могилы для пацанов копать пришлось. И тот выживший фриц – тяжёлый, гад, попался. Я ж его, почитай, один потом всю дорогу тащил. Сам не знаю, как не прирезал!

– А ещё ниже по течению вражеский аэродром, – продолжил одессит. – Немцы его при любом раскладе без охраны не оставят. Так шо участок впереди опасный, ночью мы б его прошли спокойно, за милую душу, но днём, у всех на виду, рискованно.

– Что предлагаете? – спросил Крыжановский.

– Вон тот большой сарай на берегу видите? Предлагаю там переждать до темна, а потом дальше сплавляться.

Идея не нашла возражений. Плот спрятали в камышах, а сами осторожно пробрались в сарай. Он оказался доверху набит сеном.

– Ввиду крайне раннего времени суток, выражаю надежду, шо нас никто не заметил, – объявил Фитиль.

Он приказал Слюсару и Нестерову нести дозор снаружи, но бойцы не успели выйти – за дверью послышалось негромкое покашливание, а затем надтреснутый старческий голос произнёс:

– Категорисски приветствую орлов-красноармейцев.

Разведчики замерли. Не дождавшись ответа, незнакомец отворил дверь и вошёл в сарай. Это оказался щуплый старичок в казачьей фуражке, хромовых сапогах, и штанах с лампасами. Поверх косоворотки красовался накинутый на плечи потрёпанный пиджак.

– А ну, выходь на свет, служивые! Выходь-выходь, не боись! Аль не видите – свой я, советский! – в доказательство последнего утверждения, старик отвернул лацкан пиджачка и показал приколотый там красногвардейский значок.

Делать нечего, пришлось подчиниться. Герман первым подошёл к пожилому казаку, за ним потянулись остальные. Назвался дедок Кондратом Потапычем, местным жителем. Встрече он явно обрадовался – пересыпая речь шутками-прибаутками, принялся допытываться, когда, наконец, вернётся Красная Армия и прогонит немца.

– Скоро отец, скоро! – с достоинством ответил за всю Красную Армию Динэр Никольский.

– Так, может, мне ужо пора красный флаг над хутором подымать? – воспрянул старик. – А чаво – флаг у нас имеется, в надёжном месте схоронён…

– А если немцы увидят? – усмехнулся Крыжановский.

– Не увидют. Их, сынок, почитай уже две седмицы не видать. Ушли. Всех молодых забрали, и ушли, нас тут всего-то пятеро осталось: я, да однорукий Прохор, да три старухи-глухие тетери.

– А куда молодёжь увели, на отправку в Германию? – быстро спросил Никольский.

– Не-е, поближе будет, – возразил Потапыч. – Вниз по реке погнали, в Цымлянскую, где немец, значит, постоем стоить. Туды со всех окрестных станиц населенье согнали каку-то яму копать. А чаво за яма, кто яво ведает?

– Мы ведаем, яма та обыкновенная, оркестровая, – весело потирая руки, заявил Фитисов.

– Сам ты оркестровая, – пожурил балагура старый казак. – Обычайная яма, земляная. Так одна девка сказывала, какая с землеройных работ убёгла. Тама старая крепость стоит, так немец вроде как добывает оттудова кирпичи, стройку какую-то затеял что-ль… А чаво ж, казаки испокон веку с крепости кирпич берут, вот и немец приохотился.

Артюхов, услыхав такое, глухо застонал. Фитисов стиснул ему локоть и сказал:

– Вы хотели широкомасштабных раскопок? Так про то и речь. К следующему утру доберёмся, и я со своими виртуозами обещаю дать немцам хороший концерт… Не знаю, как им, но вам точно понравится!